Флавицкий. Княжна Тараканова

  Константина Флавицкого называют художником одной картины, но это не так, его кисти принадлежат серьезные полотна, хотя и не сыгравшие в искусстве выдающейся роли. Причина здесь в том, что, как признавался однокашник Флавицкого по Академии художеств, «всех нас питало наследие Брюллова, все старались идти за ним, –– увы, этот путь оказался бесплодным». К тому же Флавицкий не смел отступить ни на шаг от академических правил, отнюдь не способствовавших его творческой индивидуальности.
Он в девять лет остался без отца.  Мать, оказавшись после смерти мужа в крайней нужде, отдала Константина в воспитательный дом для бедных детей,  где он  провел целых семь лет.  Но именно там, в воспитательном доме, у мальчика проявились  недюжинные  художественные способности.  Шестнадцатилетним юношей, по ходатайству дяди, Флавицкий поступил в Рисовальную школу Общества поощрения художеств, где мог не только обучаться живописи, но  иметь ежемесячно 8 рублей стипендии. Вскоре ему вручили билет на посещение академических классов, а через год Константин уже  числился учеником Академии, избрав для себя жанр исторической живописи.
 
Безропотно  следовал он академическим образцам,  так что сами учителя удивлялись. За конкурсную работу «Суд царя Соломона» был награжден Малой золотой медалью, а за выпускную картину «Дети Иакова продают своего брата Иосифа», получил Большую золотую медаль и право  на заграничную поездку  для совершенствования мастерства.   
Шесть лет Флавицкий провел за границей  как пенсионер Академии.  Побывал в Берлине,  Дрездене, Париже,  жадно осматривая музеи и картинные галереи. Как большинство русских живописцев, остановился на жительство в Риме.
 В римский период главной его работой была картина «Христианские мученики в Колизее», заказанная «в полный рост» президентом Петербургской Академии художеств великой княгиней Марией Николаевной. Огромное полотно вмещало в себя свыше двадцати персонажей, труд художника был титаническим, и все-таки оживить эпизод из древней истории  он не смог. Кроме отдельных творческих находок,  произведение в целом не удалось.  Не трогало душу; хотя издевательства над первыми христианами, когда их кидали на растерзание  львам, а публика в Колизее ревела от страсти, должны были вызвать духовный подъем.

КНЯЖНА ТАРАКАНОВА

Но там же, в Италии, за год до возвращения в Петербург, Флавицкий  начал картину «Княжна Тараканова». Легенда о ней давала ему  возможность, в которой он так  нуждался: открыть истинное свое лицо,  показать свой истинный дар. Все усилия его были направлены к этому. Двадцать лет пылкий, с сильным художественным воображением Константин Флавицкий  должен  был скрывать  свою  настоящую суть,  подчиняться  всему и всем, –– но в этой картине он  был  свободен!
Возвратясь в Петербург, Константин Дмитриевич, вопреки ожиданиям, не получил за «Христианских мучеников» звание академика.  С трудом ему удалось добиться разрешения пользоваться мастерской в Академии художеств,  при условии, что освободит по первому требованию. Было горько и унизительно, –– здоровье его пошатнулось.

Знаменитый критик Владимир Стасов, давно приглядываясь к  работам Флавицкого, высоко ценил его дарование. Выступил со статьей против культивирования Академией условной живописи, губящей истинные таланты: «Зачем Флавицкому повторять кого бы то ни было?  У него есть свой запас фантазии, своя собственная способность к характеристике. Наконец, у него есть свое сокровище душевного огня, страсти, пламенного порыва, что так редко встречается у наших исторических живописцев».
Словно в ответ на эту статью, через два года Флавицкий представил  на академической выставке картину «Княжна Тараканова в темнице во время наводнения».
Происхождение Таракановой до сих пор вызывает споры. По одним сведениям, она была дочерью императрицы Елизаветы и Алексея Разумовского, по другим –– дочерью Елизаветы и Шубина, от которого императрица прижила дочь и сына, и о чем на дыбе сообщили князья Долгорукие.  Девочку, якобы, прятали в Таракановке за Петербургом,  отсюда и Тараканова.

По официальной версии история Таракановой выглядит так. В середине XVIII века дочерью Елизаветы Петровны назвалась политическая авантюристка, которую выпестовали поляки, чтобы захватить с ее помощью российский престол. По замыслам польских  панов она должна была одновременно с Пугачевым явиться среди русских войск и «возмутить их против Екатерины». От такого двойного натиска российский трон бы не устоял, и во время переворота  императором сделался бы либо самозваный Петр III (Пугачев), либо на престол взошла бы «дочь императрицы Елизаветы».
Женщина получила хорошее воспитание, говорила на нескольких языках, была умна, красива, весела, любезна, владела необыкновенной способностью сводить с ума мужчин. В то время как Пугачев действовал в России, она действовала за границей, переезжая из одного государства в другое, всюду выдавая себя за наследницу русского трона.  В России же  Пугачев  уже взял несколько крепостей и находился под стенами Оренбурга. Башкиры и мещеряки, обольщенные подарками «Петра III», стали нападать на русские селения и  толпами переходить к бунтовщикам. Казахский хан Нурала вошел в дружеские сношения с Пугачевым;  мордва, черемисы, чуваши заволновались и перестали повиноваться русскому правительству; служивые калмыки сбегали с форпостов; помещичьи крестьяне Оренбургского края и по Волге заговорили о воле «батюшки Петра Федоровича».  В октябре 1773 года Оренбургский край уже весь был охвачен мятежом!

Почуяв, что Россия ослаблена,  шведский король стал угрожать ей войной,  и в России с часу на час ожидали, что  шведские войска явятся в Финляндию. Франция тоже обрадовалась возможности  ухватить свой кусок –– готовилась вмешаться в  войну, которую вели между собой Россия и Турция: в Тулоне уже снаряжалась сильная эскадра,  чтобы идти на помощь  остаткам турецкого флота, сожженного графом Орловым при Чесме.
Известия обо всех этих  обстоятельствах, преувеличенные до крайности, расходились по Европе. Король Людовик XV одобрил намерение претендентки на русский трон ехать в  Константинополь и оттуда предъявлять свои права. Явилось подложное духовное завещание  царицы Елизаветы, в котором она якобы пишет, что  «Елизавета Петровна (?), дочь моя, наследует мне и управляет Россией так же самодержавно, как и я управляла.  Ей наследуют дети ее, если же она умрет бездетною –– потомки Петра, герцога Голштинского».
И «законная наследница» стала подписывать свои бумаги  «Ее императорское высочество принцесса Елисавета Всероссийская».

Разумеется,  обо всем этом знала русская императрица Екатерина. Не желая делать громкую историю, она придумала, как без шума  уничтожить «побродяжку». Для исполнения своего плана Екатерина избрала графа Алексея Орлова. В это время европейские газеты уже известили о поимке Пугачева и  подавлении  пугачевского бунта. Поляки бросили «Елисавету Всероссийскую», но она не могла остановиться в своих замыслах, задумав достичь русского престола при помощи Ватикана, обещая за то принять римско-католическую веру и  ввести ее в России.
Объехав несколько европейских городов, молодая женщина оказалась в Пизе, где Орлов не замедлил ей представиться.  Граф обращался с ней почтительно и почтение свое заявлял как верноподданный.  Она  не сразу поверила Орлову. О планах своих молчала, но о том, что имеет высочайшее происхождение, говорила не один раз. Орлов обо всем доносил в Петербург. Наружность женщины он описывал так: «Росту небольшого, тела очень сухого, лицом не бела, не  черна, глаза имеет большие, открытые, цветом темно-карие, косы и брови темно-русы,  а на лице есть и веснушки. Свойство она имеет довольно отважное и своею смелостью много хвалится».
Орлов знал о ее влюбчивом характере и с большим искусством разыгрывал  из себя  влюбленного.  Ему было тридцать восемь лет,  красавец, огромного роста, силы необычайной –– женщина не устояла  перед  русским  богатырем.

Но как овладеть ею, как арестовать и отправить в Россию? Это было не очень легко. Иезуиты, деятельно принимавшие участие в жизни «Елисаветы Всероссийской», зорко следили за всем, что вокруг нее происходит. Орлов их боялся. Употребить против врагов «русской принцессы» яд и кинжал они  были очень способны.
Граф склонил  женщину к браку  с ним. В Пизе православного священника не было, и она согласилась ехать в Ливорно, где базировалась русская эскадра, которой командовал Орлов, ––   обвенчаться на адмиральском  корабле.
По приезде их в Ливорно чуть не все население города высыпало на набережную: Орлов был хорошо известен ливорнцам как мастер  устраивать великолепные и чудовищно дорогие спектакли.  Теперь они тоже ждали какого-нибудь  небывалого зрелища, и оно действительно им было предоставлено. На кораблях заиграла музыка, раздались пушечные выстрелы, –– то был царский салют! Матросы стояли на реях и громко кричали «ура», приветствуя внучку Петра Великого, внучку создателя русского флота!
Женщина была в восторге! С адмиральского корабля  спустили кресло, и на нем подняли ее на палубу. Там, под руку с графом Орловым, она приветствовала офицеров и ласково кланялась матросам. 
Начались маневры. «Елизавета» стояла у самого борта. Внезапно  услышала повелительный голос, оглянулась: ни Орлова, ни свиты на палубе  не было. Вместо них стояли вооруженные солдаты.
–– По именному повелению ее императорского величества вы арестованы, –– объявил капитан. –– Граф Орлов уже арестован  по приказу адмирала.
Женщина  лишилась чувств.

Дальше событие развивалось быстро. Орлов  назначил к ней врача, распорядился, чтобы по пути эскадры в Россию за пленницей тщательно наблюдали, особенно во время остановок в иностранных портах, эскадра вышла в море, а сам Орлов отправился в Россию сухопутным путем. 
Когда женщина была доставлена в Петербург, ее поместили в Петропавловскую крепость. Начались допросы. Больше всего интересовало императрицу, кто внушил самозванке принять на себя имя дочери Елизаветы Петровны?  «Внучка Петра I»  считала, что такие вопросы неуместны.
Тогда ей прочли по-французски составленное показание и дали подписать. Она взяла перо и твердо подписала:  Elisabeth.
–– Отберите же у арестантки все, кроме самого необходимого, –– велел Голицын страже. ––  Пищи давать ей столько, сколько нужно для поддержания жизни. –– И, обратившись к ней, прибавил: –– При таком упрямстве вы не можете ожидать помилования.

У претендентки на русский  трон  развилась чахотка, признаки которой стали обнаруживаться еще за границей.  К тому же она ждала ребенка. Ее перевели  в верхний этаж Алексеевского равелина, в помещение сухое, светлое, состоявшее из нескольких комнат, и давали теперь хорошую пищу, которую готовили на комендантской кухне.  Но смертный конец ее приближался неумолимо.
В конце ноября у нее родился сын. Граф Алексей Орлов сделался отцом.  Через несколько дней «Елизавета» умерла, не пожелав даже на исповеди признаться в своем настоящем происхождении. Солдаты, бессменно стоявшие при ней на часах, выкопали в Алексеевском равелине яму и тайно зарыли труп. Никаких погребальных обрядов совершено не было.
Но с каким секретом ни содержали захваченную графом Орловым женщину, какою таинственностью ни окружали смерть ее и погребение, все равно разнеслись по Петербургу, а оттуда по другим городам  слухи, будто в Петропавловской крепости находилась дочь императрицы Елизаветы.
Прошло два года после смерти самозванки. В 1777 году случилось сильное наводнение, казематы Петропавловской крепости были залиты водой. После чего стали в народе рассказывать, что заточенную княжну  Тараканову не вывели из каземата, и она утонула.

Обо всем этом, конечно же, знал молодой живописец Флавицкий: судьба Таракановой полстолетия обсуждалась в печати и устно –– как в России, так и за рубежом. В 1864 году он представил на выставку свою картину «Княжна Тараканова в темнице во время наводнения». Красивая молодая женщина, одетая в поношенное и уже изорванное платье из атласа и бархата, стоит на кровати и в отчаянии смотрит, как крысы наполняют комнату, лезут на кровать и на платье, а в окно с железными решетками хлещет вода.
Критик Стасов восторженно отозвался об этом произведении, заявив, что Флавицкий создал блистательнейшее полотно. «Последние минуты отчаяния и беспомощности натуры страстной, гордой и высокой,  последнее томление женщины-красавицы, измученной тюрьмой,  но все-таки полной жизни и горячей крови, –– что за страшная сцена, но что за чудесная для великого таланта задача!»   
Художник Крамской оценил в «Таракановой» драматизм  без ложного пафоса, умеренность и равновесие; назвал  картину «крупной,  а главное, счастливой».   
Зрители бессменно толпились возле «Таракановой». Восторги, слезы… затем все новые толки о дочери императрицы Елизаветы в частных беседах и в переписке…  Появилась весьма правдоподобная версия, что Тараканова –– дочь Елизаветы Петровны и камер-пажа Ивана Шувалова. Роман Елизаветы с Шуваловым начался в 1749 году, и возраст их дочери совпадал с возрастом пленницы, находившейся  в Петропавловской крепости. Но если все так, то, значит, в застенках скончалась настоящая наследница русского трона?..

Александр II распорядился в каталоге выставки против произведения Флавицкого сделать отметку: «Сюжет картины заимствован из романа, не имеющего исторической истины».  После чего сменили и название картины, упирая на то, что это легенда.  Однако же в публике только сильней укрепилась уверенность, что Екатерина II уничтожила внучку Петра Великого! 
Совет Академии художеств присвоил  Флавицкому высокое  звание профессора, но  приобрести «Княжну Тараканову» Академия не решилась. Купить картину выразил желание Павел Михайлович Третьяков:
–– Ваша картина делает честь русской школе, тем более что произведено в России, а не заграницей! –– горячо похвалил он художника.
Третьяков предлагал 3 000 рублей серебром, но Константин Флавицкий запросил 5 000, и Третьяков  отказался.

Спустя полтора года, с детства слабый здоровьем Константин Дмитриевич умер от чахотки,  заболев ею еще в Италии. Чрезмерное напряжение при работе над «Таракановой», постоянное безденежье, петербургская сырость ––  все способствовало скорой развязке.  Ему не исполнилось и тридцати шести лет.
После смерти художника его братья  повезли картину в Париж на Всемирную выставку, надеясь получить за нее 60 000 франков. Владимир Стасов  сокрушался по этому поводу: «Какова же будет участь бедной картины теперь? Купит ли ее на Всемирной выставке ради курьезного русского сюжета какой-нибудь иностранный аматер… или она вернется к нам, и будет продолжать свои мытарства?..»
Братья Флавицкие  ошиблись в покупной способности иностранцев, и в  1867 году картина была продана Третьякову за 4 000 рублей серебром,  став первым историческим произведением в его художественном собрании.