А. Е. Азаров ТОМ-2

                РАЗДВИГАЯ  ГОРИЗОНТЫ

                (Роман – автобиография)


                Том 2


                ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА.

Оглядываясь назад всегда поражаешься тому – как удивительно быстро и незаметно летят годы! Каждый раз осознаёшь этот факт, когда приходит время очередного твоего дня рождения. Кажется, что совсем недавно было моё детство и незабываемое время курсантской учёбы! Перелистывая листы выпускного альбома, с которых смотрят лица моих курсантов-однокашников, уже не верится, что это всё уже было много лет назад. За каждой фотографией курсанта стоит своя история, военная судьба и мимолётные краткие встречи. Тогда и мне было 20 лет, а потом чуть-чуть больше и хотелось кричать: «Время, быстрее вперёд!», чтобы скорее стать постарше. А потом не успел вроде оглянуться – уже 40, а ещё немного – почти 50 лет.

Прожитые годы начинают стирать в памяти события, даты, имена и лица тех, с кем меня сталкивала жизнь. И хочется спросить время: «Почему так быстро? Как же так?» Может быть, оно незаметно для нас подкрутило невидимые колёсики нашей жизни, как это делают в часах и мы просто этого не заметили? Но нет, оказывается время, как шло, так и шло, своим чередом отсчитывая минуты, а мы просто этого не замечали в своей каждодневной суете на работе, всё время думая всегда о том, что же необходимо срочно сделать завтра и послезавтра. Всю жизнь приходится ставить себе цели и, отдавая все свои силы этому стремиться к их достижению.

А затем, когда выполняешь одни задачи, появляются следующие, ещё срочнее и так далее. И так, за повседневной суетой между домом и работой просто некогда остановиться, поднять голову и оглянувшись вокруг и сказать самому себе: «Стоп! А когда же я буду жить, так как я хочу?» Заняться каким-то своим любимым делом или просто знать о том, что уже некуда спешить и делать ничего не нужно. В такие минуты начинаешь завидовать всяким живущим в одиночестве монахам-отшельникам, путешественникам и жителям отдалённых сельских уголков нашей страны у которых жизнь течёт плавно и неторопливо. Вот поистине получается: что имеем – не ценим, а потерявши – плачем.

В первой книге своего романа-автобиографии я успел описать время своего детства и учёбы в школе, жизни вместе с родителями. Моё детство прошло в различных местах из-за переездов родителей к разным местам службы. Почему-то всегда это происходило неожиданно и сопровождалось разными интересными событиями и незабываемыми яркими впечатлениями. Все эти события происходили в Казахстане, где мы жили и в маленьком, затерявшемся на карте гарнизоне и в больших городах. Из-за этих постоянных переездов мне в детстве пришлось поменять много разных школ и учиться в разных классах.

Поэтому мне иногда очень трудно понять многих людей, встречающихся в жизни, которые удивительным для меня образом прожили всё своё детство в одном городе, в одном доме, в одном дворе, пошли и окончили одну и ту же школу. Конечно, я понимаю, что для большинства людей это правильно и нормально, но и своё такое бурлящее, постоянно изменяющееся детство, полное разных впечатлений очень люблю. Не знаю, если бы вдруг у меня появилась такая возможность, хотел бы я променять его на другое, такое же как у всех людей – вероятнее всего нет.
 
Каждый год мы с родителями ездили в отпуск летом на Украину, где жили мои бабушки и дедушка. Из-за этого в моей детской жизни каждый год был один или полтора чудесных месяца, когда мы летели самолётами или ехали поездом через всю страну. Разные города, разные люди, многочисленные поездки в отпуск на разных видах транспорта, стремительные переезды, изучение вновь новых городов с их особенностями – всё это наложило на меня определённый отпечаток с детства. В каждом новом месте, куда я приезжал всегда приходилось быстро ориентироваться в обстановке и понимать новые для меня законы и порядки. Всё это приучило меня к способности в случае необходимости быстро принимать решения, когда это нужно, хотя и с сожалением часто расставаться с друзьями и если есть возможность, то пытаться спланировать все мероприятия. А если вдруг чего-то не знаешь, не стесняясь прямо спрашивать у людей и не строить из себя надутого индюка или всезнайку.
 
Все старшие классы я мучительно раздумывал над сложнейшим для себя вопросом: «Кем же мне быть? Куда поступать после школы?» У меня не было в голове чего-то определённого, какой-то захватывающей меня мечты или просто тяги к чему-то конкретному. Конечно, я как-то так приглядывался к людям разных профессий, примеривая их на себя, но из этого меня ничего сильно не увлекало. Наконец-то встреча с Серёгой Степановым в Чимкенте окончательно сформировала основную идею –  я поеду поступать в военное училище.
 
Первая часть книги закончилась на том как я, окончив школу, собрался ехать поступать в выбранное мной Алма-Атинское военное училище. По совету моего отца из всех разных училищ нашей страны, мы окончательно определились на мотострелковых. Он же подсказал нам, что такое училище есть в Алма-Ате и оно находиться в САВО (Среднеазиатский военный округ), где он и отец Серёги Степанова прослужили много лет. По своей молодости нам было не принципиально и абсолютно всё равно куда ехать, на кого и в каком городе учиться. Поэтому из всех возможных вариантов такое решение и было принято нами. Эх, если бы мы знали тогда, что мы выбрали самый сложный путь из всех возможных, чтобы стать офицером! Это только в мотострелковых командных училищах сразу, ещё с первых дней абитуры начинают «выковать» характер будущих командиров полков и дивизий.
 
Это уже намного позже прослужив много лет и оглядевшись по сторонам, я к своему большому удивлению заметил, как рядом со мной очень легко служат такие же офицеры других родов Вооружённых Сил. У них такие же погоны со звёздочками, как у меня и получку получают такую же, как и я. Но они живут спокойно и беззаботно, являясь по жизни полнейшими «соплежуями»,  абсолютно не способные ни на какие серьёзные дела, которые им и не доверяют.

И самое странное в этом то, что они так же со временем дорастают до больших звёзд, и получают такие же пенсии, не участвуют в боевых действиях, не видят солдат и оружия, «не нюхая портянок и запаха пороха». Одни из них всю жизнь проводят на складах или базах хранения с пятью-шестью солдатами или руководят военизированными учебными организациями типа РОСТО (ДОСААФ). Но осознание этого факта пришло гораздо позже – а тогда решение было принято, и с того времени начался в моей жизни новый этап. Во второй части книги началась моя военная жизнь в полном смысле этого слова.


      АЛМА-АТА. УЧЕБНЫЙ ЦЕНТР. АБИТУРА. ПЕРВЫЕ ДНИ.
                С ЧЕГО ВСЁ НАЧИНАЛОСЬ.

Наконец-то наступил этот такой долгожданный радостный день! День, когда я, проснувшись утром с любовью оглядел свою комнату, все родные и такие близкие мне окружающие предметы и отчётливо для себя понял, что всё – сегодня я начинаю новую жизнь! В этот долгожданный день – я уезжаю поступать в военное училище. Попробую вместе с Серёгой Степановым стать офицером. А чем это плохо? Конечно, мы тогда с ним смутно представляли, кто такие мотострелки и что они делают – в общем смысле, пехота. Вся жизнь офицеров нам представлялась в розовом свете: ходишь, просто командуешь, солдаты всё выполняют и весело живёшь. Какими наивными мне показались эти детские мысли, когда я стал офицером.

Но наши отцы, уже послужившие в далёких гарнизонах, (сами не мотострелки), видимо благоразумно нам об оборотной стороне медали не говорили, давая нам возможность всё это понять самим. Уезжал я спокойно, никаких особых проблем у меня не было, так как ещё накануне я попрощался со своими друзьями, дал указания отцу по маркам – покупать все поступающие новинки и складывать в одно место, дожидаясь меня. А я когда приеду всё разберу и положу куда надо. И он обещал мне с этой задачей справиться.

Собираться надо было на вокзале после обеда, но все приехали почему-то намного раньше. Многие были с родителями, но были и такие которые стояли одни. Собрались все 10 человек, никто из нас за эти несколько дней не передумал. Все наши билеты были куплены в один вагон, и я с удивлением узнал, что наш поезд оказался почтово-багажный. Я до этого момента даже не знал, что существуют такие, так как с родителями мы всегда ездили скорыми поездами или летали на самолётах. Мы все стояли небольшой кучкой на перроне в ожидания поезда. Мимо нас ходили разные люди занятые своими делами и никто не обращал никакого внимания на нас. Сколько ещё раз я потом проходил по этому Чимкентскому ЖД вокзалу и тому самому перрону, вспоминая вот этот день – с которого всё начиналось! Наконец-то появился и наш поезд, все сразу засуетились, хотя он стоял на нашей станции целых двадцать минут. Зайдя в вагон мы увидели, что пассажиров в вагоне совсем немного – человек 10-15, поэтому мы все вместе сразу заняли рядом два свободных отсека, сложив свои вещи.


Мы тоже с Серёгой заняли верхние полки рядом друг с другом. Все наши родители мои, и других ребят, которые пришли нас провожать – все стояли на перроне, тревожно выглядывая нас через окна в вагоне. Положив свои вещи на места, все побежали прощаться с ними. Наши с Серёгой родители стояли вместе. Мой отец совсем по-взрослому пожал нам руки и сказал:
– Давай сынок, теперь всё зависит только от тебя! И всегда держитесь с Серёгой вместе! Помните о том, что вы дети офицеров и поэтому везде должны быть на голову выше всех остальных! Желаем вам удачи! – И немного помолчав, добавил, глядя на меня;
– Ну, сын смотри, если что, то ждём тебя обратно в Чимкенте!

Мама, еле сдерживая себя, чтобы не заплакать, ничего не говорила, только смотрела на меня и молча вздыхала. По её глазам было видно, что если бы это было возможно, то она схватила бы меня за руку и никуда бы не отпустила. Тут я очень отчётливо вспомнил каждый раз повторяющийся момент из наших отпусков, когда мы уезжали от бабы Ани. Она всегда ехала с нами до железнодорожного вокзала в Дебальцево. Каждый раз она стояла на перроне и молча смотрела на нас, а из её глаз текли слёзы. Моя мама каждый раз ругала её за это, и каждый раз вновь говорила, что в следующий раз она из-за этого не разрешит ей ехать с нами на вокзал. Но каждый год эта история повторялась.

Бабушка мужественно дома клялась, что больше не будет плакать, терпела до самого отъезда, но уже когда подходил поезд и она понимала, что ещё буквально несколько минут и мы уедем до следующего года, уже не могла себя сдержать. Я тогда не понимал, ну что здесь такого? Ведь жизнь такая интересная! Ну уехали, ну приехали – ведь это повторялось ежегодно? И только с годами понял, что она вот так и прожила все долгие годы своей жизни только ожиданием того, что вновь приедут дети, внуки, опять начнутся какие-то разговоры, общение и её дом опять наполнится шумом и голосами родных для неё людей. А с нашим отъездом в её дом придёт тоска, наступит тишина и одиночество, и долгое время ожидания письма или нового отпуска. Её сын Николай с годами ездить к ней перестал, проводя отпуска у себя в Ангарске пропадая на охоте или рыбалке. Поэтому каждый наш приезд к ней только и был в её жизни коротким праздником и долгожданной радостью.
 
В этот момент я увидел, как моя мама сейчас была так похожа на бабушку – ведь я впервые уезжал так далеко и надолго из дома в неизвестность. Но она крепилась, и в этот момент я чётко осознал для себя одно – как же они вдвоём сильно любят и переживают за меня! Эта мысль как-то удивительным образом тогда сверкнула у меня в голове! Почему-то раньше я об этом не думал и она как-то совсем не приходила ко мне в голову, а вот сейчас вдруг всё стало понятно. Мы попрощались с родителями, и пошли в вагон, поезд тронулся, и они, сколько было видно, махали нам руками вслед. Так они и запомнились мне – тесно стоящие рядом вдвоём и махающие мне вслед на Чимкентском вокзале.

В нашем почтово-багажном поезде мы ехали дружно и довольно весело, с интересом разглядывая пейзажи за окном и новые для нас города. Еды всем надавали с собой много, людей в вагоне было мало и мы все, весело болтая между собой, угомонились только поздно ночью. И хотя поезд шёл не торопясь, мы приехали в Алма-Ату ранним утром. Выйдя из вагона на перрон, никто из нас не знал куда ехать и где же в городе находится само училище, все надеялись на старшего. Я же твёрдо знал от отца, что ехать надо на 70-й разъезд или 13-й и 16-й военный городок на автобусе №1 от ЖД вокзала Алма-Ата-1. Парень, который был у нас старшим, сказал, что ехать в такую рань в училище было бы не правильным потому, что нас там ждут только к обеду. И поэтому предложил съездить сначала в Центральный парк, отдохнуть там, а там к обеду доберёмся до места назначения.

Таким образом, мы рано утром в воскресенье часов в 7-8 оказались в парке. Стояло тихое солнечное летнее утро выходного дня. Народу в парке кроме нас естественно ещё никого не было. Только дворники неторопливо убирали аллеи, и поливальная машина поливала газоны с цветами. От нагретого асфальта вверх поднималась испарина. На работу пришла только старенькая бабушка, заведующая площадкой с настольным теннисом, видимо ей просто не спалось. И вот мы, сложив в уголке свои вещи, расставили столы, взяли у неё ракетки и мячики с азартом принялись резаться в теннис в тихом и пустом парке. Через некоторое время мы уже просто устали от всего этого и медленно перешли под деревья, где расположились лёжа на траве, медленно засыпая пригреваемые тёплым летним солнцем.

Отлежавшись и поев, мы стали обходить парк и я с удивлением обнаружил, узнавая знакомые места, что оказывается я уже в нём был вместе с родителями, когда мы посещали Луна-парк. Сейчас этого Луна-парка не было, но то место и пруд я хорошо запомнил. И как удивительна человеческая память, сейчас уже когда прошли годы после этого, я вновь переживал те моменты, когда мы были здесь с родителями, и на душе становилось теплее.

И вообще именно с того момента я подметил и обратил внимание на одно удивительное открытие в своей жизни. Стоит мне хоть один раз побывать где-то в новом месте, то через некоторое время я удивительным образом вновь окажусь там же. Я даже затрудняюсь привести и перечислить все примеры из своей жизни. Позже я буду приводить множество примеров этого, но уже из описанного это: посещение Луна-парка с родителями, а затем волей случая опять посещение Центрального парка в Алма-Ате. Ещё однажды мы с родителями ехали из отпуска или в отпуск, сейчас уже точно не помню, и какие-то знакомые родителей дали нам ключи от их квартиры в Алма-Ате. Я не знал тогда, куда мы приехали, так как не задумывался над этим вопросом в силу своего детского возраста.

Но хорошо помню только, что это был двухэтажный дом, а квартира была на втором этаже. Из окон этой квартиры был виден огромный военный аэродром транспортной авиации и там на поле стояли, загадочно гудя здоровые серые самолёты, которые совсем были не похожи на белые гражданские авиалайнеры. Только поступив в АВОКУ, я понял, что это и был тот самый – 13-й военный городок, расположенный рядом с училищем и даже вновь нашёл и узнал тот дом (как мои ноги сами загадочным образом вывели меня к нему – осталось загадкой?). Из окон этого дома открывался тот самый вид на аэродром, который мне тогда запомнился. Такая же история была с городом Севастополем, где пока я там был, меня всё время постоянно не покидало чувство того, что я уже когда-то здесь был и всё это уже видел.

Наконец-то полностью отдохнувшие, даже немного поспав, с массой впечатлений мы не спеша, двинулись в училище. После долгой езды на автобусе мы наконец-то подошли к небольшому зданию КПП, у которого на постаментах стояли БРДМ и 76мм пушка. Их со временем, уже когда я учился, заменили на БМП-1. На входе нас встретили несколько курсантов, сразу провели внутрь в небольшой уютный садик возле КПП с лавочками и небольшим фонтанчиком. Там уже сидели тоже такие же пацаны, как и мы приехавшие немного раньше нас. Нам всем объяснили сразу же, что нигде бродить не надо, сейчас подготовят документы и мы поедем дальше. Иногда к нам подходили курсанты и спрашивали, кто откуда и нет ли среди нас их земляков. Оказывается землячество в армии – большое дело, не зависящее от срока и времени службы – оно невидимыми ниточками связывает людей с одного города общими воспоминаниями тех мест, которые они оба хорошо знают и близки им, но об этом позже.
 
Через некоторое время подъехала открытая машина – ЗИЛ-130 и всех нас посадили в неё с вещами и объяснили, что она отвезёт нас в учебный центр, где собирается вся абитура, и будут проходить экзамены. Мы сидели в кузове автомобиля, обдуваемые тёплым летним ветерком, а машина немного попетляв по пригороду выехала на дорогу где по бокам были только бескрайние поля. Я по рассказам отца немного ориентировался и понимал, что дорога эта шла на город-спутник Алма-Аты – Капчагай, к той плотине, через которую мы много раз ездили, когда жили в Сары-Озеке. Через несколько десятков километров у ничем неприметного моста мы съехали на обычную, совсем неприметную дорогу, которая шла куда-то прямо в поля – оказывается именно там, через восемь километров и находился тот загадочный учебный центр АВОКУ. Я тогда ещё не знал, сколько воспоминаний у меня будет связано с ним в моей жизни! Но те удивительные совпадения в моей жизни, которым я иногда сам удивлялся, и которые меня сопровождали всю жизнь, потом вновь приведут меня сюда.

Дорога шла вдоль полей, пока внезапно не открылось широкое, обрывистое русло реки, которая бежала внизу откосов высотой по 3-4 метра. Она была как все азиатские реки – летом небольшая, а во время дождей и таяния снегов в горах, очень полноводной, на всю ширину русла, которое было метров 30-40. Через неё шёл только один мостик, шириной всего на одну машину и там стоял шлагбаум, будка и наряд из курсантов, которые не пропускали посторонних, особенно родителей пытающихся увидится со своими детьми. Так как от этого мостика до городка учебного центра было ещё три километра, таким образом достигалась полнейшая изоляция поступающих абитуриентов от всего мира. Позже я узнал, что эта, невзрачная на первый взгляд речка, которая текла рядом с нами, носит название Малая Алма-Атинка. И именно она раньше, несколько лет назад селевым потоком затопила один из районов Алма-Аты и даже были жертвы среди жителей города. Из-за возможного повторения этой трагедии и вынуждены были построить огромную плотину в горах, а под ней и находится знаменитый высокогорный каток Медео.
 
Учебный центр встретил нас огромным жарко-палящим солнцем, от которого некуда было спрятаться, уже выжженной солнцем травой, огромным количеством людей и бескрайными рядами десятиместных и больших палаток, таких, как я видел раньше, когда ездил с отцом на артиллеристские сборы. Нас сразу же встретили курсанты, отвели в учебный отдел, где каждый из нас сдал все документы: паспорт (тот – который я уже никогда больше в своей жизни не увижу), аттестат за десятый класс и другие. Здесь сразу же объявили нам, что мы прибыли сюда не на курорт прохлаждаться, а готовиться к суровым испытаниям, и если кому-то здесь что-то не нравиться, то его сразу же на этой машине отвезут обратно. И вообще здесь всё очень просто – если не захочешь больше здесь находиться, только подойди и скажи об этом любому курсанту – и сразу же уедешь!
 
Курсант, который занимался нашим оформлением, всех нас отвёл в палаточный городок и передал другому курсанту – нашему командиру. Тот сразу же нас построил в одну шеренгу и уверенным тоном объявил нам о том, что все мы здесь пока представляем собой полное дерьмо, которое сюда приехало и его главная задача отсеять как можно больше народа из нас – всяких хлюпиков, слабаков, слабых духом и маменьких сынков. И именно ему доверено и он лично обязан, начиная прямо с этой секунды начинать «лепить» из нас как скульптор настоящих достойных курсантов, поэтому нам нужно забыть и больше не надеяться на лёгкую жизнь в ближайшие дни. Подведя краткий итог своей такой «ласковой» встречной речи, он сразу объявил нам, что до конца абитуры мы доживём не все, а только самые крепкие и достойные.

 Затем он завёл нас в большую палатку и объявил, что именно вот здесь мы будем жить! Хоть мы и были с Серёгой из семей военных и морально готовились к трудностям, о которых нас предупреждали родители, но вот тут-то мы ясно поняли – куда мы попали! Палатка была большая, на полу от центрального прохода вправо и влево, прямо на сухой траве лежали спортивные маты, обтянутые дерматином – вот и всё! Курсант с каменным лицом и твёрдым голосом объявил нам, что все мы теперь какой-то взвод, какой-то роты, назначил старшего и дал время разместиться. А что нам и где было размещать? Нам особо размещать было нечего – мы просто бросили свои вещи в изголовье матов и хоть как-то попытались счистить накопившуюся на них пыль и песок. Со временем мы поняли, что всё это бесполезно и относились уже к этому с полным безразличием. Ни о каком-то постельном белье, одеялах, подушках или  полотенцах не могло быть и речи. Вот так жили все – если это можно было так сказать, не жили, а «выживали».
 
Из соседних палаток были слышны голоса, там уже жили абитуриенты, приехавшие сюда раньше нас и мы, выйдя с Серёгой из нашей палатки, прямо нос в нос столкнулись с пацаном, в котором я смутно узнал что-то мне неуловимо знакомое, а Серёга сразу кинулся к нему обниматься. Вот так чудо-чудное! Вот так неожиданная встреча! Ну, надо же, как тесен мир и вот как бывает в жизни! Оказывается, это был Олег Козлов, сын офицера из Сары-Озека, он тоже жил на «Жигулёвке», как и Серёга и мы все вместе учились в СШ №270 правда в разных седьмых классах,  а они ещё и восьмом, когда я уже уехал. Сразу, как всегда бывает в таких случаях зашёл разговор об одноклассниках, последних новостях и событиях в городке. Мы сразу как-то прониклись общим чувством и решили, что теперь мы все будем всегда держаться вместе. Это уже было единственной хорошей новостью из всего этого безумно длинного дня. Ведь после «приятной» встречи и вводной речи курсанта, нашего командира, а так же вида пыльной палатки у нас как-то энтузиазма резко поубавилось.
 
Олег быстро ввёл нас в курс дела, так как он уже прожил здесь целых два  дня, а это по абитуриентским меркам было очень много. Показал нам границы лагеря, выход за которые грозил сразу отчислением. Он показал нам, где здесь вода; она бежала здесь только в двух местах первое – там, где была скважина. И недалеко от неё был солдатский умывальник – простая труба с дырочками с двух сторон из которой текла такая холодная вода, что аж зубы сводило, хотя на воздухе было верно более + 30;С. Олег пояснил нам, что скоро ужин и придётся есть, так как здесь нигде больше еду взять было нельзя. Только на неделе говорят, приезжает женщина с буфетом, в котором кроме печенья, дешёвых конфет и сигарет ничего не было.
 
Заглянув в другие палатки, я понял, что «быт» у всех абитуриентов был одинаковым, это хоть немного нас обрадовало – значит, мы все в равных условиях. Это хоть немного нам как-то придало уверенности. Наконец-то наступило время ужина, пришли курсанты – наши командиры и принялись «формировать из нас воинское подразделение». Мы много раз строились, затем по команде снова разбегались по палаткам в ожидании команды на построение. Тренировка по построению длилась довольно долго, курсанты добивались чёткого выполнения команды буквально за несколько секунд, и я уже сбился со счёта сколько раз всем нам (около 200 человек) пришлось бегать туда-сюда.

 Мы с Серёгой всегда выбирали место в строю рядом друг с другом. Олег же был рядом с нами в соседнем взводе нашей роты. Затем, покончив с построением, нас повели строем в столовую, которая представляла собой обычные солдатские десятиместные столы под открытым небом затянутые сверху простой маскировочной сеткой. Подойдя ближе, я почувствовал необычный и не очень приятный запах какой-то баланды, а когда нас подвели ближе к столам, я увидел этот ужас вблизи. Это была какая-то тошнотворная серая масса называемая кашей. Вот такого я ещё в своей жизни точно никогда не встречал и не видел. Я сразу вспомнил свою маму, свой дом и всякие такие вкусные вещи, которые она готовила. А я ведь так бывало, как дурачок, крутил носом, говоря ей, что не хочу.

Сейчас бы я если бы смог, то наелся бы всего до отвала. Но даже за столы сесть сразу не удалось, нас очень долго расставляли за столами, затем учили по команде всем одновременно садиться. Так повторялось бесчисленное количество раз. Наконец, когда уже и это закончилось и нам разрешили приступить к приёму пищи, то мы все переглянулись между собой и никто из нас, вновь приехавших, к ней даже не притронулся, взяв со стола только хлеб и чай. Те, кто уже пожил здесь немного, всё же навалили себе этой каши и ели. Я так же не смог себя перебороть и решил потерпеть до утра, просто надеясь на какое-то чудо. Олег с пониманием посмотрел на нас с Серёгой и сказал, что уже завтра всё для нас изменится.
 
Когда мы вернулись с ужина нам «расслабиться» не дали. Курсанты принялись гонять нас строем, тренируя хоровое исполнение песни, при этом добиваясь, чтобы она звучала очень громко и слитно, а все мы шагали в ногу. В это время с реки поднялись комары, которые там жили по своему «чёткому военному» распорядку – именно в это время они вылетали ровно на один час, а затем так же внезапно исчезали, как и появлялись. Так мы маршировали по пыльной дороге, надрывая горло, наверное, часа два. Радовало только одно – в темноте ночи мы мучились не одни, вместе с нами с другой стороны лагеря маршировали такие же, как наша абитуриентские роты, которые так же орали дурным голосом песни, выбивая ногами клубы пыли из пустыни. Наконец-то нас привели в лагерь и построили под светящимися фонарями на вечернюю поверку.

Она шла долго и нудно, курсанты выясняли, как правильно пишутся наши фамилии, затем необходимо было учиться громко отвечать «Я!», когда её услышишь. Всё это продолжалось очень долго, на улице уже стало совсем темно, на чёрном небе выступили звезды и появилась луна. Наконец всё закончилось и нас распустили по палаткам, строго предупредив, что через несколько минут все должны спать, а если они увидят бродящего абитуриента из палатки в палатку, то снова нас поднимут, построят и вновь будут долго объяснять как надо себя вести.

Мы, замученные всеми этими военными премудростями и полученной огромной массой впечатлений за такой длительный день, не раздеваясь все сразу же повалились на пыльные маты. Я подложил себе под голову ставший уже таким родным свой вещмешок и попытался вспомнить весь этот такой безумно длинный день, который я прожил сегодня: начиная с самого утра – с поезда, Центрального парка, машины, пыльной палатки. Единственной мыслью, которая успела мелькнуть у меня в голове – это была: «Как радостно, беззаботно и хорошо начинался этот день и как он плохо для меня закончился!» Потом в моей голове всё закрутилось: передо мной замелькали лица, тех с кем я ехал в поезде, Олега Козлова, моих родителей и я провалился в сон, так и не додумав по своей привычке свои мысли.
 
Утром кошмар продолжился, ровно в шесть часов нас подняла команда «Подъём!» и я, открыв глаза, сразу понял, что всё происходящее – абсолютная реальность, а не плохой сон. Нас быстро построили и мы всей ротой побежали по полевой дороге. Хорошо, что у меня на ногах были надеты вельветовые легкие туфли – очень модные в то время, сейчас вот таких уже не делают. По совету отца я их взял две пары – так как они были очень лёгкими, и в них было хорошо бегать, так как они имели только резиновую подошву и вельветовый верх. Очень плохо пришлось тем, кто приехал в кожаных туфлях или тяжёлых ботинках. Бежали мы три километра в одну сторону, до одиноко стоящей в степи специальной арки – обозначающей начало учебного центра, и три километра обратно к лагерю. Два курсанта бежали рядом с нами, подгоняя отстающих. Многие не выдерживали, задыхались, отставали, хотя темп бега был не очень высоким. Всякие узбеки, казахи, таджики, которые видимо, попали сюда случайно бежали с такими умирающими рожами, что по ним сразу было видно, что они здесь долго не протянут.

Я к своему удовольствию заметил, что хоть я и не отличался особыми способностями в беге, но на силе воли мы, держась вместе с Серёгой и Олегом бежали спокойно в ритме всей роты, поддерживая друг друга. Олег тоже был не особый бегун, увлекаясь культуризмом – он больше был похож на штангиста, а не на бегуна. Когда отстающих абитуриентов сзади набиралось очень много, курсант давал нам команду «Вспышка справа!» или «Вспышка слева!» По ней мы должны были быстро упасть на землю, подсунув руки под себя. Так мы и лежали, уткнувшись лицом в землю, используя время для короткого отдыха до тех пор, пока нас не догоняли «умирающие». Затем вновь вставали и бежали дальше. Я тоже сначала старался выбирать место получше, на которое надо было упасть, но затем наступило полнейшее отупение в мозгах и я просто, как все выполнял команду, падая хоть куда: на сухую траву, песок, глину или пыль.
 
Прибежав обратно в лагерь, идти умываться желание не возникало, многие просто попадали на маты и лежали, но мы пошли вместе с Серёгой, показывая всем своим видом, что не очень-то устали, хотя хотелось тоже всё бросить к чёрту и просто спокойно полежать. Но, умывшись холодной водой, мы уже почувствовали себя немного лучше и поэтому уже на завтраке ели эту противную кашу с большим аппетитом, чем вчера. До обеда нас снова пересчитывали, объясняли распорядок жизни – до обеда все готовятся в палатках к экзаменам, а после обеда занятия или помощь в «благоустройстве» полигона, копая лопатой окопы. Готовится к экзаменам в полном смысле этого слова было невозможно; на улице стояла жара за +30;С, и поэтому палатка тоже раскалялась от солнца. Спасаясь от невыносимой жары и духоты, мы приподнимали её края, чтобы хоть небольшой ветерок продувал вдоль земли и все вповалку лежали на матах в полудрёме, держа учебники в руках и обливаясь потом.

Из нашей палатки было видно, как по единственной дороге связывающей нас со всем миром в учебный центр подъезжают машины с новыми абитуриентами. Кто-то узнал, что всего прибыло сюда около 1600 человек, а поступить должны всего около двухсот.  Эти цифры нас всех заставили задуматься и наводили на невесёлые мысли: «Да, таких желающих поступить много, а смогу ли я попасть в их число?» Больше всего радовало нас то, что и в обратный путь постоянно шли полные машины – это уезжали те, кто не хотел дальше испытывать свою судьбу. Среди всех абитуриентов, примерно четверть составляли совсем «глухие и дремучие» аульные и кишлачные узбеки, казахи, таджики, которые еле-еле говорили на русском языке. Зачем они сюда приехали – они сами не понимали, так как выполняя план набора им в военкоматах, «вешая лапшу на уши» говорили – о том, что они едут учится на «военных механизаторов». Поэтому они, как правило, проведя один-два дня на Учебном центре и быстро поняв истину того, что им здесь абсолютно ничего не светит, на следующий день сваливали целыми толпами. Но были среди них и русские, такие кто решил для себя, что с них этого всего уже хватит.
 
Нам объяснили, что вступительные экзамены начнутся 9 июля, вывесили расписание сдачи, а до этого времени у нас есть ещё время подготовится несколько дней. Хотя уже всем нам было ясно, что никакой серьёзной подготовкой здесь и не пахнет. Как-то очень быстро мы научились понимать военный язык, когда вроде говорят правильные слова и идеи, но ты уже твёрдо знаешь и понимаешь своей головой, что всё будет совсем не так. Все эти дни здесь были похожи один на другой: утром изнурительный бег шесть километров, днём нас «муштровали» военной наукой, сразу вырабатывая у нас стойкий характер. А после обеда мы всей ротой шли копать траншеи на тактическое поле, которое представляло собой ротный опорный пункт полного профиля, это я узнал гораздо позже, когда на занятиях видел «свой» кусочек траншеи. Мы с Серёгой и Олегом всегда старались стать рядом при распределении работы, и поэтому у нас участки всегда были рядом, а мы всегда помогали друг другу.

 Вот здесь мне сразу стало понятно, что значит рядом настоящий друг. Другие абитуриенты тоже пытались найти себе друзей, потому что одному выжить было совсем невмоготу. Земля здесь оказалась твёрдой глиной с мелкими камушками и поэтому у нас, с непривычки сразу появились мозоли, и приходилось обёртывать руки носовыми платками. Назад уже возвращались к ужину, затем опять песня, строй, долгая и нудная поверка и в конце дня – отбой и простая радость от того, что тебя хоть не надолго, до утра, оставили в покое и можно упасть на пыльный мат, прямо не раздеваясь. «Уютно» подложить себе под голову ставший таким родным вещмешок, который был здесь единственной вещью связывающей меня с домом, и забыться во сне на время.

Удивительно, но всего за несколько дней вот такой жизни мама, отец, друзья, Чимкент – всё это для меня ушло и осталось где-то далеко, совсем в другом мире, который неизвестно где. А мой мир сузился до абсолютного минимума – определённых границ абитуриентского лагеря учебного центра. И самых простых желаний – выжить и продержаться здесь ещё хотя бы несколько дней в этом кошмаре, надеясь на то, что завтра всё может быть будет по-другому. Всё это я успевал обдумать вечерами за те короткие минуты, пока не проваливался в сон. Но каждый новый день, так похожий на предыдущий утром вновь повторялся. Надо сказать, что первые ночи в это время тоже не были спокойными – совсем рядом с нашим лагерем, на огневых директрисах, курсанты-выпускники сдавали ГОСы. Оттуда доносилось беспрерывное буханье выстрелов из БМП-1, вперемежку с длинными трелями башенных пулемётов, сигналы на открытие и прекращение огня. Стоя на вечерней поверке, нам были хорошо видны следы от летящих снарядов и от трассирующих пуль, рикошетом уходящие в небо. Глядя на всё это нам было понятно, что вон там кипит настоящая жизнь!  И нам всем в то время просто не верилось, что если мы поступим, то тоже будем там же, через четыре года. А как нам хотелось туда!
 
Иногда мы видели курсантов-выпускников, проходящих мимо нас и, глядя на них, страшно им завидовали, и все смотрели на них с тайным восхищением. Курсантская форма на них была выгоревшей, почти белого цвета, она сидела как-то очень ладно и вообще весь их вид выражал такую понятную и спокойную уверенность в своих силах. А как нам всем хотелось быть похожими на них, в это просто не верилось, что мы тоже когда-то будем такими же! Но мы все понимали, что достичь всего этого нам будет можно, только сейчас выдержав всё в абитуре. Просто не верилось в то, что они тоже когда-то, всего четыре года назад, были такими же, как сейчас мы! С большим удивлением мы узнали, что те курсанты, которые сейчас лихо руководят всеми нами в абитуриентском лагере, всего-то окончили второй курс! Вот это да! А нам всем так казалось, что они такие опытные и тоже, наверное, уже на четвёртом. Неужели и я, если поступлю, через два года буду таким же бравым и уверенным в себе?

Как удивительна моя жизнь! Стоило мне поймать себя на мысли: «А вот интересно, смогу ли я так уверенно командовать целой ротой абитуриентов через два года, если поступлю, как сейчас они?» Так судьба буквально ровно через два года сама ответила мне на этот вопрос. Когда я в группе нескольких человек именно и попал обеспечивать абитуру! Вот жизнь сама и ответила на мой вопрос. Странно, как моя жизнь идёт по спирали. И кто-то из великих людей сказал о том, что всё в истории повторяется один раз в виде фарса, а второй в виде трагедии. Но до этого ещё было два года, и тогда я даже не смел об этом мечтать.

Вот в такой беспрерывной чехарде, жизни на улице в прямом смысле этого слова летело время, и каждый день был удивительно похож на предыдущий. В свободные минуты мы держались вместе, вспоминали Сары-Озек, школу, «Жигулёвку» – такие ставшие родными и объединяющие нас воспоминания. Олег много рассказывал о школе, учителях, ведь он учился в том самом последнем классе, который ходил в СШ №270 из городка. О большой «дружбе» с местными чабанами. Обо всех новостях в городке, обо всех наших девчонках и ребятах, которых я уже не помнил, Серёга тоже подзабыл некоторых из-за новых впечатлений в Чимкенте. Мы же ему рассказывали свою историю о том как встретились. Больше нам из всей абитуры никто знакомый не встретился. Но и этого хватало, все остальные нам завидовали – ещё бы: встретились дети офицеров, которые были друзьями ещё до приезда сюда! Мы же, воспитанные интернатскими казахами в Сары-Озеке, старались всегда и везде быть вместе и действовали дружно. Поэтому и какой-то мысли нас обидеть или просто задираться к нам никто не проявлял.

А стычки между собой были ежедневно. Люди, доведённые ежедневной тупой муштрой на убийственной жаре, изматывающим каждодневным бегом по утрам и прямо скажу – настоящим голодом, потому что назвать это хорошей едой язык не поворачивается, начинали драки из-за любого пустяка. Просто часто срывались друг на друга, вымещая накопившуюся злобу на первого попавшегося борясь за выживание и просто давая выход переполняющих их эмоциям. В такие дела, как правило, никто старался не вмешиваться, и это было личной проблемой самих дерущихся. Потому что нам по приезду сюда сходу объявили, что отчислят сразу всех: и того, кто прав и того, кто виноват! Разбираться никто не будет.

Один пример в нашей палатке меня очень поразил. Однажды мы с Серёгой лежали днём в палатке, как всегда изнывая от жары и обливаясь потом, рядом друг с другом и наблюдали такую сцену. Один пацан из наших, чимкентских, случайно поднимаясь с мата наступил другому на ногу. В полной тишине тот вскочил и ударил его, они сцепились между собой в плотный клубок и стали кататься прямо по пыли и траве в центре палатки, нанося удары друг другу. Меня удивило то, что хотя нас в палатке было человек двадцать, но никто даже не подумал пошевелиться, чтобы разнять или помочь кому-либо.

Все лежали молча, равнодушно наблюдая это всё с таким видом: «Когда же, наконец, вы это прекратите?» – и лениво приподнимая голову от матов. Но самое смешное было потом, когда дерущиеся разбили друг другу носы, разорвали майки на каждом, извозились в пыли и прекратили драться из-за того, что закончились силы, прошла злость и они «выпустили пар» – они засмеялись, взялись за руки и пошли вместе умываться. А всем, лежавшим в палатке и смотревшим на это было абсолютно всё равно, чем всё это закончится. Я поймал себя на мысли, что я тоже был как все остальные – кому охота за такую ерунду отчисляться! Кто там из них был прав или виноват – никого это не заинтересовало. И мне было как-то не интересно, это меня не касалось, это не мой вопрос, ведь мне необходимо использовать свой шанс на поступление.
 
Так пролетело три дня, мы уже привыкали к бегу, жаре, тупой и беспрерывной работе. Из-за стоявшей июльской жары просто не хотелось ничего есть, а всегда хотелось только одного – пить. Воду все пили сырую, прямо из умывальника, а какой-то кипячёной воде речь вообще никогда не шла. Иногда напивались от жажды просто как верблюды – в запас, и просто так, чтобы в животе было что-то, заглушая голод. Странным было то, что мы жили в пыли, пили сырую воду, ели что попало, и никто руки мыть перед едой нам не давал – и ничем серьёзным никто не заболел. Правда спасением от всего этого у меня были таблетки от живота (до сих пор запомнил это название – индостопан), которые мне дала с собой моя заботливая мама и мы пили их, дружно разделив на троих. Как выживали другие – я не знаю. Буквально через несколько дней после такой «весёлой» жизни я почувствовал и заметил по себе, что начал резко худеть. Штаны начали болтаться на мне, и пришлось передвинуть ремень на следующую дырочку, чтобы они с меня не спадали. Но это было не всё – судьба приготовила нам ещё несколько сюрпризов для проверки нас на прочность.

Однажды днём к нам в палатку забежал дневальный и сказал, что нужно готовиться к надвигающейся пыльной буре, которая скоро начнётся. Почему-то в это никто из нас не поверил, так как ничто не предвещало этого. Стоял обычный жаркий безветренный день, но только на горизонте из пустыни на нас шла какая-то небольшая и совсем не страшная туча. Но мы закрыли окна на палатке, затянули двери на верёвки, опустили и укрепили низ палатки снаружи камнями и колышками и стали ждать внутри. Стояла обычная тишина и не верилось в то, что мы увидели через несколько минут. Вдруг совершенно внезапно налетел шквалистый ветер, поднимающий пыль, она вокруг бешено закрутилась, резко захлопала палатка, эта мелкая пыль полезла в палатку со всех сторон, появилось такое ощущение, что ветер дует со всех сторон. Возникло такое чувство, что мы как будто попали в самый центр какого-то торнадо или циклона.

 Мы забились по углам палатки, тесно прижавшись друг к другу, завязали себе лица полотенцами, так как вдыхать воздух, который наполнился  повисшей в нём плотной пылью сразу стало просто невозможно. В нашей палатке мгновенно стало темно и ничего видно, в пыли терялись очертания людей и края палатки – пыль заполнила её всю практически снизу до верху. Вот в такой пыли и под резкие рывки ветра мы все сидели не двигаясь, всё так продолжалось очень долго, наверное, целый час. В голове вертелись совершенно разные мысли, и одна из них, которую я загнал очень далеко, поднимаясь откуда-то из глубины, очень настойчиво заполняла всё: «Что я здесь делаю? А может махнуть на всё рукой – и домой!» Я такого в своей жизни ещё никогда не видел но, помня слова отца о том, что надо быть крепким духом, сидел тоже и терпел, как и все – просто дожидаясь окончания всего, ведь должно же было это когда-то закончиться.
 
Затем как по какой-то невидимой команде всё внезапно стихло и мы, выйдя из своей палатки увидели то, что наделала налетевшая на нас буря в  лагере. Многие из палаток упали, накрыв всех кто там был, а вся территория лагеря была завалена каким-то мусором, принесённым из пустыни: колючками, бумажками и слоем пыли. Наши лица у всех напоминали каких-то бедуинов в пустыне: светились только глаза и зубы, одежда у всех потеряла цвет – она стала одного цвета – цвета пыли. Все стали приводить себя в порядок, отряхиваться, ставить и выметать пыль изнутри палаток. Этот случай стал переломным для многих. Вечером мы с огромной радостью увидели, что машин вывозящих абитуриентов, которые уже больше не желали поступать в АВОКУ не хватило и часть людей, хотя и многих вывезли, оставили на завтра. Это нас всех обрадовало – ведь мы выдержали и наши шансы увеличивались.

Вечером курсанты нам объявили, что наконец-то количество абитуриентов перестало расти, а резко пошло на убыль. Оказалось за этот день, после пыльной бури пожелало уехать несколько сотен человек. Это сразу прибавило нам всем оптимизма и веры в победу, и на душе у всех как-то стало легче – ведь мы-то выдержали и не сбежали! И одержали хоть маленькую, но уже первую победу! Вечером в палатке среди нас тех, кто остался, только и было разговоров об этом, каждый радовался тому, что он выдержал, не сломался и пережил этот день.

Но испытания, которые нам пришлось пережить, на этом не кончились. Буквально, через несколько дней погода как специально опять резко испортилась, хотя такое редко бывает летом. С утра налетели тучи, которые затянули всё небо и пошел мелкий, противный и моросящий дождь. Он шёл всё утро до самого обеда, то усиливаясь, то ослабевая, но не прекращался ни на минуту. Всё вокруг сразу посвежело, палатки намокли, через мелкие дырочки стала капать вода – казалось, просто нет такого места в палатке, где сохранился хоть маленький, но сухой участок. Мы накрыли свои вещи матами – хорошо, что они были обтянуты дерматином. Плохо пришлось тем, у кого в палатках были обычные матрацы – те сразу намокли и стали влажными. Ни о какой подготовке в это время не могло быть и речи. Мы достали тёплые вещи, и надели на себя – у меня была старенькая джинсовая куртка, а у Серёги и Олега олимпийки и опять позабивались по более сухим углам палатки и просто тупо сидели в них, глядя по сторонам.
 
Но самым запоминающимся для нас в тот день был поход на обед. Такого обеда в моей жизни никогда больше точно не было! Нас специально очень долго строили, а в это время дождь усилился и пошёл не переставая. Но курсанты спокойно командовали нами всем своим видом показывая, что дождь их абсолютно не касается. Команды звучали громко, чётко, всё было, как обычно и мы как-то своим умом сразу начали понимать, что никакой скидки нам на дождь не дождаться. Мы стояли в строю, втягивая головы в свои худые плечи, и хоть как-то пытались спрятаться от дождя, но спрятаться было некуда – мы все сразу промокли насквозь. Потом мы строем прямо под дождём пошли в столовую. Подойдя к ней, мы увидели такое зрелище, которое я запомнил на всю жизнь! В железных бачках с едой, которые стояли на столах всё было залито водой, да так, что они уже были полными и через края из них вытекает борщ пополам с водой на стол и дальше льётся на землю.

А в бачке с кашей не видно даже, что там под слоем мутной и грязной воды, нарезанный хлеб весь разбух и разваливается. В кружках, где должен был быть налит компот стоит какая-то мутная жижа. Лавки, которые стояли у столов и сами столы были мокрыми, по ним барабанили капли дождя, разлетаясь мелкими фонтанчиками. Но все мы, подчиняясь команде курсантов, смахнув рукой воду сели на них. Что-то есть на столе из-за дождя было просто невозможно. Поэтому мы все сидели молча, глядя перед собой и сосредоточились на своих ощущениях понимая, как ты промокаешь полностью. В это время сверху беспрерывно шёл дождь, от этого вся голова была мокрая и вода стекала дальше вниз по лицу и за воротник, мокрая лавка хорошо ощущалась насквозь промокшими штанами.
 
Все сидели, просто глядя перед собой, с одной только мыслью в голове: «Как долго идёт время и когда же всё-таки этот обед закончится!» Рядом с нами так же сидели и другие абитуриентские роты. Всё происходящее вокруг меня напомнило мне какой-то, виденный мною раньше, кинофильм про концлагерь и фашистов. Раньше, когда я его видел, да и все другие, сидя дома в нашей такой уютной квартире, хорошо покушав – как-то всё воспринималось иначе. Теперь же, видя всё происходящее наяву, и понимая, что это происходит с тобой, накатывало какое-то чувство нереальности и оторванности от жизни. Хотелось встать и крикнуть во весь голос, что так не должно быть и это не правильно, что же вы делаете сволочи! Ведь мы же люди, а не скоты! Но все вокруг меня сидели молча, молчал я со своими друзьями, держа всё свои мысли в голове понимая, что тут нам ничего уже изменить нельзя. Так курсанты нас «выдержали» за столами положенные на обед двадцать минут, за которые никто даже не притронулся к тому, что стояло на столе. И это были, наверное, в моей жизни самые долгие двадцать минут и самый запоминающийся на всю жизнь обед.

Наконец-то мы услышали такую долгожданную и радостную команду   «Встать, выходи строиться!» и быстро построились в обратный путь. Дойдя до палатки и увидев мокрые маты, мы выбрали в ней уголок посуше, тесно прижались друг к другу, пытаясь хоть как-то обсохнуть и затихли – говорить совершенно не хотелось, да и было не о чём. У каждого из нас было совершенно убитое настроение. Каждый из нас остался наедине со своими не очень радостными мыслями. Почему-то в тот момент я отчетливо поймал себя на мысли, что вся наша жизнь здесь очень напоминает собачью. Нам, как собакам подстилку, кинули на землю голые маты, кормят какой-то бурдой и очень много требуют.

Проведя такую странную параллель у себя в голове, я постарался отогнать невесёлые мысли и подумать о чём-нибудь хорошем. Я вспомнил нашу квартиру, свою всегда заботливую маму, и немного суховатого, но всё равно в душе любящего меня отца. Как там они живут без меня? Где мои друзья? Что сейчас делает Женька Матвеев, Тимур? Радуются черти, наверное, жизни! Ещё подумал, а чтобы я сейчас мог делать дома в это время и в такую погоду? Эх! Завалился бы у себя в комнате на диван, включил бы магнитофон с записью популярной тогда и любимой мной итальянской певицы Рафаэллы Карра, взял какую-нибудь книжку или альбом со своими любимыми марками, которые я мог разглядывать часами, уносясь в мыслях в далёкие и загадочные страны.
 
Странно, но от таких мыслей мне становилось как-то теплее. Видимо что-то подобное было в голове у всех. Так просидев молча несколько часов, и немного согревшись и обсохнув, мы увидели, что дождь прекратился и можно было выйти из палатки. Глина с песком пропитанная водой окружала нас повсюду. Мы решили пойти купить в буфете хоть что-то съедобное. Я достал из «пистона» (маленького карманчика на штанах) все свои деньги. Их оказалось две плотно сложенные в несколько раз розовые десятки – одна мамина, а вторая отца и немного мелочи – около рубля. Остальные деньги я потратил в Центральном парке Алма-Аты. Для себя я решил, что мамину десятку я постараюсь сохранить, во что бы то ни стало – ведь она ещё помнит добрые руки моей мамы, а отцовскую буду тратить очень экономно, стараясь растянуть её на всю абитуру.

В буфете ничего не было путного, поэтому мы взяли килограмм конфет обычных карамелей, на которые бы дома в Чимкенте даже не посмотрели и по пачке печенья, как сейчас помню «Шахматное». Пачка была ярко красно-жёлтая с чёрными силуэтами фигур. В ней квадратики печенья были сложены в две стопки и обёрнуты бумагой. Мы направились к берегу речки – он был границей лагеря, сели прямо на землю и быстро «наполнили желудки глюкозой» – так всегда говорил Олег. Это его выражение сразу поразило меня своей реальностью. Не помню, кто сказал, но я слышал такое выражение: «Живём не для того, чтобы есть, а едим, чтобы жить!» Как точно и метко подмечено. И после этого не надо думать не о том – вкусно или не вкусно. А просто надо есть то, что дают, чтобы выжить.

У всех нас было подавленное настроение, хоть мы и держались, чувствуя своё превосходство перед другими – ведь мы же были дети офицеров, и многие абитуриенты завидовали нам и все почему-то считали, что уж мы-то точно выдержим всё это. А чем мы по большому счёту отличались от них? Практически ничем. Мы были такими же пацанами как они и не имели никаких льгот. Когда мы поели, вновь решили между собой, что нам нельзя допустить никакой промашки или показывать малодушие – будем держаться до конца, стиснув зубы, не скуля, как щенки и помогая друг другу.

Ещё очень хорошо было то, что никто из нас не курил, потому что в абитуре я впервые увидел настоящие муки курильщиков, готовых за одну сигаретную затяжку на всё. Одни, позабыв про гордость, ходили подбирать бычки за офицерами и курсантами возле урн, другие бедолаги доходили до того, что растирали какую-то траву, смешивая её с табачными крошками, пытаясь курить её и т.д. Я, глядя на эти их муки, ещё раз укрепился в мысли, что наверно курить никогда не буду. Это хорошо, что все мои друзья по школе и по училищу никогда не курили, и я не люблю запах табака всю жизнь. Это очень облегчало нам жизнь в абитуре.
 
После такого сырого дня, особенно после «исторического» обеда, и ночи, проведённой на сырых матрацах в мокрой одежде, поток желающих покинуть лагерь сильно возрос. Мы видели, как люди с вещами и мешками подходили к своим курсантам и они их отводили в учебный отдел, а там сразу выдавали документы и сажали в дежурный автомобиль, который когда наполнялся сразу уезжал. Таким образом, уже после первых экзаменов нам объявили, что нас осталось всего одна тысяча человек и конкурс будет – пять человек на место. Но тут же пояснили, что поступят только те, кто «выживет».


              АЛМА-АТА. УЧЕБНЫЙ ЦЕНТР. АБИТУРА. ЛЕТО.
             СДАЧА ЭКЗАМЕНОВ. ЗАЧИСЛЕНИЕ В УЧИЛИЩЕ.

Об экзаменах в АВОКУ необходимо рассказать подробнее. Когда наступило долгожданное время сдачи первого экзамена, который у нас выпал – физика устно, мы встали и вместо «дурной» зарядки с бегом на шесть километров прямо с утра – несколько часов собирали лишние освободившиеся палатки. Под руководством курсантов мы их аккуратно, правильно складывали и относили на склад вместе с кольями, верёвками и матрацами. После этой работы нам сразу стало видно, что лагерь практически уполовинился, часть абитуриентов передали в другие роты, расформировав некоторые взвода. Добавили и к нам «новеньких», вместо убывших наших земляков. И нас снова стало тридцать человек в палатке.

Так вот первый экзамен в высшее учебное заведение меня очень удивил и поразил. Нам дали буквально несколько минут переодеться и повели к зданиям учебного центра. Сдавали физику, за которую я был спокоен. Зайдя внутрь помещения, где он проходил я опешил. За обычными старыми столами, в какой-то пустой комнате сидело несколько человек, перед которыми лежали билеты. Я почему-то ожидал праздника (такого как неоднократно видел в кинофильмах). Хотя бы скатерти на столах, цветочки в вазах и т.д. Но всё выглядело уж очень просто, по-военному, никакой торжественности – сурово и буднично. Билет мне попался не трудный и я уверенно на него ответил. Серёга сдал на «5», я и Олег на «4», чему мы очень обрадовались, так как почти треть нашего взвода сдали на двойки.

Надо пояснить, что на вступительных экзаменах в училище получить пятёрку было просто не возможно – их просто не ставили. Система оценки знаний была трехбалльной – четыре (и это считалось практически наивысшей), три и два. Серёгина пятёрка была, чуть ли не единственной и не только у нас в роте, а и во всей абитуре. По крайней мере, я вообще больше не слышал от кого-либо такой оценки. Результаты сразу подтвердили на вечерней поверке и назвали фамилии двоечников, для которых всё сразу уже закончилось. Прямо с утра, вместо зарядки они должны быть готовы к убытию и эта ночь для них последняя. Некоторые расстроились, горько переживая свою неудачу и с нескрываемой завистью смотрели на нас, прощаясь. Это было удивительным, но многие с большой радостью и облегчением восприняли эту новость, и это было видно по их лицам и радостному настроению. Потому что уезжать отсюда, не выдержав трудностей это одно, а не сдав экзамены это уже совсем другое дело.

 Вроде бы, какая разница? Но всегда потом можно при случае сказать, что я хотел поступить и не боялся трудностей, но не получилось. Я сразу заметил как какая-то невидимая нить или граница пролегла между нами в палатке – между теми, кто остаётся и теми, кто завтра уезжает. Каждый из нас в этот вечер лежал молча в полной темноте палатки и думал о своём. Одни твёрдо знали и были в этом уверены, что уже завтра их ждёт совсем другая жизнь. А мы те, кто остаёмся тоже знали, что для нас завтрашний день опять начнётся с подъёма, бега на шесть километров и ещё кто знает чего? Но то, что лёгкой жизни дальше не будет точно – это было ясно.
 
Следующий день вновь подтвердил эти мысли. Так как у нас не было экзамена, а было «два дня на подготовку» к следующему, нас бросили копать траншеи прямо с утра. Видимо курсанты получили большой нагоняй от начальства за малый объём работы и поэтому они уже с утра были злые как черти и сразу объявили нам, что мы все здесь сегодня умрём, если не выроем за день то, что нужно. Копать нам придётся и после отбоя всю ночь, если не выложимся за день. Объём поставленной задачи нас поразил – всё, что мы рыли раньше, нам показалось «детскими игрушками» по сравнению с этим. Зная уже о том, что устроить нам «проблемы» курсантам не составит большого труда, мы в этот день рыли до полного изнеможения, не замечая палящей жары.

 Мы с Серёгой и Олегом с ожесточением долбили твёрдую глину практически без перерыва, а когда уже не было сил просто падали на дно окопа на сырую глину и прячась от палящего солнца. Но как мы не старались, всю работу до обеда мы сделать не успели, поэтому сразу после него мы вновь пошли на тактическое поле доделывать. Солнце полило нещадно, жара стояла невыносимая, а впереди нас ждала тяжёлая работа. Хорошо, что мы были вместе, поэтому если кто-то из нас заканчивал свою работу, то тут же помогал друг другу. Поэтому мы вместе с Серёгой и Олегом довольно быстро, задолго до конца выполнили свои задачи. И тут же упали без сил на дно только что вырытых нами траншей так как только там, в чистом поле была тень от заходящего солнца. Гораздо хуже пришлось тому, кто копал в одиночку.
 
Все остальные рыли как звери, потому что курсанты не шутили насчёт «больших проблем» которые нас ждали в случае, если кто-то не успеет к концу дня. Каждый из нас уже своим абитуриентским умом понимал, что если из-за него нас всех заставят маршировать или «делать проблемы» – то ему будет несдобровать. Гнев товарищей, которые будут мучиться из-за его одного, его точно настигнет в палатке и неизвестно ещё, чем это всё для него кончится. Вот такая простая арифметика в армии насчёт буду – не буду! Если тебя не заставят командиры, то вечером или ночью тебе это объяснят твои товарищи в очень доступной форме, да так, что в следующий раз ты десять раз подумаешь: «А стоит ли отрываться от коллектива?» В тот день мы все успели и курсанты похвалили нас за хороший труд. И хотя у всех нас были мозоли на руках, которые мы сами протыкали и срывали кожу с них, чтобы замазать какой-то мазью из маминых запасов, мы все были этому очень рады и уже привычно совсем без сил просто повалились, как всегда не раздеваясь на маты совсем не обращая внимания на пыль и грязь в палатке.

Опять я перед сном по своей привычке хотел о чём-то подумать, подвести итог дня и может быть завтра написать письмо родителям, но затем, хорошо поразмыслив, я понял, что писать-то особо и нечего. Описывать «ужасы» жизни ни к чему (не надо пугать родителей), а других особых новостей, кроме встречи с Олегом и полученной «четвёрки» по первому экзамену и нет. Прошло всего чуть больше недели здесь в учебном центре, а мне уже показалось, что целая жизнь. Мама и отец были где-то далеко, школьные друзья отошли куда-то в самые дальние закоулки памяти. За эти несколько дней жизни в этом «дурдоме» я уже втянулся в этот бешеный ритм, поняв правила игры и то чего от нас хотят, и как-то стал приспосабливаться к нему.

 Хорошо, что человеческий мозг имеет такую уникальную возможность – отключаться в нужный момент и ты, находясь в строю, иногда абсолютно не думаешь о происходящем с тобой в данную минуту. Ты просто механически шагаешь, тупо выполняешь какую-то работу, а твой мозг в это время «отдыхает» отключившись от «перегрузок», иначе если этому придавать очень серьёзное внимание то, наверное, можно было бы просто свихнуться от полученного стресса и психических нагрузок. Происходит что-то похожее на веру индийских йогов – сам ты и твоё тело здесь, а душа летает сама по себе совершенно отдельно от тебя, куда захочешь.

Очень удивило меня сделанное мной здесь одно интересное философское наблюдение. Сама ситуация жизни в абитуре и осознание того факта, что твоя личная судьба здесь никого особо не интересует и я превратился просто в мелкую песчинку из этой огромной кучи песка, и само твоё присутствие или отсутствие здесь абсолютно ничего не изменит в этом процессе поступления. Кто ты? Откуда? Какие у тебя проблемы и чего ты хочешь – никому тут это не интересно! Здесь ты никто! Всё как бы отдавалось в руки простого случая и во главу угла ставилось: сможешь ли ты выдержать всё это? А если нет – то побыстрей проваливай отсюда домой к своей мамочке и там тихо поскуливай о своей тяжёлой судьбе.

Это было для меня впервые и так необычно – ведь я всегда раньше привык к тому, что я единственный любимый сын своих родителей, далеко не последний хороший и уважаемый ученик в школе. А здесь я осознал и укрепился в этой мысли, что я никто – просто один из всех таких же многочисленных желающих поступить в АВОКУ! В такой ситуации рассчитывать я мог только на себя и своих верных друзей. Как хорошо, что судьба свела нас вместе с Серёгой и позже с Олегом, как говорится в нужный день и час!

Больше ничего я додумать не смог, так как от усталости опять провалился в тяжёлое забытьё, радуясь тому, что нас хоть на ночь оставили в покое и я пережил ещё один трудный день. Таким образом, я решил для себя – никаких писем никому не писать, а дождаться уже окончательного решения: или поступить или уже приехать домой с массой впечатлений от всего увиденного и прожитого здесь, а то, что их уже для меня с лихвой хватало – это был факт!

Следующий экзамен был математика письменно. Сдавали его в огромной зимней столовой по четыре взвода сразу. Нас опять с утра переодели приличную одежду и рассадили за столами. За один большой солдатский стол сажали по три человека, поэтому получалось очень свободно. Билеты с вариантами получил каждый, списать было не у кого, преподаватели постоянно ходили между столами и внимательно наблюдали за нами. Несколько человек, которые попытались достать шпаргалки – поймали, тут же сказав им, что на них будут сразу оформлены документы на отъезд. Это всех как-то сразу «отрезвило» и больше никто не хотел рисковать.

Я тоже, хотя знал, что нужная мне «шпора» лежит у меня в правом кармане брюк, решил для себя – пусть будет что будет! Решая задачи своего варианта на экзамене, как я не старался решить все задачи не смог, конечно, я что-то там написал, но сам чувствовал, что это не верно. Олег и Серёга тоже переживали о том, что справились не со всеми заданиями. После обеда палатке мы, собравшись в кружок, совместными усилиями всех их разобрали и стали ждать результата.
 
Самым удивительным было то, когда мы через несколько часов вышли с экзамена то тех, кого поймали со «шпорами» действительно уже в лагере не было. Среди них был и наш парень-земляк с Чимкента. Судьба удивительным образом, уже через несколько лет после окончания училища свела меня с ним. Когда я проводил отпуск в Чимкенте, я поехал посмотреть проходящую в парке выставку собак. И там я встретил именно того пацана, с которым ездил поступать в Алма-Ату и которого выгнали за шпаргалку. Он окончил институт и не очень-то жалел о том, что тогда не поступил в военное училище. Но всё-таки спросил меня о том, сколько же всё-таки человек поступило из тех, кто поехал с нами тогда, и очень удивился тому, что из всех нас, чимкентских, поступил только я один.

Полдня прошли в тревоге и ожидании пока проверяли работы – результаты объявили как всегда на вечерней поверке. В результате проверки  математики письменно я получил тройку, а Серёга и Олег четвёрки. И опять почти треть получила двойки, и им сразу объявили, что с утра их отправят обратно, для них всё – абитура закончилась. Опять я видел у некоторых на лицах облегчение и тихую радость оттого, что на этом этапе всё остановилось – они проведут с нами последнюю ночь и завтра поедут домой. Но были и такие, кто серьёзно расстроились из-за этого. Наутро, опять после утомительной зарядки с бегом мы вновь прощались с двоечниками.

В нашей палатке опять, уже как было раньше, стало свободно и просторно. Вновь в лагере снимали освободившиеся палатки, и он уже составлял не более трети от первоначального. Моих ребят, с которыми мы вместе ехали из Чимкента, почти не осталось. И здесь судьбе было угодно преподнести мне совсем неожиданный удар. Курсанты уже объяснили нам простую истину – поступят только те, кто хоть на тройки сдаст экзамены и выдержит такую жизнь. Мы ходили радостные, так как у нас были хорошие оценки, и мы не сомневались в том, что у нас хватит силы воли всё выдержать до конца.
 
Между вторым и третьим экзаменом с утра проходила медицинская комиссия военного училища. Мы к этому были готовы и не очень-то её боялись, относясь к ней как к простой формальности. Ведь мы её проходили на приписке, а потом ещё раз в военкомате, для отбора в военное училище. Так вот, мы с Олегом быстро всё прошли и вышли на улицу ждать Серёгу, а он что-то там задерживался. Когда же он появился на крыльце с убитым видом и сказал нам новость, то мы сразу и не могли в это поверить – оказывается его «забраковали» по сердцу! Из всех абитуриентов лагеря на отчисление набралось всего несколько человек, не больше десятка и он попал в этот список.

Вот такого поворота событий никто из нас не ожидал! Как так? Серёга – такой здоровый пацан, прошедший уже кучу разных медкомиссий, спортсмен, так веривший вместе с нами в победу – вдруг отсеян! Не могло спасти ситуацию даже то, что он хорошо сдал два экзамена, был сыном офицера и очень хотел учиться – всё было бесполезно. Мы вместе с ним сходили за его вещами, по пути утешая его своими словами как могли, но сами, понимая всю бесполезность этого, пожали ему руку – и, буквально через несколько минут, он уже вместе с другими уехал на машине.
 
Я долго с горечью смотрел и махал ему вслед, пока машина не скрылась за горизонтом и потом только поднимающиеся вверх клубы пыли указывали мне, что там ещё едет машина. Серёга обязательно пообещал позвонить моим родителям, когда приедет в Чимкент и кратко рассказать им как у меня идут дела, это было для меня облегчением – ведь я обещал им писать письма. Для него всё закончилось вот так. Всё это произошло как-то так очень стремительно, да так, что в это верилось с трудом: ещё утром мы все вместе бегали, умывались, шагали в строю, ели за одним столом, а к обеду его уже нет с нами, да так быстро, что мы и не могли сообразить. Это был сильнейший удар!

У меня сразу же испортилось настроение и наступило полнейшее отупение. Мы с Олегом молчали, по пути в свои палатки, не разговаривая между собой. А о чём говорить? Что-то у меня в душе резко упало, и я для себя отчётливо понял и как-то ясно ощутил, что это не просто Серёга уехал – он увёз какую-то часть и от меня. С ним уехала моя мечта, вера в поступление, уверенность в друге, простая поддержка – так думал я, глядя на то место, где ещё сегодня ночью спал наш друг Серёга Степанов. Вот оказывается это что значит – внезапно потерять друга! Да ещё в такое трудное время, когда он очень нужен!

Почему-то в памяти у меня всплыла одна давно прочитанная ещё в детстве фантастическая книга, которая поразила меня тогда необычностью своего сюжета. Там рассказывалось о том, как в далёком будущем космический корабль где-то далеко на самой окраине галактики потерпел катастрофу и только один человек будущего необычайным образом оказался на планете, которую заселяли живущие в каменном веке кентавры. Сюжет книги развивался на фоне многочисленных битв каменными топорами и копьями этого племени, в котором он жил с другими. Самое главное и обидное для того человека было, что он очень высокообразованный космический пилот, обладающий огромными знаниями там, в их мире был никто.

Он там был один, и ему даже не с кем было поговорить. Он так жил среди них и отчётливо понимал, что ничего не может изменить в их мире. И совсем не было надежды на то, что его вдруг найдут люди. Вывод книги был такой – как очень трудно быть одному в чужом и непонятном мире, хоть и обладай огромными, никому не нужными знаниями. Просто невозможно одному человеку изменить ход истории – всё придёт со временем.
 
Как много было с Серёгой у меня пережито и пройдено вместе и так внезапно всё кончилось! Сколько времени мы с ним готовились к поступлению, мечтали, как будем вместе учиться в АВОКУ, а потом может быть служить офицерами. Помогали и поддерживали друг друга в эти трудные дни «выживания» в абитуре и на тебе – отчислен! В это было невозможно поверить, ведь столько сил и моральных и физических уже было отдано, и когда уже конец практически был виден – ведь осталось всего два экзамена, он должен был уехать. «А как же я? Что же мне делать? Как мне поступить в этой ситуации? А может быть, тоже плюнуть на всё, махнуть рукой и завтра поехать домой?

Эх, пропади всё это пропадом, как-нибудь проживу!», – такие мысли роем кружились у меня в голове, пока я сидел молча в палатке. Но потом мои мысли переключились на отца и маму – я вспомнил, с какой надеждой они провожали меня на вокзале и желали мне удачи и самое главное – верили в меня! Я хорошо знал, что они ничего мне не скажут, даже если я приеду всё бросив здесь, а мама моя может быть ещё и очень обрадуется. Но возможно между собой подумают, что их сын не выдержал трудностей и поступил как хлюпик-желторотик без мамы-папы. Это будет самое обидное.

- Что? Встретил настоящие трудности и враз сломался? А зачем же я тогда сюда приехал? А как же все остальные пацаны, которые сидят рядом со мной? Они вообще приехали сюда большинстве своём по одиночке. И ничего сидят – терпят! Им-то приходится здесь гораздо хуже, чем было нам. И ничего, они сидят, терпят и тоже надеются на то, что поступят. Выходит у них больше силы воли, чем у меня? А я? Развесил сопли, расквасился и дал слабину. Нет, сопли квасить – это не дело! – вот так я подвёл итог своего внутреннего спора-монолога. И я решил, что вот теперь, назло всем – я буду держаться! Я вам всем ещё покажу! (Правда кому – у меня ещё чётко не сформировалось понятие, а так, вообще – тем, кто меня знает, а во-первых, самому себе!) Вот теперь-то я уже просто из-за принципа и спортивного интереса – буду сдавать оставшиеся экзамены! А там будь, что будет.

Но горевать нам долго не дали. Постоянные построения, бешеная жара, работы на тактическом поле вновь вернули нас в реальность – необходимо было жить дальше. Наступил третий экзамен – сочинение по литературе. Нас, опять переодев в хорошую одежду, привели в туже самую зимнюю столовую с огромными столами, где мы писали математику. Но теперь рассадили за столы по двое, а на доске написали темы сочинений. В этот раз уже учёный прошлым экзаменом я решил принципиально ничего не брать с собой – всё равно ничего списать не дадут! Просто решил для себя – постараюсь написать так, как получится, а если выгонят со «шпорой» то будет очень обидно. Я уже не помню темы сочинений, которые были на экзамене. Но помню точно, что я выбрал примерно очень похожее на то, что писал совсем недавно в школе. Это было что-то связанное с Пушкиным.

 Ведь я поступал в 1977 году, а это было сколько-то лет со дня его смерти. По большому счёту мне было всё равно, что писать. Я почему-то уже тогда точно по себе знал, что на «захудалую» тройку я всегда напишу сочинение на любую тему – запаса знаний вполне хватит, чтобы раскрыть любую тему. Но перед экзаменом, конечно, добросовестно кое-что подчитал, набрался цитат, «освежил» в памяти основные законы жанра – заглавие и окончание. Полистал учебник русского языка, повторив правила и исключения. Писали долго, я старался, как мог раскрыть заданную тему, очень долго проверял ошибки, переделывал сложные предложения, чтобы быть уверенным и только потом аккуратно всё переписал. Когда я его сдавал, то считал что выложился просто по максимуму.

Я считал, что у меня уж в нём точно нет никаких ошибок. Но результаты этого экзамена непонятным образом «засекретили» от нас. Я не знаю причину этого решения, но, кажется это всё было связано с тем, что уже людей в лагере осталось не так много. И если всех двоечников ещё отправили после третьего экзамена – то, вообще никакого конкурса не будет. Незнание оценки вносило неясность и свою интригу в поступление, но как я предполагал и надеялся, что уж сочинение я написал хорошо. Все эти дни до следующего, последнего экзамена – математики устно, мы ходили в тревожном ожидании.
 
Наконец-то и он настал! День последнего экзамена, после которого всё решится – сегодня будет поставлена жирная точка (или запятая?), которая подведёт итог всей этой абитуриентской жизни. Я с огромным нетерпением и надеждой ждал его. Вновь мы в той же комнате, где сдавали физику, заходили на математику. Наши курсанты сразу же с утра всем нам пояснили – всё теперь зависит от этого экзамена. Если его сдадите, то точно поступите – и совсем не важно как написали сочинение. Ещё по большому секрету нам сказали, что совсем глухих двоек по сочинению поставили совсем мало. Это, конечно же, всех нас как-то приободрило перед началом. Зная себя и абсолютно уверенный в том, что ничего путного мне выучить за эти минуты не удастся, не откладывая в долгий ящик и чтобы не ходить, не мучиться и окончательно всё решить сразу, тем более особо желающих не было – я пошёл сдавать в первой пятёрке.

В душе у меня была какая-то бесшабашность, возникло чувство «наплевательства» ко всему происходящему в реальности, полностью исчез обычный в такие минуты страх – а будь, что будет! Сдам – значит, зачислен (за сочинение я в общем-то был спокоен), а не сдам – что же, значит прямо сегодня для меня всё, наконец-то закончится и я поеду домой. Серёги уже не было со мной, а я по своей привычке сразу решать все проблемы, чтобы не ходить и мучиться в раздумьях, спокойно зашёл и взял билет. Немного подготовившись, а билет мне попался не очень трудный, я первый сказал что готов.
 
Принимал экзамен довольно приятный мужчина, я ему очень спокойно и уверенным тоном выдал всё по билету, и сразу было видно, что ему понравилось, как я отвечал. После этого он достал из лежащей перед ним на столе стопки мою письменную контрольную работу и предложил посмотреть свои ошибки. Как хорошо, что мы тогда с Серёгой и Олегом после экзамена эти задачи всё правильно перерешали! Какое это было удивительное совпадение в моей жизни. Серёга – какой ты был молодец! Удивительно то, что его уже нет со мной, а его добрые дела – задачи, которые мы вместе решали – вот они!  Я конечно очень быстро и сразу же в неверно решённых мной задачах показал нужные пути решения и правильные ответы. При этом очень подробно смог объяснить свои ошибки, напирая на своё простое волнение. После этого он объявил мне оценку по экзамену – «4».

 Я весь радостный в душе, но спокойной походкой вышел из кабинета и на всех волнующих вопрос ответил, что сдал на четвёрку и теперь уж наверняка буду зачислен в училище. Те, кто ещё не заходили сразу напряглись от этого известия и продолжили усиленно заглядывать в учебники. А я же, снисходительно поглядывая на них с чувством выполненного долга, и с огромной радостью засунул свой учебник по математике в ближайшую урну и спокойно присел на каменный бордюр. Я почему-то очень хорошо запомнил этот момент, когда я тогда сидел на жаре, на пыльной дороге в ожидании пока сдадут все остальные. Мне было как-то странно: на душе у меня была какая-то полнейшая пустота, в голове дул сквозняк, просто ничего делать не хотелось, наступило тревожное ожидание того, а что же будет дальше? Удивительно, разве так люди узнают о том, что они поступили в высшее учебное заведение?

Только вечером в темноте июльской ночи на вечерней поверке нам наконец-то объявили наши оценки сразу по двум предметам. И сразу же сообщили радостную весть – все те, кто имеет 13 и более баллов за экзамены – тот уже точно будет зачислен, а для всех остальных всё будет решать мандатная комиссия. У меня по сочинению почему-то получилась тройка – конечно, я в это верил с трудом, но на это уже было наплевать. У меня в сумме получилось 14 баллов, и мы с Олегом, а у него тоже вышло столько же – радовались вдвоём. Видимо оценку по сочинению просто «подгоняли» под нужный результат для приёма. Часть абитуриентов всё равно получили двойки и прямо с утра, попрощавшись с нами расстроенные этим известием, уехали.

 С утра начала работать мандатная комиссия и по составленным спискам туда стали вызывать абитуриентов тех, у кого было мало баллов. А нам тем, кто уже всё сдал хорошо, дали целый день выходной. Впервые за всё время, проведённое здесь, нам можно было спокойно решить свои дела. Мы с Олегом опять купили в буфете карамелей, печенья и уселись на берегу речки «отметить» это дело и решить, что же будем делать дальше. Решили постираться, искупаться, и таким символическим образом как бы смыть накопленную за все дни абитуриентскую грязь. Так мы и сделали. Постирав всю одежду и развесив её на солнце мы быстро искупались под холодной водой. Хотя купание в ледяной воде было довольно условным – наскоро намылившись и поплескав на себя, чтобы смыть мыло, мы уселись в тенёчке под строениями, радуясь тому, что нас никто не «кантовал» довольно долгое время, пока шла «мандатка».

 Остальных абитуриентов куда-то водили и что-то там решали ничего сразу не объясняя, говоря только одно решение – ждать! Вся эта неопределённость длилась довольно долго – дня два. Хотя нам и приходилось так же бегать по утрам, ходить строем, петь песни и работать, но настроение уже было не то! Оно было даже от всего этого какое-то радостное, приподнятое, все ожидали долгожданное объявление о зачислении. Хотя для нас вроде бы всё было понятно, но всё равно хотелось поскорее услышать это собственными ушами. Через несколько дней, всё таки части абитуриентов, которые ходили на мандатную комиссию объявили, что они отчислены. А все оставшиеся в лагере – зачислены! И ничего сделать уже было нельзя. Вот кого было действительно по-человечески жалко. Они действительно выдержали всё и «выжили» здесь. Как там неведомым для нас образом работала, и по каким критериям комиссия отбирала кандидатов из абитуриентов, осталось большой загадкой.

И вот в один из августовских дней, а точно – 5 августа 1977 года нас всех утром собрали в столовой. Приехало очень много офицеров, и не только майоров и полковников, а целая куча лейтенантов – оказывается, это было командование нашего батальона. Кто-то из больших начальников зачитал приказ начальника училища. Я хорошо запомнил, что он несколько раз заострил наше внимание на то, что именно с этого числа у всех нас начинается военная служба. Затем он называл номер роты, взвода, представлял офицеров и по списку читал фамилии, а мы, вставая по очереди, отвечали «Я!» Наконец-то после долгого и волнующего ожидания назвали мою и Олега фамилии. Мы вместе попали во вторую роту, он в первый, а я во второй взвод.

 Иногда на названную фамилию никто не вставал, а сидевший рядом с ним офицер-помощник со списком в руках отвечал, что это суворовец или солдат. Мы уже знали, что в роты кроме нас, десятиклассников, будут приняты раньше нас выпускники-суворовцы и солдаты, у которых экзамены были ещё в мае. После этого нам представили командование батальона и рот. Комбатом у нас все четыре года был полковник Коротеев, я не знаю почему, но все его ещё до нас почему-то называли «Зиной». Что это значит, и почему – Зина? Никто нам это не объяснял, а мы это всегда принимали как само собой разумеющееся. Про него я ничего не могу сказать, мы его видели очень редко, жить он нам не мешал, и вообще, если честно сказать, чем он всё это время занимался – не знаю?

 Его канцелярия была в первой роте, а в нашей роте он за все четыре года был всего несколько раз и каждый его приход к нам был большим событием. Ещё нам объявили, что до присяги, которая состоится 1 сентября, любой из нас, кто не захочет учиться – тот может в любой момент об этом сказать и будет спокойно отправлен домой, но сразу после присяги – поедет в войска. И это неважно, что ему будет всего, (как большинству из нас) семнадцать лет! Вот такой у нас закон в стране – принял присягу, назад ни шагу! Поэтому у нас есть время, целый август ещё хорошо всё взвесить и подумать – нужен ли ты здесь?
 
Уже на следующий день привезли форму и каждому выдали тряпочный мешок для посылки, которую можно было отправить домой бесплатно с теми вещами, в которых ходил в абитуре. Многие из нас от радости свои вещи просто выкинули с обрыва в речку. Я сначала тоже хотел так же сделать, но, подшивая  форму, хорошо поразмыслил: «А пошлю я домой весь вещмешок, вдруг он дома пригодится, да и в отпуске будет в чём ходить! Если не понадобиться, так мама сама его выкинет!» Всё равно делать было нечего, а время было – я так и сделал, сложил всё, кроме книжек и тетрадок, которые выкинул теперь уже за не надобностью. Внутрь мешка я, для того чтобы выглядеть солидно вложил коротенькую записку на вырванном из тетради листе: «Здравствуйте! Я все экзамены сдал – поступил!

Весь август будет КМБ. У меня всё хорошо. Присяга первого сентября. Если сможете – приезжайте. До свидания. Ваш сын Артур». А что расписывать? Кратко и ёмко по своему смыслу. Основная новость, которую от меня ждут мои родители – раскрыта! Я уже не какой-нибудь вчерашний зелёный пацан-малолетка, а курсант военного училища.
 
Надо сказать, что этот «исторический» мешок, который бы мог рассказать удивительные истории, если бы мог говорить, ещё прожил в нашей семье долгую жизнь. Пока я учился, мама его куда-то засунула с глаз подальше. Но потом, когда родители купили гараж, машину и стали ездить на рыбалку – то он стал незаменим, в нём отец хранил свои рыбацкие принадлежности: лески, крючки, поплавки и ещё многое другое. Каждый раз, когда я в своём отпуске ездил с ними, я с нежным чувством брал его и ласково гладил, вспоминая свои незабываемые трудные дни в абитуре – когда он был сразу и чемоданом, и подушкой и единственной вещью связывающей меня с домом. Всё-таки я правильно сделал, что прислал его тогда домой, в память о поступлении в АВОКУ.

Когда я, впервые неумело держа иголку с ниткой, подшивал свою первую форму, исколов себе все пальцы, почему-то я для себя сделал удивительное открытие. Оказывается, я в свои семнадцать лет совсем не умею шить. Дома я никогда ничего путного не шил до самого училища. Всё это как-то незаметно для меня успевала делать моя мама. Как это ей удавалось? Не знаю. Просто я никогда не обращал на это внимания и не замечал, занятый своими делами но, сколько себя помню – у меня всегда всё было пришито, зашито и аккуратно на машинке прострочено. Просто я об этом как-то не задумывался. А здесь сразу это вспомнил и подумал о том, когда же мама всё это успевала делать и в какое время? Хорошо помню, что у неё была ручная швейная машинка в светлом деревянном корпусе. Её характерный и своеобразный звук как-то очень отчётливо с детства запомнился у меня в голове. Когда её купили и где я не знаю, но она всегда была с нами всю мою жизнь.

В последние годы она стояла у нас в Чимкенте в лоджии, где мама иногда что-то шила. Вообще-то, надо честно сказать, что она могла делать практически всё: подшивала шторы, очень аккуратно и незаметно могла заштопать любую дырку на одежде, даже «под хорошее настроение» себе шила платья и кофточки. В десятом классе она за несколько дней сшила мне шикарную модную рубашку со шнуровкой. Я её так берёг и редко одевал, что она так и сохранилась почти новой. Мне так кажется, что она нигде этому не обучалась, но ещё с детства училась такой же машинке, которая была у бабы Ани.  Время тогда было такое: жизнь без отца, небольшой достаток, да и выбора тогда, после войны особого не было. Не то, что сейчас – когда все магазины, просто ломятся от изобилия разных тряпок, а проблемы у капризных людей остались те же самые – совсем нечего носить!
 
После того как мы с трудом, с помощью наших курсантов намотали портянки, подшили свои первые в нашей жизни алые курсантские погоны, воротнички, упаковали и сдали посылки домой – нам объявили радостную новость, что впервые в истории училища будем проходить «курс молодого бойца» в училище. Все мы уже мысленно готовые для того для того, чтобы провести его как все предыдущие поколения курсантов до нас, здесь в учебном центре, очень этому обрадовались.  Я только сейчас узнал, что наше училище было организовано в 1970 году (и было самым молодым из всех мотострелковых) и поэтому ещё находилось в стадии построения своей материальной базы. Там, в Алма-Ате мы сразу будем жить в своих казармах, где нам предстоит жить, как казалось тогда долгие четыре года. Поэтому этот день и ночь здесь в учебном центре – последние для нас, а завтра с утра сворачиваем лагерь и уезжаем. Всех нас это событие сразу воодушевило – наконец с полевой жизнью будет покончено!
 
А я раз у нас выдалось свободное время до ужина и устав от постоянной суеты в последнее время, от обилия новостей и информации последних событий, пошёл на берег речки, чтобы побыть одному наедине со своими мыслями и привести их порядок. Присев на высокий глинистый берег и глядя в бескрайнюю степь, которая простиралась у меня перед глазами за речкой, я задумался. С одной стороны, вот оно свершилось – я всё выдержал, сдал экзамены, главное доказал себе, что я смог поступить туда куда хотел. Но поступил без Серёги, и это всё было совсем не так, как мы с ним когда-то мечтали. В голове у меня почему-то назойливо вертелась внезапно всплывшая откуда-то из закоулков памяти фраза Остапа Бендера из романа «Двенадцати стульев» – сбылась мечта идиота!

 С другой стороны в глубине души сидели и ворочались мысли: «А это действительно вот то, чего я так долго хотел? А собственно именно этого ли я хотел? Смогу ли я так прожить все четыре года?» Ведь жить придётся без привычного домашнего уюта, видеть родителей лишь в редкие дни отпусков. А не совершаю ли я самую грандиозную ошибку в своей жизни – связывая себя с армией? Может быть, всё бросить пока не поздно и  прямо завтра получить документы с оценками и уехать поездом домой, а там будь, что будет? Куда-нибудь поступлю, в этом я не сомневался. Главное – я буду дома, вокруг будет привычный для меня уют нашей квартиры, мои родители, которые я всегда знал, помогут мне в трудную минуту. Ведь всё уже будет выглядеть более-менее прилично – я поступил, но сам не захотел учиться из-за чего-то… Я точно не смог сразу сформулировать из-за чего конкретно, но подумал, что по пути домой ещё это додумаю, если надо, так как времени в поезде для этого хватит.

А действительно может быть всё бросить и вернуться домой, начинать снова поиски, опять обречь себя на неопределённость, вновь проходить какие-то испытания, а потом может быть жалеть всю жизнь о том, что смалодушничал в трудную минуту и не стал офицером, используя выпавшую возможность, хотя это был реальный шанс. Зная себя, я в глубине своей души уже точно знал, что уже вторую попытку поступления в АВОКУ я делать не стану – мне хватило одной! И так в голове масса впечатлений от этого всего увиденного. (Я мысленно как-то сразу зауважал того пацана, который ехал с нами из Чимкента второй раз – вот настырный!) Все мои ребята из Чимкента уехали домой, я остался один, но ведь многие вокруг меня вообще приехали одни и ничего держаться, как-то завязывают знакомства и не очень-то страдают от этого. Поэтому и не обязательно на это зацикливаться, проживу и я, тем более что мы с Олегом Козловым попали в одну роту – значит, всё-таки будем рядом.

Я понимал, что необходимо именно сейчас и вот здесь мне самому что-то решать, принимать какое-то решение и уже идти по нему дальше до самого конца, так как метаться, туда-сюда не получится. Моя жизнь подошла к такому моменту, что она ставила вопрос ребром – или-или? Это было похоже на дорогу, как часто показывают в кинофильмах-сказках, которая расходится, а передо мной стоит камень, на котором написано: «Направо пойдёшь …, налево пойдёшь …». И главное – идти куда-то надо! Тут уже нельзя присесть и как-то переждать некоторое время. И мне самому надо было что-то решать! В общем-то выбор у меня был небольшой. Или прямо сейчас плюнуть на всё и айда домой – там мама и папа, сытая и довольная жизнь в перспективе!

Но всё-таки в душе останется какое-то чувство неуважения к себе и постоянная мысль – а как же там те пацаны, которые поступили вместе со мной? Или стиснув зубы больше никуда дёргаться и спокойно, терпеливо учиться дальше, раз мне выпала такая удача – поступить! Ведь я только один из всех наших чимкентских ребят прошёл все испытания до конца. А сколько нас всех было в лагере в самом начале! И что же тогда выходит – я это всё время здесь только зря мучился? Что же – всё это напрасно? Но ведь учился же мой отец в военном училище и служит до сих пор. И в конце концов хватит держаться за мамину юбку – пора уже становиться взрослым, мне уже целых 17 лет. (Я наивный тогда считал – это так безумно много!) Ведь Аркадий Гайдар в это время уже чем-то там командовал.
 
В общем я решил для себя – буду учиться! Несмотря ни на что! Будет трудно, ну что же – буду терпеть. Тем более уже домой ушла посылка с моей запиской о том, что я поступил. Вот выучусь, стану офицером, а там посмотрим, что делать дальше. Так я и запомнил тот момент – принятие для себя «исторического решения» на берегу реки, как начало своей службы и выбор своего пути, по которому затем и прошёл свои долгие календарные 22 года (27 со льготами, что это такое – понимают все военные). Я считаю, именно оттуда и того момента началась моя военная карьера и служба. Интересно теперь, а что было бы, если я тогда, под воздействием минутной слабости от жары, голода и изматывания физически и морально принял другое решение в моей жизни? Что бы я окончил? Где работал? Я не знаю, куда бы меня занесло, но рад, что всё получилось именно так.

Наутро закипела отъездная суета. Мы собирали остатки лагеря, скатывали палатки, уносили их и маты на склад, убирали за собой территорию и все работали с нетерпеливым ожиданием встречи с училищем. Я, вглядываясь в своих товарищей и по сторонам, заметил разительную перемену. Прошёл всего один месяц от того, как мы сюда приехали зелёными пацанами, ничего не знающими и многого не понимающие. А за это время, проведённое здесь, каждый из нас многое понял для себя, в нашей работе появилась какая-то слаженность, мы уже просто сами понимали, что делать и куда нести. Я вспомнил, с каким трудом мы когда-то складывали свою первую палатку! А сейчас весь лагерь, дружно работая, свернули буквально за несколько минут. Огромная колонна из автомобилей нас уже ждала на дороге. Мы загрузились в машины и поехали в Алма-Ату. Я, смотря из кузова и прощаясь с Учебным центром, взглянул на то место, где буквально месяц назад было бушующее море из людей и палаток,  чётко понял для себя – это был самый трудный месяц из всей моей жизни. Как много я здесь узнал и понял для себя! Пока я набирался здесь впечатлений – мне казалось, прошла вечность, а оказывается – всего один месяц.


           АЛМА-АТА. ЛЕТО. ВОЕННОЕ УЧИЛИЩЕ. КУРС МОЛОДОГО
                БОЙЦА. ОФИЦЕРЫ И ДРУЗЬЯ В РОТЕ.

Мы ехали обратно, точно так же как сюда. Легко и весело радовались жизни, глядя по сторонам и тому, что нам повезло больше чем всем предыдущим курсантам. Что нас ждёт там? Неважно, это было всё равно лучше, чем в Учебном центре. Училище встретило нас тишиной, курсантов в нём было почти не видно, оказывается, они все были в отпусках. Нас подвезли к нашей казарме и тут выяснилось – хотя здание было и одно, но входы в него были с разных сторон и они не соединялись между собой внутри. Поэтому тот вход, который мы видели прямо с КПП, когда приехали в абитуру – вёл в первую роту нашего батальона. Она занимала сразу два этажа, и становилось понятно, почему она была больше нашей, в ней было целых шесть взводов (все её называли «китайской» из-за большого количества людей).

А наша рота из четырёх взводов, оказалось, будет жить с другой стороны здания на втором этаже. Под нами на первом размещались курсанты такой же, как наша 3 курсантской роты – но они перешли на четвёртый курс. Так было всегда и до нас, менялись только курсы, а нумерация и размещение рот было постоянным. Поэтому даже когда мы становились офицерами, по номеру роты мы сразу могли чётко понимать, где учился однокашник. Мне всегда было удивительно встречать офицеров, которые окончили вторую роту в разные годы (и тех, кто окончил до меня и тех, кто в ней учился после меня) – между нами возникало что-то неуловимое, какое-то воинское «братство». Ведь они тоже, как я прожили четыре года в тех же стенах, занимались в тех же классах, ходили по той же лестнице и этого, я вам скажу совсем не понять тому, кто учился в другой роте. Но вернёмся в август 1977 года.

Вот так. Вроде бы и один батальон, но мы всегда жили отдельно, своей жизнью. С той стороны были кабинеты всех наших начальников, а у нас самым главным был наш командир роты. Хотя у нас был кабинет замполита батальона, но он почему-то очень редко появлялся у нас. Сама казарма поразила меня своим объёмом: это было огромное помещение вроде спортзала с колонами, высоченными потолками, огромными окнами в котором все наши четыре взвода легко поместились. Вдоль одной стены располагались учебные классы со столами и стульями, в которых можно было заниматься хоть всю ночь, никому не мешая. У входа располагалась комната для хранения оружия, отделённая от фойе огромной от пола до самого потолка решёткой и с такой же дверью. Каждый из нас получил свою кровать с матрацем, постельным бельём, подушкой и полотенцами. Между кроватями была тумбочка – одна на двоих. После проведённого месяца на пыльном спортивном мате прилечь в обычную кровать, укрыться настоящим одеялом, положить подушку под голову – показалось мне таким блаженством!

Оказывается как мало необходимо человеку для счастья: кровать, крыша над головой, умывальник в котором постоянно бежит вода, а на стенах зеркала, «человеческий» туалет в казарме, стул на который можно сесть – всё это казалось такой заботой о нас после месяца «собачьей» жизни в чистом поле.  У входа в расположение была «ленинская комната» с чёрно-белым телевизором, который можно было вечером посмотреть, спокойно подшивая воротничок на х/б. На лестнице в большом каменном фойе стояли большие шкафы. Там  на каждое отделение хранились индивидуальные вещевые мешки с собственной биркой. Я опять подумал о тех курсантах, которые учились до нас, у них «курс молодого бойца» проходил в учебном центре. Не знаю, смог бы я выдержать ещё один месяц в палатках? Как всё-таки хорошо, что мы приехали в училище.

Из этих дней «курса молодого бойца» как-то в памяти осталось мало воспоминаний. Одно помню, дни были заполнены до предела. Скучать нам не давали, постоянно что-то с нами проводили, вручали оружие, учили заправлять кровати, чистить сапоги, гладить х/б и вообще всем военным премудростям. Запомнилась первая встреча, когда нас привезли в казарму и завели в неё, а там уже жили солдаты, которые поступили из армии – их у нас в роте оказалось не много, не более десяти человек. Поэтому их было в каждом взводе по два-три человека. Ещё там уже были «кадеты» – выпускники суворовских училищ, которые поступали без экзаменов. Их было больше – человек двадцать. Хотя они были выпускниками разных суворовских училищ, но конечно к военной жизни они были более приспособлены, чем мы и на первых порах часто этим пользовались. Но основной костяк роты составляли мы, совсем «зелёные», но уже прошедшие суровую школу абитуры, вчерашние десятиклассники.
 
Я считаю, повезло нам и с командиром роты – ст. л-нтом Козловым. Он был выпускником нашего училища и всегда имел свой необычный взгляд на жизнь. Он так и был нашим бессменным ротным все четыре года и прошёл с нами весь наш трудный путь от начала до конца. Главное, и он этого никогда не скрывал – он не любил суворовцев и солдат. Видимо натерпелся от них, пока сам учился, хотя он об этом никогда нам не говорил и это только мои догадки. Но факт – нас десятиклассников в обиду он старался на первых порах не давать, раздавая наряды и наказания кадетам и солдатам с особым удовольствием и большой «воспитательной» беседой. Поэтому у нас в роте, хотя все суворовцы и солдаты вроде бы должны были быть командирами отделений, он многих оставил рядовыми курсантами и только немногие из них стали сержантами.

Все они те, кого не назначили, были этим решением очень недовольны, но ничего поделать не могли и наравне с нами драили полы и делали всю курсантскую работу. А многими командирами были назначены «наши» – бывшие десятиклассники. Некоторых из назначенных командирами суворовцев и солдат вначале, уже ко второму курсу он тоже заменил. Но честно надо сказать, что уже ко второму курсу практически все эти грани между нами стёрлись и мы превратились в обычных друзей-товарищей. Сами суворовцы оказались такие же, как и мы, нормальные парни, которые были командирами все четыре года и также обычными курсантами.

Я попал во второй взвод, в третье отделение. Командиром отделения у нас был назначен Вовка Кольной, а в отделение удивительным образом попал его друг Близнюк. Они вместе учились в школе, но в какой я точно уже не помню. И оба были с Украины, с Донецкой области с одного посёлка и это нас сразу сблизило, когда они узнали, что я тоже родился в Дебальцево и часто бывал рядом с их посёлком. Так у меня сразу появились в роте земляки по Украине. Мы сразу же вместе сели за один стол в столовой – и так просидели вместе, несмотря на все переводы и трудности все четыре года, помогая друг другу. Четвёртым у нас за столом был весь первый курс Вовка Дыбов, но об этом позднее. Это я вам скажу большое дело, когда ты с одними и теми же людьми каждый день по три раза в день проводишь за одним столом. Этого времени нам хватало, чтобы обменяться всеми новостями и узнать как дела у каждого.

Сержант Вовка Кольной (по-простому между нами – Кольнуха), я сейчас уже с трудом вспомнил, как его звали, потому что мы все его только так называли, был один из немногих сержантов, который прокомандовал все четыре года. Это говорит о том, что он оказался мудрым и довольно рассудительным командиром, умеющим строить правильные отношения и с курсантами и с начальниками. Когда меня перевели в четвёртый взвод, мы всегда поддерживали хорошие земляческие отношения с ним и Близнюком, ведь между нами исчезла всякая подчинённость. И если у меня появлялись какие-либо проблемы, я всегда мог пойти во второй взвод, к своим землякам по Донбассу. К сожалению, я уже забыл название их посёлка, но я хорошо его помнил, пока учился. Что-то вроде Волновахи или Артёмовска – нет, вероятнее всего я уже не вспомню. После выпуска мы разъехались и больше не встречались.

Удивительным образом, после окончания училища нас разбросала судьба по всему Советскому Союзу. И уже через много лет, когда служил в Панфилове в танковом батальоне однажды в разговоре со Славой Воропаевым – замполитом нашего батальона и, слушая его историю о том, как он служил молодым лейтенантом в Чехословакии, после окончания политического училища я внезапно от него услышал столь знакомую мне фамилию. Просто не веря в такое чудо и совпадение, я переспросил его, и точно понял, что это был он командиром роты – мой Кольнуха! Слава сразу сказал, что Вовка Кольной был молодец – много ему помогал, приглашал к себе в гости, пока Слава был холостяком, показал свои фотографии, где они были вместе и очень хорошо о нём отзывался. Ещё бы! Кто бы сомневался – Кольной был моим хорошим и надёжным товарищем в училище, значит и должен был быть и отличным офицером! Вот ведь какой тесный офицерский мир и какая судьба! Кто знал, что вот таким уму не постижимым образом я через многие годы соприкоснусь с моими училищными друзьями. Но вернусь обратно, в те августовские дни.
 
После того как нас привезли в Алма-Ату, буквально дней через десять, видимо не выдержав такой большой разлуки со мной, в одно из воскресений  или суббот ко мне, буквально на несколько часов, чтобы просто увидится,  прилетели родители из Чимкента. Их приезда я конечно не ждал. И поэтому когда дневальный по роте прокричал: «Курсант Азаров, на выход!», я спокойно подошёл к нему, чтобы узнать в чём дело. Когда же он сказал мне, что меня ждут родители на КПП училища, я всё ещё не мог в это поверить.

Конечно, я был рад этому событию, ведь я тоже их не видел с того самого времени, когда они провожали меня поступать на вокзале, но одновременно что-то меня на душе тормозило, хотелось как-то оттянуть серьёзный разговор, который я знал, что сейчас начнётся. И переживал за себя, что вдруг я не смогу устоять их напору, если они начнут меня отговаривать и поддамся на их уговоры всё бросить и поехать с ними домой. Но надо отдать должное, что всё получилось очень хорошо. Когда я подходил к маленькому садику у входа, в котором совсем недавно мы в абитуре ждали машину на полигон я увидел своих, таких родных мне маму и отца, нетерпеливо смотрящих со скамейки в глубь училища. Меня мама узнала, только когда я подошёл к ним ближе.
 
Первые слова мамы я хорошо запомнил, когда она, увидела меня поближе тихо ахнув, прошептала: «Боже мой, что они с тобой сделали?» При этом в её глазах стоял такой невообразимый ужас, а в их глубине появились слезинки, которые потекли по щекам. Видимо и она, да и я не могли в первые минуты встречи ничего говорить от внезапно вставшего в груди кома и только молча смотрели и обнимали друг друга. Наверно я сильно похудевший, в тяжёлых сапогах и в своей зелёной ещё топорщившейся на мне форме, с затянутым, как у всех первогодков ремнём сейчас представлял действительно жалкое зрелище.

 И так разительно отличался от того, которого она всегда знала и провожала чуть больше месяца назад. Осталась фотография принятия присяги на первое сентября и, хотя это было чуть попозже, но и там видно, что я стал очень худой (безо всяких дорогостоящих диет – простой бег, изнуряющая жара и высококалорийный, научно разработанный МО войсковой паёк – ха-ха, кто это видел!). Я похудел настолько, что, приехав в свой первый отпуск, и надевая любые свои брюки, мог спокойно вставлять целую ладонь между животом и поясом. Да, видимо я очень сильно изменился, хотя мне самому казалось – не очень.
 
Хорошо, что с ней рядом был мой отец, он более-менее разрядил обстановку, поздравил меня, по взрослому пожал мне руку и сказал просто: «Как дела сынок? Всё нормально? Какие проблемы? Молодец, я рад за тебя, что поступил!» Я был рад такой встрече, и оценил то, что родители всё бросили ради меня и прилетели утренним рейсом, а буквально через несколько часов уже по заранее купленным билетам им снова предстоит улетать обратно. И вот только тогда, в тот момент я осознал для себя – как же я люблю их обоих! И хотя я уже знал, что они тоже, каждый по-своему, так по-разному любят меня, но ведь и у меня нет никого больше на свете ближе и родней. Ведь только они всегда радуются вместе со мной и расстраиваются когда что-то не так. Хотелось много рассказать, поделиться мыслями, узнать от них все новости, потому что, мне, живя на полигоне, в полной изоляции, казалось, что в мире жизнь должна бить ключом. Должны были происходить разные яркие события, которые казалось, я пропустил. Но оказалось, ничего особенного за это время не произошло, я тоже не мог, да и особо не хотел рассказывать, как происходила сдача экзаменов в высшее учебное заведение.
 
Я просто и солидно сказал, что всё сдал и у меня всё нормально. Мама же беспрерывно, что-то рассказывала: новости на работе, новости во дворе, кого из моих одноклассников видела. Я всё слушал не перебивая, радуясь простой возможности слышать её голос и всему домашнему и поэтому такому вкусному, что мама привезла с собой «немного перекусить». Точно уже не помню, что она привезла с собой, но такой еды я уже давно не видел и не ел. Всё это было для меня где-то далеко, совсем в другой жизни.

Отец же больше слушал, чем говорил и только через некоторое время задал тот главный вопрос, который незримо вертелся у них на языке и видимо они его не раз обсуждали между собой, и конечно же прилетели только ради него. Я тоже всё время ждал его, сам умышленно не начиная разговор на эту тему. Отец сказал прямо:
 - Сын, ну что? Нравится тебе здесь? Учиться будешь? Или может быть мне решить все вопросы, и поедем домой?
На что я, уже внутренне готовый к этому вопросу ответил:
- Нет! Я твёрдо решил – буду учиться! Не надо ничего решать. Вот закончу, получу лейтенанта и диплом, а там посмотрим!

Вот так, кратко, солидно и по деловому. Всего пару коротких фраз – и нам всем всё стало ясно и понятно между собой. Так просто решилась моя судьба и в том садике, возле КПП мои родители поняли, что дороги назад для меня не будет. Мы замолчали – наступила большая пауза. Вот так! Дальше можно было говорить и обсуждать только то, как я буду учиться. Я сам выбрал и ничего слушать больше не желал.
Мама, видимо подготовленная отцом, только молчала и смотрела на меня такими жалостливыми глазами, что по ним всё было видно и понятно без слов. Может быть, если бы она была одна, то конечно она бы начала уговаривать меня всё бросить и ехать домой. Но когда рядом был отец, и явно было видно, что он сказал ей, чтобы она не распускала сопли и слёзы – она крепилась.

 По-видимому, ей тоже было трудно привыкнуть к той мысли, что её любимый и единственный сын будет где-то далеко от неё, в чужом городе учиться, а потом, став офицером, навсегда уедет куда-нибудь служить. Она, как умная и мудрая женщина видела ситуацию намного дальше, чем я – на долгие годы вперёд. И конечно прекрасно понимала, что четыре года я буду учиться в Алма-Ате, приезжая только в отпуск, а потом всю жизнь, пока буду офицером, как и они в своей молодости – мотаться по гарнизонам. И ещё только одному богу известно, где будет этот гарнизон, ведь СССР был огромной страной: от Карпат до Дальнего Востока и от Северного Ледовитого океана до знаменитой Кушки.
 
Приезд родителей меня здорово воодушевил морально. После всего пережитого, огромных впечатлений от увиденного, новых друзей и вообще нового образа жизни и дальнейшей неизвестности на душе стало радостно. Хорошо, что мои родители одобрили мой выбор и наконец-то в этом затянувшемся неясном вопросе поставлена точка. Хорошо было видно, что им тоже трудно и они переживают за меня и надеются, что всё у меня будет хорошо. Приезд родителей, как бы внёс ясность в мою жизнь и всё расставил по своим местам. Ведь я долго думал о том, как же я им буду об этом сообщать. Хорошую роль в этом сыграла, видимо моя посылка с мешком и маленькой запиской. Хотя мы и проговаривали этот вопрос дома раньше, но то были только планы, а теперь это становилось свершившимся фактом.
 
Папа передал мне мой комсомольский билет, который я предусмотрительно оставил дома, чтобы не потерять его в этой суете жизни. Взяв его в руки, я сразу вспомнил всё, что было связано с его получением в Усть-Каменогорске. Это была теперь единственная вещь со мной из той далёкой уже, «прошлой» жизни до училища, которая связывала меня со школой и моим домом. Ведь я неоднократно ловил себя на мысли, что поступление в военное училище как бы подвело жирную черту подо всем, что было раньше, и моя жизнь началась как бы вновь, с чистого листа. Я аккуратно пролистал его и положил во внутренний карман куртки, застегнув его на пуговицу, чтобы билет никак не мог из него выпасть. Попрощавшись с родителями, я взял у них пакет с тем, что я не смог съесть для своих друзей в роте. Родители предусмотрительно положили туда зубную пасту, щётку, материал для подшивки, катушку белых ниток, ручку и несколько тетрадок. Видимо они хорошо знали, что может понадобиться молодому курсанту на первых порах.

Дни августа на «курсе молодого бойца» пролетали незаметно и быстро в повседневной суете и познавании армейской науки. Как-то всё сразу припомнить не удаётся. Время летело на одном дыхании. Одно я запомнил точно – это то, что я стал каждый день бриться. У меня, как у всех в моём возрасте в десятом классе появилась «козлиная» бородка, которую я сбривал раз в месяц. В абитуре было не того – там надо было просто выжить. А здесь всех сразу заставили. У меня все годы был разборный станок в аккуратной маленькой белой коробочке и набор лезвий. Вообще, надо сказать в то время хорошие лезвия были большим дефицитом. В нашем курсантском магазине продавались только советские «Нева» и «Балтика» – хотя между ними не было никакой принципиальной разницы, и они годились только для заточки карандашей. Хорошие лезвия всегда мне передавала мама через отца или я привозил с собой из отпуска. В роте я был не один, кто столкнулся с этой проблемой впервые.

Конечно, среди нас были солдаты, поступившие с войск, которых призывали после восемнадцати лет и им уже к тому времени, после того как они послужили в войсках, уже было почти по двадцать лет. Нам они, из своих семнадцати лет, казались взрослыми дядями, умудрёнными жизненным опытом. Поэтому многому мы учились у них – науке бриться станком тоже. Хотя такие бритвы назывались безопасными, но если чуть-чуть нажмёшь не так – она сразу делала кровавый порез. Моё первое бритьё с порезами, тупыми лезвиями, да ещё под холодной водой запомнились надолго. Это уже потом пришёл опыт и навык, да такой что я мог бриться даже без зеркала, так как сказать «вслепую». Свободного времени катастрофически не хватало, весь день был заполнен разными проблемами до отказа. По своей привычке всё обдумать вечером и наметить план на следующий день, мне пришлось легко. Думать особо было не о чём, весь день был расписан заранее, и не мной, поэтому жизнь катилась просто, без каких-то проблем. Военную дисциплину я принял спокойно, без сякой ломки характера, быстро к ней привык, так как я и раньше был собранным в жизни – воспринял её как естественное продолжение и развитие событий. Как говорится в армии: подъём-отбой – и день прошёл!

Наконец-то наступило радостное событие – нам выдали парадную форму. С этой радостью на нас навалились новые проблемы. Её необходимо было погладить, да ещё так хитро, через мокрую тряпочку, чтобы выглядеть на присяге не среди всех не хуже других: подшить на неё погоны, шеврон, курсовку и проклеймить (чтобы не перепутать с другими). Ещё нам выдали белые ремни, которые мы оденем на присягу, их тоже необходимо было долго мыть с мылом и начистить бляху до сияющего блеска. На ремень автомата, чтобы было красиво и торжественно,  надо было каждому сшить чехол из белого материала. За несколько дней до присяги начались бесконечные тренировки на плацу по принятию присяги.

На огромном училищном плацу в уголке в определённом порядке расставляли столы, и мы тренировались до упаду. Командир нашего взвода – л-нт Прохоров «шлифовал» нас до бесконечности. Когда он сам показывал нам выход из строя – всё выглядело очень красиво! Он был высокий, стройный, все движения у него получались чётко отточенными, а выполнял он их с высоко поднятым подбородком.  А у нас, по сравнению с ним… Но он терпеливо указывал нам каждому на недостатки, то не так чётко вышел, не точно повернулся, то не громко и ясно произносишь текст присяги. А он был тогда не такой как сейчас, когда его сократили до нескольких строчек. Тогда он был почти со стандартный лист, несколько огромных абзацев и знать всю её необходимо было наизусть.
 
          Я солнечными днями топал по плацу сапогами с автоматом в руках под руководством л-та Прохорова, а вечерами готовился к присяге зубря её текст наизусть. Все мы с нетерпением ждали этого исторического дня. За прошедшее время мы уже успели осмотреться, обжиться, научиться быстро решать все бытовые проблемы. Я удивился этому, подметив это по себе – как можно много дел успеть в армии за день. Ведь раньше я просто об этом не задумывался. И ещё – почему-то я дома никогда не чистил обувь. Кто же у нас это делал? Не знаю. Почему-то у меня всегда в памяти всплывали только те моменты, когда в Сары-Озеке отец каждое утро выходил из квартиры на лестницу и там чистил сапоги, уходя на работу. В детской памяти остался тот резкий и запоминающийся запах обувного крема. А потом в Усть-Каменогорске и Чимкенте он ходил в туфлях и я уже почему-то не помню этого.
Буквально на последней неделе перед присягой нас, всю роту повезли в учебный центр выполнить обязательные стрельбы из автомата Калашникова.

Стреляли из АКМов. Они были у нас весь первый курс. С ними же мы принимали присягу – это видно на фотографии для тех, кто понимает разницу. Стрельба происходила в тире. Сколько раз я потом поражался своей судьбе – моя служба удивительным образом постоянно будет связана с этим тиром и дальше. Стреляли одиночными выстрелами по мишеням с силуэтами врагов, выбивая очки. Так как я до училища немного занимался стрельбой, то мне всё было просто и понятно. Зная, что такое ровная мушка и плавный спуск я полностью вложился в выстрелы. Давненько я не держал в руках оружия, но руки привычно легли на свои места. Конечно, стрельба из автомата и малокалиберной винтовки сильно отличалась друг от друга. После первого выстрела автомат резко и сильно дёрнулся в моих руках, ударив в плечо, я просто не ожидал этого.

 Ведь винтовка всё это делала практически незаметно. Ощутился привычный запах сгоревшего пороха, напомнивший мне времена занятий стрельбой. Но после первого выстрела я всё понял и остальные пристрелочные попали точно в мишень. Осмотрев свои результаты, я остался ими доволен, появилась спортивная злость – я вам сейчас всем покажу! Кому покажу? Что покажу? Кому всем? Но это уже для меня было неважным. Зачётные выстрелы я стрелял толково и обдуманно, представляя в силуэтах мишеней настоящих и злобных врагов надёжно поражая их каждым выстрелом. Не помню, сколько очков я выбил, но было очень много. Я с радостью для себя увидел, что среди нас были такие курсанты, кто вообще с трудом попадали в мишень.
 
Хорошо запомнилась последняя ночь перед присягой. Впервые я в своей армейской жизни столкнулся с такой постановкой задачи – к утру всё должно быть сделано! Команду «Отбой!» нам отменили, и без этого вся наша рота представляла собой растревоженный муравейник – никто спать в кровати не ложился. Вся рота суетилась с формой, что-то гладили, подглаживали, подшивали и перешивали, чистили и драили бляхи и сапоги. Ведь всем хотелось выглядеть достойно. Присяга будет проходить в городе, приедут родители, знакомые и просто гражданские люди, которые придут посмотреть на нас – красавцев!

Я тоже, поддавшись этому общему чувству, всё сделал хорошо и аккуратно (насколько это было возможно) хотя у меня в Алма-Ате не было никого знакомых, а мои родители сказали, что приедут, если только смогут. И спать лёг очень поздно с мыслью, что я полностью готовый к этому празднику. Помимо того, что в этот день – 1 сентября будет присяга у первого курса, ещё в училище по традиции будет «День открытых дверей». Все кто хочет, могут приходить в гости к курсантам прямо на территорию училища, а всех первокурсников отпускают в первое в их жизни увольнение! Я решил для себя, что обязательно пойду. Куда? Сам даже не знаю. Просто пойду, пройдусь, осмотрюсь, побуду один, потому что здесь это так трудно это удаётся. Всё это пронеслось у меня в голове и я уснул.


    АЛМА-АТА. ОСЕНЬ. ВОЕННАЯ ПРИСЯГА. ПЕРВЫЙ КУРС.
              ОЛЕГ КОЗЛОВ. ОБКАТКА ТАНКАМИ.

В этот радостный день – День принятия присяги мы встали с утра в уже приподнятом настроении и в предвкушении праздника. Никто из офицеров и сержантов не кричал, не ругался, но все понимали свою задачу и делали всё быстро и с хорошим настроением. Офицеры тоже пришли в парадной форме цвета «морской волны», которую мы раньше у них не видели. Мы быстро получили автоматы, надели свою парадную форму и вышли на площадку перед ротой где, уходя на завтрак, положили автоматы на асфальт. Вид огромного количества автоматов с белыми ремнями лежащих в строгом порядке и ждущих нас был удивительным по своей красоте – я поймал себя на мысли глядя на них, что вот он – праздник, которого мы все так ждали, пришёл! Этот день незримо проведёт черту у всех нас в нашей жизни, уже сегодня вечером мы станем настоящими защитниками нашей Родины. Мы уже сможем по закону с оружием в руках убивать врагов и ничего нам не будет за это. А так же дорога домой у всех нас теперь растянется, у тех, кто не захочет учиться или выгонят из училища, и будет только через войска – надо отслужить по закону два года. Это нам пояснили на политзанятиях.

Когда мы вернулись со столовой, на тыльной дороге за казармой уже стояла огромная колона автомобилей, которые ждали нас. Нас распределили по машинам и мы тронулись. В то время не было обязательного требования иметь тенты на машине, когда она перевозила людей и поэтому мы ехали в открытых машинах, и всё вокруг было хорошо видно. Погода была отличная – сухое, солнечное тихое воскресное утро. Вокруг нас кипела «гражданская жизнь»: люди шли по своим делам, многие останавливались и, глядя на нас, махали нам руками,  молодые девчонки что-то весело кричали нам вслед. И мы радостные и возбуждённые от всего этого тоже махали им.

Я тоже с интересом смотрел по сторонам на незнакомый ещё мне город, и в голове вертелась фраза: «Здравствуй, Алма-Ата!» – ведь мне в нём придётся учиться четыре года. Колона автомобилей шла в сопровождении ГАИ и военных регулировщиков, стоящих на перекрёстках, нигде не останавливаясь. Опытные солдаты-водители из БОУПа (батальона обеспечения учебного процесса при училище) хорошо держали дистанцию и мы просто красиво, с ветерком «летели» по городу как единый организм. Это тоже нас наполняло радостью и какой-то значимостью, что всё это сегодня затеяно и происходит ради нас – что мы уже часть училища, несмотря на то, что только начинаем свою службу в нём и у нас на парадках ещё только пришита нашивка первого курса, данная нам как бы авансом.
 
Так, красиво и организовано мы выехали на прямую улицу вдоль огромного парка и в это время над нами очень низко, видимо взлетая с Алма-Атинского аэропорта пролетел, ревя двигателями самолёт ТУ-144. Это было огромное событие – он был новым самолётом.  Таких ещё никто из нас не видел «вживую», только на картинках и все до этого момента только слышали про него. Так же как и ИЛ-76, который уже потом стал «рабочей лошадкой» военной авиации. И опять через время судьба меня так очень тесно связала с ним на долгие полтора месяца моей жизни, что я уже не удивлялся этим совпадениям. Не забывайте, что это было 1 сентября 1977 года! Я хорошо запомнил это – впервые я увидел его именно тогда, в день своей присяги.
 
Так мы «прилетели» в центр города – к знаменитому парку «Имени 28 героев-панфиловцев». До училища я, конечно, что-то слышал об этой знаменитой дивизии. Она так и называлась – Панфиловской, по имени командира дивизии – Панфилов. И о её героях, совершивших подвиги. Нам об этом много рассказывали на политзанятиях. И про то, как исторически было бы правильнее сказать, что Москву защитили не только сибирские дивизии, но и казахстанские, которые были наспех сформированы. И воевали они не хуже сибирских. Есть этому исторические доказательства. Об этом я уже упоминал в первой книге. Но это было обычным знанием истории войны. Такие как все, но вот это удивительное совпадение множества фактов из моей жизни заставило меня надолго задуматься. Такая странная цепочка через всю мою службу – парк им. 28 героев-панфиловцев, гвардейская дивизия им. Героев-панфиловцев, в которую я попал сразу после училища, а потом долгие 10 лет службы в городе Панфилове – наводит меня на размышление, что это может быть не случайно?
 
Парк находился в самом центре города и его основой был мемориальный комплекс, посвящённый героям. Огромная стела с изображением солдата бросающегося вперёд со связкой гранат и гранитные плиты с вечным огнём. Здесь в парке, у этого мемориала ходили экскурсии из людей посещающих Алма-Ату, принимали в пионеры и комсомол, здесь же были встречи участников войны на День Победы и многое другое. А первого сентября каждого года и в середине июля, на присягу и выпуск – именно там были курсанты АВОКУ. На тот момент, когда мы строились у Вечного огня, с одной стороны стоял забор, закрывающий строящееся здание – Дом офицеров, с которым ещё будет связано много историй позже.

Народу уже у мемориала было море: родители курсантов, их девчонки, друзья, многие родители приехали из других городов. Я тоже оглядывался по сторонам, в надежде увидеть своих родителей, но не видел их. Нас построили в две шеренги таким образом, чтобы мы оказались лицом к памятнику – тогда я понял, почему так стояли столы на тренировках у нас на плацу. Они повторяли контур гранитных плит. Мы стояли плотно в строю, а сразу за нами были гражданские люди, так как места у мемориала было немного. Всё началось с торжественных речей у микрофона, все выступающие, как обычно сменяли друг друга, поздравляя нас. Мы стояли и слушали торжественные речи перед началом принятия присяги, с нетерпением ожидая той минуты, когда же всё уже начнётся!

 Вдруг я сзади за собой услышал такой знакомый и родной голос, который бы не смог перепутать ни с каким другим – голос моего отца: «Сынок, я здесь!» Я, не оборачиваясь, сразу узнал его и обрадовался, значит хоть отец смог приехать и разделить со мной радость от этого торжественного события. Хорошо, что фотографы успевали сфотографировать каждого из нас – ведь сам текст присяги был большой, поэтому у всех были потом первые наши фотографии с присяги. Осталась она и у меня в альбоме, где я стою с автоматом и читаю текст присяги. Всё это хорошо осталось у меня в памяти – хороший солнечный тёплый день, радость от всего происходящего вокруг, приезд отца, езда на машинах по городу.

После всех торжеств нам дали время пообщаться с родителями и объявили о том, что мы все возвращаемся в училище, сдаём оружие, а там все кто хочет, могут пойти в увольнение до вечера. Отец поздравил меня, сказав, что он приехал один, мама не поехала из-за каких-то проблем и предупредил меня, чтобы я ждал его в роте – он приедет за мной в училище. Оказалось, что он уже встретил здесь на присяге отца Олега Козлова, который тоже приехал на присягу к своему сыну из Сары-Озека. И оказывается, они хорошо знали друг друга и раньше по совместной службе в Сары-Озеке и тоже были рады такой встрече, не меньше чем мы в своё время в абитуре. Они уже знали от нас, что мы держались и были вместе в абитуре. Отец Олега был на УАЗике с солдатом-шофёром тоже один без жены, поэтому им было, что порассказать друг другу.

Поэтому, когда мы вернулись в училище с Олегом после всех формальностей, нас уже ждали наши родители вместе. Они забрали нас, и мы поехали в первое в своей жизни увольнение, которое я хорошо запомнил. Мы отъехали немного от училища, выбрали окраину огромного парка, немного заброшенного, неухоженного, ничем не огороженного и заехали прямо туда УАЗиком. Конечно, родители привезли нам еды из дома, кое-что купили в магазине по пути нам и себе. Прямо на солдатском одеяле, постеленном на траве, которое взяли из УАЗа всё расставили, налили себе и поздравили нас с Олегом с началом учёбы и принятием присяги. Мы с Олегом больше налегали на еду, после курсантской каши и поэтому были на седьмом небе от свалившегося на нас счастья. От всего пережитого уже сегодня, от увольнения, свободы, ведь с 5 июля нас только «воспитывали» и это был первый день за всё это долгое время, когда мы вышли за пределы училища и можно спокойно, ни о чём не думая, вот так поесть, просто полежать на травке, а самое главное – рядом с нами были наши родители! И на душе было так хорошо от всего этого, что лучше, кажется, и придумать было нельзя.

Наши отцы, радуясь встрече, тоже не могли наговориться о своём, вспоминая всё интересное об их совместной службе. Поэтому когда мы сказали, немного посидев с ними, что хотим сходить в находящийся недалеко от нас соседний небольшой сельский магазин «за чем-нибудь вкусненьким» они дали нам денег, со словами: «Берите всё, что душа захочет!» Мы оставили их, и пошли с Олегом в магазин, так как были молодыми, растущими организмами и нам хотелось всего, чего нам так не хватало эти два месяца. Магазинчик стоял в частном секторе и выбор в нём был небольшим, но он нам показался огромным супермаркетом по нынешним временам. У нас от всего увиденного и от открывающихся перспектив просто разбежались глаза, так как мы уже отвыкли от всего этого. Помню, как мы купили килограмм шоколадных конфет, самых дорогих, по пачке печенья, по килограмму пряников на каждого, по две бутылки лимонада, а так же по две пачки мороженного – такого удовольствия мы не могли себе позволить всё лето! Отойдя от магазинчика подальше, и зайдя в безлюдный парк, мы сели на какой-то пригорок, поросший травой, и с наслаждением принялись есть всё сразу.
 
Мы откусывали мороженное, заедая его конфетами, пряниками, печеньем и всё это запивали из стеклянных (других тогда просто не было) бутылок с лимонадом, наслаждаясь этим радостным моментом. Почему-то я хорошо запомнил тот вкус счастья и те минуты радости от жизни, когда можно было вот так спокойно, никуда не торопясь, как всегда говорил Олег «насыщать организм глюкозой». Всё, что мы не доели, мы принесли с собой к машине. Наши родители оба радуясь встрече по-своему, продолжали вести оживлённую беседу о службе и сослуживцах, особо не обращая внимания на нас, потихонечку отмечая свою встречу и это событие. Мы же довольные жизнью и счастливые от этого всего тоже прилегли с ними рядом на траву, подставляя себя тёплому сентябрьскому солнышку, и слушая их такие родные голоса, уснули. Не знаю, сколько мы так спали с Олегом, но наши отцы нас не тревожили, видимо понимая нас, так как сами были офицерами.

 Так хорошо поспав и проснувшись через некоторое время, оказалось, что увольнение заканчивается. Но это был самый счастливый день из всех тех, которые были раньше. Конечно, позже я много раз ходил в увольнения, но это своё первое я хорошо запомнил. Родители довезли нас до КПП и мы с Олегом нагруженные сладостями и яркими впечатлениями пошли в роту. В ней мы узнали, что оказывается, не все курсанты как мы ходили в увольнение. Те, кто были не местные, т.е. не алмаатинцы, почти никто не пошёл, а просто спали в казарме, радуясь выходному дню.
 
Надо пояснить, что раз училище было в Алма-Ате, то многие курсанты соответственно были местными. Если брать в процентах, то вероятно на 20%, то есть каждый пятый. Это было не так много – основной костяк составляли иногородние. За время обучения пришлось услышать названия многих городов и посёлков СССР, потому что курсанты были практически со всех уголков нашей Родины. Были даже такие «экзотические» места как остров Шикотан, о котором я узнал ещё в 1977 году, и только потом его название стали связывать с конфликтом из-за этих четырёх островов с Японией. Курсант Гулевский (по-простому – Гуля) там жил с родителями. Они работали, по его словам на крабозаводе – это нас «сухопутных» людей очень удивляло, и он рассказывал, что красная икра, лосось, крабы и ещё многое другое на острове было основной едой, как у нас картошка. Остров  являлся пограничной зоной и там стоял погранотряд.

А по вечерам хорошо были видны огни на японских берегах, ведь до неё было ближе, чем до России. И в зимний отпуск он не ездил, так как доехать до него просто не успевал. По его рассказам он сначала летел до Хабаровска, потом до Сахалина, затем морем до главного посёлка на Курильской гряде, и там заканчивались плановые поездки – дальше только на попутных рыбных сейнерах или баркасах от острова до острова. Тратя на дорогу около десяти суток только в одну сторону. Поэтому он всегда ждал только лета, чтобы ехать в свой тяжёлый путь домой. Но когда он приезжал, мы всем взводом ждали его, потому что он обязательно привозил «экзотическое» мясо краба, красную икру, копчёного лосося, что тогда было таким дефицитом, который нигде нельзя было купить в Алма-Ате, да и вообще в Казахстане, ни за какие деньги. Как хорошо, что мой Чимкент был рядом – за годы учёбы мне пришлось добираться до него на всём практически без проблем: самолётом, поездом и автобусом.

Так вот «оглядевшись» вокруг и перезнакомившись, мы все стали как-то быстро искать земляков. Кто-то находил друзей из одного города, из одной области или ещё как-то. Я же нашёл только Близнюка и Кольного, о них я упоминал раньше, из Донецкой области. К своему большому сожалению никого на курсе больше не оказалось из города Чимкента. В третьем взводе нашей роты был парень – Генка Навалов, который был из Чимкентской области, сейчас уже точно не вспомню точно, но, кажется из Чардары. Это был очень далёкий и глухой район находящийся далеко от самого Чимкента.

Поэтому у нас не было общих тем для разговоров, но мы всегда имели с ним хорошие отношения и считали друг друга самыми близкими земляками. Ведь реально так и было. Расширяя область поиска, я нашёл в нашей первой роте ещё только одного пацана тоже с Чимкентской области – он был с города Арыси. Что это за такая Арысь и где она находится точно я тогда особо не интересовался, но мы с ним по землячески в редкие встречи всегда здоровались, но больше никаких отношений не поддерживали. Вот и всё – ближе никаких чимкентских пацанов не было.

Кто же знал в то время, что спустя годы после окончания училища меня всё-таки занесёт в этот «загадочный» городок! И мне придётся выполнять довольно долго очень серьёзное правительственное задание. Никогда больше мне в жизни не придётся не спать по ночам, больше полутора месяцев подряд, гоняя автоколонны из 13-15 КАМАЗов гружённых боеприпасами, успевая к сроку доехать в Чимкент и загрузить их в транспортные самолёты ИЛ-76. Вот таким удивительным образом всё сошлось в одном месте: Арысь, самолёты, КАМАЗы, водители, караул – вся организация и высочайшая ответственность за всё это. Но это всё было намного позже.

С Олегом Козловым у меня дальше сложились просто хорошие отношения, чего-то нам не хватило для большой дружбы. Видимо у нас просто не было каких-то общих интересов. Он был любителем «бодибилдинга» – тогда это просто называли «качком». Он был сам по природе плотно сложенным, затем нарастил к четвёртому курсу такую «мышечную массу», что стал просто квадратным. Видимо это его увлечение смогло реализоваться в училище. У нас в конце казармы был спортивный уголок, где были гири, гантели, круги от штанги, что позволяло в любую свободную минуту или по вечерам заниматься сколько угодно. У нас было много «фанатов» занимающихся там время от времени, но Олег был у нас в роте единственным, который пропадал там всегда.

Командир роты сразу же с первого курса назначил его ответственным по этому спортивному уголку. Так он и оставался единственным и бессменным старшим над ним все четыре года. У меня почему-то никогда не возникало желания заниматься этим серьёзно. Из-за того, что он был, несомненно, самым крепким из всех нас, за ним и закрепили единственное самое тяжёлое вооружение в роте – ротный пулемёт  ПК. Так он с ним и проходил все четыре года. Учился он тоже хорошо, и мы всегда с ним обменивались информацией по учёбе, но близкие друзья у каждого были свои. Качанием мышц я сильно не увлекался, поэтому и на этой почве мы не сошлись с ним интересами.
 
Но после выпуска жизнь снова один раз удивительным образом меня свела с ним. Он вместе со многими нашими курсантами-выпускниками попал служить в Отарскую учебную дивизию, пгт. Гвардейский. Моя служба в Кой-Таше тоже удивительным образом довольно часто и неразрывно была связана с этим полигоном. Именно там мы и встретились, буквально через несколько лет после выпуска. И нашей радости не было предела. Он жил в офицерской общаге, так как был холостяком, и поэтому вечером место встречи было изменить нельзя. Конечно, мы что-то взяли выпить-закусить, я днём решил все дела и поэтому вечер и вся ночь были наши. Встреча выпускников всегда – это вечер воспоминаний о курсантской жизни, впечатлений и историй на службе, а так же бесконечное; этот-там, а этот-там, а где тот? Кого видел? О ком знаешь? Все воспоминания были у нас свежи.

Мы были молоды и рады встрече – ведь мы единственные, кто хоть и плохо помнили друг друга, но были связаны ещё по Сары-Озеку.  Вместе «выживали», помогая друг другу в абитуре, отмечали присягу в первом увольнении, и что немаловажно – прожили вместе все четыре года в одной казарме, сохраняя хорошие и нормальные отношения. Мы всю ночь провели в разговорах, воспоминаниях, поделились планами на будущее. «Мой» Кой-Таш по сравнению с Отаром выглядел намного лучше: отдельный полк, рядом город Фрунзе – столица Киргизии, фрукты-овощи и вообще цивилизация. Отар же был глухоманью, «дырой», стоял посреди пустыни, далековато от Алма-Аты и Фрунзе. Но нам обоим казалось тогда, что наши встречи и дальше будут частыми, раз мы служим недалеко друг от друга. Но это не так. Та наша единственная встреча и оказалась последняя.

 Больше наша судьба не пересекалась, но через огромное время я по подсказке Сашки Ельменова открыл сайт в интернете «АВОКУ» и увидел там объявление с адресом О.Козлова и Е.Глинского живущих в Алма-Ате. По рассказам других моих однокашников я знал, что Олег окончил академию и служил последнее время в оргмоботделе штаба округа, а затем и Республики Казахстан. Видимо решил доживать свою жизнь в Казахстане. Да, каждый выбирает свой путь и к этому нечего больше добавить.

Но возвращаюсь к началу первого курса. Со второго сентября начались занятия. Жизнь потекла уже более-менее размеренная. Училище наполнилось курсантами вернувшимися из отпусков. Оказалось, что всего в училище 8 рот – по две на каждом курсе. Во всех батальонах было по две роты как у нас: одна «китайская» – 6 взводов, вторая обычная – 4 взвода. Это было удобно из-за расположения типовых казарм, которых было три штуки и они все стояли в ряд вдоль плаца и в них жили все курсанты. Ещё отдельно, в самом конце училища был БОУП – там располагались солдаты, которые обеспечивали учебный процесс, всякие банщики, ГСМщики, водители автомобилей и просто солдаты, которые ходили в наряд по второму КПП и автопарку. Солдаты так же жили на учебном центре, где мы были в абитуре. Там они тоже обеспечивали учебный процесс: водители БМП, БТР, танков, операторы вышек на стрельбищах, повара и просто электрики, дизелисты и ремонтники.
 
Все шесть дней в неделю шли занятия до обеда, все занятия были парами, т.е. в день три пары. Между ними перерыв 10 минут, за это время необходимо было успеть, если было надо в другой корпус. Все передвижения в училище до обеда было обязательно только в составе взвода и если не успевали, то весь взвод бежал бегом, и так делали курсанты всех курсов. И это ни у кого не вызывало удивления. Каждый из нас получил полевую сумку, в которой лежали конспекты, ручки, карандаши, обязательно офицерская линейка, резинка, циркуль и курвиметр. В субботу после обеда обязательное наведение порядка везде и вечером баня. Этот график очень редко нарушался все четыре года. Изменить могло только отсутствие воды, наряд или позднее возвращение с учебного центра. Двухэтажная баня была за огневым городком в неприметном тупике. На первом этаже находился банно-прачечный комбинат, в котором стирали бельё всего училища, а на втором собственно и была сама баня.

Когда я впервые попал в неё – сначала просто растерялся. Несколько раз до училища я был в похожих, но здесь всё было по-другому. В жаркую не очень большую раздевалку со шкафами вдоль стен, которых на всех не хватало, сразу с весёлым шумом и гомоном набивалось огромное количество курсантов. Начиналась небольшая давка, когда все одновременно начинали быстро раздеваться и по двое, трое вешать одежду в шкафы. Затем все заходили в гулкое помывочное отделение, где стоял постоянный шум от плеска падающей воды, звона тазиков, визгов, каких-то криков, когда весёлые шутники незаметно закрывали кому-то горячую воду, когда он намылит голову или просто утаскивали мыло. Хотя его старшина выдавал на всех перед баней достаточно – а так, просто для смеха. Почему-то у всех курсантов в бане сразу появлялось хорошее весёлое и радостное настроение.

 Все проблемы уходили далеко на задний план. Это же чувство всегда охватывало и меня – мы просто радовались жизни как малые и шаловливые дети. Почему это так – сам не знаю! Но это я заметил сразу, ещё с первого курса. Потом непрозрачное облако пара начинало медленно снизу затягивать помещение и через некоторое время в нём уже были видны только силуэты людей, и по характерному шуму тазиков и крикам друзей между собой, которые были слышны отовсюду ты понимал, что ты здесь не один. Иногда из этого пара появлялся кто-то узнаваемый, чтобы набрать тазик и снова пропадал в тумане. Долго так мыться было невозможно от пара, жары и тепла. Выходя возбуждённые и распаренные в раздевалку, все торопились поскорее поменять бельё и быстрей на улицу – остывать! Только здесь можно было спокойно и не спеша, разбившись на небольшие группки постоять, поболтать и отдышаться, дожидаясь остальных.

Занятия первого курса – химия, физика, высшая математика, иностранный язык, начертательная геометрия проходили на разных кафедрах. На них работали преподаватели, среди которых были и женщины и гражданские и везде на каждой кафедре были свои порядки, к которым приходилось привыкать. Первые два курса, в основном были предметы общеобразовательные, для получения высшего образования, но они разбавлялись изрядным количеством физической подготовки, строевой подготовки, уставами, которые вели часто командир роты и взвода. Началась огневая подготовка, тактика, инженерная подготовка, боевые машины и автомобили. О них я расскажу позже, а самым незабываемым, сразу же в сентябре было комплексное занятие, которое называлось «обкатка танками». Буквально через несколько дней всех курсантов роты загрузили в автомобили и повезли снова в учебный центр. Мы приехали вечером, накануне занятий. Как это было необычно – вернуться сюда вновь, где было пережито так много ярких событий.

Мы вроде бы вернулись туда, откуда уехали, но всё-таки не туда и не в том качестве. Уже не было такой убийственной жары, от нашего палаточного городка остались лишь бетонные места под палатки. Мы заехали в казарму, где летом была организована медкомиссия и был учебный отдел. Там уже стояли в два яруса солдатские кровати, и в ней было тепло. Питались мы уже в столовой, где писали письменные экзамены, и норма пайка была курсантской, которая так разительно отличалась от абитуриентской! Этот выезд напоминал просто какой-то праздник после летних незабываемых дней. Сколько же нам и мне предстоит ещё побывать и прожить времени на учебном центре, мы тогда ещё не догадывались. Почему-то мне казалось по рассказам отца и воспоминаниям детства по Сары-Озеку, что мы будем сюда приезжать только всего на несколько дней.

Да, это так и бывает в артиллеристских подразделениях – такая у них система: лагеря летом и зимой. Но только здесь я понял, что в мотострелковых училищах «пропадают» в учебном центре целый год! Как правило, не было месяца, чтобы мы не приезжали сюда то на день, то на три, то на неделю. Выезжали тоже по-разному: взводами, полуротой, реже всей ротой, а иногда и целым батальоном. А после первого курса меня со всей ротой занесло на месяц здесь работать, после второго курса обеспечивать абитуру, кроме этого на третьем курсе – на детскую «Зарницу» и подкрашивать стенды. А через несколько лет после выпуска, уже офицером вместе с солдатами судьба вновь закинула меня сюда уже на три месяца.
 
Нас психологически подготовили к этим занятиям. Командир роты выступил перед нами, напоминая о том, что это необходимо пройти каждому, чтобы потом стать офицером. Необходимо быть мужчиной и проверить себя – сможешь ты или нет? Но больше всего и понятно нам всё пояснил л-нт Прохоров, так как он был наш командир взвода. Он сказал, что ничего страшного в этом нет в конце произнёс просто: «Делайте всё, так как я вам покажу!» На этом занятии кроме танков нам пообещали ещё много интересного. Это была огневая штурмовая полоса. Мы вроде бы были готовы, но глубоко в голове у меня всё равно сидела какая-то подленькая мысль: «А вдруг я испугаюсь? Или не смогу?» И видно было, что это не только у меня одного. Все как-то затихли и напряглись как перед решающим броском. Занятия проходили на тактическом поле, том самом, где мы рыли окопы в абитуре. Очень удачно получилось, что наш взвод был вторым, и мы могли наблюдать за тем как начали наш первый взвод «кидать под танки» в настоящем смысле этого слова.
 
Сначала их всех загоняли в окоп, который был оборудован укреплёнными стенками, чтобы он не мог обвалиться при прохождении над ним танков. Это вылечивало у них «танкобоязнь» и морально подготавливало к следующему самому главному испытанию – лечь под танк. Психологически мы все были готовы на такой подвиг, но когда это увидели своими глазами, особенно просидев под ним в окопе и видя как мелко дрожит земля, поднимая пыль, гудит двигатель танка и он, лязгая гусеницами, закрывает над тобой небо – было страшно. Но тогда ещё помогало то, что рядом с тобой твои товарищи и краем глаза видя как двигаются над тобой гусеницы, и сам незабываемый вид танка снизу – всё-таки было понимание того, что ты сидишь в окопе не один, а танк хоть и рядом, но где-то далеко. Оказалось, что это не всё – главное ещё было впереди. Одно дело – сидеть в окопе вместе с другими курсантами, при этом надо было сразу после прохождения танка быстро встать и бросить ему вслед на корму тяжёлую гранату. И совсем другое – это когда тебе одному на ровной площадке в поле необходимо подбежать сбоку и лечь под надвигающийся танк.
 
Первым из нас всех выполнил упражнение л-нт Прохоров – он спокойно подбежал и лёг на землю, затем перед самым танком перекатился ему между гусеницами, весь сложился и вжался в землю, а когда уже танк прошёл над ним быстро вскочил на колено и ловко развернувшись, бросил гранату, точно попав ему на трансмиссию. Это всё было проделано как-то ловко и здорово и прямо у нас на глазах. После этого и у нас появилось желание сделать это так же, не хуже его. Вот что значит этот простой педагогический приём – делай как я! Хотя и стоял опытный офицер из БОУПа с флажком и механик в танке сидел по-походному – они в любой момент были готовы остановить его, но ощущение реальной опасности было очень близким. И мы по одному стали бросаться под танк.

Подошла и моя очередь. Я так же подбежал и лёг на землю, внимательно следя глазами за выходящим из-за поворота танком, чтобы успеть переползти ровно в середину, когда он подойдёт поближе. В правой руке у меня была большая, тяжёлая противотанковая граната, которая мешала переползать, так как её приходилось крепко сжимать. Надвигающийся на меня танк гудел, лязгал гусеницами вселяя ужас, не знаю смог бы я в настоящем бою, если бы вдруг вот так пришлось сделать так же – честно не знаю. Но тогда, когда на тебя смотрят твои сослуживцы, я так же как все переполз в середину, уткнувшись в землю лицом, и попытался вжаться в землю так, чтобы сравняться с ней, если бы это было возможным. В тот момент, когда танк накрывает тебя своей массой, становится темно и земля дрожит, вибрирует, лязгающие гусеницы находятся на расстоянии вытянутой руки в душе возникает какая-то пустота, сравнимая с тем, когда летишь на самолёте и он вдруг проваливается в воздушную яму.

Неприятный холодок пробегает по тебе в районе позвоночника, и ты ждёшь и торопишь секунды, ожидая того момента – когда же он проедет? Но эти секунды как в машине времени почему-то растягиваются как резина до бесконечности и уже кажется, что это никогда не кончится. И вдруг темнота мгновенно уходит, в глаза бьёт яркий свет, и ты вскакиваешь от этой радости как подкинутый какой-то невидимой пружиной и с такой злостью на танк  бросаешь гранату ему вслед. Да, ощущения от всего этого остаются незабываемые!
 
Конечно ты понимаешь, что это учёба – и здесь есть люди, которые отвечают за то, чтобы тебя не раздавил танк или не случилось ещё что-либо. Но всё равно вид огромного танка, вселяющего ужас – впечатляет, по сравнению с ним ты кажешься просто песчинкой или какой-то букашкой под ногами. Затем уже намного позже я осознал, что такие занятия проводят только с мотострелками. Никакие «интеллигентные» артиллеристы, связисты, сапёры и другие рода войск этого не делают – все обходятся без такого экстрима. А наше училище было пехотным, и поэтому нас воспитывать необходимо было в таком духе, что любой солдат может в бою победить танк. Даже я, с годами, когда командовал мотострелковой ротой, так же воспитывал своих солдат, проводя с ними такие же занятия. И каждый раз я так же ложась под танк первым уверенно убеждал их, что танк можно победить и нет в этом ничего страшного.
 
Но потом, когда судьба меня удивительным образом «превратила» в танкиста я на это взглянул с другой стороны. Ведь любой танк раздавит не один десяток пехотинцев просто гусеницами, а остальные сами разбегутся в ужасе и страхе просто от его вида. Потому что, когда танк движется и еле-еле «шлёпает» гусеницами это одно, а когда он «летит» чуть быстрее, и от этого дрожит земля, а ещё при этом поливает всё вокруг из пулемёта и стреляет из пушки – это совсем другое. Так кто же всё-таки сильней в этом единоборстве – человек или танк? Этот и другой тактический вопрос всегда волновал меня, пока я учился в училище.

Когда мы позже изучали тему «Наступление», то всегда так получалось, что мы уверенно прорываем оборону противника и в конце – побеждаем. А когда изучали тему «Оборона», то всегда крепко и упорно удерживали оборону и в конце концов тоже выходили победителями, не давая противнику развить успех на данном направлении. И только потом, когда я уже сам стал командиром ко мне пришёл правильный жизненный ответ и понимание того: в любом бою всегда побеждают только люди – те, у кого крепче сила духа, и абсолютно всё равно, у кого какое количество оружия и вооружения. Всё зависит от способности правильно использовать реальную местность конкретными людьми, их выучки, дисциплины и главное – от веры своему командиру, а вовсе не от того, у кого больше людей или боеприпасов.

После этого уже нас учили стрелять по смотровым приборам и прицелам танка, прыгать на них с домов и деревьев, чтобы закрывать и разбивать их, преодолевая танкобоязнь. Но всё равно это уже не шло ни в какое сравнение с пережитым ранее. После этого мы пошли на инженерный городок. Здесь нам показывали занятие с применением напалма и огня. Каждый из нас надел шинель, сверху плащ от комплекта ОЗК – его преподаватель со спины намазывал напалмом, а затем поджигал факелом. В таком горящем состоянии, когда у тебя за спиной неприятно трещит и коптит огонь, обдавая тебя жаром необходимо было пробежать несколько метров на специально расчищенную площадку от травы и упасть на спину плотно прижимаясь к земле, а если не получилось, то тогда тебя тушат кошмой, плотно накрывая твои же товарищи. Ощущения испытанные там были не самые приятные. Психологически хотелось бежать не останавливаясь, но нам сразу объяснили и показали, что это будет не правильным и огонь в этом случае будет только разгораться.
 
После всех таких занятий на разных учебных местах наступило время самого интересного. На полигоне была подготовлена специальная «огневая полоса». Она представляла собой несколько специальных сооружений, которые ни раньше, ни потом позже никакого страха не вызывали. Но тогда для наших занятий все плиты и узкие коридоры в макетах зданий были намазаны горящим напалмом. Подземные колодцы, в которые необходимо было спрыгивать, помимо того, что тоже горели по краям, внутри их дымили дымовые шашки, заволакивая подземные коридоры удушливым дымом. И в этом дыму низко пригнувшись на ощупь надо было пробежать несколько десятков метров. Специальные солдаты из БОУПа регулярно подбавляли напалма в горящие объекты и иногда швыряли взрывпакеты, имитирующие громким шумом разрывы снарядов.

Для некоторых курсантов их шум разрыва был чем-то новым и пугающим. Но для меня выросшего в военном гарнизоне и абсолютно близко знакомым со всеми этими штуками с детства, можно сказать выросшего среди разрывов взрывпакетов и дыма дымовых шашек – всё это было детскими игрушками. Преодолевали мы это всё по одному, цепочкой с интервалом 100 метров. Конечно, за всем этим следили преподаватели и наши офицеры, но без шишек, ушибов, а у некоторых даже ожогов не обошлось. Я тоже успешно всё это преодолел, воспитывая в себе в ходе этих занятий смелость, силу воли, перестал бояться танков и огня.
 
Но, реально обдумав всё и представив у себя в голове, что если это будет происходить в реальном бою: и огонь и танки, то вероятней всего это будет не так условно, как это было на занятиях сегодня, а гораздо серьёзней и страшней. Да трудновато придётся солдатам-пехотинцам в настоящем бою, ведь всё, что придумано учёными именно направлено, чтобы уничтожать «живую силу». И не зря её видимо и по праву называют «царицей полей»! И точно подмечено в боевом уставе, пока нога солдата-мотострелка не пройдёт по территории, она не считается завоёванной, хоть сто раз пролетай над ней на самолётах, вертолётах и проезжай танками туда-сюда. Солдат мотострелок – он всегда главнее всех!
 
Эти занятия не прошли даром, ещё много раз в период учёбы я убеждался в их своевременности и необходимости. Они позволили нам поверить в себя, укрепить действия в бою, воспитать характер и закалить волю. Тут я точно убедился в «глубинном» выражении курсантов, которые были у нас в абитуре: «Поступят в училище только те, кто выживут!» Как оно оказалось правильным! Потому что все кто поступили, уже не очень-то боялись занятий – где всё вроде бы понятно, и это совсем не то, что было в абитуре, когда ты там был никем, и никому было не интересно даже знать, кто ты такой и как тебя звать.


     АЛМА-АТА. ПЕРВЫЙ КУРС. ОСЕНЬ. КАФЕДРЫ. АЛЕКСЕЙ ДОЛЕВ.
        САША АКСЁНОВ. ДРУЗЬЯ – КУРСАНТЫ ВТОРОГО ВЗВОДА.

По остальным кафедрам тоже можно сказать отдельно. Много времени занимала кафедра математики и теоретической механики. Кафедра была «гражданской», то есть все преподаватели на ней были гражданскими людьми, половина из которых были женщины. Это накладывало свой отпечаток – они не требовали от нас жёстко «устава» и никогда не делали нам замечания, даже если вдруг какие-то курсанты засыпали прямо на лекциях. Некоторые этим злоупотребляли, сразу садились на задние столы и «отключались». Высшую математику у нас вела хорошая женщина по фамилии Шабалина. Она вела все два года наш курс, знала каждого курсанта батальона и она была достаточно терпелива объясняя нам свой предмет, о полезности которого для нас было всё сразу ясно – он нам сто лет не нужен и в жизни не пригодится. Все эти логарифмы, интегралы, тангенсы и котангенсы, гиперболы и перегибы конечно вещь хорошая, но как я их выучил на 1-2 курсе, так к выпуску или даже раньше благополучно забыл и больше в своей жизни и не вспоминал.

Но часов на этот предмет было отведено довольно много. На втором курсе у нас на этой же кафедре начался второй предмет – теоретическая механика. Его вёл преподаватель мужчина средних лет, его фамилия была Королёв. Тут всё было очень необычно – мало того, что сам предмет был довольно заумным: с всякими опорами, балками, силами, действующими со всех сторон и т.д. Но и сам преподаватель удивлял нас тем, что он вёл какие-то отвлечённые разговоры от предмета, на уроках мог рассказывать весёлые анекдоты часами, отвлекаясь от темы занятий. Он всегда был хорош собой: ходил в костюмах с галстуком, хорошо выбритым, пахнущим хорошим одеколоном. Как это в нём могло совмещаться? С одной стороны он преподавал тупой и нудный предмет, который тоже был особо никому не нужным, а с другой стороны сам преподаватель обладал весёлым и живым характером. Это было загадкой! Бродили слухи о том, что он не совсем «традиционный человек», но неизвестно было это правдой или нет. По крайней мере, он работал на кафедре всё время, пока я учился.
 
Где-то на втором курсе у них кафедре появился лаборант. Он был солдатом с высшим образованием. Он помогал преподавателям по высшей математике проводить контрольные или замещать их на лекциях, когда они отсутствовали. Самое парадоксальное в этой ситуации было то, что видимо его, «прихватили» в армию после института без военной кафедры и по возрасту, он был, конечно, старше нас на несколько лет, но по факту он был солдатом, а мы курсантами. А все отношения в военном училище укладывались в простую и понятную всем формулу: любой солдат для курсанта был никем, пустым местом, причём абсолютно независимо от того, сколько ему лет, дембель он или ещё кто-то там. Но в данном случае, во избежание «солдатских конфликтов» в казарме БОУПа, его поселили вместе с нами в нашей казарме.

Он имел свою кровать, тумбочку, спал у нас, а днём шёл к себе на кафедру. У нас в роте его никто не трогал, да и другим мы его в обиду не давали, так как в столовой он тоже сидел с нашей ротой за столом и питался на курсантском пайке. Он поселился у нас на втором курсе и ещё жил на третьем. Он вёл себя «правильно» и его особо никто не замечал в нашей роте. Конечно, он нам не подсказывал ответы на контрольные, но всегда когда он сидел в классе и готовился к занятиям можно было подойти и спросить что-нибудь непонятное по математике и он терпеливо мог всё объяснить. Именно к нему мне и пришлось идти, когда я был в абитуре после второго курса, помогая Генке Саулису поступать – ведь он принимал математику у абитуриентов.
 
Такая же хорошая была кафедра иностранных языков. Она была в таком же стандартном дощатом бараке, как и кафедра математики. Там тоже все преподаватели были женщины. Взвод делился на две подгруппы, видимо это было учтено заранее при формировании взводов. При этом «англичане» были те, кто учил английский язык в школе, а «немцы» все остальные. Иногда получалось, что там учились и те, кто учил в школе французский, итальянский, испанский языки. На кафедре сразу чувствовался «женский уют», всё было необычно: всякие там занавески, цветочки, коврики и многое другое, чего не было на всех других кафедрах. Особым отличием и самым удивительным там был маленький кинозал, в котором нам преподавательницы частенько разрешали посмотреть кинофильмы вместо уроков. Не все кинофильмы были обучающие языку, почему-то очень много было других, каким-то неведомым образом туда попавших. Любимыми для нас лентами были про подготовку американских «морских котиков» –  морской пехоты, подготовку английских рейнджеров – «зелёных беретов», действия «французского легиона» в Африке.

Ещё были наши фильмы ДСП (только для служебного пользования): «Действия солдата в бою с применением ядерного и химического оружия», «Новый танк Т-72 «Урал». Моё знакомство с этим танком впервые произошло именно тогда – в военном  училище, на кафедре иностранных языков. Именно тогда видимо судьба подала мне, как говориться «первый звоночек» к тому, что мне его надо основательно и серьёзно учить. Кто бы тогда мог в это поверить! Удивительно, но это факт – через много лет мне значительную часть своей службы пришлось прослужить в танковом батальоне и именно на танках Т-72.  Надо сказать, что эти фильмы мы за два года пересмотрели несколько раз, каждый раз «освежая» их в памяти и находя в них по мере своего взросления и учёбы невидимые и упущенные с первого раза моменты.
 
Занятия женщины вели тоже интересно, было много плакатов, схем, карт. У нас в классе висели карты США, Англии, фотографии Лондонского моста, Биг-Бена, моста в Сан-Франциско, небоскрёбов Нью-Йорка и ещё многих, которые я уже забыл. Обучение языку шло в направлении допроса пленного. Какое воинское звание имеете? На какой должности служите? Род войск? В каком месте располагается воинская часть? Сколько техники? Количество личного состава? Это так сильно отличалось от изучения языка в школе, с одной стороны если была хорошая база, то учиться было легко, с другой стороны выучив основные понятия и термины становился понятным текст для перевода. Во всех изучаемых нами текстах были специальные термины, которых в общем было немного. Переводить приходилось «специально» напечатанные и захваченные у противника приказы и распоряжения на английском языке и бланки личных документов солдат и офицеров. Весь перевод основывался на знаниях полученных на кафедре тактики штатной структуры подразделений США и Англии. Хоть и основным противником для нас являлся Китай, учили мы всех: США, Англию, Германию, Францию, Швецию и даже Японию.

Этот весёлый случай показан в кинофильме «Особенности национальной охоты», когда генерал «Михалыч» (актёр Булдаков) встречается с финном – Райвой первый раз. Видимо сценарий фильма писал какой-то военный и использовал свои воспоминания об училище. Он ему на финском языке сразу задал несколько вопросов звучащих в переводе: Должность? Воинское звание? Если хочешь жить, то приведи нас к ракетным установкам! Финн на первые вопросы чётко ответил, приняв строевую стойку и только после последнего вопроса догадался, автоматически ответив, что у них нет ракетных установок. «А, я понял. Вы видимо изучали финский язык в военном училище?» – улыбнулся он, а генерал ответил на это: «Ну, всё что знал – сказал!»

Химия, которая изучалась в училище, тоже удивляла тем, что в её основе лежали химические соединения отравляющих веществ. Всякие цианиды, фенолы и ещё много разных названий, которые я уже забыл. Занятия проходили на кафедре химии, физики, сопротивления материалов и начертательной геометрии – деталей машин. Она была в хорошем здании, типовом как наши казармы, в которых мы жили, вероятнее всего раньше так и было. Но с организацией военного училища его отдали под кафедры. Здание было двухэтажным, стены толстыми и лестницы широкими. Преподаватели там тоже были все гражданские, но ней витал такой необычный для нас дух гражданского института.

Именно так в нашем понятии и должен был выглядеть гражданский институт. На стенах кафедры были стенды с всякими шестерёнками, шайбами, прокладками, резиновыми манжетами, резцами и тому подобной ерундой. Были варианты курсовых проектов, расчётов пояснительных записок, образцовый курсовой проект по деталям машин и сопротивлению материалов. Отношение преподавателей к нам было тоже довольно доброжелательным, но требовательным. Видимо специфика военного училища, где нам с первого курса вдалбливалось в голову, что основными предметами для нас являются только – огневая подготовка, тактика и эксплуатация машин, а всё остальное – это так, для повышения кругозора. Понимали это и сами преподаватели.

 Может быть, если бы они преподавали где-нибудь в техническом ВУЗе – их предмет и мог бы быть главным, но здесь все их предметы были прилагающими в военным дисциплинам. Я даже не могу вспомнить такого случая, за всё время обучения, чтобы кого-то отчислили из училища из-за того, что он чего-то не сдал на «гражданских» кафедрах. Но это не значило, что сдавать было легко, многие ходили сдавать экзамены со второго, с третьего и большего раза.  Правда, если честно сказать, в  конечном итоге сдавали все.
 
Но я отвлёкся от химии. Преподавала её хорошая женщина, не помню уже её фамилии, в прекрасно оборудованном кабинете. Я хоть и учился в разных школах и видел несколько классов химии, но такого… Здесь всё было не так, как в школе. Столы со специальным покрытием, которое нельзя было поцарапать, не прожечь кислотой или огнём. Огромное количество пробирок, реторт, колб, каких-то ещё немыслимых приспособлений, банок с всякими препаратами. К каждому столу была подведена вода, имелось специальное место для разжигания спиртовок для опытов и т.д. Может быть, с позиций сегодняшнего дня это и выглядело не столь впечатлительно, но тогда – это было лучшее, что я видел в жизни. Занятия проходили весело, интересно, много было практических работ, где командой из 4-5 человек необходимо было что-то смешать с чем-то, потом что-то выделить и в конце определить свойства того, что же у нас получилось. И всё это надо было описать в химических формулах.

От тех времён остались воспоминания от действий кислот на различные вещества, именно там мы учились такому понятию – как электролит, который применяется в аккумуляторах автомобилей, резкому запаху щелочей, всяких эссенций, бензинов и дизельного топлива. О тех занятиях остались лишь только самые хорошие воспоминания.
 
Сразу же в начале сентября нас всех поголовно наскоро сфотографировали для военных билетов, это были наши первые фотографии после присяги. Если внимательно всмотреться в ту фотографию, в военном билете, который я носил с собой все четыре года – то на ней довольно трудно было узнать самого себя. Казалось, с неё на меня смотрел какой-то совершенно незнакомый человек, ничего общего не имеющий со мной. Видимо за эти два трудных месяца я, действительно сильно изменился, похудел, и как образно сказала моя мама: «От тебя остался один нос!» Со временем, уже к третьему-четвёртому курсу я немного набрал веса, но оставался в хорошей, спортивной форме, позволяющей бегать, выполняя нормативы. Но, взглянув в свой военный билет, я постоянно вспоминал то незабываемое время – начало учёбы, когда всё ещё было в диковинку, новым и неизведанным. Буквально через несколько дней нам сразу выдали готовые военные билеты.
 
Свой номер билета я запомнил на всю жизнь, уже прошло более 27 лет, после выпуска и более 30 лет, как его мне выдали, а его номер так врезался в память, что кажется ничем его не выбить из неё нельзя – 0907462! Последние цифры – 462, это ёмкость топливных баков БМП-1, 300 литров дизельного топлива заливалось в основной бак, а 162 литра в кормовые двери. Эту цифру может быть другие курсанты со временем забывают, но я раз она таким удивительным образом совпала с ёмкостью баков, запомнил надолго. В моём  билете, кроме фамилии имени и отчества было ещё записано, когда я был зачислен в АВОКУ (5 августа), когда принял военную присягу (1 сентября), а так же номер оружия. Я получил «от Родины» гранатомёт РПГ-7В, номер которого, правда, уже забыл. Сначала я сильно расстроился из-за того, что мне не достался автомат, как большинству курсантов. Но со временем я осознал то, как мне и остальным гранатомётчикам в роте повезло в жизни.
 
Закреплённый за мной гранатомёт давал огромное количество неоспоримых плюсов в повседневной жизни, которые перевешивали все незначительные минусы. Первое, что было самым главным – его, было легко чистить, ведь он представлял собой простую трубу с ручкой. И даже при очень редких интенсивных стрельбах из него – какой-то копоти и нагара в нём практически не было. Его можно было раз-два прочистить специальным шомполом тряпочкой с маслом, и он вновь блестел как новый. Поэтому в обязательный каждый день час чистки оружия, мы все гранатомётчики ходили и, улыбаясь, смотрели на автоматчиков и пулемётчиков, которые сидели и выковыривали часами грязь, копоть и нагар из своих автоматов.

 Мы же в это время могли, что-то учить, читать, помогать чистить оружие своим товарищам или просто использовать это время для отдыха. Во-вторых, все кроссы и марш-броски по физической подготовке шли в зачёт только с автоматом. Поэтому на кроссы приходилось брать чей-то автомат, потом правда приходилось его протереть перед сдачей, но это была ерунда, да и было очень редко и нетрудно. А наши гранатомёты никто никогда никуда не брал, и поэтому они всегда стояли в пирамидах, радуя глаз чистенькие и покрытые тонким слоем смазки. В-третьих, что было немаловажным, их соответственно никто не брал в караул, когда приходилось стоять на посту и в дождь, снег и сырость.

Надо сказать, что весь первый курс мы «были вооружены» автоматами АКМ, довольно старых годов. Они уже были чищены-перечищены до нас, видимо не одним поколением курсантов. Местами на них уже слезало воронение, а на деревянных частях и прикладах были видны царапины и трещины. Их курсанты, которые были за ними закреплены, чистили их наждачной бумагой, заливали царапины эпоксидным клеем и вновь покрывали специальным лаком. В роте был только один-единственный новый АК-74, вызывающий у всех зависть, который тогда казался суперновым и он был закреплён за лучшим курсантом Разумовым. Которого все звали по простому – Разум. Он учился с нами всего три года, но все только так его и знали: «Где Разум? Разум сказал. Разум привет!» И т.д.

Да и сам он к этому так привык, как и мы все, что даже иногда на своё имя не реагировал, когда его звали. Новый автомат отличался от АКМ калибром, поэтому наши патроны к нему не подходили, а новых не давали, обещая скорую замену всех. Автомат стоял в пирамиде, выглядел всегда новым, но каждый из нас мог его взять, подержать в своих руках и помечтать о том времени, когда же их нам дадут. Такие же автоматы были в каждой курсантской роте для ознакомления и привыкания к ним. А на втором курсе все старые АКМы забрали, и всё училище перевооружили на АК-74 и РПК-74 – вот это был праздник в роте! Автоматчики и пулемётчики перед сдачей старых автоматов на склад драили своё оружие всю ночь, а мы все гранатомётчики роты были спокойны. Ведь наши РПГ-7В никто заменять не собирался, так мы с ними и проходили все четыре года.

В четвёртом взводе, куда меня перевели после первого курса был тоже гранатомётчик Алексёй Долев. У нас с ним сразу сложились хорошие и дружеские отношения. Он не был кадетом, но в военной жизни сразу ориентировался очень хорошо. По жизни он был немного флегматичным, спокойным, рассудительным и учился хорошо без всякого напряжения сил. У него видимо были какие-то способности к рисованию, поэтому он сразу был назначен ротным писарем и редактором ротной газеты, которым и оставался все четыре года. Периодическую ротную газету необходимо было выпускать каждый месяц, а ещё срочно к каждым праздникам, бывало, заставляли делать «колючку» по недостаткам, поэтому работы у него было всегда много. Помимо этого на него была возложена обязанность «руководить» всеми редакторами боевых листков во взводах. У нас в роте было специальное место в каменном фойе на колонне для четырёх боевых листков, куда они вывешивались. И сразу было заметно, когда там появлялся очередной новый листок, а рядом была ротная газета.
 
На ту же стену Лёха перед праздниками делал на листе ватмана огромный плакат (так любимый нашим ротным и это была его идея) с надписью «Им выпала честь нести службу в наряде» с пустыми клеточками для фамилий. И по мере «залётов» курсантов они туда вписывались. Особый цинизм вызывала эта двойная мораль; ведь все и всегда говорили о том, что на праздники службу несут самые надёжные и достойные, а реальность жизни была такова, что туда попадали самые «залётные». Лёха всегда вешал такой плакат заранее, где-то за месяц до праздника по команде ротного (а это было перед 7 ноября, Новым годом, 1 мая) и все курсанты роты, проходя мимо него и, видя пустые места, сразу задумывались над тем, что сейчас «залетать» не желательно. А когда там появлялись фамилии, то все тихо радовались тому, что твоя личная вероятность туда попасть резко снижается и может быть на праздник, ты сможешь спокойно им насладиться или просто отдохнуть, не попав неожиданно в наряд.
 
В нашем втором взводе, где я учился один год на первом курсе редактором боевого листка был я. Поэтому мне, вместе с другими «художниками» часто приходилось сидеть в первом классе, создавая очередной шедевр. У Лёхи там была отгорожена маленькая комнатка, буквально размером 2х2 метра, не больше, в ней практически было не развернуться двоим, но там у него хранились краски, карандаши, линейки, ватман, бумага и клей. Ротный туда заглядывал редко, так как дверь туда закрывала наполовину учебная доска, и чтобы пройти туда необходимо было, практически согнуться пополам, чтобы не удариться головой о доску. Имея хорошие отношения с Лёхой, я частенько просил его что-нибудь положить к себе для сохранности. За это приходилось часто «расплачиваться бартером». Когда его ротный в очередной раз «обувал» его за газету, он просил меня написать пару заметок в ротную газету от четвёртого взвода.

Надо пояснить, что самое трудное в выпуске боевого листка или газеты – это текст, заметки и статьи. Что-то нарисовать при определённом навыке и фантазии недолго, на худой случай срисовать откуда-нибудь, а заметки… Здесь необходимо подумать! Почему-то такие задачи поначалу всегда были неожиданными для меня. Всегда так получалось, что вдруг внезапно откуда-то появлялся Лёха и жутким голосом говорил мне: 
 – Азар! (или Азарыч, более душевно) – Так меня все называли в роте с первой минуты первого курса. Что это значило? Сам не знаю. Или простое сокращение от – АЗаров АРтур, или краткая недоговорённая фамилия, это было и неважно – Срочно нужны тексты заметок, выручай! Пока я рисую ты, давай – начинай писать!

И моя задача всегда была написать или кратко набросать черновик текста, а уж потом Лёха сам перепишет его красивым почерком в газету. Поэтому мне всегда необходимо было срочно и быстро что-то придумывать, помогая и выручая Лёху. Как говориться заметку, а то и несколько на разные темы необходимо было «высосать из пальца» причём очень быстро. На первых порах курсантской жизни, это у меня вызывало определённые творческие сложности.

Но потом, с приобретением опыта, я уже к этим «Лёхиным вводным» стал, практически готов в любую минуту. Я стал всегда на любых занятиях по боевой подготовке каким-то своим особенным взглядом и образом подмечать что-то своё, нужное только мне (на что другие курсанты не обращали никакого внимания) и то, что можно будет потом использовать. Например – кто из курсантов нашего взвода лучше всех выполнил норматив, кто победил на кроссе, кто лучше всех и с каким результатом отстрелял, кого похвалил ротный или преподаватель.
 
Огромный «кладезь знаний» мне давали обычные стандартные заметки в военных газетах «Красная звезда» и «Боевое знамя» на такие же темы. Слава богу, этих газет у нас в роте было в изобилии. Лёха ещё отвечал за подшивки газет в ленинской комнате, в которых всегда можно было что-нибудь найти похожее и «творчески переработать». Газет у нас в роту приносили в огромном количестве и они всегда лежали на подоконнике напротив дневального стопкой, а Лёха уже имея опыт в подшивках сразу брал ещё один экземпляр всех газет себе и складывал их у себя в комнатушке – на всякий случай, если кто-то оторвёт из подшивки в ленинской комнате. Он проверял строго и наряд за этим зорко следил, так как при сдаче наряда могли возникнуть проблемы с его сдачей, из-за отсутствия хотя бы одного экземпляра газеты в подшивках. С этими газетами все потом, со временем приспособились – самый удачный наряд был последнего дня месяца на первый, так как все подшивки «обнулялись» и начинались с первого дня месяца, а старые уже выбрасывались за ненадобностью. Поэтому как я говорил, найти в них что-то подходящее по смыслу можно было всегда.
 
Кто знает, может быть именно тогда, у меня вырабатывалось такое качество как – наблюдательность? Выделение и запоминание чего-то главного и интересного во вроде бы обычной курсантской жизни? Появилась способность подмечать какие-то привычки, дела и поступки товарищей о которых можно было, осмыслив написать, если не сразу, то потом когда-нибудь по какому-нибудь случаю. Я уже тогда заметил за собой интересную способность – «набирать материал» про запас, в готовности его куда-нибудь вставить, когда Лёха, как всегда неожиданно нарисуется и озадачит заметками по какой-нибудь теме. Со временем я научился сочинять эти заметки, что говорится «влёт» и практически никогда Лёху не подводил, а он тоже это ценил, так как ему, как главному редактору, художнику и ответственному за выпуск газеты, писать ещё самому заметки на разные темы было слишком накладно.

В моём альбоме сохранилась единственная фотография, не знаю кем сделанная. Так как я в училище фотографиями не занимался. На ней мы вдвоём в шинелях с нашивками второкурсников, в касках стоим на занятиях по тактике на фоне разрушенных домов, вместе со своими гранатомётами. Снимок был сделан во время короткого перерыва осенью, мы оба стоим довольные, всем своим видом выражая уверенность в победе на любой войне и даже в построении социализма. Такие близкие творческие отношения не мешали нам иметь хорошие и дружные отношения и в жизни.

Может быть, близкие отношения с Лёхой Долевым и «проявили» мой первый литературный талант, ведь именно тогда я, можно сказать, начал свою «писательскую жизнь» с боевых листков и сочинения заметок на любые темы. Наш командир роты ст. л-нт Козлов (как человек не глупый!) это быстро заметил – то, что практически в каждой газете есть заметка, подписанная моей фамилией. Он так потом иногда и ставил задачу перед ротой: 
– Долев! Возьмёшь свою «гвардию» – Азарова и ещё кого надо. Завтра утром я прихожу и удивляюсь – новая газета уже висит!
Так оно всегда и было, утром новая газета красочно оформленная Лёхой уже висела на своём месте. А ротный её придирчиво читал, высказывая одобрение. Кроме литературных дел у нас с ним был один размер одежды и сапог – это я вам скажу очень немаловажный фактор «выживаемости» курсантской жизни в училище. Ведь нам с ним в любой момент можно было поменяться, если возникала такая необходимость: в наряд, в увольнение или на полигон. Чем мы с ним довольно часто и пользовались, даже когда были в разных взводах.
 
Военная судьба удивительным образом сделала нам ещё две короткие встречи в жизни после выпуска. Первый раз мы с ним увиделись в закрытом военном полигоне Эмба, куда я однажды привёз 200 водителей для передачи. Успешно и без проблем сдав всех солдат приёмщикам, я закончив все дела вышел из клуба базы, где происходила передача, и нос к носу столкнулся с Лёхой. Мы оба были старшими лейтенантами и ничего не знали друг о друге после выпуска. Это было просто чудо, что мы умудрились встретиться! На каком-то затерянном и закрытом ракетном полигоне, где все офицеры были ракетчиками и инженерами, а мотострелков здесь просто по определению быть не должно. Оказывается, он попал после выпуска в Уральский военный округ и даже назвал место.

Мне же тогда Урал казался чем-то очень далёким и неведомым, поэтому я даже не старался запоминать, где это. А здесь тоже находится в командировке уже шесть месяцев, торча в голой степи с солдатами и охраняя пусковые площадки ракетчиков. Это было сразу видно – он и так от природы был смуглым, ну а теперь выглядел совсем как настоящий негр. Сам чёрный, а х/б на нём выгорело добела. Конечно, мы обрадовались, обнялись и как всегда начали заваливать друг друга вопросами. У меня впереди был целый день, я уезжал только завтра и надеялся спокойно с ним обо всём поговорить. Жаль, что времени было совсем мало, оказалось, он приехал с точки с офицером, который принимал у меня солдат и вместе с ним сейчас уезжает обратно, а сама точка удалена аж на 70 километров от базы, где мы сейчас находимся. И туда ничем другим не доберёшься. Мы крепко пожали друг другу руки, обнялись и расстались.

Но судьба вновь свела нас уже в Москве, в академии Фрунзе. Я ехал из очередной командировки в Чечню и заехал к своим казахстанским друзьям, которые там учились. По пути я зашёл к начальнику факультета – п-ку Шикуленко, который был у нас в Панфилове командиром полка и так много хорошего для меня сделал. Не мог же я уже, будучи в России пройти мимо – ведь когда ещё выдастся такая уникальная возможность! Когда я зашёл к нему в кабинет и беседовал с ним, к нему постоянно заходили какие-то офицеры с разными вопросами. И вдруг к нему заходит уже майор Долев – старшина его факультета! Тут уж мы все совсем обалдели – чтобы вот так, случайно всё произошло – была вероятность точно один на миллион! Нашей радости не было предела.

Сам Шикуленко, глядя на нас обоих удивился тому, откуда мы можем знать друг друга? Ведь он знал меня как танкиста (именно он и назначал меня командиром танкового батальона из начальника штаба), а тут он внезапно узнаёт, что мы оба оказывается из «пехоты» учились вместе в одной роте и были друзьями. Тут уж его удивлению не было предела! Лёха опять куда-то торопился и поэтому мы опять не смогли толком поговорить, кроме как перебросились парой фраз. Вот так, зайдя к одному сослуживцу, я смог увидится сразу с двумя. Такие совпадения бывают очень редко в жизни, прямо как в известном кинофильме «Офицеры».

Вторым курсантом, с которым у меня сложились хорошие отношения  во взводе, это был Сашка Аксёнов. Он был алмаатинец, воспитывала его одна мама, их квартира была на другом конце города в новом микрорайоне, возле самых гор. Мы ездили в увольнение несколько раз к нему домой, и я хорошо помню, что дорога занимала долгое время с пересадками на разных автобусах. Мама его была весёлой и радостной женщиной и всегда встречала нас как родных. Сама она работала на Алма-Атинской конфетной фабрике и у них дома я впервые увидел такое количество шоколада, которого никогда раньше и позже в своей жизни не видел. Он лежал в холодильнике просто кусками-глыбами, от которого его откалывали просто ножом, огромное количество конфет без обёрток с начинками, а так же шоколадные медали, зайцы, Деды Морозы в ярких обёртках из фольги. Этим шоколадом мы у него дома просто объедались, а его мама нам подставляла и до еды и после и к чаю и ещё с собой давала.

Это шоколадное изобилие я запомнил надолго. Нигде и никогда я больше в своей жизни так не наедался шоколадом, как у Сашки дома. Это был первый курс, мы были молодыми, росли на солдатской каше, а организм рос и требовал сладкого. Ведь мы всё равно были ещё детьми, ведь мы поступили в училище в 17 лет, а тогда и сейчас в армию берут только с 18 лет. В моём альбоме сохранилась фотография, где мы стоим вместе на стадионе, на заднем плане идёт «спортивный праздник», вероятнее всего это воскресенье весной на первом курсе. Это сразу видно по совсем неуловимым признакам, которые не видимы гражданским неискушённым взглядом. Военная форма на нас уже приобрела нормальный вид, пилотки носим уже привычно, ремни уже в таком положении – как надо: и не слишком затянуты как у молодых, но и не отпущены «по-борзому» как у старшекурсников. Верхние пуговицы и крючки на х/б расстёгнуты и мы всем своим бравым видом показываем, что довольны жизнью и отдыхаем.
 
Сашка поступил, как и я сразу после 10 класса, по абитуре я его не помнил, он был в другой абитуриентской роте. У него была девчонка, с которой он дружил ещё до училища и она очень часто приезжала к нему в училище на КПП. Он с ней был на свадьбе у Сашки Миролюбова, к сожалению, я уже не помню, чем там у них всё окончилось и куда он попал служить после выпуска. Жизнь после выпуска нас за все годы службы так и не встретила, и ни от кого я про него ничего не слышал. Осталась и вторая фотография, снятая видимо в то же время, когда и первая. На ней мы сидим на ограде стадиона из железных труб впятером: Каширин, Табаев, Мухамадиев (Муха) и мы рядом друг с другом – Сашка Аксёнов и я. Сашке приходилось тяжело, особенно на первом курсе, хоть он и был не очень избалован мамой, но переживал разлуку с ней и со своей подругой. Тяжело приходилось ему и на кроссах без подготовки, как он умудрился пережить абитуру, всегда для меня оставалось загадкой. Видимо у него был крепкий характер, какой-то внутренний стержень и удивительная способность относится ко всему происходящему безо всяких трагедий.
 
Он меня поражал своей простой способностью твёрдо идти к своей намеченной цели. Примерно так же как один курсант нашего батальона из первой роты. К своему сожалению я никогда не пытался запомнить его фамилию, но всегда его тайно уважал. Я его приметил ещё в абитуре. Он был крупнее всех нас абитуриентов, вероятно, его вес намного превышал сотню килограммов. При утренних забегах он бежал каждый раз умирая и постоянно отставал от роты. Нам всем казалось, что он долго здесь не протянет. Каждый раз, вставая утром и видя его, мы вновь все удивлялись: «А что, он ещё здесь? Чего он ждёт? Хватит уже умирать! Пора ему ехать домой!» Но этот парнишка каждый день молча, стиснув зубы, не обращая ни на кого вокруг внимания, вновь бежал вслед за нами, обливаясь потом.

Так как-то незаметно он сдал все экзамены и оказался к нашему великому удивлению зачислен в училище. Если форму на него все-таки смогли подобрать, то с сапогами была проблема! На него не одевались ни одни сапоги из-за узких голенищ. Несколько дней «курса молодого бойца» он ходил в строю роты по училищу в тапочках. И только потом училищный сапожник, распоров сапоги вставили ему кожаные клинья. Но история на этом не окончилась. Моё уважение он заслужил тем, что его поднимали (и это на первом курсе! Когда так хочется поспать!) за час до общего подъёма в училище и он самостоятельно бегал по стадиону в шинели, чтобы согнать вес. Это же, сколько надо иметь силы воли, чтобы вот так не обращать внимания на косые, насмешливые взгляды и злые насмешки глупых людей? Вот уж не знаю, смог бы я быть таким же требовательным к себе, чтобы учиться в военном училище? Не знаю. Таким образом, всего за два месяца абитуры и КМБ он стал таким же, как все. И никто больше не вспоминал об этом. Но вернёмся к Сашке Аксёнову.

По характеру он был спокоен, даже немного меланхоличен, воспринимал жизнь без особых переживаний. Учился средне, особо не напрягаясь, получая двойку, особо не расстраивался (ведь с двойками не пускали в увольнение). Были у нас в роте такие курсанты алмаатинцы, которые страдали так получая двойки или лишаясь увольнения как будто кончилась жизнь и они прямо сейчас лягут и умрут от горя из-за этого. Сашка же это переживал менее трагично, спокойно относясь к этому как к суровой реальности. Ну получил, ну не пускают в увольнение, ну и что? Выучу – пересдам! Вот это мне в нём и нравилось, он хотя и не был «весельчаком» по жизни, но суровый быт и требования училища воспринимал спокойно.

По жизненному принципу: «Есть возможность сходить в увольнение – пойду, нет возможности – сяду, поучу или просто отдохну в казарме!» Слава богу, мне в этом отношении тоже повезло – город Алма-Ата для меня не был «родным», у меня не было здесь ни знакомых, ни родственников, поэтому идти в гости было не к кому, а просто болтаться по городу перспектива не очень-то прельщала, особенно на первом курсе. Поэтому когда нам вместе удавалось выйти в город, то мы несколько раз ходили к нему в гости, а когда не получалось, то шли с ним на улицу, если была хорошая погода или сидели в казарме где-нибудь в уголке и просто болтали или чем-то занимались.
 
Особенно любимым местом у нас был дальний угол спортивного городка. Там были железные лавки, на которых можно было сидеть и лежать. Если солнце сильно грело, то там можно было присесть в тень от деревьев и  спокойно наслаждаться тишиной и уединением. Так как наша жизнь постоянно проходила в коллективе, в строю всегда вокруг тебя были люди со своими проблемами, вопросами то иногда хотелось просто уединиться, хотя бы на немного и спокойно посидеть в одиночестве. Хорошо помню, как мы вместе с ним в один из выходных дней перед летней сессией провели почти целый день на спортивном городке. Там мы тренировали элемент гимнастики на зачёт в летнюю сессию «Подъём переворотом». Эти упражнения мне показал л-нт Прохоров. Сначала у нас всё получалось очень плохо, но мы настырно регулярно повторяли их, пока были силы до изнеможения и в конце дня у нас что-то начало получаться. Когда мы уставали и у нас кончались силы, мы ложились на лавку с голым торсом, подстелив себе куртки от х/б голова к голове, и смотрели в бездонное синее небо с белыми облаками, накапливая силы.

Почему-то я очень хорошо запомнил тогда это большое необъятное небо над нами. Мы лежали и смотрели на медленно плывущие облака, имеющие такие причудливые формы и думали вдвоём – на что же они похожи? Сашка даже придумал название и этого момента. Он назвал этот элемент – «вытапливание жира» из живота, ведь жаркое солнце палило так сильно и мы лёжа на солнцепёке, конечно, сильно потели, хотя и так уже были не очень толстыми. Но нам вдвоём с ним было хорошо, и мы понимали друг друга, таким образом, проведя целый день на спортивном городке, мы здорово отдохнули – лучше даже чем в увольнении. И вечером уставшие были рады своей маленькой победе и тому, как нам далеко удалось продвинуть свои способности по «подъёму переворотом».
 
В училище приходилось выбирать близких друзей из своего взвода, потому что всегда всё приходилось делать вместе в составе взвода. Но близких товарищей из соседних взводов или земляков имели все, так и у меня даже когда меня перевели в четвёртый взвод, во втором взводе остались хорошие друзья: Олег Фролов, Сашка Аксёнов, Кольной и Близнюк к которым всегда можно было обратиться за помощью, если появлялись трудности в службе или учёбе. Нельзя сказать, что кроме этих друзей у меня никого не было. Очень хорошие и товарищеские отношения были во взводе со многими. Олег Ежов и Табаев всегда были рады видеть меня – они как-то сразу сдружились вдвоём между собой и были неразлучны все четыре года. Военная судьба и дружба даже после окончания училища вела их дальше – я был у них в гостях в Кутаиси, и они вместе попали в один полк ДШБ.

Вместе с ними попал служить и Серёга Тарасов, и я очень хотел их всех вместе увидеть. Но об этой удивительной поездке позже. Ещё был Андрей Маковеев, который был тоже с Алма-Аты и жил сравнительно близко от военного училища в районе пригорода под названием Красное поле. Доехать туда, хоть он и был близко, было сложно, т.к. городские автобусы уже туда не ходили, а добираться надо было только на пригородных. Жил он с родителями в частном доме и мы несколько раз, даже когда учились в разных взводах, были у него. А ещё были Сашка Самохин, Олег Чивилёв, Толя Мартус, Олег Ловягин. С каждым из них сложились свои хорошие и товарищеские отношения.
 
Набирал нас, и весь наш первый курс начальником училища был генерал-майор Власов. Сам он был по национальности армян и его настоящая фамилия, все говорили, была – Власян, но он её сделал на русский лад. Человек он был хороший в плане того, что именно он организовывал училище, строил материальную базу, комплектовал кадры и поэтому обладал непререкаемым авторитетом среди офицеров училища, большинство которых были «его» выпускниками. Эта любовь офицеров незримо передавалась и нам, курсантам, поэтому никаких «гнусных» разговоров, шуток или насмешек о нём никто просто не допускал, и я никогда не слышал. Мы были последние выпускники училища, которые учились при нём, хотя только и на первом курсе. В знак большого уважения, и это было нашим единым мнением всего выпуска, в наших выпускных альбомах, первой фотографией начальника училища (перед тем, кто нас выпускал) стоит его фотография. Никто не мог нам запретить это сделать, да, честно говоря, и не хотел. Хотя у нас и не было особой не любви к новому начальнику училища генерал-майору Некрасову, с которым прожили три года.
 
Но видимо у него была «армянская жилка» или «армянские корни», поэтому у нас в роте были два курсанта армяне – Власян и Караогланян, а на кафедре иностранного языка работала молодая преподавательница по фамилии Власова, дочь или племянница начальника училища. Но она работала спокойно и ничем не выделялась из других преподавателей, кроме разве что редкого и загадочного имени – Виолетта, и отчества Вачикановна. А курсанты, которые учились в нашем взводе были полной противоположностью друг другу. Власян был по своей натуре спокойный, аккуратный, плотный, немного простодушный, а Караогланян – был наоборот: живой, хитрый, горластый и вечный спорщик по любому поводу. Самым удивительным для меня было то, что его тоже звали Артур и его день рождения чудесным образом совпадал с моим – 28 июня 1960 года!
 
Такого редкого совпадения я больше никогда в своей жизни не встречал, кроме разве одного случая уже в Тюмени. Однажды Олег Князев сказал мне, что он очень давно готовит для меня сюрприз и наконец-то сегодня он познакомит с одним удивительным человеком. Он сразу предупредил меня, что я буду очень удивлён. Так оно и получилось – когда к нам в гости в БОН приехали офицеры из знаменитого Тюменского ОМОНа, вместе с их командиром Бровкиным оказалось, что одного из них тоже зовут Артур Евгеньевич – единственное и редчайшее совпадение в моей, да и в его жизни! А Олег стоял рядом и, глядя на нас, наслаждался произведённым эффектом. День рождения у него оказался, правда, совсем другим. Но нам и этого хватило!

Откуда эти курсанты взялись и как они поступали, никто не знал, но в абитуре их никто не помнил, они не были кадетами или солдатами, но они всегда уверяли всех, что являются близкими родственниками начальника училища. В чём это проявлялось, правда, никто никогда не видел – они также вместе с нами «умирали» на курсе молодого бойца, ходили в наряды и с трудом осиливали сессии со второго или третьего захода, даже в зимний отпуск не ездили из-за этого. Поэтому в их миф о том, что они просто очень близкие родственники никто не успел поверить, так как начальника училища сразу после первого курса отправили на пенсию, а со второго курса (как впрочем, и на первом) они учились как все, на общих основаниях. Виолетта Вачикановна также продолжала работать, до самого нашего выпуска, вероятно и после нас, но всеобщая наша любовь к генерал-майору Власову, после его ухода перенеслась на неё. Её просто все уважали и любой курсант, не зависимо от того учился он у неё или нет, когда встречался с ней всегда здоровался.


            АЛМА-АТА. ПЕРВЫЙ КУРС. ОСЕНЬ. ПЕРВЫЕ ОТЧИСЛЕННЫЕ
               КУРСАНТЫ. СЕРЖАНТЫ ВЗВОДА. ПОЛЕВЫЕ ЗАНЯТИЯ.

У меня сохранилась только одна единственная фотография сделанная на первом курсе, где мы сфотографировались все вместе нашим вторым взводом на полевых занятиях. Где, как и кем, она сделана и когда я уже не могу вспомнить и на ней трудно это разобрать, но видно, что мы одеты в шинели с нашивками первокурсников. И с неё смотрят такие знакомые и родные лица однокурсников со второго взвода. Но на ней не все, всего человек двадцать, значит остальные были заняты чем-то другим. Глядя на нее, вспоминаются фамилии, их истории, встречи уже после окончания училища.
В первом ряду сидит Вовка Дыбин. Человек, который меня сильно удивил своим поступком. Он был очень крепкий физически, суворовец, учился хорошо и прошёл с нами весь первый курс. И как-то верилось в то, что уж ему-то ничто не помешает закончить училище. Тем более он сидел с нами за одним столом весь первый курс и даже не мыслил отчисляться. Когда сидишь в столовой с человеком по три раза в день, то хорошо знаешь его мысли и проблемы.

И ничего вроде бы не предвещало беды. Он так же как мы с нетерпением ждал отпуска и планировал свою жизнь дальше. Вдруг, после летнего отпуска он приехал и с ходу, в первый же день объявил всем нам, что учиться больше не хочет, и будет писать рапорт об отчислении, что и сделал. Объяснял всё это тем, что пока он учился в суворовском училище, то два года не видел детства. Да здесь потерял ещё один год с нами, а ещё три учиться? Все мы понимали – просто сломался морально. И никакие долгие беседы командира роты и замполита батальона с ним на тему подождать ещё годик, на него не подействовали. Хотя он сам понимал, что даже после рапорта ещё год придётся дослуживать в войсках солдатом до первого дембеля. Вот ведь как бывает!
 
И никакие советы друзей по взводу, суворовцев и разумные доводы командиров на него никак не повлияли. Поэтому на него очень быстро оформили документы и он уехал, по-доброму попрощавшись с нами в курсантской форме, но в солдатских погонах. Этот факт не знаю, как на других, но на меня произвёл угнетающее впечатление. Трудно было смотреть, как здоровый и крепкий на вид Вовка, вечером сидя в казарме своими руками пришивает на форму по команде ротного солдатские погоны. Мы уже понимали, как дорого они нам достались и чтобы вот так, запросто всё перечеркнуть одним махом – это надо было решиться! Ведь мы уже были на втором курсе, сдали две сессии, пришили новые курсовки на шинели и парадку и наконец-то дождались той минуты, о которой так мечтали – увидели новых зелёных курсантов первокурсников, которые сменили курсантов четвёртого курса живших под нами, на первом этаже нашей казармы.
 
Но Вовка Дыбин был не первый курсант с нашей роты, которого отчислили. Он был вторым. Вообще отчисление, как вид наказания в училище было очень редким. Большинство всех отчисленных – по собственному желанию. Всего нас набрали в роту на первом курсе 120 человек, т.е. четыре взвода по тридцать курсантов, а выпустили на четвёртом – 112 человек. Таким образом, мы «потеряли» за четыре года – 8 человек.  Но эта цифра не совсем верная, так как на одном из курсов к нам перевели одного курсанта из первой роты – Серёгу Козедуба. Это был «уникум» – требующий отдельной истории, поэтому реально из тех, кто начинал, получается – всего 9. А самым первым отчисленным у нас в роте был Вовка Песков. Сам он был с Алма-Аты, прошёл с нами всю абитуру и учился вроде хорошо, но постоянно ходил какой-то «загруженный» своими мыслями, но все понимали, что он просто скучает по дому и родителям. Но этот секрет совсем скоро открылся, оказывается, он скучал не по маме с папой, а по любимой девушке, с которой ещё дружил со школы. Каждую субботу и воскресенье он «страдал», если она не приезжала к нему на КПП. И в увольнение всегда рвался впереди всех. Он даже по вечерам сидел в классе и писал ей письма, несмотря на то, что они жили в одном городе и виделись очень часто, что для нас было удивительным.
 
Это было нам не очень понятно, что же это за такая большая любовь? Надо делать серьёзное дело – учиться, раз поступил. А девушка, что же хорошо, если она есть, но надо всё понимать! Но видимо тоска и разлука его так сильно доконала, что уже после первой сессии и первого зимнего отпуска он написал рапорт об отчислении. Его долго «обрабатывали» командир роты, объясняя, что к чему, но он был твёрд в своём решении. Нас это сильно потрясло – человек прошёл абитуру, сдал сессию, столько мучился вместе с нами и вот чтобы так всё бросить ради чего? Зачем? Почему? Ведь ему после отчисления придётся ещё полтора года служить солдатом и ещё неизвестно где? Если ты хотел быть ближе к своей любимой, то может быть лучше было, стиснув зубы протерпеть два года в училище, а потом сразу уволиться? Тогда ещё не было такого закона как сейчас: два года в военном училище засчитываются как один год в войсках. Всё было просто: год – за год, и если тебя отчисляли с третьего или с четвёртого курса, то практически сразу на «гражданку», через войска, как выполнившего свой воинский долг. Но он был непреклонен, увольняйте сейчас и всё равно, что со мной будет.
 
Документы ему оформляли довольно долго, недели две, надеясь на то, что он передумает. Всё это время он был в роте в ожидании приказа. В увольнение его не пускали и он целыми днями сидел в ленинской комнате (в наряды ходить ему уже не доверяли) и читал газеты, когда мы уходили на занятия. Дожидаясь нас, что бы было хоть с кем поговорить. То чего он ждал (втайне на это надеясь), что его переведут служить в соседний с нами мотострелковый полк, который был через забор от нас и носил запоминающиеся название – 77800 (все говорили семь семь на восемьсот) – не случилось! Его загнали служить в самый дальний гарнизон САВО – Ахмирово город Усть-Каменогорск, от Алма-Аты больше тысячи километров. Так он туда и уехал, однажды утром попрощавшись со всеми.

Перед этим командир роты вечером вывел его перед всем строем роты, зачитал приказ и ему с позором старшина Шакиров отпорол курсантские погоны. Вид нашего товарища, который стоял перед нами с потухшими глазами и без курсантских погон сильно врезался мне в память. Стало понятно – всё! Между нами проведена невидимая черта, граница. Он теперь чужой нам всем человек. Вот тут я понял для себя – как теперь дороги мне и всем нам курсантские погоны. Дороги, конечно, не ценой, а тем, что нам всем пришлось ради них вытерпеть и одновременно именно они давали нам надежду на своё будущее и равное положение с товарищами.
 
Его отъезд, первого человека, которого отчислили с нашей роты, заставил меня хорошо задуматься. Почему же после всех испытаний и уже вошедшего в обычное русло быта он принял такое решение? Причём самостоятельно или может быть, ему девушка, поставив такое условие? Но тогда им не придётся видеться больше года, а потом опять придётся выбирать, куда дальше поступать учиться. Видимо в этой истории не всё было видно и ясно, имелись какие-то скрытые причины, о которых он не говорил. Вероятно, он просто сломался морально и это было мне понятно: дом, уют, свободная жизнь, первая любовь, забота родителей и такая резкая перемена – суровый быт, постоянная требовательность командиров, вечное решение бытовых проблем: чистка сапог, стирка х/б, подшивание подворотничков, выполнение разных задач. Почему-то эта умная мысль очень хорошо прозвучала в кинофильме «Форрест Гамп» вышедшим намного позже. Там главный герой Том Хенкс, рассуждая об армии, выразился  просто: «В армии служить легко, главное – уметь хорошо заправлять кровать и на все вопросы сержанта отвечать – Так точно, сержант!» И здесь нечего добавить!

Я просто ещё раз добрым словом вспомнил своих родителей, особенно отца – и как оказывается хорошо, что я ещё в детстве видел армию без прикрас, вырастая в военном гарнизоне. А ещё много ездил с ним в летние лагеря и немного представлял себе, что меня ожидает. Вовка Песков поступал из гражданской семьи, просто не понимая, куда он суётся. Надеялся на то, что он будет учиться дома в Алма-Ате, как в институте – отучился и свободен! А тут ещё видимо добавилось непрерывное нытьё и стоны девушки, которая капризничала оттого, что его нет рядом как раньше. Вероятно он растерялся и не видя другого выхода, как просто махнуть на всё это рукой и послать всех далеко и надолго – сбежать от всего этого, сменив обстановку вот таким образом.

Его отъезд наш командир роты прокомментировал позже, на вечерней поверке со свойственной ему прямотой:
- Уехал как чмо, из-за … (тут он произнёс очень известное нецензурное слово), надо быть мужиком и не позволять всяким непонимающим и капризным девушкам управлять собой! – Свою речь он закончил словами:
- Может быть, у нас в роте ещё остались такие …страдальцы? Которые так же страдают? Пусть лучше сразу выходят из строя, а мы все на них поглядим!

Понятное дело, никто из строя не вышел, да и больше из нашей роты по таким причинам никто не увольнялся до самого четвёртого курса. Этот урок жизни не знаю как другие курсанты, а я запомнил надолго. Особенно Вовкины глаза, когда он уходил от нас в неизвестность, прощаясь с нами. Надо честно сказать, уже на третьем курсе, когда мы окрепли, возмужали, поняли жизнь и она стала приносить нам радость, он однажды неожиданно зашёл к нам в роту в гости. За это время мы уже его историю подзабыли, из-за других более ярких впечатлений, да и он сам уже не выглядел тем испуганным мальчиком, понятно, что окреп, как и все мы. Рассказал нам, что отслужил прекрасно, без особых проблем, а сейчас собирается снова куда-то поступать.

Но все, подходя к нему и здороваясь, говорили одно и тот же: «Ну, Вовка ты и дурак! Ну чего ты добился своим уходом, был бы как и мы сейчас на третьем курсе!» На что он мямлил нам что-то о том, что он свободный человек и теперь может в отличие от нас ходить куда угодно и когда угодно. Но видно было по нему, что он нам страшно завидует, ведь мы в отличие от него время зря не теряли – учились и уже близки к окончанию училища, а он… А что он? Кроме двух лет в Советской Армии – ничего! Видимо и ему самому эта встреча не принесла особой радости, и он больше к нам до самого выпуска не приходил. Я так и не понял с той встречи, а сам спрашивать постеснялся, что же там с его девушкой? Он дружит с ней и дождалась ли она его или нет?

Но я отвлёкся от фотографии. Кроме уже описанных Дыбина, Караогланяна, Власяна, Кольного, Долева, Самохина и многих других, выглядывает Ваня Тимофеев – он был командиром второго отделения в нашем взводе. Человек он был тоже своеобразный. Кадет, не помню только из какого суворовского училища, он был выше всех в роте ростом – почти под два метра. Из-за этого его даже не брали в парадные коробки, где он явно выделялся ростом в первой шеренге. У него, правда, кроме этого были проблемы со строевой подготовкой, он с трудом попадал в ритм барабана и поэтому из-за этих всех неувязок он был всегда бессменный дежурный по роте. И нёс он «свой крест» постоянно во все времена тренировок и парадов. Но это было не главное, а основное было – это поражающий всех размер Ваниных сапог – 48! Это самый большой размер, который я видел в своей жизни! С этим были и связаны его проблемы. Конечно из-за этого, никто в роте не мог их перепутать со своими сапогами, но и он начал мучится с первого курса всякий раз, когда получали новое обмундирование.
 
И каждый раз прапорщик, работающий на вещевом складе доставал ему обувь откуда-то из самого дальнего угла. Как-то раз мы пришли на склад что-то получать с Ваней, а прапорщик знал Ваню лично – потому что во всём училище он был единственный, кто носил такой – 48 размер. Он даже чтобы обеспечить Ваню обувью специально ездил куда-то очень далеко на специальный склад и только оттуда привёз ему несколько пар сапог и ботинки. Так я был свидетелем того, как прапорщик показал Ване на специальный стеллаж, где стояли огромного размера несколько пар, и сказал: «Смотри Ваня, сколько я добра для тебя привёз! Теперь нам с тобой до самого выпуска хватит! Ты теперь будь спокоен!» Ваня подошёл к ним, ласково погладил, потрогал и ответил, что теперь его задача доучиться до конца, а то кто же это богатство будет носить кроме него?

 Да, вид сапог у него был потрясающий. Неоднократной весёлой шуткой на первых курсах в нашей роте было – это ночью поменять сапоги Ване с Вовкой Шпигаревым – у него был самый маленький размер сапог, чуть ли не 35! Но шутили весело, каждый раз, с нетерпением ожидая этого момента, когда они это обнаружат. При всём этом он ещё и говорил как-то невнятно, гундосил и поэтому всё вместе взятое объединившись, вылилось в словосочетание «Ваня-утюг». В широком смысле того, что его сапогами можно было утюжить х/б. Так  это, несмотря ни на что до самого четвёртого курса не мешало ему быть сержантом и уметь ладить с людьми так, что на него никто не обижался.

Раз я упомянул о сержантах в нашем взводе, кроме Кольного и Тимофеева, командиром первого отделения был Сивограков. Его все звали, сокращая фамилию – Сива или упрощая просто Сява. Он был из наших, десятиклассников с абитуры. Алмаатинец, из семьи военных, правда я никогда не интересовался, кем и где у него служил отец. Ничем особенным он не выделялся, кроме того, что знал Сашку Миролюбова ещё до училища и они всегда поддерживали между собой хорошие отношения. (Кажется, их отцы служили вместе или я уже ошибаюсь?) После училища я с ним не встречался, но Сашка всегда сообщал мне все новости о нём. Они вместе попали в Отар, затем он каким-то образом попал в Москву, вроде бы «удачно женился» на дочке какого-то генерала и всю оставшуюся жизнь прожил в Москве. Я его встретил прямо на улице, когда поехал переводиться из Казахстана в Россию рядом со знаменитым «Домом на Фрунзенской набережной» – отделе кадров МО России. Мы удивились этой неожиданной встрече, обнялись и как всегда кратко рассказали о себе. Оказывается, он после женитьбы устроился в тихое местечко – Отдел учёта ядерных, химических и бактериологических боеприпасов в России. Я о таком никогда даже не слышал, пока всё это время «глотал пыль в Казахстане».
 
Жизнь шла лёгкая и счастливая, пока из-за мирных переговоров и инициатив американцы не стали очень сильно интересоваться и совать свой нос, куда им особо не давали. (Ведь это грань государственной тайны!) и поэтому было принято решение, о котором сообщили все центральные газеты – отдел закрывают, потому что мы мирные люди. На самом деле их «засекретили» и перевели под прикрытие Отдела кадров, выделив специальный подъезд с часовыми у входа и работниками ГБ внутри. Так он и стал «кадровым работником». На очень интересующий меня тогда вопрос о его возможности мне помочь с переводом сказал, что к этому не имеет никакого отношения.  Реально ничем помочь мне и даже дать какой-то дельный совет по переводу из Казахстана в Россию не может. Ведь профиль его работы совсем другой. Встреча была мимолётная – я торопился решать свои вопросы, а он бежал куда-то, поэтому мы и говорили недолго. Он дал мне свой телефон и сказал, если вдруг ещё раз так случится мне быть в Москве, чтобы я позвонил ему. Позже Сашка Миролюбов сообщил мне, так как они поддерживали между собой связь, что он умер от рака, буквально в 40 лет, в страшных мучениях. Отчего это так произошло – не знаю, но по-человечески мне Вовку Сивогракова было жалко. Толи повлияли командировки на ядерные объекты, но там говорят, правда, я сам этого не видел, хорошая защита от излучения, толи просто – судьба. Кто знает? Болезнь века и причину её возникновения никто пока не знает.

А замкомвзводом у нас был назначен суворовец Максюков, его все просто звали Макс и к четвёртому курсу многие в роте уже и забыли, что у него есть имя, так как думали, что он Макс или Максим Максюков. Он командовал нами весь первый курс, имел определённые навыки в командовании, так как был суворовцем, но всегда тяготился этой обязанностью. С годами, не помню точно когда, он окончательно в этом командовании разочаровался и по своему собственному желанию наконец-то, к большой своей радости был освобождён от этой должности. Доучивался с нами обычным курсантом и очень был этому рад, при этом, не потеряв ни капли своего авторитета.

Ещё одним из ярких и запоминающихся событий осталось в памяти – это первые полевые занятия по тактике, инженерной подготовке и ОМП (оружия массового поражения). На первом курсе они были в новинку, казались трудными и даже в вначале казалось, достаются нам в виде наказания, но уже позже мы их полюбили, и они нам казались радостью – это и свобода и яркие впечатления, да и просто возможность выехать за пределы училища. На первом курсе занятия по тактике шли на тактическом поле – там, где мы в абитуре рыли окопы, познавая военную жизнь. Теперь уже осенью или зимой проходя мимо них, мы вспоминали те «жаркие» времена абитуры, в полном смысле этого слова. Занятия были простые – действия солдата в бою: в наступлении и атаке, в обороне, а уже по весне начались занятия с использованием БМП. Нам приходилось бесчисленное множество количество раз атаковывать разные объекты, применяясь к местности, но больше всего приходилось «захватывать» и вести бой в «деревне Чинчибаевке».
 
Это название было придумано до нас и нигде не было написано, но все её только так и называли. Оказывается она была так названа в честь полковника Чинчибаева, который был первым заместителем начальника училища по боевой подготовке, когда его только образовали. И именно его заслуга в том, что он на пустом месте в пустыне построил учебный центр, как говорится «с нуля». Это я вам скажу был огромный труд – казармы для людей, автопарк, артиллеристские склады, тир, стрельбище, ТОК (танковый огневой городок). А ещё столовая, офицерская гостиница, склады, палаточный городок и оборудование тактического, химического, инженерных городков. Понятно, что многое не успели за столь короткое время и пока мы учились, материальная база всё совершенствовалась у нас на глазах: постоянно что-то строилось, делалось, возводилось и наши рабочие руки нужны были постоянно.
 
Удивительно, что мы уже поступив в 1977 году, не застали его, но память этом человеке осталась в училище вот таким образом и всё поколение АВОКинцев знали это родное и понятное название. Я тоже этого человека не знал и никто нам о нём особо не рассказывал, но видимо он был достойный человек – раз в его честь был назван (хоть и учебный) городок. Тогда я впервые поймал себя на мысли и задумался над таким вопросом, а в честь многих ли и каких людей называют города, посёлки или деревни? Конечно – нет! Ведь многие достойные и хорошие люди честно проживают всю свою жизнь, а что остаётся в памяти других людей после их смерти? Память о человеке ещё жива, пока его помнят его друзья и родственники.  Затем подрастают новые люди, которые его не видели и не знали – и их трудно винить за это. А вот название городов сохраняется. Как бы мне было приятно, если бы в мою честь был назван какой-нибудь, хоть маленький, или хотя бы пусть даже учебный посёлок или городок. И оно осталось бы в памяти людей как учебный городок им. Чинчибаева в АВОКУ.
 
Деревня представляла собой только наружные стены домов, иногда угол дома – там были и одноэтажные и двухэтажные дома, всё вкруг домов было засыпано битым кирпичом, обломками плит, были и такие дома, где потолочные плиты лежали под углом, опираясь одним концом в землю, а другим на стены. Было видно, что часть стен выкладывали вручную, поднимая вверх на высоту двухэтажного дома из обломков кирпичей, соединяя большие куски кладки, видимо из разрушенных где-то домов. Ясно было, что это делали такие же курсанты, как и мы, которые учились раньше нас. Позже уже в войсках я беседовал с предыдущими выпускниками нашего училища и мои догадки подтвердились в том, что им действительно приходилось многое создавать своими руками и в училище и в учебном центре.
 
Все занятия по тактике, инженерной подготовке делились на лекционные и полевые. Лекции нашему курсу читал всеобщий «любимец» всех курсантов –  полковник Липартов! Он ещё до нас пользовался огромным авторитетом у всех: офицеров и у курсантов-старшекурсников. Многие нам просто завидовали, когда узнавали об этом. Занятия всегда проходили в огромном лекционном зале, в котором  помещалась вся наша рота. У него на лекциях всегда было интересно, многое он подавал как-то доступно нам, и мы, пытаясь всё записать, еле-еле успевали за ним. Сидели и слушали его все, – даже закоренелые двоечники, никто даже не пытался немного поспать, как это обычно бывало на таких лекциях, когда сидела вся рота. Да, человек он был, несомненно, талантливый – и как здорово, что мы учились у него! Может быть, вот такое личное обаяние преподавателя и вызывает у курсантов желание учить и любить этот предмет?

Не знаю, но тактику, особенно его лекции мы очень любили. Он относился к нам хоть и требовательно, но уж как-то во всём сквозило что-то отеческое. И за это все курсанты его между собой называли только с уважением – Женя Липартов. Это произносилось с какой-то душевной теплотой и особым уважением, которого не имел ни один преподаватель в училище. На третьем курсе он проводил с нами несколько полевых занятий по теме «взвод в разведке» с каждым взводом отдельно. Вот тогда я впервые увидел и понял для себя – какими удивительными и интересными могут быть полевые занятия! Они были вечерними: с 16.00 до 21.00 часов. И здесь было всё интересным: и разная местность – мы выезжали в разные пригороды Алма-Аты, организация, проведение и самое любимое – разбор! Это были самые незабываемые минуты занятия, когда мы в каком-нибудь овраге или на полянке все усаживались в кружок возле него и очень понятно оценивали свои действия. И совсем неважно, какую ты получал оценку – его все слова запоминались в голове очень отчётливо и понятно, на всю жизнь! Как жалко, что на нашем четвёртом курсе он возглавил учебный отдел училища и перестал преподавать. Но все мы, когда встречались с ним, всегда с радостью приветствовали его.
 
А те занятия, которые по плану были полевые, начинались с того, что взвод завтрака надевал полевое снаряжение, получал оружие, ОЗК, каски и строем выдвигался в автопарк, где уже на специальной площадке стоял автомобиль ЗИЛ-130 и нас ждал преподаватель. На первых курсах за нашей ротой (или взводом?) был закреплён подполковник Купа (или Купу?) Но иногда его заменял лейтенант Прохоров. Наш сержант ему докладывал и занятие начиналось. Преподаватель принимал доклад, объявлял тему занятий и «нагонял» тактическую обстановку. (О том, что противник, как всегда прорвал нашу оборону и нам срочно необходимо выдвинуться куда-то на рубеж и успеть закрепиться, чтобы быть в готовности отразить его наступление или наоборот нам необходимо его сразу и с ходу атаковать и победить!) Далее мы совершали марш на полигон, находили какой-нибудь уголок на тактическом поле и начинали с него.
 
Очень часто мы начинали занятия со специальной площадки возле дороги, которая примыкала к основной и вела на тактическое поле. На ней в натуральную величину из листов жести, скреплённых уголками, был выполнен танк «Абрамс». Его размер по сравнению с нашими танками казался просто огромным. Он был покрашен зелёной  краской и на нём были нанесены красные точки с очень понятными надписями: «Бей – РПГ! Бей – СПГ! Бей – кумулятивным!» Этот танк, который был виден с дороги, когда мы пробегали мимо него ещё в абитуре, тогда у нас вызывал вопросы. Теперь же всё стало понятно – зачем он здесь. За первые месяцы мы прошли и усвоили все действия солдата в бою.

Это было незабываемое время – приходилось много раз повторять одно и тоже, пока это всё не стало получаться  автоматически. Команды преподавателя «Подготовится к атаке!» и «В атаку! Вперёд!» стали очень понятны. И стало ясно – как много солдату-пехотинцу необходимо сделать по ним: примкнуть штык, дозарядить магазины и подсоединить полный к автомату, затянуть ремешок на каске, ввернуть запалы в гранаты и сложить их в специальный подсумок, проверить наличие ОЗК и противогаза, подготовить ступеньку, чтобы было ловчее выскочить из траншеи и многое другое. Много раз я на этих занятиях ловил себя на мысли, что я реально представляю противника и появлялась настоящая злость на него, настоящее желание победить в этом бою. Сколько раз я потом уже офицером вспоминал те дни занятий, когда это всё вдалбливали в нас Купа и Прохоров.
 
Как это сильно отличалось от моих детских представлений о войне. Я очень часто после таких занятий вечерами вспоминал своё детство. Как мы в военном городке, когда учились в нашей школе каждую зиму на каникулах играли в «Зарницу». Вся цель игры сводилась к тому, что надо было штурмом взять крепость. Эту крепость из снега мы все вместе сооружали в сопках за «Жигулёвкой» несколько дней. Её складывали из огромных снежных комков, если было много снега или просто, складывая утрамбованный снег как большие кирпичи. Вся проблема всегда была в снеге – его постоянно не хватало и он плохо слипался, когда из него делали снежки. Но в определённый день мы все собирались возле неё, преподаватели как-то по жребию делили нас на тех, кто будет обороняться и на тех, кто будет атаковать. Девчонки наши тоже редко оставались простыми наблюдателями – они наравне с нами, пацанами, активно принимали участие в бою. Все боевые действия велись до полного уничтожения крепости, и в конце игры понять кто победил, а кто проиграл было невозможно. Но всегда это было для нас интересно, в игре возникал азарт и желание закидать противников снежками. Когда мы уставали или кончались «боеприпасы» мы радостные осматривали поле битвы – то, что мы строили несколько дней уничтожалось буквально за несколько минут. Это было весело и радостно и ещё долго вспоминалось до следующего года.
 
А пионерском лагере «Орлёнок», где я провёл незабываемые две недели на летних каникулах цель игры была найти какое-то дурацкое знамя, которое было где-то спрятано рядом с лагерем. И для его поиска необходимо было бегать вокруг него и искать разные секреты с подсказками, высчитывать по компасу направления и считать метры расстояния до следующей подсказки. Это тоже называлось военной игрой «Зарница». Тогда в детстве мне так и казалось – что война дело весёлое, радостное и азартное. Даже иногда проносились в голове шальные мысли: «Как жалко, что сейчас нет никакой войны!» Хорошо помню, как нам всем хотелось поскорее вырасти и поучаствовать в какой-нибудь войне! Мои мечты рисовали мне совсем разные фантастические картины; как я в бою лихо пачками укладываю врагов, проявляю героизм, и даже пусть меня немножко ранят, но не очень сильно и не больно, а в конце – как всегда чем-то наградят! Эх, детские мечты, мечты!
 
Как это сильно отличалось от настоящих реальных занятий, где приходилось бегать километрами, соблюдая строй в наступающей цепи. Да ещё если преподаватель наберёт разной имитации – то под резкие хлопки  взрывпакетов и дым от дымовых шашек. Самой «вредной» была дымовая шашка с хлорпикрином – тогда приходилось вести бой или наступать в противогазах, иначе дым разъедал глаза и долго приходилось кашлять, если не успел его надеть. Мы сразу готовились воевать в условиях применения противником ядерного и химического оружия, поэтому ОЗК и противогаз для нас был обязательным. Однажды и у меня что-то произошло с клапаном в противогазе, не знаю толи попала волосинка или он немного залип. Поэтому в тот момент, когда мы героически отражали атаку противника, и находились в траншее, дым от брошенной Купой хлорпикриновой шашки попал в меня. В бою ни один солдат не имеет права покинуть огневую позицию без приказа. Поэтому когда по нашей траншее пополз белый и удушливый дым, окутывая нас, я как и все курсанты по команде «Газы!» надел противогаз.

Но он помогал мне слабо, и я сразу почувствовал горький запах пикрина, запершило в горле и из глаз потекли слёзы. В общем я «вёл бой» плача и кашляя, давясь слезами. Как хорошо, что бой шёл недолго, и я по команде с огромной радостью снял противогаз, чтобы продышаться. После этого я ощутил то, что мы за повседневной суетой не замечаем. Оказывается – какое это наслаждение дышать чистым и свежим воздухом! Я после этого отравления вновь почувствовал характерный и так знакомый с детства запах степи! Это неуловимо-пьянящий  аромат сухой травы, нагретого песка и ещё чего-то, что нельзя выразить словами. Это необходимо самому ощутить, чтобы понять. После этого занятия, когда я на всю жизнь наглотался хлорпикрина,  спасибо Купе! – я всегда стал очень серьёзно и ответственно подходить к вопросу проверки и работоспособности своего противогаза. И больше я никогда пока учился к своей великой радости, не попадал в такую ситуацию. На занятиях по тактике приходило осознание того, что война это очень тяжёлое дело, а вовсе не беспрерывная радость как это казалось в детстве.

Эти занятия не проходили даром: из разрозненной вначале кучки разных людей постепенно получалось вполне боеспособное подразделение, где каждый курсант понимает свою задачу после многократного повторения. Это стало заметно, когда мы перешли к новым темам – работа командира мотострелкового отделения. Теперь мы уже все знали действия солдата в бою и учились  командовать. Причём сразу же, с первых занятий нам преподаватель тактики «ставил голос» – требовал командовать так, чтобы было слышно за 200-300 метров. Подполковник Купа нам казался просто военным фанатом. Сам его бодрый вид, твёрдый и уверенный командный голос, придирчивость, граничащая (как нам казалось) с тупой требовательностью даже в мелочах быстро приучило нас выполнять всё как надо.

Уже позже зимой на занятиях по тактике, когда необходимо было показать работу командира отделения, стоя в строю несколько часов подряд на холодном ветру и всем нам просто хотелось получить по двойке и ехать обратно – он нас честно «вымораживал». При этом он сам стоял лицом к ветру, а нас ставил спиной. Любил на занятия делать тактические броски по несколько километров, при этом сам бежал рядом с нами. Да, у него не было снаряжения как у нас, кроме полевой сумки, но он и был намного старше нас. Конечно, это всё вместе взятое не могло не вызывать у нас уважение к нему. Но после второго курса он куда-то исчез, точно не знаю – может быть, перевели? Нам в память о нём только осталась его любимая пословица: «Не знаешь Купу – не лезь в …»

Причём на занятиях командирами назначали всех по очереди, а тактическое бескрайнее поле позволяло вырабатывать командный голос до бесконечности. В общем надо сказать честно «тактическую науку» нам вбивали в голову основательно, на всю офицерскую жизнь и я благодарен своим преподавателям, что они были такие требовательные к нам. Кафедра тактики была основная в плане дисциплины и организованности, всегда преподаватели требовали «устава» и только уже на третьем-четвёртом курсе давали немного «расслабиться».
 
Очень интересные были на первом курсе занятия по инженерной подготовке, где приходилось учить боевые возможности мотострелкового взвода и инженерно-сапёрной роты МСП. (Почему-то я эти темы очень хорошо выучил, и они отчётливо остались у меня в памяти). Вот удивительное совпадение – на стажировке я совершенно случайно попал именно в инженерную роту! Как  хорошо, что мы по программе мы учили всю спецтехнику с загадочными названиями БАТ, ПЗМ, УЗМ – для рытья окопов и различных укрытий. Были и несколько занятий на полигоне в инженерном городке. Там были настоящие землянки, укрытия, перекрытые щели, подземные ходы, выполненные в разных вариантах и с использованием всевозможных подсобных материалов и ещё много чего интересного.
 
Самые интересные занятия были по минновзрывному делу. На лекциях мы знакомились с разными видами взрывчатых веществ, их разновидностями, способами закладки в различные объекты – мосты, дома, трубы, рельсы, боевую технику. А затем несколько занятий были практическими: здесь мы подсоединяли детонаторы с бикфордовыми шнурами, жгли и подрывали тротиловые шашки электрическим способом специальной машинкой, разрывали рельсу накладными зарядами. Хотя я и вырос в военном городке и многое из того, что нам показывали видел и знал как с ним обращаться, но и многое было новым и интересным. Впервые я видел пластид – напоминающий своим видом пластилин и ещё многое другое, название которых уже забыл. Другое занятие было связано с минами – их было великое множество: противопехотных, противотанковых и нажимного действия и выпрыгивающие (лягушки) и радиоуправляемые и с часовыми механизмами.
 
Основной задачей для нас было – это их признаки установки и способы обнаружения, а самое главное – способы извлечения. Оказывается из всего, что для этого было придумано для пехоты – только щуп и миноискатель. Рисковать нам по настоящему не давали, и мы тренировались на учебных минах: срывали их с места «кошкой» на верёвке, а боевые – учились подрывать тротиловыми шашками. Почему-то очень хорошо запомнилась тема – установка минных полей строевым расчётом. Оказалось мины в минных полях устанавливают в определённом порядке, а не абы как. Казалось бы для чего? Просто когда придёт время его разминировать – будет легче и понятней где искать очередную мину.

На зачёт мы сдавали установку мин строевым расчётом. Одно отделение устанавливало минное поле, маскировало, составляло схему, а другое должно было их обнаружить и сделать в нём проход, обозначив его специальными инженерными флажками. Если хоть одну мину не находили – то все «подрывались» (получали условные двойки) и всё начиналось вновь. Сколько раз я потом проводил такие занятия со своими солдатами и вспоминал, как сам постигал эту науку. Эти занятия всегда были интересными, мы узнавали что-то новое для себя и учились, не боятся обращаться с ними. Особенно нас учили аккуратному обращению с ними без баловства и глупой бравады и всегда повторяли что, обращаясь с боеприпасами необходимо десять раз подумать, прежде чем что-то сделать.

Особый интерес вызвало занятия по инженерным заграждениям, которые можно оборудовать на танкоопасных направлениях и перед передним краем обороны против пехоты. Это всевозможные выполненные до нас противотанковые ежи, надолбы из вкопанных под углом – по направлению к противнику брёвен, труб, обломков рельсов и огромных валунов в специальном порядке. А ещё были противотанковые рвы, эскарпы, контрэскарпы. Всякие растяжки из колючей проволоки и только появившейся тогда новой «егозы». Против пехоты применялась специальная мелкая противопехотная путаная сетка и колья-надолбы, устройство специальных ям-ловушек и постановку сигнальных мин-растяжек.
 
Многие эти знания пригодились мне уже через много лет, когда я был в командировках в Чечне. Сразу было видно, что все офицеры окончившие милицейские или училища ВВ этого не изучали. Приходилось вносить свои предложения и изменения в систему инженерного оборудования. (Это и подземные выходы сразу из палаток к траншеям и расширение узких окопов для прохода по траншее и вынос вперёд огневых ячеек с разными секторами огня и изготовление специальных ежей из колючей проволоки для заваливания коридоров и лестничных пролётов при боях в здании). Я хорошо запомнил задание на первом курсе «Расчёт времени на инженерное оборудование позиции МСВ, МСР, МСБ».

Как роет взвод и сколько времени точно, я уже забыл, но ответ этого расчёта хорошо помню – взвод «зарывается» полностью через три дня вручную, а с помощью ПЗМ (полковой землеройной машины) через полтора. А если мотострелковый взвод зароется в окопы полного профиля, то его победить практически невозможно, пока у него будут боеприпасы.

Так же были построены занятия по ОМП – начинали мы с зажигательного оружия, всяких напалмов, смесей на основе фосфора, термитных составов. Всё это показывали нам на химическом городке, на котором ещё были макеты в натуральную величину химических авиабомб, ракет, артиллеристских снарядов, ядерных фугасов и многого другого. На этих занятиях нам показывали, как обращаться с имитацией, которую используют для проведения занятий – взрывпакеты, дымовые шашки разного назначения, ширасы, имитаторы ядерного взрыва.  Со всем этим потом приходилось сталкиваться все годы своей службы и я с благодарностью вспоминал тех преподавателей, которые научили нас правильному и аккуратному обращению с имитацией.


     АЛМА-АТА. ПЕРВЫЙ КУРС. КАРАУЛЫ И НАРЯДЫ. ОСЕНЬ.
                ИСТОРИЯ НОБИКА.

Таким образом, уже на первом курсе стала понятна курсантская жизнь и ритм учёбы в училище. Всё было по распорядку и очень-очень редко он нарушался. С утра подъём, зарядка, умывание, чистка сапог, утренний осмотр, построение на завтрак, развод на занятия и до обеда – 6 часов занятий. После обеда полчаса личного времени, чистка оружия, самоподготовка, потом спортмассовая или политико-воспитательная работа. Ужин, час личного времени, вечерняя поверка и отбой. Но, несмотря на кажущее однообразие, наша жизнь кипела и бурлила, разные события и новости появлялись каждый день. Расписание занятий в училище делалось на две недели вперёд и оно висело в роте на специальном стенде, поэтому можно было сразу видеть какие события тебя ожидают в эти две недели. В наряд по училищу заступало сразу два взвода – один в караул, другой в столовую и «мелкий наряд» (КПП, дежурный и посыльный по штабу, второй караул, с третьего курса – помощник дежурного по училищу).
 
За всё время училища я успел не один раз сходить во все наряды, которые только были возможны. Но почему-то чаще всего ротный ставил меня на первом курсе, если наш взвод шёл в караул – то выводным. Мы это «почётное место» делили с Табаевым, через раз. Назначение выводным на первом курсе – это был «огромный» почёт и оказанное доверие. (Так нам говорил наш командир роты, но мы уже привычные к военной двойной морали понимали, что совсем не так.) Не каждый курсант мог с этим справиться, и поэтому его выбор был прост – поздоровее, повыше и по способности уметь навести порядок на гауптвахте. Особенность такого наряда заключалась в том, что необходимо было организовать службу так, чтобы у начальника караула и проверяющих к тебе не было замечаний, но при этом ещё необходимо было «найти общий язык» с обитателями гауптвахты.
 
Необходимо пояснить, что курсанты нашего училища никогда не сидели на гарнизонной гауптвахте в городе, а отбывали наказание только у себя в училище. А ещё кроме них её заполняли солдаты из БОУПа. Понятно, что это были далеко не отличники боевой и политической подготовки. Но с солдатами вообще не было никаких проблем, сам уклад жизни в училище был такой, что нам было наплевать на них, и никто из нас особо не разбирался молодой он или дембель – они для нас были все на одно лицо, поэтому они все слушались любого курсанта. А вот с курсантами было сложнее, из числа курсантов всегда был назначен старший «по зоне» – это был, как правило, курсант четвёртого курса (или третьего, если вдруг так оказывалось, что никого с четвёртого не было), который в полной мере отвечал за порядок на гауптвахте.

 В камерах и коридоре должно было быть чисто, внутренний дворик выметен от листьев и мусора, камушки вокруг деревьев побелены, приём пищи должен быть организован «как положено». Ставлю эти слова в кавычки, потому что между словами и реальностью была огромная разница, которую знали все, но это и всех устраивало. Конечно, юридически за всё это отвечал выводной, но понятное дело, что контингент курсантов находившийся на гауптвахте, был «самый криминал» и самые «сливки общества» со всех курсов и сильно «качать права» там (особенно курсанту первого курса!) было чревато большими осложнениями для себя, после их выхода оттуда.
 
Поэтому на гауптвахте приходилось решать вопросы «не теряя лица» и находя компромисс в вариантах решения задач. Ясно, что «старший по зоне» был местным «паханом» и отношения на гауптвахте укладывались в ясные и понятные всем суровые правила игры. Всю работу всегда делали солдаты из БОУПа, им в случае какого-то бурчания поддавали и вправляли мозги курсанты 1-2 курсов, отрабатывая на них практически свои командные навыки, они же отвечали за определённые участки и заставляли солдат «пахать» целый день. Сами курсанты уже с первого курса сами ничего не делали руками, только руководили солдатами, как у нас говорилось «набивали опыт командования подчинёнными». И только очень редко курсанты третьего, четвёртого курсов проводили «акции устрашения» против солдат, чтобы знали своё место.

 Проще говоря, делали «профилактику» расставляя всех по социальной лестнице. Начальник караула заходил на гауптвахту редко, только во время приёма-сдачи караула, а во всё остальное время всё здесь возлагалось на выводного. Но конечно я мог пойти к начальнику караула и честно сказать, что меня тот или другой курсант 3 или 4 курса плохо слушается. Начальник караула доложит дежурному по училищу, а он добавит хулигану ещё суток пять. Но так никогда не случалось потому что, когда я говорил выделить на работу несколько человек, всегда находили и назначали каких-то солдат. А в большинстве своём «пахан» сам знал свои обязанности и лично всех строил, распределяя обязанности среди солдат и курсантов 1-2 курсов – кто, за что отвечает и следит, чтобы солдаты вдруг не сидели без дела.

Курсантам разрешалось на ночь брать шинель (или две), иметь сумку с тетрадками и конспектами, учебники, днём сидеть к камере и заниматься, писать первоисточники и вообще камеры днём никогда не запирались, и поэтому всегда можно было зайти в соседнюю к другу или выйти во внутренний дворик просто посидеть. Наказание носило скорее моральное воздействие, так как для нас, прошедших абитуру быт на гауптвахте был вполне сносный. В камерах зимой было тепло, были умывальники, разрешалось иметь при себе свои умывальные принадлежности, полотенце, одеколон, подшивку, сапожный крем и щётку. С едой тоже было всё хорошо, солдаты ходили за ней в столовую с бачками, мыли посуду за всеми после еды. Вся еда делилась по такому принципу: сначала себе брали столько, сколько нужно и хотели курсанты четвёртого и третьих курсов, потом курсанты первого и второго курса, а всё что оставалось после них – отдавали солдатам. Но всегда при опросах все говорили, что всем достаётся «сколько положено». Это правило было «железным», существовавшим до меня, при мне, да и наверно и после нас.
 
Внутренний дворик был огорожен высоким и глухим бетонным забором, но рядом с выходом его небольшой участок был загорожен невысокой плитой  высотой метра полтора и поэтому носил больше декоративный вид, выходя в небольшой садик с огромными деревьями. Всем курсантам, сидевшим на гауптвахте после обеда их друзья всегда, что-нибудь передавали через этот заборчик – то кулёк печенья, пряников, пакеты с молоком или кефиром. Когда я учился в училище, тогда все пакеты с молочными продуктами были треугольные, как пирамидки и чтобы из него что-то вылить, необходимо было отрезать любой уголок. Они спокойно разговаривали между собой, брали учебники, конспекты и поэтому о какой-то строгой изоляции речь не шла, скорее это напоминало нахождение на курорте и место, где можно было спокойно подумать о жизни. Но я уже говорил об этом – наказание для курсантов было больше моральным. Сам факт того, что ты наказан самым сильным дисциплинарным наказанием, должен был послужить тебе сигналом, что-то в ты в своей жизни делаешь не так. Но когда шла сессия, если обратиться к начальнику караула, то он мог отпустить на экзамен или зачёт «на пару часиков».

К этой истории о гауптвахте могу добавить лишь одно, из-за того, что мы с Табаевым часто ходили в караул выводными, у нас с ним уже с первого курса кроме массы впечатлений был своеобразный «круг знакомых». Мы знали весь «криминал» училища со всех курсов и они нас признавали, всегда здоровались и в случае чего другим обижать нас не давали. Это было нам большим подспорьем на первом курсе. Хорошо помню, что на третьем курсе учился курсант обезьяноподобного вида, без шеи, сам волосатый, его все называли «Гиббон» (вероятно из-за большого сходства и это было ещё не нами придумано). Силы он был видимо нечеловеческой, помимо этого он постоянно выступал на всех соревнованиях по боксу и борьбе, становясь неоднократным чемпионом училища. Кроме этого он был наглый, «как танк» и поэтому гауптвахту посещал регулярно, где мы с ним и познакомились. Он всегда был бессменным старшим по гауптвахте, но и нас, первокурсников-выводных признавал, когда мы выполняли свои обязанности. В нашей работе он нам не мешал, а наоборот всегда помогал – солдаты, когда он был там, просто «умирали» в натуральном смысле этого слова от подъёма до отбоя.
 
В карауле одной из самой важной обязанностью выводного была – начиная ещё до подъёма загрузить две училищные мусорки в машину. Из БОУПа выделялся ЗИЛ ММЗ – самосвал, за рулём которого всегда был молодой водитель. А нам необходимо было силами арестованных всё, что накопилось за сутки в него загрузить. Надо сказать, что на эту работу всегда попадали солдаты – человек 5-6 с лопатами и обязательно старший «по зоне» (без лопаты). Официально ими руководил и отвечал за всю организацию я, выводной. Их необходимо было поднять, построить в колонну по одному и с автоматом за плечами, пройдя инструктаж начальника караула командовать самостоятельно.

Но и старший арестованный, который шёл лично с нами сам тоже знал, что за не выполненную работу спросят и с него. Могут и срок добавить, чего естественно никто не хотел. Поэтому мне несколько раз приходилось выполнять эту работу вместе с «Гиббоном». Вот тогда, я ещё зелёный первокурсник увидел, как надо командовать солдатами, чтобы они «горячо любили свою Родину». Когда мы строем подходили к первой мусорке, которая была расположена как раз возле казарм третьего и четвёртого курсов, «Гиббон» сразу говорил, по-доброму обращаясь ко мне: «Иди сынок, посиди в кабине машины, передохни! Я тут сам справлюсь!»
 
Дальше он обращался к солдатам с «пламенной» речью, основной смысл которой сводился к тому, что сегодня им выпала честь своим хорошим трудом искупить свою вину перед Родиной. (О том, что он сам так же «сидит» вместе с ними, конечно, он благоразумно не упоминал) – и оттого, как они сейчас поработают, зависит их дальнейшая жизнь, по крайней мере, сегодня. И тот, кто будет плохо работать, очень горько пожалеет об этом, когда они вернутся с работ. Сам зверский вид «Гиббона», и его история, наглый и уверенный голос и полное осознание того, что он не шутит насчёт больших проблем, которые могут появиться в их жизни – наводил панический ужас на солдат. И работа закипала, да так, что я просто удивлялся большому желанию работать без каких-то перерывов до полного окончания. Он предупреждал их о том, что он сейчас отойдёт на несколько минут и следить за ними будет выводной (то есть я), и он потом скажет ему – кто работал хуже всех!

Сам он подходил ко мне и культурно «отпрашивался» у меня сходить в роту к друзьям и умыться на 10 минут. Конечно, я знал, что это не положено и у меня в руках заряженный автомат, и по уставу я сейчас должен скомандовать: «Стой! Стрелять буду!» и в случае не выполнения этого требования – сразу применить оружие по арестованному совершающему побег из-под ареста. Это я знал твёрдо, но и при этом я понимал, что и самому «Гиббону» лишние проблемы не нужны. (Я для себя уже на первом курсе принял решение, что я стрелять в людей в таких ситуациях – не буду!) Пусть кому надо бегут, их всё равно потом рано или поздно поймают. Да и куда бежать-то? А, застрелив человека будешь потом мучиться всю жизнь в сомнениях – правильно ты поступил или нет?

«Гиббон» давал солдатам совсем, как тогда мне казалось, всегда очень короткое время на выполнение задачи и мне просто не верилось в то, что они успеют к сроку. И сидя в машине я слышал, как солдаты подгоняли друг друга и само присутствие или появление «Гиббона» на горизонте сразу прибавляло им сил. Я всегда удивлялся тому, как много они, работая так усердно, успевают сделать за столь короткое время! После первой мусорки мы шли ко второй и тут он своим присутствием и рыком, так здорово им помогал, что задача выполнялась практически мгновенно. Каждый раз при этом я думал: «Да, не хотел бы я попасть служить солдатом к такому командиру!»

Но с другой стороны я уже понимал, что «Гиббон» как командир разобьется в лепёшку, а любую задачу выполнит! Но был в моей жизни один случай, когда однажды меня в столовой на первом курсе «прихватили» старшекурсники, а он проходил мимо и увидел это – вмешался и только его один вид и слова «это мой друг» сразу повергло наглых второкурсников в ступор. Его знали все в училище, и связываться с ним никто не хотел. А я посмотрел на появившийся ужас в их глазах и спокойно, даже раздвинув их своими руками пошёл дальше. Вот таким чудесным образом сработала моя связь с «криминалом».
 
На втором курсе меня отдали приказом на первый пост в карауле. И я стал ходить чаще туда. Первый пост – это в любой воинской части всегда боевое знамя. Заступать приходилось в отличие от всех остальных в парадной форме. Вот сюда нам приходилось чаще всего ходить с Лёхой Долевым. Это создавало лишние проблемы в жизни, потому что форма должна была чистая, поглаженная, с новыми погонами, шевроном и курсовкой. Зимой такая же должна была быть и шинель. Стоять приходилось в штабе на втором этаже, всегда очень пустынном, так как на нём был только кабинет начальника училища, его заместителя и секретная часть. Место для знамени было выгорожено от коридора специальной цепочкой и никто не имел права за неё заходить. Хотя и всем запрещалось, но нас специально инструктировали, что рано утром можно было запустить бабушку уборщицу, которая приходила чуть свет и сразу начинала с влажной уборки возле знамени и протирания пыли на всех стендах, висевших на стенах с фамилиями выпускников-отличников, а позже героев Советского Союза.
 
Такой наряд с одной стороны был хорош тем, что ты находишься в помещении, то есть ни дождь, снег и холод тебе не помеха. С другой стороны ты целые сутки находишься в помещении – то в штабе, то в караулке, но была в этом и своя прелесть. Дело в том, что в штабе рабочий день заканчивался в шесть часов, а к семи в нём уже точно никого не оставалось. Только на первом этаже у входа стоял наряд по штабу, который закрывал штаб изнутри на засов. На второй этаж входить после 20.00 и до 8.00 утра всем запрещалось, и ты на это всё время оставался один. Можно было потихоньку «расслабиться», даже присесть на ступеньку возле знамени в нарушение устава, так как стук в дверь, шум открывающегося засова, и скрип дверных пружин был хорошо слышен в ночной тишине штаба.

Я почему-то очень любил в карауле именно вот это ночное время, когда можно было спокойно в тишине и одиночестве подумать и поразмышлять, вспомнить родителей, свой дом и друзей. Не спеша высчитать дни оставшиеся до отпуска, затем сложить их в недели и месяцы. Изучить все фамилии отличников на стендах, не спеша размять ноги хождением по коридору, застеленному отличной мягкой и скрадывающей шаги дорожкой. Здесь же рядом с входом был «генеральский туалет», уже в те времена отлично отделанный кафелем и хорошей сантехникой в который можно было при необходимости быстро зайти (в нарушение УГ и КС) умыться холодной водой, чтобы не хотелось спать.
 
Само знамя училища стояло в стеклянном шкафу, который был опечатан сургучной гербовой печатью. За всё время караула, особенно длительными ночами я его очень внимательно рассмотрел. Ведь другой возможности курсанту увидеть знамя училища вблизи не бывает: его только в редкие дни торжественных праздников проносят перед строем, а в конце праздника его первым и выносят. На всех тренировках к параду носят его макет – «тренировочное» знамя. А тут оно было совсем рядом, в нескольких сантиметрах и далеко не каждый курсант за всё время обучения, даже за четыре года, попадает в списки допущенных к несению службы на посту №1. Немного сложнее было стоять днём, потому что необходимо было стоять на одном месте, по команде «Вольно!» и принимать положение «Смирно!» когда любой офицер, прапорщик или курсант, входящий на второй этаж по лестнице обязательно отдавал честь боевому знамени. Хорошо, что днём на втором этаже было малолюдно, офицеры ходили редко, зимой было тепло, а летом прохладно. Стоять приходилось по два часа, за сутки получалось четыре смены – две ночью и две днём, каждая из них была своеобразна и чем-то отличалась от других.

Конечно, не каждый раз в караулах я заступал на первый пост. За всё время обучения мне пришлось побывать на всех постах, которые были в училище и в Учебном центре. При этом всегда чувствовалась ответственность за охрану объектов и за то, что у тебя в руках оружие с боевыми патронами. Почему-то при несении службы в карауле я заметил за собой одну интересную особенность. Я очень полюбил стоять на посту во время раннего утра и восхода солнца. Если мне удавалось попадать на пост в это время, то я с огромной радостью наблюдал весь этот процесс. До этого я в своей жизни видел восход солнца только во время отпуска с отцом на рыбалке в Дебальцево. А здесь я впервые обратил внимание, что многие люди живут и просто не замечают этого. Очень трудно простыми словами описывать это чудо. Его нужно видеть самому. Когда на горизонте сначала появляется светлая полоска, затем она расширяется и надвигается на небо. Потом верхушки деревьев и домов начинаются освещаться ещё не видимым алым светом солнца, и ты замираешь в ожидании появления и внимательно вглядываешься в тонкую полоску на горизонте. И ждёшь, когда?  И только когда свет солнца бьет тебе в глаза первыми ещё не яркими лучами, ты начинаешь понимать, что наступил новый день.

Кроме караулов приходилось заступать и в столовую. На первом и втором курсах старшим назначался курсант с третьего и реже с четвёртого курса, так как они ходили на четвёртом в наряды только до зимнего отпуска. Почему-то чаще всех ходил с нами и больше всех запомнился Нобик Акрамов. Этот человек заслуживает отдельной истории. Сам он был всего на курс старше нас, по национальности таджик, я точно не знаю, сдавал ли он экзамены как все или был набран по «нацнабору» (как у нас Муха). С учёбой как-то справлялся, переходя с курса на курс, и не был отличником или «ярым коммунистом» (честно говоря – я даже не уверен, был ли он вообще коммунистом или нет?), но почему-то его очень часто ставили к нам дежурным по столовой. Вот уж я не знаю, за какие это такие заслуги, толи в виде поощрения или наказания.

 Он руководил нами спокойно, без фанатизма и угроз, больше полагаясь на свой авторитет старшекурсника, ставя конкретные задачи нашему сержанту и контролируя лишь конечный результат работы. Так как нас (курсантов) в училище было немного, на одном курсе всего две роты (одна обычная рота, я вторая китайская, всего 300 человек), то всего на четырёх – 1200, мы уже ко второму курсу практически знали многих курсантов и с других рот. Потому что разные невидимые связи «пронизывали» нас, помимо штатного деления. Я, тоже учась уже на первом курсе, сразу был найден нашим «Чимкентским землячеством» и был «принят» в это общество. Возглавлял его курсант с четвёртого курса и нас всего в училище оказалось не больше десяти человек, жалко только было то, что я в этом наборе был один – на остальных было по два-три человека. Кроме этого были, конечно, друзья и товарищи моих земляков и того на круг выходило, что в каждой роте любой курсант имел выход на 10-12 человек.

Так было и у «таджикской диаспоры», их всех в училище было не больше одного в роте и они всегда близко общались друг с другом. Поэтому и Нобик часто приходил к нам в роту и общался с нашим таджиком Мухой (Мухамадиевым) да и многих других в нашей роте он знал по нарядам в столовой. И мы видели его часто в училище в наряде и без нарядов. Так он и служил с нами ничего особенного из себя не представляя, и окончил училище на год раньше нас. В это время с 1979 года шла война в Афганистане, и он попал туда! Вдруг, когда мы уже учились на четвёртом курсе, нам на построении училища объявляют, что среди наших выпускников появился первый Герой Советского Союза – первый в истории нашего училища и это был Ноби Акрамов. Не может быть! Как так? Наш Нобик, который много лет (3 года!) был с нами рядом и вдруг он – герой! Это было так неожиданно и как-то в это верилось с трудом. Ведь он только-только, совсем недавно  выпустился из училища?  Когда же он успел всё это сделать? Ещё оставались сомнения в том, что может быть это ошибка, но потом пришли газеты с указом, фотографией и описанием подвига. У Боевого знамени сделали новую доску со знаком Героя Советского Союза – и там золотыми буквами гордо было записано единственное имя – Ноби Акрамов, выпускник 1980 года! После этого все сомнения у всех отпали и впечатления от этого события как-то улеглись.

И вот в один из обычных дней нашей выпускной весной в гости к Мухе к нам в роту зашёл лейтенант Акрамов, так он был его самым старшим земляком на четвёртом курсе и возглавлял всю «таджикскую диаспору» в училище. Это осталось в моей памяти навсегда – «наш» Нобик был в лейтенантской форме, и на кителе у него висела Звезда Героя. Он прошёл прямо в казарму, по пути здороваясь с теми, кто его узнавал и остановился в центре. Эта новость о том, что к нам пришёл Нобик, мгновенно облетела всю нашу казарму. Мы, мгновенно побросав все свои дела, окружили его плотным кольцом. Каждый из нас хотел лично пожать ему руку, поздравить, и сказать что-то хорошее. Я же впервые в своей жизни видел, чтобы все 100 человек у нас в роте окружили его одного. Такого ещё никогда не было: те, кто стоял рядом с ним, стояли так плотно, что протиснуться ближе не было никакой возможности, а те, кто подальше – стояли на стульях, следующие – мгновенно сдвинули двухъярусные кровати и залезли на них, образовав плотный круг.
 
Мы окружили его таким плотным кольцом, что вырваться из него у него не было никакой возможности. Он тоже был рад этому и, узнавая многих из нас, весело здоровался. В роте стояла такая редкая тишина, какая очень редко бывает и в этой тишине звучал только его голос. Но это уже был голос офицера – командный, уверенный, хриплый, но такой родной и знакомый. Сам вид Нобика был загорелым, почти чёрным, он и так был от природы смугл, но теперь сразу было видно, что он провёл немало времени под палящим солнцем Афгана. От него, прежнего, которого мы помнили курсантом, совсем ничего не осталось, произошла гигантская перемена – это был совершенно другой человек! Он стал офицером, да ещё каким! А ведь прошло всего меньше одного года!

Неужели и мы тоже так же резко изменимся, когда станем офицерами? Он провёл у нас в роте почти час – и это была наша первая встреча с офицером нашего училища, который был из Афганистана. И он был не просто Героем, а и нашим хорошим знакомым, человеком которого мы знали три года! Надо сказать, что в нашей курсантской жизни мы часто видели и встречали офицеров, которые заходили к нам в роту. Но в этом для нас не было ничего необычного. Ну, заходил к нам в наш отсек очередной совершенно незнакомый лейтенант или старший лейтенант, который говорил, что он тоже учился в нашей роте. Ну и что с того? Учился и учился, а теперь мы учимся и его не знаем! Говорить нам с ними по большому счёту было не о чём, кроме того, как у нас идёт учёба. А Нобик – это было совершенно другое! Вот  его-то мы хорошо знали!
 
Я эту встречу хорошо запомнил, это был второй человек в моей жизни – Герой Советского Союза, которого я встретил, и он рассказывал правду об этой войне такую, которую нам никто не говорил, а в газетах об этом не писали. А ведь нам уже в этом году надо выпускаться, пришёл и наш черёд получать лейтенантов и кому-то (а это нам всем было понятно) придётся ехать туда. Видно было по рассказам Ноби, что эта война скоро (по крайней мере, до нашего выпуска) не закончится – и «работы» нам всем надолго хватит!

Ноби был таджик, а оказывается языки таджиков и афганцев очень похожи, и поэтому он быстро нашёл подход к местным афганцам и они ему помогали в борьбе с моджахедами. Из-за этого его внезапные засады были очень удачными, пленных он допрашивал сам и получал много ценной информации из первых рук. Налёты на караваны, перевозящие разные грузы всегда удавались и вся добыча, которую захватывали, была очень ценной. Помимо этого он хорошо прикрывал проходы наших колон по дороге в своей зоне ответственности. И вот за один из боёв, где им пришлось биться с «духами» почти сутки, он и получил звание Героя.
Уже позже, когда я командовал ротой в Панфилове, жизнь свела меня и с другим Героем из нашего училища – Запорожаном, он был моложе нас, а ещё через время я узнал, что Серёга Гущин – курсант из нашего четвёртого взвода, с которым я вместе служил три года – тоже стал Героем. Да и работая в РОСТО, я много раз встречался на встречах уже с Героем Российской Федерации – лётчиком В.И. Шарпатовым, угнавшим захваченный самолёт ИЛ-76, который живёт у нас в Тюмени. Все они получили это звание за Афганистан, но это всё было намного позже, а тогда…

Эта встреча с Ноби Акрамовым, не знаю как других курсантов, а меня надолго заставила задуматься о жизни. Какое огромное значение в офицерской судьбе имеет место просто случай, стечение обстоятельств и просто редкая удача. Я задумался над тем, а смог бы я так же, если придётся в моей жизни? Каким образом всё-таки судьба выбирает того – кому в своей жизни придётся совершить подвиг, а кому просто и безвестно погибнуть как «пушечное мясо»? Ведь Нобик ничем абсолютно на первый взгляд не выделялся из многих курсантов, он был такой же, как и все. Даже не самым лучшим или отличником. И это я хорошо видел, когда был с ним в нарядах. Только намного позже, когда я уже сам стал офицером, я понял для себя и, эта мысль многократно подтвердилась на войне в Чечне – все героические дела на войне всегда совершают обычные, практически незаметные, ничем не выделяющиеся из всех солдаты! А те, кто ходит, много болтает и работает на показуху, как правило – чуть что, так сразу в кусты.
 
Первая сформировавшаяся мысль у меня после этой встречи была, да, наверное, как у многих: «Эх, скорее бы выпуститься и в Афган! А там я вам всем покажу…» Аж дух захватывало от открывающихся совершенно безграничных перспектив! Хотя всё происходящее там представлялось нам в совершенном тумане, но хотелось так же «помогать строить социализм братскому афганскому народу». Но потом я вспомнил, что у меня летом намечена свадьба и правда жизни немного охладила мой юношеский порыв и восторг от Афганистана, как моего места для подвига, огромным количеством раненых и убитых моих сослуживцев с которыми учился в разное время. Да и мой отец прямо сказал мне реальную правду: «Сам на войну не напрашивайся, а если уж так случится – не отказывайся! Но помни всегда – ты у нас единственный сын! И нам бы не хотелось…» И немного помолчав, добавил: «Вообще-то нам (в смысле, СССР) в Афганистане совершенно нечего делать – ни к чему хорошему это не приведёт, и ничего мы там изменить не сможем!» Из уст моего отца-политработника это прозвучало непривычно, но как всегда в последствии оказалось настоящей правдой. Я сам видел потом как мы «героически» покидали Афганистан.

Но я начал про столовую и отвлёкся. Конечно, в таком наряде ответственности было меньше. Но работа была более конкретная, жизнь прямо скажем, сытнее, что на первом курсе было гораздо ценнее караула с его жёсткими требованиями и с оружием в руках. В наряде по столовой обязанности распределялись тоже по конкретным участкам. Это – варочный цех, овощерезка, ответственный за зал, «торпедный цех» (так мы все называли моечное отделение из-за того, что посуды там было целые горы, и стоял пар и сырость из-за горячей воды). И на всех этих участках я за четыре года побывал и на каждом участке были свои особенности. Особенно, начиная со второго курса, мы любили заступать втроём (с моими верными друзьями Сашкой Миролюбовым и Тарасом) в посудомойку.

 Потому что работа там работа там была хоть и больше грязная (а мы грязи не боялись), но более конкретная. Мытьё посуды считалось делом самым серьёзным и больше всех всеми проверяемым. По качеству вымытой посуды дежурный по училищу, начальник столовой, наш командир роты – делали вывод о качестве наряда. Если вдруг так получалось, что она была грязная или недостаточно чистая, то уже всех, кто был в наряде загоняли в цех срочно её перемывать. Что кроме выслушивания критики в свой адрес, вызывало явное неудовольствие всего наряда и большую нервозность в отношениях.
 
Поэтому работников «торпедного цеха» никогда не привлекали на всякие посторонние дела – принести продукты, разгрузить хлеб, вывезти отходы и всякие другие, давая возможность качественно выполнить свою работу. Все понимали, что это – главное и спокойная жизнь всех зависит от нас. Закончив свою серьёзную и ответственную работу, тут мы могли спокойно передохнуть – или сидеть в столовой или в беседке. А если был вечер, то сразу идти спать в казарму. Немаловажным праздником или наградой нам за труд в наряде по столовой всегда было то, что поздно вечером, заканчивая все работы мы собирались за одним общим столом, сдвинув несколько столов вместе – и ужинали жареной картошкой, которую нам разрешали пожарить добрые поварихи. Это было большой радостью, ведь её никогда нам в училище не готовили, а она мало того, что была вкусной, но ещё и была каждому напоминанием о доме. А ещё нам доставалось несколько кусков масла и неограниченное количество сахара с чаем. Это был просто «праздник живота», каждый наедался просто до отвала и шёл спать в казарму хоть и уставший, но счастливый от такой жизни.
 
Несколько раз, будучи в наряде по столовой нам всем вместе приходилось помогать в овощерезке чистить картошку, когда внезапно ломалась машинка для чистки. Начистить необходимо было две большие ванны. Я впервые в своей жизни видел, как картошку чистят целыми ваннами. По началу казалось, что это просто невыполнимая задача. На первом курсе бывало, мы её чистили почти всю ночь, заканчивая только к трём-четырём часам утра. Это были не забываемые часы. Мы все, вооружившись ножами, усаживались в кружок вокруг огромной кучи картошки и в гулкой тишине комнаты, отделанной кафелем и с ваннами вдоль стен начинали работу. Все хорошо понимали, что пока мы не выполним норму – никто отсюда не уйдёт! В полной тишине были только слышны шлепки об воду, налитую в ванну от очередной картофелины, которую кто-то бросал туда.

Но с годами наше мастерство возрастало, и понимание задачи эту работу ускоряло так, что мы умудрялись, работая слаженно, всё успевали заканчивать часам к двенадцати. Сколько же я начистил таким образом картошки – вот вопрос? Наверняка не одну ванну за все четыре года училища!
Но, как и в любом наряде основной проблемой всегда было хроническое недосыпание – почему-то, когда я был курсантом, сколько себя помню, всегда хотелось спать. Однажды в моей жизни так получилось, что я на первом курсе нормально практически не спал несколько ночей подряд. Мы в то время перебирали картошку, а одну ночь я стоял в наряде по роте. Потом были какие-то ночные занятия, затем я сразу заступил в наряд по столовой и там ночью долго пришлось чистить картошку, и поэтому уже после сдачи наряда на вечерней поверке видимо мой молодой организм просто не выдержал нагрузки – отключился, и я потерял сознание от физической усталости.

Помню, как я шагал в строю на вечерней прогулке, как зашли в роту и построились – и всё! Очнулся только лёжа на кровати и не понимая – почему же все встревоженные собрались возле меня? Оказалось, что Кольной и Близнюк успели подхватить меня, когда я стал оседать в строю и заваливаться прямо на них. Просто накопившаяся усталость за все дни и хроническое недосыпание – всё сошлось к  одному. Мне буквально не хватило нескольких минут, чтобы дождаться отбоя. Оказалось у моего организма есть предел! Это было так неожиданно и явилось полным открытием для меня, ведь мне всегда казалось, я всё смогу выдержать. Но это было только на первом курсе, просто нам всем было тяжело и не только со мной одним такое происходило.


         АЛМА-АТА. ПЕРВЫЙ КУРС. КАРТОШКА. ОСЕНЬ-ЗИМА.
         ЛИСТЬЯ. СНЕГ. ВОЙСКОВАЯ ДРУЖБА И УВОЛЬНЕНИЯ.
 
Перед самым праздником седьмого ноября нас, как дежурный взвод отправили на овощебазу разгружать картошку. Необходимо пояснить, что осень первого курса картошка меня и не только меня, а нас всех замотала насмерть. По сложившийся традиции в училище первый курс всегда отвечал за заготовку овощей и их закладку на зиму. Я выросший в своей маленькой семье с отцом и мамой, как-то раньше над этим вообще не задумывался. Откуда у нас дома это всё берётся? В Сары-Озеке у нас был сарай с погребом. Отец каким-то образом организовывал закладку нескольких мешков в погреб, а моя задача всегда была сходить с ведром, набрать и принести домой. В Усть-Каменогорске и Чимкенте я вообще не припомню, чтобы мы её где-то заготавливали.

 Здесь же я впервые увидел такие объёмы и ужаснулся всему этому, когда вник в этот процесс. Где-то с конца сентября нас бросили на заготовку и работали мы через день: один день первая рота, второй наша. Возле овощного склада до обеда вырастала огромнейшая куча картошки – её привозили несколькими машинами, и таких гигантских гор из неё я не видел даже потом, уже в мотострелковых полках. Задача ставилась конкретно – всю её перебрать до самого конца и занести в овощехранилище. На работу привлекались все курсанты поголовно, на начальном этапе с нами был и командир роты – ст. л-нт Козлов, а потом оставались взводные.
 
Всей этой нехитрой работой руководили сержанты, а главным здесь был начальник продуктового склада прапорщик Коротков. (Его фамилия везде была на табличках – отв. за хранение пр-щик Коротков). У него была, уже до нас присвоенная другими курсантами кличка – «Картошка» или просто Коля (но это уже позже – на 3-4 курсе, когда мы могли себе позволять «борзеть»). Его все помнили по его очень запоминающейся фразе: «Хороший картошка – сюда, плохой картошка – туда!» Это он так учил все поколения курсантов сортировать её, когда её перебирали. Почему картошка – он, а не – она? Это так и оставалось для нас загадкой все четыре курса. Но эту фразу он повторял бесконечное количество раз, ругая нас, когда замечал какие-нибудь недостатки.

 Работа по переборке картошки начиналась сразу после обеда, пока ещё было светло, и заканчивалась уже после отбоя, часов в двенадцать или час ночи. Взвода роты начинали сразу с четырёх сторон кучи и одни перебирали, другие таскали носилками внутрь склада. Овощной склад был просто огромнейший, наверху была сделана и торчала только наклонная крыша и маленькие окошки вентиляции – на уровне земли, а внутри он был заглублён метра на 3-4, так что окошки изнутри оказывались вверху под самым потолком. Огромный зал, в углах которого стояли мощные вентиляторы был заполнен комнатами из квадратных брусьев, побеленных извёсткой, размером 4х4 метра. Между брусьями оставались щели для вентиляции. Зайдя в пустую комнату, которую необходимо было заполнять картошкой – просто в это не верилось, что такое  возможно, ведь высота достигала тоже метра три. А таких комнат-хранилищ было бессчетное количество. Внутри склада было полутемно, лампочки светили тускло и движения курсантов, снующих туда-сюда с носилками, напоминало какой-то фантастический фильм.
Работали все, даже сержанты сидели на переборке, правда, таскали носилки только курсанты. Сколько я перетаскал носилок с картошкой, подсчитать было просто невозможным.

 Сначала пока были силы, работа приносила удовольствие, но с течением времени и по мере того, как на улице темнело, наступало какое-то отупение, появлялось раздражительность и озлобленность. Все понимали, что если работать лениво и не торопясь, то можно будет работать и всю ночь, пока вся картошка не окажется в овощехранилище. А утром снова придётся идти на занятия и никаких скидок на то, что мы не спали всю ночь, никому не будет. И поэтому вывод был однозначный – работать как можно быстрей и тогда ещё будет время поспать. Сержанты, кадеты и солдаты пахали все вместе на общий результат, и если они видели кого-нибудь сильно прохлаждающегося, неважно из кого, то принимали свои меры физического воздействия по «сплочению коллектива». Поэтому надежды на то, что вдруг нас остановят или пожалеют и объявят, что всё можно бросить, недоделав – не было. И все ясно понимали, пока мы не «победим» эту проклятую картошку, отсюда не уйдём. Таская носилки, постепенно было видно, как наполняются клетки хранилища. Сначала мы ссыпали картошку прямо на пол, потом уже накладывали специальные мостики, а уже в конце заполнения, специально назначенные курсанты перехватывали у нас носилки и поднимали их уже выше человеческого роста, чтобы заполнить клетку полностью.
 
По мере того, как на улице темнело и на небе появлялись луна и звёзды, училище затихало, в окнах казарм гас свет, а огромная куча убывала очень медленно, все уже продолжали работать, что говорится «на автомате». Я впервые заметил за собой, что длительная и монотонная работа абсолютно не мешает мне думать. Наступает какое-то раздвоение личности. Как будто один человек работает, привычно беря носилки и нося их по одному и тому же маршруту, а другой в это время спокойно думает обо всём, что хочется – он может находиться в Чимкенте, общаясь с родителями, в памяти всплывают картины города, лица друзей и одноклассников. Так было со мной в абитуре, когда мы тупо строем выбивали пыль из пустыни. Видимо такое отупение охватывало и всех остальных, потому что все разговоры стихали и работа шла  молча. Этому способствовала и наступившая ночь, время после отбоя, когда хочется спать, полутёмный подвал с горами из картошки, которую казалось просто невозможно всю съесть и понимание того, что пока мы её не перетаскаем – это всё для нас не закончится. Если вначале работы мы её перебирали аккуратно, вдумчиво, т.е. качественно, то через некоторое время уже терялся к этому всякий интерес и все переходили на количество, понимая, что именно это является главным в работе.

Прапорщик Коля, хотя и ходил возле нас, но углядеть за всеми не успевал, правда, он иногда возвращал носилки обратно из склада из-за некачественной переборки, но мы очень быстро наловчились сверху носилок наваливать слой хорошей картошки и они легко проходили его «фейс-контроль». Удивительно, хоть мы так и перебирали через день, склад постепенно заполнялся и уже через две-три недели он был заполнен полностью. Я не могу точно сказать сколько раз мы таким образом работали, но не один раз – это точно! За это время если посчитать конкретно на каждого курсанта то, кажется, что каждый перенёс больше тонны или ещё больше.  Но это было не всё.
 
Иногда нас вместо картошки бросали на засолку и это было немного легче. Но я тоже видел это впервые и был сильно поражён всем этим процессом. Склад для засолки был немного дальше, и он представлял собой помещение поменьше, но внутри у него были вырыты в земле огромные ямы, обложенные кафелем и окрашенные масляной голубой краской, глубиной около 2,5 метров. Их было штук по десять справа и слева. Размер их по верху был примерно 3х4 метра. Это были целые комнаты – только каменная кладка возвышалась над уровнем пола, сантиметров на 30-40. В общем, вылезти из неё без помощи кого-то было не возможным из-за огромной высоты. Мы попадали на засолку капусты, огурцов и помидоров. Когда я впервые увидел целую гору из капусты, то не поверил в то, что это всё возможно за полдня засолить. Но оказалось, что можно.

 Прапорщик Коля откуда-то притащил несколько электрических машин, которые шинковали капусту, её надо было лишь очистить от верхних листьев и вырезать кочерыжку. Одна машинка поменьше шинковала морковь, которую необходимо было дочищать после другой машинки, где она более-менее отмывалась. Всё это тоже необходимо было таскать носилками из нержавейки в склад, где Коля лично осуществлял контроль над заполнением подземных камер. Он же лично сам добавлял соль из огромных мешков, которые стояли на входе в склад. При работающих машинках процесс шёл довольно быстро.
 
За несколько дней оказались заполнены все ямы с одной стороны – там была капуста с добавкой из морковки. А с другой стороны несколько ям мы заполнили огурцами и помидорами. Их привозили в ящиках, по-видимому, прямо с полей. Мы перекладывали их в носилки и обливали со шланга водой, отбирая мятые и негодные. Остальные спускали в яму, где курсант там ходил в резиновых сапогах. Сначала он ходил по полу ямы, затем уже стоял на специальной лесенке, отгребая всё огромным веслом распределяя равномерно. Коля тоже лично добавлял соль и поливал всё из шланга. Помидорами и огурцами оказались заполненными много ям. Я опять был очень поражён всем увиденным. Такого количества картошки, капусты, помидоров и огурцов я никогда не видел в своей жизни! Оказывается, чтобы прокормить большое количество курсантов и солдат необходимо такое огромное количество всяких запасов.
 
Когда всё уже закончили, мне показалось, что мы заготовили много лишнего и такое количество продуктов нам просто не съесть за год. Но позже, будучи в наряде по столовой, когда мы ходили получать продукты на склад к прапорщику Коле я обратил внимание на то, как всё очень быстро убывает – опять появляются свободные помещения для картошки, а капусту приходилось набирать уже со дна ям. Таким образом, я убедился в том, что мы заготовили осенью сколько нужно. После этого мне пришла в голову одна забавная мысль – интересно, а сколько же необходимо продуктов одному человеку в год? Или сколько и чего он съедает за всю свою жизнь? Интересно было бы это как-то посчитать. Даже трудно это себе представить – наверное, целый КАМАЗ или железнодорожный вагон!
 
Но я отвлёкся от той истории про дежурный взвод, но не зря. Для того чтобы стала понятна жизнь курсанта первокурсника. В училище всегда по графику из штаба назначался дежурный взвод. И когда наш взвод или другой из нашей роты попадал в график то, как правило, мы ничего не делали, но были в казарме и в выходные дни никого из взвода не отпускали в увольнение. Но несколько раз нам «везло» и нас привлекали на работу. Так вот однажды перед праздником 7 ноября нас после обеда вызвали на КПП и вместе с командиром взвода л-том Прохоровым на гражданском автобусе отправили в город. Мы недолго покружили по городу и свернули на неприметную улицу. Там оказалась овощная база. Какая-то женщина нас встретила и повела внутрь – там перед складом стоял крытый вагон с картошкой. После заготовок в училище мы конечно сразу опытным взглядом оценили объём работы, но нас было всего человек тридцать. Но и этим количеством мы разгрузили вагон с картошкой до отбоя.
 
Работа нам была уже знакома, кой-какой опыт у нас был, и все знали свою задачу, «закалка воли» на училищных кучах картошки сразу дала свои результаты. Мы все уже поверили в себя, в свои силы – тем более уже прожитые вместе месяцы и совместная работа сплотили нас в единый коллектив. Здесь я заметил, что если ставят задачу одному взводу, то все курсанты взвода стараются так, чтобы постараться дружно выполнить задачу всем вместе.  И это уже не потому, что сержантов отругают или накажут, а потому что появилось какое-то чувство общей ответственности. Просто нежелание подвести коллектив. Именно вот это и называют войсковой дружбой и понятием «сплочённый воинский коллектив». В общем, с первой самостоятельной задачей вне училища мы справились хорошо. Работая все дружно, с хорошим настроением, даже без перекуров видно было, как быстро убывает картошка из вагона.
 
Назад мы ехали, весело смеясь, довольные собой и тем, что всё получилось как надо. Это радовало всех нас – пусть было тяжело, и в общем-то другим людям до этого дела нет, но нам всем стало ясно – произошли перемены. Что-то невидимое для чужих глаз связало всех нас уже в какой-то единый механизм и такое простое понятие – «второй взвод» теперь наполнилось для нас понятным только нам гордым смыслом – мы все вместе можем многое! Но та первая осень в училище так и осталась в моей памяти как огромное количество работ и море картошки. Иногда в редкие минуты отчаяния, пока я ещё не втянулся в этот ритм, конечно у меня появлялись «дикие мысли»: «А правильно ли я сделал, что выбрал поступление в АВОКУ, ведь у меня же был выбор или-или?» Но, слава богу, таких минут было мало и я, как и все в роте мечтал о том, чтобы скорей прошёл, пролетел и промчался наш первый курс. А уж там мы «заживём»! Ведь мы видели курсантов старшекурсников, которые ходили с довольным видом, и нам просто не верилось, что они все тоже прошли этот тяжёлый этап в жизни – первый курс!

Вот таким образом шла наша жизнь, но уже с конца сентября всё училище приступило к тренировкам по строевой подготовке для парада. Парады в моё время были два раза в год: на 9 мая и 7 ноября, а на первое мая нас привлекали в оцепление праздника и демонстрации. Нас, как первокурсников к параду не привлекали, но мы видели, сколько времени этому уделяют другие курсы. Занятия были утром и по специальным дням, после обеда. Стук барабана и музыка оркестра нас всех волновала, мы смотрели из окон казармы на курсантов старшекурсников и завидовали им в душе, думая: «Скорей бы пролетело время и уже мы были бы там, на плацу!» Как нам всем хотелось туда! Это было удивительно – каждая рота выставляла коробку 10х8 (+ одна шеренга запасных) = 90 человек. И все они, двигаясь в едином строю были похожи на единый организм одновременно выполняя команды.
 
Сколько потом будет в моей жизни парадов, я уже вспомню, но в училище я попал на один лишний – это на 60 лет Казахстана, а уже офицером в Киргизии – тоже на 60 лет Киргизии. А когда служил в Панфилове – постоянно ездил в мехколонне на БТР-70, опять же в Алма-Ате. Вот так жизнь, в виде спирали постоянно крутила меня то в Алма-Ате, то во Фрунзе.

Радостные и тёплые дни августа-сентября сменились похолодевшим октябрём, ноябрём. Наступала самая тоскливая пора в училище – осень. Листья высоченных тополей, которые окружали все казармы, пожелтели и стали опадать. Каждое утро, а иногда и вечером, мы собирали их со своей территории в огромные кучи. Их разрешали сжигать по вечерам после ужина, так как они были небывалой высоты. Поэтому по вечерам запах горелых листьев, которые горели медленно и дымок тонкой струйкой тянулся вверх в тяжёлом осеннем воздухе и растягивался над территорией училища, напоминал мне Чимкент и Дебальцево. Мы так же жгли ботву с картошки и обрезанные ветки у бабушки. Второй взвод, в котором я учился на первом курсе отвечал именно за аллею и дорогу с газонами и листья всю осень нам не давали покоя. Но мы очень любили такие минуты когда, собрав несколько куч их поджигали, становились в кружок возле них и, глядя на дымящуюся потихоньку кучу, стояли и молчали, каждый думая о чём-то своём.
 
Однажды, когда я был дневальным, то попал в настоящую «армейскую» ситуацию с этими листьями. А дело было так. Днём, когда все взвода роты были на занятиях, командир роты приказал подмести асфальтную площадку перед нашей ротой на улице. Пришлось взять веник и идти на улицу выполнять приказ. Но выполнить его оказалось невозможно. На улице дул не очень сильный, но постоянный противный ветер, который срывал листья с тополей и карагачей росших вокруг казармы. И когда я наметал небольшую кучу в одном углу и выносил её, в это время уже в другом углу противный ветер вновь насыпал почти такую же. Как я не пытался успеть всё убрать – ничего у меня не получалось. Когда я это понял, то у меня на душе стало легче. Пришлось просто, не торопясь махать веником, убивая время и изображая работу. Конечно, мой разум подсказывал мне правильное решение – дождаться окончания ветра и сразу собрать все листья, но мое «очень правильное мнение», к сожалению никого не интересовало. Поэтому я вёл уборку улицы, используя это время для «насыщения организма свежим кислородом». Так я и махал, как говорят в армии «отсюда и до обеда», совмещая пространство и время. Этот характерный пример тупого и бездумного исполнения приказа тогда очень хорошо мне запомнился с  первого курса.

Как-то, ещё с первого курса, сама собой у нас сложилась такая схема: я пишу домой одно письмо в месяц, а мама мне писала чаще, стараясь начинать его писать в субботу вечером, а утром дописывала и отдавала отцу, что бы он опустил его на центральном почтамте, идя на встречу к марочникам. Иногда в это же письмо дописывал отец новости жизни и марочные дела, и получалось, что письмо было сразу от двоих. Один раз в месяц мама делала мне почтовый перевод на 15 рублей. (Это были безумно огромные деньги по тем временам!) Не знаю почему, но все годы, пока я учился, прямо на территории училища было своё небольшое почтовое отделение! Оно было расположено в таком же типовом бараке, как и кафедры, но его весь занимала библиотека с читальным залом. Это было наше любимое место.

Всегда можно было мимоходом зайти и получить деньги почтовым переводом или отправить поздравительную телеграмму. (Именно тогда я узнал от друзей, что на почте существует такая услуга – отправка заранее составленных телеграмм в нужный день. Это было очень удобно в то время, когда приходилось уезжать в Учебный центр или не было возможности отправить вовремя.) На первом курсе нам платили 7.50 рублей, на втором – 10 рублей, а на третьем и четвёртом курсах – по 15 рублей. Практически никогда мы не получали всю сумму полностью. Каждую получку всегда почему-то оказывалось, что у нас в роте недостача: пропадали какие-то полотенца, рвались  наволочки и простыни. И командир роты объявлял о том, что нам всем надо «сброситься» по одному рублю!

Не знаю, как там он вёл арифметику этих дел, но эта сумма очень подозрительно не менялась все годы нашего обучения из месяца в месяц. Я хочу сказать по себе, что за всё время обучения в училище не припомню случая за собой, да и за своими товарищами, чтобы я или кто-то из нас взял домой солдатское полотенце или наволочку. Да это было бы просто смешным! Да и кому это барахло было нужно? Но не знаю, мы не задавали командиру роты лишних вопросов и всегда сдавали деньги. Не хочу подозревать командира роты в каком-то «гнилом» личном обогащении, но когда я уже сам был командиром роты и мне приходилось списывать вещевое имущество роты, то это не вызывало каких-то больших проблем – всё это постельное имущество для списания стоило сущие копейки! (В четвёртой категории!)

Да ещё все годы, пока я учился в училище, у нас была постоянная обязанность подстригаться каждый месяц. Хочешь – не хочешь, а стригись! И это делалось очень просто, хотя у нас была на территории училища парикмахерская, но лишний раз идти туда не хотелось, потому что причёски у нас и так были короткие. Поэтому командир роты, почему-то всегда за несколько дней перед получкой спохватывался и внезапно «прозревая» замечал, что мы все поголовно не стрижены. Он делал очень просто, давая команду «Кругом!» и проходя мимо строя, практически каждому курсанту делая замечание. Это для того, чтобы вдруг кто-то не подумал, что ему не надо подстригаться. Хотя наша причёска была, прямо скажем – не очень! За доставку и отправку специалиста-парикмахера тёти Лёли всегда отвечали «братья Антоновы» – наши каптёры.

Поэтому вечером милейшая женщина «тётя Лёля» (честно говоря, я за все четыре года так и не узнал, как её зовут по имени-отчеству) начинала «свою работу» у нас прямо в роте. В одном из классов вешали зеркало, подключали жужжащую машинку для стрижки и «закипал процесс» поголовного обстригания. Не знаю точно, толи тётя Лёля была крупный «специалист по модельной мужской стрижке», толи просто реально у нас на голове стричь действительно было нечего, но у неё так всегда получалось – две минуты курсант! Даже когда я занимал свою очередь и знал, что передо мной человек 10, то твёрдо был в этом уверен – нужно приходить через двадцать минут! Этот норматив тётя Лёля выполняла прямо как виртуоз, как часы, отсекая минуты. Мне так кажется, что на любом проводимом конкурсе парикмахеров она бы бесспорно заняла бы первое место. Больше время тратилось на замену курсантов на стуле и повязывания простыни на плечах.

А потом – вжик-вжик, два-три движения машинкой и следующий! Иногда стрижка начиналась часов в пять часов, а заканчивалась уже после отбоя. За эту услугу необходимо было заплатить ровно один рубль. Естественно никто платить не хотел, и такая стрижка называлась «под запись». Утром список передавали командиру роты, и с ближайшей получки ему приходилось отдавать. Этот список ещё служил доказательством того, что ты стригся, так как наутро он, проходя мимо строя, всегда находил пару человек, которые как ему казалось, не подстрижены и раздавал им наряды. Но мой отец всегда меня учил относиться к этому спокойно и по-философски – как пришло, так и ушло!

Поэтому мамина помощь всегда была кстати. И этих денег мне вполне хватало, чтобы обеспечивать себя. Жизнь была такая, что особо тратить было некуда; на умывальные принадлежности, тетради, да походы в буфет или в увольнение. Иногда перед серьёзными строевыми смотрами или парадами нас заставляли покупать новые погоны, шевроны и курсовки. Конечно же, обязательно надо было иметь платок, зеркальце и расчёску. Особой нужды в этих предметах у нас каждый день не было, но иметь их было необходимо для проверки на строевых смотрах. Хорошо помню, что однажды в наш магазин привезли кучу носовых платков с разными инициалами, и мы все, прознав про это кинулись выбирать, и я к своему счастью нашёл с ААЕ, который очень долго был со мной в училище. Я его очень берёг и редко им пользовался, поэтому он долго был со мной, уже не помню точно сколько, но два курса это точно.

В конце сентября, начале октября в Алма-Ате наступал период дождей. Город находился в таком необычном месте – на границе степей и пустынь и огромных высоких гор. Все тучи со степей останавливались перед ними, и дожди могли лить с разной интенсивностью целую неделю. Я вырос в таких местах, где долгих дождей никогда не было и я впервые в своей жизни видел такое: сначала дождь идёт сильно, затем вроде стихает, но беспрерывно моросит и идёт «грибной дождь» так, что на улице находится невозможно, то опять усиливается. Он идёт днём и ночью, утром и вечером, а по утрам ещё появляется густой туман, который стоит до двенадцати часов дня. Везде, где я жил раньше, конечно дожди шли, но это было скорее радостью и приносило радость: среди стоявшей жары вдруг начинался дождь, который шёл около часа, затем вновь выходило солнце. От прибившей пыли и чистой зелени, от небольших луж поднимался видимый парок, воздух был свежим и чистым – глядя на всё это, душа просто радовалась!
 
Здесь же всё было по-другому – солнца не было видно целыми неделями, на улице находится и мокнуть не хотелось, все забивались в казарму и сидели по классам. В такие минуты у всех наступала тоска, полевые занятия проходили в ОЗК – в прорезиненном плаще и чулках, чтобы не промокало х/б. Преподаватели тактики сами были в офицерских плащ-накидках, занятия не отменяли и не упрощали: «Война идёт в любую погоду!» –  так объясняли нам. Таким образом, нам закаляли волю и приучали к мысли, что погода не должна быть нам помехой в делах. Опять мы, сидя в казарме мечтали о том, чтобы это время скорей проходило, ожидая покоя и ошибочно надеясь на то, что уж зимой нам будет легче. Но мечты – мечты! Я в это тоскливое настроение доставал письма от родителей и перечитывал их, каждый раз находя в них что-то, раньше может быть не замеченное между строк.

Я вспоминал дом, маму и отца. Как там они? Чем занимаются? Хотя они часто писали мне письма, мне почему-то сначала казалось, что вся жизнь везде во всём мире остановилась с моим поступлением, но потом оказалось, что она у всех идёт по-своему. Мои друзья тоже учатся, как и я, а мама с папой работают, так же как это было и при мне. Я теплотой вспоминал свою маму, которая, оказывается, умела как-то незаметно успевать всё делать по дому: стирать, гладить, шить и штопать, наводить порядок в доме, вкусно готовить – об этом я как-то, до поступления в училище не задумывался. Ведь я, когда жил с ними, практически очень редко помогал ей в каких-то делах по дому, разве что сходить в магазин или что-то помочь в доме по мелочи, а теперь я стал понимать, что это отнимает довольно много времени.

 Мама написала мне, что они взяли собаку – боксёра. Наконец-то сбылась её давняя мечта, она раньше так этого хотела, да всё было не до того. Даже прислали мне его фотографию. И теперь у неё день заполнен заботами о ней. Его возили куда-то в клинику обрезать уши и хвост, делать прививки и ещё что-то. Приходится по утрам и вечерам с ним гулять, она уже познакомилась со всеми «собачниками» в ближайших домах – ведь это особая каста людей. Наметили какую-то программу дрессировки. Мама писала, что я увижу его в отпуске и буду тоже очень рад видеть его добрую улыбку.

Вспоминал отца, его любимую «военную» привычку, которую я ещё помнил с Сары-Озека и можно сказать с детства вырос с ней – он всегда, заходя, домой весело сам себе кричал «Смирно!», так как другие люди говорят, входя в квартиру: «Я пришёл» или «Кто есть дома?» Как это всё было давно и где-то в совсем другом мире. Оказывается, какое это было огромное счастье в моей жизни, когда можно было спокойно присесть или лечь в своей комнате и сидеть часами, никуда не торопясь. Только теперь это становилось понятным. Какими дорогими сейчас казались мне эти неторопливые походы по воскресеньям за марками, когда можно было неспеша пройти по ещё только просыпающемуся утреннему городу, поговорить о чём угодно, помечтать или наметить кое-что в жизни.

Почему-то я ещё хорошо запомнил одну подробность – мой отец не любил свеклу. Как он говорил, что однажды в молодости при каких-то обстоятельствах он её просто наелся на всю жизнь. Поэтому мама если и готовила свёклу дома, то только для себя. Отец даже в знаменитом салате «селёдка под шубой» всегда ел её только понемногу. От этого и я почему-то её не люблю, хотя и говорят, что она очень полезная. У меня же в жизни получилась своя история – я в училище так наелся зажаренного в чёрном масле до самого скелета рыбы-хека, которым кормили нас, что до сих пор её не ем.
 
Так мы сидели дождливой осенью и мечтали наивные, скорее бы дождаться зимы. Как мы жестоко ошибались! В армии легко никогда не бывает, особенно на первом курсе.  В училище было правило – за плац всегда отвечает первый курс, половина нашей роты, половина первой. Никакой скидки на то, что у нас в роте наполовину меньше взводов – не было. А плац у нас был знатный – такой, какой и должен быть в кузнице офицеров мотострелков, самый большой в Алма-Ате. На нём даже, из-за его размеров  всегда проводили гарнизонные тренировки к парадам. Здесь помещались все коробки парадных расчётов как на настоящей площади в центре города. Поэтому чистка плаца превращалась в огромную проблему, когда начинал идти снег. Мало сказать того, я в своей жизни, вообще, никогда не представлял того, что из снега можно нагрести сугробы высотой в два этажа.
 
Особенностью чистки было то, что если он шёл ночью, его необходимо было начинать чистить до подъёма, чтобы его не затоптали старшекурсники, которые выбегут на зарядку. Нас поднимали за час-полтора до подъема, и мы совершенно сонные разбирали лопаты, скребки и шли в темноте на плац. Сержанты уже к этому времени всю территорию плаца делили между собой на участки, и каждому взводу доставался конкретный участок. Дальше командиры отделений делили его на три части (три отделения) и мы, посчитав количество людей в отделении, уже каждый получали свой персональный участок, на котором необходимо было совершать подвиг и свой воинский долг. Много раз так бывало, что снег шёл и не прекращался идти, а мы уже начинали его чистить. Почему-то эти моменты хорошо остались в моей памяти: тёмная ночь, еле видимый свет фонарей освещающих плац из-за кружащихся и падающих снежинок и я налегающий на скребок. Прочистив набольшую площадку оглядываясь назад было видно, как новый выпавший снег вновь её заносит.  Но работа в армии никогда не прекращалась из-за такой ерунды – как идущий и непрекращающийся снег. Логика здесь была железной – чистить надо всегда, потом будет меньше и легче чистить.

Ширина участка получалась разной, метра по два-три, а длина была величиной постоянной – метров 100, до конца забора. Каждый чистил свой участок, но хорошо когда был рядом хороший друг – тогда и работа шла веселей. Те, кто друзей не имели «умирали в одиночку» и им никто помогать не хотел. Мы всегда становились рядом с Сашкой Близнюком, моим земляком по Донбассу. Кольнуха делил на всех нас, курсантов отделения по-братски, но сам как командир отделения помогал нам, поэтому мы (с его помощью) со своей задачей справлялись всегда пораньше других. Слово пораньше, конечно было условным – кидать снег надо было, когда час, а когда и больше. А самым главным в работе это был финал – снег, который сгребали к забору, необходимо было перебросить через него.

Он представлял собой ажурную решётку из стальной арматуры высотой метра два с половиной. Сначала снег кидали сквозь него, затем, когда сугроб становился уже высотой с забор, его утрамбовывали и начинали набрасывать наверх. Это напоминало мне кадры кинохроники, которые я видел где-то раньше – таким способом рыли Каракумский и Беломорско-балтийский канал, а в годы войны противотанковые рвы. Приходилось одним кидать снег снизу, а другим, забравшись на сугроб откидывать его ещё дальше, потому что на плацу не должно было остаться ни одной снежинки. Такая работа уже была нашей общей работой всего отделения, когда все сгребали снег к забору и уже не было возможности перебросить его через забор. К ней все дружно приступали с азартом, на всеобщем дыхании и порыве, подгоняя друг друга в предвкушении того, что это уже последний рывок – и всё скоро закончится для нас (по крайней мере, на сегодня). А завтра, если всё может начаться вновь, то это уже будет потом.

Когда я впервые взглянул и оценил, какое количество снега мы перекидали за несколько дней, по высоте огромного сугроба, то я сразу поверил в армейскую пословицу: «Два солдата из стройбата – заменяют экскаватор!» А ещё я понял для себя то, что тайна египетских пирамид, которая волнует всё человечество уже много веков, совсем не тайна. Если дружно навалиться всей толпой, то можно и не такую пирамиду отгрохать – дайте только время!

Если же старшекурсники успевали утрамбовать снег, то его сначала приходилось отскребать лопатой от асфальта, и это было сложнее и дольше по времени, чем чистить свежий пушистый и нетронутый снег. Поэтому его всегда старались начинать чистить ещё до подъёма. Эти чистки листьев и снега не давали нам скучать весь первый курс. Времени на тоску и на какую-нибудь ерунду не было, может быть это и было хорошо, так как времени сесть о чём-то подумать, поразмыслить было немного. Эта постоянная озабоченность и озадаченность чем-то, какими-то проблемами может быть, и спасала нас в первое время от жалости к себе и приучала нас к преодолению разных армейских трудностей. Со временем, выполняя одну и туже работу, приходило умение, появлялась «солдатская смекалка», вырабатывались навыки, и работа стала занимать меньше времени. К ней уже относились как к необходимости, и приходило понимание того, чем быстрее её сделаешь, тем быстрее появится свободное время, которое можно было использовать по своему усмотрению.

Хорошо помню, что умение дружно работать в коллективе быстро воспитывалось у людей «народными и доступными методами». Несколько раз хитрые суворовцы пытались увильнуть от выполнения общей работы. На первый раз этих некоторых «хитрых» предупредили сержанты и сами суворовцы, а так же наш актив из десятиклассников. Многие поняли, но нашлись и «непонятливые». Когда это вновь повторилось, сержанты, коротко посовещавшись между собой, разделили их работу на всех оставшихся и объявили – вечером будет серьёзный «воспитательный разговор», и явка всего взвода строго обязательна. Как сейчас помню, это был обычный осенний день, как день, но в воздухе витал и ощущался какой-то невидимый дух ожидания вечера, как это обычно бывает «затишье перед бурей». Бурей наболевшего и ждущего выхода народного гнева.
 
Никто об этом не говорил, но все знали – сегодня что-то будет. Никто не хотел общаться с теми людьми, с которыми будет разговор так, как будто им объявили бойкот. Они тоже сразу поняли, что между ними и нами как бы пролегла невидимая граница, полоса отчуждения, но не догадывались о том, что будет вечером, а им об этом никто не хотел говорить. Вечером, как обычно прошла вечерняя поверка, офицер ушёл, многие с нашего взвода не ложились, а все собрались в комнате для чистки обуви. Это было нашим постоянным местом «разъяснительных бесед» все четыре курса. Начался стихийный митинг, здесь собрались все: сержанты роты, все авторитетные солдаты и суворовцы других взводов и мы, кроме тех о ком говорили.
 
После выработки единого общего понятия о том, что теперь все в роте равны и должны выполнять одинаково все работы и никаких льгот у кадетов и солдат из-за того, что они больше других «ходили в сапогах» – нет, позвали «непонятливых». Когда они вошли в комнату, их втолкнули в круг, вновь плотно сомкнувшись – вот тут-то они сразу поняли, что сейчас с ними будет неприятный для них тяжёлый разговор. Сержанты чётко, в присутствии всех нас (а нас плотно набилось в комнату человек 30-40) громко озвучили и предъявили претензии к ним. Они обречённо обведя всех нас глазами, и не найдя в них никакой поддержки, сразу поняли, чем для них сегодня закончится вечер.
 
Сержанты перед этим нас всех строго предупредили, чтобы мы не били их по лицу и не ногами. Они опять по привычке попытались начать «качать свои права», но теперь их уже никто не слушал, наш гнев обрушился на них со всех сторон. Я умышленно не называю фамилии, потому что потом они стали хорошими курсантами и нормальными товарищами, и видимо такой урок жизни для них не прошёл даром. Гордыня это дело хорошее, но надо и знать меру! Да, конечно я должен это признать суворовское училище серьёзный жизненный этап – «детство в сапогах» и мы всегда уважали суворовцев за это, но теперь условия и правила игры изменились и все стали равными, и надо было к этому привыкнуть. Видимо, не у всех это получалось сразу.
 
Такой серьёзный коллективный разговор меня тогда очень здорово впечатлил – оказывается влияние коллектива на человека очень значительно и невозможно себя противопоставлять всему коллективу. Ведь если ты ешь, пьёшь, живёшь с ними, круглые сутки общаешься и показывать всем то, что ты какой-то особенный – нехорошо, как-то это не по-товарищески. Может быть, где-нибудь в институте или в техникуме с этим бы смирились или занимались долгой воспитательной работой. Ведь студенты живут дома и приходят в институт только на занятия. Здесь же в училище ты был на виду у всех – все 24 часа в сутки и приходилось выполнять огромное количество работ в одиночку, в группе и с взводом.

Да мало у кого может возникнуть желание испытать такую беседу на себе. Всё это и было сдерживающим фактором и мысль как-нибудь хитро «откосить» или не принять участие в совместной работе, когда привлекаются все, как-то и у меня никогда не появлялась. Потому что главное в жизни совсем не то, что тебе могут объявить взыскание, а то, что с тобой могут «просто дружно поговорить» твои товарищи вечером в отдельном кабинете, если ты выбиваешься из коллектива. Прямо скажем, такие разговоры были редки и, как правило, многие из нас хорошо понимали ситуацию, когда она накалялась, и не доводили дело до разборок в комнате для чистки обуви.
 
Осень и зима – это были самые тяжёлые времена в бытовом плане. Осень закончилась тем, что с ноября мы переходили на зимнюю форму одежды. Нам выдали вместо х/б – полушерстяное обмундирование, оно было теплее и зимнее бельё – тонкое и толстое, с начёсом. Такая одежда позволяла даже при температуре воздуха около нуля находиться на улице довольно долгое время. На занятия, завтрак, обед и ужин мы ходили без шинелей, хотя и на улице лежал снег. Большое дело ещё было в том, что мы все были молодые, здоровые, а так же в том, что никто из нас не хотел признаваться, что ему холодно, чтобы не вызывать насмешек от товарищей. Конечно, на общих построениях училища мы всегда были в шинелях, да и на вечернюю поверку тоже выходили в них. А на всех полевых занятиях поверх них надевали снаряжение и ОЗК.
 
Долгожданное ожидание первого нашего праздника седьмого ноября в стенах училища наконец-то пришло! Мы все ожидали чего-то грандиозного и  необычного, ведь по плану праздника мы должны были стоять в оцеплении возле площади, на которой стоял Дом правительства. Она со временем стала называться старой и на ней мы отходили парады всех курсов до лета перед нашим четвёртым курсом, когда к 60-летию Казахстана была сделана новая площадь и новое здание правительства. И она получила название – Новая площадь. Вот на ней стали проводить все последующие парады и торжества. Но на «нашей», так родной нам старой площади, был наш выпуск и вручение дипломов. Так вот нас всех, практически всё училище седьмого ноября вывезли в город. Здесь были и коробки парадных расчётов, запасные и просто резерв, а так же мы первокурсники, которых расставили вдоль дороги, по которой пойдут парадные расчёты после прохождения площади.

Мы стояли через одного с солдатами-милиционерами, по две стороны улицы. Вокруг нас ходили и просто стояли в ожидании праздника радостные гражданские люди. В воздухе витало какое-то ощущение чего-то необычного, гремела громкая и патриотическая музыка, и от этого всего у нас поднималось настроение. Мы тоже стояли в оцеплении радостно оглядываясь по сторонам, дожидаясь начала парада и демонстрации. Я вспомнил, как я ходил на такие праздники раньше, в разных городах и в каждом из них было что-то своё необычное, что оставалось в памяти. А здесь я отчётливо понял, что впервые в своей жизни не иду на праздник, а стою на нём. Почему-то эта забавная мысль поразила меня своей «глубиной», ведь я как какой-то большой человек стою (хоть и не на трибуне), а все идут мимо меня. После прохождения парада и демонстрации трудящихся, по окончанию всего мы вновь загрузились в машины и поехали в училище на праздничный обед. Вот так просто всё и закончилось. Кого-то отпустили в увольнение, а у всех остальных был просто выходной день.
 
Я не помню точно сейчас или на праздник седьмого ноября или раньше я пошёл в первое моё самостоятельное увольнение. Надо пояснить, что увольнения у нас были нечасты. Всегда для этого находились какие-то причины: то мы дежурный взвод, толи стоим или заступаем в наряд, или просто за двойки. А ещё у нашего командира роты был любимый трюк, который он очень любил и неоднократно проворачивал его для поддержания эффекта, что он «очень великая фигура». Если курсант «залётчик» всё-таки попадал в списки увольняемых (а ведь он лично сам его подписывал и каждую увольнительную тоже!) он тоже, как и все становился в строй для проверки. Командир роты долго придирчиво осматривал у каждого курсанта внешний вид, давая время для устранения недостатков.

И уже когда у всех всё было в порядке, и он приступал к самому радостному – выдаче увольнительных, он как бы внезапно «прозревал и вспоминал» и тут же при всех громко и нараспев произносил: «Това-а-арищ курсант! А вы куда собрались? Вам ещё рано! Вам необходимо ещё подумать над своим поведением!» И тут же на глазах у всех рвал увольнительную записку! Это всегда был эффектный «облом»! Но со временем мы уже привыкли и к этому хитрому ходу. Видимо командир роты, я так понимаю, не был совсем дураком – ведь он мог просто вычеркнуть «залётчиков» из списка заранее. Но не делал этого, видимо ему это было очень необходимо для создания собственного имиджа «властителя наших судеб», упоения властью и повышения уровня собственной значимости.
   
Как-то пару раз на первом курсе я попадал вместе с Сашкой Аксёновым и ходил вместе с ним к нему домой. А в этот раз как-то так получилось, что я попал один. Особо я не рвался, так что мне очень надо в город, просто записался и всё так удачно сложилось, одно к одному. Что делать? Я решил, что просто съезжу в город, пройдусь по его улицам и осмотрюсь. Города я совсем не знал, но уже представлял, что в центре его есть парк имени 28 героев-панфиловцев и площадь, где были парады. По моей просьбе Сашка Аксёнов на простом тетрадном листке бумаги нарисовал мне схему города, где пометил основные центральные улицы и районы города с названиями. Почему-то я очень хорошо с того времени запомнил её в голове, видимо тут сыграли свою роль и сказались все эти переезды в детстве из города в город. Так и врезались на всю жизнь в память названия районов Алма-Аты: ВАЗ (остановка, где надо было делать пересадку, чтобы доехать в училище), ВДНХ, «Казахфильм», автовокзал (пока я учился, он был в центре, только потом построили новый на окраине), микрорайоны.
 
Так вот я, чтобы потратить время увольнения с пользой для дела, решил найти магазин «Кругозор», адрес которого я узнал давно, ещё только когда собирался ехать поступать в Алма-Ату. Это был по моим сведениям единственный магазин в городе, где продавались марки. Сашка Аксёнов примерно указал район, где он должен был, по его расчётам находится, и я поехал искать. Так я, не спеша, читая надписи на улицах и спрашивая у прохожих, незаметно вышел к магазину. Он располагался далеко в стороне от центра на тихой и даже немного глухой улице. Магазинчик был совсем небольшой, даже меньше чем у нас в Чимкенте и в нём торговали разной всячиной, кроме марок: пластинками, значками, журналами и газетами.

 А самих марок было не очень много. И это меня сильно разочаровало, почему-то мне казалось, что уж в Алма-Ате, в столице Казахстана всё должно быть намного лучше, чем в других городах. Продавщица мне пояснила, что все филателисты города собираются совсем в другом месте в определённое время и там надо искать председателя общества. Причём летом у них одно место сбора, а сейчас зимой – другое. И я понял, что всё это для меня, гиблое дело. Ведь я не смогу как Чимкенте каждое воскресенье ходить туда, потому что я сам не знаю, что будет со мной даже завтра, а не то, что в следующее воскресенье. И с того времени махнул на это рукой. Но я был и этим доволен, наконец-то в этом вопросе для меня всё прояснилось и больше не надо было мучиться с неопределённостью, чего я страшно не люблю.

Так я, выполнив поставленную самому себе задачу так же не спеша, поехал обратно в училище, вернувшись намного раньше срока увольнительной. А для себя я сделал такой вывод – нет никакой особой необходимости так рваться в город, ведь он мне чужой и болтаться в нём просто так особой радости не доставляет. Ещё очень часто вовремя моего обучения приходил условный сигнал «Мороз», который всем курсантам был очень понятным – отмена всех увольнений в воинских частях в связи с всякими событиями. Толи в Алма-Ату какая-то иностранная делегация приезжает, толи эпидемия гриппа, толи ещё что-то совсем необъяснимое. По этому сигналу никого в город не отпускали, и многие местные курсанты сразу просто начинали «умирать». А мне всё это было как-то всегда всё равно – можно спокойно учиться и если выдаётся такая возможность, просто отдыхать где-нибудь на улице или в казарме.


        АЛМА-АТА. ПЕРВЫЙ КУРС. ЗИМА. КАФЕДРА ОГНЕВОЙ
           ПОДГОТОВКИ. ПЕРВЫЙ НОВЫЙ ГОД В КАЗАРМЕ.

Особенно мы не любили политические политинформации и вечернюю воспитательную работу, когда её проводил наш командир роты. Это случалось довольно редко – 1-2 раза в месяц, но всегда это были незабываемые моменты. Всё это происходило в деревянном фойе, рядом с дневальным по роте. Мы все брали свои стулья, которые стояли возле наших кроватей и рассаживались обязательно ровными рядами. (Ротный за этим строго следил!) Причём сидеть всё отделение должно было обязательно рядом со своим командиром отделения или в одном ряду. Мы все сразу обратили внимание на своеобразную манеру и стиль командира роты проводить такие собрания, что затем и я неоднократно замечал это за собой в работе с солдатами.

Он никогда не объявлял наряды курсанту просто так, всегда они были «обоснованы». А найти в армии обоснование – проще простого. Например, он вдруг при проведении информации подавал неожиданно команду: «Второе отделение такого-то взвода встать!» Если вдруг, какой-нибудь курсант вставал далеко от командира отделения, то он спокойным голосом, не меняя интонации, объявлял наряд и добавлял: «Старшина роты – запиши!» И так за время политинформации всегда находилось несколько человек из тех, кто вдруг случайно «приспал немножко», или вдруг не смог повторить то, что он говорил. Все его лекции, независимо от любой темы сводились к учёбе и дисциплине в роте. Я даже не могу припомнить хоть одну какую-нибудь толковую и интересную тему его занятий. Это было просто как «разбор полётов» за неделю или две. При этом если он называл фамилию, то курсант должен был встать, причём он добивался, чтобы курсант не просто вставал, а именно вскакивал (как он учил, цитирую – так как будто ему иголкой кольнули в одно известное место!) Если курсант вставал медленно или немного запаздывал, то он ему не разрешал садиться, и он оставался стоять до конца его выступления. Но это всё же было лучше, чем бы он объявил наряд.

Итого за его лекцию таких «нарядчиков» и «столбиков» набегало до десятка, поэтому наряд по роте на ближайшие 3-4 дня всегда оказывался  заполненным. Из-за этого на его поучительных лекциях расслабляться было нельзя, если только ты не хотел попасть в наряд. Свою манеру проводить занятия таким образом он не менял все четыре года и это так въелось в нас за годы учёбы, что я многое из его «воспитательных выходок» применял и сам в своей службе будучи взводным, ротным, комбатом и даже заместителем командира части. Но при всём таком обилии наказаний и всей своей (немного напускной) строгости мы с годами стали замечать, уже оценивая его как офицера, что он при всём этом всё-таки любил нас своей какой-то особой любовью. Как любят больших, непутёвых и шаловливых детей. Почему-то мы сразу заметили одну вещь – он никогда не приводил в исполнение взыскания, наложенные на нас другими офицерами, а просто сурово выражал своё недовольство перед строем. Когда он нас за это ругал, то мы уже все знали, что этим всё и окончится. Не скрою, чем мы уже на третьем-четвёртом курсе умело пользовались.

Гораздо с большей любовью мы любили политинформации нашего «комсомольца» – на первых курсах у нас в батальоне была такая должность, ст. л-та Нефёдова. Почему-то он был постарше всех наших взводных в роте, и как-то так умело беседовал с курсантами, не теряя своего авторитета, что все любили его просто как офицера. Очень жалко, что на третьем курсе его куда-то перевели и я больше о нём ничего не слышал. Вот он проводил свои занятия толково – я до сих пор помню, что именно от него я узнал много интересного про создание училища и маршала И. С. Конева. Оказывается наше училище АВОКУ – носит его имя! А напротив входа в нашу столовую давно стоял его огромный гранитный памятник, на который мы почему-то как-то мало обращали внимания.

 Я что-то слышал про него из исторических фильмов и мемуаров-воспоминаний. Но кем был этот человек, чем он командовал, помнил плохо. А вот сейчас на первом курсе я узнал, что это был настоящий военный-герой, начиная ещё с Гражданской войны. А в Великую Отечественную войну командовал самыми боевыми фронтами: Западным, Калининским (защищая Москву в тяжёлое время), Степным и в конце войны 1-м и 2-м Украинскими, которые брали Берлин. И после войны у него ещё было много должностей: командовал Сухопутными войсками, был 1-м заместителем министра обороны, командующим ГСВГ и Объединёнными Вооружёнными силами государств – Участников Варшавского договора. Легендарная личность. Вот это биография – на десять человек хватит! Практически он воевал с первого дня войны всегда на самых трудных участках и поэтому его хорошо знал и доверял Георгий Константинович Жуков. Прожить такую жизнь было не стыдно и хорошо, что наше училище носит такое звание – имени И.С. Конева! Значит и мы должны быть достойны этого и быть такими же, похожими на него командирами.

Вот тогда я понял, почему мой отец всегда настаивал на мотострелковом военном училище, он просто говорил – будешь командиром! А я тогда плохо понимал всю «глубину» и смысл этого выражения. Что же это значит, артиллерист – выходит не командир? А как же все другие офицеры, какая между ними разница? Выяснилось, что все офицеры являются командирами, но среди всех многих военных офицерских профессий есть одна, которая важнее всех! Это офицер – мотострелок! Теперь мне хорошо стало понятно, что мотострелковый офицер всегда старший – и именно он организатор боя, а все остальные рода войск ему приданы, выполняют его задачи и действуют по его команде. Мотострелковый офицер не может подчинятся всем другим, потому что он сам всегда самый главный! Оказалось, что между офицерами огромная и понятная разница!

Так вот оно что выходит, значит теперь понятно, о каком командире говорил отец и что он вкладывал в слово командир-мотострелок! И вот теперь мне чётко стало ясно, куда же я попал! И вот почему к нам такая высокая требовательность с первых минут! Вот оказывается, какая важная вещь стала мне понятна – ведь мотострелковые войска это основа всех Сухопутных войск, а значит и всей армии! Невиданная гордость за себя и всех мотострелков нашей страны сразу вселилась в наши ещё совсем юные и зелёные головы первокурсников. Значит вот так – с сегодняшнего дня – мы всегда на голову (а то и на три головы) выше всех остальных! Так и надо нам держаться по жизни! Мы – мотострелки! И это звучит гордо!!! А не какие-нибудь вам там разные замухрышки вроде химиков, сапёров или всех других вместе взятых, сколько бы их не было…
 
Рассказывая о трудностях первого года и особенно начала обучения необходимо сказать, что были у нас любимые кафедры. Это кафедры огневой подготовки и устройства боевых машин. Занятия на них шли все четыре года, начиная с первого. Кафедра огневой была любима нами за то, что там всегда было интересно. Все занятия были связаны с чем-то серьёзным – оружием, были наглядными и практичными. Я заметил за собой и за другими курсантами такую удивительную вещь – никого из нас не надо было заставлять что-то учить по огневой, мы все сами рвались к знаниям! На занятиях все писали, что-то себе помечали, самостоятельно делали отдельные блокнотики для тех времен, когда станем офицерами.

А тот, кто пропускал занятия по разным причинам всегда интересовался тем, что же сегодня проходили и брал конспект у друзей. Прямо скажу по себе – такого рвения и интереса у нас не вызывала ни одна кафедра. Наше училище было мотострелковым и готовило командиров, которым подчинялись все остальные рода войск и поэтому нам всегда, все четыре года втолковывали – мы должны знать всё! Не только то вооружение которое есть у мотострелков, а и всю артиллерию с миномётами, их возможности, все танки и многое другое. А учили нас всегда серьёзно. Только потом намного позже я понял, что так много всего разного учат только в наших училищах.
 
На первом курсе мы изучали стрелковое вооружение и боеприпасы. Занятия-лекции проходили в здании огневой подготовки, которое уже тогда было охраняемым ночью часовым и сигнализацией. Впервые попав туда на занятия, я хоть и был частично знаком с оружием, так как занимался стрельбой, и отец часто приносил в Сары-Озеке домой свой пистолет ПМ почистить и я ему помогал, да и в Чимкентской школе «Пистолет» – наш преподаватель по НВП, многое нам показывал, был просто поражён обилию всего, что увидел. На стенах в кабинетах находились макеты всех боеприпасов, их было так много, что просто разбегались глаза: разных калибров, назначений, форм. 

Там было всё, начиная от пистолетных, автоматных, пулемётных, гранатомётных, крупнокалиберных от пушек, безоткатных орудий, а вдоль стен стояли снаряды от всего, что только можно было себе представить: танков, гаубиц, миномётов.  В классах не было свободного места на стенах от плакатов, макетов и стендов с разрезами и отдельными частями вооружения. Я до этого, пока не попал туда, не представлял себе, сколько же всего делается у нас в стране разных видов оружия и боеприпасов к ним. Занятия всегда вели преподаватели, которые были закреплены за нами все четыре года, поэтому мы всегда ждали этих занятий с нетерпением, потому что узнавали от них действительно много интересного.

Второй класс на кафедре был стрелкового оружия – это был просто «музей вооружения». Там нам показали всё – пистолеты разных марок: ПМ, АПС, наган, ТТ, автоматы всех видов: АКМ, АК-74, АКС, ППШ, АК-47, а так же винтовки, пулемёты, гранатомёты. Мы учили всё – назначение, устройство, дальность стрельбы, сборку-разборку, приёмы и правила стрельбы из разных положений. Каждый раз, взяв в руки оружие, почувствовав его вес, холод металла – чувствовалась какая-то внутренняя гордость за себя, за то, что я всё-таки поступил правильно – раз выбрал для себя такую профессию. Оружие в училище просто везде окружало нас, начиная с первого курса повседневно: на занятиях, полевых выходах и в караулах. Оно становилось для нас таким же обычным предметом как сапоги, носовой платок, зубная щётка, к нему просто привыкали.
 
Столько разного оружия собранного в одном месте я никогда раньше (да и позже тоже) не видел. Это было всем интересно, мы как малые дети всё трогали, вертели, крутили, примеривали к себе. За время обучения не осталось ничего из стрелкового оружия, чего мы не учили и не стреляли, выполняя разные упражнения. Удивительное взаимодействие деталей и механизмов оружия удивляло, завораживало и вызывало у нас неподдельный интерес. Мы стремились всё узнать и понять, сами понимая, что именно это нам и понадобится в жизни. Это и позволяло нашим преподавателям нас качественно учить, так как заставлять кого-то тренировать нормативы по сборке и разборке разных видов оружия, было не нужно – все и так сами к этому рвались. Всегда возле оружия была очередь из желающих его самому разобрать, изучить и собрать. И я не могу привести хотя бы одного примера из числа курсантов, которым было бы это не интересно или кого-то у кого были двойки по матчасти.

На кафедре был ещё один корпус, рядом с пистолетным тиром, который был по дороге в баню. Все занятия там всегда проводил с нами наш бессменный подполковник Тейкин. (Между собой мы все его звали подполковник КПВТейкин, от названия пулемёта КПВТ!) Там стояли настоящие учебные отдельные башни от БМП-1 с полным комплектом вооружения для изучения: механизмом заряжания, прицелами и приборами наведения пушки, пулемёта и ПТУРСа. А так же всё крупное вооружение: СПГ (безоткатное орудие), АГС (автоматический гранатомёт), пулемёты КПВТ с БТРов. Всё это находилось в классах было доступно и понятно нам для изучения. Все занятия в этом классе, кроме того, что были интересными, и мы все это хорошо понимали, были очень нужными для нас – ведь это основа для офицера мотострелка.
 
Очень мы любили стрельбы в тире с пистолета, а они сразу начались с первого курса. Почему-то они всегда были после обеда и это всегда было праздником для нас. В нашей комнате для хранения оружия, прямо в роте в специальном железном сейфе хранилось около 20 пистолетов ПМ, поэтому на стрельбу их всегда нам на всех хватало. Главной проблемой была их чистка после стрельб, но хитрый старшина поступал мудро – делил их на все взвода, а сержанты на отделения, поэтому каждому курсанту доставался только маленький кусочек или несколько деталей. В итоге всё получалось очень быстро. Сразу после обеда по графику, взвод за взводом мы приходили туда и выполняли упражнения. Какие только стрельбы с пистолета мы в тире не стреляли! Это были и на очки по грудной мишени с кругами и по ростовым мишеням на поражение с места днём и ночью, а на последних курсах и с ходу, перемещаясь как в бою. Могу честно сказать, что патронов нам на это дело не жалели – за четыре года я настрелялся с пистолета ПМ, как говорится «до полного насыщения».
 
Одновременно рядом с тиром стояла машина-тренажёр, которой заведовал прапорщик. В тёплой будке у неё был смонтирован электронный тренажёр пусков ПТУРСа. Это сейчас напоминает детскую игру-стрелялку в которые сегодня играют все дети на компьютерах. Каждый из нас обязан был в месяц на этом тренажёре сделать 50 пусков, а в специальном журнале вели постоянный учёт этого дела. Сколько мы стреляли, никто никогда точно не подсчитывал – стреляй и стреляй, тренируйся, всё равно запишут норму – 50 пусков. Дело в том, что я учился на БМП-1, где был установлен ПТУРС первого поколения «Малютка», совсем не совершенный по нынешним временам. Там после его пуска необходимо было обязательно, с помощью специального пульта, ручкой удерживать его на траектории полёта, постоянно совмещая три точки: прицел, цель и трассер снаряда. Из-за этого добиться попадания в стоячую мишень ещё было можно, а в движущуюся – очень трудно.  Хорошо, что на БМП-2 уже поставили ПТУР «Фагот», второго поколения, где надо было только просто держать цель прицелом, а снаряд уже сам подстраивался в полёте, это кардинально меняет всё дело!

Но самыми любимыми были выезды в учебный центр. После лекционных и практических занятий по оружию в классах всегда планировались выезды на стрельбы. Первые занятия, пока мы к ним не привыкли, казались нам трудными, сложными, но интересными. Со временем, мы их так сильно полюбили, потому что это уже доставляло нам удовольствие. Это сам выезд в учебный центр и  связанная с этим смена обстановки, более простой быт, необъятные просторы, свежий воздух свободы.

 В училище ты зажат казармой, кафедрами, границами училища, скученностью – везде тебя окружают курсанты, а здесь… Обычно выезды были двумя взводами, реже целой ротой. Стрельбище занимало очень много места: начиная с тира, мест для стрельбы отделением, с боевых машин из десантного отделения («восьмёрка», потому что боевая машина ездила по такой траектории, что бы была возможность стрелять двумя бортами). Затем стрелковое поле – там стреляли из АК, РПК, ПК, СВД и гранатомётов, далее дорожки для стрельбы с БТР и самое главное, основа всего – огромная вышка и сразу шесть  дорожек для стрельбы с БМП и танков. На первом этаже огромной вышки в специальных боксах, которые были слева и справа стояли ещё шесть БМП на качалках, хотя места ещё было предостаточно (ТОК танковый огневой городок), имитирующие движение, на них отрабатывали все нормативы, стрельбы и тренировались в слаженности экипажа.
 
Сколько учебного времени мы провели на всём этом – не знаю, но мы стреляли из всех видов оружия и боевых машин днём и ночью так много, что к четвёртому курсу могли, мне так кажется – что любой курсант стрелял только на пятёрку. Патронов и снарядов в то время на нас не жалели. На первом курсе мы начали стрелять с пистолета и автомата, перед этим нас очень долго заставляли выучить наизусть все меры безопасности. Позже я убедился, что это не маловажный элемент при проведении стрельб. Ведь руководитель стрельбы не всегда может увидеть нарушение – тут главное собственное осознание своей ответственности и самостоятельный контроль.
 
Хорошо помню первые стрельбы из автомата по мишеням. Я очень хорошо был подготовлен теоретически и окрылён своей стрельбой перед присягой, поэтому ждал этого события с особым нетерпением. Мы всей ротой выехали на полигон в конце осени, когда стояла хорошая солнечная погода. Вся степь была уже песчано-жёлтой и на её фоне тёмные мишени были хорошо видны. Начали, правда, опять с тира, где стреляли перед присягой. Отстрелявшись одиночными выстрелами по мишеням с очками на допуск для выполнения следующего упражнения, мы перешли на другое учебное место. Стреляли сразу по четыре человека, по появляющимся мишеням, теперь короткими очередями. Когда я увидел, что мишени стали появляться – я аккуратно прицелился, сделал ровную мушку и, затаив дыхание крепко уперев автомат в плечо, нажал на спусковой крючок.

 Хорошо запомнилось это лёгкое подрагивание автомата в руках, когда ведёшь огонь очередями и долгие секунды, когда видишь как мишень медленно, неохотно, начинает послушно опускаться после выстрелов. Я отстрелял на отлично, сбив все появившиеся мишени. Это были самые яркие, радостные и запоминающиеся моменты от обучения на первом курсе. Потом с годами на следующих курсах впечатления от этого как-то улеглись, я осознал, что эта стрельба была просто ерундой. Сколько ещё мне пришлось стрелять из автомата: днём, ночью (с помощью насадок и ночных прицелов), с БМП и БТР из бойниц и поверх бортов, отделением и взводом по вертолётам и низколетящим самолётам. Но те первые стрельбы на первом курсе очень хорошо врезались мне в память. Потому что после них наступило такое чувство уверенности (спасибо политработникам), что и мы теперь, если что случится, тоже сможем убивать врагов нашей Родины.
 
У меня и многих курсантов наступило такое необъяснимое чувство своей полноценности, необходимости и превосходства над другими, такими же семнадцатилетними гражданскими пацанами, которым этого не дано. Можно прямо сказать, что после этих первых стрельб мы как-то по-особенному стали относиться к своим автоматам и вообще к оружию. Из бездушного куска железа и дерева оно превратилось как бы в живой и одушевлённый предмет, осознав своё предназначение и мощь. Лично я стал как-то, по-особенному относится к нему, не допуская небрежности, оберегая его от ударов и всегда стараясь, если есть такая возможность его почистить так, чтобы оно «блестело».

Вторым ярким и запоминающимся событием на первом курсе, по кафедре огневой подготовки было – это метание ручных осколочных гранат РГД-5 и РГ-42. К этому серьёзному событию нас готовили целенаправленно. Сначала мы изучили их устройство и принцип работы. Затем долго бросали имитационные гранаты в училище перед тиром, нарабатывая навык в броске, а уж потом поехали в учебный центр метать настоящие. Надо пояснить, что только мотострелковые подразделения по курсу стрельб метают гранаты «как положено» в бою по их названию – наступательные, с ходу в чистой и ровной степи!

 А все остальные рода войск метают гранаты из укрытия – бросив гранату, сразу прячутся в окоп, чтобы «вдруг что-нибудь не случилось». Это только потом я на это обратил внимание. Но тогда мы ничего другого для себя и не представляли – только как метать их наступательном в бою, раз они называются наступательные! Поэтому и бросок должен быть «толковым», чётким по траектории полёта и как только можно далёким – каждый должен был точно знать расстояние на местности, на которое он способен бросить гранату. Ведь тут всё строилось на том, что разлёт осколков от гранаты был 25 метров, и поэтому каждому необходимо было постараться бросить её как можно дальше.

Конечно, опять первым был л-нт Прохоров, наш командир взвода. Он надел обязательную здесь каску, противогаз, взял автомат и на наших глазах очень ловко и далеко бросил гранату, тут же «закрылся» как надо, чтобы случайный осколок не поранил его самого. И уже вслед за ним и мы «пошли в атаку». Бросали гранаты мы по одному, все остальные курсанты стояли сзади метрах в пятидесяти и видели, как действуют бросающие. После каждого броска земля содрогалась, вселяя в тебя адреналин и чувство тревоги – а смогу ли я? Когда я впервые взял в руки настоящую боевую гранату, отливающую матовым зелёным цветом, почувствовал её тяжесть, а другой рукой ввернул в неё запал, в душе у меня возникло такое чувство как в детстве, когда я стоял у края обрыва и необходимо было прыгать вниз.

Внутри появился какой-то холодок и мелкая неприятная дрожь в руках. Конечно, я уже метал учебные гранаты и верил в то, что у меня, как и у других курсантов, должно всё получиться, но тревога и волнение всё же были сильные. Но всё прошло хорошо. Я, как мне показалось, бросил гранату лучше всех, а на сердце сразу стало легко и весело. Все, кто уже выполнил упражнение, не могли сдерживать своих эмоций, обменивались впечатлениями и с каким-то чувством превосходства смотрели на тех, кто ещё не метал, и стояли сосредоточенные и погруженные в свои мысли.
 
После метания боевых гранат, как и после первых стрельб из автомата мы как бы поднялись на очередную ступеньку в своём развитии, и перешли невидимую черту отделяющих нас от зелёных новобранцев к настоящим курсантам или мужчинам. Самое главное, что я заметил за собой и за всеми другими моими друзьями, что именно после этих событий все как-то стали старше и серьёзнее. Вероятно осознавая тот факт, что именно вот этим нам и придётся заниматься всю свою жизнь, пока будем служить в войсках. Кажется, у всех сразу улетучились детские мысли о том, что мы ещё маленькие или молодые и надежды о том, что будем учиться, как наши друзья-студенты в гражданских ВУЗах. Это событие всех как-то враз «отрезвило» и заставило по-новому взглянуть на свою жизнь. Я даже Лёхе Долеву на эту тему написал огромную статью в ротную газету, чему он был только рад. Сколько потом таких гранат мне пришлось перекидать за свою военную жизнь: в училище, в Кой-Таше и в Панфилове – ротным! А уж сколько их с моим другом Удодом бросили в реку Или, глуша рыбу – вообще учёту не поддаётся. Но ту свою первую, которую я бросил в училище я запомнил надолго.

Так моя жизнь и катилась на первом курсе, постигая военную науку и преодолевая жизненные трудности: учёба, занятия, наряды и работы, редкие увольнения, картошка, листья, снег. И только иногда выпадали свободные часы или минуты, которые только в армии начинаешь ценить! Я в это время опять поймал себя на одной очень глубокой философской мысли – как много времени мы просто «разбазариваем» на гражданке, абсолютно не задумываясь об этом. Я вспоминал те дни, когда у меня в Чимкенте часто бывало так, что время некуда было девать. Уроки у меня не занимали много времени, никуда идти не хотелось, не было настроения читать и разбираться с марками.

 Я просто сидел, смотрел какую-нибудь очередную муру по телевизору или просто смотрел в окно, дожидаясь вечера. А здесь каждый день начинался с шести часов и я иногда по своей привычке перед сном пытался припомнить всё, что было со мной за день. Несмотря на похожесть и вроде бы однообразие всех дней в училище, всё-таки за неделю набегало много разных интересных моментов. Наша казарма, в которой мы жили все вместе 120 человек на виду друг у друга, всегда бурлила от разных событий, если не в нашем взводе, то в соседних. И все мы торопили время поскорей – где там Новый год, сессия и долгожданный первый отпуск, когда можно будет поехать домой?

И вот так незаметно, день за днём, текло моё время, и пришёл Новый год. В нашем училище, по сложившейся традиции, первокурсников никогда не ставили в наряд на этот праздник – давая нам возможность встретить его по-домашнему. Мы все ждали от этого события чего-то необычного, ведь этот праздник не требовал от нас никаких парадов или выступлений в городе. Это была наша первая встреча Нового года в казарме, без родителей и друзей. Мои друзья теперь курсанты нашего взвода и роты и именно с ними мне предстоит встречать и все остальные праздники все ближайшие четыре года. Я тоже ждал этого события с нетерпением, но больше не из-за того, чтобы встретить праздник, повеселиться, а как подведение большого этапа в моей жизни, надеясь на то, в следующем году будет легче. Но уже по опыту встречи в училище праздника седьмого ноября, я догадывался о том, что надеяться на что-то уж очень необычное не надо. Так просто всё и оказалось.
 
Праздничное настроение создавали по военному приказу: Лёха рядом с нашей уникальной газетой «Им выпала честь…» выпустил праздничную Новогоднюю. Я видел, как он создавал свой шедевр – перерисовывая с обычной почтовой открытки, на которой мчался гражданский Дед Мороз на санях. Но у Лёхи бурная фантазия всё это перевоплотила по-своему: Дед Мороз был в лихо развязанной курсантской шапке-ушанке с кокардой, подвязан курсантским ремнём, на мешке за спиной с подарками было написано «2 роте», а на каждом из коней были написаны года, которые нам предстоит встретить в училище! На закреплённой за каждым взводом территории в роте приказали вывесить украшения. За нашим взводом был закреплён класс, часть задач решили просто – отпустили местных курсантов в увольнение и они принесли ёлочные игрушки и всякую другую ерунду: мишуру, дождики. А мне с кем-то из курсантов досталось вырезать снежинки и приклеивать их на окна. Задача была поставлена конкретно: на каждое окно по такому-то определённому количеству снежинок, ни больше, ни меньше!

Никогда в моей жизни я не занимался этим. Почему-то вся моя школьная жизнь каким-то образом прошла так, что в этом просто не было никакой необходимости. В школе всем этим всегда занимались девчонки, а дома у нас родители никогда на окна ничего не вешали. Поэтому после нескольких неудачных попыток что-то изобразить самостоятельно мы, не стесняясь, попросили кого-то нам это показать. После этого дело пошло – мы лихо и быстро нарезали необходимое количество снежинок, каждый раз создавая их всё лучше и лучше. Таким образом, в училище я стал «большим специалистом по снежинкам», вырезав их около сотни. После того случая в моей жизни на первом курсе я всегда, когда вижу снежинки где-нибудь на окнах, непроизвольно задерживаю на них свой взгляд и отмечаю про себя их качество изготовления. И с приятным чувством превосходства замечаю – у меня-то было лучше! Остальные курсанты вешали мишуру и дождики.

 Ужин в столовой отменили – всю еду разрешили взять с собой в роты. Конечно, мы забрали масло, сахар (по двойной порции на каждого!) По училищному понятию о «дедовщине» четвёртый курс всегда всё это отдавал первому. Каши взяли несколько бачков, но к ней так никто и не притронулся за вечер. В этот радостный день было бы глупо наедаться простой и обычной кашей. Мы накрыли столы повзводно, каждый взвод отдельно в своём классе. Встреча Нового года в роте началась в девять часов. Перед этим мы все сбросились и курсанты из числа местных накупили лимонада, тортов, пирожных и яблок.

В то время не было как сейчас никаких одноразовых тарелок или стаканов, поэтому мы налили лимонад прямо в солдатские кружки и мы наложили всё, что было на столе, правда, в пластмассовые тарелки. Командир роты и взвода нас поздравили, пожелали всего хорошего, удачи и счастья и сказали, чтобы мы запомнили этот праздник, потому что на втором курсе нам вероятно (опять по традиции) придется, наверное, стоять в карауле! И как он оказался прав! После этого, офицеры, поглядывая на часы, где-то к десяти часам все уехали, а мы, завершив праздничную встречу, выполняя приказ всё убрали, навели порядок в классах и ровно в одиннадцать выключили свет в казарме.
 
В темноте делать было нечего и все стали ложиться в кровати, с тревогой по привычке выглядывая в окно. Ведь если ночью пойдёт снег, которому все так радовались на гражданке, то здесь придётся завтра вновь рано вставать и идти его чистить!  Я как все курсанты роты с той зимы заметил за собой одну особенность – как я стал не любить листья и снег, на которые раньше просто не обращал внимания! Многие курсанты сразу уснули, просто радуясь возможности выспаться, а многие, как и я решили дождаться ровно двенадцати часов, встретив настоящий Новый год. В темноте казармы в слабом свете от фонарей, освещающих плац, шёл удивительный непрекращающийся разговор. Мы уже могли отличать голоса курсантов друг друга даже в темноте, и темнота не мешала нам лёжа в кроватях разговаривать.

Кто-то поддерживал разговор, а кто-то просто лежал и думал о чём-то своём. Как там сейчас Женька Матвеев и Серёга Агалаков встречают Новый год? Наверное, собирались вместе с Игорем и Тимуром накануне праздника. Я лежал и спокойно вспоминал, как мы всегда дома с родителями встречали эти праздники. И почему-то самые радостные и счастливые минуты вспоминались только в Сары-Озеке. Всегда или у нас дома были какие-то гости, или родители сами шли куда-то встречать. А мы дети всегда, ещё даже до Нового года высыпали на улицу и весело бегали и кричали по двору: бросались снежками, ловили ртом снежинки под фонарями или просто валялись в снегу от радости! После двенадцати уже взрослые выходили на улицу и тоже начинали «беситься» как и мы. Всегда кто-нибудь бросал взрывпакеты, запускал ракетницы – таким образом, отмечая встречу Нового года. Ведь не было тогда никаких китайских фейерверков как сейчас, и всё нам заменяла военная имитация.
 
А вот в Усть-Каменогорске и Чимкенте я уже не мог припомнить что-то особенное. Мы всегда все вместе встречали дома, и конечно мама что-то готовила праздничное, украшала комнату веточками от ёлок с игрушками, создавая настроение. Мы собирались за столом перед телевизором и ждали поздравлений, после этого родители выпивали по бокалу шампанского, и мой отец как всегда говорил, что уже поздно и пора идти спать. Мама быстро убирала со стола, наводила порядок и шла следом за отцом. А я тоже сидеть в одиночку с телевизором не хотел. Как там сейчас мои родители без меня встречают Новый год? Впервые за многие годы меня нет с ними. Я почему-то был больше чем уверен, что дома у них всё как всегда. Только в этот раз они сидят вдвоём и думают обо мне.

Может быть, вот это и называется человеческим счастьем? Когда мы вот так все вместе, своей семьёй спокойно год за годом могли собраться в своей квартире? Я ложился спать в Новый год с праздничным настроением и всегда удивлялся тому, что в жизни с приходом Нового года ничего особо не меняется. Жизнь как шла, так и идёт – опять мне после праздников на учёбу, а родителям на работу. А что же, по большому счёту изменилось? Этот философский вопрос долго не давал мне покоя и только потом я нашёл правильный ответ – просто мы все стали старше ровно на один год! Это как бы один большой коллективный день рождения на всех! Многие события потом в жизни так и вспоминается – а в каком это было году?

Так я лежал в кровати погружённый в свои мысли, медленно засыпая, пока не очнулся от криков в ночи казармы: «Пацаны! С Новым годом!» Все кто проснулся, зашевелились в кроватях и стали поздравлять друг друга. В темноте мы жали друг другу руки и просто от радости и восторга что-то кричали на всю казарму. Я, тоже поддаваясь всеобщей радости, прокричал в темноту Олегу Козлову: «Олега! Я поздравляю тебя! Ты слышишь меня?» И также услышал в ответ поздравления его голосом в ответ.

В темноте казармы, я не помню уже кто (кажется Кольнуха) открыл ловко припрятанную бутылку шампанского и передал мне полную кружку с праздничным напитком со словами: «На всех!» (в смысле на наше отделение). Я, сделав глоток, передал кружку дальше по нашему ряду и радостный от этого всего, ощущая на языке вкус праздника, окончательно лёг спать. Как это всё мне напомнило лето – мы так же украдкой пили в темноте нашего класса шампанское на выпускном. Но теперь это мне казалось, было совсем давно, даже не верилось в то, что прошло всего полгода! Но каких! Как много разных событий произошло в моей жизни за столь короткое время. Почему-то вся моя предыдущая жизнь в школе показалась мне пресной и вялотекущей, а здесь она понеслась со скоростью курьерского поезда, только успевай крутить головой по сторонам! Да я и сам заметил за собой перемены – за это время я многое в своей жизни переоценил и стал более ответственно относится к жизни, к людям, к товарищам и родителям –  совсем по-другому, не так как было раньше. А ведь мне впереди ещё предстоит учиться долгих три с половиной года! «Но ничего, я справлюсь!» – так решил я про себя и с этой мыслью, счастливый уснул уже в Новом году.


             АЛМА-АТА. ПЕРВЫЙ КУРС. СЪЁМКИ КИНО. ЗИМА. ПЕРВАЯ
              СЕССИЯ. МАЙОР ФРАНЧИК. «ДОБРЫЙ» КОМАНДИР РОТЫ.

Как быстро в делах и учёбе незаметно пролетел январь – не вспомню, но с конца января и всю первую половину февраля началась первая в нашей жизни сессия. Нам выдали простенькие, из обычной серой бумаги в мягкой обложке зачётные книжки, где для каждой сессии были напечатаны специальные листочки. Конечно, мы сразу и с любопытством перелистали её всю, где в конце на последней страничке стояли заветные и такие манящие слова – ГОСы! Тогда мне казалось, что до неё добраться просто невозможно, но с течением времени, когда заполнялись очередные листочки после каждой сессии, стало ясно, что это вполне реально. Мы стали сдавать экзамены и зачёты. Оказалось, что все предметы прямо, скажем, сдавать было не трудно – ведь вся система обучения в военном училище была очень понятна.
 
Куда-то потеряться вместо лекций было просто невозможно, все кто был не в нарядах или болел – шёл на занятия. Это в гражданском институте так можно поступать – хочу иду на занятия, хочу не иду. А здесь все строем – на занятия шагом марш! Контроль над нами был по журналу и по специальной бумаге-расходу на сегодняшний день, подписанной командиром роты. Эта бумага была с нами во время занятий и потом её сдавали в учебный отдел. Поэтому преподаватели всегда знали, сколько курсантов должно быть на занятиях. Я по своей привычке ещё со школы всегда внимательно слушать преподавателя на занятии, чтобы потом лишний раз не учить – легко всё воспринимал. Были у нас и такие курсанты, которые на занятиях то спали, если было можно, то читали разные книги или просто писали письма, что-то рисовали. Но я всегда считал, что раз уж пришёл на лекцию, то надо учиться, ведь потом будет легче, а книжку можно и после обеда читать сколько хочешь. Из-за этого сдача зачётов и экзаменов в училище у меня не вызывала больших проблем.
 
Но в спокойный и размеренный ритм нашей первой сессии вмешался случай. Внезапно в нашу жизнь вечером ворвалась чудесное известие – мы всей ротой ближайшие три дня будем сниматься в настоящем кино! Эта новость всех нас сразу обрадовала, ещё бы! Когда ещё в нашей жизни выдастся такая редкая удача. Все экзамены для нас отменили и с раннего утра мы всей ротой загрузились в машины и поехали сниматься. Почему-то мне раньше казалось, что съёмки кинофильма это сплошной праздник, веселье и непрекращающаяся радость. Но как всегда всё оказалось гораздо проще. Это кино, которое снимала киностудия «Казахфильм» было очередной никому не нужной двухсерийной казахской халтурой и ерундой о временах революции в Казахстане по книге какого-то местного крючкотвора.

У этого кинофильма даже потом, когда он вышел в прокат, было название «Кровь и пот». Но он как благополучно вышел через пару лет после съёмок и даже шёл несколько дней в кинотеатрах на окраине Алма-Аты, так и пропал бесследно в никуда. Когда мы все потом вдруг от кого-то узнали о том, что он где-то идёт и даже собрались его съездить посмотреть – его уже сняли с проката. (Видимо из-за его высокого художественного содержания, и огромного наплыва зрителей! Ха-ха!) Но кто-то один из нашей роты успел его посмотреть и рассказал нам, что мы мелькали там всего несколько секунд, и узнать кого-то из нас было очень трудно. Жаль, что мы не успели посмотреть на самих себя, но огромная масса интересных впечатлений от этих дней осталась в памяти.

Сначала мы заехали на саму киностудию художественных и документальных фильмов «Казахфильм». По пути нам местные ребята разъяснили, что она появилась в Алма-Ате с 1944 года, когда её эвакуировали из Москвы. Именно на ней доснимали все кинофильмы, которые вышли во время войны и потом снимали кино «Транссибирский экспресс», «Конец атамана» и другие, менее знаменитые. Здесь нас всех завели в огромный павильон, напоминающий самолётный ангар и начали переодевать. Выяснилось, что кино будет про времена революции, и поэтому мы будем изображать солдат тех времён.

Несколько женщин выносили откуда-то изнутри склада солдатские шинели, папахи и ремни тех времён и очень быстро на глаз оглядев и оценив нас, прикидывали на кого это подойдёт по размеру. Таким образом, из нас получилось почти 80 солдат времён революции. Командира роты переодели в офицерское обмундирование тех времен, и он очень натурально смотрелся со своими чёрными усами, каракулевой папахе с башлыком, заправленным в перекрещенные на груди портупеи. После этого мы вновь расселись по машинам и поехали дальше – на съёмку.

Съёмочная площадка была оборудована в Алмарасанском ущелье. Это было за пределами города в живописных предгорьях Алма-Аты покрытых лесом и яблоневыми садами. Но сейчас здесь была зима и поэтому покрытые снегом деревья и все горы казались безжизненными. Я так впервые в своей жизни был на настоящей киноплощадке и видел своими глазами, как снимается настоящее кино. Мне здесь всё было интересно, ведь я с детства кое-что понимал в этом – помогал отцу снимать, проявлять и монтировать киноплёнку. Оказалось всё кино – сплошной обман! Пока шла подготовка к съёмке я все внимательно и с интересом осмотрел: в центре небольшой полянки, где дорога делала крутой вираж почти на сто восемьдесят градусов находились рельсы, по которым ездила большая кинокамера и возле неё постоянно суетились какие-то люди. Слева от неё стоял удивительный старой формы крытый железнодорожный вагон с нарами и печкой посередине, но без задней стенки.

Он сам стоял на бетонных блоках, а со стороны камеры были прислонены к нему бутафорские колёса из пенопласта. Они были так умело раскрашены и похожи на настоящие, что только подойдя близко к ним их можно было отличить от настоящих. Чуть подальше была сложена пирамида шпал, правда из настоящих. Справа был оборудован участок строящейся железной дороги на котором валялись узкоколейные рельсы, шпалы, костыли и инструмент. Когда я попал на съёмку в составе нескольких курсантов в роли солдата строящего железную дорогу, то самым удивительным для меня оказалось то, что щипцы, которыми мы несли «тяжёлую» рельсу оказались тяжелее её самой. Рельсы были деревянными и раскрашены под настоящие, да так, что почти не отличишь. Но режиссер тренировал нас несколько раз, что бы несли её натурально – с трудом переставляя ноги, сгибаясь от усилия и страданием на лицах. И только потом снял несколько дублей. Это мне очень напомнило юмористическую сценку в цирке Юрия Никулина с бревном, когда ему необходимо было его нести «весело и с улыбочкой».
 
А еще стоял, как мне показалось совсем там не нужный и неуместный здесь спортивный самолёт без крыльев, которого все называли «ветродуй». Всё пространство вокруг площадки было в проводах от огромных прожекторов, которые кажется стояли везде. Немного ниже не доезжая до самой съёмочной площадки, стояло около пяти огромных автобусов и ещё какие-то грузовые и легковые машины. Мы тоже там остановились на своих машинах. И всех нас направили в один из автобусов, в котором быстро и ловко работали девушки гримёры. Все курсанты заходили в автобус через заднюю дверь, а выходили через переднюю уже совсем не узнаваемые. Каждому из нас делали быстро специальной губкой «небритость» и через одного клеили усы, – которые нас всех очень веселили. Тут же из другой машины всем нам выдали настоящие старые винтовки-трёхлинейки со штыками. И мы действительно стали похожи на солдат времён революции. В первый день снимали массовые эпизоды, и мы шагали строем по дороге вверх и вниз. И проходили изгиб дороги перед камерой, не смотря в неё  то правым боком строя, то левым.
 
Нашему командиру роты дали шашку с пистолетом и настоящего коня, на котором он к нашему удивлению очень ловко скакал рядом с нами на съёмке. Ещё одна лошадь была запряжена в настоящую пушку тех времён, она тоже шагала вместе с нами в строю. Не знаю как другим, а мне почему-то действительно очень показалось, что я реально перенёсся в то время. Режиссер очень просто объяснил нам, что сейчас восемнадцатый год на улице стоит плохая погода и мы маршем куда-то идём – всё должно быть реально. Нам необходимо поднять воротники шинелей и на ходу ёжиться и втягивать голову в плечи.

Это было нам сначала смешно, какая непогода? О чём он говорит? Ведь на улице стояла прекрасная тихая, абсолютно безветренная солнечная погода, а температура воздуха была где-то всего -5;С. Но потом понял как это делается в кино: запустили «ветродуй», который своим винтом поднял и закружил воздух, под него бросили дымовые шашки белого дыма и специальные люди стали бросать лопатами снег на винт. И действительно – натурально создалась полная иллюзия того, что это холодная зима и дует страшная пурга. Дым, перемешанный со снегом, попадал нам на шинели, и настоящий ветер натурально сдувал нас с ног.
 
Сразу в первый же день начали снимать сцену митинга. Очень знаменитый казахский артист, который снимался в кинофильме «Транссибирский экспресс», фамилию которого я к своему большому сожалению забыл (а точнее, никогда и не знал!) постоянно был с нами. Вот тогда я понял, зачем был сложен штабель из шпал рядом с вагоном. Нас всех расставили по кругу возле него на большом расстоянии друг от друга, чтобы казалось больше народу и мы были похожи на толпу. После этого момента съёмки я обратил внимание на этот факт во многих фильмах – люди стоят очень широко, совсем не так как в бывает в жизни. Так вот мы все должны были стоять с внимательными лицами и слушать артиста, который с этого штабеля должен был произносить нам свою речь.

И во время его речи, когда он поднимет и махнёт рукой все не хором, а в разнобой одобрительно кивать головой и кричать: «Правильно! Верно говоришь! Даёшь революцию!» При этом махать винтовками и папахами, выражая ему полную поддержку. Режиссер долго нас тренировал, распределяя роли, а потом, наконец-то, пришёл артист, залез на штабель, включили «ветродуй» с дымом и снегом, включили прожекторы и начали снимать несколько дублей. Он, сверху открывая рот, несколько минут нёс всякую чепуху – простой набор слов, а мы внимательно следили за его рукой, чтобы вовремя исполнить свою «звёздную роль» – изобразить радость и снова стихнуть.
 
Так продолжалось несколько раз, камера ездила вокруг нас по рельсам, а потом её переставили на подъёмник, и она стала снимать нас уже с верхнего плана. После этого снимали несколько крупных планов, выбирая несколько человек из кого-нибудь из нас – ставили перед камерой и они стояли и кричали. Самое интересное было в конце, перед последним дублем – нам раздали по холостому патрону и мы их зарядили в свои винтовки. И когда он махнул, мы все стали стрелять в воздух, в это время «ветродуй» приглушили для того, чтобы был виден дымок от наших винтовок в момент выстрелов. Так получилось, что снимали кино всего несколько часов, из-за солнца, которое уходило за горы. За это всё время сама камера работала всего несколько минут.

Я впервые увидел как долго всё готовится на съёмочной площадке и сколько человек участвует в этом процессе: помреж с чёрной хлопушкой, гримёры, массовка, осветители, лошади, «ветродуй», пиротехники и ещё другие… Так закончился наш первый киносъёмочный день. Мы уставшие, голодные, но довольные всем этим сдали оружие, вновь отклеили усы и, умывшись снегом, поехали на «Казахфильм» переодеваться. Назад в училище вернулись уже в темноте, полные впечатлений. Засыпая вечером я вспомнил, как мы были в отпуске вместе с родителями в Севастополе и видели, как снимали кино «Почтовый роман». Но тогда это было видно ночью и издалека, а здесь я был прямо на съёмочной площадке и сам наблюдал весь процесс.

Второй и третий дни были похожи друг на друга. Мы уже по привычке, плотно заправившись, утром уезжали на машинах на съёмку через павильон «Казахфильма». Снимали много разных моментов и с нашим участием и без нас, когда была возможность смотреть со стороны. Удивительна была сцена, когда снимали в вагоне без стенки. Меня тоже отобрали для участия в эпизоде. Мы все изображали раненых находящихся в вагоне. Я был солдатом на втором ярусе с перевязанной головой, остальным солдатам тоже девочки гримёрши быстро перемотали кому руку, кому ногу. У кого была перебинтована нога – дали настоящие костыли. На бинтах красной краской наляпали «кровяные пятна».

 Всё стало выглядеть и смотрелось очень натурально. Так вот, когда нас всех разместили на местах в вагоне, должен был вбежать один из нас и закричать: «Братцы, революция! Выходите все на митинг!» На первой тренировке мы все, стараясь всё сделать как можно лучше, как по команде дружно и привычно всё выполнили. Режиссёр сразу начал ругать  нас, объясняя, что сначала нам надо сделать всем удивлённые и не верящие глаза, а только потом медленно и страдая от боли не торопясь начинать двигаться к выходу – ведь мы все раненные! А мне сказал прямо – не надо прыгать с перевязанной головой со второго яруса как хороший спортсмен. Тут-то я и понял всё, что от меня требуется – очень страдая сползти с нар и идти пошатываясь. Поэтому после второй репетиции сразу начали снимать, включили прожектора, разожгли печку-буржуйку, часть раненых сидели возле неё, остальные должны были заниматься разными делами: кто-то изображал шитьё, кто-то читал газету, а кто-то просто делал вид, что разговаривает друг с другом. Так снимали, повторяя одно и тоже дубля три. Были и ещё несколько эпизодов в которых я не участвовал.
 
Самым запоминающимся для меня был эпизод, когда главный казахский артист-герой погибал. Все эпизоды, снятые ранее как-то меня не очень впечатлили меня трудностями из жизни артистов. А вот после того, что я увидел в последний день нашей съёмки – я резко изменил своё мнение о профессии артиста. По сценарию надо было, чтобы он шёл обессиленный, с трудом переставляя ноги и падал прямо в снег. Так он несколько дублей валился прямо на наших глазах в снег, во время пурги поднятой «ветродуем». Потом его в лёгкой солдатской шинели ложили в специально вырытый сугроб, наполовину засыпав снегом и включали «ветродуй» на полную кидая на него снег пока его полностью не занесёт.

Камера снимала долго ещё и после того, как он оказывался совсем не видимым под слоем снега. И он лежал так, пока не звучала команда: «Снято!» После этого он разбрасывал снег, сразу накидывал на себя тёплый тулуп и выпивал почти полный стакан водки. Ему давали минут десять согреться и снова укладывали в уже вновь подготовленную снежную яму. Так снимали три или четыре раза. Брр, не хотел бы я вот так валяться под снегом, работая артистом изображая мёртвого! После этого я понял, что не всегда в кино снимают одни только праздники в тёплом павильоне, бывают и не очень-то приятные съёмки.

На память для себя, между съёмками мы фотографировались в этой старинной форме и с винтовками, но у меня, к сожалению, не осталось этих фотографий на память. Они сохранились только на виньетках, которые попросили у нас фотографы для выпускного альбома, там осталось несколько таких фотографий. Там наш ротный в старой форме и офицерской папахе на фоне своего боевого коня. Ещё на них стоят по отдельности Табаев, Сушков, Женя Глинский, Вовка Кольной, Юра Меркулов и мы все вместе полукругом возле ротного. Кто-то со съёмок оставил себе на память бутафорские усы, которые ещё несколько дней до отпуска по вечерам нас всех забавляли. Вот так я впервые в своей жизни поучаствовал в съёмке настоящего кинофильма. Жаль, конечно, что этот фильм был очередной мурой «Казахфильма» и реально оказался никому не нужным. Нам всем было бы приятно, если бы это оказался хороший кинофильм, и его сейчас можно было бы посмотреть в кинотеатрах или на видео. Не наша это вина, ведь мы все очень старались, чтобы всё получилось  хорошо!

Какие у нас были экзамены и зачёты в первую сессию я сейчас уже не вспомню. Но самым главным и трудным для нас (как и во все остальные потом) оказался зачёт по физподготовке. Вообще о преподавании физической подготовки в училище и на нашем курсе необходимо рассказать отдельно. За каждым курсом на кафедре был закреплён один преподаватель. Нашему батальону достался – майор Франчик! Он нами бессменно занимался все четыре года. Чего-то более ужасного для себя на первых курсах, да и на старших представить себе было просто не возможно. Это был просто настоящий фанат своего дела: кроссы, марш-броски, полоса препятствий, гимнастика, спортивные праздники – всё он!

В моей голове до сих пор сохранился его резкий крик скороговоркой (а он любил стоять за 50-100 метров до финиша): «Накати-и! Накати-и! А ну давай-давай! Накати! Накати!» И действительно, в это время уже казалось, что у тебя совсем не осталось сил и хотелось просто добежать до финиша. Но от его крика у меня (как и у многих курсантов) мгновенно появлялось второе дыхание, и я на финишной прямой летел уже не чувствуя ног!
 
Одним из законов майора Франчика было то, что система оценок у него была трехбалльная. Только пять, четыре или… два! Но иногда он переходил вообще на двухбалльную – только «пять» или «два»! Это просто всех нас бесило и убивало наповал все четыре года. Много раз получалось так, что ты, к примеру, бежишь зачётный кросс, умираешь на дистанции и когда до финиша остаётся совсем чуть-чуть, майор Франчик засекая время на финише, просто и громко объявлял: «Всё! Четвёрка кончилась! Все остальные – двойки!» И неважно ему было, что тебе не хватило буквально нескольких секунд и ты уже согласен на то, чтобы тебе поставили тройку – но нет! Только двойка. А следующий забег – только завтра! А самым обидным было то, что в сессии это был вообще просто зачёт без оценки! Странным для нас было всегда то, что никто из офицеров с ним никогда не спорил, все почему-то молча соглашались.

Можно было с успехом, на пятёрку сдать все предметы по которым были экзамены и все зачёты, но если ты не мог сдать простой зачёт по физподготовке – будешь сидеть здесь, никакого тебе отпуска. Ротный в этих делах всегда занимал простую позицию: «Ничего не знаю! Товарищ курсант, идите и сдавайте предмет преподавателю! Вот когда сдадите – тогда и поедете в отпуск!» Нас всех как-то заранее предупреждали курсанты старших курсов о том, что у нас будут проблемы с физподготовкой в сессию с майором Франчиком, но нам всем в это не верилось, пока мы сами с этим не столкнулись вплотную.
 
Сдавать на зачёт необходимо было комплексы вольных упражнений и кросс один километр. С кроссом большинство курсантов справились, но сдать теорию и КВУ-1 и КВУ-2 оказалось для всех просто непосильно. Тут надо прояснить ситуацию во времени. По физической подготовке занятия у нас в сентябре вообще начались с лекции для всей роты на стадионе, чем я был, прямо скажем приятно удивлён. Майор Франчик что-то очень долго объяснял нам о роли физической подготовки в жизни, об основных качествах которыми должен обладать воин мотострелок и о существовании комплекса ВСК (военного спортивного комплекса), тряся перед нами маленькой книжкой. Всё это казалось нам простой ерундой, да и сам майор Франчик не производил тогда какого-то ужасного зрелища. Потом мы бегали, прыгали на занятиях и так тихо-тихо добегали до сессии. А вот здесь нас всех и ожидал заранее заготовленный сюрприз! Какого-то точного дня сдачи физической подготовки не было, его нужно было сдавать на занятиях и приходить самостоятельно. Причём сдавать надо было всё: по всем видам упражнений должны были стоять только пять или четыре!
 
В течении семестра мы что-то сдавали по гимнастике на брусьях, перекладине и прыгали через коня, бегали на полосе препятствий ОКУ (общевойсковое контрольное упражнение), просто кроссы на один и три километра и как-то с этим справлялись. Но, оказалось, всё это были только ягодки, а цветочки ждали нас позже! Оказалось, сдать теорию майору Франчику по ВСК и комплексы вольных упражнений – просто невозможно! Вот уж где он дурковал вволю и по максимуму! Тут ему было, где развернуться! Сначала на его такие «странности» мы не обращали никакого внимания, сосредоточившись на серьёзных экзаменах и зачётах.

Но почти у всей роты оказалось, только за исключением нескольких курсантов, которые умудрились каким-то чудом всё сдать раньше, что нет зачёта по физической подготовке. Такая же картина была и меня: по всем упражнениям и бегу были зачёты – надо было только сдать теорию. Я, как и все курсанты считал, что это просто ерунда, немного почитаю книжечку, а комплексы мы с первого дня делали на зарядке. С  первой попытки, наскоро полистав книжку НФП (наставление по физической подготовке) у меня, как у всех остальных ничего не вышло. А вся сессия уже была сдана, физподготовка практически тоже, только без теории и комплексов упражнений.
 
Ротный наглым голосом перед всем строем роты объявил, что в отпуск 15 февраля поедут только те, у кого в зачётке будут стоять все зачёты и экзамены. Порядок он установил такой – сегодня ты приносишь и сдаёшь ему зачётную книжку со всеми отметками, а только завтра он отпускает нас в отпуск. До пятнадцатого остался один день и две ночи! Вот тут-то все и схватились за сердце! Что тут началось! Наш весь батальон, без малого все 250 курсантов начали «штурмовать» спортивный зал. Такого энтузиазма в изучении физической культуры я никогда раньше не видел. Но прежде, чем попытаться начинать сдавать комплексы, необходимо было сначала сдать требования комплекса ВСК!

 Франчик принимал зачёт комплексно и экспресс-методом – он нескольким желающим курсантам задавал подряд несколько вопросов по основным спортивным нормативам, и необходимо было сразу ответить время выполнения на пять, четыре и три. Причём всё это было отвечать очень быстро, время на раздумья он не давал, стоило только сделать паузу или тем более ошибиться – сразу не сдал и всё – иди, учи дальше! Он настолько тогда нас задолбил этими вопросами, что я даже сейчас помню ответы на многие из них. Любимым вопросом, который он каждый раз задавал в начале любой сдачи это – доложите основные качества, характеризующие воина мотострелка? Это я хорошо запомнил с той сессии на всю жизнь: выносливость, быстрота передвижений и преодоление препятствий! Нормативы, которые он добивался знать наизусть без запинки, благодаря ему тоже помнил многие годы, пока служил офицером. За целый день интенсивного обучения лишь немногим курсантам удалось сдать только теорию, а времени на сдачу комплексов уже не хватило.
 
–  Хорошо! – решил майор Франчик – Я приду к вам в роту после ужина!
И действительно, примерно в девять вечера он пришёл прямо к нам в роту и организовал приём зачёта. Это же надо было быть таким фанатом (или просто немного дураком от спорта!) Чтобы прямо ночью, в своё личное время – принимать такую ерунду вроде теории норм ВСК и КВУ! За все годы обучения я могу припомнить больше ни одного преподавателя, который поступил бы также. Майор Франчик был единственным, кто сидел с нами ночью и прямо в казарме. Да и ладно бы, если бы он снизил требовательность ночью или сделал нам какие-нибудь ночные скидки.

Но нет, он продолжал, как и днём компоссировать нам мозги, своими придирками. Так вот, таких необычных и запоминающихся ночей, как последние ночи перед первым зимним отпуском, я не видел в своей жизни больше никогда! Наша рота представляла собой растревоженный муравейник, шла какая лихорадочная суета и возня, все курсанты стремились успеть решить все дела, пока майор Франчик был у нас в роте. Везде в расположении роты и классах горел свет, никто не ложился спать. Часть курсантов нарасхват рвали книгу НФП или конспекты с нормативами по физподготовке и сидели в классах в кружок, зубря  цифры. Другие, в огромную очередь, на небольшой площадке, которая была у нас в четвёртом взводе, возле турника и наших заправленных шинелей сдавали КВУ! Тут уж у него была вообще двухбалльная система – сдал или не сдал.

 Требовательность при сдаче упражнений была настолько высокой, что мне казалось, будто мы готовимся к выступлениям на ближайших олимпийских играх! Требования Франчика были такие: голову держать высоко поднятой, взгляд устремлён вверх, на лице «должна была видна радость», спина выпрямлена, плечи развёрнуты, голос должен быть чёткий и звонкий, ладони красиво и ровно расправлены, а кулаки крепко сжаты, все движения должны быть отточены красиво зафиксированы! Буквально, мельчайшая ошибка, покачивание или просто нечёткое выполнение – всё, свободен без объяснений!
 
В казарме стоял непрерывный гул и шум от прыжков во время выполнения комплексов и громкого счёта вслух. Ведь все упражнения выполнялись на шестнадцать счетов, которые ты сам должен был громко считать! Этим занимались все и во всей роте везде, где только было возможно! Курсанты скакали в фойё, в классах, в ленинской комнате, оттачивая своё мастерство. В роте, впервые за многие месяцы отменили вечернюю поверку – потому что вся рота сдавала зачёт по физической подготовке. Да мало того, к нам в роту ещё прибежали «перебежчики» из первой роты нашего батальона, тоже для сдачи физподготовки! В общем в нашей казарме, если на это взглянуть со стороны стоял – полный дурдом!

Майор Франчик полный решимости по своей схеме требовательности принимать всю ночь, я не знаю до которого часа он это продолжал. Я в числе совсем немногих счастливчиков, где-то после двенадцати часов ночи наконец-то, удивительным образом умудрился всё сдать и очень довольный собой провалился в сон, уже не обращая внимания на свет, крики и шум в казарме. Всё это с такой же точностью повторилось и на следующую ночь. Вот уж не знаю, чего тогда добивался от нас майор Франчик, но его фанатичная, скурпулезная требовательность и преданность к своему делу (граничащая с простой тупостью, как нам тогда казалось) как-то в глубине душе у меня вызывала уважение. Видимо он учил нас быть высокотребовательными офицерами. Но у меня уже на вторую ночь было «отпускное настроение» и я предвкушал скорую и радостную встречу с родителями и друзьями. Но какие мы были наивные курсанты на первом курсе! Мы ещё не знали всех скрытых и «удивительных» способностей нашего командира роты!

Когда я радостный четырнадцатого февраля сдавал свою зачётку ротному, конечно, я видел по уже лежавшей у него на столе стопке зачёток, что я хоть и не первый – но в первой двадцатке был точно. После обеда у нас по роте пролетела наконец-то столь долгожданная весть! Вечером, прямо сегодня командир роты отпускает так называемую «нулевую партию», в которую войдут лучшие сержанты и отличники. А с утра пятнадцатого – будет первая партия, в которой был и я. Из моих близких друзей никто в нулевую партию не попадал, но было интересно и немного завидно посмотреть на этих счастливчиков! Эти несколько курсантов – человек десять-пятнадцать начали готовиться уже с утра: гладили парадку и шинели, пришивали новые погоны, начищали ботинки, бляхи и белые ремни.

Когда они построились на нашем традиционном месте – в деревянном фойе перед канцелярией роты, мы все остальные, сгрудились в расположении и наблюдали со стороны с замиранием сердца и волнением, как наш командир роты их проверяет и инструктирует. Всем было интересно на это посмотреть – как же нас будут отправлять в наш первый отпуск? Нам всем почему-то казалось, наверное, как героев! Мы почему-то думали, что всё будет празднично: поздравят, пожмут руки и пожелают удачи!

Но всё оказалось гораздо проще. Первое, что командир роты сразу объявил – никаких кульков, сумок и пакетов в руках носить запрещено и он не позволит нам «позориться» в отпуске. Перед этим он уже заранее перед всей ротой объявил, что с отпуска каждый курсант обязан был привезти с собой чемодан строго одного размера 40х60см тёмного цвета, который будет храниться в нашей парадной каптёрке с личными вещами. И только с ним можно будет убывать в очередной отпуск. Все сразу приуныли, ведь многие хотели взять п/ш с собой чтобы дома его хорошо постирать и погладить. Второе, на команду показать платочки, зеркальца и расчёски, затем майки, трусы и носки – нашлись те, у кого этого не было или было не уставное. Ротный, после такой проверки «на вшивость» всем дал полчаса для устранения этих недостатков.

 И ему было неважно, что многих недостатков не было – решение было однозначным, отпускать будут только всех вместе! Как он очень просто и популярно объяснил нам своё решение, у кого не нашлось недостатков, должны были помогать тем, у кого они были. Иначе никто не уедет, и он отложит на сегодня «нулевую партию». Надо было видеть разочарование, гнев и злость в глазах тех, у кого всё было нормально и кто прошёл «фейс-контроль» ротного. Конечно, никто помогать никому не стал, а вся помощь заключалась только в том, что в адрес тех, кто получил замечания от ротного, непрерывно лились нелицеприятные высказывания. Эта озлобленность на всё (надежда на отпуск, злость на ротного, на тех курсантов, из-за которых всё может сорваться) затуманивала мозги многим – они были доведены до такого состояния, что были готовы и могли вспыхнуть в любую секунду и сорвать злость на любом первом, кто попадётся под руку.
 
Мне так почему-то все четыре курса, глядя на это, всегда казалось, что нашему командиру роты именно вот этот момент и доставляло удовольствие – в это время он «расцветал» и просто «наслаждался» этими минутами – ему видимо очень нравился сам вот этот процесс, который поднимал его значимость в наших глазах. Нам казалось, и это было хорошо видно со стороны, что он каждый раз с нетерпением ждал начала нашего отпуска, чтобы всласть поиздеваться над нами именно в эти минуты, в своё удовольствие и всем показать кто здесь хозяин в роте. Поднять перед нами свою значимость. Видимо ему так очень хотелось почувствовать себя, хотя и маленьким, хоть несколько минут всего в масштабе роты, но всемогущим богом! Или просто шишкой на ровном месте.

Человеком, от которого многое зависит, которому государством дана власть над другими людьми и так хотелось в полной мере испытать это гаденькое и сладенькое чувство! Зачем он это делал? Не знаю! Почему же нельзя было по человечески построить людей поздравить, обратиться к ним с хорошими словами и передать приветы их родителям и т.д.? Вот тогда мы этого не знали. Правда, потом, намного позже я нашёл для себя ответ на этот вопрос. По научному это называется – «комплекс Наполеона». Оказывается, что многие  маленькие люди, невысокого роста (как моя мама всегда выражалась – «шибздики» правда, что же это значит, я не знаю – этого слова нет в словаре, но в её понятии это было, люди маленького роста) почему-то всегда чувствуют себя ущербными, и поэтому всегда стремятся и пытаются показать свою большую значимость.

Но с годами и мы тоже стали хитрее и мудрее – ко всем его «гнилым» выходкам стали относиться более равнодушно, просто мы уже научились прогнозировать его действия, да и просто стало наплевать: раньше, позже – какая разница? Всё равно отпустит, раз нас уже сняли с довольствия в столовой, так пусть же этот злой и капризный «мальчик наиграется в солдатики».
 
Так вот после такой нервной профилактики, когда на улице было темно уже уходя домой, почти в шесть часов, он «снизошёл» до них и очень просто, по-будничному, безо всякого выражения радости на лице «сделал им большое одолжение», выдав такие долгожданные отпускные билеты. Нас это немного озадачило, почему-то мы все ждали совсем другого. Но всё равно я лёг спать радостный, не обращая внимания на эти мелочи, уже точно зная, что завтра утром и я так же спокойно выйду за ворота КПП и поеду домой. А в роте продолжался предотпускной бедлам: в конце казармы вновь скакали курсанты, сдающие Франчику ВСК и КВУ, кто-то подшивал новые погоны и шевроны на парадку и шинель, чтобы выглядеть в отпуске красиво.

У меня всё это было уже готово, и я был в своих мечтах – нас как было обещано командиром роты, построят в 10.00 и отпустят в отпуск. Я даже стал продумывать такие вопросы, как и на чём мне добираться домой? В зимний отпуск нам не выписывали проездных, и поэтому билеты необходимо было покупать самому за наличный расчёт. Я никогда в училище не покупал билеты заранее, чтобы не быть зависимым от дурных причуд нашего ротного. Идя всегда по простому жизненному пути – решать задачи по мере их появления, не начиная заморачиваться на это раньше времени.

Самым надёжным, конечно был поезд, но для этого необходимо сразу ехать на ЖД вокзал Алма-Ата-І, через которую идут все проходящие поезда на юг. Но они ходят не очень часто, примерно через каждые час-полтора и нет гарантии в покупке билета (в то время это была большая проблема!). Самый лучший и прямой поезд «Алма-Ата – Чимкент» уходил каждый день с ЖД вокзала Алма-Ата-ІІ, который был в центре города в семь часов вечера и он шёл всю ночь, прибывая в Чимкент утром в восемь часов. Вопрос о деньгах и стоимости билетов передо мной не стоял. Цены в то время были твёрдые: самым дорогим был самолёт – 22 рубля 50 копеек, на поезд 10 рублей плацкарта, 12 рублей купе, а на автобус – 10 рублей и почему-то 01 копейка, которую никогда не требовали.
 
Следующим надёжным видом транспорта был автобус с автовокзала, тогда на междугородние рейсы ходили только «комфортабельные» Икарусы тёмно-малинового цвета. Пишу «комфортабельные» в кавычках, потому что по сравнению с сегодняшними автобусами они отличаются между собой как небо от земли. Они были холодными, шумными, и внутри салона иногда пахло соляркой и выхлопными газами. И тогда меня страшило такое большое время езды в автобусе, до поступления в училище я вообще не припомню, чтобы мы с родителями куда-то ездили на нём так долго. Расстояние до Чимкента от Алма-Аты было всего 700 километров, что по азиатским меркам было почти совсем рядом.

Автобус шёл 13-15 часов, через загадочные тогда для меня города Фрунзе и Джамбул. Это уже намного позже эти города стали мне «родными», я много раз делал в них пересадки с вокзала на вокзал, а тогда эти слова для меня ничего не значили. И только после службы в Панфилове, куда ходил автобус из Алма-Аты по короткой дороге – 6,5 часов, а по длинной дороге – 7,5 часов нас с Людой такая долгая езда в нём перестал пугать. Поэтому вариант с автобусом я рассматривал как самый последний, только если будет плохая погода и не будет билетов на поезд.
 
По хорошей и лётной погоде лучше всего было ехать в аэропорт. Тем более он был очень близко от нашего училища. Отец меня сразу «просветил» на этот счёт и дал дельный совет – если в Азии нет билетов на самолёт, это совершенно не значит, что на нём нельзя улететь! Всегда давай десятку сверху, это самое надёжное и быстрое – и дело будет сделано! И чаще надо использовать в дороге, если что-то не получается военного коменданта, дежурного диспетчера и дежурную по аэропорту. Помнится мне как на втором или третьем курсе я так же очень поздно приехал в аэропорт из-за придирок нашего ротного. Билетов в кассах не было и я, решив испробовать все варианты, помня совет отца, подошёл к дежурной по аэропорту.

 Выждав момент, когда никого не было возле неё я, состроив страдальческое лицо, сказал по-простому: «Мамаша! Помоги солдатику добраться до дому, в Чимкент. Очень надо, ведь я в отпуске, а билетов нет!» Не знаю, что сыграло свою роль: толи интонация, толи у неё у самой были дети, толи просто попалась хорошая и добрая женщина. Как я был ей тогда благодарен! Она тихо ответила мне, видно оценив то, что я был один, сказав просто: «Подойдёшь ко мне, когда объявят регистрацию рейса!» Когда регистрацию на Чимкент объявили, она прошла вместе со мной прямо в зону досмотра и передала дежурной по посадке со словами: «Посадишь солдатика!» Она вместе со всеми пассажирами провела меня к самолёту и после того как все пассажиры прошли в самолёт и у трапа остались только стюардесса и мы – всё решила с ней. Кивнув мне напоследок по-доброму: «Давай солдатик! Лети в отпуск домой к своим родителям!»

Вот так я однажды и прилетел на самолёте «зайцем» совсем бесплатно. Неважным было то, что мы были не солдатиками, а курсантами – ведь мир не без добрых людей! Сам полёт на самолёте занимал один час сорок минут, со всеми регистрациями и посадкой, высадкой пассажиров, около трёх часов. Почему-то из Алма-Аты в Чимкент в сутки летало всего около шести самолётов и все они, за исключением только одного были поздно вечером и ночные. Из них только один рейс был прямой, а все остальные были проходные дальше в Азию: Самарканд, Бухара, Ашхабад, Кисловодск. Я так и решил для себя тогда наивный, если выпустят с утра, то поеду на ЖД вокзал, а если (и это мне показалось совсем уж нереальным) вечером то – в аэропорт.

И вот наступило утро первого нашего отпуска, команду «Подьём!» впервые за многие месяцы в нашей роте не подавали, но все почему-то уже сами самостоятельно по привычке вскочили с кроватей. Таких как я тех, кто сегодня убывал в отпуск, набралось человек тридцать, и нам уже не надо было идти в столовую – нас сняли с довольствия. Остальные курсанты не спеша, построились и ушли. Мы же, счастливчики впервые жили по своему счастливому распорядку дня, в ожидании ротного. Задолго до намеченных командиром роты десяти часов утра мы все стали собираться в деревянном фойё и подгонять друг друга в слабой надежде, что наш командир роты это всё оценит.

Наконец наступило ровно десять часов – мы все стояли в одну шеренгу, с хорошим настроением радуясь тому, что буквально через несколько минут мы сможем оказаться абсолютно свободными в городе. Командир роты вышел из канцелярии с недовольным лицом и начал с того, что проверил людей – все оказались на месте. Тогда он начал свою любимую тягомотину – проверять платочки, зеркальца и расчёски, майки и трусы, брючные ремни и носки. Но все мы уже наученные горьким опытом проверки вчера «нулевой партии» и к этому были готовы.
 
Видно было, что и наш командир роты оказался этим очень недоволен. Тогда он начал проверять клеймение шинелей, парадного кителя и брюк, рубашек и ботинок – и вот тут уж его ждала радость! Оказалось – есть ещё у нас недостатки! Некоторые взяли хорошо подготовленные шинели, парадки и даже ботинки у друзей для того чтобы ротный проверил, а после построения всё хотели поменять на свои вещи. Всё! Стоп! Приехали! Наша жизнь приобрела смысл – необходимо было устранить выявленные недостатки, чтобы ехать в отпуск «как положено». Следующее построение было назначено через два часа. Все забегали по роте устранять недостатки – клеймить или искать свои вещи, чтобы их привести в порядок. Хотя у меня и не нашлось недостатков, и всё было в порядке, я должен был ждать всех остальных. Через два часа мы вновь, подгоняя и крича, друг на друга построились в фойё. Командир роты вновь начал проверку – но тут уж мы все были готовы.

После небольшой паузы он дал команду снять шинели и взять их в руку, чтобы проверить качество курсовок, шеврона и погон на парадках и шинелях. Здесь он взял офицерскую линейку в руки и стал точно измерять расстояние на котором они были пришиты. Конечно, в результате проверки нашлись те, у которых они оказались пришиты на 1-3мм не так. Опять всем было дано два часа на устранение недостатков. Я тоже попал в нарушители и не спеша, перешил шеврон на парадной форме, хотя я его пришивал ещё на присягу и тогда он прекрасно годился и проходил придирчивый контроль. Видимо он за это время «усох» или линейка была не та, а может быть (что просто страшно себе представить!) командир роты тогда ошибался? После этого, когда мы вновь построились, он вдруг внезапно «прозрев» произнёс:
- Белаш! (это была фамилия нашего бессменного все четыре года курсанта каптёра, где хранилась парадка) Кто не сдал в кладовую своё п/ш на время отпуска?

Так он решил бороться с теми, кто задумал после построения взять его с собой домой, чтобы постирать и погладить. Конечно, Белаш не смог ему сразу ответить на этот вопрос. Поэтому вновь было дано время на выяснение и этого вопроса. После этого мы строились ещё несколько раз, и каждый раз находилось что-то не так. То погоны у кого-то вдруг оказывались «старые» или нечищеные ботинки. Надо сказать, что наши курсантские погоны были яркие ало-красные с ярко-жёлтыми полосками. Они хорошо и нарядно смотрелись новыми на форме, но когда ты попадёшь в них под снег или дождь, а ещё несколько раз пронесёшь на правом плече ремень от оружия, с которым мы были везде: карауле, занятиях и полевых выходах, то они быстро теряли вид.

Хорошо, что мы с Вовкой Кольным и Близнюком сходили в буфет поесть и отпраздновали наш отпуск, уже не надеясь на быструю развязку. Когда уже мы построились последний раз после обеда и всем казалось, что уж теперь-то – всё! Командир роты опять вышел к нам злой как чёрт и недовольный всем происходящим и произнёс совсем «гениальную мысль», которая могла родиться только у него в воспалённом мозгу:
- Вы что? Собрались по домам в отпуск, а в своей любимой роте решили оставить такой свинарник после себя? Вы что – хочите (он именно так всегда и говорил – хочите, вместо хотите), чтобы оставшиеся здесь курсанты дышали этой пылью и грязью, пока вы там дома отдыхаете и домашние пирожки трескаете за обе щеки? Что, чижело убрать? (Это было его второе «коронное» слово – именно чижело, вместо тяжело). Надо перед отъездом навести порядок за собой! Старшина Шакиров – записывай, кому что необходимо сделать!
 
Да! Это был сильный ход! Этим он нанёс нам сильнейший удар по нашему самолюбию! И именно после этого, даже самые последние курсанты, ещё имеющие слабую надежду на благополучный исход, все поняли, что наш командир роты твёрдо намерен издеваться над нами весь день! Стало очевидно, что этим не закончится, ведь у нас ещё есть туалет, умывальник и огромный кусок территории, закреплённый за нашей ротой. Мы наивные люди, которые ещё вчера и сегодня утром так мечтали о том, что такой долгожданный отпуск начнется, как и планировалось пятнадцатого утром, и столько сил потратили на учёбу, чтобы успеть сдать все предметы к этому сроку, были просто доведены до бешенства этим решением! Хотелось просто рвать и метать!

 Сорвать и выместить злобу на ком-нибудь. Захотелось сразу, и такая мысль сразу возникла у многих – бросить всё это к чёрту и послать командира роты далеко-далеко. Но я решил для себя – пусть он дурачит мозги нам столько, сколько хочет, главное для меня то – что на улице стоит хорошая погода и это увеличивает мои шансы сегодня ночью улететь домой! Это было даже и хорошо – я сразу поеду в аэропорт и не надо будет метаться по городу.
 
Каждый из нас получил свой объект в роте, который, по мнению командира роты, необходимо было просто срочно и немедленно привести в порядок. Конечно, никакой грязи в роте и в помине не было, ведь каждый взвод регулярно по субботам убирал свой закреплённый за ним участок. Помню, что мне с кем-то вдвоём досталось протереть от пыли все плафоны во всей роте, а их было около тридцати штук. Курсанты, которые были в графике отъезда на завтра сидели и смотрели на нас, с жалостью и обречённостью в глазах тоже понимая, что их ждёт такая же участь, а может быть ещё хуже!

 Мы сняли свою, уже идеально готовую парадную форму и полезли под потолок. Надо пояснить, что это не так просто было сделать. Потолки у нас были в казарме высоченные, не могу точно сказать, но метров 4,5-5 метров точно! Чтобы до них добраться, необходимо было взять стол из класса, на него поставить стул, или несколько и только так можно было вытянутой рукой аккуратно тряпочкой, придерживая его другой рукой, чтобы не разбить протереть. Кто-то из нашей партии мыл полы, кто-то окна, кто-то стирал невидимые пятна со стен и батарей и тому подобная дуристика. И опять на всё дали как обычно два часа.

Когда и эта задача очень необходимая задача была выполнена, мы все – отличники и хорошисты, не стесняясь этого слова «лучшие люди роты», те самые, кто первыми сдали всю сессию, снова уже безо всякого веселья и надежды вновь собрались в деревянном фойе ожидая новых причуд и пакостей от командира роты. Время на часах уже было около восьми часов вечера. Весь наш, такой долгожданный первый день отпуска прошёл вот в такой дуристике. Да, совсем не так мы мечтали его провести, и он ещё не кончился. Наконец вышел наш командир роты, видимо очень довольный собой и распираемый от гордости своей великой значимости и начал вручать нам отпускные билеты.

Кратко, очень сухо и без выражения радости проинструктировал нас о правилах поведения в городе и порядке постановки на учёт, предупредил, что всем нам возвратиться необходимо вовремя – 28 февраля в 16.00. Все кто опоздает хотя бы на одну минуту – того он лично будет считать дезертиром. И его абсолютно не волнует то, что сутки истекают в 24.00, а многим необходимо будет лететь самолётом или ехать на поезде через всю страну! А в конце своей краткой «поздравительной речи» произнёс уж совсем добрую, заботливую и «ласково-сволочную» фразу:
- Если я через десять минут увижу кого-нибудь курсанта из отпускников в казарме или на территории училища – заберу отпускной билет, и этот курсант заступит прямо завтра в наряд!

Надо прямо сказать, что такая совсем безрадостная перспектива нас не очень-то обрадовала. Зная то, что он действительно это может сделать многие иногородние курсанты, которые думали о том, что раз уж на дворе ночь то переспят в роте, а завтра с утра и поедут – сразу резко передумали. Вот уж поистине – лучше провести ночь в городе на лавке любого вокзала, чем в своей, идеально убранной «любимой» роте с нашим таким заботливым командиром роты! Прямо скажу – подобные «выходки» нашего командира роты все четыре года не сильно увеличивали у нас любовь к нему, а совсем наоборот.

Я тоже подумал про себя – хватит с меня испытывать свою судьбу! И сразу решил – еду прямо сейчас в аэропорт, а там посмотрим, что получится. Открывая свою тумбочку и, осмотрев в ней все свои вещи, подумал: «Чтобы бы мне взять с собой в отпуск?» Захлопнув её, я решил – мне ничего надо, лишь положил себе во внутренний карман шинели коробочку со станком и лезвиями. Вот так – налегке вечером пятнадцатого февраля, через семь месяцев и после целого дня одурения мозгов я поехал в свой первый отпуск домой. Выйдя за КПП, мы вместе доехали до остановки ВАЗ попрощались и поехали в разные стороны. Я и несколько человек поехали в аэропорт.

Как я добрался до дома, уже не помню. Почему-то все отпуска за годы учёбы для меня слились в один: аэропорт, гул самолётов, покупка или доставание билета, короткий звонок домой из переговорного пункта, ожидание регистрации и каждый раз, удивлённые глаза женщины, когда после вопроса: «Сколько у Вас мест багажа и ручной клади?», я разводил руками, показывая, что у меня ничего нет, короткий ночной перелёт, где в иллюминаторах самолёта ничего не видно и поэтому всё равно в каком месте сидеть и только одно огромное желание – спать! В эти дни все вокзалы города и аэропорт были наполнены нашими курсантами с училища, независимо от курса.

Мы всегда все вместе собирались в свои кучки и курсанты постарше помогали советами всем молодым первокурсникам, если они чего-то не знали или не понимали. Да и вместе всегда было надёжней ожидать самолёта или поезда. Удивительно, но вот здесь за стенами училища всегда как бы стиралась невидимая грань дедовщины, которая была явно видна там. Те самые курсанты старших курсов, которые в училище бы прошли мимо, даже не замечая тебя, здесь всегда были центром общего сбора. Это был неписанный курсантский закон – помогать всем «своим» вне училища!


        ЧИМКЕНТ. ПЕРВЫЙ ЗИМНИЙ КУРСАНТСКИЙ ОТПУСК.

Сознание медленно сквозь сон, откуда-то издалека возвращалось ко мне. Я лежал в кровати, не открывая глаз и по какому-то особенному «родному» запаху и еле ощутимому, такому знакомому с детства аромату одеколона отца и запаху свежих котлет, тихому шуму, из-за плотно закрытой двери доносившемуся из кухни понимал – наконец-то я дома! Так просто не могло пахнуть в казарме или в караульном помещении. Все воспоминания вчерашнего дня пролетели у меня в памяти как ускоренная перемотка киноленты.

Такой самый длинный и как казалось просто бесконечный день, когда командир роты отрабатывал на нас как на подопытных кроликах свою командирскую фантазию, ночной аэропорт, самолёт, встречу с родителями и наконец-то наша квартира! Первая мысль,  возникшая у меня в голове, которая ещё появилась в казарме – я буду спать дома целый день! Потому что никогда мне так раньше не хотелось спать как тогда на первом курсе. Мне почему-то мечталось о том, что если я доберусь когда-нибудь домой, то просплю сразу несколько дней. Но теперь я отогнал её прочь – жаль терять драгоценное время отпуска на такую ерунду!

Открыв глаза я при дневном свете не спеша обвёл взглядом всю свою комнату. Я не был здесь с 4 июля прошлого года, когда уезжал в училище, и как много воспоминаний у меня было связано с ней. Она совсем немного изменилось здесь за время моего отсутствия. Всё так же на одной стене прибит знакомый ковёр, на другой стене висит политическая карта мира, которую ещё в Усть-Каменогорске принёс мой отец. Я привык к тому, что у меня на столе в комнате всегда аккуратной стопочкой лежали школьные учебники и тетради, а теперь там лежат словари и отцовские письма марочников. Нет на глазах привычных для меня моих мелких вещей, которые всегда были под рукой.

Только на стуле висела парадная форма, а мою шинель отец сразу повесил на плечики в шкаф, который был у нас в коридоре. И я очень ясно сейчас ощутил, что такие привычные для меня слова как «Дом» и «Отпуск» наполнились каким-то совсем другим, глубоким, необъяснимым и непонятным для многих людей смыслом! В них было всё: и целых две недели, когда можно делать, что хочешь, и общение со своими родителями, друзьями и главное – можно напрочь забыть про далёкую всю армию: наряды, ранний подъём, спешку, построения и вечное решение мелочных бытовых проблем, всё то чем я занимался долгие семь месяцев. Какая огромная пропасть пролегла между тем наивным домашним мальчиком, вчера окончившим школу, и совсем не видевшего настоящих трудностей и уже мной – курсантом первого курса АВОКУ им. маршала И.С. Конева!

Пусть даже проучившегося в нём всего немного – полгода. А сколько всего многого и разного произошло за это время! Теперь у меня за плечами целый месяц кошмарной абитуры (который можно смело засчитать по формированию кругозора за несколько лет жизни!). Принятая военная присяга в 17 лет, полгода жизни в казарме среди сотни таких же как я курсантов, стрельбы из всех видов оружия, впечатляющая и незабываемая обкатка танками, метание боевых гранат, караулы с возможностью применить боевое оружие по преступникам и врагам Родины. А врагов мирового капитализма у нас тогда хватало – так и казалось, что стоит только расслабиться хоть на минутку – и всё! Сразу пропадём.

Я учился как раз в то время, когда наша страна отказалась ехать на Олимпийские игры в США. В международной политике виток холодной войны вновь пошёл вверх. И нам очень качественно промывали мозги политики и вся пропагандистская машина СССР. Мы все очень гневно осуждали политику Америки по отношению к её простым парням-неграм (как теперь-то всем стало понятно, в большинстве своём – настоящими лентяями и лоботрясами, вообще не желающим работать, а безбедно живущим на хорошее пособие по безработице) и вообще ко всем неграм в мире. Честно сказать, что до поступления в военное училище я-то и настоящих-то негров в своей жизни видел всего несколько раз, да и то когда мы бывали с родителями в Москве проездом. Прямо сказать у них тогда был весьма довольный (если не сказать больше – просто наглый) вид, и на сильно угнетаемых и очень бедных они совсем не походили.

Поэтому почему-то у меня всегда перед глазами стояли свои жизненные примеры, которые видел сам: воспоминания о том, как мы ходили ещё в Сары-Озеке с родителями в гости на Киселёвку, где на казахской окраине посёлка люди жили вообще в низких глиняных домах без пола, скорей похожих на большие собачьи конуры. Да и окраина Чимкента, называемая Нахаловкой, где жили нацменьшинства и бомжи, состоящая из домиков выстроенных из подсобного материала собранного на мусорных свалках. И у меня всегда почему-то тогда, когда я слушал о бедственном положении кого-то и где-то возникал простой вопрос: «А стоит ли нам и зачем вообще помогать кому-то, когда у нас свои люди в СССР живут вот так – ещё хуже их?» Но тогда этот вопрос был без ответа, а нас всех просто убеждали, что это необходимо для международной солидарности! Но я отвлёкся. Теперь же мне можно заслуженно на целых две недели забыть все проблемы роты и взвода и окунуться в гражданскую жизнь. С этой мыслью я потянулся и окончательно проснулся. Впереди меня ждал теперь уж точно первый день отпуска (день дуристики нам мозгов командиром роты я не считаю)!

Отец был на работе, а мама на кухне уже готовила для меня что-то очень вкусное. У неё работа была попозже, с обеда. Я не спеша, обошёл все комнаты, в них ничего особо не изменилось, все знакомые мне с детства вещи стояли на своих местах, на которых они и находились когда я уезжал. Так же в зале стоял сервант, наполненный знакомыми мне с детства вазами, посудой и милыми глазу разными безделушками. Почему-то мне так казалось, что за то огромное время моего отсутствия в нашем доме должно было всё измениться. Но нет – всё по старому. Разве что в доме появилась собака, её игрушки и миска. Видно было, что она в доме всеобщий любимец и в ней мои родители души не чают. Зашёл умываться в ванну, где как всегда на стеклянной полочке под зеркалом на своём месте стояла отцовская пластмассовая кружка для бритья с помазком и стакан с зубными щётками. Мама включила колонку с горячей водой, для того чтобы я смог помыться, и смыть с себя «курсантскую и Алма-Атинскую грязь», как она выразилась. Оказывается, какое это забытое счастье, когда можно вот так дома спокойно принимать ванну! Пока набиралась вода в ванну, я лёжа в ней вновь уже внимательным взглядом осмотрел кафель, который мы укладывали с отцом и линолеум, отметив про себя – получилось очень даже неплохо!
 
Мама обеспечила меня зубной щёткой, ведь у неё как у хорошей домохозяйки и опытной жены военного всегда был дома запас таких мелочей. Побрившись, наконец, я поел такой вкусной гражданской пищи, приготовленной мамой о которой так давно мечтал в казарме. Какое это оказывается счастье – быть дома! Или вернее хорошо, когда ты знаешь, что у тебя есть дом, в который можно вот так возвращаться и точно знать, что тебя здесь любят. Попробовал всё варенье, которое было на столе твёрдо пообещав маме, что то чего я не успею съесть за весь отпуск – заберу с собой. В квартире было очень тепло и дверь в нашу большую лоджию, как всегда была открыта.
 
С улицы послышался совсем забытый мной за это время и такой раньше знакомый истошный крик: «Э-Э-Э-й! Бутилька-а!» Таким образом, только в Чимкенте был организован сбор стеклянных бутылок из домов. Никаких пластиковых бутылок тогда не было даже и в помине, поэтому все напитки и даже всё молочное разливали только в стеклянные бутылки. В пунктах приёма были очереди и их принимали по 12 копеек. Ушлые узбеки на маленьких ишак-арбах (двухосных тележках) приезжая прямо во дворы собирали бутылки по 10 копеек – это было очень здорово! Не каждый человек будет собирать, потом таскать тяжёлые бутылки к местам сбора, а вынести во двор могли и дети – это и было их карманными деньгами. У каждого уважающего себя «бутильки» (а это слово в Чимкенте было нарицательным и всем жителям понятным) был настоящий жестяной рупор. Такой как показывают в старых фильмах, в который он пронзительно и громко с узбекским акцентом кричал несколько раз, въезжая на своей ишак-арбе во двор. Таким же словом, тоже всем понятным было и «Мучмала». Так у нас в Чимкенте продавали жареную кукурузу поп-корн склеенную сахарным сиропом в круглый комок похожий на снежок. Её так же носили узбеки по дворам в мешках и они так же кричали: «Э-э-э-й! Мучмала-а-а!»

Выйдя в лоджию, а тогда из неё было хорошо видно вдаль, даже балкон Женьки Матвеева, потому что деревья, посаженные на газонах перед домом, были ещё маленькими. Я увидел, что на улице стоит настоящая весна: снега почти не было, а на солнечных лужайках уже пробивается зелёная трава. Воздух уже наполнялся ощутимыми ароматами весенних дней и по всему было видно, что возврата к зиме уже не будет. Это было для меня очень странно и необычно, ведь я улетал из настоящей Алма-Атинской зимы, а здесь люди живут и даже не представляют, что где-то ещё стоит настоящая снежная зима.

Дома с брюками, как я уже упоминал раньше, сразу возникла проблема. Все те, которые были у меня раньше, оказались «с запасом». В них можно было просунуть ладонь – вот оказывается, как я похудел! Но хорошо, что у меня была моя мама, она умело всего за несколько минут, присев в лоджии на ящики за свою машинку, всё исправила. С рубашками и куртками у меня проблем не возникло. Вся моя одежда, заботливо постиранная и выглаженная висела в моём шкафу. Почему-то всегда в нашем доме было так заведено, что вся одежда родителей висела в шкафу, который был у них в комнате и только в моём хранилась отцовская парадная форма цвета «морской волны» с орденом и медалями. Почему так? Не знаю. Просто не спрашивал, но было приятно, открывая каждый раз свой шкаф видеть её, как привычную с самого моего детства вещь!

Потом были встречи с друзьями, обмен накопившимися новостями. Все они учились в разных учебных заведениях, за исключением Жени и Серёги. У всех были свои яркие впечатления от жизни, новый коллектив, новые друзья. Игорь весело рассказывал о том, как он учится в институте культуры, его тоже волнуют те же проблемы, как и меня – сессия, зачёты и экзамены. Остальные наши выпускники школы тоже все как-то и где-то пристроились, кого-то болтающихся без дела не было. У каждого началась своя жизнь и надо было по ней идти, и нет больше того нашего дружного класса и нельзя снова вернуться в ту весну десятого класса – самую счастливую пору из школьных лет! Но приятно было, чёрт возьми, вот так вновь собраться вместе и весело вспомнить то золотое время. Они часто видели Садовскую Альбину Павловну – нашу классную выпускного 10«Б», учителей из нашей школы и директора, рассказывали школьные новости. И мне сразу очень захотелось самому вновь уже уверенной походкой выпускника пройти по её коридорам, вдохнуть этот воздух и послушать знакомую трель звонка. Может быть, встретить директора, кого-нибудь из учителей, своего родного «пистолета», физичку и просто поболтать ни о чём – и я решил про себя, что завтра прямо с утра я так и сделаю.
 
Дома в отпуске было хорошо: я хотел читать – выбирал понравившуюся мне книгу из тех, которые были дома везде, и читал, вечерами хотел смотреть телевизор – смотрел, пока глаза не начинали слипаться, утром хотел спать – спал, радуясь возможности просыпаться самому в своей комнате, а не по уже ставшей привычной команде «Подъём!». Хотел есть – ел, хотел играть с собакой – играл с весельем и до упаду! Как дороги стали для меня такие спокойные вечера, когда мы могли вот так собраться все вместе. Как-то уже совсем по-другому зазвучали и стали восприниматься мной истории отца, когда он вспоминал свою молодость и то, как он сам учился в своём артиллеристском училище.

По всем моим сравнениям выходило, что мотострелковое училище в отношении требовательности и суровости быта было на голову выше. Мама моя тоже была неистощима на выдумки – на каждый вечер у неё было что-то заготовлено: разные орешки, печенья, сухофрукты, яблоки, гранаты или просто жареные семечки. Она тоже беспрерывно рассказывала мне какие-то истории про работу, про Серёгу Степанова, про наших знакомых – одни воспоминания, тянули за собой другие, цеплялись и переплетали друг за друга и так до бесконечности. Я, слушая ее, постоянно ловил себя на мысли – ведь они так же сидели с бабой Аней на крыльце в Дебальцево, ведя беседы далеко за полночь.

За отпуск я успел побывать в своей школе, пройти по всему городу, по таким знакомым мне улицам, жадно впитывая все впечатления и просто радуясь такой возможности. Почему-то мне всегда нравилось вот так, никуда не спеша пройтись по улочкам Чимкента, как в новом и в старом городе. Мне доставляло огромную радость пройти по тихим дворам квартала, осенью заваленными большими листьями, по пешеходному мостику через Качкар-Ату мимо дома Сашки Цветкова и СШ №15 выйдя сразу почти в центр города. А дальше по тенистой и тихой улице обсаженной огромными деревьями за институтом дойти до небольшого спортивного магазинчика, больше похожего на павильон. И там неспешно ознакомиться со всеми спортивными новинками, восхищённо и заворожено осмотреть выставленные мотоциклы, отливающие хромированными деталями.

Особой строкой для меня в таком походе по городу было обязательное посещение Верхнего базара. Ничего особенного там я покупать никогда не собирался. Просто хотелось вновь окунуться и взглянуть на местный, азиатский колорит. Обилие народа, многоголосая и непонятная мне речь, большие торговые ряды, море фруктов целый год, обязательная «ритуальная» проба экзотического напитка – кумыса! Почему-то нигде больше я не пил такого вкусного кисловато-молочного напитка, как там в Чимкенте на Верхнем базаре. Всё остальное потом казалось просто жалкой подделкой. Не спеша пройти по многочисленным маленьким магазинчикам, внимательно разглядывая в них разную необходимую мелочь, которой они были завалены под самый потолок. Всё это вместе взятое напоминало какой-то фантастический кинофильм-сказку, и казалось, что ты находишься где-то далеко на Востоке.
 
В Центральном парке я сходил в один из кинотеатров, выбрав тот, где кинофильм был получше. Как приятно было вновь сесть среди гражданских людей и спокойно смотреть фильм! Ведь у нас в училище по субботам и воскресеньям тоже всегда после ужина был обязательный кинофильм в клубе, куда мы всегда шли строем. Что это были за фильмы и о чём, честно скажу, не помню – потому что я и мои друзья начинали засыпать сразу, после того как в зале выключали свет. И просыпались только тогда, когда он вновь включался. Я успел повстречать всех друзей и одноклассников, узнать от них все новости за это время. При встречах со многими из них для меня всегда было удивительным, что они практически все произносили слово в слово почти одну и туже фразу: «О! Привет! Что-то я тебя давно не видел? Ты где был?» И так получалось практически каждый отпуск!
 
И конечно самое главное побыть дома и не спеша полистать и разобрать все марки. Мой отец добросовестно и с желанием выполнил моё поручение – новых марок за это время накопилось очень много. Я, просто радуясь этой долгожданной мне выпавшей возможности их разглядеть и аккуратно расставить в нужные места в коллекции – целые дни  проводил с ними. Эта работа требовала настроения, спокойствия, усидчивости и главное – могла ждать, пока я был занят другими делами. Конечно, в воскресенье мы с отцом вдвоём обязательно сходили на собрание коллекционеров филателистов. Как было приятно вот так вновь вдвоём, не спеша пройтись по утреннему воскресному городу! Зная, что впереди тебя ждёт ещё целый выходной день. Там тоже всё было по старому, люди жили своими гражданскими проблемами: работой, домом и дачами. Но все с радостью узнали меня и поздравили с поступлением в военное училище, пожелав его поскорей окончить. Это было приятно.

Пробыв дома дней десять, отдохнувший и набравшийся впечатлений от отпуска, как не отгонял я от себя эту крамольную мысль, которая сидела где-то далеко внутри – я поймал сам себя на этом! Я ведь действительно начинаю скучать по училищу, по той жизни, в которой мне всё стало понятно, друзьям по моему взводу и роте! Как все-таки странно устроен человек! Когда ты учишься в училище, вдалеке от своих родных и дома, скрупулезно подсчитываешь дни до отпуска, рвёшься и мечтаешь о том, как бы быстрее пролетело время. А вот уже когда приедешь домой, всех увидишь – и опять начинаешь думать о нём, появляется какая-то тяга к той компании единомышленников, с которыми уже провёл полгода, а потом и все четыре года! Разговаривая со своими друзьями, я много раз ловил себя на мысли, что по большому счёту в их историях нет ничего яркого, необычного или мне интересного. Как проста, скучна, однообразна и ограничена всего одним городом их студенческая жизнь.
 
Всё-таки, если тебе в семнадцать лет в руки наша Родина доверяет оружие с боевыми патронами и ставит боевые задачи – ты как-то очень быстро взрослеешь! И начинаешь к жизни относиться совсем по-другому, отличаясь от тех, кто ещё не держал автомат. В отличие от их спокойной и размеренной жизни обычных студентов – вся наша бурлящая жизнь в училище была наполнена яркими впечатлениями и событиями. Это работы и полевые занятия, стрельбы, съёмки кино и т.д. Не хватало в их разговорах чего-то нам всем понятного – того, что есть у твоих друзей по училищу! Когда ты и они понимают тебя и всё с полуслова и полунамёка. У нас были свои понятные только нам слова и шутки – ведь мы все всегда были вместе с утреннего подъёма и до вечернего отбоя. Мы вместе ходили на занятия, в караул, в наряды, бегали кроссы и выполняли все работы. Скорее бы обратно, снова к ним! Как всё-таки совсем незаметно для нас самих, мы будто бы переплелись какими-то невидимыми нитями или стали напоминать магниты, которые тянуться друг к другу.

С постановкой на учёт и снятия с учёта вообще не возникло никаких проблем. В один из выходных дней, сейчас я уже точно не могу вспомнить, но, кажется в то воскресенье, когда ходили к филателистам, мы с отцом зашли в Чимкентскую комендатуру. До этого я много раз проходил и проезжал на автобусе мимо этого совсем неприметного маленького здания на Верхнем базаре. Оказалось это есть комендатура! Когда мы зашли внутрь, там никого не оказалось, только меня записал в растрёпанный журнал регистрации какой-то сержант срочник, поставив по-простому сразу в мой отпускной два штампа «Прибыл» и «Убыл» без дат. Сказав нам, чтобы даты я сам поставил перед отъездом. Это секундная процедура меня немного озадачила, ведь наш командир роты задурил нам все мозги перед отъездом о серьёзности этого момента, а у нас в училище ходили ужасные легенды о зверствах Алма-Атинской комендатуры при постановке на учёт.

Таким образом, все задачи у меня перед отъездом обратно были выполнены: отпускной билет отмечен, билет на утренний рейс самолёта был куплен. Новенький чемодан того самого размера и цвета, как и было нужно командиру роты, стоял у меня в комнате, постепенно наполняемый мамой. Я взял немного тетрадей, ручку, подшивочный материал и лезвия. Хотя его объём  был ограничен, мама пыталась напихать туда всего по максимуму, заполняя всё свободное место вареньем, конфетами и печеньем. Со всеми друзьями я повстречался, выспался, разложил марки по своим местам и вновь мы собрались вечером за прощальным ужином. Как быстро пролетели все дни отпуска! Но я за отпуск успел выполнить всё, что планировал. Мы вновь готовились к расставанию на несколько месяцев. Я уже точно знал, что летний отпуск у всех первокурсников будет только в августе.

После сдачи сессии в июле мы остаёмся в пустом училище, обеспечивать охрану и работы в учебном центре. Мама с отцом обрадованные такой вполне ясной перспективе сказали, что будут планировать свои отпуска так же, чтобы мы могли все вместе съездить к бабе Ане в Дебальцево. Я конечно с радостью согласился с этим решением, сказав, что летние проездные документы буду выписывать на Дебальцево. Ведь я тоже впервые за всё своё детство в прошлом году вместо поездки к ней – поехал в «отдыхать» в Алма-Ату. В день отъезда утром я вновь надел свою парадную форму, которая так и провисела весь отпуск на стуле, взял шинель в руку, потому что на улице в Чимкенте была весенняя погода – и был готов в обратный путь. Мама с отцом провожали меня на УАЗике до аэропорта, хотя всех вещей у меня было – только стандартный чемоданчик. Самолёт был утренний и прилетал в Алма-Ату до обеда, так что времени у меня добраться до училища было навалом. Вся дорога от аэропорта до ВАЗа (остановки на которой необходимо было пересаживаться на другой автобус) была всего 5-6 остановок, а там уже рукой подать! Назад в училище я ехал прямо скажу с хорошим настроением. Вот так и закончился мой первый курсантский отпуск.


        АЛМА-АТА. ПЕРВЫЙ КУРС. ВЕСНА. СПОРТ В УЧИЛИЩЕ.
                «ЗЕМЛЯКИ».  УПАВШИЙ САМОЛЁТ.

Из отпуска я вернулся прямо обратно в зиму – в Алма-Ате везде лежал снег, было холодно, не было даже никакого намёка о весне. Подходя к воротам училища, я вспомнил то жаркое лето и время, когда мы ещё абитуриентами первый раз шли по дорожке с тревожным ожиданием чего-то неизвестного. Теперь же я иду уверенно к себе домой и уже точно знаю, что меня там ждёт. Там, за забором училища в нашей роте в пирамиде стоит мой РПГ-7, кровать, тумбочка, стул и там мои друзья-товарищи. За время отпуска все мои эмоции поутихли, даже обиды на командира роты отошли куда-то далеко, и хотелось скорее вновь увидеть всех: и офицеров и курсантов. Курсантская рота – это ведь особый, свой мир, большая семья со своими понятиями и законами! Это очень трудно, да невозможно объяснить тому, кто это не прошёл. Время было ещё очень много до контрольной отметки назначенной командиром роты – 16.00, поэтому я не торопился.
 
Пройдя через КПП училища, я прямо на улице стал встречать своих однокурсников, и со всех сторон посыпались новости – мы все встречались как старые друзья, даже те, кто и не очень-то дружил между собой. Поднявшись в роту, я увидел, что она уже полна курсантами из разных взводов. Меня сразу окружили, здороваясь и радуясь встрече, знакомые лица нашего взвода: Вовка Мукомелов, Женя Глинских, Олег Козлов, Коля Ратушняк, Олег Фролов, Игорь Стрельников, Рашид Кулмурзаев, Олег Чивилёв, Толя Мартус, Серёга Ловягин, Саша Ельменов, Андрей Маковеенко и другие – так все встречали вновь прибывающих. Командир роты сидел в канцелярии и каждому курсанту необходимо было зайдя к нему сдать отпускной билет с отметками и доложить о прибытии, а так же о том, что за время отпуска не получил замечаний. Выйдя после доклада командиру роты, сдав парадку и чемодан в кладовую Белашу и начиная переодеваться в п/ш не торопясь, все бурно обменивались впечатлениями об отпуске. Я уже упоминал о том, что у нас были курсанты со всей страны, поэтому и историй с приключениями в дороге хватало.
 
На довольствии в столовой мы ещё в этот день не стояли, но никто от этого не расстраивался. Ведь все навезли с собой столько разнообразной еды, твёрдо рассчитывая «на помощь» друзей. Я сразу узнал главную новость – оказывается не все наши курсанты были в отпуске: кто-то жил далеко, кого-то не отпустил ротный за залёты по дисциплине, а кто-то просто не успел вовремя сдать сессию. «Хорошим тоном» негласного курсантского этикета это было выразить таким «бедолагам» сочувствие, приободрить и сделать ему какой-нибудь «бакшиш» (подарок по-азиатски) с отпуска. Больше всех подарков получил наш Муха – курсант Мухамадиев из нашего взвода (как его звали по имени, я хоть убей меня, не вспомню, ведь всё училище его знало только под именем – Муха!) С ним у меня была самая радостная встреча он, увидев меня  изобразил такую бурную реакцию на мой приезд и радость с умилением на лице – прямо больше всех!

Честно говоря, я боюсь ошибиться, но, кажется, Муха в зимние отпуска за всё время обучения в училище никогда не ездил. Это был наш особый «шальной таджик», который получил подарков больше всех! Он был уникален тем, что всегда обладал весёлым характером, и всё училище было его друзьями. По-русски он говорил так лихо, ещё лучше многих, при этом хитро переплетая свою бесконечную речь азиатской лестью, русской преданностью и шутками с прозрачными намёками, умело проворачивал свои делишки. При этом на него никогда никто не обижался – он был как бы для нас всех ротным шутом, которому разрешалось высказывать вслух всё, что думает. Он удивительным образом соединял в себе образы известного азиатского кумира Ходжи-Насреддина и простоватого удачливого русского Емели, при этом всём ничуть не горюя над возникающими проблемами, просто проявляя чудеса хитрости и изворотливости. Он постоянно по своей жизни балансировал на грани между двойкой и тройкой, а так же вечно находился на границе наряда и залёта. Как он вообще оказался курсантом АВОКУ непонятным образом – всегда оставалось для нас загадкой! Но при всём этом он был ещё и хорошим безотказным верным другом, помогая всем, чем мог в трудную минуту.

Мы все, разбившись на кучки, наперебой рассказывали свои истории друзьям, встречая новых курсантов. Командир роты сразу для проверки первое построение назначил на шесть часов вечера, как всегда сразу выступив со своей  «тронной речью» смысл которой сводился к одному – всё, отпуск закончился и надо приступать к учёбе! По разговорам между собой мы сразу выяснили, оказывается, такая высочайшая требовательность к отпускникам была проявлена им только в первые дни, а потом он просто вручал отпускной билет «и до свидания!» Теперь-то мы наученные горьким опытом организацией отъезда в отпуск в нашей роте, слушая его слова – пропускали их мимо ушей. Мы быстро учились «военной науке».

А стоит ли и зачем так надрываться учиться и стремиться попадать в первую партию? Чтобы ротный так же изгалялся над нами, как в зимний отпуск? Теперь никуда летний отпуск от нас не уйдёт – обязаны будут отпустить всех вовремя, и какая разница на день раньше или позже? Несколько курсантов имели замечания в отпускных билетах от патруля и военных комендатур, что мне показалось очень странным после своего Чимкента. Сколько я там жил – я в жизни никогда не видел какого-то патруля, а про комендатуру я уже упоминал. Нашлось и несколько человек, которые не успели к сроку, назначенному командиром роты, опоздав всего на несколько минут или прилетев ночным самолётом издалека. Но к утру собрались все.

Самые запоминающиеся ночи в училище – это первая ночь после отпуска! У каждого курсанта было припасено и взято с собой из отпуска что-то вкусное, поэтому после того, как офицеры покидали казарму вечером – начинался пир! Группками все собирались в классах, или прямо на кроватях выкладывая еду. Не скрою, иногда кто-то проносил и запретное, которого доставалось каждому по несколько капель. Вовка Кольной и Близнюк привезли с собой настоящее украинское сало и немного настоящей горилки – на пробу! У меня были яблоки, гранаты, хурма и ещё что-то положенное моей заботливой мамой это всё вносило особый колорит в застолье. Конечно, вокруг стола собиралось и присоединялось со своими дарами сразу несколько человек, тут уж никого приглашать или звать не надо было – все ели и пробовали самостоятельно. Вот такой ночной пир – встреча старых друзей, которые по настоящему стали близки друг другу, запоминался надолго, когда можно было вот так спокойно радоваться нашей жизни.
 
С утра началась вновь учёба, пошёл второй семестр. Из самого яркого и запоминающегося в то время – это зимний забег на лыжах. Что-то я больше не могу припомнить подобных мероприятий после первого курса. Всё было организовано, как всегда бывает в армии. Видимо кто-то приказал сверху и что тут началось! Вообще откуда у нас в училище взялось такое количество этих «военных» лыж, где они хранились или их откуда-то привезли – не знаю? Никаких предварительных занятий по лыжам с нами никогда не было. Всю зиму мы занимались гимнастикой в спортзале или бегали один километр по стадиону, ни о каких лыжах никогда не было даже и разговоров. Но в одно из воскресений, сразу после отпуска был назначен массовый забег. С вечера вся наша рота оказалась заполнена солдатскими лыжами. Нужно пояснить, что солдатские лыжи очень серьёзно отличаются от современных пластиковых. И даже от современных деревянных, которые все так и называют «дрова». Это были обычные военные деревянные безразмерные лыжи – подходящие на любой размер солдатского сапога, с особой конструкцией завязок на них. Необходимо было за вечер выбрать себе пару и разучить способы передвижения на них.
 
Всей организацией этого чудачества, называемого большим спортом как всегда заведовал наш, все четыре года бессменный физорг – Мишка Глухов. Мне досталась очень хорошая пара лыж, или это мне просто казалось так? Я вечером вышел с ними, как и многие другие курсанты из нашей роты на наш стадион возле роты. С завистью я смотрел на тех, кто лихо и умело нарезал круги на лыжах. Я стал мучительно припоминать, когда же я последний раз стоял на них? Ничего радостного мне на память не приходило. В Сары-Озеке я немного катался на них с горок возле городка. В Усть-Каменогорской школе на уроках физкультуры один раз учителя зимой проложили трассу в лесополосе вдоль набережной реки Ульбы.

Она была от ткацкой фабрики и до моста через Ульбу и нам говорили, что мы сдаём норму ГТО – забег на пять километров. Помню как я гордо «спортивным шагом» прошёл по всей дистанции, конечно ни о каком зачёте по времени речь не шла. Тогда нам тоже прямо перед забегом преподаватели показали несколько приёмов бега на лыжах и выпустили на дистанцию. Все кто умел, убежали вперёд, а мы те, кто не очень – просто шли по ней. Вот это и был мой последний забег. В Чимкенте про лыжи никто и не заикался – снега-то нет! А здесь опять пришлось столкнуться с этой проблемой. Конечно я, как и многие курсанты попытался тоже быстро научиться ездить на них, но ничего путного из этого не вышло.

Наутро наступил массовый спортивный праздник – один на всех! На улице была хорошая морозная и снежная мартовская погода. Все курсанты с офицерами и преподавателями физической культуры строем выдвинулись на поле, которое все называли РВ-90. Это была огромная площадка-поляна, на которой были установлены две огромные мачты-антенны и небольшой домик возле них. Когда-то их по периметру видимо пытались огородить бетонными плитами, но в силу каких-то неведомых обстоятельств их поставили только с одной стороны квадрата, который шёл к базе военторга. А с нашей стороны вдоль дороги, по которой ходил автобус №1 успели поставить всего несколько штук, обозначив угол, да и то они все попадали. Эти плиты так и лежали, и видно было, что не один год, потому что уже стали зарастать травой.

 Поэтому все жители посёлка с таким же названием – РВ-90 состоящего из нескольких десятков домов и конечной остановкой нашего автобуса №1, который ходил мимо училища, в один-единственный продовольственный магазин в нашем районе натоптали тропинку через это поле напрямик. И наше училище, когда необходимо было проводить марш-броски, всегда его использовало. Эта поляна была концом города и выходила тыльной стороной уже на поле, которое было всё в оврагах, поросших кустарником, поэтому там и не было колхозных полей. А для нас это было – в самый раз!
 
На месте старта стоял оркестр, стол, собрались наши офицеры, преподаватели физкультуры и конечно наш «любимый» майор Франчик. Он, сходу едва увидел нас начал «прессовать» по полной программе: всем шинели снять, повесить номера, составить списки, начинать разминаться, что бы вспотеть. Надо сказать, что после сдачи той «исторической» зимней сессии, я (да и все остальные курсанты) резко изменили отношение к занятиям физкультурой, да и к самому Франчику. Уже зная то, что он способен на самые безумные поступки связываться с ним и создавать проблемы самому себе никто не хотел. Хотя он и продолжал «пить нашу кровь» все четыре года. Поэтому мы послушно сбросили наши шинели в одну большую кучу повзводно и начали готовиться к старту. Тут же стоял наша училищная УАЗик-санитарка и наряд со столовой принёс несколько огромных бачков с чаем.
 
Забег нам сказали, будет всего семь километров, и пробежать его надо было, примерно за тридцать минут. Стартовали массово: целой ротой, с разрывом по минуте на взвод. Видно было, что уже через несколько сот метров на дистанции получалась абсолютная каша из курсантов. Те, кто умели, стартовали уверенно и быстро скрывались вдали, а те, кто был не очень – не торопясь, двигались по дистанции. А сзади подпирали уже новые активные бегуны. Как в такой круговерти курсантов можно было высчитать кто откуда и с какого взвода – я не понимаю? Но ничего, после нескольких бесплодных моих попыток двигаться очень быстро, как настоящий спортсмен я понял, что пора переходить на свой обычный ритм – шагом. Утешая себя всегда верным олимпийским лозунгом «Главное не победа, а главное участие!» На крутых подъёмах между оврагами я делал так, как поступали многие – ловко выдёргивая сапоги из креплений, просто забегал наверх держа лыжи в руках, и  это получалось намного быстрее, чем корячиться, поднимаясь лесенкой.

 Таких, как я курсантов на дистанции было немало и мы все равномерно шли по дистанции и гордо финишировали, под звуки нашего духового оркестра с другими взводами. На финише записывали только номера, особо не вникая, кто мы, откуда и с какой роты. Так в общей толпе спортсменов особо не устав финишировал и я и, попив горячего чайку, сделал для себя вывод – видимо из меня хорошего спортсмена-лыжника в ближайшем обозримом будущем не получится. В общем, как нам потом объявили, что мы все победили. Но почему-то больше таких грандиозных забегов с нами никогда не проводили, больше налегая на бег. Может быть тут просто сыграла свою роль начавшаяся война в Афганистане. Когда все вдруг вспомнили истинное профильное назначение нашего мотострелкового училища – горно-пустынное! А какие лыжи нужны в Афганистане? Главное – бег и выносливость!

Раз я уже упомянул о Мише Глухове, то я должен и просто обязан рассказать о спорте в училище и в нашей роте конкретно. Каким там неведомым для нас голосованием или просто решением командира роты он был назначен физоргом нашей роты – не знаю. Но к этой своей ответственной обязанности он относился все четыре года очень серьёзно. Сам Миша был из солдат, поступив в военное училище из армии, поэтому был постарше большинства из нас. Он обладал неплохими организаторскими способностями, был хорошим товарищем, нормальным, рассудительным и по-своему уважаемым всеми курсантом. Потому что везде, где только нужно было выступать за роту, он всегда участвовал сам. Бегал он, конечно, что сказать – всем на зависть, всегда на отлично! Но когда приходила пора командных соревнований по боксу и борьбе всяких видов, где необходимо было выставлять людей в разных весовых категориях, в нашей роте наступал кошмар. Миша Глухов, подходя к каждому методом «кнута и пряника» собирал костяк желающих. При этом, используя все методы и подходы, убеждал одних тем, что решит вопрос с командиром роты о снятии нарядов, других убеждал просто патриотизмом – выступить за честь роты, или используя самый последний вариант: «Ты что – боишься?»

Но даже при таком методе набора людей в ротную команду, их все-таки всегда катастрофически не хватало. Тогда наступала пора нашего командира роты. У него всегда был свой выход из создавшегося положения, построив всю роту в две шеренги в казарме, он командовал: «Глухов, зачитай состав команды!» Выяснив сколько человек не хватает в команду и какого веса, используя свой командирский авторитет, проходя вдоль строя, тыкал пальцем в курсанта и произносил: «Сколько весишь? Глухов! Этот подойдёт?» Это всё мне всегда очень напоминало эпизод из кинофильма «Спартак», где таким образом в Древнем Риме набирали рабов в школу гладиаторов в Капуе.

Если кандидатура курсанта согласовывалась вот таким образом, накоротке между ротным и Мишкой Глуховым то всё – вопрос о твоём зачислению в команду был решён! При этом твое личное мнение, желание и наличие способностей абсолютно не учитывалось. На все возражения у ротного был один ответ: «Глухов! У тебя есть целая ночь (или неделя, в зависимости от ситуации) сделать из него боксёра!» Таким образом, набиралось уже необходимое количество статистов-участников, от которых требовалось только выйти на ринг, ковёр или ещё куда-нибудь, а то нам засчитают баранку за отсутствие участника. Каким-то странным образом во все наши команды попадал и наш «Муха», потому что у него в роте не находилось конкурентов в весе до 52кг! Таким образом, он всегда был в числе призёров по итогам соревнований, так как таких как он в училище было всего несколько человек.
 
Всей подготовкой этой такой странной команды занимался Мишка Глухов по отдельному плану. Кому надо он «ставил удар», «ставил бросок», учил основным приёмам, а главное готовил и контролировал веса – это была его почётная обязанность. Для сбрасывания веса одних он возил их в сауну, в ближайшей к нам бане и заставлял бегать вечерами в шинелях и телогрейках по стадиону. Других заставлял плотно питаться кашей, чтобы набрать вес и перед взвешиванием выпивать чуть ли не трёхлитровую банку воды.

Всегда подбадривал «самоубийц» или «камикадзе» (так мы называли курсантов «добровольцев», которых выбрал командир роты) и убеждал их, что надо лишь всего потерпеть немного, продержаться подольше, а там может быть и повезёт – это спорт! Всё зависит в нём от многих случайностей. Ну а если тебя будут совсем убивать, то он выбросит полотенце на ринг – это будет сигналом о прекращении поединка. Удивительно, но ему почему-то верили! Почему-то все как-то знали, что Миша Глухов не подведёт, выручит в трудную минуту и не даст пропасть.
 
Странно, но судьба Миши Глухова, такого ярого спортсмена и хорошо подготовленного физически курсанта оказалась похожа на мою! Таким же неведомым «военным» путём, которого никто из нас даже не мог себе, и предположить он променял мотострелков на другое. Я стал ремонтником, «танкистом», «ВВешником» по воле судьбы, а он стал командовать единственным в САВО – отдельным горно-вьючным батальоном! Так всем в училище казалось, что он и пойдёт по спортивной линии, а тут вот такой зигзаг! Я встретил его в городе Оше, когда в составе нескольких офицеров прибыл туда на окружные горно-альпийские сборы, так как служил в горном батальоне. Правда перед этим я неожиданным образом встретился с Вовкой Мукомеловым, которого наша судьба постоянно крутила (или меня возле него?) и сталкивала вместе практически всю службу.

Вовка Мукомелов служа в Рыбачьем приезжал ко мне в Кой-Таш по делам и мы проводили весёлые вечера воспоминаний с ночёвкой у меня дома. А потом я, так получилось, приехал к нему в Ош. Затем судьба нас на некоторое время развела и вновь удивительная встреча в Панфилове, когда он приехал командовать батальоном! У меня ни с кем не было такого большего количества  встреч, и я не служил из своих однокашников ближе за всю службу, чем с ним. Он-то и отвёл меня в гости к Мише Глухову, ведь они вдвоём служили в ошской бригаде с нашей второй роты.

Когда мы вместе зашли к Мише – была очень тёплая встреча друзей! Мы вместе были рады этому событию, радостно вспоминая все совместные годы учёбы, и вновь переживали те события. Я тогда был очень удивлён всему окружающему меня там: у офицеров – специальные «конные» эмблемы, которых я до этого никогда не видел (Миша даже дал мне одну на память!), телеги стоящие в ряд с автомобильными номерами и конюшни с лошадьми.  Слушая истории Мишки Глухова, когда он делал мне экскурсию по своему хозяйству и о проблемах батальона; отборе лошадей и солдат на службу, подбор корма, такие совсем далёкие от меня понятия, как – подковы, сбруя, стремена, торбы, сёдла, я поймал себя на мысли – нет, лучше командовать мотострелками!

Ведь лошадей необходимо несколько раз в день кормить, поить, каждый день делать не менее двух часов прогулки и скачки, убирать и мыть стойла. Когда я спросил Мишу: «А как ты вообще попал сюда и согласился на это? А как же спорт?» Он просто ответил мне: «Мне предложили, а я не стал отказываться! А спорт подождёт!» Вот ведь как бывает в военной службе! Жалко, что мне больше не пришлось с ним увидится, все-таки было бы интересно узнать – чем всё это у него там окончилось?
Так вот возвращаюсь к теме спорт в училище. Каждый год зимой в рамках чемпионата училища проходили самые зрелищные соревнования по боксу, вольной и классической борьбе. Именно для этих соревнований и набиралась команда от роты. Метод подготовки спортсменов я уже раньше описал. Самыми захватывающими и зрелищными были соревнования по боксу. Честно сказать, я раньше никогда в жизни не был и не видел таких боёв. Почему-то как-то так получалось, что у меня не было друзей боксёров, да в школах такого никогда не было.

А тут в нашем спортзале устанавливали настоящий боксёрский ринг и после обеда всегда начинались бои. Они всегда шли три дня. Первые два – отборочные, а третий день – финальные! Это было поистине захватывающее зрелище! Я с огромным интересом, так как сам никогда боксом не занимался, наблюдал, как где-то за неделю до соревнований у нас в спортивном уголке начинались тренировки нашей команды. Тут уже те, кто имел хоть маломальское понятие о боксе, начинали учить «самоубийц» основным стойкам и ударам. Откуда-то появлялись боксёрские перчатки, лапы и мешок с песком, который вешался на постоянно установленный в роте турник. И странно, что буквально через несколько занятий по такому интенсивному «натаскиванию» у них что-то начинало получаться. В день соревнований все старались наших участников воодушевить, подбодрить и обещали, что мы будем болеть громче всех.
 
Постепенно после обеда почти всё училище собиралось в нашем огромном спортзале. Здесь были все: офицеры со всех рот, преподаватели физической культуры и конечно, за очень редким исключением все курсанты. В это время отменялась чистка оружия и самоподготовка – все очень плотно стояли вокруг ринга. Несколько лавок, окружавших ринг, были заполнены офицерами, а за ними огромной массой собираясь строго по курсам, были мы. Мне всё здесь было необычно: близкий ринг, понятные и жёсткие правила, скоротечность боя и азарт появляющийся во время поединка. Судейская бригада всегда была не наша, во избежание всяких проблем, поэтому присутствовала объективность. Но очень редко эти поединки продолжались все три раунда, и приходилось пересчитывать очки. Почти все бои заканчивались или за явным преимуществом или кто-то выбрасывал полотенце на ринг. Ни о какой-то длительной тактической игре в ходе боя речь не шла – все сразу начинали «рубиться» наповал, до полного обессиливания.
 
Болельщики своими криками не давали спортсменам застаиваться, заставляя их идти в бой, при этом каждый курс болел за своих, стараясь переорать других. Уж чего-чего, а громко кричать и орать мы умели все! Шум от диких криков, когда каждый хочет крикнуть громче всех, стоял не выносимый и боксёры разъярённые всем этим азартом сходились в центре не на шутку. Конечно, не все удары были профессиональные и точные, да этого и не требовалось, главное здесь было – натиск и напор! Ведь это бокс, где всё может решить просто непрерывный град ударов или один точный удар. И я увлекаемый всей обстановкой и этим азартом так же орал, болея и подбадривая своих курсантов с разбитыми в кровь носами и бровями. И вместе со всеми радовался их победе! Пока мы были на младших курсах, всегда было охота разрушить стереотипы училища о том, что в поединках побеждают курсанты старших курсов! Мы все всегда были счастливы, когда даже и не нашим курсантам удавалось победить старшекурсника. Это была наша маленькая сладкая месть за «училищную дедовщину», когда на бытовом уровне училища авторитет старшекурсников был непререкаем.

 Почему-то мне очень запомнился один бой, в котором участвовал сам Мишка Глухов. Почему так получилось, что он сам стал участвовать в соревнованиях по боксу, я не знаю. Ведь Миша был «профессиональный» бегун на всевозможные длинные дистанции! Или он решил попробовать экстрима, или просто проверить себя – созрел или нет? Но всё это было уже на третьем курсе. Это его решение было вполне осознанным. Он бесстрашно вышел на боксёрский ринг, конечно, мы все в это время драли горло по максимуму, оказывая ему поддержку и морально сламывая соперника. Миша как-то очень верно тактически рассчитал ход боя, постоянно уклоняясь от ближних боёв и всё время перемещался по рингу так, что сопернику приходилось бегать за ним.

 В конце концов, когда тот уже устав от злости и беготни стал задыхаться и расслабился, Миша какими-то очень неуловимыми и неожиданными, совсем «не по науке» несколькими точными ударами свалил его наповал! Это был его триумф! Никто этого от него не ожидал! Как так произошло? Все удивлялись, Миша Глухов, наш «бегун» – и вдруг такая победа! Без каких-то длительных тренировок, просто на смелости, своей силе воли и бойцовском характере! Надо сказать, что мы Мишу и так всегда в роте уважали, но после этого боя его авторитет взлетел просто до небес. Но к его чести будет сказано – он сам после этого как был, так и оставался таким же простым и скромным курсантом. Конечно, он не выиграл какого-то призового места, выбыв из соревнований на отборочных боях, но видно смог что-то доказать самому себе!
 
Так же проходили соревнования по борьбе. Хотя они и были менее зрелищны, но людей приходивших поболеть «за своих» было всегда много. Я тоже только в училище впервые увидел, как проходят настоящие борцовские поединки. Очень часто в эти команды входили одни и те же спортсмены. Я уже упоминал, что наш Муха – «шальной таджик» был постоянным участником всех соревнований, хотя ничего особо не умел, но из-за своего уникального веса. Сначала они боксировали, затем, взяв несколько уроков по борьбе, участвовали в классической борьбе, а затем и в вольной. Я же за все годы обучения к своему большому сожалению ничем не мог порадовать Мишу Глухова. Моих скромных спортивных способностей хватало лишь на сборную роты по шахматам, где мы командой не разу за четыре года не выиграли призового места, да и в лучшую тридцатку по бегу на соревнованиях на три километра с выбыванием. Но и без этого нам всех массовых мероприятий в училище хватало.

Именно весной первого курса со мной произошла одна история, которую я очень хорошо запомнил. Однажды, когда я стоял в наряде по роте дневальным, к его сдаче выяснилось, что у нас в роте из 120 прикроватных ковриков каким-то непонятным образом пропало ровно четыре коврика! Куда они могли деться – ума не приложу? Всё имущество роты всегда вдвоём пересчитывали дежурные по роте, а мы (дневальные) в это дело никогда не вникали. Толи это была задуманная кем-то операция, толи действительно произошла их утеря.

Но кому они были нужны? Они всегда хранились на специальных креплениях под кроватью, и очень редко кто-то из нас ими пользовался. Но теперь командир роты вызвал нас всех к себе в канцелярию и ещё раз уточнив то, что никто из нас их не брал и главное – не видел того кто их взял, решил всё гениально просто – теперь каждый из нас должен лично ему по одному коврику! Срок для восстановления ущерба нам определил в неделю. Я вышел от ротного впервые в своей жизни озадаченный такой нереальной задачей. Что же делать? Как же решать задачу с ковриком? Конечно, я понимал, что ротный по большому счёту не прав и это несправедливое решение проблемы. И ничего он сделать мне за это не сможет. Но в то, что он что-нибудь «пакостное» придумает за что-то другое – в этом я не сомневался!
 
Хорошенько поразмыслив ночь и целый день, я понял, что в этой безвыходной ситуации мне без посторонней помощи не обойтись. И я пошёл к своим «землякам». Всей нашей Чимкентской земляческой организацией руководил тогда курсант с четвёртого курса – Слава Половинкин. Он учился в четвёртой роте, которая была как раз напротив нашего входа. Я зашёл в роту и попросил дневального позвать его. Надо сказать, что это негласное звание – «председатель всего землячества» было переходным и этого человека выбирали, как правило, на общем сходе всех земляков. Но это был всегда авторитетный курсант старшего курса. (На своём четвёртом курсе таким председателем был и я, на безальтернативной основе, так как в тот год я поступил с Чимкента только один!) Именно в его обязанности входило: находить своих земляков из города с младших курсов, помогать им в решении возникающих проблем, решать конфликты, с привлечением своих других земляков, если их нагло начинают притеснять другие курсанты.
 
Именно Слава Половинкин сразу нашёл меня в первые дни первого курса и заверил, чтобы я ничего не боялся, теперь я здесь не один и если что – то сразу к нему! Это я вам скажу, была огромная моральная поддержка, особенно на первом курсе, когда ты знаешь, что можешь рассчитывать на своих земляков! Когда я ему попадался на глаза, а это случалось обычно примерно, раз-два в месяц он всегда спрашивал меня о том, как мои дела и чем надо помочь. Но я всегда отвечал ему, что у меня всё нормально, а оно так и было на самом деле. С учёбой я справлялся сам, с училищным «криминалом» был знаком, благодаря тому, что в караулы часто ходил выводным, а в нашей роте мне особо воевать или делить что-то было не с кем.

И вот я пришёл к нему со своей страшной бедой, потому что даже сам не знал, как к этой задаче мне подступиться. Слава Половинкин меня внимательно выслушал и сказал просто: «Приходи вечером ко мне в роту после ужина и мы вместе решим эту задачу!» Тут у меня словно гора с плеч свалилась. Ну, всё – Слава сказал, поможет! Тут надо понимать состояние курсанта первого курса, когда любая задача кажется тебе непреодолимой горой и только потом с годами, когда у тебя раздвигаются горизонты жизни, ты можешь сам спокойно в училище решать разнообразные задачи. Слава Половинкин – курсант четвёртого курса, мне казался из моего первого курса, если не богом, но что-то где-то рядом с ним и я твёрдо знал, что если он сам не решит быстро эту задачу, то подключит наших земляков. Теперь в успехе дела мне можно было не сомневаться.

После ужина я «как штык» стоял у входа в его казарму. На улице уже темнело. Он подошёл ко мне, и мы вместе пошли в нашу училищную санчасть. По пути он уточнил у меня цвет коврика, который был нужен, а я ответил, что без разницы. Здесь он мне сказал обойти здание с другой стороны и ждать под окнами того момента, когда коврик выкинут в форточку из какой-нибудь палаты. Тыльная сторона санчасти выходила в тихий и пустынный, заросший деревьями и заваленный опавшими листьями небольшой садик. Я стал под стенкой в тени здания как знаменитый наш разведчик Исаев (в роли Штирлица) и принялся терпеливо ждать.

Что, как и каким образом Слава там решал в санчасти все вопросы я не знаю, но только минут через десять моего ожидания внезапно открылась одна из форточек, и в неё вылетел свёрнутый в тугую трубку коврик. Форточка сразу же закрылась, а я, с замиранием сердца мгновенно подбежав, понял, что это именно он схватил его и спрятал под шинель! Мне показалось в тот момент – нет на свете счастливее человека, чем я. Через несколько минут из санчасти вышел и Серёга Половинкин и, видя моё счастливое лицо, сразу понял, что вся наша операция «по добыванию коврика» окончилось нормально.
 
Как же я был благодарен Славе за такое быстрое решение этой проблемы! Вот что значит могучая поддержка земляков-чимкентцев! Когда уже позже я сам был «председателем землячества», я всегда помнил эту историю, как меня в трудную минуту выручил мой земляк. И так же внимательно выслушивал даже казавшиеся мне мелкими их проблемы и помогал своим молодым землякам. А в моём случае это имело свою большую особенность – они были не просто земляками, а один из них был сыном офицера, который служил вместе с моим отцом, а второй – сыном хорошей маминой знакомой, которому я лично сам помогал поступать в училище. Всё это накладывало на меня двойную ответственность за оказание помощи им. Как великую драгоценность я принёс этот коврик старшине Шакирову, который отметил у себя, что я со своим долгом рассчитался.

На следующий день командир роты как-то пристально и по-особенному посмотрел на меня, но ничего не сказал. Видно подумал что-то своё насчёт меня, но больше никаких воспоминаний о коврике и проблем у меня не было. Как и каким образом, все остальные курсанты из моего наряда решали эту проблему с ковриками я уже не помню. Просто, после того как я уже рассчитался на это больше не заморачивался, решая другие проблемы. А Славу Половинкина после выпуска я больше никогда в своей жизни не встречал, хотя у меня был его Чимкентский адрес и телефон. Несколько лет подряд я ещё пытался ему позвонить, когда бывал в отпусках, но его в Чимкенте не было, а его мама только передавала мне от него приветы.

Ещё почему-то хорошо запомнилась одна история, которая нас хоть и не коснулась, но всё училище несколько дней её обсуждало. Однажды ночью, когда мы все спали, как-то по особенному тревожно зазвонил телефон, и с нервным звуком сработала находящаяся возле дневального система тревожного оповещения «Шнур». Мы все проснулись и непонимающе стали переспрашивать дежурного по роте: «В чём дело? Что такое случилось?» Это всё было очень необычно – за все годы обучения у нас было всего только несколько случаев, когда бы нас поднимали среди ночи, и все они были связаны с чем-то очень экстренным. Самым необычным было то, что в роте не было ни одного офицера, а дежурный по роте сам ничего не понимал, и нам, привыкшим к чётким и ясным командам, было непонятно – что же дальше делать? Было ясно одно – что-то произошло!
 
С нижнего этажа нашей казармы, через открытые входные двери, где жили курсанты 3 роты четвёртого курса, послышались громкие и зычные команды: «Рота! Одеть шинели! Получить противогазы! Выходи строиться!» В тишине казарму наполнил пронзительный звук от сработавшей там сигнализации открытия комнаты для хранения оружия и дробный топот сапог огромного количества людей. Мы все замерли в своих кроватях в тревожном ожидании. В это время, проснувшись и собравшись у дневального, старшина Шакиров с сержантами замкомвзводами прояснил ситуацию – нас это не касается и можно спать дальше. Но по улице под нашими окнами в гулкой тишине стали пробегать по направлению к КПП и дежурному по училищу другие курсантские роты. А мы, прильнув к окнам, смотрели на них, и услышали, как в тишине ночи в автопарке училища дружно завелись двигатели машин автороты БОУПа. Всё училище мгновенно стало напоминать растревоженный муравейник.

Так мы и уснули, не понимая, что к чему. А утром всё выяснилось. Оказывается, ночью взлетая с аэропорта Алма-Аты самолёт Ту-154 рейса «Алма-Ата – Сочи» упал почти сразу после взлёта на Красное поле. Так назывался район, где был небольшой посёлок и большие колхозные поля на окраине города. Курсантов второго и третьего курса ночью на машинах подвезли к месту падения и выставили в оцепление, охранять место падения самолёта от мародёров и простых жителей желающих просто на это посмотреть. Не стали привлекать только нас, первокурсников и вернули обратно четвёртый курс. Сколько было потом разговоров и обмена впечатлениями, когда они днём вернулись обратно и их сменили милицейские войска. Самолёт упал прямо на пустое поле и развалился на части от удара, при этом мгновенно загорелся, ведь топлива у него были полные баки.
 
Поэтому место катастрофы напоминало просто огромное выжженное пятно на земле с непонятными и обгоревшими кусками. Естественно, что при этом никто из людей не выжил. При падении самолёта кабина пилотов оторвалась от корпуса и, скользя по земле несколько десятков метров, ударилась в стенку оврага, превратившись просто в бесформенный комок. Стоявшие в оцеплении наши курсанты видели, как привезённые откуда-то немногочисленные рабочие собирали останки людей и вещей в специальные машины. При этом над местом катастрофы стоял такой невыносимо тяжёлый запах: смесь, состоящая из гари, керосина и палёного мяса. Поэтому рабочим разрешалось употреблять водку в тех дозах, которые требовались для каждого организма, и для этого для них было даже специальное место, где наливали бесплатно, сколько захочешь.
 
По законам того времени нигде в прессе или по телевидению об этом не сообщалось. А мне уже тогда было это непонятно – почему? Произошло такое трагическое событие, погибли люди, но остались их родственники, знакомые, дети – ведь они всё равно об этом узнают? Так чего же скрывать-то? Это сейчас все телекомпании наперегонки друг перед другом смакуют все подробности и события, делая репортажи с места событий, а тогда – полная тишина! Нам всё это наши политработники объясняли так – всё так делается, чтобы наши люди просто лишний раз не волновались, а спокойно строили коммунизм. Вот тогда я как-то впервые задумался о правильности нашей политики и надёжности воздушных перелётов. А на самом деле, так ли здесь всё «надёжно, как весь воздушный флот», о чём пел В.Высоцкий в своих песнях? Я тогда как-то долго размышлял об этом, но потом, под наплывом новых ярких впечатлений и не находя ответа на этот вопрос, это всё опять ушло куда-то далеко. Но в памяти хорошо осталась та ночь и минуты растерянности и непонятной тревоги.


                АЛМА-АТА. ПЕРВЫЙ КУРС. БАССЕЙН. ВЕСНА.
                КУЗИНА ИСТОРИЯ.

С приходом весны жить стало легче! Нам стало понятно, что мы пережили самое тяжёлое зимнее время первого курса. Температура на улице начала подниматься, снег потихоньку таял, превращаясь в длинные ручейки, сугробы начали исчезать на глазах. Весенний пьянящий воздух наполнял нам лёгкие и кружил головы. Да и жизнь в училище показалась нам гораздо веселей. Все курсанты вновь начали больше времени проводить на воздухе, на нашем стадионе и на лавочках вдоль аллей. Нас вновь переодели в х/б. Весной практически не было проблем и с закреплённой территорией. Собрать мусор, скопившейся за зиму да побелить бордюры и деревья белой известью – вот и всё! Как всё-таки преображается вся территория вдоль казарм, когда там всё побелено белой известью: стволы деревьев, яркими пятнами выделяются на фоне чёрной земли, а бордюры приобретают строгий и законченный вид.

 Затем мгновенно появившаяся зелень листьев и травы красивым контрастом выглядела на этом фоне, радуя глаз. Я всегда этому поражался, пока служил в армии. Это было строго заведено в войсках – по побелке бордюров судили о требовательности командиров. Это была простая «военная мудрость» – у хорошего командира роты и бордюры всегда белые, а у слабого и безвольного – всегда блеклые и серые. Только один раз, всего несколько лет, когда я служил в Панфилове, какой-то Командующий САВО приказал белить их «цементным молоком» (раствором цемента в воде!), после которого они становились практически серыми и цементного цвета, но это глупое указание быстро как пришло, так и пропало. Ничего лучше тогда не придумали, как объяснить это нововведение тем, что из-за белых бордюров, вражеские спутники-шпионы засекают территории наших военных городков!

На «нашем стадионе», за которым была закреплена наша рота, был кроме спортивного городка и небольшой открытый 25 метровый бассейн. Сколько воспоминаний со всех курсов у меня связано с ним. Как-то по приезду в училище на КМБ нам было не до него, я даже точно не помню, была ли там вода или нет? Но теперь с наступлением тёплых дней от нашей роты постоянно стали выделять дневной наряд по бассейну. Это был с одной стороны вроде бы и наряд, но с другой стороны не надо было ходить на развод, и поэтому его можно было считать «расслабухой». Смысл наряда заключался в том, что утром, вместо занятий надо было сразу идти к «Плантатору». Так мы все в роте почему-то называли заведующего стадионом и бассейном. Это был в годах совсем гражданский человек, даже не отставной военный. Я не знаю, кем он был раньше, и почему такое решение было принято ещё до нас, что именно он всегда был ответственным за эти спортивные сооружения. Хотя он и напускал на себя суровость и пытался подражать офицерам, руководя нами, но мы-то уже чутко улавливали отличия по совсем непривычным для нашего слуха словам – это было совсем не то!
 
Он всегда ходил на работу в гражданской одежде, что само по себе уже было необычно для военного училища, и самым примечательным у него все годы была – широкополая белая шляпа. Это почему-то и вызывало наше внутреннее раздражение больше всего! Во-первых, было во всём этом что-то совсем унизительное для нас, когда нам задачи ставил какой-то гражданский «шпак» а, кроме того, он всегда и постоянно «качал нам права», когда нас выделяли ему в помощь, не давая сильно расслабляться и отдохнуть. А во-вторых – эта его шляпа! Очень напоминающая нам знакомый с детства по кинофильмам про индейцев образ, какого-то богатого и вредного владельца американского ранчо. Всё это вместе взятое было так похоже на времена «Дикого Запада», когда вредный человек заставлял круглосуточно работать  негров на плантациях.

 Поэтому кличка «Плантатор» прочно и навсегда прилипла к нему у нас в роте. Даже офицеры роты между собой называли его только так, потому что это не являлась ни для кого секретом. Честно говоря, я даже никогда не интересовался тем, как его зовут на самом деле. Для общения нам хватало и «Плантатора». Но радостным для нас, работая у него, было то, что он всегда разрешал нам искупаться в бассейне. За время такого наряда можно было по хорошей погоде здорово накупаться! Работу, которую он нарезал нам на стадионе и бассейне на целый день всегда можно было выполнить, работая быстро всего за несколько часов. Но мы уже, как опытные курсанты были знакомы с военной мудростью – чем быстрее закончишь одну работу, тем больше вероятность того, что быстрее получишь новую работу, всегда старались её растянуть на целый день!
 
Хорошо, что «Плантатор» никогда долго не находился на стадионе, он сразу после постановки нам задачи куда-то пропадал, появляясь только к обеду. А после обеда его вообще редко можно было видеть в училище. Только  однажды я, как-то работая у него, получил большую задачу: на ширину штыка малой сапёрной лопатки по всему кругу стадиона очистить траву от бровки. А круг стадиона, как число «Пи» в математике есть всегда величина постоянная – 400 метров! Не торопясь, ковыряясь с этим я не успел всё сделать до обеда, и «Плантатор» уходя домой меня предупредил, что если вся задача не будет выполнена до конца, то утром он доложит нашему ротному. Конечно, мы лишний раз общаться с ротным, да ещё по такому пустяковому поводу не хотели, и пришлось мне после обеда всю задачу в быстром темпе доделывать.

Но зато какое это было наслаждение в наряде, после обеда, когда водичка прогреется – вдоволь накупаться в бассейне на законных основаниях! На старших курсах мы любили, хотя это вроде бы и запрещалось, вечерком перед сном сбегать на стадион и искупаться быстренько в бассейне. Конечно это позволялось, по неписанным «законам о дедовщине» в училище,  только старшекурсникам. Ведь и наряд на нём всегда был с нашей роты, поэтому он как бы и считался личной «вотчиной» 2 курсантской роты. Как хорошо, что меня ещё с детства до училища отец научил плавать! Здесь я эту свою способность быстро оценил на занятиях по плаванию.
 
Как только весной потеплело, и бассейн наполнили водой, майор Франчик приступил к проведению занятий по плаванию в нашей роте. Это надо было видеть! Бесплатный весёлый концерт, который сопровождал проведение этих занятий, надолго мне запомнился. Сначала мы для разминки очень долго бегали по стадиону для разогрева. После этого снимали одежду в раздевалке и проходили к бассейну, причём Франчил строго следил, чтобы все на входе обязательно наступали в специальную ванну с растворенной хлоркой. Обычно, когда никого не было, её все всегда просто перепрыгивали, но он заставлял в ней обязательно «зафиксироваться», чтобы убить вредные бактерии на ногах. После этого ноги противно воняли хлоркой, я не знаю, умирали ли бактерии – но воняло от нас здорово, хлорки для этого дела не жалели! Я с большим удивлением узнал, что среди курсантов нашего взвода были такие, кто совсем не умел плавать или плавали очень плохо.
 
Так вот майор Франчик был суров – у меня, он так выражался, поплывут все! Норматив по плаванию был, прямо скажем совсем простой. Необходимо было проплыть 100 метров по времени, что-то около двух минут. Для меня и большинства курсантов взвода это было всегда несложно. На четыре плавательные дорожки мы становились по очереди. Как-то само собой так получалось, что первыми всегда плыли те курсанты, кто хорошо умеет плавать. После нас уже те, кто плавали не очень. Франчик всех проплывших постепенно собирал на дальнем конце бассейна, а у тумб оставались только те, кто вообще не умел плавать. Вот тут-то и начинался самый развесёлый концерт! Франчик делал суровое лицо и давал команду курсантам встать на тумбы. Они с чувством обречённости и боязнью забирались на них. Он добивался, чтобы они все выполнили команду «Внимание!», для этого необходимо было согнуться, достав ладонями пальцы ног. По следующей команде «Марш!» некоторые всё-таки прыгали в воду от его крика, а с остальными Франчик поступал так, как делают с теми парашютистами, которые не хотят выпрыгивать из самолёта – по-простому сам толкал их в зад.
 
Таким хитрым образом они все оказывались в воде бассейна! Там они сразу же хватались за тросы с пенопластовыми поплавками, которые были натянуты вдоль бассейна. А майор Франчик по своей «научно разработанной методике» в это время брал длинный сачок, предназначенный для вылавливания  попавших листьев в бассейн, и начинал этим сачком колотить им по рукам курсантов, чтобы они отпустили троса и плыли по дорожке! В это время он орал так пронзительно, что все были готовы держаться от него подальше. Поэтому, ловко перебирая руками по тросам с поплавками, все курсанты очень быстро двигались от него. Таким образом, пока он «бушевал» на одном конце бассейна все оказывались на другой стороне, и успевали немного передохнуть. После этого Франчик опять перебегал с криками уже на другую сторону, а все, опять спасаясь от него, ловко вновь переползали на другую сторону.

 Так он их за занятие и гонял несколько раз туда-сюда, не давая вылезать из бассейна. Несколько раз Муха, как хитрый таджик всё-таки успевал спрыгнуть с тумбы раньше, чем его бы успел столкнуть в воду Франчик, и начиналась потешная беготня вокруг бассейна. Муха, дико вереща и конечно сильно преувеличивая свой страх, больше играя на публику, кричал: «Ой! Боюсь! Боюсь!» и убегал от Франчика с сачком. А он сам, конечно, подыгрывая Мухе, бегал за ним также с криками, как мать за непослушным ребёнком, пока всё-таки не сталкивал его в воду. В это время мы, каждый раз глядя на это и радуясь такому редкому цирковому зрелищу, просто умирали со смеху. Но надо отдать должное – через несколько таких занятий многие курсанты уже что-то изображали, плавая самостоятельно. Но оценка по плаванию всё-таки была зачётная и всем приходилось плавать в бассейне любым способом. Конечно, Франчик делал скидку тем, кто еле-еле держался на воде, но проплыть заставлял всех.

Когда я был в наряде по бассейну на первом курсе я впервые увидел, и ещё потом много раз встречал человека, который был способен плавать долгое время. До этого я как-то в своей жизни не сталкивался с такими спортсменами. Конечно, я читал о них и знал, что есть такие способные люди, которые переплывают реки, моря и проливы большой длинны, но никогда не видел. А здесь я увидел как абсолютно обычный с виду человек – начальник нашей кафедры физподготовки, может плавать часами. Да не просто так, в своё удовольствие как-нибудь саженками или по-собачьи, а по-настоящему – кролем, работая часами, с размашистыми и размеренными широкими взмахами без отдыха.

Конечно, смотреть на то, как он плывет, было приятно – все движения у него были выверенными, точными, он легко и ловко проходил повороты и казалось, что и я так же смогу, стоит мне только нырнуть в воду. Как-то я услышал его разговор с «Плантатором», в котором он, после того как мне показалось целый час махал руками в бассейне, что он сегодня «хорошо поработал» проплыв толи пять, толи семь километров. Что для меня уже было не принципиально – ведь такие величины у меня в голове просто не укладывались. Да! Это было завидно. А наш майор Франчик был специалистом по гимнастике и по спортивной полосе препятствий, чем и «мордовал» нас все четыре года.
 
Где-то в это время у нас в роте произошло одно событие, которое мне очень запомнилось своей необычностью и как-то заставило взглянуть на нашу жизнь с другой стороны. На первом и втором курсе с нами учился один курсант, который поступил в военное училище солдатом с войск. Сейчас точно я уже не могу вспомнить его фамилию, что-то Кузьмин или Кузьменков – вроде так, но все звали его по простому  между собой – Кузя, так он и запомнился мне. Хотя он и был старше нас, как все поступившие солдаты, и должен был выглядеть  намного серьёзнее нас, но характер он имел бесшабашно-весёлый и из-за этого постоянно попадал в разные истории. Почему-то его всегда интересовало именно то, что было запрещено или все говорили, что делать нельзя или опасно. Первая история, с которой я начал рассказ о нём была такая. В один из дней третий и четвёртый взвода нашей роты заступили в наряд, а наши первый и второй продолжали учиться. Кузя учился в третьем взводе и заступил выводным в караул.
 
Так вот проснувшись утром, мы пришли с зарядки и начали умываться. В это время Кузя, непонятно зачем и почему ходил по нашей казарме с заряженным автоматом. Вероятнее всего он, так же как и я, когда ходил выводным был, направлен вместе с арестованными убирать мусор. Возможно он вместе с курсантом четвёртого курса, которые жили под нами,  пришёл в казарму, просто озадачив солдат работой, сейчас я не могу это точно утверждать. Но факт оставался фактом – его здесь быть не должно. Это было не просто армейским разгильдяйством, а уже просто наглостью, граничившей с воинским преступлением. Мы уже знакомые с положениями устава и понятием караул, выполнением боевой задачи в мирное время, конечно от такой наглости просто обалдели. Ведь по уставу выводной выполняя свои задачи вне гауптвахты с арестованными, должен был иметь заряженный автомат, то есть с присоединённым магазином. И при невыполнении требований выводного арестованными сразу применять оружие на поражение после окрика: «Стой! Стрелять буду!» Это было совсем не так, как применяет часовой на посту после нескольких предупреждений.
 
Я, как и все курсанты наших взводов, тоже занятый своими утренними делами то терял Кузю в роте из виду, то вновь видел. Походив немного по роте с автоматом через плечо, Кузя вышел в каменное фойе и там продолжил развлекаться. Как я уже упоминал, мы на первом курсе были вооружены старыми автоматами АКМ. А в них я сам не знаю почему, но возвратно-боевая пружина была очень слабая. Толи это происходило просто от большого времени эксплуатации или так и было задумано самими конструкторами. Но этого невозможно было сделать со следующей моделью АК-74, на которые нас перевооружили на втором курсе. Так вот если взять тот автомат за ствол и резко крутануть его над головой, то под воздействием ускорения в нём происходило перезаряжание. Такое же, как будто рукой взять и оттянуть скобу затворной рамы назад до упора. Я этого никогда раньше не видел и не знал, пока нам этот трюк не показали солдаты с войск. Основные «показательные выступления» в нашей роте очень любил делать именно Кузя. Почему-то меня никогда не увлекали такие экстремальные увлечения, а после того наглядного примера с Кузей я всегда в своей жизни старался быть внимательным с оружием и боеприпасами.
 
Таким образом Кузя, в то утро просто куражась в каменном фойе начал кому-то показывать именно этот трюк. Это со стороны выглядело красиво – он резко вращал автомат, в тишине слышался характерный звук перезарядки, а из автомата (так как к нему был присоединён заряженный магазин) в одно и тоже место вылетал целый не использованный патрон. Я в это время как раз шёл мимо из умывальника и всё это видел, но не стал останавливаться. Всё дальнейшее я не видел – а увидел только развязку всего. Кузя, с весёлой и радостной во весь рот улыбкой закончил свой концерт, собрал патроны и вновь зарядил их в магазин, пристегнув его, как и было положено выводному.

Как так получилось, что он не проверил, заряжено оружие или нет – не знаю! Но он опять же, в нарушение устава повесил после этого всего автомат на плечо прикладом вверх и зачем-то ещё пошёл в умывальник. В это время там уже основной наплыв курсантов затих и людей в нём было мало. В основном остались любители, не спеша и тщательно побриться. Этим и занимался Юрка Лекаев, он тоже был курсантом четвёртого взвода нашей роты из солдат, но отличался от всех нас какой-то своей взрослой рассудительностью, обстоятельностью, жизненной сметкой и мне так казалось, что он опытней всех нас на десяток лет.
 
Что там они делали, говорят, что просто толкались и пихались как обычно, я этого не видел, но произошёл выстрел. Каким там случайным образом кто-то нажал на спуск – осталось непонятным. Пуля из Кузиного автомата, который висел стволом вниз – пробила ему ногу в стопе! Прозвучавший выстрел почему-то всем курсантам сразу и мгновенно в голове удалось связать только с Кузей. Все побежали в умывальник, в котором уже на полу валялся автомат, рядом схватившись за сапог и упираясь спиной в стену с перекошенным лицом сидел Кузя, а умывальник наполнялся характерным запахом сгоревшего пороха остающегося после выстрела. Юрка первый разогнал всех нас обступивших их обоих и не знающих что же делать в такой ситуации? Заставил Кузю снимать сапог, который он, морщась от боли, начал стягивать и быстро сказал принести бинт.

Действительно я видел, как на моих глазах Кузя мгновенно весь побелел, а из ноги сразу потекла кровь. Ногу Юрка сразу умело и ловко перебинтовал, тут же курсанты подхватили Кузю под руки, и повели в нашу санчасть. Как там решался вопрос, и какое наказание получили командир роты, да и сам Кузя я уже не помню. Отлежавшись буквально несколько дней в санчасти, потому что пуля очень удачно по счастливой случайности прошла между костями стопы, практически ничего не задев, Кузя вновь появился в роте опять со своей весёлой улыбкой.

Вот этот случай почему-то хорошо запомнился мне. Вечером, размышляя по привычке над всем случившимся, я задумался – а как же такое могло получиться? Чья здесь вина? И пришёл к такому выводу: вот какая длинная  цепочка  нарушений устава именно и привела к такому стечению обстоятельств. Ведь, если бы Кузя не пришёл в роту, а уходить с места работы выводному было категорически запрещено, то ничего бы не случилось. Я сам ходил выводным и по-честному конечно тоже не являлся образцовым примером, когда сидел в кабине машины, не видя как работают солдаты, но я всё-таки слышал, как они кидают мусор в кузов и изредка выглядывал для контроля над ними. Но я-то формально находился вместе с ними и никто не мог сказать того, что я покинул место работы.

Во-вторых, если бы он не начал «свой концерт» баловства с оружием, то тоже ничего бы не случилось. В-третьих, оружие тоже необходимо всегда носить так, как предписано уставом – стволом вверх, тогда даже если и произойдёт случайный выстрел, то ничего не будет. Ну а часть вины, как я считал, всё-таки лежала и на нас. Ведь все мы могли же просто сказать Кузе: «Кончай здесь свои фокусы и иди отсюда по своим делам!» Но никто этого не сделал. Мы, вчерашние десятиклассники, всё ещё продолжали считать, что раз солдаты взрослее нас, то значит умнее и серьёзней. А другие просто не обращали на его выходки внимания считая что, во-первых, он сам должен думать своей головой и, во-вторых, вот придёт командир роты и пусть займётся своим делом – нашим воспитанием!
 
На память об этом случае у нас в умывальнике осталась выщербленная мраморная плитка в умывальнике. Хорошо ещё, что пуля ударила прямо сверху и потеряла всю свою энергию, ведь если бы она шла под наклоном она могла бы сделать рикошет от пола и неизвестно ещё куда отлететь. И все мы, до самого четвёртого курса глядя на нее, всегда помнили, откуда она взялась и называли ее, говоря между собой – «Кузина плитка». Таким образом, Кузя как известная голливудская звезда сейчас уже тогда имел свою именную плиту в нашей роте. А второе, я на всю жизнь запомнил, когда увидел Кузин сапог – оказывается, какую маленькую дырочку всего пробивает пуля, которая может оборвать жизнь человека. В это просто не верилось. Почему-то такие маленькие дырки на мишени совсем не впечатляют, а вот когда её увидишь на живом человеке – это очень удивляет!

Но история с Кузей на этом не закончилась. Вот ведь как говориться в жизни – от судьбы не уйдёшь! Уже на втором курсе, когда мы стали вплотную изучать устройство БМП-1 и кое-что понимать, от нашей роты по приказу командира роты выделили несколько курсантов в помощь специальной бригаде специалистов, которая регулярно и по своему плану перезаряжала пиропатроны на двух баллонах системы ППО (противопожарного оборудования БМП-1). Мы уже эту систему выучили и знали, что её необходимо включать только при загорании машины. Она была устроена таким образом, что срабатывала только от нажатия специальных кнопок расположенных на щитке приборов у механика.

Эти кнопки всегда были закрыты от случайного нажатия специальными накладками из жести, и чтобы их нажать, нужно было сломать висевшую пломбу на проволочке и поднять накладку. Всё было устроено очень просто, и лазить туда лишний раз не было никакой необходимости. Это было первое, что знали все механики-водители и курсанты. А при нажатии кнопок срабатывали именно вот эти пиропатроны, автоматически открывая баллоны с пеной, которая начинала выдавливаться по специальным трубкам из одного баллона в моторный отсек, а из другого в десантное отделение.
 
К тому времени история с Кузиной стрельбой уже как-то позабылась и он попал в эту команду. Каким образом ему во время этих регламентных работ удалось стащить один этот пиропатрон, я не знаю.  Его нам на занятиях показывал преподаватель, при этом  очень аккуратно с ним обращаясь. Всегда нам говорили и обращали наше внимание на особую опасность и внимательность. Но Кузя несколько дней лихо и просто носил его у себя в кармане, показывая всем желающим и удивляя всех курсантов своей крутостью и бесшабашностью. И вот в один из весенних дней он просто от скуки, проводя с ним разные эксперименты то, ковыряя его гвоздём, то, поджигая зажигалкой – всё-таки доигрался. Пиропатрон сработал, и ему на левой руке оторвало все три пальца, которыми он его держал.
 
Тут уж скрыть ничего было нельзя – Кузю отвезли в госпиталь, где аккуратно зашили раны от оторванных пальцев, нашего командира роты из-за этого случая новый начальник училища «драл» как последнего пацана несколько дней. А когда Кузя приехал из госпиталя его, перед тем как комиссовать, заставили пройти через весь строй училища, подняв вверх обезображенную левую руку. При этом нас всех заставили разомкнуться вперед несколькими шеренгами и повернуться кругом. Получилось что-то вроде живого коридора, где с двух сторон стояли курсанты, а между ними через плац с горестным видом шёл наш Кузя. На его лице уже было не видно той обычной бравады и улыбки, как раньше. Да! Ужасный вид руки с оставшимися на ней только мизинцем и безымянным пальцами был впечатляющим! И опять я задумался над вопросом – кто же в этом виноват? Конечно, и это понятно, что главный виновник всего этого сам Кузя!

Ну, зачем спрашивается, он взял этот пиропатрон? Ведь он знал уже сам и нас много раз предупреждали об этом! Ну, даже если и взял, то ведь мы – вся рота знали о том, что этот пиропатрон есть у него! Стоило только сказать командиру взвода или роты об этом или просто забрать его и отдать офицерам, этого бы не случилось! Сказали бы, что случайно нашли или вообще бы просто по-тихому закопали где-нибудь в землю. Значит, опять получается, как не крути вина наша – всех курсантов! Но для себя на будущее я как-то сразу понял смысл известной пословицы: «Раз в год и палка стреляет!» Вот к такому не очень весёлому выводу пришёл я в результате своих раздумий, о чём и написал заметку Лёхе в ротную газету. Кузя был очередной потерей из нашей курсантской роты, и вот его было всем, несмотря ни на что просто жаль – потому что его отчислили реально из-за собственной глупости.


          АЛМА-АТА. ПЕРВЫЙ КУРС. ВЕСНА. ПЕРВЫЙ ПАРАД.
                ПЕРВЫЙ МАРШ-БРОСОК.
 
Описывая все яркие события в училище, я опять не могу устоять, чтобы не упомянуть о весне в Азии. Это самое чудесное время года! Лучшее время для жизни в Казахстане – это месяцы май-апрель. Осознание этого глубоко философского факта лучше и понятней всего происходило в нашем учебном центре. Все занятия на нём в это время проводятся с огромным желанием, как огромная радость и неожиданная награда от жизни воспринимаются все полевые выезды и караулы там. Просто не хочется уезжать с полигона обратно в город. Вся степь до самого горизонта, сколько хватает глаз становиться ярко-зелёной, бурно начинают цвести с необычным ароматом полевые цветы и в окружающем тебя воздухе постоянно витает какой-то явно ощутимый запах свежести земли и прогреваемого песка. Вот это и есть настоящий, чарующий и незабываемый запах бескрайних и уходящих за горизонт полей и степей! Это быстрая и практически незаметная смена мёрзлой, едва прикрытой снегом земли и холодных пронизывающих ветров, от которых кажется некуда укрыться в голой степи на зелёный ковёр из травы и наступившей тёплой погоды – всегда удивительна! Как много теряют в своей жизни те люди, которые постоянно живут в городе и не видят всего этого.
 
Как-то в это время на первом курсе занятия по тактике с нашим взводом проводил л-нт Прохоров. Мы долго атаковали и оборонялись на тактическом поле в пешем порядке, постигая военную науку и закрепляя полученные ранее навыки. И совсем неожиданной для нас была задача атаковать противника, занявшего оборону на противоположной стороне реки. До этого мы никогда даже не думали переходить реку. В абитуре она была вполне ясной границей нашего лагеря и того, кто бы эту границу нарушил – безжалостно отчислили. А потом в этом нам просто не было никакой необходимости. А что там делать? Там была такая же безжизненная обычная степь, как и с этой стороны. Единственное, что нарушало всю эту идиллию – это небольшой домик рядом с кошарой, где жили, по-видимому, местные казахи-чабаны. Но он нас никак не мог заинтересовать за все четыре года.

Напротив тактического поля берега у реки на небольшом участке как-то сглаживались и становились совсем небольшими. Вот на этом участке мы, немного удивившись задаче, поставленной нам л-том Прохоровым, дружно атаковали врага на противоположной стороне. При этом глубина воды в реке было чуть выше нашего сапога и поэтому мы все набрали её. Только потом нам стал ясен дальновидный замысел лейтенанта! После всего этого мы сели в кружок, на зелёном холме дружно сняв сапоги и портянки, всё разложив на солнце для просушки и продолжили изучать теорию. Как было приятно, собравшись в небольшой кружок, вот так сидеть весенним тёплым днём на свежей и зелёной траве на берегу реки, затерявшись взводом в холмах нашего тактического поля! И уже хорошо знать, что пока не высохнут наши сапоги и портянки мы будем здесь сидеть, а до конца занятия оставалось ещё несколько часов.
 
Даже когда занятия по тактике проводил с нами майор Купа, всё равно уже всё было не так. Весеннее солнце и наступающее тепло действовали на нас совсем по-другому. Даже выполнять тактические нормативы, ходить в атаку или обороняться в это время было приятно. Просто не верилось в то, что тактическое поле может быть таким ласковым и домашним. Ведь мы его знали только во время страшной и убийственной жары летом или во время холодных зимних занятий с противными и пронизывающими ветрами. А проведение стрельб по огневой подготовке в это время – вообще было для нас праздником! Хотя все занятия проходили как всегда по обычной схеме, с переходом с одного учебного места на другое, но все эти перемещения по зелёной степи, пригреваемые таким долгожданным тёплым солнцем, доставляли нам просто неописуемую радость от жизни и желание учиться. В такие минуты меня, все четыре года почему-то всегда посещала одна мысль: «Как всё-таки хороша наша курсантская жизнь!» В эти минуты я всё больше укреплялся в своей мысли – как всё-таки правильно я сделал тогда, когда согласился с моим отцом выбрать из всех училищ мотострелковое училище!

В это время в училище начались тренировки к параду на 9 мая. Нам впервые тоже доверили участвовать в них. Как долго мы тайно мечтали об этом! Как скорее нам так хотелось туда, на плац, где всегда тренировались старшекурсники! Конечно, мы ещё со своей строевой подготовкой не могли сравниться с курсантами старших курсов прошагавших уже кучу парадов, но мы очень старались. Когда нас всех построили по росту и распределили по шеренгам, в нашей ротной коробке я навсегда попал третьим от правофлангового в первой шеренге. Почему-то так получилось, что мы все, кто был в первой шеренге, как на первом курсе сразу заняли свои места и уже до самого выпуска так вместе и «топали». Рядом со мной все четыре курса прошагали Серёга Иванов и Лёха Долев, а чуть дальше Сашка Киселёв и Серёга Гущин. Мои друзья – Сашка Миролюбов был в середине коробки, а Тарас – в конце. Первая шеренга в коробке парадного расчёта это было очень «почётно» – в  том смысле, что все наши недостатки были сразу видны издалека, в отличие от тех, кто шагал внутри коробки.
 
Первые яркие впечатления от начала тренировок к параду надолго врезались мне в память.  Под удары барабанов мы начинали проходить по плацу по одной шеренге, учась держать в ней равнение, после этого по две, а потом всегда и в составе всей коробки. Почему-то всегда на этих тренировках, когда мы шагали по две-четыре шеренги, с нашими первыми шеренгами постоянно занимался л-т Прохоров. Каким таким неведомым образом он умудрялся нас учить, но нам всё почему-то было очень понятно в этой сложной науке. Как-то не верилось вначале, что из нас получится что-то путное. Не было в нас ещё той какой-то внутренней слаженности и монолитности, какой обладали старшекурсники.

 Мы все старались, но как-то каждый по отдельности и в целом красивой общей картинки не получалось. Сказать то, что мы не умели ходить строевым шагом, было бы не правильно. Я этот факт заметил ещё зимой – очень большие перемены произошли со всеми нами с того «абитурского» лета. С каким великим трудом мы топали тогда по учебному центру, бестолково стараясь попадать в ритм! Это было совсем не то, что сейчас. Любой из нас уже понимал толк в строевой подготовке. Как-то незаметно для нас это всё стало нам каждодневным, привычным и неощущаемым. Каждый из нас уже твёрдо знал своё место в строю и как написано в Строевом уставе – мог быстро и без суеты занять его. А когда рядом с собой ты вдруг не видишь своего привычного товарища, то невольно ловишь себя на мысли: «А где же он?» Где-то после зимнего отпуска нам стала привычна вечерняя прогулка по плацу или вдоль казарм, а когда старшина роты подавал команду: «Запевай!» мы с какой-то молодецкой радостью исполняли песню.
 
Это было такое удивительное время – когда в темноте и спокойной тишине училищного вечера, запевалы (вот только сейчас я никак не могу вспомнить, кто же это были у нас в роте?) звонко затягивали текст песни. А их у нас было несколько за все четыре года обучения, а мы все дружно подхватывали припев. Почему-то мне из той поры хорошо запомнилась одна песня, которую я почему-то никогда ни до, ни после училища не слышал. В ней вроде были такие душевные строчки: «Шёл ленинградский паренёк, был путь его не близок и далёк. И где б не ходил он, повсюду носил он солдатский простой котелок!» Запевалы ещё умудрялись петь многоголосьем, раскладывая текст песни на два-три голоса. А припев песни все пели громко, на самой верхней ноте и действительно это получалось здорово – вот так шагать в темноте ночи огромным и дружным строем в ногу, ведь когда исполняется строевая песня, ноги сами держат ритм.

Как часто уже потом, закончив училище из всех лучших воспоминаний об училище почему-то мне вспоминались именно эти моменты! Как хотелось вновь, вот также встать в строй среди своих друзей и шагать вместе с ними и петь песню! Иногда под «хорошее настроение» на вечерней прогулке запевалы со всех взводов (нарушая установленный порядок!) собирались и становились вместе в середину одного из взводов, дружно вместе запевая, и тогда все песни исполнялись на огромном душевном подъёме. У лейтенанта Прохорова и мы это знали, была любимая песня из кинофильма «Офицеры» и мы, когда он был ответственным по роте, чтобы доставить ему удовольствие затягивали её – «От героев былых времён, не осталось почти имён…»

Таким образом, наматывая километры на нашем необъятном плацу, мы постепенно совершенствовали своё строевое мастерство. Если нашего командира роты раньше, на первых тренировках ругали у трибуны дольше всех, то как-то незаметно всё выровнялось, и мы стали проходить мимо трибуны не хуже других. Всеми  тренировками к параду всегда бессменно руководил заместитель начальника училища – всеобщий любимец всех курсантов полковник Кишанин. Это был удивительный человек – офицер с настоящей большой буквы! Всегда все его команды с трибуны звучали точно, чётко, были выверены и никогда мы не видели его раздражённым или нервным, даже если что-то и не получалось. А когда он сам показывал строевые приёмы с оружием или без него, всё у него получалось просто идеально!

Особым шиком у него был в конце показа «коронный» приём, который я больше никогда ни у кого не видел в лучшем исполнении, чем у него. Он мог прямо на ходу во время движения совершенно незаметным и быстрым движением, ловко ребром правой руки нажать на козырёк фуражки, при этом она переворачивалась, делая оборот,  а он успевал перехватить её за тулью и вновь надеть на голову. При этом всё проделанное заметить глазом было не просто, настолько быстро он умудрялся проделать это, только после выполнения наступало понимание всего. Сколько мы в казарме не пытались это повторить так же красиво как он – ни у кого не получалось. Наверное, и он немало своего времени потратил на это дело.

Видимо в конце концов наше бессчетное количество кругов и километров по плацу не пропали даром и начали переходить в качество. Всё чаще нас стали ставить в пример другим, а уже на втором курсе, к огромному удивлению всех третьих и четвёртых курсов мы заняли самое почётное место во всём училище – мы уже навсегда и бессменно до самого выпуска на всех парадах шли последними! Это было наивысшим достижением, признанием того, что мы, наша рота – лучшие по строевой подготовке во всём училище! Нам доверялось последними завершать прохождение училища и оставить всем зрителям незабываемый восторг и память об АВОКУ!

 Честно говоря, лучше нас, конечно, ходила первая рота нашего батальона – рота почётного караула (РПК). Но они всегда шли на параде самыми последними и с карабинами, закрывая военный парад! Многие люди просто даже и не знали, что это переодетая рота из АВОКУ думая, что это какая-то особенная рота, ведь у них на форме не было наших курсантских погон. Но это было чуть позже, уже на втором курсе, а тогда мы шагали строем, привыкая держать равнение с оружием в больших шеренгах, и к своему месту в ней. Иногда на тренировках к параду присутствовал оркестр. Это было совсем не то, что шагать просто под барабаны. Звуки музыки сразу настраивали на бодрый ритм, и всё прохождение сразу приобретало торжественный вид.
 
Видимо все мы проходили хорошо, потому что генерал Власов, который командовал училищем на нашем первом курсе, всегда был доволен, делая нам лишь мелкие замечания. Но и мы-то тоже старались во всю, стыдно было перед всеми – ведь все остальные роты тоже придирчиво смотрели на нас. В такие минуты наш командир роты сам или л-нт Прохоров, которые всегда сами бессменно все четыре года шагали впереди нас, возглавляя нашу коробку, обязательно поворачивались к нам, курсантскому строю с простыми и человеческими словами воодушевляя нас: «Ну, парни, дайте ножку! Первая шеренга и правофланговые поддайте шагу! А ну давай 2 рота! Покажем генералу, что мы можем!» Сами понимая, что тут криком ничего не добьешься, и всё сейчас зависит просто от желания и настроя. Нам, курсантам первой шеренги в коробке в это время было видно, что и их тоже охватывал настоящий азарт от этого показа, и они сами-то в своей сущности такие же пацаны, как и мы и хотелось не ударить в грязь лицом. Но мы и без этого всё сами понимали и «давали такую ножку», что аж асфальт трещал!
 
И здесь нам тоже всё было понятно без слов – успех прохождения коробки зависит от всех, и персонально от каждого курсанта в отдельности. В это время уходят на задний план все личные обиды и взаимоотношения, и ты вдруг начинаешь очень отчётливо понимать, что мы все: курсанты и офицеры – это одна и единая абсолютно неделимая единица измерения под одним названием – 2 курсантская рота! И в той оценке, которую ставят всей роте, есть и твоя личная, пускай даже очень маленькая и совсем небольшая часть. Тут уж нет места «своей личной индивидуальности», о которой сейчас так любят трещать с экранов телевизоров навязывая нам своё мнение, мгновенно расплодившиеся как тараканы разные психологи, умиляясь над всякими дурацкими и идиотскими выходками современной молодёжи, ошибочно считая всё это проявлением самовыражения, своей яркой и дурной индивидуальности.

 Всё это современное увешивание себя бусами, серьгами, покрывание тела татуировками – всё проходящее, сплошная мишура и уход от реальной действительности жизни. По мне – так нет ничего лучше для молодого парня для понимания своего места в жизни и сплочения коллектива, чем строевая подготовка! Это понимает только тот, кто сам участвовал на парадах в составе парадных расчётов. Самым ожидаемым на тренировках было окончание, когда начинались прохождения на «зачёт». В эти минуты полковник Кишанин после прохождения трибуны парадной коробкой в микрофон, если всё было нормально, давал такую радостную для всех команду: «В казарму!», или наоборот: «Ещё на круг!» После этого уже на пустом плацу приходилось разворачиваться и вновь выдвигаться на исходную точку для нового прохождения. Если ещё при этом указывали на того курсанта, из-за которого что-то не получается, то ему по дороге обратно приходилось выслушивать «критические замечания» товарищей во вполне доступной форме. И это было не всегда очень приятно.

Так незаметно пришло время гарнизонных тренировок. Мы впервые участвовали в них. Обычно их всегда было две. В определённый день после обеда к нам в училище на плацу начинали собираться все участники будущего парада. Я сделал для себя открытие, оказывается, когда все офицеры и солдаты не стоят в плотном строю, как на параде, то их всегда кажется в два, а то и в три раза больше! Через первое КПП заходили офицеры, и заезжала колонна машин с курсантами  пограничниками, они тоже выставляли много коробок – почему-то у нас с ними была вечная вражда. По большому счёту нам с ними и делить-то  было нечего. Училище КГБ находилось совершенно на другом конце города от нас, по дороге на Медео. В городском увольнении мы с ними встречались редко и единственное, что вызывало у всех нас спортивный интерес – это наряд в патруле!

Мы с огромным рвением всегда стремились поймать самовольщиков курсантов «погранцов» или «зелёных», а они тем же платили нам, ловя нас – «шурупов» (так они называли нас, потому что мы, в отличие от них ходили в пилотках). Хотя я всегда пока учился, много раз задавался таким вопросом: «А вообще есть у пограничников самовольщики?» Честно говоря, сам никогда не видел ни одного! Толи потому что в их положении видно было бы очень глупо в самоволку ехать к нам на 70-й разъезд, толи мы просто не встречались. Я всегда старался в своих размышлениях о жизни понять – а в чём находятся истоки вечной вражды между училищами? Мне так лично по большому счёту от их присутствия в Алма-Ате было ни холодно и ни жарко. Есть училище – хорошо, а если бы его не было – ну и чтобы изменилось с этого? С таким же отношением я, да и все мы относились к находившемуся в нашем городе третьему училищу – среднему пожарно-техническому МВД. В котором готовили пожарников, о нём никто и никогда не слышал, да и я сам не знал, что оно вообще есть, пока мы туда не съездили на экскурсию. В этих своих размышлениях я так и не находил понятного ответа на свой вопрос: «С чего всё началось?» Но все курсанты училища ещё до меня не любили курсантов пограничников, так было принято всеми и всё! И объяснять никто этого не хотел. Это была не теорема, чтобы тут что-то доказывать! А уже готовый ответ.

Через второе КПП заходили все солдатские коробки: мотострелки, ракетчики, лётчики и ещё какие-то – мы в это уже не вникали. Главное тут для нас было «обуть» пограничников. Солдаты никогда не были нам конкурентами в этом строевом деле, а погранцы надо отдать им должное – тоже здорово умели шагать! Первыми всегда шли дети-барабанщики, потом несколько офицерских коробок и наше первое училище, а уж после нас «погранцы» и все остальные солдаты. На каждом прохождении мы шли как в бой – надо было показать этим долбанным «погранцам», кто здесь в Алма-Ате законодатели строевой моды!

После прохождения трибуны мы на повороте всегда искоса ревниво смотрели, как шли пограничники, а при разборе возле трибуны начальник парада подводя итоги, отмечал, что наши училища на три головы выше всех солдат. Да, когда и мы смотрели на них, было сразу видно – как солдаты не старались, это была просто жалкая и убогая пародия на строевую подготовку после нас. Это всё просто наполняло нас гордостью за себя – ведь мы курсанты АВОКУ тоже что-то можем! Значит, по законному праву нам доверяют всегда идти первыми на всех парадах! Время, которое мы потеряли на плацу, даёт свои результаты. Только после таких тренировок, когда можно было самим наглядно оценить и сравнить свои результаты наступало понимание: «Эх, не зря мы столько топчем плац!»

Вот на таком душевном подъёме и прошёл наш первый парад. Перед этим мы опять стриглись, пришивали аксельбанты, новые погоны, шевроны и курсовки. В бытовой комнате гладили парадку, а на брюках изнутри по стрелкам натирали мылом – да так что о них «можно было порезаться», драили хорошим кремом сапоги и чистили оружие, чтобы всё блестело «как на параде»! Ротный придирчиво вновь несколько раз нас проверял, каждый раз находя всё новые недостатки. Но всё-таки в последний вечер восьмого мая, даже нашему ротному уже нечего было сказать – всё было готово! Наконец-то и мы рано утром в составе всего училища уже на равных вновь на машинах выехали на парад. Я впервые в жизни вот в таком качестве принимал участие на центральной площади города Алма-Аты!

Всё это было как-то привычно и много раз мы видели этот процесс по телевизору, но теперь всё изменилось – ведь теперь я шагаю со своими сверстниками и оружием в руках по главной площади Казахстана и тысячи людей смотрят на нас со всех сторон. А моя мама (я был в этом просто уверен) у телевизора! Я, конечно, давно сообщил ей «военную тайну», какой по счёту в нашем училище идёт наша коробка, и какой по счёту я в первой шеренге.
 
Всё на параде выглядело торжественно: на трибуне всё военное руководство нашего округа, вместе с ними «товарищ Кунаев», первый секретарь Казахстана, огромное количество народа и повсюду ветераны, ветераны с орденами и медалями и радостными лицами! Конечно настроение было у нас на высоте, и теперь всем нам стало понятно, что сейчас буквально через несколько минут мы пройдём мимо трибуны олицетворяя собой нерушимую мощь Вооружённых Сил и всё закончится! Вот ради чего было потрачено столько времени – чтобы простые люди, жители Алма-Аты увидели, что в Армии есть порядок и спали спокойно, их есть кому защитить. Поэтому мы все сами понимали, что пройти и «дать ножку» надо так, чтобы весь народ ахнул! Так мы и сделали. Потом по результатам парада наш генерал объявил всем участникам благодарность и сказал, что все военные руководители отметили – училище АВОКУ лучше всех! Это было нам приятно, хотя мы ясно понимали, что это наш первый парад, и мы ещё на своём первом курсе никак не могли шагать лучше старшекурсников. Но ведь и мы все очень старались. Сколько ещё парадов предстоит мне прошагать и проехать, тогда я ещё не представлял себе.

Из тех майских событий мне хорошо запомнилось ещё одно. Как-то на полевом выезде, когда мы выехали целой ротой на целую неделю, проводя там занятия по огневой, тактике и другим предметам уж не помню, кто там решил, но нам офицеры роты решили устроить марш-бросок. Может быть, это было в программе обучения, а может просто командир роты просто самостоятельно «дурковал»? Не знаю, да и нас в то время этот вопрос не очень-то волновал. Но что-то мне мой внутренний голос как-то подсказывает, что это была его личная самодеятельность. Потому что если бы это было в программе обучения, то с нами был бы майор Франчик, который ради этого самостоятельно пешком пришёл бы из Алма-Аты и «зафиксировал» все результаты на бумагу. Может быть, он решил нас наказать или просто, для того чтобы «служба мёдом не казалась».

Но всё им было организовано гениально просто.
Мы загрузили свои вещи и имущество в машины, которые пришли за нами, сдали казарму и уже надеялись на то, что сейчас через несколько минут загрузимся в машины и поедем с ветерком в училище. В этот момент нам объявили, что полевой выход для нас на этом не заканчивается. А наша задача – совершить марш-бросок в составе взводов по единственной дороге до самой трассы Алма-Ата – Капчагай. Там была хорошая и большая эстакада называемая всеми Николаевской, потому что это был отворот дороги на посёлок Николаевка, где был военный аэродром. И там на ней был неприметный свёрток прямо в поле – на наш Учебный центр, до которого было восемь километров! Нам всегда так говорили, а сколько там было на самом деле километров – кто проверял!

Конечно, сразу для охраны всего имущества был назначен Яким (Женька Якименко – «особа, приближённая к императору») местная блатата из каптёров и пару больных. Остальные все должны были бежать со своим оружием, повышая выносливость и сплачивая коллектив. Командир роты, поставив нам задачу и определив время, через которое мы должны были по его расчётам оказаться там, не глядя на нас сел в первую машину, и вместе с офицерами уехал. Мы, глядя вслед удаляющимся на горизонте машинам поняли, что делать нечего – придётся нам бежать.
 
И мы стартовали. Все взвода побежали не спеша, держась дружно и компактно вместе. Это был наш первый такой дальний забег. Одни взвода выбрали верхнюю дорогу, другие нижнюю, по которой мы всегда бегали в абитуре. Сначала все бежали даже весело, с шутками и прибаутками – ведь нам ещё по абитуре эта дорога до самой арки была очень хорошо знакома. Но как с того времени всё изменилось! Нет никакого и сравнения! Тогда мы бежали налегке, в спортивных тапочках, каждый сам за себя и без оружия. А теперь бежим в форме со своим оружием, в тяжёлых сапогах и должны быть все вместе. Командир роты нас строго настрого предупредил, что на финише он будет стоять лично и считать количество курсантов во взводе. Поэтому какого-то смысла рвать далеко вперёд не было, всем приходилось подстраиваться под средний ритм. Вообще-то после многочисленных кроссов в училище, да и ещё по подсказкам отца (как тренера по лёгкой атлетике!) я сделал очень много мелких, но очень полезных выводов для себя.
 
Первый – это то, что никогда в беге, кроме бега по своим дорожкам на короткие дистанции, не выигрывает тот, кто всю дистанцию бежал первым. Существует простая и сурово-правдивая тактика бега: кто бежит первым – он «тянет за собой» всех остальных, которые «отсидевшись» у него за спиной всю дистанцию, рывком обходят его перед самым финишем! И второй вывод – это фраза, которую я уже не помню от кого услышал: «Олимпийский чемпион по бегу не всегда бегает с олимпийским временем!» Смысл этого выражения сводится к тому, что олимпийский чемпион может всего лишь один раз в жизни пробежать дистанцию с рекордным временем и больше может быть никогда этого не повторить в своей жизни. Но от этого он не перестаёт быть великим и не лишается этого звания. Поэтому с годами мы тоже стали умнее, применяя простую тактику: если кросс зачётный и от него напрямую зависит отпуск то надо «рвать с места», а если кросс просто «проходной» то главное – не надрываться «вбежать в троечку» и свободен, нет вопросов!

Но вернёмся к майскому марш-броску. Постепенно все разговоры во взводе утихли, через несколько километров все начали задыхаться и уже просто бежали, не глядя по сторонам. Учась на первом курсе во втором взводе, мы как-то незаметно для себя на кроссах выяснили, что у меня, Серёги Ловягина и Сашки Самохина был одинаковый темп бега. Этим обстоятельством мы и стали пользоваться немного поумнев. Поэтому и сейчас мы тихо и незаметно перестроились так, чтобы бежать втроём друг за другом. Таким способом выступают на гоночных соревнованиях четвёрки на велосипедах, постоянно сменяя друг друга и по очереди «таща» других. Это очень удобно при забегах на большие дистанции.

Когда ты бежишь за лидером, который перед тобой и темп его шагов совпадает с твоим –  от тебя нужно только успевать переставлять ноги в ритм как и он. Находясь сзади за кем-то, получается как бы маленькая передышка. Хотя ты и продолжаешь бежать, но появляется возможность «продышаться», выплюнуть сопли и слюни, которые скапливаются во рту и хоть немного «отключиться» из обстановки. Автоматчикам в этом отношении было немного легче, чем пулемётчикам и гранатомётчикам. Но я, мужественно со своим неразлучным РПГ стиснув зубы бежал, не отставая от всех.
 
А взвода растянулись по дороге в пределах видимости, ведь вокруг была ровная степь! Когда отстающих во взводе набиралось много, сержанты давали команду «Шагом марш!» и мы продолжали шагать ускоренным шагом, дожидаясь отстающих, а потом вновь бежали. Так мы добежали до нашей арки – начала полигона и, повернув к реке, пересекли мост через речку. Впереди нас, за линией горизонта в голубой дымке Николаевский мост был ещё совсем не виден. Высчитывая на ходу в уме расстояния – у меня получалось, что до него ещё больше половины всего расстояния, которое мы уже пробежали. Казалось, от этой мысли силы совсем кончились, но пока я думал и подсчитывал эти свои невесёлые мысли и расчёты – я заметил, что мы как-то незаметно пробежали значительное расстояние.

Почему-то в этот момент я вспомнил слова своего отца, которые он раньше неоднократно повторял мне, но тогда они были мне не понятны своей глубиной. «Солдат в армии бежит сначала, сколько может, а потом – сколько надо!» Как оказывается мудро это было кем-то сказано! Мне уже сейчас кажется, что у меня кончились силы – пора просто ложиться и умирать. Но рядом со мной бегут такие же парни, как и я, и им наверно тоже кажется, что у них нет больше сил. Но они все бегут, а кто-то даже и отстаёт там сзади меня. Кто? Просто не было сил оглядываться.
 
Мне так показалось, что у меня произошло какое-то выключение сознания. Я видел только Серегу Ловягина и Сашку Самохина, вернее их ноги, попадая в ритм, и сознание реагировало только на команды сержантов и на замену между нами, лишь изредка поднимая голову, чтобы взглянуть вперёд – когда же покажется этот проклятый и такой долгожданный мост? Вдруг кто-то из нас первый посреди голой степи и монотонного, выматывающего бега закричал: «Вижу!» Это было, наверное, так же как когда-то Христофор Колумб открывал свою Америку. Всем сразу стало бежать легче. Это такое простое слово сразу как-то придало нам всем сил, но, сколько мы и я в том числе вглядывались вперёд – ничего не видели! Но это уже было и неважно – главное, что кто-то из нас его видит. Увидел ли его кто-то на самом деле или это был просто хитрый обман – даже не знаю? Но постепенно на горизонте из далёкой дымки стало появляться что-то определённое, похожее на большую насыпь. Это и был Николаевский мост. Всем стало понятно, определяя расстояние на глаз, что до него осталось примерно около двух километров.
 
Сержанты стали подтягивать отстающих, а наш замкомвзвод Макс прохрипел (даже совсем не скомандовал), совсем сам запыхавшись от долгого бега: «Парни! Давай разбирай оружие у отстающих! Совсем немного осталось! Давай-давай! Дотянем все вместе!» И мы стали в это время притормаживать и отбирать оружие у тех, кто уж совсем выбивался из сил. Я, тоже поддаваясь этому всеобщему порыву, хотя и сам из последних сил еле-еле бежал в середине взвода сгоряча, желая помочь своим товарищам, схватил чей-то автомат, с тайной радостью видя, что у меня всё-таки оставалось чуть больше сил, чем у некоторых. Но потом я сразу понял, что это я видимо, погорячился – я сам шёл на пределе своих физических возможностей. У меня и так свой гранатомёт весил в два раза больше чем у большинства курсантов взвода автоматы, а тут я ещё прихватил груза. Буквально через несколько сотен метров я сам начал выбиваться из сил, задыхаться, хватая полным ртом воздух, которого мне стало не хватать.

Пот с меня в это время лил градом, в висках стучало будто молотками, ноги переставлялись просто совсем автоматически, подставляя их под наклонённое вперёд тело. Видя, что я совсем еле-еле тяну из последних сил нагружённый и гранатомётом и автоматом кто-то, кажется, Вовка Кольной с Близнюком сдёрнули с меня всё и впервые за несколько километров бега я почувствовал себя легче. Оказывается как мало человеку необходимо для счастья! Просто надо чтобы всегда рядом были свои друзья. Уже видя мост и стоящие рядом наши машины, темп нашего бега стал замедляться, мы на ходу выстроили взвод, разобрали своё оружие и все вместе финишировали, к великому удовольствию нашего командира роты.
 
Сразу после финиша мы всем взводом, совсем обессилев, вповалку повалились на землю полей возле дороги. Напрасно л-нт Прохоров пытался заставить и убедить нас встать, ведь так нельзя лежать после финиша. Но все его слова отлетали от нас как шарики от пинг-понга. Если он кого-то одного поднимал, то другие тут же рядом снова падали. В этот момент в голове вертелись только одни мысли: «Отстаньте все от меня! Оставьте меня в покое! Пропади всё пропадом! Дайте отдышаться!» В голове у меня шумело, давление видимо зашкаливало за самый верхний предел, во рту появился такой знакомый «железный» привкус крови от перегрузок и слюни текли просто рекой.

Я лежал без сил пытаясь «продышаться» медленно набирая воздух полной грудью, чтобы восстановить дыхание. Вот так и такую длинную дистанцию я, да и многие мои товарищи пробежали впервые в жизни. Ещё почти час назад нам в это просто не верилось, казалось это просто невозможным – добежать до такого далёкого моста, а вот оказывается – всё-таки можно! Не помню уже, какой из наших взводов прибежал тогда первым, но видел сам, когда я уже отдыхал после финиша, как прибежал Олег Козлов со своим неразлучным пулемётом ПК. А ведь он весил ещё больше чем мой гранатомёт. Вот молодец! Как ему видно было тяжело его тащить, ещё тяжелей, чем мне! Но он справился.
 
Казалось, что всё – силы полностью кончились, и теперь нам нужно будет очень долго отдыхать, но буквально через несколько минут, немного отдышавшись, послышался весёлый смех. Все бурно и весело обсуждали между собой события и враз забылись все трудности – осталось только веселье и радость оттого, что мы все одержали ещё одну маленькую победу над собой. Это был несомненный успех! Наглядный урок жизни. Ведь мы – мотострелки, пехота! И тот девиз, который взяли себе на вооружение ВДВ, звучал очень актуально и для нас «А кто, если не мы?» С того самого времени, не знаю как другие курсанты, а я до самого выпуска, когда ехал по этой дороге всегда вспоминал тот тёплый майский солнечный день на первом курсе с этим кроссом, который устроил нам наш командир роты. Опять, как здесь не удивляться моей необычной судьбе?

Через несколько лет мне уже офицером ночью пришлось совершить по той же самой дороге точно такой же «экстремальный пробег», но только в обратную сторону! Судьба, наверное, опять приготовила мне этот сюрприз для жизненного равновесия и баланса. Всегда сам этим совпадениям не перестаю удивляться. Может быть, его и надо было тогда для нас организовать, чтобы мы поверили в себя? И что было бы с нами, если бы его тогда не было в нашей жизни? Стали бы мы такими, какими стали, если бы тогда не прошли через это? Ведь это был не просто тупой пробег ради беготни, а что-то гораздо больше! Нам всем стало понятно, что мы теперь можем справиться с любой задачей, это и новые взаимоотношения в коллективе, выручка друзей и опять осознание того факта, что наш взвод (все мы разные тридцать человек!) – одна и самостоятельная единица измерения, курсантский взвод.


  АЛМА-АТА. ПЕРВЫЙ КУРС. ЛЕТО. «ДЕДОВЩИНА» – УВАЖЕНИЕ.
             ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ – 18 ЛЕТ. СЕССИЯ.

Так незаметно в учёбе, работах и нарядах и пришло лето. Самым примечательным стало то, что мы сменили наряд в 3 курсантской роте четвёртого курса, которая жила под нами. Как нам всегда было очень завидно смотреть на них. Это была совсем другая жизнь. Не то, что у нас, первокурсников. Здесь я должен осветить такой немаловажный вопрос как «училищная дедовщина». Существует такое усиленно навязываемое в последнее время СМИ понятие «армейская дедовщина» концентрирующее в себе весь негатив: издевательство одних над другими, унижение личного достоинства, вымогательство и просто нанесение различных побоев. Многое из этого сильно преувеличено с одной стороны хвалебными историями «дедов», с другой стороны домашними хлюпиками и маменькими сынками, воспитанными страдающими мамами одиночками. Таких тюфяков и на гражданке везде унижают, и они бегут домой к своей мамочке, а в армии просто бежать некуда – мама очень далеко. Понятие «училищная дедовщина» это совсем не то – это образ жизни старшекурсников основанный на уважении к прожитым годам в училище. Это негласно проявляется везде в повседневной курсантской жизни.
 
Расскажу несколько примеров для того, чтобы было понятно. В каждой роте назначался наряд по роте. Мы, дневальные по роте драили у себя закреплённую территорию до блеска: деревянное фойе, каменное фойе, коридор в туалет, умывальник, туалет и всю лестницу идущую к нам на второй этаж и это отнимало у нас массу времени. Дневальные по четвёртому курсу вообще ничего не делали, максимум, на что их хватало – собрать явно видимый мусор. Но иногда какой-то курсант очень сильный любитель чистоты поднимался к нам в роту или просто кричал снизу: «Дневальный! Позови дежурного по роте!» И после переговоров (и это был негласный закон, который все знали) наш дежурный говорил нам: «Давай сходи в третью роту – помоги!» Конечно, факт «наглого припахивания» здесь присутствовал, но убирать там было несложно, никто ничего не требовал как у нас. Старшекурсник говорил просто: «Братан! Собери и вынеси мусор, да мокрой тряпкой протри, где видно!» Это всё занимало у нас буквально несколько минут времени, но в конце работы он всегда одобрительно жал нам руку и по-доброму говорил: «Молодец! Спасибо тебе, что помог и выручил! Всё быстро сделал! Ну всё, давай иди к себе!»
 
Один раз на первом курсе я по «секретному приказу» старшины Шакирова был «внедрён» на четвёртый курс. Надо было исключительно добросовестно выполнить свою роль – сходить поспать ночь в расположении третьей роты, вместо какого-то ночного самовольщика. Не знаю, как там они решали этот вопрос, но после отбоя я с одним курсантом спустился в роту четвёртого курса и лёг в указанную мне кровать. Я впервые был в чужой роте. Ведь такого даже себе даже в страшном сне представить было невозможно – чтобы какой-то первокурсник сам посмел зайти в роту на четвёртый курс. А тут сразу спать целую ночь! Для меня всё было здесь необычно и совсем не так как у нас: свет в расположении сразу после отбоя выключили, а те, кто спать не хотел, собирались в классах и занимались чем-то своим. Утром дневальный включил свет и негромко, совсем формально крикнул «Подъём!», но многие курсанты даже не пошевелились, а я тоже подумал, тайно радуясь про себя: «Мне ведь тоже не надо выделяться», и поэтому добросовестно поспал ещё часик, пока наша рота бегала на зарядке. И только потом поднялся к себе в роту с чудесной мыслью: «Как хорошо быть на четвёртом курсе!»

Таким образом, наряд на четвёртом курсе был скорее формальностью, чем наказанием. Конечно, нас проверял старшина нашей роты и даже изредка через дверь заглядывал наш командир роты, но больше просто по своей обязанности, чем что-то требовать. У дневального круглосуточно стоял стол, на котором можно было что-то писать, готовясь к занятиям или читать. Нам такой стол разрешалось ставить только ночью. Курсанты же четвёртого курса жили своей выпускной жизнью, совсем не обращая на нас никакого внимания. Только иногда приходилось помогать, по их просьбам пришивать погоны на офицерскую форму, которую они начали получать. Как мне было тогда им завидно! Ведь ещё буквально несколько дней и они станут офицерами, а я? Что я? А я ещё буду учиться долгих три года.

Другим проявлением «уважения» всегда было то, что курсантов четвёртого курса пропускали везде и всегда без очереди. Это и в дверях в столовую, где один входящий или выходящий старшекурсник мог остановить целую роту, чтобы пройти. Это у нас было постоянно на глазах весь первый курс – ведь в столовой, в нашем зале, где мы питались, было три роты. Две наши – первого курса и третья – четвёртого курса, которая жила под нами. В этом была и небольшая наша удача, раз они редко все ходили на ужин и поэтому всё масло и сахар, которые оставались от них все сердобольные официантки, отдавали всегда нам – первокурсникам! А уж каши или супа у них на добавку всегда можно было попросить и самому. Очень часто накрывая столы четвёртому курсу, официантки и выделенный ей в помощь дневальный первое и второе просто оставляли в раздаточной тележке, не утруждая себя расстановкой бачков по столам. Больше действуя по принципу: кому очень надо – пойди и сам возьми! А саму тележку ставили в проход между нашими ротами, как бы этим самым, намекая нам – давай ребята, разбирай, если не хватает! И в буфете (по-курсантски – в ЧеПке), когда в нём могла стоять целая очередь – это было «святое», любой старшекурсник мог сразу спокойно подойти к первому в очереди и широким и лёгким жестом правой руки сдвинуть всех остальных на несколько шагов назад. Ах, как нам в эту минуту было им завидно! Так хотелось скорее доучиться до третьего и четвёртого курсов! Вот это сладкая жизнь!
 
Но нам на первом и вторых курсах оставалось пока «тренироваться» на солдатах – мы пока только также сдвигали их. Солдаты в этой ситуации ждали всех курсантов, и только когда их не было, что-то успевали покупать сами. Так же было и во время вечерних кинофильмов, когда рота четвёртого курса не спеша, и ленивой походкой заходила в зал, все курсанты шли сразу вперёд и просто ласково обращались к любому курсанту: «Давай-ка сынок уступи место дедушке!» Конечно на такую просьбу, обращённую к тебе, отказать было просто невозможно. И поэтому все курсанты в училище знали, что лишний раз бежать вперёд и занимать первые ряды в кинозале не надо – тебя с большой долей вероятности поднимут и придётся идти назад, а то и вообще стоять весь фильм. Поэтому в этой ситуации лучше и надёжнее было сразу занять место в середине зала.

Другим может быть не совсем характерным примером «дедовщины» и негласной дружбы между курсантами всех курсов может служить и такой факт. Раз наше училище располагалась в полном смысле этого слова на окраине города Алма-Аты, то и основная дорога из центра города многих районов к нам вела одна. Этим многие курсанты, да и сам я за время обучения неоднократно пользовались. Если какой-то курсант или курсанты ехали на такси и в нём были свободные места, то негласным правилом среди курсантов училища, независимо от курса было подбирать всех «своих» по пути. Этот участок начинался от старого автовокзала, который был практически в центре города и там была остановка автобуса-экспресса № 92 и других простых автобусов и троллейбусов, идущих в аэропорт.

К ней собиралось большинство курсантов возвращающихся по вечерам субботы и воскресения из увольнений. Но и дальше по этой дороге частенько стояли курсанты. На такси чаще других курсантов, конечно, всегда ездили старшекурсники, но по дороге в училище никогда не оставляли и нас «молодых». Это всегда приятно – быстро приехать на попутном такси прямо к первому КПП училища бесплатно и совсем было неважно, с какого курса были курсанты. Ведь все вопросы с таксистом решались сразу, и сумма за проезд была оговорена независимо от количества людей. И эта сумма все мои годы обучения составляла максимум пять рублей даже с самого дальнего конца города. А из центра города и вовсе не больше трёх  рублей.

А ещё самым шикарным у старшекурсников было то, что они могли сразу, выходя из дверей казармы, прямо на ходу «изображать строй» – это был высший пилотаж строевой подготовки по лётной терминологии. Мы это подглядели на первом курсе у третьей роты (роты четвёртого курса, жившей под нами). Если у нас всё всегда начиналось с долгого и нудного, занимающего много времени построения взводов, проверки, выполнения команд «Становись!», «Равняйсь!» и «Смирно!». Затем перестроения в походную колонну и только потом «Шагом марш!». Старшекурсники же всё делали по-другому. Сначала они все, не выходя на улицу медленно собирались в большом каменном фойе казармы. А только потом, по команде старшины, сразу в колонну по три начинали от дверей казармы идти в столовую, успевая на ходу занять свои места в строю. Мы тоже этому научились со временем и делали также как и они в плохую погоду, когда шёл дождь или снег, а так же по вечерам.

 Так незаметно, день за днём подошла наша вторая сессия в последнюю неделю июня начались зачеты, и весь месяц июль нам предстояло сдавать кучу экзаменов. Приближался мой первый день рождения в военном училище. По письмам от родителей я знал, что родители планируют прилететь в этот радостный для меня день ко мне так же самолётом на один день. Я заранее, как и положено, об этом сказал ротному и попросил отпустить меня с ними в увольнение. Надо сказать, что я на первом курсе не очень часто был в увольнениях, просто записываясь, если была такая возможность и не очень-то расстраиваясь, если меня вычёркивали или отменяли по разным причинам. Командир роты, не знаю почему, а это было сразу видно по его недовольному лицу, не очень этому событию обрадовался. Нельзя сказать, что я был каким-то злостным хулиганом или плохо учился, скорее даже наоборот. Но этот день был не суббота и не воскресенье и поэтому он сразу предупредил, что это всё возможно только после обеда. Ну а я решил про себя, что же – после обеда так после обеда, нам хватит!

В этот праздничный и радостный для меня день, когда мне исполнилось восемнадцать лет, у нашего взвода так получилось, не было занятий, а был зачёт по какому-то предмету. Уже зная, что самолёт прилетит часов в двенадцать, я постарался всё сдать первым и сходил на КПП, отпросившись у Вовки Кольного. Оказалось, что прилетела только одна моя мама, а отец не смог из-за работы. Я ей всё объяснил насчёт увольнения и сказал, чтобы она дожидалась меня в том самом садике возле КПП, который ей уже был знаком. Радостный, как на крыльях я летел вместе с взводом после занятий в роту надеясь, что сейчас всё просто и хорошо решиться, как обещал командир роты! Ведь сегодня такой необычный для меня день – мне 18 лет! И ко мне впервые за год прилетела моя мама! Но всё опять пошло по скотобазной схеме командира роты. Заранее зная, что моя мама прилетела ко мне всего на несколько часов он, как всегда по своей привычке начал свою «любимую игру». Сначала он сказал, чтобы я переоделся в свою парадку и только потом зашёл к нему. Мне пришлось очень долго ждать Белаша-каптёра, где хранилась наша парадная форма.

Он где-то отсутствовал, затем, наконец, дождавшись его, пришлось быстро переодеваться, а наш командир роты в это время куда-то ушёл по делам. Я сбегал на КПП к маме и успокоил её, чтобы она не очень волновалась, пообещав ей, что вопрос всё равно когда-нибудь решится. После этого ещё ожидал ротного, уже сидя в парадке возле входа. Когда же он наконец-то появился, придирчиво осмотрев меня, заставил устранить несколько выявленных недостатков, пока он выписывал мне увольнительную и инструктировал о правилах поведения в городе. В общем всё это заняло больше часа! И это в то время, когда мне была дорога каждая минута и цена ей – была на вес золота, ведь совсем рядом была моя мама, которая, бросив все свои дела, всего на несколько часов,  прилетела самолётом.
 
Я не стал маме подробно рассказывать обо всех наших сложностях в роте, чтобы её не расстраивать, просто сказал, что так получилось. Она была рада и этому – простой возможности видеть меня и тому, что меня хотя бы отпустили, и мы вместе с ней пошли в увольнение. Эти несколько часов были наши! Куда ехать и что делать – нам было всё равно, лишь бы побыть вместе! Не зная ничего другого в Алма-Ате, кроме огромного Центрального парка, мы и поехали туда. Не помню сейчас, как мы добрались до него, но зайдя в него мы сразу повернули направо к детской железной дороге и зашли подальше в самый густой лес из деревьев и нашли там уютный уголок. Выбрав уединённое место на небольшой полянке, подальше от всех людей, где росли огромные деревья и сели прямо на траву. Ведь нам для нашего счастья вдвоём больше ничего и не нужно было. Моя мама как всегда очень заботливо всё нужное нам для праздника сложила в хозяйственную сумку, которую привезла с собой.

 Подстелив газеты, мы на бревне организовали наш «праздничный стол», и это было самым радостным и запоминающимся мне из этого дня. Стоял хороший жаркий солнечный день, а мы вдвоём сидели в тени деревьев на траве и самое главное для нас – никого не было видно рядом с нами. Где-то совсем далеко играла музыка, бродили люди и где-то также далеко, за пределами этой поляны остались все мои жизненные проблемы. Весь мир для нас двоих сузился до вот этой маленькой уединённой зелёной полянки в Центральном парке. Я и мама были счастливы и рады тому, что теперь-то уж мы можем спокойно сесть и поговорить несколько часов. Я снял китель и начал внимательно и по-порядку слушать мамины истории, которые она могла рассказывать беспрерывно. Видно было, как она очень рада встрече со мной и ей просто хотелось выговорится.

Как нам тогда с ней было хорошо – это были, пожалуй, самые лучшие часы в моей жизни! Мне всегда с ней было легко и хорошо, и никто больше в моей жизни меня не любил и не понимал лучше её! И я, хорошо понимая это, тоже любил её, но как редко я говорил ей об этом! Почему? Не знаю. Может быть, стеснялся разводить сантименты по своей молодости, а затем всё как-то откладывал на потом. Но мне так кажется, что она это понимала и сама, без моих слов. И не было более ценного и лучшего подарка для меня на все мои дни рождения, за годы обучения в училище (а их было всего три, кроме четвёртого курса), когда моя мама обязательно прилетала ко мне хоть на несколько часов.

Она рассказала мне о том, что её любимая собака, в которой она души не чаяла, заболела чумкой и умерла. Мама очень болезненно это пережила и, хотя всегда так мечтала об этом, больше решила для себя собак не иметь, чтобы вновь так не горевать. Но намного позже, всё-таки с её лёгкой руки мы все «особачились»: Ира с Вовой Токаревы и мы с Людой получили от неё по прекрасному спаниелю. Но об этом позже. Кроме этого она рассказывала о новостях в городе, на работе, у моих друзей и Серёги Степанова. Мама могла очень хорошо и своеобразно высказывать своё мнение по любому поводу.  Всегда её речь была мне ясна и понятна и если была в этом необходимость, она использовала свои очень понятные нам в нашей семье слова. Таких слов было много – и одно из них мне запомнилось навсегда. Это слово «цапочки».

Никто в мире не сможет понять, услышав его, что же это значит. Так только она называла крепление камня на золотых ювелирных изделиях, которое представляло собой обжим его со всех сторон с помощью небольших креплений. При этом она интересовалась всем: хорошо ли я сплю, ем, кто мои друзья, тем как у меня идут дела с учёбой, когда отпуск и если всё будет по нашему плану, то мы все, как и раньше поедем к бабушке. С учёбой у меня всегда было нормально, а отпуск начинался с сентября, но уже сразу предупредил ее, зная о выходках нашего ротного, что возможна задержка на один-два дня. Мы снова с ней вспомнили то время, когда мы были здесь посещая Луна-парк. Как нам теперь это казалось, было давно! Я был очень благодарен маме за эти несколько радостных и счастливых часов, которые мы провели тогда с ней в Центральном парке Алма-Аты. После этого я вместе с ней поехал в аэропорт и проводил её на Чимкентский самолёт, попрощавшись возле стойки регистрации.
 
Вот именно в этот день уже, когда я вернулся в роту и доложил о своём прибытии командиру роты, в свои восемнадцать лет я сделал очень главный и правильный, как я считаю для себя «исторический» вывод на будущее. Вечером перед сном опять хорошенько прокрутив в уме весь этот длинный день, всё обдумав и взвесив, я окончательно и бесповоротно принял для себя окончательное решение до самого выпуска. Чтобы вновь не испытывать такого же унижения как сегодня и не доставлять нашему командиру роты такой радости от «выкаблучивания» – я больше никогда в своей жизни не буду обращаться к нему для решения любых вопросов! Такого «подарка» от него себе на День рождения я, конечно, не ожидал, да и ладно, если бы это касалось только одного меня (я бы это как-то пережил), но ведь и моя мама, когда прилетела ко мне, так надеялась на нормальное и порядочное отношение к себе. Она как нормальный человек и жена офицера не свалилась внезапно «как снег на голову», а всё прекрасно понимая, заранее предупредила и сообщила время прилёта и отлёта.

Конечно, я своим умом хорошо понимал, что наш командир роты не обязан был организовывать какой-то грандиозный и шумный праздник в мою честь. Да и никто от него этого и не требовал. Но мог бы удержаться хотя бы от того, чтобы не строить недовольную рожу по этому поводу и хотя бы не дурить мне мозги в этот день. Даже если бы ему это и не нравилось или может быть, у него было плохое настроение, мог бы просто формально поздравить меня (а ещё лучше и мою маму – как ей было бы приятно!) и пожать руку. Мне было очень обидно и неприятно за такую организацию всего: за армию, за училище, за командира роты, за себя (хотя здесь и не моя вина) перед свой мамой. Поэтому я надолго запомнил командиру роты этот «подарочек» себе 28 июня 1978 года!
 
Теперь можно честно и прямо сказать, что именно с того исторического Дня рождения, и это я очень хорошо запомнил, моё мнение о нём резко переменилось. Из обычного нейтрально-уважительного отношения к нему как к офицеру и командиру роты – оно у меня в один момент превратилось в резко отрицательное. Вот таким сволочным отношением (ко мне, к моей маме, к моему Дню рождения) он просто сразу потерял весь свой офицерский авторитет в моих глазах, хотя я и не давал никакого повода для  этого. Всё! Я так решил – и как отрезано! Всё стало понятным, наш командир роты – просто бездушная свинья! И всё сразу в моей голове как в хорошей карточной игре стало на свои места и для меня на долгие училищные годы стало очевидно: к такому человеку-свинье – и у меня в ответ должно быть такое же свинское отношение! От одной этой мысли и такого простого и понятного вывода у меня закончились обиды и расстройства на него, мне тогда сразу почему-то стало хорошо и легко на душе – уже не надо было больше надеяться, мучиться и мечтать о нормальном и добром отношении к себе и ждать от него чего-то хорошего.

Всегда общаясь с ним необходимо готовиться к худшему, а раз так – то и держаться от него нужно  подальше. И это моё сформировавшееся отрицательное мнение о нём уже на первом курсе больше никогда у меня не менялось до самого выпуска. Да и со многими годами позже! Сделав для себя такой вывод, все последующие годы его выходки воспринимались мной уже с лёгкой иронией, легко и просто – как само собой разумеющееся, ведь ничего другого от такого человека и ждать было не нужно. Я же, верный данному тогда самому себе слову больше никогда, до самого выпуска не обращался к нему со своими проблемами, находя для их решения другие пути.
 
Сдача летней сессии не вызывала больших проблем, все экзамены и зачёты по всем предметам я сдавал вовремя. Очень запомнилась из всей сессии опять сдача физической подготовки. Конечно, мы уже все сделали соответствующие выводы из зимней сессии и подходили к этому вопросу более вдумчиво. По физической подготовке был экзамен, но, честно говоря, чем отличается зачёт от экзамена, я так и не понял. Опять майор Франчик подходил к нам строго по своей системе – должны иметься все оценки по всему семестру: плавание, бег 100 метров, 1 километр, 3 километра и 6 километров, метание гранаты, полоса препятствий и гимнастика. Если по метанию, плаванию, бегу на 100 метров у меня никаких проблем не было, то совсем остальным приходилось бороться. Я ещё на первом курсе как-то сразу понял и мой отец эту мысль мне подсказал, что бег на разные дистанции очень отличается друг от друга и необходимо подходить к этому с разной тактикой.

Мы все нормативы выполняли в военной форме и в сапогах. Если в беге на 100 метров с низкого старта была особенность – быстро вскочить, не теряя секунды и выложиться на дистанции по максимуму, при этом как можно чаще переставляя ноги и двигая руками. Действуя таким образом всегда можно было уверенно вбежать в четвёрку, даже не успевая уставать. То для бега на один километр как я не старался что-то придумать или «изобретать» для меня всё свелось к одному – сразу со старта «рвать» в группе лидеров и постараться выложиться по полной в первой половине дистанции. А вторую часть дистанции уже просто добегать на силе воли и полном физическом пределе под звуки оркестра или крик майора Франчика: «Накати-и-и! Накати-и-и!», стоящего на повороте за 100-150 метров до финиша. По любой другой схеме бега на один километр я никак не успевал вбегать в четвёрку. Здесь уже нельзя было «цепляться» за Сашку Самохина или Серёгу Ловягина они бежали всегда по-своему – не очень быстро сразу, а к финишу так «накатывали», что я от них в этот момент безнадёжно отставал. Я всегда этому удивлялся, как это им удавалось и откуда только у них оставались силы?

А вот для бега на три километра у меня была своя тактика. Здесь мы уже с Серёгой и Сашкой подстраивались друг за другом, меняясь через круг. Если нам приходилось бегать по стадиону, то это было очень легко – необходимо было пробегать один круг по стадиону за одну минуту и пятьдесят секунд. Тот, кто бежал последним говорил время, засекая его по своим часам. Таким образом получалась очень простая арифметика, пробегая семь с половиной кругов за это время – вбегаешь в четвёрку. Серёга вместе с Сашкой за полкруга перед финишем обычно успевали от меня убежать в пятёрку, но под хорошее настроение и я иногда тянулся вместе с ними. Отец рассказывал мне, а потом и я сам читал про знаменитого бегуна на 5000 и 10000 метров олимпийского чемпиона Владимира Куца.

И про его историю борьбы с одним хитрым негром, который во время соревнований по бегу всегда «сидел» у него за спиной и в конце, выскакивая у него из-за спины, побеждал. Тогда он изобрёл хитрость – вопреки всем законам бега начинал очень быстро бежать со старта, а потом сбавлял почти до шага, и вновь резко ускорялся. Негр верный своей тактике делал также, не отрываясь от него, но и не обгоняя. При таких рывках происходило сбивание ритма дыхания, что является основой бега на дальние дистанции. В конце, когда соперник уже совсем сбивался с равномерного дыхания, которое вырабатывалось на долгих тренировках Владимир Куц  ускорялся и побеждал. Здесь я понял, что это очень важно, дыхание и распределение сил – основа бега на три километра. Финиш после «трёшки» для меня всегда был самый трудный, и приходилось ловить, как мы говорили между собой «долгий отходняк». Так мы называли состояние после тяжёлого финиша: шум в голове, нехватка воздуха, боли в боку, характерный «железный» привкус крови во рту, когда слюна выделяется так, что не успеваешь её выплёвывать и ещё долгое откашливание в течении нескольких часов и главное – полдня гарантированное полное отсутствие аппетита. Честно скажу, что три километра для меня всегда была самая тяжёлая дистанция.

Гораздо лучше всё обстояло дело с бегом на шесть километров. Здесь нормативы были очень хорошие, и вбегать в четвёрку или тем более в тройку можно было особо не напрягаясь. Если мы бегали по стадиону, методично наматывая пятнадцать кругов, то тут уже у нас была отработанная норма – две минуты круг! Это же кардинально меняло всё дело! Таким темпом можно было бежать, просто выдерживая один ритм и финишировать, конечно, с трудом, но совсем не так как на «трёшке». Просто всё это тянулось и происходило очень долго, во время бега я, чтобы отвлечься и загрузить мозги чем-то даже успевал пересчитывать количество кругов в проценты, которые ещё остались и пробежали. Когда ты бежишь по дистанции необходимо «загружать» мозг решением каких-то задач, чтобы отключаться от бега, тогда ноги сами делают что надо и ты не думаешь об этом.
 
Именно тогда у майора Франчика появилось очень нам известное сокращение – х/с. Что это значит и как расшифровывается? Очень просто – хитрые сапоги! Надо сказать, что и мы через год стали хитрее. Выполнять все нормативы по физической подготовке нам надо было в своих «штатных» тяжёлых яловых сапогах. Но есть очень много хитрых уловок, которые можно использовать для бега. Первое и совсем не запретное – это сделать из двух кусков верёвки подвязки на сапоги, перевязав их прямо сверху хитрым узлом. Это хитрость даёт то, что во время бега стопа в них не болтается, а они плотно сидят на ногах. Выигрыш получается в зависимости от настроения и темпа бега – несколько секунд!

А ещё в Азии было много разновидностей сапог: это обычные солдатские кирзачи и ичиги – совсем лёгкие псевдосапоги, у которых только снаружи был вид сапог, а на самом деле только тонкая кожа без подошвы. Существовали и ещё всякие промежуточные очень лёгкие формы местных умельцев, которые очень походили на сапоги. Когда бежишь в них – нет абсолютно никакого сравнения с нашими тяжёлыми курсантскими сапогами. Это как бегать в кроссовках вместо сапог. Главным здесь было то, чтобы майор Франчик их не заметил. Иначе поставит себе пометку – х/с! Это по его терминологии значило: или он прибавляет десяток секунд или вновь перебегать всю дистанцию! И какие только мы придумывали хитрости против него: если это было возможно то на старте и финише были в одних, а пробегали в других или меняли перед финишем, если помогут друзья.
 
Несколько раз организовывали бег вокруг училища. Тогда рассчитывать время было труднее. Надо пояснить, что наше училище занимало угловое положение в жилом квартале и поэтому практически две огороженные бетонными плитами внешние стены училища выходили на огибающую его улицу. Забег проходил таким образом: стартовали внутри училища, затем выбегали через первое КПП, бежали по улице снаружи вдоль огороженных плит и вбегали вновь через второе КПП, которое было для выхода в наш автопарк. И так надо было сделать несколько раз, вызывая неподдельный интерес гражданских людей идущих по тротуару и проезжающих рядом в автомобилях и автобусе №1. Но наш район был практически весь военный и поэтому большинство людей относились к этому с пониманием. Этот тупиковый проезд, на котором было второе КПП, вёл к входу в мотострелковый полк №77800, находящийся рядом с нами через забор. Сколько времени мне придётся провести в нём курсантом и во время службы офицером! Но это будет гораздо позже, а тогда мы бежали по дистанции, наматывая километры.

Самым ответственным для майора Франчика в летней сессии была сдача ОКУ – общего контрольного упражнения на специальной полосе препятствий. Я ещё в своём детстве в Сары-Озеке видел эти препятствия на спортивных городках. Но почему-то ни разу не видел, как проводятся занятия с солдатами на них. Не знаю, толи их проводили в другое время, когда нас не было или в танковых и артиллеристских войсках с солдатами их вообще не проводят. Скорее всего, второе, потому что когда я сам был командиром мотострелковой роты и командовал танковым батальоном, то ни разу на итоговых проверках по физической подготовке этот элемент не сдавали. Проверяющим всегда от нас нужно было сдавать бег на один или три километра или подтягиваться. А полоса препятствий, конечно, в полку была, медленно зарастая травой, которую вырубали по мере её подрастания.

У нас же в училище всё было по-другому. Майор Франчик был «фанатом» полосы препятствий. Мне так кажется, что ничего другое в спорте его не увлекало, после гимнастики как полоса препятствий. Это была его просто «лебединая песня»! Занятия на полосе препятствий были бесконечными и начинались, как только стаивал снег и подсыхала земля. Вот у нас в училище она травой не зарастала! Просто не успевала из-за бесконечных занятий. По началу выполнение этой полосы нам казалось просто нереальным. Время всем не хватало, но майор Франчик долго и настойчиво отрабатывал всё по элементам на каждом препятствии. И везде, на каждом препятствии были свои хитрости и особенности. Где-то нужно было, как опытному прыгуну высчитать свои шаги так, чтобы запрыгнуть на стенку конкретной ногой, не теряя времени, где-то сразу ловко прыгнуть на вторую ступеньку нужной ногой без потери времени. При прохождении лабиринта нужно было хвататься руками за определённые места и умело, выгибаясь телом раскачиваться вправо и влево. И ещё долго мы учились, как выражался майор Франчик «складываться», чтобы уметь на ходу проскочить в маленькое оконце, которое было в стене
.
Самым необычным для нас было спрыгивание в колодец, где начинался подземный ход так, как он учил. Франчик добивался того, чтобы никто не смел тормозить перед ним и не присаживался «как баба», по его выражению. В него нужно было просто проваливаться сходу, не снижая скорости. В это было сначала трудно поверить, но в конце концов что-то и у нас стало получаться. Оказалось, что после всех этих занятий, применяя те приемы, которые он нам показывал – вполне всё можно выполнить. Необходимо только очень тщательно самому вымерить всю дистанцию, и высчитать свои шаги между препятствиями. У каждого курсанта должна была сложиться собственная схема бега. Не знаю, но как-то у меня из-за того, что мне всегда легче было бегать на короткие дистанции и моего роста всё получилось очень здорово и практически всегда я меньше четвёрки по этому и потом по следующему – СКУ не получал.
 
Здесь на полосе препятствий у майора Франчика тоже был свой подход к курсантам, очень сильно поразивший всех нас. Если какой-либо курсант неудачно падал с препятствия, бился головой о стенку или ударялся, проваливаясь в яму, лежал и корчился от боли то первое, что громко кричал майор Франчик: «Всем стоять! Пусть лежит! Не подходить к нему! Всем отойти от него!» Этим он приучал нас к тому, что надо терпеть боль и продолжать выполнять упражнение. Сейчас я уже точно не помню, кто с нашего взвода, но, кажется или Юра Макеев или Эдик Токтасынов на наших глазах сорвались с узкого бревна, по которому надо было пробегать, не снижая скорости, как учил майор Франчик, и упали в бетонный ров. Первое, что мгновенно захотелось всем и это было нашей естественной реакцией – подбежать к нему и помочь – а как же? Он наш товарищ и мы должны придти ему на помощь! Но окрик Франчика нас всех остановил и дальше он громко продолжил: «Вставай курсант! Время идёт! Вперёд! Вперёд!» Удивительно, но после этих его криков и команд проходила боль, и приходилось вставать и продолжать движение.


        АЛМА-АТА. РАБОЧИЙ АВГУСТ НА УЧЕБНОМ ЦЕНТРЕ
                ПОСЛЕ ЛЕТНЕЙ СЕССИИ

Наступил долгожданный август. Таким образом, мы все сдали летнюю сессию и по плану училища приступили к выполнению важной и ответственной миссии возложенной на нашу роту – совершенствование материальной базы училища в Учебном центре.  Все курсанты второго и третьих курсов уехали в отпуск. Четвёртые курсы, сдавшие ГОСы и получившие лейтенантов, наконец-то в середине июля к великой нашей радости – выпустились! И под нами, на первом этаже наступила такая долгожданная тишина в ожидании первокурсников. Пока мы сдавали сессию, их уже набирали в учебном центре. Вот теперь уж мы покажем этим зелёным первокурсникам – кто здесь, в казарме хозяин! Первая рота нашего батальона осталась в училище «караульной», то есть нести все наряды по училищу. А нашей предстоял целый месяц «трудового фронта» на полигоне.
 
Курсанты поехали все, командир роты оставил в казарме только наряд. Не знаю, кто как, а я ехал работать в Учебный центр с огромной радостью. Это я считал намного лучше, чем через день торчать в карауле с автоматом за плечами. Нас уже напугать месяцем жизни на Учебном центре было невозможно. Прошёл целый год с того самого незабываемого месяца абитуры, который запомнился мне на всю жизнь. Мы стали старше и втянулись во все премудрости армейской жизни, да и сам Учебный центр мне казался почему-то «родным домом». Всё нам здесь за прошедший год стало знакомо: на всех городках мы побывали, тактическое поле с деревней Чинчибаевкой истоптали вдоль и поперёк, огневое стрельбище стало понятным, хотя мы ещё не стреляли с боевых машин, но видели, как это делают курсанты других курсов. Полигонная жизнь встретила нас с радушно распростёртыми руками – огромным простором, выгоревшей жёлтой травой до самого горизонта, отсутствием других курсантов, ведь не было учебного процесса, тишиной и спокойствием. Месяц август отличался от июля тем, что днём на солнце уже не было такой убийственной жары. Расположились мы всей ротой в той же самой лучшей казарме, где всегда жили во время полевых занятий.
 
Кто и как там все эти работы планировал, не знаю, только нас распределили как-то очень удачно, практически по нашему желанию. Всех делили на маленькие группы и закрепляли за небольшими объектами на Учебном центре. Мы, все из одного взвода подобрались работать в стрелковый тир вчетвером вместе: я, Серёга Ловягин, Сашка Аксёнов и ещё кто-то (вот почему-то никак не могу вспомнить кто, кажется Андрей Маковеев). Всеми работающими группами на разных участках руководили офицеры с кафедр, где располагались сами объекты. Несколькими нашими мелкими объектами на кафедре огневой подготовке руководил капитан Сальников, которого мы не знали по училищу, потому что он работал на другом курсе. Каждое утро он приезжал к нам в тир на своём любимом мотоцикле без люльки и долго не задерживался. Он очень конкретно ставил нам посильную задачу на день и потом практически не появлялся весь день. А общий контроль над всеми группами по объектам огневого стрельбища делал полковник Максимов. Он вообще приезжал к нам очень редко – может 1-2 раза в неделю. Но о нём позже.

Работа в тире для нас была в общем-то не трудная. Конкретно нам необходимо было «одеть в бетон» окоп на отделение полного профиля, да сделать отмостку вдоль фасада здания тира. Для работы у нас всё было под рукой, если так это можно выразиться. Четыре огромных и тяжёлых из толстого железа щита для опалубки длинной метра по три, которые мы могли таскать только все вместе. А всё остальное было в кучах и привозным: песок, щебень, вода в бочках, длинные штыри из арматуры, которые мы забивали в стенки окопа, чтобы на них держался бетон. Стометровый тир представлял собой одну кирпичную стену и шиферную крышу над местами для стрельбы на опорах. Остальные стены были земляными холмами по 3-4 метра, которые обваловывали его с трёх сторон. Самым удивительным для нас было то, что на фасадной дверце тира была распашная дверь, всегда закрываемая на висячий замок. Зачем? От кого? Вот уж не знаю! Такой порядок сохранялся все годы нашего обучения. Ведь кому было очень нужно, мог спокойно пройти за угол тира и перейти земляной вал в любом месте.

Но это было и для нас обязательным – уходя из тира всегда закрывать дверь на замок! Так, на всякий случай – для военного порядка. Это было, как всегда говорил мой отец в таких случаях, глядя на такие вещи: «Для честных людей!» С таким же успехом можно было закрывать на ночь и всю пустыню на замок. Внутри самого тира была сделана маленькая комнатка для хранения мишеней и небольших мешков с песком, которые подкладывали под автоматы для стрельбы с упора. Ключи от всех замков отдали нам для хранения цемента и инструментов. Там же мы и складывали свою одежду-подменку, в которой работали.

Жизнь на работах была вольная – утром завтрак, развод на работы и «По местам работ – шагом марш!» Наш объект был самым дальним из всех по левую сторону от казармы. Идти надо было вдоль всего огромного автопарка, потом через пустырь между автопарком и артскладами. Дальше нас было только поле автодрома, но там в этот раз почему-то никаких работ не спланировали. Поэтому каждодневное прохождение нескольких километров у нас вырабатывало привычку всегда работать быстро, особо не затягивая время. Собирались все опять к обеду, и после обеда то же самое. Таким образом, в день ходьбы туда-сюда получалось очень много. Но мы любили эти походы по-своему. Ведь в то время когда мы шли все вместе по полевой тропинке на работу и с работы, вокруг была бескрайняя степь и можно было говорить и мечтать о чём угодно. Каждый из нас уже жил предстоящим отпуском и планировал, как же его поинтересней провести. Ведь это был наш первый обязательный отпуск, в который независимо от желания нашего ротного, а придётся отпускать всех курсантов. У каждого из нас в голове уже был составлен примерный план отпуска. Я тоже с нетерпением ожидал конца работ, заранее зная, что мама с отцом тоже ожидают только меня для поездки на Украину к бабушке.

Сама работа для нас была не трудной. Мы все были друзьями и почему-то все как-то и без лишних слов хорошо понимали друг друга. Всегда всё делали дружно и вместе. И никогда не возникало среди нас никаких разборок по этому поводу. С утра дружно переодевшись, а мы ещё с вечера планировали план на завтрашний день, мы принимались за работу. Разбирали щиты опалубки стоявшие всю ночь и начинали готовить новый кусок окопа для заливки. Самым сложным в работе было – это забивание тяжёлой кувалдой длинных арматурных штырей в стенки окопа. Долго махать кувалдой на солнце было тяжело и неудобно, поэтому мы эту работу делали, сменяя друг друга по кругу. Штыри были длинные и в плотную глинистую землю входили неохотно. После того как с этим было покончено «закипала» подготовительная работа для заливки бетона. Дружно работая, мы выравнивали дно окопа по специальной мерке, «вязали арматуру» проволокой, затем все вместе устанавливали как нужно тяжёлые щиты опалубки, распирая и укрепляя их досками.
 
А ближе к обеду начинали «замесы» раствора в специальном корыте. Это была самая тяжёлая часть работы. Для этого нужно было таскать вёдрами и носилками из разных куч цемент, щебень, песок и воду из бочек. Замесов в специальном корыте приходилось делать несколько, и мы всегда старались до обеда сделать хотя бы половину работы. Удивительно, но так получилось, что никто из нас до училища никогда таким делом не занимался! Поэтому приходилось сразу вникать в секреты этого производства и познавать нехитрую пропорцию этой смеси. Один лишь Серёга Ловягин, которого мы все во взводе называли «хулиган», но не потому, что он был им на самом деле, а вот именно, наоборот, за то, что он был не любителем этого дела, что-то на «гражданке» немного строил.

Поэтому негласно он у нас был бригадиром по замесу раствора. Дружно таская всё в корыто и перемешивая в нём лопатой затем мы по готовности раствора, начинали широкими лопатами сливать его в узкие щели опалубки. В это же время пока был раствор, наводили «косметику» на то место, с которого утром сняли щиты. В оставшиеся на них впадины и ямки мастерками замазывали штукатурный раствор, чтобы это всё смотрелось красиво. Эту самую тяжёлую часть работы  мы всегда старались закончить  до обеда.
 
Остававшуюся часть опалубки после обеда залить можно было всего за час. Но мы уже, понимая своим курсантским умом, что уже спешить некуда, да и для внезапной проверки нас начальниками делали все, не торопясь после хорошей «фиесты» и загара подставляя тело тёплому солнцу. Таким образом, наша работа в окопе имела своё ясное и конкретное окончание – как только мы заливали все четыре щита раствором, на сегодня всё! И так было изо дня в день, не считая тех моментов, когда надо было ехать за цементом, песком или щебнем. Для обеспечения нашего ротного труда на полигоне была выделена автомашина ЗИЛ-131. На ней регулярно подвозили всё расходное и необходимое нам для работы. Воду, которую приходилось разливать в свои бочки, арматуру, цемент в мешках, который нужно было переносить из машины и складывать в нашу комнатку на хранение.

Вот так работая понемногу и незаметно день за днём, оценив всё сделанное нами за первую неделю стало видно, что оказывается, нами много сделано в окопе. Я, невольно оглянувшись вокруг и уже «опытным взглядом» по новой оглядев уже всё сделанное на нашем полигоне, снова поймал себя на мысли: «Это сколько же труда неизвестных мне людей и курсантов первых поколений вложено во всё это?» Ведь уже до нас было проделано очень много работы: тот же тир, директрисы, всё мишенное оборудование, артсклады, автопарк со всем обеспечением, жилой городок!

Запоминающимся для нас было первое воскресенье в Учебном центре. Как-то незаметно для нас в работе проскочила первая неделя. Наступило воскресенье. В этот день как обычно утром не пришла машина из училища, на которой приезжают офицеры БОУПа и кафедр. Кто-то из наших командиров взводов роты построив, нас после завтрака объявил, что сегодня выходной и все мы абсолютно свободны! Можем использовать это время для отдыха, стирки или по собственному усмотрению. После этих слов мы все как-то немного обалдели от неожиданно свалившегося на нас счастья. Что же нам здесь делать целый день? Чем же всё-таки заняться и как убить целый день? Чтобы всё было понятно нужно пояснить ситуацию. Мы все – около сотни курсантов находимся в Учебном центре, прямо сказать посреди пустыни. До ближайшего посёлка несколько километров и всем понятно, что никто туда не пойдёт ноги бить!

Здесь нет ни телевизора, ни увольнений, никакого кинофильма вечером тоже не намечается. «Опытные» солдаты из БОУПа все как-то сразу благоразумно «позабивались» в свои казармы, уже зная о том, что курсанты второго курса здесь и никуда уезжать не собираются (а мы уже были вторым! курсом и эту жёсткую линию мы с ними сразу же по приезду сюда начали проводить). Об отношениях курсантов и солдат я уже упоминал и ещё позже остановлюсь на этом вопросе! Самыми «опасными» для солдат были курсанты именно второго и третьих курсов, так они всегда были самыми задиристыми и всегда только и искали повод, чтобы «прицепиться» к солдатам. При этом всём они могли сразу и в ухо заехать, не вступая в долгие переговоры. Это правило жизни в училище усваивалось всеми солдатами очень быстро. Потому что первому курсу ещё было рано «борзеть», а четвёртый курс и так все уважали. Поэтому на учебном центре стояла безлюдная тишина.
 
Делать нечего – все курсанты, кроме тех, кто завалился спать, вывалили на берег реки стираться, купаться и просто позагорать, чтобы убить время. Всех солдат при этом отсюда сразу сдуло как ветром, и в нашем поле зрения уже никто не появлялся. Стирались все не спешно, качественно и с любовью втирая щёткой мыльную пену в х/б, трусы и майки, ведь впервые за весь год нам спешить было абсолютно некуда. После стирки все купались в ледяной воде, фыркая и ахая, когда попадали под холодную струю. Весь берег нашей речки заполнили голые курсанты (ведь женщин на учебном центре не было, а нам – кого стесняться!) и всё это стало напоминать огромный нудистский пляж на каком-то экзотическом побережье.

Впервые за многие месяцы у нас было так много свободного времени и так странно получалось, что его некуда тратить. Я тоже постирал всё, что можно и так же сидя на берегу с друзьями, глядя в безбрежную даль, как сидел почти год назад, весело и беззаботно вспоминал то время нашей абитуры. Как тогда всё здесь нам казалось чужим и незнакомым, все трудности той жизни и проблемы казались тяжёлыми и неподъёмными. И как всем нам хотелось поступить сюда. И как теперь нам кажется, это было очень давно! А ведь пролетел уже целый год! Удивительно, но раньше нам всем казалось, что время еле-еле тащится. А теперь показалось, что он пролетел очень быстро и незаметно, вот так всегда бывает – в делах и постоянных заботах как-то незаметно летит время.
 
В общем, после стирки мы пошли в наш теперь уже пустой палаточный городок на экскурсию, чтобы вновь взглянуть на те места, где стояли наши палатки и показать друг другу их места. Суворовцы, которые пошли с нами с огромным интересом слушали наши истории про абитуру, и смотрели на пустые цементные «гнёзда» палаток. Ведь они не проходили такого сурового отбора после окончания своих суворовских училищ, как мы! А сразу направлялись по своему желанию и состоянию здоровья в разные военные училища. Оказалось все мы, несмотря на то, что жили вместе в одном лагере и в одно и тоже время не замечали друг друга. Каждый из нас жил своей жизнью, выживая среди своих ближайших друзей. Серёга Ловягин показал своё место, и оно оказалось совсем рядом с моей палаткой, на расстоянии не больше десяти метров. Сашка Аксёнов тоже жил всю абитуру в соседней роте совсем недалеко.

Я же с огромным интересом, по совсем невидимым приметам и ориентирам нашёл то место, где стояла наша большая палатка. Сейчас на этом месте ничего не было, разве что обычная высохшая трава, такая же, как и везде вокруг нас. Я точно нашел место, где лежал наш спортивный мат, где я провёл столько незабываемых ночей вместе с Серёгой Степановым и передумал кучу мыслей. Я стоял и смотрел на это – совсем неприметное место, которое почти ничем не отличалось от всех расположенных рядом, но было такое для меня «родное». Глядя на него, у меня в голове медленно всплывали все события тех далёких дней. Вспоминалась смертельная жара, изнуряющий бег, солдатская пища и лица тех, кто ехал с нами из Чимкента, Серёги Степанова и многих других абитуриентов, приехавших сюда из других городов. Интересно, где они сейчас? Что с ними, чем занимаются? Всё-таки удивительно, что из всех абитуриентов нашей палатки всего лишь единицам (и мне в том числе!) удалось поступить в военное училище. И как всё-таки бесспорно были правы те курсанты, которые ещё в первый день нашего приезда сюда правильно сказали – поступят только те, кто сможет выжить! Весь остаток дня мы просто проспали или загорали возле нашей казармы.

Так и шли в работе дни за днями, очень похожие друг на друга. Но несколько ярких событий за этот месяц всё-таки остались у меня в памяти. Первое – это полковник Максимов! Я могу сказать честно, что ни один человек в моей жизни больше не поразил меня, чем он! Я не знаю точно, сколько лет он проработал в нашем училище до нас. Ведь он преподавал огневую подготовку на другом курсе, и мы его до этого выезда просто не знали. А вот когда мы уже приехали из летнего отпуска, он куда-то исчез. Может быть, уволился или куда-то перевели? Не знаю. Так вот какая была история, которая врезалась мне в память на всю жизнь. Он был у нас старшим по работам на огневом стрельбище и в общем-то всегда был доволен нашей работой, проезжая с проверкой объектов один-два раза в неделю.

Он был плотным, низкого роста, немного напоминающий колобка и на лице у него были хорошо видимые шрамы, видимо от ожогов. Почему-то всегда, когда он приезжал к нам в тир с проверкой у него всегда был с собой пистолет ПМ. И он всегда начинал стрелять в тире не жалея патронов: по мишеням, кирпичам, спичечным коробкам и тому подобному. Стрелял он конечно здорово, тут уж ничего не скажешь – на зависть нам мог из восьми патронов всадить все восемь в мишенную десятку! Где-то на второй или третий раз, когда он приехал стрелять в тире, и мы все собрались возле него и с завистью наблюдали за его успехами. Немного постреляв и размявшись, он вдруг повернулся к нам и, видя наши восхищённые глаза, весело и задорно спросил:
- Ну что, курсанты, кто из вас самый смелый? Давай выходи сюда! Не бойся!
Мы все переглянулись между собой, и тут моё какое-то внутреннее шестое чувство подсказало мне о том, что здесь что-то не то! Что-то очень хитрые были глаза у него, когда он это спрашивал! И лучше спешить выходить не надо.

Но Сашка Аксёнов не испугался и вышел вперёд, наивно думая, что полковник Максимов, может быть, даст свой пистолет пострелять или устроит какое-нибудь соревнование между ними. Или ещё какую-нибудь подобную ерунду – а чего тут боятся? С пистолета пострелять что ли? Мы уже на первом курсе из него настрелялись. Так сначала думали и все мы. Но полковник Максимов видимо был горазд на выдумки и придумал вообще сногсшибательный трюк! Он взял валявшуюся здесь же у нас под ногами алюминиевую плоскую солдатскую тарелку и подал Сашке. Сашка ничего не подозревая взял её в руки думая, что сейчас полковник Максимов скажет отнести её и куда-нибудь поставить. Но он просто и спокойно сказал ему:
- Курсант! Возьми тарелку, отойди на двадцать пять метров и держи её за край двумя пальцами! Раз ты здесь самый смелый – то и ничего не бойся!

Вот теперь нам всем стала понятна идея полковника Максимова! В то время ещё не вышел на экраны очень известный гораздо позже кинофильм «Жестокий романс» с подобным эпизодом. Там Никита Михалков тоже из пистолета на потеху зрителям метко стрелял в часы на цепочке. Но то – кино! А здесь это было по-настоящему! Сашка нерешительно повернулся к нам как бы ища поддержку в наших глазах, но что мы могли ему на это сказать? Здесь всё нужно было решать ему самому! Вот уж честно не знаю – как бы я поступил в этой ситуации! Здесь всё решает конкретная ситуация, кураж и настроение! Я все-таки, наверное, всё взвесив, отказался бы держать тарелку. И не потому что страшно, да и страшно тоже – чего скрывать-то, просто зачем так глупо рисковать? Конечно, мы видели, как полковник Максимов всем нам на зависть стреляет. Ну а вдруг?

Но Сашка Аксёнов всё-таки пошёл. Не знаю, толи ему уже было стыдно отказаться при всех от этой очевидной глупости, толи он действительно оказался смелее всех нас, или он просто твёрдо верил полковнику Максимову и в свою счастливую судьбу – не знаю? Он никогда больше на эту тему с нами не говорил. Я не знаю, что и какие чувства он испытывал, когда встал весь окаменевший перед нами и смотрел в ствол заряженного пистолета, держа на вытянутой руке тарелку. Спрашивается, а какие чувства может испытывать человек, когда он стоит в чистом поле как на расстреле и ещё неизвестно чем всё это кончится? Видно было, что он держит тарелку за самый краешек. Полковник Максимов несколько раз крикнул ему, пока он его понял, чтобы тарелку Сашка держал крепко, а сам отвернул голову и не смотрел на нас.

В наступившей полной тишине резко грохнул выстрел, в это время у меня что-то оборвалось внутри, и пробил нервный озноб, хотя я и не стоял как Сашка – но чувство реальной опасности и холод изнутри противно стал охватывать меня. Мы все с восторгом посмотрели на побелевшего Сашку – он инстинктивно, после выстрела дёрнул руку к себе, но тут же вновь её распрямил, а мы все с удивлением увидели, как в самом центре тарелки появилась дырка от пробившей её пули! Сашка Аксёнов в запале уже смелее вновь крикнул: «Готов!» Полковник Максимов выстрелил ещё два раза, и все пули легли в цель, но всё-таки уже подальше от того края тарелки, где держал Сашка. И каждый выстрел я переживал с леденящим кровь страхом и диким восторгом. После этого полковник Максимов сказал Сашке кратко: «Молодец! Из тебя будет настоящий курсант!» – и пожал ему руку уезжая, напоследок предупредил нас, чтобы мы особо не болтали об этом.
 
После его отъезда мы все сразу обступили Сашку с вопросами, с удивлением передавая из рук в руки пробитую тарелку с тремя рваными отверстиями от пуль, что и как он чувствовал в это время? Было ли ему страшно? Но видимо он и сам, ещё не отойдя от пережитого стресса, ничего понятного нам не мог ответить, кроме того, что с ним всё нормально. Что и какие мысли были у него в душе – так и осталось для нас не понятным! Да! Ничего к этому добавлять не надо! Сашка был молодцом! Это было эффектно в его исполнении! Я не знаю почему, но Сашка отобрал эту тарелку из наших рук и ушёл с ней куда-то далеко-далеко в степь и куда-то её выбросил или вообще закопал с глаз долой. Но ведь у него было на это право – мы это все хорошо понимали!

Видимо он больше не хотел, чтобы она ему даже напоминала о пережитом. Ведь не каждый день испытываешь судьбу вот таким образом! Никогда больше я в своей жизни не видел подобного фокуса. Хотя я тоже хорошо стреляю с пистолета (конечно далеко не так как полковник Максимов) но решиться на что-то подобное не смогу! И с другой стороны вот так же смело встать кому-то под пулю и продержать тарелку три выстрела тоже – нет, уж избавьте! Так глупо рисковать ради забавы – не моё. Но эти несколько минут, когда Сашка держал тарелку, а полковник Максимов по ней стрелял, я не забуду никогда! Тогда я сам это видел собственными глазами, и знаю об этом не понаслышке, что такое возможно, но повторять никогда не буду!

Вторая история была связана с нашей «исторической» бутылкой. Примерно через три недели дружной работы мы закончили все работы на нашем окопе. Получилось очень здорово и красиво! Сколько лет я ещё учился в училище я всегда с интересом, когда бывал в тире или проходил мимо на занятиях обращал внимание на него. Как он там? Стоит ли до сих пор? И всегда с радостью отмечал про себя – стоит родимый, ведь это сделано нами на века! Как говорится – гарантия качества! Даже через время, когда моя судьба опять сделав удивительный круг по спирали, вновь уже офицером привела меня работать вместе со своими солдатами на этот же учебный центр, я из любопытства сходил и посмотрел на него.

«Наш окоп» был в отличном состоянии. Наверное, многие курсанты после нас занимались в нём и просто не знали, сколько труда во всё это вложили четыре простых неизвестных курсанта из второй роты! Сколько удивительных воспоминаний было связано у меня с этим Учебным центром АВОКУ и этим тиром конкретно. И после окончания работ на окопе нам поставили задачу – сделать бетонную отмостку вдоль лицевой стенки тира шириной около метра. Такая задача для нас уже была совсем нетрудная. Можно сказать, что это был просто отдых после окопа. Не нужно было ворочать тяжеленные железные щиты, забивать длинные штыри и трудоёмко устанавливать опалубку. Мы за один день дружно «впахавшись» сняли грунт на необходимую глубину и всё засыпали щебнем, сделав подушку по всей длине тира. А во все оставшиеся дни, делая необходимое количество раствора, просто заливали, тем более это было очень удобно – прямо из корыта выливать на щебёнку.
 
Свободного времени теперь у нас оставалось много. Мы сидели, медленно беседуя, загорая на солнце, или прятались от жары в тень под стеной и навесом тира, вглядываясь в безбрежную степь. Освежаться на жаре мы приспособились прямо на работе в одной из двухсотлитровых бочек с водой. Вода в ней к обеду нагревалась так, что практически напоминала горячую ванну. За этот месяц мы все загорели до черноты, на руках у всех  появились твёрдые рабочие мозоли от постоянной работы лопатами и кувалдой. Работая дружно и проводя вместе практически вчетвером, день за днём целый месяц мы привыкли друг другу. Научились хорошо понимать настроение друзей и просто как-то «сцементировались» в одну дружную команду. И уже всем было как-то жаль, что всё это скоро, буквально через несколько дней закончится и уже больше никогда не повторится.

 В конце нашей работы как-то размышляя о своей жизни и наблюдая за другими курсантами, я пришёл к одному очень интересному выводу. Я очень спокойно переношу вот такую жизнь как сейчас: в далёком Учебном центре, вдали от цивилизации и не испытываю каких-то особых трудностей при этом. Были курсанты, которые очень страдали от этого, ежедневно считая дни, и с нетерпением ожидали того времени, когда же они «вернутся к людям» в город. Мне же почему-то вот такая жизнь даже больше нравилась, она была как бы естественным продолжением всего моего детства. Хотя я и прожил последние школьные годы в больших городах Усть-Каменогорске и Чимкенте, но Сары-Озекская жизнь – это был большой этап в моей жизни! Всё-таки мне нравится степь – её безграничные поля до самого горизонта, сколько хватает глаз, а там уже лёгкая дымка, скрывающая переход между небом и землёй, это охватывающее и не покидающее тебя чувство простора и огромного пространства!
 
Как-то в один из последних дней работы, сидя у себя на объекте и разговаривая между собой, мы пришли к одной хорошей мысли. Раз наша работа скоро закончится – нужно срочно что-то придумать такое, чтобы потом можно было это вспомнить. Мы начали мучительно размышлять над этим вопросом. Уже не помню сейчас, кому первому из нас пришла в голову такая идея:
- А давайте заложем письмо-записку будущим поколениям курсантов в бутылку и замуруем её куда-нибудь!

Эта идея сразу захватила всех нас. Мы мгновенно все включились в общий разговор дорабатывать эту идею. Что и чем писать? Как и к кому обращаться? Куда и как её замуровать? В результате всеобщего коллективного обсуждения мы пришли к такой идеальной затее. Завтра же возьмём с собой на работу хороший листок бумаги и ручку. Найдём хорошую бутылку и сразу напишем записку самим себе и замуруем её в отмостку. Хорошо если бы это была бутылка из под шампанского с хорошей пробкой, но где здесь такую взять? Писать будем самим себе – это было интересно, а то найдут или найдут другие поколения курсантов – неизвестно, ведь мы этого так и не узнаем! А достать эту бутылку твёрдо договорились так же, все вместе на четвёртом курсе, уже в один из дней, когда будем сдавать наши ГОСы! Это будет только нашим общим секретом, о котором мы сразу договорились никому больше не говорить! Это было бы всем нам неожиданным подарком-сюрпризом перед выпуском, когда придёт пора расставаться!

 Сказано – сделано! На следующий день у нас всё было для этого готово. Собравшись вместе, мы стали думать над текстом письма – ведь мы писали (надо было только вдуматься в это!) самим себе, чтобы получить его через три года! Что же написать? Хотелось написать многое, но мы ограничились кратким текстом на одну страничку тетрадного листа. Мне доверили красиво написать за всех. Точно я уже сейчас не могу воспроизвести текст, но там было всё красиво: с такого по такое на этом объекте дружно работали и сделали то и то, курсанты второй роты по фамилиям…

Перед нашими подписями, в конце нашего послания последней, и мы все были с этой строчкой согласны – я вывел: «Поздравляем Вас с окончанием училища!!!» Вот таким необычным образом мы как бы поздравили самих себя из этого, сегодняшнего дня в будущем! Мы все не сомневались в том, что мы всё-таки доучимся и когда её откроем через три года – уже будем выпускниками и, прочитав это – обрадуемся! Эту записку, плотно её свернув, положили внутрь бутылки из зелёного стекла, закупорили подготовленной пробкой из выструганного подходящего деревянного чурбачка и замуровали рядом с входом в тир. Место, в котором она находилась под небольшим слоем бетона мы пометили только нам понятными приметами. Перед этим мы долго обсуждали, где и как её правильно расположить под бетоном.

Решили, что вниз горлышком вертикально – самое надёжное. Когда мы всё это проделали всем, как-то стало намного легче, ведь наша жизнь приобрела смысл! Теперь уже все мы должны, во что бы то ни стало дожить до того радостного дня, когда придём за ней. Осталось-то всего ничего – какие-то ещё три года! Так наша работа закончилась написанием этой «исторической» записки. Надо сказать, что записка действительно пролежала на своём месте до самых наших ГОСов. Но о её судьбе позже. Все оставшиеся три года, когда приходилось бывать в тире или рядом с ним на занятиях я всегда старался глянуть на это, ничем не приметное место, которое было известно только нам. Надо сказать, что меня на втором курсе перевели из второго взвода и, обучаясь отдельно от тех своих друзей, с кем работал в тире, я всегда хранил этот секрет до самого выпуска.

Третьей, хорошо запомнившейся мне историей, которая была у нас во время работы в августе – это арбузы! Я уже говорил о том, что нам для обеспечения работ на полигоне была выделена автомашина ЗИЛ-131. Вот за ней был закреплён курсант с четвёртого взвода (мой будущий друг!) Серёга Тарасов. Он ездил на ней целыми днями, вместе с солдатом-водителем, подвозя нам то воду, то цемент, то ещё всякую ерунду. Только у него, после разговора с нами родилась прекрасная идея – раз у нас практически у одних есть маленькая комнатка в тире, в которую почти никогда никто не заглядывает, то именно в ней прекрасно поместятся все арбузы, которые можно взять с бахчи, а место он знает! Всю организационную и деловую часть операции он брал на себя, так как у него была машина, а от нас нужно было только помощь и содействие. Как там «подпольно» решался этот вопрос я не знаю. Эту «операцию» подготовили на конец недели, чтобы у нас было время всё съесть за воскресенье. Таким образом, кто-то из нашей команды уехал с ним, а мы остались, чтобы не вызывать подозрений «изображать работу».
 
Серёга Тарасов взял ещё кого-то с других объектов и незаметно помчался на «дело». Ближе к вечеру он подъехал к нам в тир с полной машиной небольших арбузов! Их было просто сверх всякой нормы. Мы все очень дружно, всё бросив, быстро всё разгрузили перетаскивая их в нашу комнатку. В конце нашей работы так получилось, что она почти вся практически наполовину оказалась заполненной этими арбузами. Мы сразу же с жадностью набросились на них, но очень быстро выяснили – как мало необходимо человеку, чтобы наесться! После того как мы каждый сразу осилили по несколько штук, больше съесть уже не могли. Я почему-то очень хорошо запомнил эти минуты неожиданно свалившегося на нас счастья! Мы сидели в тени тира, перемазанные арбузным соком, который тёк по нашим лицам, рукам и телу, каждый держал в руках по огромному куску арбуза и запихивал его через силу себе в рот.

 Корки от арбузов и косточки мы бросали в наши носилки, и в конце дня они оказались полными. Вот тогда, мне так показалось, что я наелся арбузами так, как никогда больше за всю оставшуюся жизнь не наедался. А ещё наш праздник продлился и назавтра: когда нам объявили как всегда, что у нас воскресенье – целый день выходной, мы небольшой компанией (все – только свои!) сразу направились к нам в тир. Вот тогда все мы уже дружной компанией опять, не спеша, начали прямо с утра объедаться арбузами. О лучшем подарке на выходной день для нас и мечтать не надо было!
 
Вот таким образом выполнив свой долг перед Родиной, и честно отработав в последний день месяца, мы поехали в училище. По приезду в нашу казарму нам дали день для помывки в бане и оформления отпускных документов. В училище стояла непривычная тишина, курсантов ещё было мало. У третьего и четвёртого курса отпуск заканчивался, а под нами у первокурсников полным ходом шла подготовка к присяге. Нам в это время было не до них – надо было ехать в отпуск! В этот раз мы уже все с радостью пришили себе на парадку курсовки с двумя полосками. Хватит с нас быть молодыми и зелёными «первачами»! Теперь мы – второкурсники, а это уже звучит гордо! И всем, кто был не согласен с этим утверждением, мы все, как один были готовы «порвать горло» и доказывать обратное.

(Кроме, естественно курсантов третьего и четвёртых курсов). Сейчас не помню в какую я попал партию, но в одну из первых это точно. Наш ротный, как всегда перед отпуском в таких случаях начал свою «любимую затею» – переносить построения отпускников весь день из-за всякой ерунды. Я, уже сделав для себя свои выводы, после моего дня рождения с приездом мамы смотрел на эти все его выходки без нервов спокойно и снисходительно. Больше действуя по принципу: «Дури, не дури нам мозги – а отпускать всё равно придётся!» И всё опять произошло до удивления похоже на зимний отпуск: отпускные билеты он вручил нам уже перед ужином, видимо исчерпав за день весь запас своих фантазий. И опять мне пришлось добираться домой ночью.


              ЧИМКЕНТ. ДЕБАЛЬЦЕВО. ЛЕТНИЙ ОТПУСК
                ПОСЛЕ ПЕРВОГО КУРСА

Наконец-то, добравшись в Чимкент к себе домой, я был очень рад встрече с родителями. Проведённый большой «месячный отдых» на учебном центре АВОКУ не прошёл даром. Я загорел, возмужал, но проведённый месяц в поле, полная изоляция от всего мира – требовали какого-то выхода энергии и новых впечатлений, у меня была огромная «жажда жизни». Хотелось просто бродить по улицам города среди больших домов, долго смотреть на деревья, людей, детей, красивых девушек – на всё то, чего нам так не хватало целый месяц! В Чимкенте стояло настоящее лето и о том, что на улице наступила осень напоминали только школьники на улицах и звонки, доносившиеся из школы через открытые окна лоджии.

Я даже не успел дома как следует отоспался и не надышался воздухом свободы и едва-едва успел несколько раз встретиться с друзьями и узнать подробно от них все новости, как пришло время отлёта. Буквально через несколько дней, после моего приезда мы все вместе вылетали в отпуск. Как всегда все вопросы, связанные с билетами решил отец. Мама попросила, чтобы я обязательно в отпуск поехал в курсантской форме. Пусть и бабушка порадуется за внука! Я почему-то после этого сразу вспомнил одну забавную историю, свидетелем которой я был сам, когда ещё я учился в школе, и мы ездили к бабушке.
 
Как-то так получилось, что мы с мамой в тот год приехали раньше, а отец позже. Так вот в тот раз мама попросила отца, чтобы он тоже приехал в форме. На что отец, конечно, сразу возмутился, с чего это он должен ехать в отпуск, да и ещё в форме? Но мама очень его  просила и главным во всём этом было – приехать днём и ещё лучше всего было бы, если бы он вышел у магазина (за две остановки) и пришёл пешком к бабушке по всему посёлку! Для того чтобы как можно больше народа на посёлке его увидели! Отец всеми этими предложениями был очень удивлён, но всё оказалось очень просто. Оказывается бабушка Аня как-то раз упомянула в разговоре между своими односельчанами, что её дочка замужем за военным, а он полковник! Это повергло всех на посёлке в шок.

То, что за военным люди ещё как-то верили, но чтобы аж за полковником – этого просто не может быть! Как моя мама копировала такие обидные для бабушки слова: «Цэ нэ можэ буть! То мабуть за капитаном! Или можэ за майором! А чтобы аж за у целым полковником – цэ нэ можэ буть!» Сначала отец возмутился (и я хорошо запомнил его слова): «С чего это я должен этим «тёмным людям» (это были его любимые слова, для определения местных жителей посёлка) что-то доказывать!» Но потом, когда он понял, что это просьба не мамы, а бабы Ани, с которой у него всегда были свои, совсем особенные хорошие отношения, и он всегда относился к ней с пониманием и очень хорошо – согласился. Так он и поступил в тот раз, правда, не стал выходить у магазина, но неторопливо прошёл по всей бабушкиной улице. Все кому надо было – всё увидели! Это только несведущему человеку кажется в таких посёлках, что когда ты идёшь по безлюдной улице, тебя никто не видит – на самом деле за тобой непрерывно следит куча глаз со всех сторон: из-за заборов и из-за занавесок на окнах. А уж как была довольна этому баба Аня, это надо было только видеть. У всех односельчан, к большой радости бабы Ани сразу и навсегда отпали все вопросы!

Видно, что-то похожее должно было быть и со мной. Но мне это было без проблем. Форма у меня была с новыми погонами и нашивками, уже сидела на мне ладно, да и курсовка второго курса придавала мне большую уверенность. Да ещё надо было отмечать отпускной билет в военкомате города Дебальцево, ведь я туда выписал себе проездные документы, пользуясь случаем, а что там – кто знает? Но всю «гражданку» конечно, я взял с собой. Как мы добирались до бабушки, я уже не помню, но почему-то хорошо запомнил свои ощущения, которые там впервые появились у меня. Я не был у неё два года, но это были не простые два года, а большой и серьёзный этап в моей жизни. Оглядев всё вокруг уже осмысленным, взрослым, серьёзным и хозяйским взглядом мне стали заметны многие вещи, на которые я раньше просто, пока учился в школе, не обращал внимания.

Оказывается, какой это всё-таки небольшой украинский посёлок с тихой и размеренной сельской жизнью расположенный рядом с совсем небольшим городом Дебальцево. И люди в нём спокойно живут со своим мировоззрением занятые своими заботами и делами. Многие здесь имеют сады и огороды и живут этими проблемами: от посадки до сбора урожая. И плохо представляют себе всю круговерть жизни в больших городах. Как такая спокойная жизнь всё-таки сильно отличается от жизни в больших городах, таких как Алма-Ата, Чимкент, Усть-Каменогорск! И теперь со всей очевидностью стало видно, как тяжело бабушке одной справляться с таким огромным хозяйством. Ведь если ты живёшь в частном доме, то он, огород и сад требовали постоянной и непрерывной работы. Просто необходимо каждый день что-то делать: копать, красить, что-то ремонтировать и т.д.
 
Конечно, баба Аня ещё успевала как-то справляться с главными проблемами – сажать, убирать урожай, перетаскивать уголь, рубить небольшие дровишки, но всё больше нанимала людей, расплачиваясь деньгами или «выставляя магарыч». Заметно было, что краска, которой были покрыты стены её дома, высохла и стала облупливаться, а некрашеные доски у деревянного заборчика ещё сильнее почернели от времени. Куча песка в углу перед домом, которая мне в детстве казалась огромной, и я много играл на ней в солдатики, оказывается, была совсем не такая уж большая! И вся уже так густо поросла травой, что самого песка было почти не видно. Лестница, которая сколько я себя помню, всегда стояла и вела на крышу дома, стала шататься и бабушка предупредила, чтобы мы на неё не лезли. Молодая поросль в огороде вокруг вишен, которую всегда раньше бабушка успевала вырубать, чтобы не мешала деревьям, буйно вымахала почти в рост человека. Кусты малины, через которые раньше можно было хоть как-то пробраться, теперь сплелись в непролазные джунгли.
Сразу же «сняв с хранения» свой любимый велосипед, я объехал все такие знакомые мне «свои места» вокруг посёлка.

Проехал по ближайшим улицам, съездил к своим ставкам, попил колодезной воды из знакомого колодца, прокатился через сад мимо «маминой» школы, в которую сам когда-то ходил около двух недель, и дал круг почёта по площади возле магазинов. Удивительно, но здесь на посёлке у бабушки тоже за эти годы ничего практически не изменилось! Мне всегда это было удивительно, как же так? У меня в жизни произошло столько разных событий, а в этом тихом мире вокруг меня ничего не меняется. Вокруг кипит и бурлит настоящая жизнь, а здесь ничего не меняется годами. Вода на ставках была холодной, купаться уже было холодно, и утром от неё уже поднимался лёгкий дымок пара. Но всё равно было здорово – вот так в полной тишине и отсутствии других людей посидеть на берегу, и не спеша смотреть на воду ставка, окружающую природу и далёкие, такие манящие терриконы на горизонте! Приятно было встретиться со своими друзьями-одноклассниками с бабушкиной улицы. Но у каждого из них была своя поселковая жизнь и интересы, совсем далёкие от моих.
 
Самой яркой и запоминающейся из всего отпуска была поездка на танцы в Дебальцево вместе с моей сестрой Людой моих лет. Как-то одним вечером мы вместе с ней поехали в тот же самый ДК Железнодорожников, в котором в своё время и встретились мои мама и отец. Я надел курсантскую форму, и мы здорово там повеселились и натанцевались, хотя я там никого и не знал, но нам хватило её друзей и подруг. А самым запоминающимся для меня стало возвращение с танцев обратно. Опять мы приехали очень поздним, как в детстве с отцом ночным дизелем на дальнюю платформу. И вновь пришлось идти тёмной ночной тишиной через депо и железнодорожную сортировку. Это всё: цветные огни семафоров, запах просмоленных шпал, стук колёс, гудки тепловозов, монотонно бубнящий голос из репродуктора – что-то уже совсем далёкое и забытое из-за новых ярких впечатлений в моей жизни, вновь вернуло меня в детский забытый мир железной дороги.

 И я вновь вспомнил о том, что когда-то я хотел связать свою жизнь с ней, и было для меня просто завораживающим! Не знаю почему, но такое зрелище всегда действовало на меня очень впечатляюще, никогда не оставляя равнодушным! Почему-то, когда мне удаётся смотреть вслед удаляющемуся поезду и слышать стук колёс меня всегда в душе не оставляет какое-то щемящее чувство. Может быть это наследственные гены? Или далёкая и так не сбывшаяся мечта моего детства? Не знаю! Но почему-то всю мою жизнь всё, что связано с железной дорогой мне близко и всегда интересно.

Я вновь достал из-под кровати бабушки, из самого дальнего угла «свой чемодан» с книгами. Открывая  его, по аккуратно мной уложенным книгам ещё в прошлый раз, я сразу понял, что никто в него с позапрошлого лета так и не заглядывал. Перебирая и вновь перелистывая их, такие знакомые мне с детства я отобрал заинтересовавшие меня книги, чтобы снова «освежить их в памяти» пока буду в отпуске. В конце отпуска я вновь аккуратно сложил их в чемодан и сдал бабушке, как сказал отец – «на вечное хранение». В его словах была огромная правда жизни, ведь все книги бабушка очень заботливо хранила, хотя сама никогда не читала. Вновь мы ездили в город в гости к родителям отца и гуляли по Центральной площади города Дебальцево, но теперь мои прогулки в отпуске приобрёли смысл.

Перед самым летним отпуском, а это уже было и в зимний отпуск, просто я не обращал на это внимания, каждый из нас решил выполнить негласную задачу. Оказывается наш командир роты, который сам не курил, любит «разглядывать» сигареты разных табачных фабрик, а дома заботливо собирает удивительную коллекцию разнообразных сигаретных пачек. Сам я никогда не был у него дома, а наш ротный «приближённый актив» к нему видели и говорили, что она очень большая. Мне такое увлечение было понятно как «солидному филателисту» и даже внутренне я был как-то солидарен с ним, но после серьёзных марок такое увлечение мне казалось просто дешёвым «пацанством» и от этого веяло чем-то несерьёзным. Но каждый курсант из нашей роты всегда считал своим долгом привести ему маленький «презент» с того места, где он проводил отпуск, хотя он сам никогда об этом не говорил (вот это уж я точно могу сказать, хотя и не люблю его!). Я тоже во время таких прогулок по городу приобрёл несколько красивых сигаретных пачек Донецкой табачной фабрики для коллекции нашего ротного. Не такие уж они стоили большие деньги – но пусть он порадуется, вдруг таких у него нет!

Всё остальное в отпуске было, так же как и всегда. Мы отдыхали, немного помогали бабушке что-то по хозяйству и наслаждались её «фирменным» борщом с чесночком на свежем воздухе в садике под сливой. Днём мы копали картошку, а по вечерам вновь мама с бабушкой сидели на своём любимом крылечке и вели долгие разговоры в темноте. Отдых для меня у неё был отличный: смена обстановки, тихая сельская жизнь, свежий украинский воздух и пьянящая свобода передвижения. Но всё-таки осень уже отличалась от лета. Это и сбор урожая картошки, утренний прохладный туман и пар изо рта, густая роса на кустах смородины росших вдоль дорожки в туалет. Но все эти её проявления не мешали нам отдыхать и общаться между собой.

 При такой жизни и в такой обстановке просто забываешь о том, что где-то на белом свете есть АВОКУ и ты курсант этого военного училища. Но через пару недель отпуска я опять заметил за собой то, что мои мысли всё чаще и чаще возвращаются к военной жизни. Вспоминаются мои друзья по взводу и эта совсем теперь понятная захватывающая курсантская жизнь: постоянная чехарда между учёбой, нарядами и полевыми выездами. И это ощущение твоей вечной «нужности» и необходимости кому-то везде, то взводному, то ротному, то старшине, то командиру отделения. И почему-то меня опять как-то тянуло туда, и я скучал по всему этому миру.
 
Почему-то мне всегда очень хорошо вспоминался один яркий день из моей жизни в Алма-Ате. Это было одно из увольнений, которое выпало на  весенний день на первом курсе. Как-то так получилось, что Вовка Кольной – мой командир отделения во втором взводе подал списки увольняемых и записал туда меня даже заранее не уверенный в том, что они будут. Я тоже, к этому факту отнёся спокойно, так как у нас всегда что-нибудь случалось. Но в тот раз  вдруг всё неожиданно так хорошо сложилось и нам объявили, что они будут. Поэтому я с утра в одно из воскресений вместе с другими курсантами (ведь надо же использовать возможность раз уж так получилось!) вышел в город. Нас оказалось трое иногородних курсантов, у которых абсолютно не было никаких идей, кроме как просто отдохнуть и нас всех объединяло то, что нам не надо было куда-то спешить или торопиться. Подсчитав все свои финансовые запасы, а их у нас оказалось не очень густо – у каждого что-то около рубля или чуть больше, мы переглянулись. Да-а! Нам показалось, что на эту сумму не очень-то разгуляешься!
 
Но один из нас предложил совсем беспроигрышный вариант – он знает одно место в городе, где всем нам можно сразу совсем дёшево хорошо поесть, посмотреть кино и спокойно посидеть. Откуда он это сам знал – не знаю, но он очень точно вывел нас туда. Оно оказалось на удивление совсем рядом со старым Центральным автовокзалом в глубине дворов. Мы прошли туда мимо большого спортивного магазина, в который мы всегда любили заходить. В нём стройными рядами, за стеклянной витриной и видимые даже с улицы стояли многочисленные мотоциклы, мопеды и настоящий автомобиль «Запорожец». Это оказался район каких-то студенческих общаг, которые были вокруг больших домов. Самой примечательной здесь оказалась студенческая столовая с настолько смешными ценами, что это сильно поразило меня.

 Меню в ней было скромным: на первое – горячий и наваристый куриный бульон со щепоткой нарезанного лука по цене 3-5 копеек полная тарелка, а на второе отдельно гарнир на выбор – картошка пюре, гречка, рожки тоже по пять копеек. Если хочется, то к ним можно было брать и отварную курицу – но она была дороже. К стакану крепкого горячего чая прилагалась ещё небольшая булочка, и это тоже было около пяти копеек. В общем мы сразу «шиканули» на один рубль, взяв всего по две порции на каждого и действительно наелись до отвала. Не то, что мы были очень голодные, но просто военная однообразная преснятина в нашей столовой никогда не предполагала куриных бульонов и булочек. Да и просто хотелось какого-то разнообразия и чего-то домашнего.

После этого мероприятия мы уже весьма довольные жизнью вышли в небольшой, но очень уютный парк с кинотеатром. Этот скверик был расположен внутри квартала, вдалеке от центральных и шумных дорог и поэтому в нём стояла полная тишина и просто не верилось в то, что он находится в центре города.
Ознакомившись с репертуаром кинотеатра, мы купили три самых дешёвых билета на ближайший сеанс, который начинался  примерно через час. Это нас вполне устраивало. На оставшиеся деньги мы купили себе по порции мороженного, и присели на лавочку в сквере греться на солнце. Вот этот момент я почему-то очень хорошо и запомнил – это был тихий ярко-солнечный день и мы, счастливые и беззаботные сидящие на лавке. Истосковавшись за зиму по весеннему теплу мы, сидя на этой лавочке с удовольствием грелись в его лучах. Асфальт в городе был уже чистым по нему текли только небольшие ручейки тающего снега, который оставался ещё кое-где в тени. В город пришла настоящая ранняя весна!

Сам воздух приобрёл такой долгожданный аромат свежести, что становилось понятно, что возврата к зиме больше не будет. Мы все пережили первую зиму в училище и радовались её приходу как дети. Нам казалось, что этим своим счастьем мы были готовы поделится со всеми людьми. Поэтому мы с веселым и задорным настроением останавливали проходящих мимо нас девчонок-студенток с разными глупыми вопросами и сами радовались этому от души. После парка мы просмотрели какой-то кинофильм. В пустом зале нас было всего несколько человек и это было здорово! Вот таким образом, очень хорошо отдохнувшие и весело проведя время, с массой ярких впечатлений от этого увольнения мы вернулись в училище.

Почему это мне простое увольнение так хорошо запомнилось? Ведь в нём не было ничего необычного. Видно мы были просто молоды и счастливы. Почему это так происходит? Просто среди серых и однообразных будней учёбы вдруг мелькнёт короткая, маленькая и неожиданная яркая вспышка чего-то радостного и вот именно она надолго запоминается. Когда учишься, то считаешь бесконечные дни и недели до этого такого долгожданного отпуска, мечтаешь, о том чем будешь заниматься, а когда уже приедешь домой, то буквально через пару недель тебя вновь что-то начинает тянуть назад? Вот вопрос, на который у меня нет понятного ответа.

Вот так быстро и интересно пролетело время во время отпуска у бабушки. Назад в Чимкент мы вернулись уже в конце месяца, нагруженные яркими впечатлениями от отпуска. Мне оставалось буквально всего несколько дней, для того чтобы вплотную заняться своим любимым делом – марками. Ведь новых марок за время моего отсутствия накопилось очень много. Отец регулярно покупал все новые поступления, да и помимо этого всегда подыскивал что-то ценное для коллекции. И она очень быстро, благодаря нему, разрасталась в размерах и практически каждый год нам приходилось подкупать новый альбом для их хранения. С моими друзьями – Игорем Вишняковым, Женей Матвеевым, Сергеем Агалаковым и Тимуром Мирзасалиевым мы увиделись, но в этом отпуске провели вместе мало времени, так как я уезжал с родителями и был занят дома делами. Так и закончился мой первый отпуск.

 Единственной радостной новостью в конце отпуска для меня было то, что мой отец дал мне адрес в Алма-Ате своего хорошего сослуживца по Сары-Озеку Паши Каракулова (так он его всегда называл), хотя для меня он, конечно был Павлом Алексеевичем. Они в одно время вместе с моим отцом были заместителями командира артполка. Отец замполитом, а Паша Каракулов замом по тылу. И между собой имели хорошие и дружеские отношения. Поэтому он мне сказал, что в его первой же командировке в Алма-Ату мы вместе с ним съездим к нему в гости, а потом я смогу приходить к ним в гости, когда буду в увольнении. Об этом у них уже была телефонная договорённость. Вот на этой радостной ноте и закончился мой летний отпуск, и  я снова вернулся в училище.


              АЛМА-АТА. ВТОРОЙ КУРС. ОСЕНЬ. ОФИЦЕРЫ –   
                КОМАНДИРЫ ВЗВОДОВ НАШЕЙ РОТЫ.

Прибыв как всегда в роту раньше срока на несколько часов, чтобы доложить ротному о своём прибытии я узнал в ней много новостей. Первое, что я узнал – было для меня совсем ошеломляющим! Докладывая ротному в канцелярии и сдавая ему свой отпускной билет с несколькими пачками украинских сигарет в качестве подарка, от него я узнал, что меня приказом по училищу перевели в четвёртый взвод нашей роты. Зачем это было сделано и почему – никто ничего вразумительно объяснить мне не мог. «В интересах службы и для повышения боевой готовности» – вот так сухо «откомментировал» это событие наш ротный! Надо сказать, что переводы коснулись не только меня, этим же приказом было переведено сразу несколько курсантов в нашей роте из одного взвода в другой. Так же заменили несколько сержантов, а старшину Шакирова перевели простым курсантом в первую роту «обменяв» его на курсанта Козедуба. Старшиной нашей роты был назначен Паша Голиков – простой курсант нашей роты! Вот это да! Что лежало в идее всех этих перестановок – не знаю. Вообще-то переводы курсантов в училище из роты в роту или из взвода во взвод были очень редки. Анализируя как всегда перед сном вечером всё произошедшее, я никак не мог найти ответа на этот вопрос. Почему же меня перевели? Ведь учился я очень хорошо, каких-то проблем с дисциплиной и конфликтов с друзьями не имел.
 
Самое простое, до чего я смог додуматься, и что хоть как-то могло бы послужить поводом к моему переводу в другой взвод, я решил – это один случай с л-том Прохоровым. Как-то один раз, когда мы пришли с занятий в роту, чтобы положить сумки перед обедом мы увидели, что все наши кровати перевёрнуты. В центре прохода взвода в одну кучу был свален разный мусор, собранный из наших кроватей и тумбочек. Это значит или командир роты или командир взвода проводили «профилактику», обычное дело – вытряхивали наши тумбочки и кровати от лишних на их взгляд предметов.

Кровать курсанта, стул и тумбочка курсанта – это целая сложная наука, кто понимает! Здесь всегда есть о чём поговорить, чтобы натыкать курсанта мордой в грязь! Эту всю тягимотину мы уже выучили после нескольких таких разборов л-та Прохорова, и нас уже было трудно чем-то новым удивить. Находить недостатки ротному и взводному в нашей жизни было легко – было бы желание. Если взять кровать, то она должна иметь аккуратно натянутый подматрасник на специальных резинках, на ней нигде не должно быть пыли, которая всегда скапливается на ровных местах перекладин. А проверял л-нт Прохоров всегда белым платочком – и на нём всегда были видны отпечатки пыли. Так же всё было по тумбочке и стулу, на которых не должно быть даже мельчайших чёрных точек, не говоря уже о полосках от сапог.
 
После обеда начался разбор – у кого есть недостатки, и у кого их нет – все стояли в строю и молча слушали воспитательную речь нашего командира взвода. Все молчали, не вступая с ним в пререкания, давая лейтенанту просто  возможность выговориться и отработать «свой хлеб», и все думали про себя только о том, что скоро это всё закончится как всегда, и мы наконец-то будем свободны. Но в этот раз лейтенант видимо решил нас всех проучить больше чем всегда и придумать что-то более удивительное, чем обычно. Не знаю почему, но без явно видимых причин, видимо просто, потому что я стоял в первой шеренге, он дал мне команду выйти из строя. Я, конечно, выполняя команду вышел. Прохоров очень убедительно сказал, что теперь все курсанты нашего взвода будут в виде наказания так, как я сейчас покажу, проползать под всеми кроватями взвода!

Надо сказать, что мы к концу первого курса уже очень чётко улавливали грань законных требований и фактов издевательства над личным составом, о котором нам часто говорили, да и мой отец-политработник приводил много примеров этого. Ведь именно из-за этого ему приходилось срываться по ночам и мчаться к месту событий, чтобы принимать меры, когда дело выплывало наружу. Вот в этот момент в полной тишине мне пришлось твёрдым и уверенным голосом ответить ему примерно вот так:
 – Я сейчас конечно проползу по вашей команде, но как честный человек буду вынужден рассказать об этом своему отцу полковнику-политработнику – начальнику политотдела бригады! И я не думаю, что он очень обрадуется, когда узнает о таких методах воспитания в военном училище его сына! Я так думаю, он вместе с командованием училища сможет принять правильные меры против неуставщины!

Надо сказать, к чести л-нта Прохорова он сумел красиво вывернуться из этой щекотливой ситуации, когда «борзый» курсант напоминает о своих правах. Пометав ещё несколько минут для приличия, немного грома и молний он всё закончил, предупредив нас, что уж в следующий раз… А следующего раза у нас больше никогда не было. Видимо он и сам как умный человек понял, что в работе с курсантами нужен совсем другой подход, и не так как с солдатами. Всякие разные дурные «солдатские выходки» здесь не пройдут!

Вообще-то лейтенант Прохоров был неплохим офицером. К нему сразу и прочно на все четыре года прилипло «за глаза» прозвище – Прошка. Но это не носило за собой какого-то унизительного или оскорбительного оттенка. Скорей оно имело даже уважительное наклонение. Он был выпускником нашего батальона, то есть мы пришли на его место и были его первыми подчинёнными. Поэтому он и «вкладывал» в нас всю свою душу сразу с первого курса, оттачивая своё офицерское мастерство. Он так и прослужил с нами все четыре года командиром первого взвода. Жаль, что меня на втором курсе перевели в четвёртый взвод. Но жалеть особо не было о чём, так как на втором курсе, увеличивая штаты, к нам пришли ещё два офицера из войск. Раньше у нас было только два командира взвода – у каждого было по два курсантских взвода-полуроты. А со второго курса в роте уже было на каждый взвод по офицеру – командиру взвода. И Прохоров остался командовать первым взводом, а я же был во втором.

Раз я упомянул о л-нте Прохорове, то необходимо опять поразиться судьбе или удивительному стечению обстоятельств. Весь первый курс он нас «воспитывал» затем, когда я перевёлся в четвёртый взвод, и перестал быть его прямым подчинённым, мы сталкивались с ним то в карауле, то когда он был ответственным по роте, то на тренировках к параду. То есть я уже формально не был его подчинённым, но он всегда был рядом со мной все четыре года. Он даже включил меня (единственного курсанта из другого взвода) в свой салютный расчёт и я всегда ездил только с ним все годы. Нельзя сказать, что мы были с ним друзьями – это конечно выглядело бы смешно, какая может быть дружба между офицером и курсантом, но всегда у него находилось время спросить меня о том, как мои дела, какие успехи? Хотя я уже вроде бы к нему не имел отношения, так как учился в другом взводе и у меня там был свой командир взвода.

Но было и оставалось между нами все последние три года что-то неуловимое, и невидимое никому на первый взгляд, какое-то чувство симпатии, что ли друг к другу, доверие или просто хорошие отношения, которые возможны между курсантом и офицером. Я почему-то это очень ценил и уважал его всегда, старался никогда не подводить и всегда, пока учился до выпуска, тайно завидовал курсантам первого взвода – ведь у них такой командир взвода. И ещё – мне всегда почему-то хотелось (хотя я никому об этом не говорил!) быть именно таким офицером как он. Можно так сказать, он был моим идеалом из всех офицеров нашей роты.

Был как-то момент в моей жизни, когда я вечером «осиливал» такой элемент по гимнастике – как подъём переворотом на перекладине, а он был ответственным по роте. Видя, как я неумело «пыхтю» на перекладине, он подошёл и показал несколько упражнений по развитию силы с гирями, качанию пресса, а так же «хитрости» и особенности выполнения этого элемента. Уверив меня, что через два-три дня, если всё делать настойчиво, так как он сказал, то обязательно получится. За это я был ему очень благодарен, ведь он дал мне главное – веру в себя и уверенность в то, что это просто ерунда, и точно, буквально через неделю после его упражнений я уже лихо вертел его! Вот так мы служили с ним все четыре года имея хорошие отношения, а потом был выпуск, офицерская кутерьма, круговорот службы и мы больше не встречались до того самого момента, когда я уже принял решение уезжать из Казахстана не видя военных перспектив службы и из-за будущего своих детей.

В последнее лето 1994 года я поехал на сборы офицеров дивизии в Алма-Ату. Я был назначен старшим, так как в звании майора и в должности командира танкового батальона был самым «старым» комбатом в «молодой и юной» Казахской армии. Я понимал, что это простая формальность и вопрос, о моём переводе практически решённый и это у меня, наверное, последняя «дембельская» командировка. Но деваться было некуда – надо было ехать. Сборы проводились в Алма-Атинском мотострелковом полку нашей дивизии. Мы провели несколько дней на сборах и в конце всех мероприятий на мне, так как все командировочные удостоверения моих офицеров-панфиловцев были у меня, лежала «почётная ответственность» их отметить в штабе полка, чтобы поставить печати в графу прибыл-убыл. Каково было моё удивление, когда я подошёл к двери в кабинет начальника штаба и прочитал: «начальник штаба в/ч подполковник Прохоров». Уже зная все загогулины офицерской жизни и большую вероятность совпадений судьбы,  я сразу почувствовал что-то внутри себя – а вдруг я открою дверь, и произойдёт чудо! Это будет он – тот, кого я помнил – «мой лейтенант Прохоров». Мы не виделись с ним с самого выпуска 1981 года, а сейчас уже 1994 год – прошло целых 13 лет! По офицерским меркам – целая жизнь! За время это я ничего про него не слышал, но много вспоминал и вот может быть случай, вновь свёл нас? Всё это мгновенно пронеслось у меня в голове. Тогда я не знал зачем, но это прояснилось позже. Я с нетерпением надавил на ручку двери.

И вот я, открывая дверь, увидел его! Нашей радости от встречи не было предела. Мы оба были просто рады этому. Сколько нам пришлось в училище совместно пройти и провернуть больших дел! Теперь же мы встретились как равные друг другу офицеры, и между нами не было тех училищных условностей, которые нам часто просто не давали возможности поговорить. Так он рассказал, что ушёл из училища в академию, успел её закончить, снова приехал в Казахстан, потому что у него здесь были его родители и жены, и был назначен начальником штаба полка в нашей дивизии. Хотя обстановка в связи с последними «национальными» веяниями сильно меняется, служить трудно, но уезжать он не планирует. Обрадовался за меня, что я догнал его в службе (должности начальник штаба полка и комбата равны по званию – оба подполковники). Я же в ответ ему сказал, что решил твёрдо уезжать в Россию – так как было бы глупо прожить остаток жизни в Панфилове, а на пенсии  уволившись приехать в Чимкент, не вижу смысла.
 
Он был удивлён тем, что у меня танковые эмблемы на погонах. Задал вопрос о том, каким же это я образом умудрился поменять пехоту на танкистов? Я ответил, что сам этого до конца не понимаю – просто так вышло в моей судьбе! Конечно, сразу начались истории про тех, кого он видел из наших курсантов и кого видел я. Пошли бесконечные в этом случае: «А помнишь …?» От радости встречи мы видимо могли с ним проговорить целый день. Ведь сколько всего накопилось за эти годы. Но на плацу стоял наш автобус, готовый к отъезду, а в нём уже сидели наши офицеры-панфиловцы и ждали только меня. Поэтому мы с ним крепко обнялись и договорились о том, что если вдруг удастся, то надо ещё раз обязательно встретиться и спокойно о многом поговорить. Я очень был рад этой встрече с ним, настроение у меня было просто отличное – своими мыслями я вернулся в те годы, когда мы были молодыми. Но в глубине души у меня было какое-то чувство непонятной тревоги, почему-то мне было очень ясно, что это наша последняя встреча и мы никогда больше в жизни не увидимся.
 
А через несколько лет Сашка Миролюбов – мой единственный самый настоящий курсантский друг, который остался в Алма-Ате в письме сообщил мне горестную весть. Оказывается, Прохоров ушёл начальником разведки Казахстана и на каком-то летнем пикнике на природе он утонул. Вот ведь какая жизнь! Я уже давно, особенно после Чеченской войны стал задумываться над этим вопросом. Кто, где, и как решает этот вопрос – жить или умереть человеку? Почему же так иногда получается, что никчемный, убогий и презираемый другими нормальными людьми человек-убожество живёт и радуется жизни, а хороший, достойный, полезный для государства и других людей человек, которому бы именно и надо было бы жить долго и достойно – вдруг умирает неожиданно и внезапно и ещё какой-то нелепой смертью? Почему так? Вот для меня вопрос без ответа!

Поэтому, когда я узнал о смерти Прохорова, я сразу догадался о том странном чувстве, которое было у меня, когда я прощался с ним. Это было ощущение нашей последней встречи непонятной тревоги-беды, какого-то рока нависшего над ним. Я ещё долго после этого известия находился в подавленном состоянии. Мне было очень жаль его. Ведь он был всего на какие-то четыре года старше нас всех и всю жизнь честно шёл по карьерной лестнице и был, несомненно, хорошим офицером. Он даже не познал «радостей пенсионной жизни» и не был на войне, в отличие от меня. И вот такой трагический случай! Как там всё произошло и где, конечно, Сашка не знал, да и какая в принципе разница! Факт остался фактом, и ничего уже изменить нельзя. Очень жаль хорошего человека.

Ещё я уже вскользь упомянул о том, что в у нас в роте появились новые офицеры – ст. л-нты Кондрусев и Волошин. Кондрусев был назначен  командовать вторым взводом, тем в котором я был раньше. Так он и вроде бы (я это точно не помню – почему-то в нашем выпускном альбоме нет и его фотографии и Прохорова) и докомандовал до нашего выпуска. И опять мне приходится поразиться тому, как всё-таки тесен наш мир военных! Однажды, уже спустя очень много лет, когда я уже служил в России заместителем командира полка по вооружению и возвращался из очередной командировки из Чечни через Москву, я встретил его на улице. Я заезжал в гости к своим друзьям-офицерам из Казахстана, которые жили в общежитии и учились в академии им. Фрунзе М. В. (В которую мне по стечению обстоятельств жизни даже не выпал шанс попробовать поступить! Но об этом позже, а всё-таки как-то очень обидно!)

Так вот, когда я вышел из метро и не спеша, шёл по улице по направлению к академии я среди огромной толпы разных людей идущих по улице мне навстречу, прямо как говорится «нос в нос» столкнулся с ним. Вот ведь какое бывает удивительное совпадение в жизни, этому можно только удивляться. Удивительно, но он сразу узнал меня и назвал по фамилии, а ведь уже прошло столько лет!  И я уже был не тем мальчиком-выпускником, а опытным боевым офицером с большими звёздами на погонах, у которого за плечами война и долгие годы службы! Он тоже был в академии, видел сам и знал про многих наших выпускников с роты. Всю эту информацию он сходу «вывалил» на меня и я даже не успевал всё запоминать. Но как нам было приятно встретиться!
 
Хоть мы и были с ним в разных взводах, но провели вместе три года в одной роте и никогда не имели между собой каких-то конфликтов. Ст. л-нт Кондрусев отличался от всех «наших» офицеров (ротного и взводных) тем, что он хоть немного прослужил в войсках. Это видимо и наложило на него отпечаток жизненной реальности и выработало «свой стиль» поведения, в нём всегда незримо присутствовал какой-то ощутимый баланс требовательности. Если всё выполняется, как положено, то и нет нужды лишний раз всё это ворошить. Ну а если сильно нарушаешь – будем разбираться, при этом он никогда «по гнилому» не «стучал» ротному, решая всё самостоятельно и закрывая глаза на мелкие недочёты. Курсанты – это же не солдаты! И мы все курсанты роты за это его незримо уважали! Ведь он, в отличии от нашего командира роты или взводных – видел «живых» солдат.

А это для нас уже тогда в корне меняло всё дело! Когда он что-то говорил нам о том, что  ждёт нас в войсках, его слова воспринимались гораздо реальнее, чем когда об армии рассуждал наш командир роты или взводов, которые прямо после выпуска остались в училище. Спрашивается, ну что нам может рассказать человек о том, чего он сам никогда не видел? В тот раз он куда-то торопился по делам, да и мне было дорого время, но мы всё-таки несколько минут смогли перекинуться словами. Весь день, после этой встречи я потом находился в приподнятом настроении. А л-нт Волошин немного побыл у нас в роте, командуя третьим взводом, а затем его быстро перевели в первую роту нашего батальона. Вместо него был назначен молодой лейтенант Баженов, совсем ничем не выразительный офицер, который так и прокомандовал третьим взводом нашей роты до самого выпуска, о котором мне и вспомнить-то нечего, кроме того, что за ним сразу же и прочно с первых дней закрепилось  подпольное имя – «Алёнушка».

А командиром четвёртого взвода стал л-нт Михайлов, который уже был у нас в роте с первого дня командуя, как и Прохоров, полуротой – третьим и четвёртым взводами. Что он там и как делал целый год, меня раньше это сильно не касалось, но когда меня перевели в четвёртый взвод, то он стал моим командиром взвода. Пришлось мне приспосабливаться к нему, и всё время пока я учился в училище, не переставал удивляться ему, имея уникальную возможность сравнивать методику работы офицеров. После л-нта Прохорова на меня л-нт Михайлов вообще не произвёл никакого впечатления. Все годы он требовал от нас чего-то невозможного, причём все его требования всегда были правильные, но скорее тупо-формальные, и не было в нём какой-то офицерской хитрости и способности понять, что мы всё-таки курсанты и уже не первых курсов.

 При этом он ещё и говорил как-то особенно, с трудом подбирая слова, когда хотел нас ругать. Мы уже со второго курса все между собой с чьей-то лёгкой руки стали называть его «Ускорителем» или более полно «Ускорителем на быстрых нейтронах». Правда, иногда это упрощалось до простого слова «Быстрый». Потому что его любимыми словами были «Скорей-скорей» и «Быстрей-быстрей», которые кроме раздражения у нас ничего не вызывали. Когда мы его видели подходящим к нам, всегда кто-нибудь из нас негромко произносил: «Вон ускоритель идёт! Сейчас опять начнётся – давай быстрей-быстрей!»
 
А на третьем курсе, когда мы стояли в строю, а он воспитывал кого-то из нас в своём командирском запале, он произнёс вообще сногсшибательное словосочетание: «Ах ты, шустрик, какой!» Что это за такой – шустрик и с чем его едят? До этого никто из нас такого слова не слышал. Толи это л-т Михайлов просто оговорился, толи сам придумал – не знаю. Но этот «Шустрик» среди нас к нему очень прочно прилип до самого выпуска. В этом слове очень хорошо соединилось всё: какой-то подтекст о глупости, да и сам смысл, напоминающий нам о шустрости и ускорении нашего лейтенанта. Сам по себе он видимо был неплохой, способный и правильный офицер. Он неплохо бегал, хорошо крутил гимнастику, в строевом отношении был молодец, и честно «тащил» все офицерские задачи и наряды. Но вот такую науку как «умение работать с людьми» из-за своей молодости постигал с трудом. На втором курсе мы ещё как-то пытались к его словам прислушиваться, а начиная с третьего курса уже начали по по-хитрому подсмеиваться над многими его выходками.
 
Запомнились несколько историй связанных со всем этим. Где-то на третьем курсе л-нт Михайлов, видимо решив наконец-то, навести законный порядок в нашем взводе и хоть чем-то нас напугать, перед всем нашим строем показал маленький обычный блокнотик, достав его из заднего кармана. При этом он нам объявил, что в нём будет вестись  «чёрный список», теперь он будет тщательно записывать в него все наши промахи и объявленные наряды. У л-нта Михайлова теперь появилась привычка всегда при всех наших «косяках» красивым артистичным жестом доставать из заднего кармана своих брюк блокнот и демонстративно у нас на глазах всё записывать. Это сообщение у нас ничего не вызвало кроме пробудившегося «охотничьего азарта» и новой общей взводной идеи, захватившей и сплотившей всех нас – нужно во что бы то ни стало этот блокнотик «ликвидировать»! Зачем? Какой в этом смысл? Да просто так – ему назло! Конечно, это было детство и пацанство, но всем было интересно посмотреть – что же он будет дальше делать? И началась многодневная охота. Нас было много и времени у нас было предостаточно, просто необходимо было дождаться удобного случая. Основным организатором в таких делах у нас во взводе всегда был «местный хулиган» курсант Литвин.
 
Наконец-то настал тот долгожданный день, когда была продумана и идеально провёрнута нами гениальная военная операция! Мы поймали его на очень простой трюк с отвлечением. Мы сидели всем взводом в классе на самоподготовке, а л-нт Михайлов сидел перед нами и что-то писал за своим столом. Когда он достал свой блокнотик и начал там что-то записывать, по нашей предварительной договорённости с дневальным по роте, его якобы срочно позвали к телефону. Он накрыл его сверху какой-то тетрадью и вышел из класса на несколько минут. Конечно, никто его к телефону не звал поэтому, когда он подошёл к дневальному, то он, держа трубку с гудками пожал плечами, сказав, что ему было непонятно, кто это звонил. Наш лейтенант повернулся и вновь зашёл в класс. Его не было буквально одну минуту. В это время Литвин у всех на глазах взял его блокнот и выбросил на улицу в приоткрытую форточку. К тому времени, когда он вновь сел за стол и с недоумением стал искать свой блокнот, мы все «усердно занимались», практически не поднимая головы. Но в душе у всех появилось ехидненькое чувство –  ну что, как мы тебя проучили?

Понятно, что исчезнуть блокнот никуда не мог, ведь из класса никто не выходил. Надо было только видеть его лицо, когда он начал проводить расследование среди нас по факту пропажи блокнота. Ясно и понятно, что оно очень скоро зашло в тупик. Мы все как один говорили почти одно и тоже: «Ведь Вы его всегда носите с собой, откуда же нам знать, куда он делся!» После всех разборок мы всем взводом пошли на улицу и торжественно сожгли этот блокнот на костре.

Второй блокнот он уже не доставал так демонстративно, но тоже всегда носил с собой. В него он тоже продолжал записывать все наши промахи. Мы уже увлечённые той же идеей – досадить лейтенанту решили не останавливаться и  начали охоту за вторым блокнотом. Но и Михайлов, после того случая стал хитрее – он уже не расставался с ним ни на одну минуту. Мы долго все вместе продумывали разные операции, выжидая, но у нас никак не выходило. Наконец-то мы через несколько дней выследили – оказывается он не носит его с собой домой, а оставляет в канцелярии в своём сейфе с очень простым висячим замком! Ну, всё – ура! Гора с плеч! План похищения блокнота созрел мгновенно. Теперь вопрос времени и дело техники. Надо сказать, что у наших каптёров Антоновых была просто поразительно-гигантская связка из разных ключей, накопленных вероятно всеми поколениями каптёров и передаваемая по наследству.

Да ещё и в каждой курсантской роте были такие наборы. И не было в училище такого замка, к которому если задаться целью, было бы невозможно подобрать ключ. В общем буквально через несколько дней сейф нами аккуратно «был взят». В нём оказалась целая куча всего интересного, но мы вновь взяли только блокнот, аккуратно закрыв и повесив замок на место. Опять мы его коллективно прочитали и уничтожили. Наутро мы  стояли в строю с наглыми ухмылками, а на все его замечания курсант Литвин выразил общее мнение, посоветовав: «А Вы это товарищ лейтенант в свой блокнотик запишите!» Чем, к нашей всеобщей тихой радости, сразу видно было выбил его из равновесия. Михайлов, как человек совсем не глупый конечно с большой долей вероятности смог провести в уме параллель между этими событиями, но ничего поделать и что-то доказать он так и не смог.

Потом был третий блокнот, кажется и четвёртый – и только после пропажи нескольких, лейтенант всё-таки отказался от этой идеи с блокнотами или уже так глубоко «ушёл в подполье» ведя незаметно от нас свою документацию, что нам уже это было не видно. А нам всем было весело – ничего кроме удовольствия это нам не доставляло. А я для себя, глядя на этот «детский сад» и возню с блокнотами сделал вывод на будущее – это на людей больше действует раздражающе и никакого воспитательного эффекта не приносит. Да, хорошо учиться на чужих ошибках!

Ещё с ним был один весёлый случай, который у нас ничего не вызвал, кроме веселья на все оставшиеся годы. Как-то лейтенант Михайлов проводил с нами обычную «воспитательную работу» по внутреннему порядку. Он так же в наше отсутствие, пока мы были на занятиях, перевернул все матрацы и тумбочки. Когда мы пришли с обеда он начал свою беседу. Конечно, мы стояли и смотрели на всё это уже не впервые, но этот раз был для нас незабываемым. Когда же он прошёл по всем тумбочкам и кроватям и дошёл до крайней, на которой все четыре года спал Юрка Лекаев, то с огромной радостью на лице, какая бывает у рыбака, поймавшего редкую огромную рыбину, вытащил двумя пальцами из батареи чьи-то носки.

 Тряся ими перед нашим хранящим молчание строем, он грозно спросил: «Кто из курсантов засунул носки в батарею?» Но мы-то уже были опытные и быстро просчитывая в уме нехитрую комбинацию понимали то, что кто сейчас признается – тот сразу получит какое-нибудь взыскание. Поэтому все курсанты нашего взвода благоразумно молчали, сохраняя спокойствие. А лейтенанту очень хотелось, и это хорошо было по нему видно, к кому-нибудь прицепиться и наказать, но как не крути – крайнего найти не удавалось.
 
Тогда он пошёл другим путём, взял и объявил взыскание Юрке Лекаеву и на его удивлённый вопрос: «Товарищ лейтенант, а мне-то за что?» Лейтенант Михайлов видимо ничего умнее не придумал и в своём командирском запале сформулировал так: «За то, что Ваша кровать крайняя и за халатное отношение к батарее!» После этих слов мы от смеха всем взводом согнулись пополам и ржали несколько минут, да так как будто попали в лучший цирк на представление Юрия Никулина! Таких забавных минут в моей жизни было мало и все они ярко запоминались. Михайлов стоял и смотрел на нас с непонимающим видом, пока до него до самого не дошло, что он сморозил абсолютную чушь. Это очень понятный всем военным армейский юмор, есть такая всем понятная формулировка как «халатное отношение к службе», но она только применяется в служебных характеристиках, но чтобы её применить в таком словосочетании как «халатное отношение к батарее» – это же надо было до такого додуматься!

С трудом ему удалось прекратить среди нас смех и гордой походкой удалиться. Я сейчас уже не помню, отстоял ли Юрка наряд или нет, но мы эту очевидную глупость лейтенанта надолго запомнили, и она превратилась у нас во взводную крылатую фразу. Мы при каждом любом удобном случае её использовали между собой на все лады и всегда она вызывала у нас смех, а нашего «бедного лейтенанта» задолбали, огрызаясь ей до самого выпуска. Опять из этого я сделал для себя вывод – всегда, когда разговариваешь с людьми, необходимо думать головой о том, что же ты говоришь.

А любимым и общим делом, всегда объединяющим всех нас, было это исполнение строевой песни. Как только лейтенант Михайлов начинал дурить и требовать от нас песню командуя «Запевай!», если мы были отдельно от роты то сразу же затягивали наш взводный любимый «шлягер» – «Любо братцы любо, любо братцы жить, с нашим атаманом не приходится тужить!» И пели так её громко и дружно, все вместе подхватывая припев, чем доводили лейтенанта в состояние бешенства. Особенно хорошо этот трюк действовал, когда мы начинали петь её издалека, и ему было невозможно крикнуть команду «Отставить песню!», а если он и пытался нам кричать, то мы делали вид, что не слышим.
 
И таких мелочей за все годы общения с ним накапливалось очень много. Не могу сказать, что мы его не любили или воевали с ним в открытую. Мне так часто казалось, когда я по вечерам размышлял сам с собой на эту тему, что он для нас напоминал больше всего обычную назойливую муху, которая вроде бы жужжит и не мешает жить, а гоняться за ней, чтобы прихлопнуть – просто лень. Хотя он и старался в отношениях с нами служить правильно и ничего не делал неправильного и не по уставу, но нам для полной близости с ним и уважения всегда чего-то не хватало. И вот это для меня всегда оставалось загадкой. Чего корчить из себя большого и великого наполеона? Работая с солдатами и курсантами, офицер всегда должен иметь разный и богатый по своей форме арсенал подходов к подчинённым.

 Всегда нужно уметь сказать не стесняясь «потерять авторитет» перед подчинёнными и нет в этом ничего стыдного, когда можно просто сказать солдату (или курсанту?): «Сделай это… Ведь я в тебя верю!», или просто по-человечески: «Давайте не подведите меня… или я вас прошу…». Это в большинстве случаев действует на людей лучше, чем долгая и нудная постановка задачи по уставу. Такая постановка задачи-просьбы срабатывает очень точно – подчинённый готов разбиться в лепёшку, чтобы точно выполнить её и не подвести начальника. После этого можно просто сказать человеку: «Спасибо!» и он всегда будет помнить, что ты тоже такой же человек как он, только задач у тебя намного больше из-за своей должности.
 
Но именно вот этому и надо учиться самому вместе с годами службы – такую науку не преподают ни на одной кафедре в училище! И видимо лейтенант Михайлов за все годы командования нашим взводом так и не смог понять этого и всегда оставался на своём «правильном» формально-уставном уровне. А мы, с годами взрослея уже просто перестали видеть в нём для себя положительный пример офицера, у нас ушло чувство страха и пришло обычное понимание сложившейся ситуации. И нам всё больше и больше не хотелось в своей дальнейшей службе быть похожими на него. Скорее, уже мы на старших курсах стали относиться к нему просто больше снисходительнее, делая каждый, глядя на него свои выводы.

Я тоже честно скажу, имея перед своими глазами такой постоянный пример, многому от него для себя научился. Если я, общаясь с л-том Прохоровым запоминал и мотал себе на ус те лучшие привычки и качества, которые были у него и то, как правильно надо будет поступать в своих делах. То от л-та Михайлова скорее учился наоборот – тому, что не надо делать в жизни, чтобы не выглядеть смешным или не попадать в глупую ситуацию. Но кто из нас не был молодым и не делал ошибок в службе? Странно, что после выпуска из училища я его больше никогда не встречал и ни от кого даже не слышал ничего о нём. Хотелось бы верить в то, что у него всё в жизни сложится хорошо и он больше не «набивал» себе таких шишек как с нами. Ведь мы тоже все вместе были у него не подарки! С годами своей офицерской службы улеглись все курсантские страсти и обиды, и как хорошо было бы сейчас встретиться и вспомнить свою молодость!
 
 
               АЛМА-АТА. ВТОРОЙ КУРС. ОСЕНЬ. КУРСАНТЫ
                ЧЕТВЁРТОГО ВЗВОДА

Такой неожиданный для меня перевод в четвёртый взвод я считаю, сыграл огромную роль в моей училищной жизни. Главное здесь – ведь если бы я продолжал учиться во втором, то никогда бы не смог так близко подружиться с Сашкой Миролюбовым и Серёгой Тарасовым. Потому что очень близко дружить можно исходя из ситуации только с теми с кем вместе с утра и до вечера. Всех курсантов и сержантов четвёртого взвода я уже узнал за год учёбы по совместным нарядам, работам и соревнованиям. Никаких особых проблем связанных с переводом у меня не возникло. В первый же день перевода меня в четвёртый взвод всё очень быстро решилось. А какие проблемы могут быть у курсанта?

Я сразу узнал своё место во взводе – в третьем отделении, гранатомётчик. Так что для меня очень удачно получилось, что ничего не пришлось решать с оружием, я просто переставил «свой любимый» гранатомёт из пирамиды с оружием второго взвода в четвёртый. То же самое я сделал и со своим противогазом и вещевым мешком, в каменном фойе нашей роты, переложив их из шкафа в шкаф. Когда мне определили кровать во взводе, я собрал все свои тетради из тумбочки, пожал руки своим друзьям-землякам Вовке Кольному и Сашке Близнюку и перенёс их в новую. Надо напомнить, что в столовой мы менять стол и пересаживаться не стали и поэтому я всегда все три оставшиеся курса во время завтрака, обеда и ужина был с ними. Во втором взводе остались все мои хорошие друзья, с которыми я провёл самый трудный первый курс. Как-то так получилось, что у меня сложились хорошие отношения со всеми курсантами взвода, и поэтому все последующие годы я заходил во второй взвод как к себе домой. Всегда пока учился, у меня была какая-то незримая и неощутимая связь со вторым взводом, я как-то её чувствовал, через моих друзей: Андрея Маковеева, Сашку Самохина, Сашку Аксёнова и Серегу Ловягина.
 
Уже вечером лёжа в своей новой кровати я спокойно обдумал все события этого первого дня на втором курсе. Курсантская жизнь (да и моё такое же военное, кочевое детство) уже приучила меня к тому, что нет в жизни ничего постоянного. Поэтому всегда необходимо быть готовым ко всяким неожиданностям. Ну что изменилось из всего этого, что меня перевели в другой взвод? Сама причина перевода так и осталась для меня «военной тайной», сказали что нужно – значит так нужно! И нечего забивать себе голову разной ерундой, «заморочиваться» на это и заниматься самоедством. Перевели – значит, я теперь буду учиться в четвёртом взводе и ничего для меня кардинально не поменялось!

 Конечно, я бы больше хотел попасть в первый взвод, где командиром взвода будет л-нт Прохоров, ведь он был для меня лучшим командиром взвода, но ладно, видно моей судьбе так угодно. В этом переводе, если хорошенько подумать кроме минусов были и свои очевидные плюсы: наш взвод был самым дальнем в казарме и так всегда получалось, что у нас была какая-то своя жизнь, отдельная от всей роты. Во всех взводах нашей роты все кровати располагались ровными рядами. А кровати нашего взвода располагались за широким простенком в казарме в два яруса, и у нас оставалось очень большое пространство между ними и торцевой стенкой казармы, где у нас в роте во всю ширину было место для хранения шинелей. Образовывалось такое своеобразное тихое место под перекладиной, свободное от кроватей, которого не было ни в одном взводе. Моя кровать располагалась в таком удачном месте, что меня и многих других курсантов взвода было не видно когда кто-нибудь из офицеров заходил в роту. И пока он доходил до нас, его уже кто-нибудь увидит и тихо в полголоса подаст нашу секретную команду «Шухер!», только по которой мы начинали изображать вставание с кроватей.
 
Тут же на полочках над шинелями хранились и наши полевые сумки. Надо сказать, что уже на втором курсе мы все перешли на очень удобные для работы офицерские полевые сумки. Это так было заведено во всём училище. Ни один уважающий себя курсант никогда бы в жизни, начиная со второго курса не смог бы ходить и позориться с такой сумкой как у первокурсников. Это было «святой» и незримой традицией. Почти все курсанты покупали их в нашем училищном магазине (её цена была просто огромной по тем временам – 12 рублей!), но у меня, как и других детей офицеров были сумки наших отцов.

 Мне тоже в летнем отпуске отец торжественно вручил свою совершенно новую полевую сумку, ещё пахнущую настоящей кожей. Их выдавали офицерам по вещевым нормам, но в последние годы она была ему не нужна, и мама её по своей привычке добросовестно хранила где-то в шкафу, далеко запрятав с глаз.  Поэтому у нашего взвода так получалось всё, что было нужно для жизни – под рукой. Это было очень удобно! Кровать, тумбочка, шинель и сумка – всё рядом, и не надо как курсантам других взводов ходить по казарме. Единственное, что от нас далеко был умывальник с туалетом и выход, но всё это с лихвой окупалось другими плюсами жизни. Вот на такой жизнерадостной ноте я закончил свой первый день на втором курсе, ведь все эти события опять скрасились радостным ночным пиром  в первую ночь после отпуска.
 
В четвёртом взводе у меня командиром отделения оказался неплохой  сержант Эдик Шварц. Это был небольшого роста сержант и самое удивительное, что он (и этого он никогда не скрывал, это было бы смешным с такой фамилией) был по национальности евреем. В этом не было ничего удивительного, кроме того, что он сам, то есть его родители были из Забайкалья, кажется из Читы. Это по началу было для меня удивительно – откуда они могли там взяться? Честно и прямо говоря до вот такой близкой встречи с Эдиком, я никогда не задумывался над таким вопросом. Конечно, я был знаком с тем, что существует такая национальность, что-то слышал глубоко не вникая в смысл о еврейском вопросе, хорошо зная карту и из уроков географии в школе знал, что существует на Дальнем востоке такая Еврейская автономная область в составе СССР, которую организовал Сталин. Даже знал о том, что «очень плохое» государство Израиль постоянно обижает и воюет с «нашими хорошими друзьями» ребятами-арабами. Всё это было в то время как-то так глубоко запрятано и об этом никогда не говорилось широко и вслух. И существовало как бы само по себе, очень далеко и не касаясь меня.

Как-то в тот год всё так удивительным образом совпало в моей жизни одно к одному. Вместе с моим отцом служил офицер – подполковник Геннадий Бернштейн, который тоже был политработником и мой отец являлся его прямым начальником. Но мой отец и мама всегда его называли по-своему. Я тоже буду придерживаться этого названия. Правда они говорили это на «хохлятский манер», смягчая первую букву до «Хе» и мягкого «е», так что у них получалось – Гхеня Бернштейн. В этом тоже не было ничего странного, ведь несколько семей офицеров жили в наших стоящих рядом домах, кроме того, что он тоже был по национальности евреем. Служил он вместе с моим отцом долго, и ко мне всегда относился очень хорошо, живо интересуясь всеми училищными подробностями. И вот, как я уже раньше упоминал, оказывается его сын, который был на год меня младше – тоже поступил в АВОКУ!  Ведь мы с ним раньше как-то совсем не общались, хотя мы вроде бы жили в одном дворе, ходили в одну школу, и наши родители служили вместе. Каким образом ему самому удалось сдать все экзамены и всё выдержать в абитуре, как и мне – не знаю! Видимо он был в этом плане тоже молодец.

 Эту новость я узнал от самого Гены Бернштейна в начале своего отпуска сразу по приезду в Чимкент, он же сообщил мне, что вместе с его сыном поступили ещё несколько ребят из Чимкента. Конечно, я сразу по приезду нашёл его и всех земляков-первокурсников в училище, тем более что они все оказались в четвёртой роте – как раз напротив нашей! Так мы с ним оказались в училище самыми близкими земляками-чимкентцами. Но между нами за всё время обучения, хотя мы и проучились вместе три года, никогда не было ничего кроме этих простых земляческих отношений. Его отец – Гена Бернштейн, правда, всегда несколько раз, когда приезжал в Алма-Ату, заезжая к сыну в училище, находил время увидеть и меня, даже что-то передать от моих родителей. Странно, но мой отец так никогда не делал, правда, он всегда, когда заезжал ко мне, честно спрашивал меня, давно ли я видел его и как у него дела?
 
Но я отвлёкся от еврейской темы. Когда всё вокруг меня вот таким неожиданным образом переплелось, я стал для себя интересоваться этой темой. Оказалось, что они даже среди военных составляют некоторый процент, и даже среди награждённых участников ВОВ есть несколько человек героев СССР. А все эти перегибы с выездом евреев в Израиль (в своё государство!) просто политическая пропаганда и трескотня. Наше политическое руководство тянуло всеми способами время отъезда в угоду своих интересов, представляя их нам какими-то изгоями. По их логике – как же такое было возможно, чтобы люди из нашего (лучшего в мире государства!) уезжали куда-то в капиталистические джунгли? Но это уже тема отдельного разговора.
 
А, судя по Эдику Шварцу – мы с ним всегда были как за каменной стеной. Если он брался решить какой-то вопрос, то нам можно было не сомневаться в успехе этого мероприятия. Он был хитёр, изворотлив, отчаянный спорщик, скор на выдумки и приводимые им доводы и аргументы. Всегда, когда наш замкомвзвод Витя Быков начинал совещание сержантов по любому поводу: деления территории на участки для уборки, очерёдности выставления наряда и ещё чего, мы всегда были уверены – наш Эдик всё равно чего-то выспорит за наше отделение. На старших курсах у него было любимое занятие – в роли серьёзного клоуна «доводить» нашего командира взвода л-та Михайлова тупыми вопросиками по делу и не по делу. При этом он всегда делал такое серьёзное лицо и изображал такую крайнюю степень заинтересованности в решении вопроса, что наш лейтенант только через некоторое время уже ввязавшись с ним беседу, догадывался, что над ним просто смеются. А сколько это доставляло нам весёлых минут и удовольствия – не описать! Это было для нас как бесплатный цирк, и мы всегда с радостью ждали этих моментов.
 
Кроме этого всего он сам по себе был весёлый человек и в отношении нас хороший организатор, хороший товарищ, а в решении всех вопросов в отделении поступал демократично и поэтому всегда пользовался нашим уважением. Когда он заступал дежурным по роте, то с ним хорошо было быть и в наряде дневальным. Ещё одним, теперь уже можно так сказать лучшим его качеством, было умение так докладывать расход людей во взводе и разговаривать с офицерами, полностью запутывая их с такими честными глазами, что им проще было сделать вид – всё в порядке, чем слушать Эдика Шварца! Такой способности к вранью «высшего пилотажа» в интересах службы не было, мне так кажется ни у одного сержанта нашей роты. Сколько мы учились вместе с Эдиком Шварцем – всегда этому поражались. Как только ему это удавалось, не понимаю – он мог любому доказать, что если в строю взвода стоит 25 человек, то на самом деле их – 28! Это было удивительно! Честно сказать, я бы так не смог.
 
Таким образом, подводя итог этого вопроса для себя и судя только по Эдику, так как я других и не знал так близко – с ними в армии можно жить. Больше мне с ним увидится, не удалось единственное, что я слышал про него, но от кого теперь не помню – что Эдик Шварц погиб в поезде, когда ехал в отпуск к своим родителям в Читу. Якобы его зарезали ножом толи бывшие, толи только что освобождённые заключённые. Ведь эмблема мотострелковых войск на наших погонах и петлицах точно такая же, как и у Внутренних войск. Только незначительно отличаются цвет петлиц и просветов на погонах, но эти особенности знакомы только немногим. Если это правда, то Эдика очень жаль. А как хотелось бы мне, чтобы это было не так!
 
А ещё в нашем отделении были такие курсанты. Это пулемётчик – Серёга Иванов хороший, крепкий и немногословный парень, всегда выступающий за нашу роту в любой борьбе (для Мишки Глухова – просто находка и незаменимый человек!). Мы с ним спали на кроватях через проход и три года делили одну тумбочку на двоих. И никогда у нас с ним за все годы учёбы не было никаких проблем. Сашка Сухоруков – спортсмен-стрелок, человек постоянно где-то пропадающий и живущий сам по себе. Ваня Шапкарин простой и надёжный парень. Юрка Ликаев – поступивший в училище из войск и на несколько лет старше нас. Он всегда отличался от нас такой какой-то своей взрослой крепкой и серьёзной продуманностью во всех делах. Можно так сказать, что он был намного серьёзней нас и уже сформировавшимся серьёзным человеком – не то, что все мы! Например, был один случай, когда мы на втором курсе взводом вышли с кафедры, и так получилось, что наш начальник училища тоже был на ней. Его УАЗик стоял перед входом, а солдат-водитель куда-то убежал на несколько минут.

Генерал вышел, взглянул на пустой УАЗ, подождал несколько секунд, повернулся к нам и сказал: «Курсанты! Кто сможет довезти меня до штаба?» А у нас ещё не было автоподготовки – она начиналась только на третьем курсе! Только один Юрка Ликаев смело вышел и сказал, что он сможет. И точно, под наши восхищённые взгляды он лихо завёл УАЗ и аккуратно тронулся с генералом по направлению к штабу. Это было проделано здорово!

 Ещё он мог в отличие от нас смело браться за любые тяжёлые и трудные дела, и они у него как-то здорово получались. Всегда весь ремонт сантехники в туалете и умывальнике нашей роте был на нём. Как только Юрке удавалось с минимальным количеством инструментов и безо всякой сварки умудряться разбирать трубы и устранять проблемы – нам было это не понятно. Он же придумал, как сделать укромные хранилища-тайники для вещей у нас во взводе. В декоративных фанерных панелях, которые закрывали батареи отопления, он придумал такие потайные «хитрые гвозди», которые если их ловко выдернуть, то они легко откидывались. А для всех других «непосвящённых» они представляли неразборную конструкцию. Он же умудрился в углу нашего отсека как-то очень ловко и совсем незаметно выпилить доску в полу, чтобы там получился наш тайник для хранения секретных вещей.
 
И, конечно же, Серёга Тарасов – мой надёжный друг, вместе с Сашкой Миролюбовым. Я не знаю точно, и почему-то как-то не очень задавался исследованием  этого вопроса – были Серёга и Сашка такими близкими друзьями между собой, до того как меня перевели в четвёртый взвод. Как-то так сразу само собой получилось, что буквально через несколько дней мы втроём крепко «сцементировались» на долгие годы. Я даже сам не знаю – как мы могли, все сами такие разные – крепко дружить друг с другом? Видимо потому что уже к каждому из нас ко второму курсу дошло понимание главного – того, что все люди разные и нужно мириться с недостатками каждого. И самое главное – быть терпимым и самому сознавать, что и ты не идеал! С Сашкой Миролюбовым нас многое объединяло – он был, как и я из семьи военных. Их семья до Алма-Аты тоже моталась где-то по военным гарнизонам и кажется, была заграницей.

 Поэтому ему, так же как и мне были знакомы с детства сама военная жизнь и армейские понятия о дисциплине и порядке. Он тоже был один сын у родителей, которому они отдавали всю свою любовь. Был хорошо воспитан и была в нём какая-то твёрдая упёртость всё в жизни делать правильно. Но при этом всём он не был очень избалован или капризен, а наоборот даже больше чем я (это я признаю) терпелив, настойчив и спокоен, никогда внешне не раскисал при неудачах, всё переживая внутри себя и не давая выходу эмоциям. Почему-то я даже не могу припомнить случая, чтобы он поддавался какому-то секундному порыву, психовал или у него появлялось желание всё бросить.
 
При этом у него были очень хорошие черты – верность данному слову и  надёжность мы с Тарасом всегда знали, если Сашка сказал что-то – значит, это будет «железно» сделано! Ещё от нас с Тарасом его отличала какая-то щепетильная обстоятельность и аккуратность, которая проявлялась во всём: в чистке сапог, стирке и глажке формы, подшивании воротничка. Никогда он, делая такие дела, не торопился, стараясь выполнить это просто формально – по принципу «лишь бы было сделано». Но при всём этом не был белоручкой и не  боялся грязной работы. «Впахивался» вместе с нами во всех нарядах по столовой в «торпедном цехе» – будь здоров! Все курсанты во взводе называли его Саня или просто по сокращению от фамилии – Марыч и это было всем понятно. Иногда от первых букв его инициалов (МАЛ – Миролюбов Александр Леонидович) получалось – Малой или Малый. Почему-то нам вместе втроём было хорошо и весело переживать вместе все трудности курсантской жизни. Нам, когда мы были вместе не надо было думать о темах для разговора – всегда он лился сам собой, и мы могли болтать часами не уставая, при этом Сашка всегда знал много весёлых историй и анекдотов, которые умело вворачивал в разговор.
 
С годами, хорошо изучив друг друга и узнав характерные привычки, нам хватало буквально полувзгляда или несколько слов, чтобы понимать настроение друзей. Даже по какому-то особенному молчанию нам многое становилось понятно о том, что твориться на душе у друзей. Вот почему-то именно с Сашкой мне многое было понятно и без слов, мы просто хорошо и молча понимали ход мыслей друг друга. Иногда когда я слышу научные телепередачи про то, что технически вроде бы уже можно посылать космические корабли к Марсу и даже намного дальше, но есть одна трудность. Учёные бьются над проблемой экипажа – оказывается, не все космонавты могут прожить вместе несколько месяцев. И я в ответ на эти проблемы всегда думаю своё – я бы с Сашкой и Тарасом мог бы не только месяцы, а и несколько лет летать в одном экипаже. Уж мы-то за все три года так притёрлись друг к другу, что нам ничего другого и не надо!

Серёга Тарасов был суворовцем, проведя девятый и десятый классы в училище. Все во всей роте звали его кратко – Тарас, и это было сокращение от фамилии. Да и он сам настолько привык к этому ещё со времён суворовского училища, что сам признавал это как его второе имя. Многие курсанты из других взводов так считали, что он Тарас Тарасов. Даже удивлялись, когда узнавали, что его звать Сергей. Дома его с детства воспитывала только одна мама, которая жила на Кавказе в городе Прохладный. Сама жизнь в суворовском училище, вдали от дома рано приучила его к самостоятельной жизни, скромному быту и способности преодолевать трудности, не надеясь ни на кого. Характером он был спокойный, уравновешенный, но разные мелкие возникающие проблемы очень сильно переживал, стараясь их сразу решить. Иногда под их натиском «взрывался», но быстро отходил.

 Но при всём этом он был нашим надёжным и никогда не подводящим другом. Про себя я скромно умолчу (видимо я тоже, как и все люди был «со своими тараканами в голове»), но нам всем вместе всегда было здорово. Конечно у каждого из нас были свои знакомые в других взводах, с которыми мы поддерживали хорошие отношения, но у себя во взводе мы всегда старались везде быть вместе. В каких только ситуациях мы не были за три долгих года втроём, но всегда твёрдо знали, что если рядом есть друзья – а значит и жить будет легче! При всей такой дружбе мы не замыкались между собой только втроём, и поэтому у каждого из нас был свой большой круг друзей в других взводах.

Все годы обучения Серега имел у нас взводе почётную обязанность – он был бессменным «журналистом». Это понятие в нашем училище значило – курсант,  отвечающий за взводный журнал, который он каждое утро получал в учебном отделе и носил с собой все учебные занятия, а перед обедом вновь сдавал его. Почерк у Серёги был идеальный, и многолетнее заполнение журнала выработало у него аккуратность в этом деле, да так, что он мог наизусть назвать весь наш взвод по фамилии, имени и отчеству по алфавиту. С этим журналом тоже были истории. Однажды он поделился с нами идеей – как бы попробовать удалять двойки из журнала? Всякие разные варианты, такие как чем-то выводить шариковую ручку или вырывать листы – мы сразу отвергли как фантастические. Через некоторое время он не знаю, от кого услышал эту тайну, ведь у всех «журналистов» училища был свой мир! Они все даже с разных курсов знали друг друга и их хорошо знали в учебном отделе. Но ведь как хитры курсанты!

Так вот оказывается, если двойку в журнале ничем нельзя вывести, то её можно просто вырезать! Много времени он потратил на тренировки, прежде чем не «набил руку». Мы с Сашкой, конечно, выступали главными экспертами в этом деле. Надо сказать, что все наши тренировки проходили в строжайшей тайне от всех. Серёга брал опасную бритву, сгибал её дугой под нужным углом в зависимости от плотности и качества бумаги и одним ловким движением руки срезал тончайший верхний слой на бумаге с оценкой. После этого он долго ещё ногтём полировал это место, чтобы оно ничем не отличалось от всего листа. В конце концов он научился так ловко снимать тонкий слой бумаги, что мог вырезать даже буквы в книгах и это было совершенно незаметно.

К четвёртому курсу нашего обучения он достиг огромного совершенства в этом деле, да так, что мы сами этому поражались. Никогда за все годы обучения у него не было проколов с этим, и многих курсантов он выручал, просто так из-за своего доброго характера. Надо сказать, что листы в журналах были изготовлены из желтоватой плотной бумаге, что помогало ему в этом деле. Конечно, вырезал он не всё, не всем и не всегда – здесь его слово было главным и решающим. Он сам это решал в зависимости от многих факторов; если видел, что преподаватель запомнил оценку или она стоит в неудобном месте на листе или поставлена жирной пастой. А если она была слабенькой или поставлена среди большого количества оценок – то можно и попробовать. Иногда он это делал просто так под хорошее настроение, чтобы посмеяться над нашим командиром взвода, когда он потратит полдня времени на переписывание оценок из журнала, а на следующий день оказывается, двойки то и нет!

Л-нт Михайлов тряс перед строем своим листочком с двойкой, а мы все уверяли его, что он просто описался. Так в конце концов и оказывалось! Тарас всегда всё это проделывал так идеально, что было не подкопаться, а л-нт Михайлов, не понимая и оставаясь в дураках чувствовал, что здесь что-то не то, но что – так и не мог врубиться. Таким образом, он всегда оставался «с носом», к нашему неописуемому восторгу. Хуже было, если преподаватель вёл свой журнал, тогда и не было смысла вырезать. Несколько двоек Тарас вырезал и нам, своим друзьям, но это было редко, потому что мы с Сашкой и сами учились неплохо, обращаясь к Тарасу только в крайнем случае.

Кроме этого он всегда был редактором боевого листка нашего взвода, выпуская его каждый месяц, но лучшим его «шедевром» всегда был выпускаемый листок с караульной вышкой. Поясню, когда мы были в карауле, требовалось выпускать два боевых листка: один по итогам ночной службы – под утро, а другой днём. Так вот Серега, чтобы долго не мучится, придумал своё ноу-хау – ещё заранее уже рисовал как под копирку два листка и на каждом из них были вышки со стоящим на ней часовым. Когда приходило время выпуска, он только дорисовывал на одном луну со звёздами, а на другом солнце! Гениально просто! Ну а тексты, если его надо было выпускать под хорошее настроение, с выдумкой и какой-то изюминкой, то я никогда не отказывался помочь, а если просто формально – то стандартный текст он и сам мог написать. Особенно долго и тщательно мы с Сашкой помогали ему выпускать праздничный Новогодний боевой листок. Ротный всегда объявлял конкурс-соревнование на лучший листок в роте, а наградой победителю было увольнение. Так как я сам был во втором взводе редактором и имел кой-какой опыт в этом деле, то уж тут мы изгалялись, как могли: от битых новогодних игрушек, натуральных хвойных иголок с ёлок и приклеивания кусочков ваты.

Замкомвзводом в четвёртом взводе долго был Витя Быков, но уже на старших курсах стал тяготиться этим и просить ротного его заменить. И незадолго до выпуска его к великой радости поменяли на Сашку Киселёва из первого взвода. Витя тоже поступал солдатом с войск и был постарше нас. Командиром он видимо стал больше по принуждению, чем по призванию. И вся дисциплина во взводе больше строилась на уважении к нему и на понимании каждым курсантом своей роли в этой жизни, а не на каком-то страхе перед наказанием.  В общем он был для нас простым и хорошим парнем и так мне кажется поступившим с ВДВ и даже имеющим несколько прыжков. Он очень близко к сердцу воспринимал все требования нашего л-та Михайлова по наведению порядка во взводе, но к старшим курсам просто махнул на всё это рукой и делал своё дело, так как сам считал нужным.
 
Вторым отделением командовал Мишка Серёгин, из воспоминаний о нём у меня в памяти осталось только название – Юхнов, это был маленький городишко, в котором жили его родители. Так для меня в жизни навсегда и осталась загадка – где же находится этот город? Времени для выяснения этого вопроса в училище не было, так как от названий городов и поселков, откуда были курсанты, как говорится, рябило в глазах. Такая же история была с курсантом Камысбаевым Кайратом тоже из второго отделения, который был из совсем неизвестного мне тогда маленького железнодорожного посёлка со странным названием – Макат. Его все во взводе так и звали «Комыс» сокращая фамилию или гораздо чаще просто – Макат. Что это за станция и где она находится? Я тогда не особо интересовался, но гораздо позже уже офицером несколько раз проезжал её в Гурьевской области на поезде в своих многочисленных командировках, каждый раз вспоминая при этом добрым словом Кайрата.
 
Через кровать от меня спали два неразлучных друга – Серёга Гущин и над ним Серёга Семёнов (его все звали просто – Семён). Это были тоже удивительно нашедшие друг друга во взводе курсанты. Всегда можно было не сомневаться, если только в поле зрения появился один, то через секунду появится другой! Это были два весёлых и нормальных парня, очень просто относившиеся к жизни. Они никогда не были отличниками и какими-то ярыми активистами и всегда участвовали в наших «тёмных делах» и весёлых розыгрышах над командиром взвода. Везде и всегда они были вместе: на учёбе сидели за одним столом, в нарядах и на работах. Кажется, они вместе так и попали в Афганистан, вроде бы об этом сказал мне Лёха Кубатко, когда мы позже встретились с ним.

Серёга Гущин позже получил высокое звание героя СССР и у меня в нашем выпускном альбоме хранится вырезка из газеты со статьёй о нём. Если бы мне кто-то в то время мог бы так сказать, в качестве подсказки как бывает на викторинах о том, что один курсант из нашей роты станет героем – выберите! Никогда бы в жизни в это не поверил, что это будет он! Но пример с Нобиком Акрамовым всегда был у меня перед глазами. Сколько у нас в роте было отличников всегда, везде и во всём старавшихся быть первыми – на красный диплом, в коммунисты и просто в активисты, чтобы их заметили и похвалили. Они всегда были заметны, у всех на глазах и на слуху. И, казалось бы, судьбе надо выбирать из них, но нет – жизнь это сложная штука! Я уже писал об этом, что после Чеченской войны я для себя понял одну истину – это совсем не так! Все такие великие дела на войне делают вот такие люди – простые и скромные обычные «незаметные труженики войны», глядя на которых никогда в жизни не подумаешь, что это так. А сколько ещё я за всю жизнь видел оформленных наградных листов, вернувшихся обратно с бюрократической резолюцией военных чиновников «Для награждения нет оснований. Участие в боевых действиях не является основанием для награждения. Дайте подробное описание совершённого подвига». Поэтому я очень рад за него в том, что хоть его документы были оформлены правильно и дошли до назначения!

Ещё яркой личностью у нас во взводе был Сашка Литвин. Он тоже каким-то образом попал в «перестройку» как и я после первого курса и был переведён к нам из первого взвода. Это был простой парень, с обострённым чувством справедливости, всегда громко и активно высказывающий свою жизненную позицию. Он всегда был у нас своеобразной совестью взвода или «пятой колонной» – голосом простого народа. Редкий курсант хотел с ним спорить или иметь дело при разборках. Литвин первым сразу и нелицеприятно высказывал своё мнение разным хитрецам или курсантам пытающимся уклониться от нарядов и работ под разными предлогами. Нередко это всё у него могло перерастать из словесной перепалки в рукопашную и тогда нам приходилось его оттаскивать от собеседника. Сам же он был нормальным и правильным курсантом, надёжным другом во всех работах и товарищем. Но при этом всём он всегда был главным зачинателем всех разнообразных розыгрышей во взводе и «тёмных дел» связанных с нашим командиром взвода.
 
Как-то у меня в памяти осталась одна весёлая история, связанная с этим. Как-то уже ко второму курсу у всех курсантов выработалось одно простое правило. Все посылки и продукты, которые курсанты привозили с собой в роту, всегда съедались сообща. Тот, кто что-то принес, говорил, просто положив на стул: «Давай пацаны, угощайся!» А то, что было в стеклянных банках или примерно половину из всего, для себя или своих ближайших друзей – складывали в свою тумбочку. Никто никого конкретно не звал – все курсанты сами могли подойти и попробовать. Но был у нас один курсант во взводе из местных, алма-атинских, который поступал по другому. (Я не буду называть его фамилию, ведь он потом, после воспитательной работы, стал нормальным парнем!) Он всегда всё, что ему привозили никого не угощая, молча прятал в тумбочку. Как и когда он это съедал, никто не видел, да и это было нам не интересно. Никто не хотел ему об этом, неписанном правиле говорить, махнув на него рукой и надеясь, что может быть и до него со временем дойдёт. Но он упорно делал вид, что ничего не замечает вокруг. Однако Литвин, конечно, не мог спокойно пройти мимо этого факта. Один раз он ему это как-то высказал, но выводов никаких не последовало.
 
Так вот суть этой истории была такой. Однажды, когда мы вечером в один из выходных дней сидели у себя в отсеке и занимались каждый чем-то своим, Литвин заметил, как тот курсант принёс что-то завёрнутое в пакет и незаметно сунул к себе в тумбочку. Сам же вновь пошёл прощаться с кем-то на КПП. С нашего общего одобрения Литвин взял на себя главную роль, чтобы проучить жадину. Подойдя к чужой тумбочке, он взял не свой пакет, что в нашей роте было в общем-то никогда не принято. Развернув его у нас на глазах, мы увидели там несколько (около десятка) аппетитно пахнувших и прожаренных домашних пирожков. Литвин как добрый человек, обошёл сидящих у нас во взводе курсантов с этим пакетом и угостил всех ими, так как будто это были его.

 Но при этом всем говорил, что это пирожки того курсанта и он всех угощает. Всем курсантам, кто не знал начала этой истории, это было удивительно и, зная Литвина, брали с недоверием. Я тоже в это время был там и наблюдал эту сцену своими глазами. Пирожки были вкусными – тут нечего было сказать, их хватило на всех! При этом, когда все уже пирожки съели он объявил, что взял их сам, без разрешения. Мы же с нетерпением и большой радостью стали ждать развязки этой истории. Все уже понимали, что пора бы его проучить и научить чувству дружбы, но никто не хотел брать на себя эту миссию. Но раз Литвин решился и начал, то пусть и продолжает!
 
Наконец-то наш «герой» появился, мы все сидели со скучающим видом, делая обычный вид, но в душе уже ждали какого-то цирка. Открыв свою тумбочку, тот несколько минут оторопело вглядывался в неё – пакета, который он положил туда буквально несколько минут назад – не было! Он перевёл непонимающий взгляд на нас и тут в полной тишине прозвучал спокойный голос Литвина: «А ты не пакет ли свой ищешь? Так я уже за тебя угостил всех ребят! Ведь ты же сам, я так думаю, хотел всех нас угостить? Спасибо тебе от всех, очень вкусные были пирожки!» От такой наглости он оторопел. Да, вот это был для него неожиданный ход и жизненный урок! С трудом до него доходило, что его пирожков уже нет. И нам всем видно было по нему, что никого он ими угощать и не собирался. Вместо того чтобы махнуть на это рукой и всё перевести в шутку, как сделал бы любой из нас в подобной ситуации, он с огромной обидой на всех нас и конкретно на Литвина произнёс, с трудом подбирая слова: «Бабушка… внучку… пирожков… старалась… пекла, а Вы…!».

Что у всех нас вызвало просто бурю жизнерадостного и гомерического смеха. Здесь переплелось и было всё – сам вид обиженного капризного и избалованного мальчика, лишённого любимой конфетки, и такое горе – пропавшие пирожки, которое его вывело из себя! Да и просто сам весёлый розыгрыш, провёрнутый Литвином и наука ему на будущее. Но, к слову сказать, этот урок не прошёл бесследно, больше такого с ним не было. Кроме перечисленных курсантов, конечно, были и другие: Миша Ниязбаев, Игорь Стрельников, Ваня Шапкарин, Одинаев, Никишин.
 

                АЛМА-АТА. ВТОРОЙ КУРС. ОСЕНЬ. ПАРАД.
                ПОСЁЛОК НОВОЕ. ГОРОДСКОЙ ХОЛОДИЛЬНИК.

Опять сразу по приезду в училище с начала октября начались тренировки к параду на седьмое ноября. Вновь с утра, а когда и после обеда мы проводили время на плацу, тренируя строевую слаженность нашей коробки. Никаких изменений в нашей шеренге не произошло, мы все заняли уже свои привычные места, так как будто и не было полгода. Эти тренировки уже нам были знакомы с прошлого раза и становились привычны. Они стали неотъемлемой частью нашей училищной жизни. Автоматы уже на всех висели привычно, так как надо и поэтому правильное равнение в шеренге получалось по какому-то своему внутреннему чувству. Появлялось то самое «чувство товарища», о котором нам так долго втолковывали офицеры. Конечно, за это время наше мастерство выросло, мы очень старались и уже начали понимать, когда надо показать свою слаженность и «дать ножку».

 И всех нас очень радовали наши небольшие успехи, когда уже к нам не было больших замечаний. Вот так совершенно незаметно для нас, день за днём, в каждодневном шагании по плацу и пролетало время. Этот монотонный стук барабанов в один ритм, под который проходили все тренировки, ещё долго стоял у меня в голове. Только на больших и серьёзных тренировках, когда присутствовало руководство училища, был наш училищный оркестр, который играл бодрые военные марши. Под оркестр и шагать было лучше, да и само прохождение получалось веселей, сам звук духовых инструментов придавал этому событию торжественность и ощущение праздника. Вновь наша жизнь в учебном семестре делилась на две всем курсантам училища понятные половины: до парада и после парада.

Правда перед осенним парадом на втором курсе произошла одна очень ярко запомнившаяся мне история. Это было буквально в последних числах октября. Однажды, когда наш взвод был дежурным в училище, и мы настроились, как это обычно бывает после обеда просто спокойно провести день в казарме, нас внезапно вызвали к дежурному по училищу. С нами был наш командир взвода  л-нт Михайлов. Дежурный офицер коротко поставил нам задачу: нам предстоит выполнить одно важное и ответственное дело – сейчас всем взводом едем на автобусе помогать гражданским людям в Алма-Атинский холодильник. Жителям города срочно нужно мясо к празднику и поэтому согласно важному решению, принятому руководством города его необходимо за вечер и ночь развести по магазинам, чтобы обеспечить всех. Никогда в жизни мне ещё не приходилось бывать в городском холодильнике. Оказывается он расположен совсем недалеко от нашего училища в неприметном тупичке возле железнодорожной станции Алма-Ата-2. Это было огромное серое здание, высотой как мне показалось с девятиэтажный дом абсолютно без окон. Мы все поехали в шинелях, потому что на улице хоть и стояла золотая осень, но уже было прохладно. Заехав на территорию и подъехав к самому зданию, мы увидели огромное количество автомобилей-будок, предназначенных для перевозки мяса.
 
Нас встретила женщина, которая была начальницей и вместе с ней буквально три или четыре мужчины. И всё! Время, пока мы ждали и ехали уже было к вечеру, после пяти, так что рабочий день у грузчиков закончился. А может быть, их здесь просто и не было предусмотрено? Я вот этого не знаю. Но факт оставался фактом – нам предстояло загрузить все машины, и она назвала какую-то совсем, как нам показалось огромную цифру, что-то больше ста тонн разнообразных мясных продуктов. Сначала мне, когда я это услышал, такая задача показалась просто нереальной, нам такого количества мяса – не перетаскать, ведь мне никогда ещё в своей жизни столько видеть не приходилось. Мы в специальной комнатке переоделись в рабочие телогрейки, каждый получил по паре рукавиц, и двинулись в склад. Оказывается здесь между всеми этажами ходят два грузовых лифта. Сколько в этом здании было этажей я так и не понял, но много. Каждый этаж был холодильником с высоченными потолками и имел свои особенности. Площадь каждого этажа была примерно с половину футбольного поля, не имеющая никаких стен, кроме наружных и на этаже видны были только редкие столбы колонн. Нас разбили на группы по четыре человека на специальную железную тележку и распределили по этажам.
 
На наш этаж, куда попал и я, и где нам предстояло выполнять важную задачу, было выделено несколько бригад. Когда мы поднялись сюда везде, насколько хватало глаз, по всему периметру здания были аккуратно сложены до самого потолка огромные мороженные говяжьи туши разрубленные пополам. Все они напоминали мне обычные штабеля из дров или шпал. Но ведь за каждой  тушей стояла живая корова. Это же, сколько здесь заложено и заморожено коров? Наверное, стадо из тысяч голов! Откуда столько? Только глядя здесь на всё собственными глазами, начинаешь понимать масштабы мясомолочной промышленности! Температура в морозильнике была минусовая, было холодно и когда выдыхаешь изо рта шёл пар, так как бывает зимой. Всё мясо было покрыто инеем и когда мы таскали эти туши, они звенели таким необычным странным мороженым звуком. Старшая женщина показала нам нужные кучи, из которых нам предстояло брать мясо. Наша работа заключалась в том, чтобы сбросить сверху кучи две тяжеленные туши и, загрузив их на тележку в грузовом лифте довезти к выходу. У выхода на улицу  прямо на  погрузочной рампе стояли весы, и работала специальная гильотина, с которой управлялся совсем невзрачный мужичок.

 Здесь нам сначала необходимо было уложить тушу на весы, а потом под нож, который её половинил, а затем ещё раз подсунуть под нож уже полученные половинки. Получившиеся после рубки куски уже бросать в открытую термобудку стоящей тут же рядом машины. Мы все с интересом смотрели на работу этого механизма. Ведь я тоже никогда в своей жизни такого не видел. Гидравлическая гильотина с толстым ножом легко, с противным хрустом  перерубала толстые кости на говяжьих тушах. Страшно было даже подумать о том, что будет с тобой, если вдруг туда случайно попадёшь!
 
Женщина, которая была старшей стояла тут же и оформляла документы, руководила нами всеми, говоря, что и откуда подвозить. С нашего этажа мы ещё возили бараньи туши, которых тоже было сложено немало. Но с ними нам легко было управляться, ведь они были небольшими и мы их грузили по десятку на тележку. Другие наши бригады возили откуда-то свинину, огромные коробки с жиром и маслом. Особой радостью в нашей работе было то, что несколько наших человек под контролем старшего – работника холодильника, возили колбасы с какого-то особого этажа. Но всё равно они как-то умудрялись незаметно по пути  засунуть в рукава своих телогреек и за пазуху несколько палок копчёной колбасы и передать нам. И мы когда поднимались к себе на этаж, где никого не было, с огромным аппетитом, прямо без хлеба ломали её и ели, ощущая во рту приятный мясно-чесночный вкус. В тот раз мы съели этой колбасы просто неограниченное количество. По одной-две палки разных сортов – это точно! Никогда больше я в своей жизни не съедал столько колбасы без хлеба.
 
Когда же мы выполнили поставленную задачу и через несколько часов работы в холодильнике все насквозь промёрзшие и примороженные вышли на улицу оказалось, что на улице уже стояла ночь. Не знаю, хватило ли тогда жителям города Алма-Аты того мяса, которое мы перетаскали в тот вечер? Будем надеяться, что да. Как нам было приятно, что люди, которым оно достанется, завтра будут этому рады и совсем не будут знать о том, что и мы были причастны к этому. Какой радостной, хорошей и приятной показалась нам осенняя Алма-Атинская природа и стоящая погода после холодного морозильника. Эти голые деревья и желтизна опавших листьев на дороге показались нам просто радостью и наполняли нас счастьем! После этой поездки я очень часто её вспоминал в жаркие и знойные дни лета. Всё-таки есть на свете такие люди, работающие в холодильнике, которые даже в самое жаркое лето мёрзнут на своей работе! И самое главное, в своей дальнейшей жизни – я как-то стал по особенному относиться к любому мясу. Конечно, я понимаю, что это повседневная необходимость, но картина огромных штабелей из говяжьих и бараньих туш так и стоит перед глазами.

Так незаметно и уже буднично прошёл для нас сам парад на втором курсе. Опять всё повторилось по уже знакомой схеме: сначала наши обычные тренировки, потом две гарнизонных на нашем плацу, когда все участники парада приезжали к нам в училище, две ночные тренировки в городе на площади и наконец-то последняя, дневная – 5 ноября, когда на ней всё было так же, как будет 7 ноября. В это время на площади было мало народа, только те, кому это было интересно и телевизионные компании начинали набирать материал, делая маленькие репортажи с людьми и заставки для праздника. Во время самого парада, вокруг нас всё было торжественно и нас окружало огромное количество празднично одетых людей пришедших посмотреть на нас. На трибуне вновь было всё руководство Казахстана вместе с бессменным товарищем Кунаевым. Опять мы понимали, что вот сейчас мы пройдём мимо трибуны в последний раз, и всё для нас закончится на полгода до следующего праздника – 9 мая. И конечно, мы постарались.
 
Где-то в это время произошло моё знакомство с семьёй Каракуловых. Однажды в один из обычных осенних дней, как всегда неожиданно для меня за мной заехал отец. Это было как всегда после обеда, так как с утра он всегда был занят служебными вопросами. Решив все вопросы с нашим ротным, он взял меня с собой до вечера, и мы поехали вместе к ним домой. Дом, где они жили, был в десятом микрорайоне города, совсем рядом со штабом округа САВО. Туда очень удобно от нас ходил автобус-экспресс №92, на который можно было садиться на остановке ВАЗ. Встретили они нас очень хорошо, видно было, что очень рады этой неожиданной встрече. В общем, после этой встречи Павел Алексеевич Каракулов и Ольга Тимофеевна стали моими самыми близкими и родными людьми в Алма-Ате на всё время обучения. Я всегда мог прийти к ним в гости в увольнение, спокойно помыться, поесть и посмотреть телевизор, да просто побыть в домашней обстановке.

Жизнь военного курсанта им была очень близка и знакома, так как их старший сын окончил Пограничное училище и уже где-то далеко служил лейтенантом на заставе. Здесь меня настигло жизненное противоречие. Раз он был «погранцом», а у наших училищ была давняя вражда с ними, и вроде бы я должен был иметь что-то против него, но я его вообще никогда не видел. Как-то так получилось, что мы никогда не касались этой темы. Вот таким образом жизнь неожиданно соприкоснула нас. Я всегда тактично делал вид, что мне интересны его новости, но сам старался об этом ничего не говорить и воздерживаться от своих комментариев. Вторая дочка – Иринка училась в каком-то институте и была на год старше меня. Поэтому в плане развлечений, «культурной программы» и «ограбления города» я был сдан ей. Надо сказать, что с ней было весело и интересно и мы за все годы обучения обошли все интересные места в городе и побывали во всех хороших кинотеатрах. А ещё Ольга Тимофеевна всегда так мастерски, совсем как моя мама пекла и очень много такие же замечательные ароматные булочки. Почему-то мне из всех воспоминаний о них больше всего очень хорошо запомнились эти булочки. Этот знакомый запах горячих, только что из духовки сдобных булок так напоминал мне наш дом! Всегда, когда я бывал у них дома, меня не отпускали обратно без пакетика с ними, и это было приятно!

В эту осень была ещё одна почему-то очень запомнившаяся мне история. Как-то так получилось, что когда вся наша рота уезжала в Учебный центр я стоял в наряде по роте дневальным. Утром все уехали, а в роте осталось насколько человек, которых оставил командир роты из-за каких-то неотложных дел. Я сейчас уже не знаю почему, но наш командир роты, уезжая, определил всем нам срок прибытия на Учебный центр – утром на следующий день. Почему так? Не знаю, потому что у нас был старший над всеми-сержант – кажется Сашка Миронов. И ему ставилась задача. Обычно в училище вся связь с Учебным центром была на «караулке» – дежурной машине, которая после обеда каждый день везла туда второй караул.

А после смены ехала обратно со старым. Но в тот раз нам надо было ехать с утра. Как там старшие решали этот вопрос, не помню, но всё свелось к необычному приключению. Мы с утра, надев шинели, взяв своё оружие из комнаты для хранения, собрались вместе – нас всех оказалось человек восемь. Построившись строем, мы вышли за территорию нашего училища и направились на остановку городского автобуса. Спокойно доехав на нём до Центрального автовокзала, который тогда был прямо в центре Алма-Аты по дороге к нам, мы вышли. Наш сержант сходил в билетную кассу и купил на всех билеты на ближайший рейс пригородного автобуса. Билеты на автобус в то время стоили неправдоподобно дёшево – сущие копейки! Ничего более подходящего для нас не нашлось, как ехать до конечной остановки в ближайший от нашего учебного центра посёлок Новое. А от него до нас ещё несколько километров. То, что мы все были с оружием днём и в городе никого вокруг нас в то время это не удивляло, как это удивило бы сейчас. Ну, едут курсанты (или солдаты) с оружием по городу по каким-то своим делам – значит так нужно! Ни о каких-то угрозах террористов или терактах никто слыхом не слыхивал.

Через несколько минут ожидания подошёл наш автобус – старенький ЛАЗ. Пассажиров на него, кроме нас оказалось совсем немного и они все расположились возле водителя. А мы все вместе дружно прошли в его конец, весело разместившись во второй половине. После того как женщина-контролёр нас всех проверила, ничему не удивляясь, мы тронулись. Это была увлекательная и интересная для нас поездка на гражданском автобусе. Он ехал по городу не торопясь, а пропетляв по нему несколько минут, он вышел на знакомую уже для нас трассу. Мимо нас промелькнули знакомые места, которые мы за это время видели только из кузова грузового автомобиля. Но, проехав большой посёлок Дмитриевка он на большом мосту-развязке не поехал, так как мы делами всегда, а повернул на совсем незнакомую для нас дорогу в направлении Чиликемира. По этой дороге курсантом я ещё никогда не ездил. Правда, уже офицером наездил по ней достаточно много на разные сборы – ведь дальше по ней был  Учебный центр Алма-Атинского мотострелкового полка.
 
А тогда мы с интересом разглядывали из окна огромные и высоченные антенны, которые были в бескрайних полях справа и слева от дороги, на сколько хватало глаз. Они были разнообразной высоты и формы, и их стояло так много, что просто не возможно было всех сосчитать. Вообще-то у нас на первых курсах всегда возникали эти вопросы: «Для чего их так много? Что это за антенны, которые были вокруг нас везде?»  Они были и в городе, за нашим училищем, они так и назывались – РВ-90, возле посёлка Дмитриевка и вот эти, которые нам были видны с дороги на Учебный центр. Но спросить было не у кого, и каждый человек высказывал свои разнообразные версии. Одни говорили, что это для работы радиостанций или радиосвязи с самолётами, ведь вокруг нас одни аэродромы. Совсем рядом за нашим забором – военный, для военно-транспортной авиации, два гражданских: для большой и малой авиации, а посёлке Николаевка на расстоянии сорока километров от города – для военных бомбардировщиков.

Другие высказывали более фантастическую версию, что это так называемые «глушилки» вражеских радиостанций, передающих враждебные и клевещущие на наш социалистический строй передачи. Однако я из всех версий больше склонялся к одной – раз в Чиликемире находится заглубленный командный пункт штаба нашего округа (САВО) на случай войны, то вероятное всего это антенны для управления и связи с войсками округа. Но потом, когда они примелькались нам, на старших курсах мы уже просто не обращали на них никакого внимания. Проезжая мимо них на машинах и разглядывая, уже не забивали себе голову этой ерундой.

Асфальтная дорога, обсаженная по бокам невысокими деревьями, шла посреди небольших холмистых полей. Была хорошая поздняя и сухая осень. Все окружающие нас поля были разного оттенка жёлтого цвета. На тех полях, где что-то сажали, оставались остатки соломы там, где не сажали просто выгоревшая от солнца трава, а где совсем ничего не было – просто жёлтая глина. Приятно было на всё это смотреть из окна неспешно едущего тёплого автобуса. После того как мы проехали несколько совсем небольших селений в несколько домов, мы примерно через пару часов приехали в посёлок Новое – нашу конечную остановку. Когда мы вышли из автобуса и огляделись по сторонам, вид самого посёлка сильно поразил меня! Я был поражён всем увиденным там! Как здесь могут жить люди?

И самое главное для меня – зачем? Никогда я в своей жизни ещё не попадал в такие маленькие населённые пункты стоящие так далеко от центральных дорог. В нем, оказалось, было несколько десятков домов в две улицы и только один совсем небольшой магазинчик торгующим всем, что нужно людям в повседневной жизни. Асфальтная дорога заканчивалась сразу на въезде в посёлок, где стояла пыльная и грязная автобусная остановка. Дальше через посёлок шли совсем разбитые колеи по земле вдоль домов. Наверное, это было какое-то отделение ближайшего колхоза или совхоза, и всё население в нём было местной национальности. Почему-то я от такого обнадёживающего названия – Новое, ожидал чего действительно нового, необычного, но это в реальности оказалось обычным маленьким, затерявшимся среди полей грязным казахским посёлком. Только гораздо позже я с удивлением узнал, и это было для меня большим открытием, что оказывается, большинство населения в нашей стране живёт не городах, где «кипит настоящая жизнь», а именно в сельской местности, вот в таких и подобных этому маленьких посёлках. С их тихой, спокойной и размеренной жизнью. Мне пришлось во время своей службы увидеть много таких посёлков в разных местах нашей страны. А тогда я был сильно удивлён всему увиденному!

Делать нечего – мы быстро сориентировались в обстановке, а это было сделать очень легко, так как посёлок стоял на берегу реки. Поэтому мы направились вдоль берега реки прямо по степи, по кое-где еле видимой полевой  тропинке. Учебного центра из самого посёлка не было видно, но мы точно знали, что он где-то там есть. Вокруг нас была безжизненная выгоревшая степь и окружающая нас линия горизонта сливалась в плавающей дымке с небом. Ярко светило солнце, но уже не было такой изнуряющей жары как летом. Идти нам по степи вдоль реки было не трудно, и не холодно ведь мы были в шинелях и сапогах. Не знаю кому как, а мне такая неожиданная прогулка вообще была очень приятна. Сама радость от такого огромного мира и простора после тесных стен училища и просто ощущение свободы наводило нас на приятное настроение. Такой поход напомнил мне какие-то неуловимые воспоминания из моего детства. Когда мы по такой же безлюдной степи ходили изучать окружающий нас мир возле военного городка в Сары-Озека.

Но тогда впереди нас была неизвестность, а теперь наш поход имел вполне конкретную цель – прибыть на Учебный центр. И действительно, примерно через час неспешной ходьбы на горизонте появились смутно видимые и неясные очертания построек. Это не могло быть ничем другим как нашим Учебным центром. Но ближе всех к нам была видна вышка автодрома и, хотя у нас ещё на втором курсе не было занятий по вождению, но какой родной она показалась нам. Она была самая дальняя на центре от жилой зоны. Никогда ещё в жизни мне не приходилось приближаться к нашему полигону с этой стороны, ведь мы всегда приезжали на автомобилях по дороге с противоположного направления. После такого похода из Нового я реально для себя оценил масштабную удалённость нашего Учебного центра от ближайших населённых пунктов. Как мы прибыли и доложили ротному, я уже не помню, но всё закончилось в тот раз хорошо.

Если уж честно признаваться, то в посёлке Новом я был за всё время обучения в училище ещё один раз. Но это была уже совсем другая история. Как-то весной на третьем курсе у меня (как знаменитого художника-добровольца!) и ещё одного курсанта подвернулась удачная командировка на десять дней в наш Учебный центр обновлять наглядную агитацию. Почему-то я уже никак не могу вспомнить второго человека из нашей роты, с кем же я ездил? Каким там образом наш ротный решал этот вопрос и почему его выбор выпал на нас не знаю, но нас двоих передали офицеру из БОУПа с формулировкой: «как самых лучших и достойных, которые со всем справятся». Правда, перед этим он, вызвав к себе в канцелярию, спросил у меня напрямую, умею ли я обращаться с масляной краской? Уже сразу прекрасно понимая, что намечается что-то интересное я, конечно, ответил утвердительно.

 Мы сразу взяли с собой всё, что нам для этого будет нужно: разные краски, кисточки, баночки и растворитель. Нужно пояснить, что на полигоне вдоль центральной дороги и на всех боковых идущих к разным городкам стояли стенды с мудрыми мыслями больших военных начальников. И ещё на каждом из городков были большие квадратные беседки, а на тактическом поле аж целых четыре, в которых свободно помещался целый взвод. Они были изготовлены из ажурных труб и стальных листов. Именно на этих огромных листах беседок были нарисованы разные схемы, рисунки, тактические нормативы и ТТХ разнообразного вооружения. Со временем на них кое-где высыхала и обсыпалась краска, поэтому наша задача была аккуратно везде всё подправить и подновить, чтобы они вновь приобрели приличный вид.
 
Поселили нас в солдатской казарме второй роты БМП, выделив для этого в самом конце две отдельные кровати. Для нас эта командировка была как курорт, ведь мы уже были курсанты третьего курса, приехавшие со стажировки, и солдат в казарме просто в упор не замечали. Ну а про то, что солдаты жили своей жизнью и не видели нас и говорить нечего. Тем более у нас была своя конкретная задача, и мы приходили в казарму только ночевать. Офицер, наш старший лейтенант из БОУПа сразу же в первый день проехал вместе с нами по всем стендам и на каждом мы определили, что необходимо было восстановить. По началу объём работы нам показался очень большой и что работа у нас займёт много времени. Но на каждом стенде нам приходилось тратить не очень много времени, просто немного зачищая и подправляя текст или общий фон. Поэтому буквально через несколько дней мы уже приноровились ловко подбирать цвет и подмазывать кисточкой проблемные места. Тем более что мы не тратили время на обед и ужин, уходя работать сразу после завтрака и взяв собой хлеба и воды во фляжке. Краски и кисточки оставляли прямо в разных городках пряча их в разные укромные места прямо в поле, чтобы не носить их с собой туда-сюда.
 
Вот таким образом проработав несколько дней и хорошо поняв, что вполне справимся с поставленной задачей, мы решили устроить себе выходной. Тем более что этот день был воскресеньем. Накануне в субботу мы работали как всегда, до упора и сделали очень много, возвращаясь назад, зашли в столовую уже перед самым отбоем. В воскресенье в Учебном центре остался только один офицер – дежурный, а солдаты использовали этот день каждый по-своему: кто стирался, а многие просто сидели возле казарм и ничего не делали. Мы тоже решили отдохнуть, и сходить в уже новую душевую, сделанную буквально только всего несколько дней назад на бугре возле парка – «обновить» её!

Её сделали на наших глазах из больших листов шифера оправленных в уголки, там было множество душей, раздевалка с лавочками, а весь пол был залит ровным цементом со стоками. Это было новым и большим шагом в развитии благоустройства нашего полигона. И она казалась нам просто огромной после старой, совсем маленькой. У нас была с собой рабочая форма в которой мы работали, а свою хорошую мы постирали и вдоволь освежились под душем. Даже делая всё не торопясь, это заняло у нас не более двух часов, а что же делать дальше? Никого видеть нам не хотелось, в казарме делать было нечего, поэтому ноги сами привели нас на пустынный берег реки, подальше от людей, просто посидеть спокойно, посмотреть на текущую воду и убить время.

В это время на противоположном берегу речки паслось какое-то стадо баранов. Через время, заметив нас, к нам на лошади подъехал чабан. Это был молодой парень-казах наших лет, который приехал в гости на несколько дней к своему отцу-чабану в ближайшую кошару. После того как мы перекинулись с ним несколькими общими фразами на русском языке, у нас появился совместный план. Раз сегодня выходной и нам хотелось бы устроить для себя праздник, а купить ничего нельзя и негде – ведь на Учебном центре нет никаких магазинов, то есть хорошая идея. Мы оплачиваем ему «банкет», а с него транспорт в ближайший посёлок Новое! Наш новый знакомый сразу сказал, что это не проблема, сейчас он приведёт второго коня, и любой из нас съездит вместе с ним. Сказав это, он лихо, ничего не откладывая, поскакал за вторым конём своего отца. Только глядя ему вслед, мы стали решать между собой, кто же из нас поедет в посёлок.

Оказалось, каждый из нас разговаривая с чабаном об этой хорошей идеи, думал о том, что поедет другой. Выяснилось, никто из нас до этого ни разу не то, что не ездил на лошади – вообще даже на ней никогда не сидел! В общем в результате наших совместных переговоров ехать в посёлок «выпала честь» мне, так как мой второй друг наотрез отказался рисковать своей жизнью и садиться на лошадь. А я решил всё же попробовать, ведь надо же когда-то начинать учиться, раз мы живём в Казахстане и вдруг это в моей жизни пригодится?

Ну всё, когда чабан вновь подъехал к нам со вторым конём и сеткой для покупок, я сразу предупредив его о том, что я ещё ни разу не ездил, лихо как мне показалось, оседлал своего коня. В этот момент я напоминал себе в голове собирательный образ, состоящий одновременно из легендарных красных конников: Чапаева, маршала Будённого и ещё даже не знаю кого. Но конь оказался хорош – он был «очень чабанским», таким как мне надо – спокойным, низкорослым и хорошо управляемым. В общем на нём я поехал не спеша, спокойным шагом и это получалось всё-таки быстрей и приятней, чем пешком. Через несколько километров такой езды мои страхи, которые у меня ещё оставались – прошли, и я крепко держа поводья, стал чувствовать себя на нём спокойнее и увереннее. Приноровившись к коню, я уже смог даже увеличить скорость движения, и сама езда верхом стала приносить мне удовольствие.
 
Таким образом, мы вдвоём и добрались до поселкового магазина где, несмотря на его скудный ассортимент, загрузились консервами, кабачковой икрой, конфетами, хлебом, пряниками с печеньем, а главным подарком чабану от нас была бутылка дешёвого вина. Опять я поразился способности людей жить в таком далёком и заброшенном посёлке, где всего один магазин. Наша дорога назад была веселее, а я вновь вглядываясь в смутные очертания зданий на горизонте, переживал те воспоминания, когда мы осенью шли пешком на Учебный центр. В этот раз всё опять повторилось, как часто бывает в моей жизни, но уже в гораздо лучшем варианте! Конечно в этот раз напрямик через степь, а не вдоль берега реки всё у нас получилось быстрее. А мне тот раз, когда я «лихо скакал на боевом коне» очень запомнился. (Хотя я и не скакал, а просто ехал шагом, и конь был не боевой, а самый обычный – но я получил массу впечатлений и удовольствия от этой поездки!)
 
Подъехав вновь к своему месту на берегу, где нас ждал мой друг с высохшим х/б, я все наши продукты выгрузил из сетки, а чабан очень радостный с нашим подарком поскакал куда-то к себе. А мы, усевшись на берегу речки, с большим удовольствием устроили себе так удачно подвернувшийся нам настоящий пир из гражданских продуктов. Это было для нас прекрасно: где-то на затерянном далеко в степи Учебном центре, где и взять-то ничего нельзя мы наслаждались неожиданно свалившимся на нас счастьем в виде консервных банок и пряников. Мы довольные всем этим, вернувшись в казарму, не дожидаясь окончания дня и не обращая ни на кого внимания, завалились спать в свои кровати. Но ещё долго после этой исторической поездки я её вспоминал и вновь переживал те радостные минуты, когда я лихо первый раз в жизни управлял конём. Даже сейчас, когда я вижу всадника на коне или какие-либо конные спортивные соревнования по телевизору, то мне всегда вспоминается тот мой первый опыт. Как и чем закончилась наша командировка на Учебный центр, в подробностях я уже не помню, но со всеми задачами мы успешно справились. Наш ротный как всегда скупой на добрые слова просто кивнул нам, чтобы мы вставали в строй, когда мы появились в роте.


           АЛМА-АТА. ВТОРОЙ КУРС. САЛЮТЫ – МОЯ РАБОТА.

Еще на втором курсе произошло грандиозное событие в нашей курсантской жизни. Сразу после парада произошла «смена поколений». Курсанты четвёртого курса передали нам свои внештатные обязанности. Первая рота нашего батальона стала ротой РПК (ротой почётного караула), а мы – «салютной», такое нештатное название получали те роты, которые обеспечивали салютом город Алма-Ату. Первая рота от такой почётной обязанности сразу же обалдела. Это была не просто училищная РПК, а рота почётного караула Казахской ССР, которая участвовала во всех торжественных мероприятиях в городе. Это и официальные встречи на аэродроме серьёзных людей и разных ряженых папуасов – друзей нашей страны, которые прибывали в Алма-Ату с разными визитами. Обеспечение торжественных заседаний, где приходилось вносить и выносить знамёна, все возложения цветов и венков к разным памятникам и ещё много чего разного. Ходили они всегда с карабинами, поэтому на всех военных парадах линейные выделялись только от этой роты. И рота почётного караула всегда шла отдельно, самой последней, закрывая пешее прохождение всех коробок.
 
Сама военная форма на них была не такая как у всех, а своя, особенная, сшитая на заказ, хромовые сапоги были со вставками, аксельбанты и красивые фуражки. Офицеры имели шашки, с которыми они тоже красиво управлялись. Всё это вместе взятое конечно всегда смотрелось здорово. Тут надо это честно признать! Но чтобы этого всего достичь после получения такого высокого доверия, ведь это получалось «лицо училища» на всех уровнях, их командир роты капитан Красный приступил к бесконечным тренировкам, но иногда его заменял ст. л-нт Цибенко. Вот тут уж мы им не позавидовали. Красный, здесь надо отдать ему должное «замордовал» их до автоматизма. Тренировки по строевой слаженности они вместе с ним начинали ещё до подъёма, так бывало, что мы сонные только выходим на зарядку, а они уже топают по плацу. И после обеда нам через наши окна в казарме часто несколько часов подряд было видно, как первая рота шлифует до бесконечности свою выучку и с плаца слышен зычный рык Красного.
 
Но когда все они надевали парадную форму, белые перчатки, карабины с белыми ремнями, да ещё играл оркестр, то мы, глядя на всё это со стороны, оценивали это очень высоко. Это действительно смотрелось очень красиво: выверенные и чёткие линии перестроения, блеск солнца на офицерских шашках, красивый и единый шаг у всех, а самое главное во всём этом – идеальное равнение по всем направлениям! Просто молодцы! Здесь я опять удивляюсь таким странным совпадениям в моей жизни. Стоило мне поймать себя на такой странной мысли – что, наверное, ст. л-нт Цибенко хороший, требовательный офицер. И как бы мне хотелось после окончания училища в войсках попасть служить вот к такому же офицеру. Каким же удивительным подарком судьбы мне было то, что я после выпуска попал служить в Кой-Ташский мотострелковый полк, а именно там в моём батальоне начальником штаба был его родной брат! Который был, кажется ещё круче его, получив должность НШ б-на ещё старшим лейтенантом! Далеко не каждому офицеру это удавалось сделать, в развёрнутом мотострелковом полку!

А наша рота составляла несколько салютных расчётов. Начальниками их всегда были офицеры нашей роты и очень редко привлекали ещё несколько других. Почему-то их всегда было разное количество во время салютов, и редко так получалось, что всё всегда было одинаковым. Каждый раз новый салют чем-то отличался от других. Как я уже упоминал, странным и  непонятным для меня образом я один с нашего взвода попал в расчёт к л-ту Прохорову. Я не знаю (да теперь это так и останется тайной), почему он выбрал именно меня к себе в расчёт, но я очень высоко ценил это доверие. Да и сами мы всегда старались всё сделать как можно лучше. Эта работа в расчёте была хоть и не очень трудная физически, но ответственная по своему смыслу. Почему-то очень часто нам приходилось давать салют для жителей города с крыши гостиницы «Алма-Ата». Это было самое высокое многоэтажное здание среди других в центре города.
 
Можно было сказать, что это было нашим «родным» местом. Несколько раз мы попадали на крышу здания «Казахфильма» и на гору Кок-Тюбе. Сама подготовка к салюту начиналась прямо с обеда. Поэтому надо пояснить, что если в этот день попадал салют, то все увольнения для нас отменялись. Но то, что увольнений у нас не было – всё это с лихвой окупалось массой впечатлений от принятия участия в салюте. Хуже для нас было то, что на больших праздниках с парадами, после прохождения мимо трибуны, возвращения и сдачи оружия он для нас не заканчивался. После обеда приходилось сразу же приступать к подготовке и проверке всего салютного оборудования.
 
Вообще из-за того, что я попал в салютный расчёт, то и на жизнь мне пришлось взглянуть совершенно с другой, совсем незнакомой для меня раньше стороны. Оказывается у нас в стране так много всяких разных военных и торжественных праздников, про которые я что-то и когда-то такое далёкое слышал, но не придавал этому никакого значения. Конечно, с детства я знал по своему отцу, что в ноябре (19 ноября) есть День ракетных войск и артиллерии. Отец всегда как-то по-особому относился к этой дате, так как окончил артиллеристское училище, хотя для меня он был обычным днём. Кроме этого он ещё очень любил шутить на эту тему, что у него за всю его жизнь накопилось  много праздников в календаре для отмечания! День строителя (раз их бригада была военно-строительной, и они носили строительные эмблемы), День мелиоратора (раз бригада занималась мелиорацией и подчинялась министру мелиорации).
 
Как все эти такие удивительные совпадения в его жизни напоминают мне и мою жизнь! Ведь и для меня не являются пустым звуком День танкиста, День внутренних войск, День работника автомобильного транспорта, да и День военного водителя! Но я отвлёкся от темы салютов. Есть в календаре разные праздничные дни: танкистов, лётчиков, моряков, связистов, артиллеристов, ВДВ, пограничников и многих других, на которые я никогда не обращал внимания. И во все эти дни Министр обороны издаёт приказ и в нём прописано отметить это салютами в Москве и столицах союзных республик. С большим удивлением, заинтересовавшись этим вопросом, я сделал для себя открытие – оказывается, среди всех этих праздников нет дня мотострелковых войск! Обидно! Как же так! Что же это такое? Досадное упущение по чьему-то недосмотру? А может быть злой умысел? Или это так и было задумано ещё до нас? Не знаю. Никто на этот вопрос не мог нам тогда ответить. Как-то странно получается все те «узкие специалисты», кто придаются мотострелкам, имеют право на свой праздник, а самые главные войска в стране – нет? Почему же везде только и слышишь, что мотострелковые войска – главные, это основа Вооружённых сил, «царица полей», а как дело дошло до праздников то праздника – нет! Считается, что 23 февраля, «День защитника Отечества» – вот вам и праздник, один на всех. Отмечайте!

Так вот как я уже упоминал, салют для нас начинался после обеда. Полученное на складах заранее специальное оборудование для одного расчёта включало в себя: пульт управления с батареями, с которого офицер-старший управлял залпом салюта, саму пусковую машинку, напоминающую огромный пистолет, который стоит вертикально вверх и набор из шести тяжёлых сменных кассет  вмещающих в себя одновременно 24 специальных патрона для пистолетов-ракетниц. Кроме этого ещё были две специальные кассеты для выбивания отстрелянных патронов с торчащими обрезиненными штырями по форме очень  похожие на ёжиков. Большой набор зелёных ящиков-цинков с сигнальными патронами разного огня и специальными ключами для открывания. И самое главное было во всём этом для нас не забыть – стул для офицера.
 
Наша задача была всё это оборудование вытащить на плац, расставить и подсоединить все провода. Когда всё было готово, в определённое время все расчёты проверял самый старший офицер, который отвечал полностью за весь салют со всех точек города. После этого несколько раз по его команде проверяли работоспособность всего оборудования вместе и работу расчётов «вхолостую». В заключение всего, когда всех участников собирали вместе, он обращался к нам с инструктажём по мерам безопасности и почему-то всегда строго-настрого предупреждали, чтобы не было залпов одного цвета. Я не знаю, почему на это так заостряли наше внимание, ведь л-нт Прохоров всегда заставлял нас забивать одну «подарочную» кассету, каждый раз разного цвета. Но чтобы всё выглядело прилично, мы добавляли в неё 3-4 патрона других цветов – тут уже было не подкопаться! Всегда её ставили отдельно, и он специально перед началом салюта нас предупреждал, какой по счёту она должна быть – ведь он кому-то это пообещал!
 
Потом прямо к нашей роте подъезжали машины из БОУПа, и мы всё своё имущество и сами загружались в них. Выждав несколько минут офицеров и когда они занимали места в кабинах – все машины трогались в город и каждая направлялась к своему месту. И почему-то всегда, когда мы ехали куда-то в кузовах военных машин, закрытые тентом от всех глаз нас охватывало радостное возбуждение. Это была какая-то необъяснимая радость от всего того, что ждёт нас впереди, от будоражащей кровь неизвестности. Хотя нам вроде бы заранее всё было известно, но каждый раз и это мы знали точно, будет отличаться от других чем-то особенным. Каждый раз водитель солдат лихо подъезжал прямо к входу в гостиницу, чтобы нам было удобно разгружать машину. Прохоров проходил внутрь здания и, решив все вопросы с администрацией, давал нам команду на разгрузку. И вот тут начиналась и «закипала» первая часть нашей работы.

Удивительным было то, что мимо нас ходили гражданские люди, которые не обращали на нас никакого внимания даже не вникая, что же это мы делаем и зачем что-то выгружаем. С каким-то молодецким задором и азартом мы каждый хватали в две руки части от нашей установки и на лифте поднимались на самый верхний этаж. А ещё выше для нас открывали маленькую дверь на техническом этаже специальным ключом и мы, выйдя из лифта поднимаясь ещё выше, выходя прямо на крышу. Таких рейсов нам приходилось сделать не один, чтобы перенести всё необходимое наверх. Таким образом, дружно работая как черти и подгоняя, друг друга мы все как бы выполняли какой-то невидимый норматив, каждый раз от разу улучшая своё время!
 
По большому счёту торопиться нам было некуда – мы всегда приезжали заранее, задолго до двухчасовой готовности. Но нам всегда и всем хотелось сделать всё быстро и ловко. Пока одни таскали, тот курсант, который оставался на крыше для охраны, тоже не сидел без дела – он сразу включался в работу. Начинал расчищать нашу площадку, с которой нам предстояло давать салют или сразу собирать установку, если площадка была готова и расставлять всё на свои места. Таким образом, буквально через несколько минут после приезда всё наше имущество было поднято на крышу и собрано для работы. Каждый из нас знал, что здесь необходимо делать: что и куда подсоединять, что и куда ставить и в любую минуту мог заменить любого курсанта.

Через некоторое время к нам не спешной походкой вместе с солдатом-радистом поднимался л-нт Прохоров с неизменной весёлой и радостной улыбкой толи спрашивал нас, толи утверждал факт, даже не сомневаясь в нашем ответе: «Ну как, орлы? Всё готово?» Конечно же, у нас всё уже давно было готово и проверено на десяток раз. От этого его голоса и верного тона мы в этот момент понимая, что мы одна команда были готовы порвать любого врага просто голыми руками, который вдруг попытался бы помешать выполнить нам порученное дело. Как это ему всегда так удавалось – не знаю! Но и для себя я навсегда сделал вывод – если ты сам видишь, что солдаты (или курсанты) стараются тебя не подвести, то и не нужно здесь сильно проявлять свои командирские качества! Просто наслаждайся жизнью и больше доверяй людям.
 
После этого он довольный нашей работой и всем происходящим говорил нам, что он скоро подойдет, а мы все должны быть здесь и ждать его в готовности начала салюта. Почему-то я всегда считал, что это самое лучшее время из всего салюта, когда уже всё было готово и оставалось только одно – ждать команды на начало стрельбы! Всегда по всем точкам объявляли двухчасовую готовность и нам хорошо было слышно, как солдат-радист ведёт переговоры с кем-то невидимым докладывая обстановку и проверяя связь. В это время мы были на крыше одни и существовали как бы в своём совсем другом и необычном мире. С крыши здания открывался прекрасный вид во все стороны на город. И так хорошо было не спеша и внимательно разглядывать его с высоты птичьего полёта, узнавая знакомые места. Редко кому в жизни удаётся вот так как нам сверху обозревать город.

Всё это напоминало мне посещение в детстве Исаковского собора в Ленинграде вместе с отцом и высокой башни китайской древней пагоды в Панфилове. Солнце, плавно исчезая, садилось за горы, и весь город, с дальних окраин, начинала затягивать вечерняя дымка, если это была осень или весна, а зимой когда было темно, это было просто море огней уходящих куда-то за горизонт. На крыше гостиницы из-за окружавших её фонарей всё было очень хорошо видно и мы, подойдя к краю, разглядывали людей идущих по тротуару и нашу машину, ожидающую нас на стоянке. Все деревья, люди и машины с этой высоты казались нам такими маленькими, совсем игрушечными, напоминающие детскую игру.

За несколько минут до начала салюта к нам на крышу откуда-то снизу поднимался л-нт Прохоров, и все мы привычно занимали свои места. Весёлое настроение шутки и разговоры прекращались, все затихали в ожидании команды на начало залпов. В наступившей тишине только был слышен голос солдата-радиста громко отсчитывающего время: «Десятиминутная готовность! Пятиминутная готовность! Зарядить установки! Приготовится! Три! Две! Одна!» В эту минуту у всех наступало какое-то внутреннее напряжение, все застывали в нетерпении и ожидании такой долгожданной  команды «Залп!» Как только она звучала, сразу после этого л-нт Прохоров нажимал кнопку электрического спуска установки и наступившую вокруг нас тишину с резким грохотом разрывал звук сработавших одновременно 24 вышибных зарядов и удаляющийся вверх знакомый шум взлетающих салютов, ещё не видимых в темноте говорил, что всё нормально. Все замирали в ожидании яркой вспышки салюта, которая внезапно возникала над нами, мгновенно разрезая темноту ночи и освещая всё неестественно цветным и переливающимся светом.
 
Это для нас была команда на начало перезаряжания установки. Старший из нас, который был ближе всех к установке (здесь надо пояснить, что мы все были от неё на расстоянии 4-5 метров, кроме него – по инструкции), чтобы в случае отказа электрики сделать спуск вручную, отсоединял крепления кассеты и снимал её с установки. В это время к нему быстро подбегали двое курсантов: один – чтобы забрать отстрелянную с гильзами, второй – уже с новой, заряженной. Старший совсем не глядя куда и даже не поворачивая головы, как хороший хирург во время операции, тут же передавал кассету, точнее её просто ловким движением вырывали у него из рук в нужной точке, а ему в руки вставляли новую, причём таким образом, что ему оставалось только установить её на место закрепить защёлками и взвести спусковой механизм. После этого он громко докладывал «Второй готов!»

Ведь время, через которое происходили залпы салютов, всегда было ровно – 30 секунд! Вся смена кассет при отлаженной и чёткой работе занимала буквально несколько секунд. Поэтому мы должны были за это короткое время успевать делать всё быстро, без какой-то суеты и всегда успевать. Обычно во всех салютах было двадцать залпов и по времени они занимали десять минут. Правда один раз мы попали на 60-летний юбилей Казахской ССР, так тогда «щедрое руководство» Казахстана ознаменовало это 60 залпами салюта, который длился аж целых тридцать минут! Вот это была работа! И тогда всех нас взволновал один вопрос: «Интересно, а сколько будет залпов на 100-летний юбилей?» Но, слава богу, история нашего государства сама ответила на этот вопрос.

После первого залпа и перезарядки наступала обычная для нас работа. Но  при этом нас всех охватывал какой-то необъяснимый азарт нашего дела. В полной тишине, без всяких подсказок каждый из нас делал своё дело: л-нт Прохоров вновь застывал в ожидании команды солдата-радиста, который за десять секунд до следующего залпа предупреждал: «Приготовиться!». «Стартовики» становились вновь в готовности подбежать к старшему, чтобы поменять кассеты. Старший, который один был возле установки, отклонялся от неё, отвернув лицо и закрыв уши руками в ожидании залпа. В этой установившейся тишине слышался только знакомый звонкий шум выпадающих пустых гильз из кассеты и звон железных цинков, из которых быстро и сноровисто брали новые патроны разного цвета, заряжая следующую кассету. Во время нашей работы мы краем своих глаз успевали увидеть другие фонтаны салютов над городом и понимали, что сейчас не только мы одни заняты этим делом. Где-то там так же, как мы сейчас суетятся такие же курсанты нашей роты. Но долго смотреть на них и всё разглядывать, у нас не было времени, а всё-таки было приятно, что мы так же как все делаем одно большое дело!

Вот здесь начинаешь понимать смысл и глубину такого простого слова – «слаженность», что же это слово означает? А так же, что означает выражение «слаженный экипаж», «слаженный расчёт»? Трудно сразу объяснить и найти характерные примеры из жизни. А вот здесь начинаешь постигать его глубинный смысл. Слаженность – это когда каждый одновременно и согласованно знает и делает свою, совсем отличную от всех работу, но успех всего общего дела зависит именно от того, как каждый выполнит свой участок работы. Так было и здесь – все курсанты вовремя делали то, что нужно, а всё вместе взятое, как бы итог и венец всей нашей работы – салют для жителей города Алма-Аты! Так же красиво и дружно работали солдаты орудийных расчётов при стрельбе, которых я видел в своём детстве, когда ездил с отцом в полевой лагерь. Это было тоже завораживающее и поразившее меня зрелище, когда я увидел как  солдаты, сновавшие в грохоте орудий и пыли делали свою работу. А ведь многие люди живут на свете и не знают, просто не задумываются над такими вопросами: «Кто это делает? И как делают салют? И откуда вообще он берётся?» – принимая это просто по факту как красивое зрелище.
 
После этого начиналась дружная обратная работа: солдат-водитель, после того как затихали выстрелы сразу подгонял машину к подъезду, и откидывал задний борт. Мы, разобрав пусковую установку и сложив все гильзы в цинки, хватали своё имущество и начинали всё носить вниз. Эта работа, хотя здесь мы уже не спешили, но работали дружно, тоже занимала у нас немного времени. Последним, решив все вопросы с администратором гостиницы, выходил л-нт Прохоров. Подходя к закрытому заднему борту автомобиля, он с хорошим настроением в голосе уточнял у нашего старшего готовность к движению, и мы трогались в училище. Всегда в этот момент, когда мы в темноте кузова, закрытым от всех глаз тентом ехали обратно по ночной Алма-Ате, у всех нас наступала какая-то апатия и усталость от хорошо выполненной работы. Машина плавно и спокойно катилась по ровному асфальту города, соблюдая всю череду светофоров, и мы просто ожидали того момента, когда же она подъедет к нашей роте, чтобы занести всё до утра в комнату для хранения оружия. Уже завтра мы всё это хорошо почистим и сдадим обратно на склад до следующего салюта.
 
Кто-то под это мерное раскачивание сразу засыпал, ведь это уже было позднее время. В кузове машины стояла тишина, и каждый из нас оставался наедине со своими мыслями. Как хорошо думалось в это время! Опять вспоминались мелкие училищные проблемы, связанные с учёбой и конечно свой дом и родители. Что они сейчас там вдвоём, без меня делают? Отец, наверное, сидит в кресле напротив телевизора с очередной книгой или газетой на коленях и умудряется одновременно читать и смотреть телевизор, не пропуская всех новостей. А вот что делает мама – не знаю. Она почему-то всегда находила, что-то делать по дому или чем заняться. Редко, только когда всё сделано или интересная передача она лежала перед телевизором на нашем жёстком и скрипучем диване. Эх! Как им там дома хорошо! Но ничего, скоро и я приеду. Каждый из нас всегда точно знал, сколько же дней оставалось до очередного отпуска. И всегда всем, как и мне хотелось совсем малого – вовремя сдать сессию (и даже уже не важно с какими результатами, но конечно хотелось бы получше!) и поехать домой, чтобы встретиться с ними!

Вот в таком ритме и проходили наши праздники, но два раза в своей жизни я попадал давать салют с горы Кок-Тюбе. Это была знаменитая гора в Алма-Ате, которая была ближе всех расположена к городу и поэтому её использовали по своему назначению. Самым главным на ней было – это новая капитальная телевышка, которая строилась именно в то время, когда я учился в училище. Она очень медленно и совсем по чуть-чуть вырастала на наших глазах все годы. Кроме этого очень примечательной была асфальтная дорога на её вершину. Она очень круто вела вверх и была такой узкой и извилистой, что не каждый водитель легковой машины в мокрую или снежную погоду рисковал её штурмовать. А все люди добирались на вершину горы, где ничего особенного не было – всего несколько летних павильончиков-кафе и смотровая площадка для обозрения, по единственной в Казахстане – канатной дороге.
 
Я тоже где-то на втором курсе впервые в своей жизни однажды в увольнении решил для себя, что пора освоить все достопримечательности большого города. Сейчас я уже не вспомню, с каким курсантом, но тоже с иногородним, которому это всё было тоже интересно, мы поехали прямо в центр города. Потратив всего несколько минут, мы обошли знаменитый памятник Абаю на площади перед самым большим дворцом съездов Казахстана, где проходили все торжественные мероприятия. После этого купили билеты в кинотеатр, который был тут же рядом. В нём был знаменитый небольшой стереозал, в котором перед сеансом для просмотра кинофильма выдавали специальные стереоочки. Билеты мы купили с расчётом, чтобы ещё успеть подняться на канатной дороге на гору Кок-Тюбе. Станция, с которой все люди поднимались, была здесь же рядом с кинотеатром. Мы купили билеты и с опаской поднялись наверх, где происходила посадка в вагончики. Зрелище было необычным – вагончики, совсем небольшие, в них сажали, кажется всего по шесть человек, держались только сверху за канат. Нам как-то с трудом верилось, что это надёжная конструкция гарантирует нам безопасную езду. Но остальные люди вокруг нас смело, даже со смехом и улыбками забивались в них. И мы, тоже дождавшись своей очереди с замиранием сердца и ожиданием необычных ощущений, зашли в вагончик.
 
Когда мы тронулись наверх медленными рывками, вагончик начал медленно раскачиваться и при каждом качке или рывке нам казалось, что он сейчас оборвётся, и мы все рухнем с высоты на землю. Хорошо помню тот леденящий и неприятный ужас, медленно заползающий в мою душу откуда-то снизу и тихий страх от своей беспомощности вмешаться в этот процесс. Вагончик шёл вверх на большой высоте по невидимым нам канатам, и нам казалось, что он просто плывёт по воздуху. Под нами проплывали частные дома, и удивительно было смотреть на их крыши сверху. Интересно как здесь живут люди? Наверное, просто привыкают к тому, что у них над головой постоянно и бесшумно двигаются вагончики канатной дороги. Хорошо, что вся дорога наверх была недолгой и мы с огромной массой впечатлений и диким восторгом от этого всего, радостные вышли на верхней станции. Подойдя к смотровой площадке, с которой открывался хороший вид на город мы постояли, разглядывая и выискивая знакомые нам места.

Назад по той же канатной дороге мы уже возвращались более спокойно, но всё равно эти яркие первые впечатления от путешествия по ней надолго остались у меня в памяти. Когда я уже офицером вновь проехал на такой же канатной дороге в Тбилиси то, сравнив их для себя, понял, что Алма-Атинская дорога в десять раз меньше Тбилисской и тогда посмеялся над своими страхами. Посмотрев ещё стереофильм «Таинственный монах» мы в тот раз вернулись с увольнения очень довольные собой и с огромными впечатлениями от всего. Сам кинофильм я уже раньше видел, поэтому его сюжет был мне знаком, а стереоэффект не произвёл на меня какого-то ожидаемого восторга. Но всё равно я был рад, что его посетил и теперь уже могу не мучиться всю жизнь в  сомненьях – что же это такое? Но я отвлёкся от салюта.

Так вот салют с горы Кок-Тюбе производили со специальных установок. Они были совсем не такие как наши переносные. Это были огромные двухосные прицепы, полностью состоящие из вертикальных труб-направляющих большого диаметра высотой больше метра. Их заряжали заранее и уже в таком виде, закрыв всё от посторонних глаз брезентом зацепляли за автомашину УРАЛ и везли в город. Всем этим хозяйством управляли несколько офицеров и прапорщиков со специального выносного пульта. Нас брали только для того, чтобы сделать оцепление вокруг прицепа на расстоянии около двухсот метров, чтобы очень любопытные зеваки не подходили ближе. Перед салютом мы должны были отцепить этот прицеп от машины и вручную перекатить на специальную ровную асфальтную площадку. А в после всего обратно прикатить и прицепить его на буксир машины. Всем вместе дружно нам это было сделать не трудно. Конечно, заряды в этой установке были специальные: гораздо мощнее и больше, поэтому они и поднимались выше и разрывались более красиво.

Хотя мы и стояли вдалеке от него, но уже после первых выстрелов с неба рядом с нами и на нас густым невидимым в темноте снегом начинали падать сгоревшие остатки зарядов. Такая работа в оцеплении для нас была совсем не трудная и за то время, которое мы там находились, а ведь мы приезжали туда заранее, за несколько часов до начала, мы успевали изучить всё на этой горе и насмотреться на Алма-Ату. Впечатлений от такой поездки на салют было намного меньше, всё это больше напоминало какой-то выезд на природу в увольнение. Странно, что за время обучения в училище, по закону парных случаев в моей жизни я был там ровно два раза на салюте, и два раза самостоятельно. Про один раз я уже упоминал, а второй раз на свадьбе у Сашки Миролюбова, рассказ про которую будет позже.


        АЛМА-АТА. ВТОРОЙ КУРС. ОСЕНЬ. НОВЫЕ КАФЕДРЫ.

Со второго курса училища начались уже долгожданные военные предметы, которые были нам интересны. Кафедра БМиА (Боевых машин и автомобилей) можно так выразиться приняла нас с распростёртыми руками. Начались конкретные предметы по изучению и устройству БМП-1. Мы учили всё сразу и по частям: электротехника, устройство двигателя, коробки передач и всех систем в машине. Все занятия на этой кафедре были, не знаю кому, а мне всегда очень интересны и всегда понятны. Особенно в оборудованных классах поражало огромное количество наглядных макетов, узлов, агрегатов и деталей. Во всех классах это можно было трогать, крутить и вертеть сколько душе угодно. В нескольких классах стояли настоящие боевые машины, у которых вся верхняя броня была срезана и заменена на точно такой же выгнутый по такой же форме прозрачный пластик. Сквозь него очень хорошо было видно, что находится  внутри машины, и сразу становилось понятным хитросплетение и расположение всех трубок разных систем машины окрашенных разным цветом.
 
Кто это сделал? Это нам было понятно – такие же, как и мы, курсанты, которые учились раньше нас. Какие они были молодцы, что за такое, кажется, совсем короткое время успели сделать всё это под руководством офицеров кафедры. В коридорах кафедры на стенах были плакаты бронетанковой техники стоящей или бывшей на вооружении вооружённых сил. С огромным интересом мы рассматривали их, сравнивая ТТХ. Вот уже тогда меня из всего разнообразия  плакатов (а это я только сейчас вспомнил!) очень заинтересовали танки. Я ходил по коридору и подолгу с любопытством их разглядывал. Почему-то мне это всё было интересно: вес, толщина брони, калибр пушки, количество человек в экипаже – я хорошо выучил все марки, стоящие на вооружении и даже те, которые уже сняты. Может быть, моя судьба уже тогда попыталась мне сделать подсказку – не знаю? Но прямо надо сказать никакого внутреннего отторжения танки и всё связанное с ними у меня не вызывали.
Самыми интересными на этих предметах были практические занятия. В пристроенном к зданию огромном просторном крытом помещении стояли несколько настоящих БМП-1 и БТР-60 в качестве учебных макетов. Они всегда были идеально вымыты, начищены и к ним была подведена вытяжная вентиляция, поэтому их всегда можно было без проблем заводить.

Нам всегда на таких занятиях было интересно что-то своими руками найти, покрутить, увидеть и узнать где и что находится внутри настоящей машины. Радостно было на этих занятиях ощущать, самому находить и понимать, как работает то, что ты учил и видел в классе на разрезной машине. Огромное количество разнообразных проводов, трубок систем, приборов, узлов и агрегатов в машине постепенно выстраивались в голове в стройную и понятную картину. За все годы обучения в БМП-1, если честно признаться в ней не осталось ни одного винтика или гаечки, которую мы бы не изучили. С какой огромной радостью я это понял, что мне в ней всё понятно, когда попал служить офицером в полк на БМП. Открывая люки или кормовые двери, у меня возникало такое ощущение, как будто я попадал к себе домой и точно знал, что и как в ней устроено и работает, где лежит или находится. Учебного времени на такие занятия в училище не жалели, да и нам самим всегда это было интересно.
 
Единственным противоречием этой кафедры, с которым мне пришлось столкнуться в своей офицерской службе, было то, что нам все преподаватели на занятиях непрерывно поясняли, что именно БМП-1 это основа всех мотострелковых войск, а «живого» БТРа мы в войсках уже не увидим. А если и придётся увидеть – то очень редко. Поэтому на всех занятиях мы «капитально» учили всё на БМП, и только в конце занятия знакомились с устройством БТРа. Как это утверждение в моём случае оказалось неверным! После Кой-Таша с БМП я попал служить в Панфилов именно на БТР-60ПБ, про которые нам утверждали в училище, что мы их не увидим! А потом весь полк перевооружали на новые румынской сборки БТР-70 и пришлось гонять на ЖД станцию Сары-Озека за 200 километров сначала старые, а потом оттуда новые. Да и после этого моя история с БТРами не закончилась. Когда я приехал в Россию и попал во Внутренние войска, то оказалось, что здесь вообще из бронетехники кроме БТР-60ПБ и БРДМа ничего-то и нет! Да и те никто толком не знает. Каменный и пещерный век после АВОКУ! Всё это было в середине 90-х годов и вот на этом «утиле» поехали воевать против боевиков в Чечню зелёные пацаны!
 
Самым нудным и скучным предметом на этой кафедре для нас была электротехника. Все эти синхронные и асинхронные двигатели,  эти соединения треугольником и звёздочкой, проводами по которым бежит ток с ЭДС, которая всегда куда-то действует, наводили на нас смертную тоску. Конечно, мы умом понимали, что это нам вроде бы, как и надо, но это всё было так долго – целый год! Преподавала этот предмет женщина средних лет – Наталья Ивановна Шот. Почему-то все курсанты (и это ещё началось до нас) звали её «элекрощёткой», считая её очень вредной и требовательной. Вроде бы она была не замужем, хотя это меня не очень интересовало тогда, но это вносило какую-то свою непонятную загадочность в её личность.

Но перестаёшь удивляться – как иногда сильно заблуждаются и ошибаются люди! Не знаю почему, но этот предмет у меня никогда не вызывал особых трудностей и у меня с ней сложились свои особые отношения. Так как я всегда по своей привычке на лекциях старался внимательно слушать преподавателя, даже если мне самому это было не интересно, то на хилую четвёрочку (так всегда говорил мой отец) всегда мог ответить даже без подготовки. А началу наших непростых отношений положил один весёлый случай, который произошёл у меня с ней почти под Новый год на втором курсе, как раз за месяц до зимней сессии.
 
Как-то раз меня отпустили в суточное увольнение примерно за неделю до Нового года, так как нашим взводам выпадала высокая честь нести службу с 30 на 31 декабря. С одной стороны это было плохо, но с другой всё же это лучше чем стоять на самый Новый год. Мы сразу договорились с моим другом со второго взвода Сашкой Аксёновым, что соберёмся вечером у него дома и отметим это дело. К нему придёт его девушка, тем более что у него дома не будет мамы, которая толи она работала в ночную смену, толи уезжала куда-то. Поэтому я сначала заехал в гости к нашим знакомым – Каракуловым и дальше мы поехали вместе с Иринкой. Сашка жил в новых микрорайонах города, и дорога туда занимала много времени, запомнился только один ориентир – кинотеатр «Байконур» и от него дальше где-то там во дворах. По пути, когда ещё мы ехали из училища, Сашка поставил мне задачу, проходя мимо гастронома приобрести для этого торжественного дела две бутылки шампанского. Ведь скоро Новый год, а мы будем в наряде, поэтому мы решили сделать перенос – давай встретим его сегодня! Действительно, а какая для военных разница? Тем более шоколада у него дома для праздника было в избытке.
 
Выйдя уже вечером на нужной нам остановке, мы пошли в ближайший гастроном прямиком в нужный отдел. Людей в магазине было совсем немного, редкие посетители стояли перед прилавками разных отделов. У нужного нам отдела очень удачно никого не было и я, подойдя вместе с Иринкой, подал деньги продавщице. Выяснилось, что у неё здесь шампанское закончилось, и она пошла за новым ящиком куда-то к себе в подсобку. Ну а мы остались ждать. Я был в своей очень приметной курсантской форме, и весело болтая с Иринкой краем глаза, вдруг заметил идущую прямо на нас нашу преподавательницу электротехники из училища. Конечно, не заметить меня в курсантской форме, да ещё с курсовкой второго курса в пустом магазине ей было просто невозможно. Я тоже сделал удивлённо-радостное лицо, говоря ей скороговоркой: «Здравствуйте! Какая неожиданная встреча! Вот не ожидал Вас здесь увидеть!» – втайне надеясь на то, что она поздоровается с нами и пойдёт дальше. Но нет! Она остановилась возле нас, весело и радостно называя меня по фамилии, затеяла разговор, попросила познакомить меня с Иринкой, и заинтересовалась, что же мы делаем здесь, на другом конце города и так далеко от училища? Пришлось мне на это я отвечать, что мы просто гуляем по улице. В ходе нашего разговора выяснилось, что и она живёт в этом районе.

В этот момент продавщица закончив все свои дела, и громко окликнув меня, протянула через прилавок наши две бутылки шампанского. У нашей преподавательницы сразу округлились глаза, и она удивлённо оглядывая небольшого роста мою подругу, укоризненно покачивая головой, произнесла: «Не слишком многовато ли Вам на двоих для прогулки?» Мне в тот момент  ничего другого просто не пришло на ум, поэтому пришлось ответить: «Да нет! Нормально! Это наша обычная норма!» Ну, в самом деле «не сдавать» же ей ещё и Сашку Аксёнова, раз я сам попался, так самому и надо выкручиваться. Взяв бутылки в руки, ведь их нам некуда было их девать, мы весело попрощались с ней, не забыв, поздравить её напоследок с Новым годом. Кроме Сашки и наших девчонок никто из курсантов об этом случае не узнал, так как мы вместе с ним весело смеясь, когда открывали эти бутылки, решили никому не рассказывать. Так это и осталось нашей тайной. Видимо и она не стала посвящать в эти подробности нашего командира взвода.

Но после этого курьёзного случая с моей покупкой шампанского в магазине под Новый год у неё на глазах она всегда, когда меня видела как-то загадочно улыбалась. Эта улыбка у неё появлялась каждый раз, когда мы здоровались или встречались  на  уроках и даже уже намного позже на старших курсах, хотя мы между собой на эту тему больше не разговаривали. Не знаю, пока я изучал её предмет, я абсолютно не ощущал какой-то её вредности и не имел с электротехникой каких-то особых проблем. Все зачёты по её предмету я сдал хорошо. И осталось у меня в душе только это непонятное для меня противоречие и загадка – почему же её все курсанты училища считают «вредной тёткой»?

Вторым, не менее интересным предметом был технология металлов. Этот невоенный предмет тоже вела серьёзная женщина. Не знаю, но мне на её уроках как-то было интересно узнавать про железо и чугун, их производство, свойства и применение. Особенностью всех лекций в военном училище это была связь и  применение всего в военной сфере. Мне было интересно узнавать про производство совершенно разной брони  для танков, БМП и БТРов. Оказывается броня броне рознь! Все такие названия как пирит, ледебурит, чугун, углеродистая сталь, нержавеющая сталь прочно засели в моей голове ещё с тех времён. Особенно близко по духу было мне производство цветных металлов, о которых я знал ещё по Усть-Каменогорску, где были титаномагниевой комбинат и свинцово-цинковых заводах там же и в Чимкенте.

 На этом же предмете были и интересные ознакомительные практические занятия, которые проводили с нами мужчины-мастера в специальных мастерских на первом этаже. Интересно было  самому попробовать всеми видам сварки сделать красивый сварочный шов на металле. Да просто впервые в своей жизни подержать электрод и газовую горелку, чтобы просто понять этот процесс. Вот только там я впервые увидел точечную и аргонную сварку для цветных металлов. Все эти способы соединения металлов и правила заделки пробоин и трещин в броне, после попадания снарядов казались нам совсем далёкими и не очень ненужными понятиями.
 
Всем нам тогда хотелось поскорей покончить с этими лекциями и дорваться до «живых солдат» и начать командовать, а уж там мы вам всем покажем… Что, чего и кому покажем – чёткой мысли у нас всех ещё пока не было, но они уносили нас в своих мечтах куда-то далеко-далеко. Но как удивительна наша жизнь! Если бы кто-то мог мне тогда сказать, что очень большой кусок своей офицерской службы мне придётся прокомандовать ремонтной ротой, которая в полку конкретно занимается и связана именно вот с этими задачами – я бы не поверил. Да и после увольнения со службы, работая в машиностроительном техникуме мне как подарком судьбы достались именно эти предметы, которые изучались на тех профессиях, где я был заведующим отделением. Пришлось мне многие свои знания «освежать» в памяти, так как, изучая это в военном училище, мы и учили всё немного не так, да и считали этот предмет несерьёзным и не очень нужным в нашей военной карьере.

Очень запоминающимся на этой кафедре был предмет – гидравлика. Преподавал её молодой мужчина и как-то совсем невнятно и непонятно читал нам свои лекции. Толи предмет действительно был сложным, толи просто нам он был не интересен, но ничего понять из его лекций было невозможно. Все эти жидкости разной плотности, которые куда-то текут по трубам с разными диаметрами с причудливыми изгибами и взаимодействуют между собой по таким огромным и сложным формулам – просто заплетали нам все мозги. Особенностью сдачи зачётов по пройденным темам по его предмету являлась оригинальная контрольная. Она была построена по принципу знаменитой тогда игры в спортлото. На маленьком листочке специальной штамповкой был сделан квадрат 5х5, а на другом выдавался вариант. В нём было пять вопросов по формулам и на каждый вопрос имелось пять вариантов ответов. Необходимо было выбрать нужную формулу, вставить туда цифры из задания и всё решить.

Да так, чтобы ответ обязательно сошёлся с одной цифрой из предложенных ответов. Причём из них было очень сложно, как не ломай голову выбрать правильный ответ – они все казались нам по-своему правильными. Приходилось, как при игре спортлото ставить большинство крестиков просто наудачу. Критерий оценок у него был простой – в зависимости от количества угаданных правильных ответов. Спасала только удача и наше взаимодействие между собой: если занятия на первой паре были у Кольного и Близнюка, то я уже имел два варианта ответов. Так же делал и я – все варианты копировались. А если нам становились известны результаты проверки контрольной хотя бы в одном взводе, то мы уже к вечеру были «вооружены» несколькими верными вариантами. Ну а списать это с заранее заготовленной шпаргалки было дело техники. Радовало только одно, что в конце обучения по этому предмету был просто зачёт без оценки. Поэтому полученный результат игры в три правильных попадания (ответа) у нас расценивался как большая удача и очень хороший – значит, очередная тема закрыта, и можно спокойно жить дальше.
 
На кафедре деталей машин на нас «навалился» сопромат, высшая физика и черчение деталей. Все эти трудные предметы запомнились мне по-своему. Такой предмет как сопромат, которым пугают всех студентов и даже существует такая студенческая пословица «Сдал сопромат – можешь жениться!», действительно оказался очень заумным. Все эти балки, эпюры, разные нагрузки в голове переплетались между собой и как не пытались мы это понять, так и оставались для нас китайской грамотой. Чего нас столько мучили этим в училище, не знаю, наверное, так было нужно по программе для общего развития. Преподавал этот предмет гражданский преподаватель со своей очень оригинальной манерой преподавания.

Такой методики не было в училище ни на одном предмете. На первом же занятии он её чётко озвучивал, но так как он был один на всё училище преподаватель этого предмета, то о его методике нас уже просвещали старшекурсники. Заключалось она в том, что он сразу объявлял правила игры – в каждом взводе я найду «жертву-курсанта», который будет знать сопромат на пять, так как для него по его предмету будет только две оценки: или пять или два! И вы все будете весь год на его примере знать и видеть, как он будет мучиться и как плохо быть «жертвой». Все лекции шли полуротой, то есть по два взвода сразу. Поэтому надо прямо сказать, что никто из нас не хотел становиться этой жертвой. Но всегда найдутся такие «сорви головы» среди курсантов, которые или уснут на уроке или ещё как-то попадали ему на крючок.
 
Свою методику он чётко отрабатывал на них – каждый урок он этих бедолаг спрашивал при опросе или поднимал, требуя что-то дополнить, в общем находил возможность поставить им по двойке. А полученная двойка по любому предмету это куча вытекающих отсюда проблем – нет возможности сходить в увольнение, каждый день поход на кафедру со своей проблемой договориться о пересдаче или пересдавать. Причём пересдача могла быть только на оценку «пять». В общем у них действительно наступала «весёлая жизнь». Да ладно, если бы мы учили только один этот предмет, а ведь ещё приходилось умудряться успевать и по другим предметам. Но радостью и надеждой на избавление для каждого было только то, что в процессе сессии он мог поменять «жертву» на другого более «залётного» человека. Об этом он сразу же на уроке и объявлял. Тот, кого коснулось это чудесное избавление был так рад этому, что это для него воспринималось как награда!

Я как-то избежал этих попаданий и поэтому сдал сопромат на четыре, хотя чего я отвечал и как решал задачи сам не понимаю. Сам экзамен у него был тоже своеобразен. Прямо на экзамене, взяв билет можно было пользоваться для подготовки к ответу толстенным справочником по предмету. По логике преподавателя было так – если курсант хоть чего-то знает то найдёт в этом справочнике нужные для себя подсказки, а если ничего не знаешь, то и справочник не поможет! Для своего ответа я что-то «накопал» в нём, да плюс конспект лекций по всему курсу, который он проверил, помог. Видно всё-таки что-то было в тот момент в моей голове, но у меня сразу, честно говоря, возникло такое ощущение, что буквально на следующий день – из неё всё полностью выветрилось. Действительно – чего мы учили целый год, теперь и сам не знаю?

Не менее запоминающейся на этой кафедре был предмет физика. Её преподавал во всём училище тоже один преподаватель – Фишер. Он был уже человеком в годах и самым удивительным для нас было то, что он приходил на лекции к нам только со своими двумя тоненькими журналами взводов в которых были лишь наши списки. У него никогда не было с собой никаких планов-конспектов, книжек или пособий. Все свои лекции он всегда начинал с очень простого вопроса: «Напомните мне, на чём мы остановились на прошлом занятии?» После этого он начинал читать материал дальше. Видимо он, уже настолько хорошо знал свой предмет, что мог начинать лекцию с любого места безо всякой подготовки. А самым любимым «его коньком» были формулы по предмету. На экзаменах по своему предмету он был очень требовательным и все курсанты и офицеры это знали. Все взвода, которые сдавали ему экзамены, с первого захода всегда и это была его обычная «норма» – получали одну треть двоек. Только потом, в результате многих и бесчисленных организованных пересдач получали положительные оценки.

Но мы (несколько человек) у себя во взводе в зимнюю сессию придумали «противоядие» от него! Уже не помню, кто из нас первый придумал, разработал и предложил этот несложный вариант. Он как всё гениальное был очень прост. Мы я, Сашка, Тарас и ещё несколько человек, которые неплохо учились, но и не были ярыми отличниками, объединись в один кружок все вместе, и выписали на бумагу все формулы по пройденной программе. Их оказалось совсем немного – около 60-100 штук! И для того, чтобы их все запомнить организовали очень простую игру «в козла». Смысл игры сводился к тому, что мы несколько минут каждый по раздельности учим, в смысле зубрим все эти формулы. А потом, сойдясь все вместе, соблюдая очерёдность по кругу, каждый называл вслух ту формулу, которую необходимо написать – и все, закрывшись от других ее, пишут, затем открывают свои записи. И тому, у кого была ошибка в записи, ставили одну букву из слова «козёл». И очень стыдно было проигрывать, оказываясь самым тупым, поэтому мы опять расходились на несколько минут интенсивно зубрить, чтобы вновь сойтись и сыграть. Таким образом, к концу дня мы все эти нужные нам формулы знали наизусть.

Когда пришёл день экзамена я решил долго не испытывать судьбу и чтобы не ходить и не мучиться в сомнениях, чего я очень не люблю, решил пойти сдавать самым первым, чем немало удивил всех курсантов взвода. О моей такой хитрой задумке я под большой секрет поделился только со своими ближайшими друзьями Сашкой и Тарасом. На что они сказали мне: «Решай сам! Тут мы тебе ничего подсказать не сможем. Но если уверен в себе – то давай! Интересно поглядеть, что же из этого выйдет!» Так как это была всегда вечная проблема во взводе – кто же пойдёт сдавать первым? Приходилось каждый раз искать «добровольцев» или просто назначать волевым командирским решением. Ну а к Фишеру вообще найти желающих было невозможно! Все надеялись на подсказки, шпаргалки или просто на какое-то чудо! Поэтому конечно все пропустили меня с большой радостью и желанием, при этом поглядев на меня как на добровольного дурака-самоубийцу или японского камикадзе с повязкой смертника на лбу.
 
Но я всё рассчитал точно: уж на тройку я материал программы знаю, формулы по физике у меня вообще как говорится «от зубов отскакивали», а первому сдающему курсанту всегда есть неписанная традиция – на балл выше! Так что я решил – как-нибудь прорвёмся! Тем более к третьей сессии наступало реальное осознание своих способностей и возможностей. Так вот я решил действовать наверняка! Если же я решил удивить Фишера, то надо начинать удивлять его сразу и во всём! Я поймал себя на мысли, что в душе у меня наступило опять то же самое состояние ухарства и бесшабашности, которое было во время последнего вступительного экзамена в абитуре. Когда хотелось побыстрей только одного – хоть какой-то, пусть даже отрицательной, но ясности! Весь взвод собрался в коридоре и фойё кафедры, переживая тяжёлую значимость экзамена и плотно набивая карманы шпорами. Я же для себя ещё раньше решил, что никаких шпаргалок! У меня по моей схеме просто не будет времени копаться с ними. Пусть будет что будет! С трудом подобрали со мной ещё пятерых смелых «добровольцев» в первую шестёрку для захода и мы начали экзамен.
 
Я зашёл первым в пустую аудиторию к Фишеру и очень чётко и спокойно, глядя прямо преподавателю в его чёрные очки, которые он постоянно носил, сухим и казённым голосом безо всякого волнения доложил. Преподаватель безо всяких эмоций сидел за большим столом кафедры, а на нём ровными рядами были разложены все билеты. После принятого у нас чёткого доклада со своей фамилией о прибытии и готовности к сдаче экзамена в ответ я получил обычное в таких случаях предложение взять билет и громко назвать его номер. Переведя взгляд от преподавателя, и лишь мельком взглянув на ровные ряды разложенных билетов, я со спокойным лицом положил руку на билет лежавший ближе всех ко мне и, даже не переворачивая его, громко произнёс: «Товарищ преподаватель!

Разрешите начать ответ без подготовки!» От такой моей наглой фразы Фишер видно было, сразу просто обалдел. Он может быть, в душе из-за большого опыта работы с курсантами был готов к каким-то нашим выкрутасам, но чтоб к вот таким… – видимо нет! Он всегда привык к тому, что все курсанты училища, когда заходят к нему дрожат и трясутся от страха, а тут заходит какой-то совсем неизвестный всезнайка, которого он раньше-то даже и не замечал и вот на тебе, даже не взглянув на билет – без подготовки! Не знаю, может быть, я был первым в его истории преподавания, но лёгкий шок от моих слов, который у него случился, был виден невооружённым глазом.
 
Немного оправившись, после внезапно возникшей минутной паузы и прокашлявшись, он уже подобревшим голосом произнёс: «Ну, хорошо курсант. Возьмите билет, назовите номер и присядьте, пока остальные курсанты зайдут, возьмут билеты и начнём!» Пока несколько минут шла эта суета с билетами, я взглянул в свой билет и с облегчением увидел, что практически по всем вопросам я был хоть немного, но готов и самое главное – знаю очень много подходящих формул по этим темам. С них я и начал свой ответ смело, подойдя к доске и не дожидаясь дополнительных вопросов преподавателя начав их быстро писать, сопровождая всё это ответом по вопросу.

Фишер, во время моего ответа смотрел на меня в лёгком замешательстве не перебивая, а я бодро закончив ответ на первый вопрос с таким же энтузиазмом и хорошим темпом перешёл ко второму. Только уже к третьему вопросу, когда на доске от моих формул практически не осталось свободного места, которых я вывалил на него по максимуму, да так, что даже мне самому понравилось – он меня остановил. Задал ещё два дополнительных вопроса по другим темам, на которые я дал очень обстоятельные вопросы, подкрепив всё без его напоминания формулами, и объявил мне оценку – пять баллов! Быстро записал оценку в зачётку и, расписавшись, отдавая её мне, произнёс: «Свободен курсант!»
 
Всё это произошло так быстро и заняло всего несколько минут, что ещё никто ничего сообразить не успел. Ведь никто не слышал того, что я произнёс Фишеру наедине, когда заходил первым в аудиторию, а пока другие курсанты брали билеты, л-нт Михайлов был занят выяснением ситуации (в смысле наличия шпор) у других. Радостный и довольный в душе собой, хотя моё сердце в ту минуту готово было просто выскочить из груди от радости, я с каменным лицом вышел из аудитории, держа зачётку в руке. Все курсанты взвода сразу кинулись ко мне, просто не веря в такое чудо, что я уже успел всё сдать. Ведь по их меркам сделать это было просто не возможно за столь короткое время, ведь прошло буквально минут 10-15 с того момента, как я зашёл! Все окружили меня только и спрашивая меня наперебой: «Ну, что? Что случилось? Тебя выгнали? Поймали со шпорой? Почему ты вышел?» На что я очень спокойно, открывая зачётку на нужной графе, с удовлетворением произнёс: «Нет. Всё в порядке! Оценка – пять баллов!»
 
Это была моя победа! Триумф! И мой звёздный час! Никогда больше я в своей жизни не получал такой радости и удовлетворения от сдачи экзамена! Мои слова произвели эффект разорвавшейся бомбы – все затихли не веря в такое чудо, только каждый стремился вырвать из рук друг друга мою зачётку, чтобы лично самому своими глазами увидеть и убедиться, что это не шутка! Так моя зачетка, описав большой круг у всех по рукам, вновь вернулась ко мне. Следом вышел л-нт Михайлов, уже знающий ситуацию, так как он был внутри класса и всё видел, когда я отвечал. Даже он всегда редкий на похвалы нам и то не удержался, чтобы не высказать мне своего удивления и восхищения от всего произошедшего словами: «Ну, Азаров ты и даёшь!» Теперь все наперебой стали спрашивать меня – как же это мне удалось? Это всем казалось, было невероятным – сдать физику самому Фишеру и сразу на пять! Я поделился своим секретом – всё дело в формулах!

Только Сашка Миролюбов и Серёга Тарасов, мои друзья хитро улыбнулись, услышав эти мои слова. Кстати они тоже довольно успешно сдали в тот раз экзамен по физике – не зря мы несколько вечеров подряд играли с ними в «козла»! А я честно и сам не знаю, что тут больше всего сыграло свою роль в получение такой высокой оценки: толи такое неожиданное начало, или просто мои средние знания, полученные ещё в школе и на лекциях самого Фишера или действительно знание многих формул. Не знаю! Но суворовская наука побеждать, в которой сказано: «Удивил – победил!» оказалась тогда очень верной. Я же стал думать о том, как мне сдавать экзамен летом? Может быть, вновь провернуть такой же трюк со сдачей как сейчас? Но время само к лету рассудило и расставило всё по-своему.

Не менее интересной была кафедра деталей машин. Это был огромный класс с чертёжными досками. На первом курсе нам уже пришлось в нём изучать начертательную геометрию. Тогда мы чертили совсем простенькие рисунки небольшого формата с разными точками и треугольниками, которые вертелись по всем осям. Теперь же нам приходилось иметь дело с листами большого формата, которые переносились только в тубусах и передавались «по наследству» от своих земляков – курса на курс. Ведь чертить большие листы нужно было только на втором курсе и совсем немного на четвёртом в конце обучения для диплома по эксплуатации. Уже с первых дней обучения я понял, что всё это черчение для меня не вызывает никаких проблем. Почему мне очень легко представить себе в голове все эти разрезы и отверстия на детали и просто  перенести на бумагу.

А при самом черчении почему-то я могу очень легко проводить прямые и параллельные линии на чертежах. Несколько раз, я в душе удивляясь этой обнаруженной у себя способности, проверял сам себя, не веря в это. Проведя несколько линий на листе, я очень дотошно с линейкой до каждого миллиметра вымерял расстояния, пока не убеждался в том, что на них только есть вполне допустимая погрешность в доли миллиметров. Откуда это у меня взялось? И почему я раньше этого за собой не замечал – не знаю. Но я почему-то всегда добрым словом вспоминал своего первого учителя по черчению в Сары-Озекской школе – Жанабиль Ахмедовича. Это значит – не пропали его уроки даром! Позже я расскажу, как мы с Тарасом использовали свой талант по черчению с пользой для себя.

Примерно где-то со второго курса у меня появилась своеобразная манера и свой стиль ведения конспектов. Осознав весь глубинный смысл ведения конспектов ко второму курсу, и понимая, что я их пишу только для себя, чтобы по ним готовиться к зачётам и экзаменам и преподавателей в училище практически не интересует их содержимое.  Во всех своих тетрадях я в начале каждой лекции обязательно ставил дату лекции, а рядом какую-то маленькую пометку в одну или две строчки. Напоминающую мне о каком-то событии, ярко запомнившемся мне в моей училищной жизни или напоминающее о какой-то дате. Примерами таких пометок были: «Осталось столько-то дней до отпуска», «Сегодня заступаю во второй караул», «Первая лекция после отпуска», «Сдал зачёт по полосе препятствий» и конечно же «Столько-то дней до моего дня рождения». Зачем я это делал – я сам до конца не понимаю и не могу этого объяснить. Скорее всего, просто под влиянием своей такой особенной жизни, когда мне всегда приходилось быть в готовности по просьбе Лёхи Долева на ходу сочинять заметки в ротную газету и смотреть на нашу жизнь немного по-своему.
Эти мои училищные конспекты живы и до сих пор, каким-то чудом пережив все мои переезды.

Держа их в руках и перелистывая сейчас, с таким великим трудом сохранившиеся конспекты по тактике и огневой и вновь читая эти пометки в них, я восстанавливаю хронологию тех далёких событий. И в мою голову вкрадывается совсем уж фантастическая мысль – а может быть я тогда, когда их писал, уже думал о том, что они когда-то мне понадобятся для своей книги? Вот это да! Какие глубокие корни и сложные параллели можно провести в моей жизни аж дух захватывает, но не знаю! Скорее всего – нет. Тогда я этими записями просто хотел разнообразить свою жизнь, а она доставляла мне удовольствие. Я как губка жадно впитывал знания, мечтая скорее только о том, чтобы стать сначала старшекурсником, а потом и выпуститься из училища. А вот потом, после выпуска вся моя дальнейшая офицерская жизнь представлялась мне тогда одной сплошной прямой, резко уходящей со старта куда-то вверх и скрывающейся где-то далеко в тумане. Эх, мечты, мечты!

Эти свои тетради с конспектами, которые, оберегая как большую драгоценность, сохранил через все свои годы, я показал своим детям. Удивительно, но пришлось признать этот факт – ни моего старшего, ни младшего сына в них абсолютно ничего не заинтересовало. Они просто и без какого-то особого выражения на лице перелистали их и отложили в сторону. Я-то наивно полагал, что они, глядя на эти с такой любовью написанные их отцом конспекты разными пастами и с выделенными главными мыслями жёлтым карандашом по тактике, огневой и устройству автомобилей чем-то заинтересуются и проникнутся тем же духом. Ведь это же наверняка должно быть интересным, узнать: «Какие предметы? Как учил? И как вообще учился отец в  училище?» Но видимо я не смог заинтересовать их этим и очень сильно сегодня изменилось время, которое сместило все ценности жизни. То, что тогда для меня, двадцатилетнего пацана было интересным в их годы (а это были для нас основные предметы в училище: огневая, тактика и эксплуатация!) – сейчас для них не актуально. Можно только с горечью это признать.
 
В то время моей учёбы всё было совсем не так! Всё – политико-воспитательная работа, печать, искусство, радио, кино и телевидение образовывало и воспитывало в нас высонравственные патриотические чувства. Сейчас можно сколько угодно осуждать политику КПСС в то время, но то, что она прививала молодёжи стремление к образованию, чувство патриотизма, своей необходимости и любовь к своей стране – это точно! Была у людей какая-то цель и вера в светлое будущее, неважно какое, но хорошее – ведь вокруг было полно доказательств. Билеты в общественном транспорте и поездах стоили сущие копейки, цены на продукты спокойно позволяли прожить семье целую неделю на десятку, а оплата коммунальных услуг вообще не шла ни в какое сравнение с сегодняшними. И действительно, люди становились чище нравственно и морально, существовало высокое понятие слов – совесть и долг, заменённого сейчас на простое «выгодно-невыгодно», не было нынешнего обвала преступности и каждый мог, если хотел получить бесплатное образование, вплоть до высшего, в любом институте.
 
Не висели свободно и не продавались в ларьках журналы с силиконовыми полуголыми и тощими поп-дивами однодневками, соревнующихся между собой в том кто же больше чего покажет. И не было в кино и литературе животных страстей, порнографии, секса на уровне собачьих случек, ныне заполонивших весь телеэкран и киоски с дисками. От всей этой победы «демократии» и свободы, о которой так много кричали в 90-х годах, сейчас и думается совсем по-другому по молодёжно-современному: где бы весело и с удовольствием беззаботно прошляться всю ночь – вот это более увлекательно, чем думать об учёбе и забивать себе голову мыслями об этом! Всё больше тянет жить таким стилем жизни по гламурному образцу столичных богатеньких бездельников, так упорно навязываемый современным  телевидением – всю ночь гуляем, пьём, веселимся, а днём отсыпаемся, пока папа с мамой кормят, поят и когда же здесь найти время для учёбы или думать о работе? И по очень хорошему и удобному, оправдывающему всё современному американскому принципу: «Хоть учимся на тройки и всех делов-то в жизни сделали на копейку, зато хочется гулять как отличники-медалисты – побольше, по полной программе на износ и до упаду!»
 

       АЛМА-АТА. ВТОРОЙ КУРС. ОСЕНЬ-ЗИМА. НАРЯД ПО РОТЕ.
                СДАЧА КРОВИ. ПЕРВЫЕ ВЫБОРЫ.

Эта осень второго курса, которая мне почему-то очень ярко запомнилась, была полна ещё многими разными событиями. Так как я уже раньше упоминал о том, что наше училище было самым молодым среди мотострелковых, то оно продолжало строиться. Грандиозной стройкой, которая шла прямо у нас на глазах, было строительство солдатской столовой. Надо пояснить, что у нас в училище в столовой было три огромных зала, в которых сразу ели все курсанты, а солдаты БОУПа питались отдельно в маленьком и тесном павильончике рядом со столовой. Поэтому было принято решение – с тыльной стороны столовой пристроить ещё один (поменьше) зал для солдат. Всеми стройками в училище во время нашей учёбы «заведовал» один незаменимый человек – здоровый и наглый казах прапорщик. Почему-то ему всеми за глаза было прочно присвоено почётное звание – «Заместитель начальника училища по неясным вопросам».

 Тут нечего скрывать того, что он был прекрасный организатор. Солдаты, которые работали с ним на всех объектах, не знали сна и отдыха. И всегда можно было быть уверенным, что если он брался за какое-то дело, то оно будет успешно решено. С утра до вечера он крутился на всех стройках училища решая, если было нужно все вопросы напрямую с начальником училища. Причём он был единственным в училище прапорщиком, который мог остановить курсанта за то, что он не отдал ему воинское приветствие. При этом, разговаривая со всеми всегда официально, мог заставить застегнуть крючок на форме или сделать ещё какое-то замечание. Конечно, со старшекурсниками училища он вёл себя по-другому и они, уже зная его, просто уважительно с ним здоровались по-простому, но первый и второй курс он воспитывал очень строго.
 
С большим удивлением мы на втором курсе узнали и сделали для себя открытие – он, оказывается, работает по своей должности инструктором БМП на кафедре БМиА. Видно так получилось, что у него был период «простоя в работе» и его на несколько дней вернули на своё место работы – на кафедру. И он стал помогать преподавателям проводить практические занятия с нами, с таким же служебным рвением и желанием нас научить всему тому, что знал сам. И оказывается, нам на удивление он и в этом деле крупный специалист. Я лично был свидетелем того, как однажды преподаватель вместе с ним обойдя вокруг учебной БМП, решили её немного передвинуть. Необходимо было совсем чуть-чуть, прямо на месте повернуть её, буквально на расстояние спичечного коробка. Солдатам-механикам БОУПа, которые были закреплены за этими боевыми машинами: натирали их после наших занятий и обслуживали, доверить такое сложное дело было нельзя. Так вот этот прапорщик, внимательно выслушав предложение преподавателя, спокойно ответил, что он сейчас это сделает. И действительно прямо у нас на глазах он залез в люк механика-водителя, завёл БМП и ловко в одно движение повернул её прямо на месте на нужное расстояние.

 Чем вызвал наше немое восхищение и восторг. Вот это да! Мы-то наивные до этого думали, что он просто тупой и ограниченный строитель. А он оказывается спец даже и в таком непростом деле. Конечно после этого случая, который мы видели сами, мы все стали с большим уважением относится к нему. На старших курсах наступило понимание того, что ему доверяют в училище серьёзные дела и он занимается нужным делом умело, совмещая свои организаторские способности и воинское звание прапорщика. И он по праву пользуется уважением среди всех офицеров и курсантов. Ведь действительно – здесь нужна воля и талант и далеко не каждый человек, даже с офицерскими погонами сможет заниматься таким сложным процессом.

Так вот возвращаясь к истории с постройкой солдатской столовой – она нас коснулась вот таким боком. Не знаю, чья это было идея, я как-то в то время не задавался этим вопросом, но видимо наша рота выиграла тендер и ей «выпала большая честь» заготавливать камни для её фундамента. Этим всем делом вертел и руководил этот прапорщик – «зам. Начальника училища по неясным вопросам». Каждое утро в течении нескольких дней у нас в роте был подъём в пять утра. К этому времени у нас под ротой уже стояла колонна автомобилей из БОУПа и дикий прапорщик был тут как тут. Мы сонные грузились в автомашины и досыпали на ходу в кузове, мчась по ночному городу к горам. Куда мы ездили, я сейчас уже не могу вспомнить, но как только начинало светать мы подъезжали к огромному горному оползню, состоящему из круглых камней разного размера. С нами всегда ездил кто-то из офицеров нашей роты, но он сидел спокойно в кабине автомобиля, а всеми вопросами руководил деловой прапорщик.
 
Но и наша задача была очень простая – на каждый взвод было по одному-два автомобиля ЗИЛ-131, которые необходимо было наполнить булыжниками. Но брать необходимо было не все, а только крупные камни – как показывал прапорщик, не меньше чем с его два кулака! А кулаки у него были ого-го-го! Оказалось это очень просто – одним взводом загрузить машину. Если дружно взяться с желанием это занимает не так уж много времени. Собирая круглые камни  вокруг, и таская их в машину, мы могли весело разговаривать с Сашкой и Тарасом. Такая монотонная и однообразная работа не мешала всем нам общаться. Мы брали даже такие камни, которые могли поднять только вдвоём. Здесь уже подгонять никого не надо было – всем нам было понятно, что конец работы будет только тогда, когда все машины будут заполнены камнями. Сколько нам пришлось перекидать за это время этих камней – точно не знаю. Такая работа по оказанию помощи в строительстве столовой больше всего напоминала мне работу в каменоломнях, хотя я там ни разу не был. Сам же прапорщик не отходил от нас ни на минуту, заряжая бодрой энергией и лихо руководя машинами для замены.

Так и остались у меня в памяти эти незабываемые минуты: раннее утро в горах и беспрерывный характерный звонкий звук от падающих камней в кузов автомобилей. Назад в училище мы уже все возвращались бодрые и проснувшиеся. После быстрого умывания и завтрака шли на занятия. Странным всегда для нас был тот факт, что когда солдаты разгружали наши камни с машин до обеда мы, глядя с интересом на эти кучи, проходя мимо, удивлялись тому, что не такие уж они большие как казались нам ещё утром, когда мы их грузили. Конечно, я сильно сомневаюсь в том, что наши камни кто-то воровал по дороге или они усыхали. Не знаю – может быть это всегда так кажется? Когда сам что-то делаешь, потеешь и надрываешься всегда, кажется, оценивая свой труд, что ты так много сделал! А когда посмотришь на что-то сделанное другим человеком, то вроде бы и ничего особенного! Вот ведь какой жизненный парадокс?

На втором курсе пришло осознание того, что наряд по роте это наша повседневная неизбежность. Меня и всех остальных курсантов перестало страшить само заступление в наряд. Раньше это мне казалось чем-то трудным, созданием каких-то неприятных проблем в жизни и сам день в наряде вычеркнутым из жизни. Но ко второму курсу мы все как-то притёрлись друг к другу, и дежурство по роте вошло в свою привычную колею и каких-то особых проблем не создавало. Конечно, было не очень радостно заступать вне графика, и это было хуже обычной нашей жизни, но и в этом находились приятные моменты. Со второго курса можно было перед нарядом расстелив кровать после обеда поспать – согласно распорядка дня, это был один из пунктов по подготовке к наряду. Обязанности дневального по роте уже все знали наизусть. Подшивание воротничка и чистка сапог не занимало много времени, навести стрелки на брюках х/б железной расчёской перед самым разводом – вообще дело пяти секунд! Время в роте после развода и до отбоя в рабочей суете пролетало очень быстро: приём наряда, ужин в столовой, а там оказание помощи официантке в мытье ложек и столов роты. Многие годы за нашей ротой была закреплена одна хорошая женщина, которая жила рядом с училищем.

Вот ведь какая жизнь – за всё это время никто из нас точно так и не узнал, как же её зовут по имени-отчеству! Нам всем для общения с ней хватало одного – «тёща» или в разговоре просто «наша тёща». Почему это так никто не знал, просто это уже было заведено другими курсантами, которые учились до нас. И она очень спокойно это воспринимала безо всяких обид. Она была, конечно, постарше нас, но не намного и иногда с ней приходила её дочка, школьница средних классов. Когда она работала, то часто отпускала нас, после того как мы соберём ей все ложки роты. И вообще она была очень добра к нам и, зная всех курсантов роты в лицо, часто выручала нас, покупая по пути что-либо в магазине на РВ-90, когда мы просили её и давали деньги. При этом у нас было принято правило – всегда давать ей денег больше и никогда не брать сдачу, хотя она и пыталась об этом говорить. Гораздо хуже было тогда, когда её по каким-то причинам не было. Тогда приходилось всё это делать самому – протирать столы, мыть и раскладывать по столам ложки и носить тарелки из посудомойки.
 
Затем небольшая суета в роте перед отбоем и долгожданная ночь! Почему-то в наряде по роте это были для меня самые спокойные и счастливые минуты. В роте наступала тишина, в расположении выключен верхний свет и освещено только деревянное фойё перед дневальным. В учебных классах обычно на пару часов задерживаются курсанты любители поучиться или те, кто по суровой необходимости нашего времени изучает работы В.И. Ленина – строчит конспекты первоисточников. Иногда мимо не спеша, проходят поздние курсанты в умывальник или туалет, с которыми можно коротая время переброситься парой фраз. Но уже к двенадцати часам в роте практически укладываются все. И ты остаёшься один с дежурным по роте в полной тишине. Мы всегда делили ночь со вторым дневальным пополам, и получалось на каждого по четыре часа. Теперь вся ночь принадлежала нам, и можно было на выбор: поставить стол и сидя возле телефона что-то писать, обложившись учебниками или конспекты, или письмо домой или просто сидеть ничего не делая, но с «рабочим видом». Можно было взять все свежие газеты приходящие в роту лежащие на окне и прочитать их, что называется от корки до корки, особо даже не вникая в смысл читаемых статей. А если этого было мало, то можно ещё взять из ленинской комнаты все подшивки газет за месяц и читать их.

Можно вынести стул в каменное фойе, в котором выключен свет и сесть, упёршись спиной в стену облокотится на перила лестницы. В нём стоит приятный полумрак, и оно слабо освещается светом через внутреннее окно из деревянного фойе. Сидя на стуле сверху хорошо видна входная дверь с улицы в казарму на первом этаже. Эти двери большие и массивные одна половинка всегда зафиксирована, а на второй стоят очень жёсткие пружины, которые сильно гремят, когда её кто-то открывает. Это позволяет нам в ночной тишине, даже если сидишь немного «задумавшись» услышать и сразу увидеть того, кто вошёл в казарму. Дежурный по училищу очень редко проходил ночью по казармам и поэтому большинство ночей проходили спокойно. В это время можно было спокойно сидеть, размышлять и думать о чём-то своём, поглядывая на часы. Первым делом как всегда по привычке можно было высчитать в голове количество дней до очередного отпуска, переводя их в недели и месяцы. Затем просто мечтать и следить за минутной стрелкой на своих часах, высчитывая в голове: «Сколько же ещё времени остаётся до смены?»
 
У меня ещё с детства, сколько я себя помню, всегда были часы. Не помню точно с какого класса, но то, что мы все парни с городка в пятом классе, когда пошли в поселковую СШ№270, их имели – это обязательно. Это было нашим отличием от местных чабанов-казахов и ещё одним предметом, который в нас их раздражал. Тогда не было как сейчас наводнивших все ларьки дешёвых китайских подделок и соответственно иностранных «крутых» марок. Все носили простые механические часы производства СССР, которые стоили в пределах 25-35 рублей. Это были хорошие и серьёзные деньги по тем временам, поэтому всегда и относились к ним очень бережно. Все часы ко мне переходили от отца потому, что в то время это был один из видов поощрения офицеров – награждение ценным подарком. Их за время службы у отца накопилось немало. А я всё училище проходил с очень надёжными и очень плоскими часами марки «Луч», которые я очень берёг и снял только тогда появилась возможность носить более солидные часы. Просто прошло их время, но они шли очень надёжно, и никогда у меня не было с ними проблем. Только где-то на третьем-четвёртом курсе в магазинах появились наши первые электронные часы по совершенно сумасшедшей цене – 60 рублей, вызывая у нас восхищение!

Если не удавалось перебороть чувство, когда очень хотелось спать, можно было сходить в умывальник умыться холодной водой или размяться с «машкой»! «Машка» – это военное изобретение для натирания полов специальной мастикой в казарме. Почему-то в своём детстве, когда я с отцом, да и сам часто бывал в солдатских казармах в Сары-Озеке никогда этого не видел. Или я просто этого не замечал, толи этого и не было в то время, а жизнь после того далеко шагнула вперёд. Не знаю. В итоге я только здесь её увидел и освоил всю нехитрую методику этой работы. Она представляла собой небольшой деревянный ящик, наполненный камнями и снизу оббитый шинельным сукном с длинной ручкой, за которую её было удобно двигать туда-сюда. Бочка с этой мастикой так резко и своеобразно пахнущей какой-то химией всегда стояла у нас в комнате для чистки обуви. Небольшое количество этой мастики, нанесённое на пол в деревянном фойе и растёртое «машкой» давало блеск и зеркальный эффект. Вот так в тишине роты шло время только изредка нарушаемое кем-то проходящим мимо.
 
Когда же приходилось стоять вторую половину ночи, то приходилось дожидаться подъёма, после которого в роте «закипала» жизнь. К нашему подъёму иногда приезжали какие-либо офицеры роты. У нашего ротного все годы обучения был крутой ярко-синий «Москвич-412», который перепутать с кем-то другим было невозможно. У л-та Прохорова одно время был «Запорожец» в который он с трудом залазил из-за своего роста, а до этого по хорошей погоде он приезжал на спортивном велосипеде. Часто офицеры оставляли в канцелярии свою форму: кителя, плащи и шинели. И всегда самым весёлым розыгрышем и самой любимой у нас была шутка с переодеванием. Особо в этом отличался наш Литвин – одев на себя плащ или шинель с офицерскими погонами, сверху на голову фуражку и напустив на себя грозный вид, он любил пройти по казарме и необычным басом «наехать» на кого-нибудь. Первая реакция у всех была, конечно, разная до того момента пока его не узнавали. Или поймать на нижнем этаже какого-нибудь курсанта помоложе и заняться его воспитанием. Нам, глядя со стороны на этот бесплатный цирк можно было умереть со смеху.

Дальше шла утренняя суета до девяти часов утра, опять возня с ложками в столовой после завтрака, а после этого до обеда в роте стояла полная тишина, нарушаемая только телефонными звонками или хождением офицеров роты. Чем занимались до обеда наши офицеры в роте – не знаю! Но служба командирами взводов у них была не очень трудная, это мне стало понятно, после того как я сам попал в войска и начал анализировать. Никаких ночных занятий или сложных учений с погрузкой техники и многокилометровых маршей. Разве что только редкие занятия по уставам, строевой и тактике, да караул вместе с взводом вносил элемент какой-то неожиданности. А так по большому счёту – только ответственным на подъём или на отбой. Это время до обеда пролетало незаметно и если был свободным, то можно было спокойно сидя в классе подремать.

Затем в роту собирались все взвода, и жизнь к смене наряда уже шла веселей, начиналась чистка оружия и самоподготовка. Конечно, после отбоя и перед сменой наряда приходилось наводить порядок в роте и выносить огромную фанерную урну с мусором. Но всё это было уже в нормальном рабочем порядке не то, что на первом курсе, когда приходилось непрерывно натирать медные краники в умывальнике до блеска, оттирать до белизны известные места в туалете и весь кафель. Таким размеренным образом и протекал обычный наряд по роте, и хорошо было, когда в него вторым дневальным попадал нормальный курсант и дежурный по роте вроде Эдика Шварца, Вовки Кольного, Сашки Ельменова или Вовки Мукомелова. Иногда и мы сами с Сашкой или Тарасом добровольно изъявляли желание сходить вместе, когда выпадала очередь – тогда и жизнь в наряде всегда казалась легче. Это было совсем другое дело, когда друг рядом.

Ещё одним удивительным для меня событием в эту осень стало – забор крови для больниц города. Каким там образом это было организовано, я не знаю, но примерно один раз в полгода это событие проходило у нас в училище. На первом курсе нас почему-то к этому не привлекали, видимо из-за нашей молодости, а начиная со второго курса это было постоянно. В один из дней до обеда приезжало несколько медицинских автомобилей с большим количеством медперсонала. Всегда это было организовано в нашей первой роте – самой ближней казарме к КПП. Мы заходили повзводно и сразу человек по десять в классах усаживали за столы, застеленные белыми простынями, на которых стояли разные стеклянные пузырьки трубки и иглы. Всегда перед этим мероприятием какой-то мужчина в белом халате спрашивал, кто из нас болел желтухой или не может переносить, чтобы сразу об этом ему сказали. Но отказываться у нас было не принято (ведь мы все были комсомольцами!) и поэтому все дружно говорили, что мы все готовы. Так первый раз поступил и я. До военного училища мне никогда в жизни не приходилось сдавать кровь из вены. Почему – не знаю? Может быть это из-за того, что я никогда в своём детстве не лежал в больнице? Мы видели как наши курсанты, которые заходили туда первыми, уже выходили радостные, прижимая белую ватку на локте.
 
В общем на втором курсе осенью впервые смело, как и все остальные курсанты нашего взвода, я шагнул в класс. Там внутри были одни женщины, и одна из них пригласила меня пройти на свободное место. За остальными сидели наши притихшие курсанты, и у каждого из них прямо из вены на локте по пластиковой трубке медленно двигалась и капала в бутылочки кровь. В воздухе класса стоял какой-то специфический медицинский запах, какой бывает в больницах. Когда я обвёл взглядом вокруг себя, мне почему-то стало как-то не по себе: этот запах, кровь капающая в бутылочки и небольшой внутренний страх – всё смешалось вместе. Я почему-то хорошо запомнил тот момент, когда мне воткнули иглу в руку и по моей трубочке пульсируя, пошла кровь. А дальше – всё! Полный провал! Очнулся я только на кровати от резкого запаха нашатыря на ватке, которую крутили у меня под носом. Обведя непонимающим взглядом всех курсантов, которые были возле меня, я спросил их: «Что случилось и в чём дело?» Оказывается, почти сразу я побледнел и потерял сознание. Меня тут же отсоединили и вывели под руки из класса и положили на кровать. Врач, успокаивая меня, сказал, что такое часто бывает, и в следующий раз у меня всё получится. Только посоветовал – не смотреть на всё вокруг, а сразу закрыть глаза или отвернуться.
 
Так я и поступил в следующий раз, когда они вновь приехали примерно через полгода. Все эти полгода я учился и мучился с каким-то необычным двойственным в глубине душе чувством, терзаясь в сомнениях. Что же это за ерунда такая? Ведь мои ближайшие друзья Сашка с Тарасом очень спокойно это перенесли, а я? Не может такого быть, чтобы у меня тоже не получилось. С одной стороны мне хотелось, чтобы они вновь приехали быстрее, и покончить с этой проблемой. А с другой стороны вертелась такая хитренькая мысль – вдруг они больше вообще к нам в училище не приедут? Тогда бы мне пришлось жить дальше с этим неясным для меня вопросом, чего я очень не люблю. И как я в душе этому очень обрадовался, когда вновь их увидел. Всё! Вот сейчас я уже точно решу для себя этот вопрос, теперь и у меня должно всё получиться хорошо, ведь я столько ждал этой минуты и внутренне готовился! С такими мыслями я вновь, чтобы не мучиться в сомнениях стал среди первых, правда перед этим предупредил своих друзей Сашку и Тараса, чтобы они были готовы в случае чего.

Но доктор был молодец и всё правильно мне подсказал. Я, вновь зайдя в класс, где собирали кровь, выбрал самый дальний стол в углу класса, из-за которого если отвернуться кроме стен ничего было не видно, и смело сел на стул. Только в этот раз я уже сразу предупредил женщину, которая возилась с иглой возле меня, что я смотреть на это не буду, но и она должна быть готова. В этот раз у меня всё прошло нормально, просто видимо в тот раз я был не готов морально к этому. После этого я ещё несколько раз сдавал кровь, применяя способ подсказанный доктором и до сих пор, когда мне приходится делать анализ крови из вены, я стараюсь не смотреть и отворачиваюсь в сторону.

Не обошли нас стороной в эту осень и овощи. Нам были видны огромные кучи картошки привозимой в наше училище возле продсклада – пусть на них уже мучаются первокурсники! Мы уже с радостью и нескрываемой гордостью за себя проходили мимо них строем, только вспоминая наше кошмарные ночи. Это уже для нас пройденный этап! Мы стали старше на один год, и это уже было не мало по училищным меркам. Но в один из поздних осенних дней, когда мы были дежурным взводом, нас отправили работать в город. Город – это звучало громко, в самом деле нас отправили на Алма-Атинскую базу военторга. Живя в военных городках, я много раз слышал это слово и конечно очень смутно представлял себе, где она находится. Я вспомнил как мой отец, когда ещё раньше говорил мне про то, где находится АВОКУ в Алма-Ате, что оно находится рядом с базой военторга.

Ещё вспомнил, что Максим Борисович в своё время из Сары-Озека ездил за своим «Москвичом» куда-то в Алма-Ату получать его на базе военторга. Оказывается, она расположена немного дальше нас, вдоль бетонного забора РВ-90 в тупике, куда идёт хорошая асфальтная дорога. Наш взвод привезли туда автобусом от первого КПП, практически только объехав училище. На базе военторга нас подвезли через проходную прямо к огромному овощному складу. Оглядевшись по сторонам, я увидел огромное количество больших складов на территории, ЖД рельсы с вагонами и закрытые сеткой автомобили и мотоциклы. Внутри её между машинами бегала собака, которая, увидев нас, начала злобно лаять. Так вот что значит, представляет собой до этого момента неведомая для меня какая-то алма-атинская база военторга, про которую я столько слышал! Теперь я буду знать! Но тогда я ещё не знал о том – сколько ещё раз меня занесёт сюда моя судьба!
 
Женщина, которая встретила нас в хранилище, кратко объяснила нам нашу задачу. Она была не трудная – брать овощи из огромных куч картошки и морковки и насыпать их в сетки, отбрасывая в сторону при этом плохие и негодные. Хорошо, что не надо было ничего носить: всё производство здесь было организовано на одном месте. Просто готовые сетки складывали тут же в аккуратные штабеля. Такая работа на базе мне хорошо запомнилась, потому что мы тут же разбились на группы по три человека – так было удобно: один держит сетку, а двое насыпают и принялись за работу. Конечно же, я был вместе Сашкой и Тарасом. Такая нетрудная работа руками позволяла нам вести разговоры между собой и весело смеяться над шутками, которые были только нам понятны и лились беспрерывно. Дружно работая всем вместе было видно, как уменьшаются казавшиеся нам сначала огромными кучи овощей. Конечно, каждый из нас при такой работе в охотку наелся морковки, которую мы ловко и сноровисто очищали своими бляхами.

 Здесь надо пояснить, что практически у каждого из нас для удобства они были уже особым хитрым способом сточены изнутри. Это повышало её «ценность» в практическом использовании: такой бляхой уже при определённом навыке можно было открывать консервные банки, пробки с лимонадных бутылок или вот так – как ножом чистить морковку! Таким образом, примерно часа через четыре после начала работ мы всё закончили. Назад в училище мы решили пройти по улице пешком, ведь это было совсем недалеко. Тем более со второго КПП было удобнее сразу идти в столовую. Хорошо еще, что с нами не было нашего командира взвода л-та Михайлова. Мы впервые сами хорошо и быстро справились с поставленной задачей. И это вселяло во всех нас радость и уверенность в себя. Это был совсем не тот факт, что наши сержанты хорошо командовали, а то, что мы уже все вместе такие разные и без офицера сами какая-то отдельная организация единомышленников способная на большие и самостоятельные дела.

В эту зиму на меня огромное впечатление произвели первые в моей жизни выборы, которые были организованы у нас в училище. Летом мне исполнилось восемнадцать лет, и я наконец-то достиг того возраста, с которого уже можно голосовать. Перед этим событием я вспоминал, с каким восторгом я в своём детстве ходил вместе с родителями в Сары-Озеке голосовать в клуб танкового полка. И как быстрее мечтал о том времени, когда и я уже как все взрослые люди буду тоже равноправно участвовать в этом деле. Удивительно, но в моей голове это воспринималось как большой праздник: громкая и патриотичная музыка, застеленные красным кумачом столы и кабинки, радость, тишина и спокойствие при опускании бюллетеней. Когда мы приходили в клуб, то там уже никаких солдат и в помине не было. Везде нам встречались только радостные офицеры и их жёны. Почему-то я наивно по своей молодости думал, что и здесь будет всё также.

Но как я был всем очень удивлён! Перед этим событием с нами проводил политическую информацию наш первый замполит батальона. На третьем курсе его заменили на другого к великой нашей радости. Он очень долго и нудно втолковывал нам о политическом устройстве нашей страны – СССР. О работе депутатов и их большой полезности для страны и всё больше налегал на то, что наша власть – власть рабочих и крестьян, да совсем небольшой прослойки интеллигенции. Конечно, мы все молча слушали его, но из его лекции мне (и многим) всё-таки было непонятно – как какая-то птичница-казашка без образования из глухого и заброшенного кишлака, за которую нам предстояло голосовать может участвовать в управлении нашим государством? С таким же успехом можно было выбрать из нас какого-нибудь достойного курсанта, или офицера с нашего училища, это было бы как-то нам понятно и объяснимо.

 А так? В общем из его хитромудрой лекции у нас вопросов в голове возникло ещё больше чем до неё. Так для нас и осталось непонятным, что же нам делать в день выборов? Одно в то время радовало, что все депутаты были или комсомольцами, или беспартийными и членами КПСС. Партия у нас была одна на всех, и о том, что могут существовать ещё какие-то другие – просто невозможно было себе представить. А наша партия «всегда всё делала только правильно» и все её решения с большой радостью и воодушевлением принимались народом. Правда и у неё бывали мелкие и незначительные недочёты, но о них старались не говорить, а если и печатали, то мелким шрифтом в конце страницы в середине газеты. Которые никто по большому счёту никогда и не читал.
 
Но, вечером построив всех нас в казарме накануне выборов наш «любимый» ротный очень кратко и доходчиво в своей своеобразной манере уточнил нам наши действия. Он начал с самого утра. Оказывается, с утра в нашей стране будет полная демократия и у нас в казарме тоже, но по-военному! Команды «Подъём!» и зарядки в роте не будет и каждому курсанту можно будет вставать, во сколько ему захочется! Мы все в душе после этих слов сразу обрадовались – хоть поспим подольше! Но наш избирательный участок в спортзале училища откроется ровно в 6.00 и поэтому все курсанты к этому времени уже там должны быть. А самые сознательные – ещё раньше! При этом он добавил металла в голос и грозно обвёл всех нас глазами. И каждому из нас стало понятно, что от возникшей в начале разговора такой глупой и дурной мысли поваляться в кровати подольше – нам придётся отказаться! Он напомнил нам, что он уже утром будет в казарме и очень демократично, никому не делая замечаний, будет всё фиксировать. И тут до всех сразу дошло, что от нарядов тем, кто рискнёт вовсю воспользоваться демократией, не отвертеться.
 
Напоследок он ещё со свойственным ему юмором добавил, что завтра утром можно будет и к нему подойти по-простому, похлопать по плечу и сказать: «Ну что Витя! Пойдем, проголосуем!» – и он будет даже очень этому рад, ведь наша демократия это позволяет! Конечно, мы все от этой идеи и такого заманчивого предложения благоразумно отказались. Неизвестно ещё чем она может для тебя лично окончиться. Продолжая свой инструктаж, он чётко напомнил нам – как только мы опустим бюллетень в урну – всё! Демократия закончилась! После этого наступают обычные будни. Поэтому, подводя итог своей беседы, он ещё раз пояснил, что для нас демократия завтра будет ровно от момента открытия дверей спортзала и до момента опускания бюллетеня – итого не более пяти минут!

 И предупредил всех, уже сделав совсем серьёзное лицо о том, что он лично узнает, кто из курсантов последние проголосуют в нашей роте, и они гарантировано сразу заступят в наряд.
 
После такой краткой «ласковой», доходчивой и поучительной лекции о выборах и демократии в армии нам сразу всё стало понятно – все эти выборы обычная профанация, извращение понятий и разговоров  о демократии. Двойная мораль того времени, когда все начальники громко и красиво говорят одно, а все знают, что всё будет совсем по-другому – нам уже была понятна! Засыпая вечером перед сном, я вновь мысленно вернулся к выборам, как же всё будет завтра утром организованно? Ведь пойдут голосовать все люди нашей страны, и мои родители обязательно тоже – ведь они оба члены КПСС и поэтому обязаны быть в первых рядах. Было ожидание чего-то необычного, радостного и такого же праздничного как в моём детстве. Я был счастлив от того что, наконец, мой возраст открывает мне дорогу во взрослый мир и отмахнуться от этого факта уже не возможно. Что же будет утром? С такими мыслями я счастливый уснул.
 
Утром нас разбудил громкий ритмичный стук барабана. Сквозь сон я сразу и не понял, толи я вновь вернулся в школьные годы или произошло что-то необычное. Почему так громко стучит барабан? Что случилось? Только потом пришло ко мне понимание – вот она армейская демократия в действии. После нескольких минут этого грохота, на полную громкость включили пластинку с эстрадными песнями. Наш командир роты уже шагал по проходу в казарме, сурово вращая своими чёрными усами и внимательно вглядываясь в тех, кто ещё не поднялся. Я сел на кровати и чувствуя, что не выспался, глянул на свои часы – было пять часов утра, целый час до выборов! За окном стояла полнейшая темнота, и хотелось снова прилечь, но, видя командира роты, барражирующего  по казарме, туда-сюда не хотелось обрекать себя на наряд. Делать нечего – пришлось вставать и идти умываться. Даже делая все, не очень спеша, мы вместе с Сашкой и Тарасом вышли из казармы, и пошли к спортзалу задолго до шести утра. Училище уже не спало, во всех ротах горел свет, а по ночной дороге освещаемой фонарями, ведущей к выборам без строя группками и подвое шли курсанты.

Подойдя, ближе мы увидели у входа уже бушующее море из курсантов разных курсов. Двери спортзала были закрыты и старшекурсники, дёргая и колотя в них руками и ногами их, орали в ночи: «Открывай! Уже пора!». Всё это напоминало какой-то штурм Зимнего дворца или стихийный митинг в революцию, которые так часто показывают в кино. Все не выспавшиеся собравшиеся курсанты были недовольны тем, что их так рано разбудили и хотели только одного – быстрей с этим покончить и идти в роту. Поэтому шум у дверей стоял невообразимым. Я взглянул на часы – до начала выборов оставалось минут десять-пятнадцать, поэтому мы вместе Сашкой и Тарасом отошли в сторонку и решили переждать всё это, доверяя всё старшекурсникам. К шести часам у дверей собралось всё училище, подтянулись солдаты и офицеры рот. Вот теперь мне стало понятно, почему, когда мы с родителями шли голосовать, не видели на избирательных участках солдат – они все голосовали «очень сознательно», как и мы, в первых рядах в шесть часов.

В это время нетерпеливого ожидания мы все вместе обсуждали один не очень понятный для нас всех вопрос. Ведь нам объясняли, что избирательные участки будут работать целый день – для чего же тогда нужна такая невообразимая спешка? Никуда это голосование не денется, ведь все бюллетени будут храниться в опечатанных ящиках, и считать их начнут только после закрытия? Но никто нам этого объяснить не мог, а мы уже твёрдо зная «гнилые» выходки нашего командира роты хотели, как и все остальные только одного – побыстрей отвязаться от этой почётной обязанности и при этом не быть последними.
 
В результате дружных ударов и давления на дверь спортзала они не выдержали! У них оторвались верхние петли, и они беспомощно распахнулись внутрь. Огромная плотная толпа из спрессованных тел курсантов хлынула внутрь здания. Стрелки на моих часах показывали ещё без пяти шесть, но людей рвущихся на выборы уже было не остановить. Таким образом, у нас в училище получилось так, что люди так активно спешили голосовать, что даже начали на пять минут раньше. Благоразумно переждав давку старшекурсников на входе, мы тоже вошли вслед за ними в гудящий от людей спортзал. В нём бурлил водоворот из огромной массы народа, в воздухе стоял невообразимый шум от криков курсантов у столов и кабинок с урнами. С трудом, сориентировавшись в этой толпе, мы нашли наш столик, где сидел кто-то из наших курсантов и перед ним был огромный список.

Рядом на столе лежали стопки с бумагами для голосования, которых нужно было получать по несколько штук. Среди этой невообразимой толкотни, шуме и гаме нам просто не успевали выдавать эти бумажки и поэтому он тихо произнёс: «Берите сами, сколько хотите и какие нравятся!» И мы каждый, когда нас отмечали в списке, хватал несколько лежащих сверху стопки первых попавшихся бумажек и с ними шёл голосовать. Для нас было достигнуто главное – нас отметили в списках. А сколько бумажек со стола оказалось у нас в руках это уже неважно!
 
Хорошо, что избирательная система тех времён не требовала от нас как сейчас чего-то обязательного подчёркивания. Тогда всё было просто – если со всем согласен, то хватай бумажки и бросай их в урну! Вот и всё! Если кто-то был с чем-то не согласен, то он тогда мог зайти в кабинку и что-то вычеркнуть или дописать. В результате, когда мы после выборов с Сашкой и Тарасом обменивались впечатлениями то оказалось, что я взял со стола две бумажки, Тарас – три, а Сашка, как самый добросовестный аж четыре! На следующий день нас всех похвалили за высокую сознательность (эх, знал бы наш замполит батальона, чем она достигается!), в результате оказалось, что всё училище проголосовало практически за несколько минут с высоким процентом – 99! Все наши бумажки, которые мы в спешке и суете не получили благополучно бросили и без нас. А всё-таки мне стало интересно, почему 99%? Неужели среди нас нашлись какие-то очень сознательные курсанты и кого-то вычеркнули? Как-то просто не верилось в это. И для меня стала понятна сама идея выборов, что реально один-два голоса против кого-то кандидата никак не повлияют на исход выборов. Страшно было подумать о том, что если я даже очень захочу и вычеркну всех кандидатов, то ничего абсолютно не изменится. Ну, будет за кого-то не 99%, а 98% – и какая в принципе разница!

В общем мои первые выборы дали мне огромную пищу для размышлений. До этого момента я как-то вообще в своей жизни особо не задумывался над этим вопросом. Просто твёрдо знал, что в нашей стране есть правительство, оно заседает где-то далеко в Москве и всегда правильно принимает все решения. Но оказалось, кроме того, всем понятного московского правительства, существует ещё огромная масса местных дармоедов-чиновников, выбираемых вот таким образом как я видел. В связи с этим странные мысли тогда возникли и завертелись у меня занозой в голове: «А есть ли действительно реальная необходимость иметь столько бездельников в нашем государстве? Дать бы каждому по лопате и пусть лучше землю копают на нашем тактическом поле, как мы пахали! Вот тогда мы бы на них посмотрели, какие они умные!»

Это же, как удивительна наша жизнь, я не перестаю этому удивляться – прошло уже столько лет с того времени, а этот актуальный вопрос и сейчас на повестке дня нашей страны! Только вместо безграмотных птичниц избираемых в то время больше для процентного состава в правительство сейчас заменили прикормленные депутаты-миллионеры с толстыми и довольными рожами, которые, работая там обделывают свои хитрые делишки. Или уличённые в допинговом скандале перезрелые вертлявые гимнастки, которые каким-то удивительным образом прошли туда по каким-то неведомым партийным спискам.

При этом не имеющие какого-то образования, что абсолютно не мешает им «вертеться и тереться» на телевидении занимаясь рекламой йогуртов и вести тупые телепередачи. Глядя на них, с трудом верится, что они, получая сотни тысяч долларов призовых и всю свою очень небольшую жизнь проживших в своём гимнастическом мире, очень далёком от мира всех обычных людей, сильно переживают за нашу страну и народ, который в ней живёт и их выбрал. В моей голове так и крутится вопрос: «А что же всё-таки лучше? И тогда всё было не так, да и сейчас не лучше!» Правда, если честно признаться современных депутатов я бы с ещё большим желанием выковырял из шикарных иномарок и отправил копать землю каждого на несколько лет. Но, наверное, понятного и ясного ответа на этот вопрос мы так и не узнаем никогда.


          АЛМА-АТА. ВТОРОЙ КУРС. ОСЕНЬ-ЗИМА. НОВЫЙ ГОД.
              ОГНЕВАЯ И ТАКТИКА В УЧЕБНОМ ЦЕНТРЕ.

Вот таким образом моя курсантская жизнь, полная новых ярких впечатлений медленно докатилась до Нового года. Как нам и обещали, наш курс попадал в наряд. Так получилось, что наш взвод заступал в праздничный караул с 30 на 31 декабря. Караул для нас уже был привычным делом и я, как и все курсанты радовался тому, что нам всё-таки «выпала честь» защищать Родину не в самый Новый год. Это ведь было намного лучше – смениться вечером накануне праздника, а не стоять на посту. В карауле я попал на пост, который охранял склады. Он представлял собой участок с большим количеством небольших кирпичных домиков и железных ангаров в углу училища отделённых от территории училища двумя рядами колючей проволоки. С одной стороны у него было здание библиотеки и почты, а вдоль внешней стороны училища шёл высокий бетонный забор из плит.

Сама территория поста была большая, и охранять её необходимо было методом непрерывного хождения по маршруту. Погода на улице в тот зимний день была не очень морозная, и поэтому мы стояли на постах просто в шинелях. Ведь когда было очень холодно, но это бывало очень редко, нам приходилось стоять в тулупах и валенках. Охранять этот пост было совсем не трудно, ведь неспешно шагая и поглядывая по сторонам, делая один круг вокруг всех складов – всегда замечаешь, что время пролетает быстрее, чем просто стоять на одном месте.
 
Заступив в первую ночную смену, я в полной тишине обходя пост, увидел как в окне жилого двухэтажного дома, который стоял напротив моего поста за бетонным забором горят разноцветные огоньки праздничной гирлянды. Не знаю почему, но вот эти простые новогодние огоньки в окне совсем незнакомых мне людей сильно меня взволновали и навеяли у меня не совсем радостные мысли. Это не мешало мне думать и размышлять, продолжая охранять свой пост, двигаясь по маршруту. Вот все люди как люди в нашей стране: готовятся встречать новый 1979 год, наряжают ёлки, включают праздничные огни, сидят дома в тепле у телевизора, а мы! А что же мы? Нам приходится топать в зимней ночи по тропинке из утоптанного снега, выполняя боевую задачу в мирное время с оружием в руках и чувствовать, как холод от земли предательски проникает в ноги через сапоги, когда стоишь на одном месте. Поэтому приходится, хотя и под портянками надеты носки, которые передала мне моя мама, пританцовывать, звонко постукивая сапогом об сапог.

 И все мои желания сводились только к одному: поскорей бы закончилась смена, а там можно придти в тёплую караулку, где можно было согреться, отсидев полусонным на стуле всю бодрствующую смену упасть на жёсткий топчан и хоть немного поспать. Конечно такой сон на деревянном топчане, обтянутом дерматином, не раздеваясь, не шёл ни в какое сравнение с нормальным сном в казарме и своей кровати, но позволял хоть на час сомкнуть глаза. Всё равно после такого сна в  карауле всегда чувствовалось то, что ты не выспался, и во всём организме ощущалась какая-то внутренняя усталость и хотелось только одного – нормально лечь в свою кровать и спокойно поспать.

Конечно, в роте были выпущены праздничные боевые листки, и Лёха Долев нарисовал ротную газету с поздравлениями и все мы сбросились заранее на праздничный ужин, который будет нас ждать завтра после смены, но это всё было не то! Почему-то это всё никак не поднимало у меня настроение. Не знаю почему-то эти невзрачные огни гирлянды в чужом окне меня очень раздражали и нагоняли тоску! Сидят там себе в уютной комнатке незнакомые люди и пьют чай в ожидании праздника, а мне приходится шагать в темноте с заряженным автоматом охраняя «народное и государственное имущество» – так было написано в уставе УГиКС от разных бандитов и врагов. Опять глядя на эти разноцветные огни, я вспомнил дом и своих родителей. Как там они? Мама как всегда опять будет говорить, что у нас совсем ничего нет и абсолютно «пустой холодильник», но обязательно «из ничего» приготовит что-нибудь очень праздничное! Да ещё так много всего с запасом, что несколько дней потом приходилось доедать приготовленное на Новый год.

Достанет из нашего маленького чемоданчика с ёлочными игрушками, хранящегося на верхней полке в нише какие-нибудь красивые шары, дождик, мишуру и развесит их по комнатам. И когда ты входишь в квартиру или комнату, сразу становится видно, что праздник где-то рядом. Как им там хорошо сейчас вдвоём. Как хотелось бы прямо сейчас перенестись туда, к ним в Чимкент! Но нет! У меня сейчас совсем другая задача – мне надо в эту зимнюю морозную ночь шагать и топать, «наматывать круги» по посту, да так чтобы все остальные жители нашей огромной страны от Карпат до Дальнего востока могли совершенно спокойно готовиться к Новому году! И я их не подведу! И если бы сейчас на вверенном мне под охрану посту попался на пути какой-нибудь бандит, то я его сразу с огромным удовольствием разорвал бы на части, уверенно действуя штыком и прикладом, согласно устава.

С такими невесёлыми мыслями меня и сменили с поста, а когда я заступил второй раз ночью, огни в окне уже не горели и не знаю почему, но это меня очень обрадовало. Спрашивается, и что я к ним привязался и чего мне тогда дались эти огни – сам не знаю и объяснить не могу, но они вызывали в душе у меня какую-то непонятную глухую злобу, раздражение и одновременно нагоняли тоску. Вот это я тогда очень хорошо запомнил.
 
Сам караул прошёл незаметно мы, как обычно сменились вечером, передав все посты «счастливчикам», которым «повезло» больше чем нам и пришли в роту. На часах было около девяти вечера, а в роте уже всё бурлило: звенела сигнализация от комнаты для хранения оружия, одни курсанты переодевались и умывались после наряда по столовой, другие вытаскивали приготовленные запасы к празднику и накрывали столы. В этот год мы уже как «солидные» и взрослые курсанты даже ничего не стали брать со столовой, просто было не до того – хватит на праздник тортов и лимонада. Все торопились побыстрее успеть сделать все свои дела, ведь уже в одиннадцать необходимо было всё закончить!

В общем после этой всей праздничной суеты мы наконец-то все собрались в классе за столами и нас поздравили офицеры, пожелав нам счастья и успехов в Новом году. После этого как всегда они все быстро собрались и уехали к своим семьям, предупредив всех, что к одиннадцати надо всё закончить и выключить свет. Я, уставший после караула наскоро «отметил» это дело вместе со своими друзьями Сашкой и Тарасом, чокаясь и поздравляя друг друга стаканами с лимонадом и заев всё куском торта. После этого тихо, незаметно вышел из класса и пошёл в наше расположение взвода. У меня в тот момент почему-то никакого праздничного и радостного настроения не было. Я лёг в свою кровать и сразу провалился в сон просто, так как будто у меня в голове мгновенно выключили какой-то тумблер, когда я коснулся головой подушки ещё до того как потушили свет в казарме. Поэтому очередной Новый год я встретил как настоящий солдат – во сне. Как это сильно отличалось от того, моего первого года в училище.

В декабре, перед Новым годом ко мне в училище заезжал отец. Он передал очередную небольшую коробочку от мамы разными необходимыми мелочами и так любимым мной домашним печеньем. Такое вкусное и своеобразное печенье могла печь только моя мама, и она всегда зная о том, что отец едет в Алма-Ату пекла его, чтобы передать мне. Это печенье было своеобразным и такого никогда не продавали в магазинах. Оно было свёрнуто трубочкой, а внутри его была начинка из ложки любого варенья! Мама такое печенье называла всегда своим словом – «вертушки». Мои верные друзья Сашка с Тарасом тоже всегда радовались вместе со мной, когда мне отец передавал такую коробочку, отдавая должное кулинарному искусству моей маме. Ведь мы всегда всё честно делили между собой по-братски. Как-то так за мои годы обучения сложилось, что отец сразу чётко определил объём посылочки – стандартная коробка из-под обуви. Не знаю, где моя мама брала столько коробок, но мама всегда старалась заполнить её до отказа. В ней всегда обязательно была какая-то шоколадка, пачка лезвий, тетрадки, запасные стержни к ручке, пару яблок и конечно печенье.
 
У нас не было большой возможности часто звонить друг другу. Ведь тогда не было мобильных телефонов, как сейчас и поэтому мы общались через письма. В училище у нас не было междугородных телефонов, поэтому я звонил домой только когда бывал в увольнении в городе. Самым надёжным местом для переговоров у меня всегда был Алма-Атинский аэропорт. Там на втором этаже в здании вокзала круглосуточно можно было заказать переговоры с домом, а ещё было несколько кабинок с чудо-телефонами тех времён – автоматической связью по 15 копеек. Тогда они только-только появились и казались огромным научным достижением. В них было очень удобно, наменяв кучу монеток по 15 копеек, зная код города и номер набирать самому. Немного позже отец дал мне городской «хитрый номер» коммутатора организации «Главриссовхозстроя» Алма-Аты, по которому можно было только днём в рабочее время с любого телефона, представившись солидным голосом вымышленным «Майором Дудкиным» попросить соединить с Чимкентом – коммутатором войсковой части отца. А там уже солдатик-связист находил отца дома или в кабинете и соединял с ним. Единственным непременным условием такого разговора, раз он прослушивался телефонистами, было то, что нужно было говорить сухо, кратко, солидно и по существу общими фразами. Но всё равно это было приятно – есть возможность услышать родной голос, ведь нам (особенно моей маме) многое было и так понятно просто по настроению, построению фраз и интонации.

Мама мне всегда писала чаще, и если отец заранее знал, что едет в Алма-Ату в командировку или на военный совет то предупреждала меня, что примерно в такие-то дни отец будет в городе. Но иногда отца в Алма-Ату вызывали внезапно, и поэтому я всегда был готов его встретить в любую минуту. Такие поездки по работе у него выпадали и получались среди недели, и к выходным дням он всегда уезжал в Чимкент. Он, тоже зная, что я до обеда всегда занят на занятиях, старался всегда подъезжать ко мне после обеда и ближе к вечеру. И всегда это было по-разному: когда всего на несколько минут, просто чтобы увидеть меня передать коробку и кратко спросить как у меня дела, иногда, когда у него было времени побольше мы могли спокойно и обстоятельно посидеть поговорить обо всех делах. А самый лучший и ценный для меня подарок в училище всегда был тот, который он мне устраивал. Так получалось не всегда, всего один-два раза в семестр. Это когда у него было больше времени, он забирал меня с собой после обеда у ротного или с оформленной увольнительной или просто так «под честное слово» и вёз куда-нибудь, как он выражался – «накормить» и спокойно поговорить.
 
Почему-то мы чаще всего ехали в одно тихое и уютное кафе, которое больше всего нравилось моему отцу. Оно было возле ЖД вокзала Алма-Ата-2, с которого уходил поезд на Чимкент, и днём работало как кафе, а вечером как ресторан. Его особенностью было то, что там проходили учебную практику девчонки из какого-то кулинарного техникума, которые очень старались и обычно в нём никогда не было наплыва посетителей. На первом этаже было что-то вроде магазина-кулинарии, а сам зал располагался на втором этаже. Мы поднимались наверх садились за столик возле огромного окна, из которого можно было наблюдать  улицу с идущими по ней людьми и машинами. Столики были отделены друг от друга специальными перегородками, и поэтому у нас возникало ощущение полного уединения. Негромко играла популярная музыка, людей в это время после обеда, когда мы там бывали, практически никого не было и ничего не мешало нам спокойно расслабиться. Отец сразу, когда мы садились за стол, говорил мне, передавая меню: «Выбирай всё что хочешь!» Но я уже после первого посещения с отцом этого кафе сразу был готов к выбору и он у меня практически не менялся.
 
Самым дорогим лакомством в училище для нас всегда была жареная картошка! И не так уж важно с чем: с котлетой, куриной ножкой, с рыбой или ещё с чем. Лишь бы картошки побольше! Понятно, что её нам никогда не готовили в курсантской столовой, а самому жарить было негде. И только в наряде по столовой ночью, после отбоя, когда все работы закончены, и столовая закрыта на все замки (в виде поощрения!) можно было её попробовать. Всегда, когда нам удавалось её пожарить и поесть, это всем напоминало о доме. Не знаю почему, но пока я учился, мне всегда хотелось жареной картошки.

А вот в этом кафе – она была всегда и поэтому я неизменно заказывал только её! Даже намного позже уже, когда я офицером проезжал мимо этого кафе я всегда вспоминал, то время когда мы бывали здесь с отцом. Я не запомнил, как оно называлось, но оно так и запомнилось мне в памяти как «наше кафе с жареной картошкой». Отец, как опытный и всё понимающий человек всегда мой заказ уточнял. Он говорил девочке-официантке принести сразу две порции мне и себе, а позже, как только она увидит, что расправлюсь со своей первой порцией – мне ещё одну! Как я был рад этому пониманию ситуации отцом! Как всё-таки здорово было вот так буквально на несколько часов «выключиться» из училищной обстановки и провести их в уютном и приятном кафе с родным человеком. Ведя неспешную беседу под приятную музыку, лениво ковыряя вилкой в тарелке с жареной картошкой и разглядывая при этом прохожих и проезжающие машины за окном.
 
После того как мы спокойно и не торопясь всё заканчивали, выходили на улицу. Почему-то всегда возле кафе дежурило два-три автомобиля такси. Это было очень удобно, потому что если я был с отцом в форме полковника, то конечно никогда у любого военного патруля в городе не было вопросов. А если отец забирал меня просто «под честное слово» без документов, то он должен был меня и привезти обратно. Конечно, ехать ради этого обратно на 70-й разъезд было бы смешно. И поэтому отец, чтобы быть уверенным в том, что я гарантировано доеду до училища, всегда сажал меня в машину и давал мне пятёрку на дорогу, хотя от кафе до училища в дневное время было не более двух рублей. Таким образом, назад я после такой встречи с отцом всегда возвращался «с ветерком», с хорошим настроением и несколькими рублями в кармане. Чтобы ни у кого не было вопросов, приходилось подъезжать ко второму КПП или к одному очень хорошо известному месту у забора лётной части, не доезжая первого КПП училища, который нам (с нашей подготовкой) перемахнуть, было делом одной секунды.

Несколько раз, когда он сам приезжал старшим в командировку, он заезжал за мной на УАЗике и брал меня с собой в загадочный тогда для меня посёлок Бурундай расположенный рядом с Алма-Атой, где находился их строительный батальон. Там тоже у нас была возможность нормально посидеть и перекусить в офицерской столовой. Такая поездка была более спокойной ведь назад в училище оттуда мы тоже приезжали на УАЗе. Это удивительно, что из всех многочисленных пригородов города я почему-то был в своей жизни очень близко связан только с Бурундаем. Сам посёлок находился недалеко от объездной дороги города и от нашего училища. Что там делал и чем занимался строительный батальон, который подчинялся отцовскому управлению, я не помню. Вроде бы солдаты работали на ЖБ заводе. Кроме этого после окончания военного училища я приезжал туда получать военных поваров. Оказывается в этом же посёлке находилась единственная школа поваров, которая готовила солдат-поваров на весь округ для воинских частей. А уже намного позже, когда я служил в Панфилове я с удивлением узнал о том, что оказывается в Бурундае расположен Алма-Атинский аэропорт местных авиалиний. В который мы прилетали на самолёте-кукурузнике АН-2 с семьёй, когда ехали в отпуск.

Описывая свою жизнь в училище на втором курсе конечно нельзя обойти стороной полевые занятия в Учебном центре. Второй курс обучения в этом плане открыл для нас всю свою прелесть тактических занятий и давал нам незабываемые впечатления. Начались занятия по огневой и тактике на боевых машинах. Конечно, они были не на всех занятиях, но они уже становились нас неотъемлемой и практически обязательной частью. Это уже стало интересно, ведь сами занятия стали проходить более динамично, на большем куске территории. Начинались «ролевые игры», когда преподаватель назначал любых курсантов взвода на разные должности. Каждый из нас мог за время занятий побывать командиром мотострелкового взвода, а так же побыть командиром всех приданных: танкового взвода, миномётной батареи,  взвода СПГ, инженерно-сапёрного и командиром всех отделений – химической, артиллеристской, инженерной разведки, огнемётов и просто мотострелковых. Причём буйная фантазия преподавателя на таких тактических занятиях практически ничем не ограничивалась, и всегда нам было интересно попробовать себя в каждой роли.
 
Особенно такие занятия были интересны, когда они шли в динамике на машинах. После постановки задачи и теоретической отработки всех вопросов мы это выполняли практически. Это всё, что  происходило с нами на занятиях: сам вид и знакомый рокот гудящих машин, ароматный запах выхлопа дизельного двигателя, посадка по местам, установка оружия в бойницы, вхождение в связь, ведение радиопереговоров, управление машинами в колонне, дружное и одновременное спешивание, слаженные действия в бою – всё становилось привычным и понятным. Сами машины БМП, которые окружали нас в училище везде: на занятиях по кафедре БМиА, на тактике и огневой становились для нас обычным привычным и родным домом. Становилось понятно назначение любой ручки и кнопки в машине, и они мгновенно сами находились в любой машине после заскакивания в любой люк, особенно места, куда необходимо было подсоединять тангенту-разъём связи со шлемофона.
 
Во время таких многочисленных занятий в роли солдата я сам намотал многие километры в десанте БМП, и поэтому ощущения простого солдата мне стали хорошо понятны. Никогда больше в своей жизни мне не пришлось столько ездить в десантном отделении БМП как в училище на занятиях. Ведь уже офицером всегда приходилось ездить только на командирском месте в машине, управляя своим подразделением. Но я всё хорошо запомнил с училища. Эта ограниченное пространство и необычная темнота, которая окутывает тебя сразу со всех сторон, когда захлопывается тяжёлая кормовая дверь. Невозможно разговаривать, ведь шум от работающего двигателя заглушает голос, и поэтому если что-то хочешь сказать своему товарищу сидящему рядом, приходится кричать ему в ухо. А до курсантов, сидящих в другом десантном отделении еле видимых через небольшую щель над внутренним баком с топливом вообще было не докричаться.

Ты остаёшься в темноте наедине с собой, со своими мыслями и ощущениями. Вибрация от корпуса машины передаётся и тебе, и твой организм начинает привыкать к такому необычному состоянию дрожания. Тусклый свет проникает в десантное отделение только через триплексы (приборы наблюдения). Если же в них смотреть, то ничего толком и не разглядишь. Машину при движении сильно раскачивает и поэтому картинка в нём перед глазами непрерывно меняется: то чистое небо, то песок пустыни. Если долго в него смотреть начинает кружиться голова, поэтому все сидящие в десанте просто стараются хоть как-то зафиксироваться на месте, уперевшись сапогами в борт и набраться терпения. Механики-водители, солдаты из БОУПа сами, увлекаясь нашим занятием, старались тоже двигаться по полям на самых предельно возможных скоростях. Поэтому мы «летали» по полигону всегда максимально быстро. Наш преподаватель тактики п\п-к Купа надо отдать ему должное всегда гонял нас до изнеможения, добиваясь очень точного и правильного выполнения каждого элемента и точных временных требований выполнения тактических нормативов.
 
Поэтому после небольшого передвижения на машинах мы начинали атаковать противника, спешиваясь на ходу. Это тоже были всегда не забываемые минуты. Вдруг среди шума, непрерывных рывков и толчков от раскачки БМП машина неожиданно замедляет ход, и мы уже все понимающие правила тактической игры замираем в десанте. В командирском люке появляется лицо командира, и он что-то пытается нам скомандовать, перекрикивая шум двигателя, но нам всё равно ничего не слышно. Мы скорее по движению его губ, жестам и страшному выражению лица понимаем, что это команды «К машине! В атаку вперёд!» И мы все увешенные снаряжением, держа в одной руке своё оружие, начинаем спешиваться из машины. Ближний к двери курсант с трудом надавливает на тугую ручку тяжёлой кормовой двери, и она распахивается, зафиксировавшись на стопоре. В глаза, уже привыкшим к темноте, мгновенно бьёт яркий слепящий дневной свет, и в первую секунду ты просто жмуришься от него. Машина, не останавливаясь, продолжает медленно ехать, неторопливо раскачиваясь на кочках, и ты, двигаясь в тесном пространстве десантного отделения, стараешься приноровиться к этому, чтобы, сразу выскочив из неё не упасть.

В это время, краем глаза охватывая всё вокруг замечаешь, как из соседних машин тоже спешиваются твои товарищи, а командир отделения, выпрыгнув раньше из командирского люка на ходу скороговоркой уточняет нам задачу – где противник и в каком направлении атаковать. Ведь он был постоянно на связи и знает, что нам предстоит делать. А наше дело простое – солдатское, нам всё равно какого и где атаковать противника, но мы всё сделаем в лучшем виде – ты только командуй! После этого все по единой команде, закрыв двери боевой машины, рассыпаемся в цепь и начинаем атаковать, соблюдая интервал между собой. Боевые машины, деловито урча и замедляя ход, отстают от нашей цепи и остаются сзади согласно устава. А мы в наступившей тишине, только прерываемой командами командиров, уверенно ведём бой, бегая между барханами. Так же весело происходила и посадка в машины. На все эти действия существовали нормативы и п\п-к Купа очень серьёзно относился к этому, вдалбливая в нас науку побеждать.
 
У меня в альбоме остались чудом сохранившиеся фотографии с таких занятий. На одной из них в полевой амуниции надетой на шинель в шлемофоне гордо и величественно с улыбкой сижу я в командирском люке БМП, видимо я в тот момент был командиром взвода или одним из командиров отделений. Из люка оператора-наводчика в башне выглядывает довольный Миха Серёгин, а рядом с ним сидит Тарас – они тоже в шлемофонах, значит, и они тоже были кем-то. На другой фотографии Тарас один в люке командира – видимо она была тоже сделана в одно время занятий.
На таких занятиях мы узнали для себя, что же находится за дальними холмами стрельбища и тактического поля. Очень часто все тактические занятия начинались у макета местности, который был расположен у самой реки в небольшой низине.

Чтобы мы могли мыслить объёмно нас начали приучать к масштабу макета и обязательному атрибуту командира – карте. В динамике действий на машинах и по секретным картам, которые мы клеили в огромном количестве для занятий мы уходили далеко за горизонт и пределы полигона. Нам уже не хватало простых окопов на тактическом поле и привычной деревни Чинчибаевки. «Боевые действия», которые мы активно вели, преследуя отходящего противника, не давая ему закрепиться на новых рубежах, уводили нас далеко вдаль от тактического поля в новые места и петляя между барханами, мы вдруг могли неожиданно выскочить совсем с другой стороны Учебного центра.
 
В это время наконец-то нашёлся ответ на давно волнующий вопрос, который появился у меня ещё в первый день моего приезда на полигон. Всегда интересно было узнать, а что находится там, за горизонтом в эту сторону? Ведь мне удалось узнать всё вокруг нашего Учебного центра, кроме этой последней стороны. Ответ, как всегда в таких случаях оказался очень простым – оказывается, ничего интересного для меня не нашлось, до самого горизонта там была песчано-холмистая, однообразная, с редкими кустиками травы бесконечная пустыня Муюн-кум до самого озера Балхаш. Это же становилось понятно и по тем рабочим картам, которые мы клеили в классе, тщательно собирая обрезки с полей. Их нельзя было потерять – это же была страшная военная тайна. Вдруг какой-нибудь шпион найдёт этот кусочек и … Что же он из него узнает такого интересного, тогда нам и самим было не понятно, но все к этому относились серьёзно. Конечно, уже с позиции нашего века, когда такие же мелкомасштабные карты свободно продаются в магазинах, Интернета и различных навигаторов это выглядит просто смешно. Но тогда все мы чётко осознавали серьезную ответственность работы с секретными документами.

Не менее интересными были занятия и по огневой подготовке. Очень хорошо мне почему-то запомнились стрельбы из ручного гранатомёта. Перед этим мы на лекциях хорошо изучили простое устройство РПГ-7. Гораздо сложнее оказалось устройство самой гранаты. Она была кумулятивной и оказывается способна пробивать броню любого современного танка! Выяснилось, что это очень грозное противотанковое современное оружие. Вот значит, какое оружие было закреплено за мной ещё с первого курса. После этих первых стрельб я очень зауважал свой любимый грозный гранатомёт. И захотелось скорей испытать его в настоящем деле! Наконец-то настало то долгожданное время, когда мы поехали стрелять из него. Наши первые стрельбы были очень простыми. Нужно было двигаясь вперёд как в реальном бою, при появлении танка остановиться и изготовится для стрельбы с колена, выстрелив при этом две гранаты. Конечно, весь наш взвод выполнял упражнения и стрелял из наших гранатомётов.
 
Я взял для стрельбы свой – «родной», при этом впервые что-то совсем необычное зашевелилось у меня в душе. Возникло какое-то чувство единения с ним, ведь это же я его столько раз заботливо чистил после всех занятий. И он не должен был меня подвести, и я как гранатометчик просто обязан выполнить упражнение на отлично! Это только дураки говорят, что оружие и машины это бездушные железные вещи и все одинаковые, на самом деле в каждом из них есть что-то своё! На самом деле это не так – у каждого из них есть своя душа, жизнь и взаимопонимание. Твоё личное оружие в этом плане – одухотворённый предмет. Как ты будешь к нему относиться –  тем же и оно тебе отплатит!

Когда я увидел огромный силуэт танка, по которому казалось просто невозможно промахнуться я вновь почувствовал себя как настоящем бою. Это не фанера двигалась на меня, а вражеский танк и я с огромным удовольствием всадил в него свою гранату. После этого ещё выстрелил одну гранату. Оценка при этом была очень простая: попал двумя гранатами – пять, только первой – четыре, второй – три. Первый раз грохот гранатомёта оглушал, приходилось завязывать шапку под подбородком и широко открывать рот, чтобы ослабить воздействие грохота возникающего после выстрела. Но всё равно после выполнения упражнения все приходили немного глухими и громко кричали, обсуждая между собой результаты стрельбы. Только примерно через час после стрельбы у всех восстанавливался нормальный слух.
 
Помню, как мы все радовались успешной стрельбе из гранатомёта и очень лёгкому выполнению упражнения. Оказалось, что любой солдат-мотострелок, вооружённый гранатомётом может запросто на войне «щёлкать» танки противника просто как орешки. Только намного позже уже офицером пришло осознание настоящей истины в бою. В противостоянии танк – солдат, всё зависит от конкретной ситуации. Это только здесь на стрельбище, можно вот так спокойно промахнувшись первой гранатой, снова зарядить и поразить танк второй и быть довольным, что ты выполнил упражнение. А в настоящем бою у тебя может быть просто не будет такой возможности! Ведь по танковой тактике если танк заметил первый выстрел из гранатомёта, то он сразу же должен «всадить» туда что-нибудь.

Или с пулемёта, а ещё лучше – любым снарядом из пушки, в таких случаях не принято экономить! И вот тогда поглядим, какой ты вояка после этого. Поэтому гранатомётчику надо поражать цель только с первого выстрела, а то до второго выстрела он может просто не дожить. И вот здесь пришло осознание тактики – вот почему нас учат на занятиях, что после выстрела гранатомётчик должен обязательно сменить огневую позицию. Ведь поднятая пыль сзади после выстрела сразу обозначает место выстрела.
 
Вместе с постоянными различными стрельбами из стрелкового оружия начались стрельбы из БМП. Когда я впервые попал на огневой городок – меня всё здесь поразило! Как это всё сильно отличалось от простых стрельб из автомата, пулемёта или снайперской винтовки! Я вспомнил, с какой завистью мы смотрели в абитуре на старшекурсников сдающих ГОСы,  которые нам казалось, здесь своими руками творили чудо. А вот теперь пришло и наше время! Всё здесь было по взрослому и серьёзному; огромная вышка, сразу шесть БМП стоящих на дорожках, завораживающий звук начала и окончания стрельбы и самое главное – вот теперь становилось понятно, что результат твоей стрельбы зависит не только от тебя, а от всего экипажа! Сам по себе ты просто ничего не сделаешь, если тебе не помогут механик-водитель и командир. Механики-водители БМП из БОУПа были в этом плане молодцы и хорошо видно было, что они тоже стараются для тебя на высший результат. Таких разных стрельб из БМП было много и зачётных и просто подготовительных.
 
Ведь многое зависит от простого взаимопонимания – если механик ведёт машину плавно без рывков и толчков, то и тебе хорошо и удобно вести прицельный огонь из пулемёта, ведь огонь по мишеням ведётся на ходу! На БМП-1 не было системы стабилизации прицеливания и поэтому всё зависело только от твоего внутреннего чувства и умения. Невозможно было точно зафиксировать прицел на мишени – просто нужно было ловить среди постоянного качания машины только тебе самому понятный миг, когда они примерно совпадали и дать длинную очередь из пулемёта, стремясь рассеивать её по горизонту. А перед стрельбой из пулемёта надо было выстрелить три снаряда из 73мм гладкоствольной пушки «Гром». Такая стрельба велась с короткой остановки, и это вносило свои трудности.

Почему-то никогда на машинах не работал капризный механизм заряжания и поэтому мы всегда заряжали пушку вручную. И к четвёртому курсу так наловчились это делать, что заряжание у нас не вызывало никаких проблем. Как только в самом начале выполнения упражнения машины трогались, необходимо было ловким и тренированным движением зарядить пушку – сильно толкнуть основанием ладони первый снаряд в ствол. Всё это приходилось делать в темноте, потому что все люки машины закрывались изнутри ручкой на стопор. Буквально через несколько секунд после этого в твоих наушниках по внутренней радиосвязи раздавался громкий крик командира «Мишени встали! Давай! Огонь! Огонь!» Внутри тебя от этого крика сразу что-то обрывалось, и в кровь поступал адреналин. Упираясь в резину прицела шлемофоном, начинаешь лихорадочно их искать в поле, выбирая свою, и в душе хотелось только одного – попасть в мишень!

Теперь все машине внимательно слушали только тебя и ждали мою команду по внутренней связи «Короткая!», по которой солдат-механик постарается, как можно плавнее, без раскачки затормозить машину не более чем на десять секунд, чтобы я успел прицелиться, накладывая угольник на нос движущейся цели и выстрелить. И здесь надо всё делать быстро – нет времени на раздумья. Даже если я не успею всё это сделать, механик ждать не будет – ровно на десятой секунде машина с рывком, задирая нос, вновь тронется, ведь такое было условие выполнения упражнения!
Если же ты успевал найти цель, прицелится и выстрелить, то одновременно с выстрелом машина трогалась, и механик на несколько секунд «давал скорость» пока приходилось возиться с перезаряжанием пушки. Смотреть за своим результатом стрельбы по полёту трассера было некогда; башня наполнялась кислым дымом от сгоревшего пороха вышибного заряда, который падал в короб для гильз, и на ходу нужно было ловко перехватить второй снаряд и одним движением правой руки с силой и ускорением забросить его в пушку.

В это время, пока ты возился с пушкой в наушнике громко звучал голос командира, который следил за полётом снаряда. Если он радостно кричал «Попал!», то душа сразу наполнялась радостью, а если же промахивался, то он давал целеуказания, повторяя и крича несколько раз, чтобы мне было понятно что-то вроде «Поправка – выше одна фигура! Бери выше одну фигуру!» В это время внутри тебя закипала спортивная злость на мишень и огромное желание в неё попасть. Солдат-механик к этому времени, уже зная, сколько примерно необходимо времени для перезаряжания орудия уже сам начинал сбавлять ход в ожидании твоей новой команды. И ты вновь кричал «Короткая!» и стрелял второй раз, а потом и третий.

Конечно, многое зависело от того, кто с тобой едет командиром в экипаже. Всегда, сколько нам приходилось стрелять, мы старались попадать в один экипаж с моими друзьями Сашкой или Тарасом.  Всегда было приятно слышать в наушниках знакомый голос своего друга, который тоже переживает за тебя и всё сразу понимать просто по его радостному голосу и интонации, хорошо зная характер своего друга. А после выполнения упражнения, уже на исходной, когда охватывала эйфория радостно обниматься и радоваться как дети своей удачной стрельбе или друга, это уже было неважно. Или вместе с ними переживать неудачу, злясь на себя и понимая, что они для тебя сделали всё, чтобы ты попал – просто так получилось и ты сам виноват во всём. И твои друзья могут и имеют право тебе прямо в глаза и безо всяких обид высказать, что было у тебя не так.
 
В моём альбоме сохранились фотографии, которые были сделаны во время полевых занятий. На них мы в Учебном центре стоим попарно на фоне  стенки санчасти. Возле неё располагался полевой умывальник из труб, у которых через дырочки текла вода. На одной я стою с Сашкой Миролюбовым, а на другой с Тарасом. По одетому на нас п\ш и перчаткам понятно, что это зимние фотографии, хотя и стоим мы без шинелей. По многим еле уловимым ясно говорящим приметам – комсомольским значкам и многим другим, сразу становится понятно, что это именно второй курс. Куда и зачем мы шли втроём, я не помню, но по нашему бравому виду заметно, что мы на них очень довольные всем происходящим. У меня на руках полевые длинные трёхпалые тёплые рукавицы, которыми меня обеспечили родители именно для таких выездов и караулов зимой. Сашка в своих руках держит такие же. Чей это был фотоаппарат и кто их печатал, сейчас я не скажу, но судя по тому, что главные герои всех снимков только мы – значит или мой или Сашкин.
 
Рядом ещё два «исторических» фотоснимка, видимо снятые на том же полевом выходе. На них мы с Тарасом сначала открываем, а потом едим тушёнку из железной банки. Эти снимки уже больше рассказывают о нашей полевой жизни. Сразу становится понятно – раз на них я сижу с Тарасом значит, нас фотографирует Сашка. На заднем плане фотографий высокий песчаный обрыв нашей речки. Мы уютно устроились втроём в свободное время после обеда уйдя от всех подальше в тихом безветренном, но солнечном месте. На фотографиях мы в шинелях с хорошо видимыми курсовками второго курса, но без шапок и видно, что яркое солнце, отбрасывая чёткие тени, хорошо пригревает нас здесь в низине реки.

На первом из них Тарас, с солдатской смекалкой ловко использует малую сапёрную лопатку в качестве упора, поставил на неё банку с тушёнкой и чем-то открывает её, держа в другой руке обломок кирпича. Эту банку мне накануне полевого выхода передала моя мама в очередной коробке через отца. И мы все вместе единодушно сразу решили, что возьмём её с собой в Учебный центр, и там найдя свободную минуту, её и откроем. Первый снимок застал нас в работе: Тарас открывает банку, а я сижу рядом и что-то ему подсказываю, не глядя в объектив. А на второй фотографии уже мы с Тарасом позируем, всем своим видом показывая как нам хорошо и вкусно. Тарас, сидя держит открытую банку с говяжьей тушёнкой и, используя крышку от банки в виде ложки что-то несёт в рот. А я рядом, немного откинувшись назад держу в руках кусочек с сахаром-рафинадом.

 Рядом с нами небрежно валяются брошенные на песок наши офицерские полевые сумки, и весь наш бравый вид говорит о том, что мы втроём очень довольны своей жизнью. Я не могу точно утверждать в этот или другой раз мы с друзьями однажды, когда у нас оказалось много свободного времени на полигоне устроили себе праздник. Взяв в столовой булку хлеба, немного крупной соли и набрав сырой картошки, мы ушли подальше за палаточный городок и спустились к реке. По пути нашли очень подходящий нам пустой цинк от патронов и несколько палок для костра. Так же устроились под песчаным обрывом реки, невидимые со всех сторон, кроме реки, помыли картошку в речке, набрали воды в цинк и разожгли костёр.

Картошка в цинке сварилась очень быстро и я очень хорошо этот момент запомнил. Мы с Сашкой и Тарасом держали обжигающую картошку руками, очищая от горячей кожуры, посыпали сверху крупной серой солью и с таким удовольствием её ели! Нам всем казалось, что в тот момент нет на свете ничего вкусней, чем эта картошка. Это всё говорит о том, что мы с друзьями даже в Учебном центре всегда были рядом в любых делах.

С этими фотографиями получилась маленькая курьёзная история. Видимо, раз они так очень хорошо получились, мы их напечатали каждому по несколько штук. Тарас, конечно, послал их письмом домой своей маме. А в ответном письме она ему написала, что очень довольна получив их, но высказала одно замечание. От её внимательного взгляда не укрылась одна маленькая подробность, на которую мы даже не обратили внимания. Она уточнила ему, что так не хорошо поступать – ведь на фотографии он кушает мясо, а его товарищ (это я) – жир или сало. О чём он с нами поделился и над чем мы, конечно, все весело посмеялись. Пришлось ему в своём очередном письме маме объяснять, что это постановочный снимок, а банку с тушёнкой мы, конечно, дружно съели, разделив на троих, заели сахаром и запили водой из фляжек – по другому и быть не могло.


                АЛМА-АТА. ВТОРОЙ КУРС. ЗИМНЯЯ СЕССИЯ.
                «КРОВОПИЙЦА» – МАЙОР ФРАНЧИК.

Вот так незаметно и пролетело время учебы, и пришла очередная зимняя сессия. Как я сдавал экзамен по физике, уже описывал. Что сдавали ещё, уже не  помню – эта сессия запомнилась для меня только двумя яркими событиями. Первое из них – сдача тактики п\п-ку Купе. В этой сдаче не было бы ничего необычного, если бы не тот фокус, который он нам показал. Весь семестр Купа, если занятия были не на машинах, гонял нас по полигону и заставлял «морозить сопли» на ветру уясняя работу командира отделения и командира взвода в разных видах боя. Это были самые нелюбимые наши занятия по тактике зимой. Приходилось ехать на автомобиле в Учебный центр и там в двухшереножном строю стоять на пронизывающем ветру или позёмке перед ящиком с песком или на реальной местности. На таких занятиях хоть мы и старались использовать весь заготовленный нами заранее арсенал: натянуть на себя побольше носков,  «вшивников» (так называли неуставные тёплые вещи), тёплых перчаток и стоять в «зимней стойке» (втянув голову в плечи как можно глубже) пытаясь согреться, по-хитрому отворачивали сзади шапку под каской – всё равно промерзали насквозь!
 
И только один п\п-к Купа всегда бодро и радостно проводил занятия, не обращая никакого внимания на наши кислые лица. Правда и он несколько раз своеобразно реагировал на наше полнейшее «отупение» – это когда он спрашивал нескольких курсантов подряд, и они ничего не могли ему ответить толи от холода, толи просто от незнания. Тогда он давал нам команду «Газы! Взвод ОЗК надеть!» для того чтобы нам всем стала понятна одна простая истина – лучше стоять и что-то «мямлить в тему», чем бегать по полигону. И мы начинали прямо на морозе натягивать комплект прямо на шинели замёрзшими и не слушающимися нас пальцами.

А после этого всего в ОЗК и противогазах совершали марш-бросок куда-нибудь, при этом он всегда бежал рядом с нами и казалось всё это доставляет ему только удовольствие. После того как мы совсем выбивались из сил, согревались, обливаясь потом и давясь соплями в противогазах – звучала его команда «Отбой газам!». Сдёрнув с себя противогаз, опять ловишь себя на мысли – оказывается, как всё-таки вкусно и приятно пахнет простой воздух! Этого в повседневной жизни иногда как-то просто не замечаешь, зато после противогаза сразу тонко улавливаешь все запахи. И всегда во время таких занятий нам казалось, что время тянулось ох так медленно и хотелось только одного – скорей бы они закончились!

Надо пояснить, что после уже ранее описываемых «шуток» Купы с окуриванием нас хлорпикриновыми шашками во время занятий мы все во взводе очень серьёзно подходили к работоспособности своих противогазов. Никто из нас не хотел вновь испытывать те не «очень радостные ощущения», когда слезятся глаза, тебя постоянно душит кашель и из носа льётся непрерывные струи. Это состояние всем из нас было знакомо, потому что примерно один раз в два месяца на плацу училища или на стадионе кафедра химии устанавливала палатку, а то и две для окуривания личного состава. Это было очень просто: внутри её заполняли хлорпикрином, и все курсанты обязаны были, надев противогазы войти в неё и простоять в ней несколько минут. Когда я первый раз зашёл в неё, мне показалось, что это просто очередная шутка, проводимая с нами. Газа в палатке было абсолютно не видно, и я с удивлением узнал, что он на самом деле оказывается бесцветный, а тот, который используется на занятиях, просто специально окрашивается, чтобы его было видно.

Но потом я когда увидел, как рвутся на выход из палатки те курсанты, у кого пропускал противогаз, а их не выпускают с той стороны – сразу понял, что газ здесь есть. Выходя через время, мы видели несчастное состояние тех, кто выскочил из палатки раньше времени из-за неисправного противогаза. Это всех сразу настраивало на серьёзный лад и бережное отношение. Этот противный газ въедался в форму и если мы после этого шли на занятия, то ещё весь день до обеда он в тепле аудиторий испаряясь, щипал глаза и все старались проветривать классы.

Но история, которая мне запомнилась совсем не о том. Почему-то экзамен или зачёт по тактике в этот раз мы сдавали у себя в роте в своём классе. Всё начиналось как обычно: он нас построил, поздравил с этим праздником, разложил билеты на своём столе, объяснил порядок сдачи. Всё это было уже нам знакомо, но в конце своей речи объявил, что он может любому из нас поставить оценку без сдачи – автоматом. Ого! Это было здорово! Мы все сразу напряглись, внимательно вслушиваясь в его слова. Его условие было простым – кто из нашего взвода сможет сделать, так как он – пятёрка сразу обеспечена! На его вопрос есть ли желающие попробовать, конечно, все закричали что есть. Тогда Купа спокойно взял стоящий рядом обычный классный стул за верхнюю перекладину спинки и, подняв его параллельно полу, прижал в таком положении к своей груди. Без видимого напряжения на лице легко «выжал» его так на полные руки пять раз и снова аккуратно поставил на пол. Нам всем это показалось полной ерундой, и мы все бросились в соседний класс, где стояли такие же стулья, чтобы проверить себя.
 
Я тоже, как и все курсанты нашего взвода с охоткой схватился за стул, наивно полагая, что вдруг и мне так же удастся легко повторить этот трюк как Купе. Но нет! Нас всех нас ждало горькое разочарование, сам стул было очень трудно удержать просто в таком положении – и больше одного-двух раз, даже с напряжением ни у кого не получилось. Какое уж тут пять раз! Да! Подполковник Купа оказывается здоровый мужик! Конечно, мы все как-то об этом и раньше догадывались, но такое повторить никому из нас не удалось. Да и позже я в своей жизни таких людей не встречал. Купа спокойно выждал некоторое время, дав нам всем попробовать повторить, и вновь уточнил у нас, есть ли среди нас желающие сдать автоматом? Понятно, что желающих среди нас не нашлось. Но с того времени Купу мы все зауважали, не каждый человек сможет вот так спокойно выжать стул пять раз!

Вторая история была связана опять с пресловутым майором Франчиком. О том, что физическая подготовка у нас на курсе была возведена в ранг наивысшего культа, я уже упоминал. Эта сессия запомнилась мне на всю жизнь! В ней сошлось всё одно к одному. Высшая грань самодурства преподавателя, беззубое и наплевательское отношение к нам командования нашего батальона, нервотрёпка и отчаяние, потеря веры в книжную правду и понимания того, что всё в жизни совсем не так как в них написано и в самом конце, когда казалось, что всё – конец, чудесное избавление от всех проблем! В эту зимнюю сессию и я из-за гимнастики попал в группу должников. По всем остальным предметы экзамены и зачёты я сдал хорошо и уверенно. Перед зимней сессией на них все и сосредотачивались.

Майор Франчик уже в эту сессию к нам в роту не приходил, но своей требовательности не сбавил, спокойно, как паук, хитро ткавший свою сеть и твёрдо знающий, что в неё мы всё равно попадём, выжидал нас у себя на кафедре. Как только мы радостные, в предвкушении близкого отпуска пришли к нему на кафедру физподготовки отметить в зачётках оценку – нас вновь ударили, что называется мордой в грязь! Вот тут нас ждал заготовленный сюрприз! Опять заработала его система – у каждого курсанта по всем нормативам и видам упражнений за полгода должна стоять оценка. По простому говоря – включил «дуру». И на все вопросы один ответ – ничего не знаю! Давайте сдавайте, а я посмотрю на вас, если вы готовы. С какой завистью мы смотрели на курсантов других курсов, у которых вели физическую подготовку, другие преподавали. У них как-то этот вопрос так остро никогда не стоял! Даже если у кого-то из курсантов не было какой-то оценки, считалось, что эта оценка двойка и выводилась средняя арифметическая. Тем более это был обычный «проходной» зачёт в сессии абсолютно ни на что не влияющий! Но не зря нашего Франчика  знали многие, даже за пределами училища и только с сожалением качали нам головой в знак солидарности – да не повезло вам ребята!

Так получилось и у меня. По всем многочисленным кроссам, марш-броскам, полосе препятствий, метанию гранат, подъёму переворотом, теории у меня был твёрдый зачёт. Для полного комплекта не хватало только трёх элементов гимнастики: прыжка через коня, упражнение на перекладине (проще все называли его «склёпкой»), и упражнение на брусьях (по-простому «соскок через две жерди»). Казалось, что это просто ерунда и больше формальность – приду один раз и всё сдам! Тем более на занятиях мы эти упражнения много раз, тренируясь к сдаче, выполняли. Выполнял это всё и я. Всем курсантам думалось примерно, так же как и мне, когда мы сдавали сессию. Но майор Франчик не был бы майором Франчиком, если бы не придумал и здесь какой-нибудь хитрый подвох! В общем дело повернулось таким образом, что если у тебя нет хотя бы одного-единственного норматива из примерно пятнадцати и неважно по какой причине – нет и зачёта!

А нет зачёта – не сдана сессия, и ехать тебе в необязательный зимний отпуск ещё рано! Сиди здесь, ходи и сдавай долги, пока не сдашь. Нам всем это было непонятно. Почему какой-то обычный зачёт по физической культуре, который никуда не идёт важнее всех экзаменов в сессии и почему такие дурные требования у нашего преподавателя – никто вникать в это не хотел. Конечно, мы своим умом понимали, что такие требования неправильные и вероятнее всего, даже – незаконные! Где же нам искать правду? Конечно же, у своих командиров. Но наш «любимый» командир роты В.В. Козлов, как всегда занял свою очень простую и удобную позицию – я, ребята ничего не знаю, это ваши проблемы, ходите, сдавайте, и ни в чём я вам помогать не хочу и не буду!

В последние дни сессии, после сдачи всех экзаменов и зачётов начался общий «штурм спортзала» нашим батальоном. Очень быстро выяснилось, что сдать гимнастические упражнения майору Франчику просто не возможно! Требования по гимнастике были очень жёсткими: оценка зачёт – может, по его разумению быть только пятёркой и больше ни какой! Совсем напрасно мы уже как «опытные курсанты» пытались «найти правду» и показать ему строчки из НФП (Наставление по физической подготовке) в котором после описания упражнения чётко было написано для дураков – перечень ошибок, снижающих оценку на один балл. То есть для всех нормальных людей это было понятно – раз выполнил упражнение и есть ошибки, снижай оценку на один балл и ставь зачёт! Никто с этим даже не будет спорить.

Главное – поставь хоть тройку! И на наш второй ещё более убедительный и вполне логичный довод, как нам казалось о том, что гимнастика даже не входит в обязательный перечень признаков характеризующих воина-мотострелка. О чём написано всё в том же наставлении и мы это хорошо усвоили благодаря нему ещё с зимы прошлого года! Но на это он отвечал очень просто: «Спрячьте его подальше, иначе вы мне вообще никогда в своей жизни не сдадите!» В итоге всего этого так получалось, что его самодурству не было предела, и никто не хотел с ним связываться.

Теперь наш училищный спортзал напоминал растревоженный улей. В спортзале весь день крутился, прыгал и вертелся на перекладинах только один наш батальон: наша рота и первая. Казалось, что здесь на весь день собирались все, делая только короткий перерыв на обед. В центре его стоял конь и через него шла бесконечная круговая очередь из курсантов, очень напоминающая очередь на зимней ледяной горке. Возле нескольких брусьев и перекладин в углах зала тоже толпились курсанты, дожидаясь своей возможности потренироваться. Майор Франчик, правда иногда выходил из своей комнаты, и видимо ощущая себя всемогущим богом, с балкона второго этажа поглядывал на всю эту круговерть и творившееся безумие. Но надо ему отдать должное он иногда, примерно один раз в два часа «снисходил» к нам в зал со своим журналом и пытался организовать приём зачётов у нас.

При этом сразу же на сдачу выстраивалась огромная очередь из курсантов желающих что-нибудь сдать. И начиналось полнейшее издевательство над нами – ему хватало буквально несколько секунд, чтобы оценить всё наше мастерство! Он становился возле коня и запускал «конвейер» – все курсанты бесконечной лентой начинали с разбегу прыгать через него. Ничего не объясняя, он просто смотрел на это и только немногим курсантам-счастливчикам в результате этого, примерно одному из сотни прыгающих – говорил «зачёт». У всех остальных находились ошибки: низко ноги, не прогнулся во время прыжка, не так поставил руки, опущена голова и весьма обидная – нет чёткого приземления! Самым непонятным для нас было то, что через коня вроде бы прыгали все, но у Франчика на всё это был свой взгляд, и были свои особые требования – ещё выше, чем на олимпийских играх!
 
Примерно так же принимались брусья и перекладина. Само упражнение делали все, но не так как было ему нужно! Требования здесь были высочайшие – чёткая фиксация всех моментов, оттянутые носочки, высоко поднятый подбородок, чёткий соскок, стойка не качаясь и последнее, совсем уж сумасшедшее требование – улыбка на лице во время выполнения.

 Курсантов-счастливчиков, которым удавалось сдать за целый день Франчику хотя бы оно упражнение, находилось совсем немного – и это считалось хорошей удачей. Вот тогда мне стало понятно, почему на большие соревнования по таким видам спорта привлекают огромную судейскую бригаду – очень трудно одному установить истину. В отличие от бега, прыжков и плавания. Там всё ясно – соревнуйся с метрами и секундами и побеждай, а здесь всё зависит от своего взгляда, капризов и настроения судей. Надо честно сказать, что после этой сессии у меня наступило полнейшее отвращение ко всей гимнастике, и все последующие курсы я просто через силу терпел всё это.
 
Счастливчиков-отпускников, которые попадали в нулевую и первую партию, на этот раз оказалось совсем немного. Наступил первый день отпуска и некоторые наши товарищи уехали. Выяснилось, что большинство курсантов нашей роты, сдав все предметы по сессии «сидит» так же как и я – из-за физподготовки. Вместе со мной проводили время в спортзале и мои верные друзья – Сашка с Тарасом. У них что-то получалось получше, чем у меня, особенно у Тараса. Я же для себя понял, что «завяз наглухо» – из трёх упражнений по гимнастике за два дня «штурма» до начала отпуска я каким-то чудом умудрился сдать только коня. А всё остальное даже после неоднократных попыток в день – ну никак! Количество курсантов в спортзале после начала отпуска уменьшилось; кто-то всё сдал и уехал, кто-то просто плюнул на это, а многие, понимая всю бесполезность и потеряв всякую надежду от такой сдачи просто формально «нарисовывались» в зале один раз в день – делали одну попытку сдать и уходили в казарму отдыхать.

Мы тоже с годами становились  умнее, и нам уже не хотелось доставлять майору Франчику такого удовольствия как на первом курсе – целый день и ночь «дурковать» в спортзале. Я тоже для себя решил, что надрываться совершенно бесполезно – я не гимнаст и у меня нет никаких великолепных данных для этого. Ведь все гимнасты всегда низкие, плотные с короткими руками и ногами. За всю многолетнюю историю гимнастики никогда не было высоких и длинных гимнастов. А выполнить упражнение, так как требует майор Франчик по олимпийски мне видимо никогда и не удастся. Я же делаю все упражнения, и может быть (даже допускаю это!) с ошибками – чего же ещё от меня надо! Ставь не пять так четыре, а не нравится – я даже согласен на три, только завязывай «свою непрерывную шарманку». По общей сумме всех оценок у меня вырисовывалась хорошая, твёрдая четвёрка, даже ближе к пятёрке. Ведь основные – бег и полоса препятствий у меня были пятёрки!

Но майор Франчик был твёрд в своём решении – надо сдать всё! И гимнастику только на «отлично». Поэтому я тоже утром после завтрака совсем без настроения шёл в спортзал и делал до обеда несколько попыток сдачи. Видя и убеждаясь в том, что майор Франчик не сбавляет своих дурных требований я, как и многие другие курсанты снова переодевался и шёл в казарму. Поэтому там к обеду оставались только пять-шесть совсем упёртых курсантов надеющихся на какое-либо чудо – но такое чудо происходило крайне редко и по вечерам мы вновь встречали их с убитым видом возвращающихся в казарму.
 
Так прошло два дня нашего зимнего отпуска. Нас в роте оставалось около  половины. И почти все – «спортсмены», как нас называл наш командир роты. За эти дни я хоть понемногу, но всё же продвинулся вперёд. Мне удалось сдать майору Франчику упражнения на брусьях. И до отъезда в отпуск мне оставался только один последний маленький шажок – сдать перекладину и здравствуй отпуск! В этот четвёртый день я, как и все наши «спортсмены» обычно с утра в радостном ожидании счастья «сделал кружок» через спортзал и вновь убедившись в полной бесполезности всех моих попыток, расстроенный и потерявший на сегодня всякую надежду, пришёл в роту. В казарме было непривычно тихо, каждый делал что хотел: кто-то спал на кроватях, несколько курсантов собравшись в классе за столом, играли «в коробок» по очереди ударяя ногтём по спичечному коробку, убивая время. Сашка Миролюбов к этому времени всё сдал, хоть и не в числе первых, но уехал домой, а вот Тарас я не помню. В зимние отпуска он просто не ездил, чтобы не тратить деньги, а сдал он физподготовку или нет, уже не вспомню. Поэтому после обеда мы с ним уютно устроились на кроватях в нашем кубрике, лениво обсуждая между собой вопрос – чем же нам заняться? Вариантов у нас в общем-то было немного: сходить и развеяться в буфет, посмотреть телевизор или просто поваляться на кроватях в ожидании ужина.

Внезапно казарменную тишину нарушил громкий голос дневального:
- Курсант Азаров! На выход! – это для нас было обычным делом, и я абсолютно ничего внутри себя не подозревая, неторопливо поднялся и пошёл из нашего кубрика по направлению к канцелярии роты. Дневальный кивнул мне головой на дверь, что было в общем-то понятным – заходи в канцелярию к командиру роты. Зайдя в неё, я сразу удивившись увидел своего отца разговаривающего с нашим ротным! Взглянув на них и судя по их лицам, мне картина сразу стала понятной. Видимо командир роты уже «просветил» моего отца в особенностях сдачи этой зимней сессии и объяснил ему причину, почему я ещё не в отпуске. Кратко объяснив ему в двух словах суть проблемы, что он-то в общем не против моего отпуска, но вот майор Франчик думает по-другому и всё надо решать только с ним.

И если этот вопрос с ним будет решён, то он хоть сейчас выдаст мне отпускной билет и сразу в отпуск! На этом мы и вышли вдвоём с моим отцом из канцелярии. Отец сразу сказал, что они, зная день начала моего отпуска, сидят вместе с мамой дома в Чимкенте, волнуются и ждут меня, а от меня ни слуху, ни духу! Поэтому он и вынужден был по настоянию мамы выписать сам себе командировку в Алма-Ату и разобраться со всем. Уточнил у меня – какие проблемы держат меня и что я не могу сдать. Я тоже кратко обрисовал ему всю картину, объясняя, что меня здесь держит ерунда и полнейший беспредел – сам процесс сдачи хоть и идет, но очень медленно и со скрипом. Это всё мы обговорили с ним по пути в спортзал, так как отец твёрдо был намерен сам разобраться в всех вопросах, хоть это его и не очень радует, и понять истину.
 
Я подвёл его в спортзале к двери кабинета на втором этаже, где обычно заседал майор Франчик, а сам пошёл в зал ожидать решения. Удивительно, но в зале в это время никого не было! В нём стояло гулкое эхо и сквозь высокие окна, закрытые сеткой проникали лучи уже заходящего солнца. В этих лучах были видны мелкие пылинки, которые кружили свой беспрерывный хоровод. Я снял сапоги и присел на лавку держа в своих руках спортивные тапочки, так и не зная точно, что же мне дальше делать? Что там сейчас отец решает в кабинете с Франчиком? И какой там у них может идти разговор? Зная майора Франчика как не очень «стандартного» офицера – он вполне мог «борзо попереть» и на моего отца, несмотря на его полковничьи погоны. Время тянулось очень долго и в моей голове крутились разные мысли. С одной стороны было что-то очень неприятное в том, что приехал мой отец, который волнуется за меня и сейчас он должен вроде бы по моей вине вести по своей сути совершенно глупые и унизительные «переговоры» разбираясь в моих проблемах.

 С другой стороны сегодня всё станет совершенно ясно и очевидно – тут нет моей большой вины! Все предметы по сессии я сдал хорошо и уже почти победил Франчика. Что же они так долго там сидят? Неужели нужно столько времени, чтобы посмотреть «секретный журнал» майора Франчика с моими результатами? Такие мысли крутились у меня в голове, и я уже начал внутри себя волноваться. Наконец они вдвоём появились на балконе, и Франчик нагло глядя на меня, зычным голосом прокричал:
- Азаров! А ты, почему сидишь? Ещё даже не готов и не размялся? Давай на перекладину! К выполнению упражнения приступить!

Я как пружиной подброшенный этим голосом с лавки быстро надел спортивные тапочки и уверенным шагом, делая прямо на ходу разминочные движения плечами, подошёл к перекладине. Своим умом я понимал – вот мой шанс – и у меня есть только одна попытка, я просто обязан сейчас показать всё, что умею по максимуму! Ведь если я смогу показать «свой класс» то впереди возможно меня ждёт отпуск, Чимкент, мама, друзья и несколько таких долгожданных и драгоценных дней. А если нет – то ещё неизвестно, что? Майор Франчик может ещё больше «задурить» и этот приезд отца только добавит ему масла в огонь! «Надо мне постараться!» – всё это молнией пролетело у меня в голове, ведь на меня смотрит мой отец и придирчивый Франчик. Конечно же, выполняя упражнение, я постарался и что говориться «вложился». Всё получилось отлично, особенно соскок.

 Мне же самому так показалось, что если бы я выступал на Олимпийских играх за СССР то, наверное, получил бы за это большую золотую медаль не меньше! Они, что-то негромко обсуждая между собой повернулись, и ничего не говоря мне, ушли с балкона в кабинет. Не знаю, что уж там говорил Франчик моему отцу, когда они вновь вернулись в свой кабинет, но прошло опять много времени, прежде чем отец вышел из спортзала. Я вышел на улицу, и сидя в курилке в ожидании отца, терялся в догадках, в чём там дело и почему всё это тянется так безумно долго? Потом уже отец через время как-то сказал, что оказывается майор Франчик (когда он был ещё лейтенантом) служил в Сары-Озеке, а заканчивал в Ленинграде спортивный институт им. Лезгафта, в котором учился и мой отец. Поэтому у них сразу нашлось очень много общих тем и точек соприкосновения для разговоров и воспоминаний. И Франчик признал в разговоре с отцом, что он немного «перегибает палку» – ведь они оба были спортсмены-преподаватели по своему образованию и хорошо оба понимали, о чём идёт речь.

Наконец-то появился мой отец, но по его лицу мне ничего сразу понять было не возможно. Правда, подойдя ко мне, он сказал кратко такие радостные и долгожданные для меня слова: «Всё! Сдал! Давай, собирайся в отпуск! Сегодня же ночью отправлю тебя самолётом в Чимкент!» Вот так быстро и как обычно всегда бывает в армии, всё в моей жизни и решилось. Мы зашли к ротному, и он передал ему записку от Франчика. Козлову ничего не оставалось, как достать из сейфа мой отпускной и вручить его мне. Правда перед этим он отправил меня переодеваться в парадку и шинель. Я быстро переоделся, попрощался с Тарасом и мы с отцом вышли на улицу, где заканчивался уже второй день отпуска. Какой удивительный день! Как много разных событий произошло сегодня. Ведь проснувшись ещё утром, я даже не догадывался о том, что будет после обеда и чем закончится сегодняшний день!

Конечно, у меня на душе было радостного, оттого что я всё-таки в отпуске. Но было во всём этом какое-то неудовольствие, всё произошло совсем не так, как бы мне хотелось. С одной стороны было ясно, что майор Франчик – безумец, которого никто не хочет (или не может?) укротить за его «незначительные перегибы». Такая высокая требовательность хороша и вызывает уважение, но до известных пределов. И это вполне понятно, что я за полдня не стал выполнять, это чёртово упражнение на перекладине лучше! Я его сделал так же как делал всегда. И это вполне укладывалось, даже со всеми замечаниями в какую-нибудь оценку (пусть даже в тройку – на это было просто наплевать!) Да и, наверное, Франчик поставил бы мне зачёт если не завтра, то может быть послезавтра. Ведь так и получилось у всех других – Франчик хоть и был дурак в этом деле, но все-таки принял зачет у всех должников на третий-пятый день!

С другой стороны это было хорошо, что мой отец «убедил» его в том, что он «немножко не прав». Но было в этом что-то неправильное – ведь я должен был сам решать эти все вопросы. Даже пускай такие тупые и несправедливые с моей точки зрения. Но тут опять всё было не так просто. Ведь в этом случае отец и не договаривался с преподавателем о том, чтобы у меня как-то по-хитрому принять зачёт или незаконно поставить оценку. А просто сам убедился в том, что наш майор Франчик – обычный «самодур от спорта», для которого требования НФП ничего абсолютно не значат, так как у него имеется свой взгляд на эти вещи.

В общем я решил для себя не забивать голову этими рассуждениями, махнув на всё рукой. Но для себя решил, что всё-таки нужно сделать вывод из этой истории с зимним отпуском. Буду начинать сдавать гимнастику  майору Франчику заранее, а то можно будет снова не успеть.  И вот теперь уж я сам не знаю, что тут сыграло свою роль; толи я стал подходить к этим вопросам грамотнее, или я стал хорошим гимнастом, или сам Франчик «сбавил обороты», но больше таких проблем с физической подготовкой у меня в сессиях не было.

Все эти грустные мысли у меня сразу вылетели из головы, когда я услышал знакомый шум турбин самолётов в аэропорту. Впереди была счастливая пора зимнего отпуска, моя мама и наконец-то можно было на все оставшиеся двенадцать дней всё забыть! А там, после отпуска ещё посмотрим, как будем жить дальше… Вот на этой радостной ноте для меня и закончились полтора года обучения. Остальные годы учёбы будут описаны в моей следующей книге. Придётся и нам пока на этом оставить меня радостно спящим в том самом, летящим ночным рейсом самолёте в Чимкент…