ВМ. Глава 15. Встреча с прошлым. Параграфы 1-4

ГЛАВА 15. ВСТРЕЧА С ПРОШЛЫМ

15.1. Из палаты в камеру


Ад закончился, остались слабость и безразличие. Аквариумная зелень стен и воздуха разбавлялась перламутровым прямоугольным пятном окна с решёткой, а жёсткий и тонкий, как чёрствая лепёшка, матрас впитывал солёную тоску из-под моих рёбер. Зимний день порхал серым голубем где-то среди падающих с неба снежных хлопьев, и мир, суетливая ярмарка на борту огромного авиалайнера, летел в лихо закрученном штопоре вниз, чтобы разбиться вдребезги о землю. Не снижая градуса веселья и не сбавляя роковых оборотов, он летел в пропасть вместе со всеми своими скоморохами, торговыми рядами, пёстрой толпой и яркими огнями, а также горами мусора, подзаборной пьянью, грязными трущобами и душными от чада кухнями. Помахивая на прощание развешенными на верёвках простынями и дымя горящими двигателями, он летел в бездну.

И на его борту был я, издыхающий, как недобитый пёс, на чёрствой лепёшке матраса. Всё началось с того, когда та хищница в хранилище схватилась окровавленной рукой за моё раненное плечо. Случайно она это сделала или намеренно? Теперь это неважно. Я уже два дня был в госпитале со своим ранением, когда почувствовал странное недомогание. Я сказал об этом врачу, и у меня взяли кровь и мочу на анализ – как обычно.

Это было последнее, что происходило в моей жизни в обычном порядке.

После этих анализов я попал из палаты в камеру – не долеченный, слабый, с нарастающим недомоганием. Никто даже не потрудился объяснить мне, в чём дело.

Мне думалось, что в камере со мной забавлялась смерть, меняя обличья: сначала она, в красно-рыжем наряде и огненном гриме, прижигала моё нутро раскалёнными добела пальцами, потом, обернувшись Снежной Королевой, пронизывала меня ледяными иглами и одним дуновением превращала мой пот в иней. Так она играла со мной и издевалась, но не брала окончательно, лишь доводя до грани, до тонкой, хрустально-прозрачной кромки, за которой раскинулось её царство. Чёрным скользким угрём она обвивалась вокруг меня, щекоча подреберье тошнотой, вгрызалась в пупок и выедала кишки, потом тучей мелкой мошкары пробиралась в лёгкие и пожирала их, но всякий раз оставляла меня живым, держа на тонкой нитке над пропастью.

Видно, взять меня к себе не входило в её планы, потому что, несмотря на все муки, я всё-таки чувствовал под собой матрас, а временами видел окно с расплывающимися прутьями решётки. Оно покачивалось надо мной, как пятно солнечного света на поверхности воды, а я лежал на дне. Временами тяжёлая дверь открывалась, и вплывали какие-то фигуры, толпились вокруг меня и бормотали, бормотали булькающими голосами. Я ненавидел их за это бульканье и однажды попытался ударить, но на меня акулой налетела фигура в форме и двинула прикладом автомата между глаз. Я перестал видеть окно.

Когда я снова его увидел, смерть со всем её маскарадом была уже далеко, и вода из камеры ушла. Окно висело неподвижно, чёткое и холодно-серое, с безжалостно пересекавшими его прутьями, а под ним, озарённая его мертвенным светом, стояла она – девчонка с молниями в глазах. Та, что ступала пыльными босоножками по траве, когда я с пацанами гонял мяч во дворе. Из чёрного репродуктора – радиопозывные «Широка страна моя родная» и голос: «Внимание, говорит Москва! ...и гражданки Советского Союза... сегодня, двадцать второго июня, в четыре часа утра, без всякого объявления войны... напали на нашу страну... границы во многих местах... бомбардировке города... Великая Отечественная война... против немецко-фашистских захватчиков...»

И мы застыли: я с мячом, а она – с мороженым.

«Наше дело правое. Победа будет за нами!» – сказал Левитан. Её рука сжала мою.

Так вот когда это было. Моя прошлая жизнь, что ли?

Видение, блеснув напоследок голубыми молниями глаз, исчезло: его прогнало громыхание открывающегося окошечка в двери.

– На, пей, кровосос!

Мои дрожащие руки еле сумели схватить алюминиевую миску, в которой колыхалось то, что мне было нужно. Граммов триста... Мало, впроголодь, но всё же лучше, чем страшная пустота внутри. Я приник к краю миски ртом. Клыки стукнули о металл.

Вы когда-нибудь пили водку на голодный желудок и без закуски? Примерно так и «пошла» в меня эта кровь. Хмель мягко качнул камеру и превратил койку в колыбель.



15.2. Три секунды


Комната с серыми стенами, стул посередине, а на стуле – я. Руки были скованы за спиной, а предплечье ещё зудело от укола. Запах спирта преследовал меня и вызывал головокружение.

– Итак, значит, ваш ответ – нет? – сказал голос из динамика под потолком.

Я отрицательно мотнул головой.

– Голосом, голосом отвечайте! – резко и раздражённо каркнул динамик.

– Уверен, вы меня и так видите, – сказал я. То и дело комната начинала плыть, и только встряхивание головой немного помогало не уплывать вместе с ней.

– Дудник, вы понимаете, что это нарушение присяги?

– Я теперь всё равно подлежу уничтожению. Что мне терять? – Во рту пересохло, в груди чувствовалось жжение. От укола, конечно, от чего же ещё? Точно рассчитанная доза – чтобы я не дёргался, но мог говорить.

– Если вы будете сотрудничать, к вам отнесутся, как к человеку. Происшествие, конечно, беспрецедентное, но в случае добросовестного продолжения вами службы для вас может быть сделано исключение.

– Почему беспрецедентное? А Дэн? Он ведь тоже обратился, так? – Я напряг мускулы и попытался разорвать наручники. Интересно, у меня хватит сил?

Нет... Не получилось.

– Так что насчёт Дэна? Его вы тоже заставили... сотрудничать? Или уничтожили?

– Сейчас речь не о нём, а о вас. Вы всё ещё состоите на службе и обязаны выполнять приказы командования. Впрочем, кажется, бесполезно взывать к вашему чувству долга. – Голос в динамике прозвучал досадливо и презрительно. – Таким своим поведением вы только доказываете, что не достойны человеческого к себе отношения. Вы превратились в хищника.

– А кто вам сказал, что у них нет понятия долга и чести? – Во рту было так сухо и вязко, будто я наелся недозрелой хурмы. Язык стал шершавым и еле ворочался. – Кто вам сказал, что они не могут любить, прощать, жертвовать собой ради близких?

– Дудник, мы говорим не о них, а о ВАС! Вы намерены доказать, что имеете право считаться человеком, несмотря на произошедшее с вами изменение?

– Похоже, с вами тоже бесполезно говорить о чём бы то ни было, – сказал я. – Вы так ни хрена и не поняли.

А вот теперь у меня получилось: вделанная в пол цепь наручников лопнула, стул полетел в динамик. Зачем? Да достали они меня...

Свободой я наслаждался только три секунды: влетевшая в комнату охрана повалила меня на пол, и в плечо мне вонзилась игла.



15.3. Мама


– Никита... Сыночек...

Очнулся я в светлой и уютной палате, больше похожей на гостиничный номер класса «люкс». Обои приятного бежевого цвета, в стенах – декоративные ниши с подсветкой, гардины – из тюля и какой-то узорчатой шелковистой ткани, горшки с цветами, а кровать – с мягким изголовьем, похожим на спинку дивана. Ковёр, на тумбочке – лампа с причудливым полупрозрачным абажуром, картины, люстра... И среди этой незнакомой роскоши – мамины седые волосы и большие серые глаза. И прижатый к щеке скомканный, пропитанный слезами платочек.

– Ма...? – только и смог я выговорить.

Первым моим порывом было обнять её, но я не смог шевельнуться. Её ладонь погладила мой лоб и примяла ёжик волос на голове. Она пыталась улыбаться, а губы дрожали.

– Главное – живой... Всё будет хорошо, мой родной, ты поправишься, – сказала она.

Что за чёрт? Мало того, что я не мог двинуться – я вообще не чувствовал тела. Всё, что ниже шеи, было будто отсечено, жила только голова, да и та с трудом ворочала языком.

– Ма... Ты отку...? – вот всё, что у меня получилось.

– Из дома, конечно, откуда же ещё, – ответила она со смешком, а глаза были полны тревоги. Смотреть в них было невыносимо: сердце сжималось до боли. – На поезде доехала, в отдельном купе, представляешь? Такой шик! Даже не ожидала, что у вас всё так по-человечески устроено! И сюда билет оплатили, и обратный тоже, и номер в гостинице... Своих я ни копейки не потратила. И палата у тебя... – Она обвела взглядом вокруг. – Не палата, а хоромы! И доктора такие внимательные, приветливые, и сестрички не хамят... Чудеса прямо!

Что всё это значило? Эта шикарная палата, приезд мамы и паралич? Что за кнут и пряник? То камера, то дворец... Но почему я не мог шевельнуться? Что со мной сделали?

– Никитушка, а я тут тебе яблочки... апельсинчики... – Мама зашуршала пакетом, выкладывая фрукты. – Вот, тут ещё варенье черносмородиновое, твоё любимое.

Какое уж мне теперь варенье. Если бы она знала... С её-то больным сердцем.

– Сынок, а тебя эти твари... Не кусали? – спросила мама полушёпотом, глядя на меня с испугом.

Просто поразительно, какая она красивая – даже сейчас, с сединой. Волосы седые, а глаза – как у девушки. И что я должен был ей ответить? Что я сам – «эта тварь»?

– Нет, мам.

Она вздохнула с облегчением.

– Уф... Не дай Бог! Ужас, что в мире творится. Ты представляешь... у нас тоже логово этой «Авроры» разбомбили! На улице Грицевца. Как подумаю, что в двух кварталах от этих гадов жила... Дрожь пробирает.

– Ма... тебя они не тронули бы, – выдавил я.

– А ты откуда знаешь? – настороженно нахмурилась мама.

– Знаю... Воевал с ними. По... потому и знаю.

Она сидела рядом и минут сорок рассказывала домашние новости. У соседей квартиру обокрали, Любка Шувалова из соседнего подъезда с мужем развелась – со скандалом на весь дом и дележом имущества, Семён Семёныч с инфарктом в больнице, и так далее. Слушая её, я пытался проглотить ком в горле. Как будто я дома побывал. А мама вдруг спохватилась:

– Ой, что это я тут болтаю, балаболка старая! Никитушка, а яблочки-то? Может, хочешь? Или апельсинку?

Ком застрял, вонзаясь колючими боками в горло.

– Не... Не, спасиб... Потом.

– А варенье? Может, варенье хочешь?

Я поморщился и качнул головой, а мама нахмурилась.

– Как это так – не хочешь? Тебе поправляться надо, а как ты без витаминов поправишься?

Она точно накормила бы меня чем-нибудь, если бы не вошла медсестра и не объявила, что пациенту нужен покой.



15.4. Рычаг воздействия


– К чему это всё?

На стуле возле кровати сидел незнакомый полковник. Хоть его погоны были скрыты белым халатом, я каким-то чутьём определил его звание: на генерала он не тянул, да и генерал вряд ли бы лично снизошёл до меня, а для майора он был слишком важный. Ответственность – как раз по полковничьему плечу. Лет пятьдесят, тёмные волосы с проседью, залысины, длинное лицо, узкие холодные глаза... Кого-то он мне напоминал. Не вспомню сейчас, как звали актёра, сыгравшего в фильме про Штирлица генерала Кальтенбруннера, но именно на него этот полковник и походил. Просто одно лицо. И даже шрамик на щеке.

На мой вопрос он ответил вопросом:

– А вы как думаете?

– Понятия не имею, – сказал я.

Полковник задумчиво прищурил и без того небольшие глаза, отчего они стали совсем крошечными, поблёскивая на лице, как острия иголок. Поглаживая себя по колену, он со вздохом проговорил, как бы рассуждая сам с собой:

– Грустно всё это... И неприятно. Уффф... – Он выпустил воздух, слегка надув щёки и приподняв брови, будто то, что он намеревался сказать, неимоверно напрягало его. – Но ваша несговорчивость и упрямство вынуждают нас применять такие, я бы сказал, не совсем честные методы и искать рычаги воздействия.

Если бы я мог двигаться, я схватил бы этого «Кальтенбруннера» за грудки и швырнул об стену. Моё нутро словно кислотой окатило.

– Если вы тронете маму хоть пальцем... считайте, что вы – моя первая жертва, – процедил я.

Он поморщился.

– Ну что вы, в самом деле! Никто вашу маму не собирается трогать. Но вот узнать о том, кем вы стали, она может, и вряд ли это её обрадует. А если учитывать состояние её здоровья... Разумеется, оставить вас в живых мы не сможем. Это убьёт вашу маму. Подумайте о ней, вместо того чтобы упрямствовать.

– Ты... Оборотень в погонах! – зарычал я. Если бы не эта чёртова обездвиженность! – Чем вы отключили моё тело?!

«Кальтенбруннер» усмехнулся.

– Инъекция спиртом в спинной мозг на время сделала вас паралитиком. А насчёт оборотней и прочей нечисти... Это теперь вы у нас... хищник. Видели бы вы себя сейчас со стороны!

Возможно, в этот момент я и правда не был красавцем, но меня это заботило меньше всего. Вцепиться зубами и вырвать ему горло – вот чего я сейчас хотел.

– Впрочем, если вы всё же проявите сознательность, мы можем помочь вашей маме с поправкой здоровья. Она будет помещена на лечение в лучший из кардиологических центров, полностью за наш счёт. Вот вам и, так сказать, поощрение. Всё будет зависеть от вас и вашей любви к маме. Ну что ж... – Полковник поднялся со стула, придерживая сползающий с плеч халат. – Не буду вас больше утомлять, вам нужен покой. – При этих словах он криво усмехнулся.

Я провожал его взглядом, полным бессильной ярости. А он, остановившись в дверях, добавил:

– Кстати, вас, кажется, интересовала судьба вашего друга... Дэна. Так вот, он успешно работает на нас, выслеживает затаившихся хищников.

Значит, Дэн тоже обратился. Чем они его прижали? Может, сестрёнку в заложники взяли?

– Информация от него поступает верная, но такое ощущение, будто с запозданием, – задумчиво сказал полковник. – Хищники успевают спасать своих, как будто им кто-то сообщает точное время и место проведения зачистки. Всё это весьма странно. Неплохо было бы выяснить, каким образом они получают эту информацию.

Он вышел, а я закрыл глаза. Мама... Родное лицо с сияющим взглядом и серебристыми волосами встало передо мной. На тумбочке лежали фрукты и стояла баночка варенья.

Гады. Гады, сволочи.

Я не позволю никому тебя тронуть, мама.



ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2010/08/26/33