В отпуске - продолжение 1

 - Ну, насмешил, дед Вась! – проговорила Вера, всё ещё смеясь.
Ну-у, а хто ишшо тебя бы развеселил? Одна ить. Али нет? – прищурясь, дед внимательно глядел на Веру.
Вера не ответила, посчитав, что не его это дело. Но его вопрос, как бы вскользь, её насторожил. Мелькнула мысль: «треплют уж чего, что ли?». Спросила:
 - Сейчас на огород-то пойдём, дед Вась, или ещё отдыхать будешь?
Дед тут же поднялся и довольно бодро потрусил за крыльцо к огороду. Вера – за ним. То, что Вера увидела, привело её в полный восторг. Вместо чапыжей чернела, словно вспаханная, земля. За забором, огромным стогом, щерясь пучками корней, лежали выдранные дедом сорняки. Она радостно воскликнула:
 - Ничего себе огородец стал! Когда же ты успел, дед?
Дедавасина физиономия выражала гордость. Пряча довольную улыбку и изображая безразличие, ровным голосом ответил:
 - Успел, вот. Ничего особого здеся нет. Дёргай, знай, да дёргай. Хошь, дак грядов понаделаю. Ещё можно укропчик там какой ни на есть посадить. Ещё вырастет.
 - Много, дед, не надо. Сделай одну под укропчик-то. Ага? – Вера была просто счастлива.
Она и предполагать не могла, что так вот всё быстро с огородом решится. Торчащие «до неба» сорняки наводили на неё ужас. Она думала, что и целого лета не хватит, чтобы их извести. Дед остался делать грядку, а Вера направилась домой.

   Ещё ночью, когда не спалось, Вера подумала, почему это Дима и не пытается её разыскать, или хотя бы позвонить. Она решила позвонить в город подруге Люде. Та не дала ей ничего сказать, затараторила:
 - С ума сойти, только звонить хотела! Ну, как ты там, дачница? Окопалась там в своих огородах. И не пригласишь ведь вот! А я и сама больно хорошо нагряну. Слушай, Дима был, спрашивал, где ты. Не ругай меня, я сказала где. И его не гони, если приедет. Мало ли сплетников, чего угодно наговорят, только слушай. Вер, прям видно, что преживает. Не выпендривайся перед ним! Ну, чеснослово, любит он тебя! И за что только? – в своём репертуаре закончила говорить Люда и захохотала. – Ладно, подруга, встречай друга! – И отключилась.

   И Вера стала ждать. Назавтра было воскресенье, и она была уверена, что Дима завтра и приедет. Она челноком засновала по дому. Смахнула пыль, помыла полы, поменяла бельё на кровати, расставила в доме свежие ромашки.
   Но воскресенье пришло и ушло, а Дима не появился. Вера, принарядившись с утра, беспрестанно выглядывала в окно, выбегала на крылечко, но Дима так и не приехал. Тихонько поплакав, сбросила с себя нарядный сарафан, надела шорты, топ и отправилась к Наде.
   Дневная жара пошла на спад. На дороге лениво копошились куры. Под кустами, ища прохлады, высунув языки, прятались деревенские собаки. Знойно-удушливо пахло флоксами. До Нади Вера не дошла, повстречалась Надина тётка Люба и зазвала её к себе. Они прошли сразу в огород на лавочку под яблоней. Вера уселась, как в прошлый раз, лицом к пруду. Уже подходя ближе к дому, Вера учуяла самоварный дымок. И правда в траве стоял самовар, гордо подняв трубу к небу, попыхивал и тихонько посвистывал. Тётя Люба принесла табурет и, присвоив ему звание стола, расставила на нём чашки, пиалы с вареньем, мёдом, вазочку с карамелью. И так здесь было уютно и спокойно, что Вера почти без огорчения только на секунду подумала о Диме. Тётя Люба, всякий раз приседая у самовара, налила в чашки чаю, поставила перед Верой и присела рядом сама.
 - Пей, - коротко обронила она.

   Вера засунула за щеку карамельку и, прихлёбывая чай, посмотрела на пруд, где бликовала водная гладь, и это было так завораживающе.  От полноты чувств на секунду положила голову тёте Любе на плечо. Та легонько её отстранила и сказала:
 - Ласковая ты, Вер. А Надька у нас... не знамо в кого. Ты бы с ней поговорила. Болтают про неё полно всего, а как оно на самом-то деле и не узнаешь. Начнёшь говорить, дак, пых-пых, а то ревит. Была бы мать у ней жива, а я что, я тётка. Сама, грит, всё знаю про себя, а другим непочто чего и знать. Вот что хошь с ней и делай. А душа-то болит вон. Поговори, Вер, а?
Вера не знала, что ответить. Она точно знала, что сама разговора не начнёт. Тёте Любе сказала:
 - При случае разве, если Надя сама чего скажет. А так под кожу лесть не люблю.

   Помолчали. Солнце садилось, но его было ещё так много, что всё буквально в нём купалось и тонуло. Вере с тётей Любой в тенёчке под яблоней было прохладно. В пруду стоял гвалт. Утки с шумом-гамом плескались в воде. Издалека были видны мосточки, на которых суетился серый полосатый кот, перебегая с одного края на другой. Задрав хвост кверху, он то и дело тянулся к воде, видимо вылавливал  водяных жучков, либо мальков рыб.
 - Ишь, утки-то как шибко плещутся, видно дожж будет, - произнесла тётя Люба. – А с Надей поговори. Богом прошу. Ты посиди, может придёт она, а я пойду.
 - Хорошо, поговорю, - пообещала Вера, совершенно не представляя, как это сделать, да, в общем-то, не считая, что это надо.

   Вера перевела взгляд за пруд, где простиралась большая луговина. На ней колыхались, серебрясь на солнце, травы. Над густыми кочками ажурным облаком трепетали метёлочки. Вдалеке лесом обозначался горизонт. Вере сразу захотелось в лес, и она решила, что в ближайшее время туда сходит. Рядом послышались легкие шаги, и Вера, даже не оборачиваясь, поняла, что это Надя. Та присела рядом, покосилась на Веру и сказала:
 - Вер, поговорим, пока кто-нибудь, уж очень заботливый, не надул тебе в уши, какая я эдакая-разэдакая. Тётя Люба наверняка уже позаботилась, поговори, мол, с Надькой. Вер, а, если так подумать, ничего нет такова особенного, о чём судачить-то. Треплют фиг знает что.
Вера ладонью погладила Надину руку и, вздохнув, сказала:
 - Давай, только не здесь и не сейчас. Приходи ко мне ночевать сегодня. Вечерком чаи погоняем. Мне тоже есть что тебе поведать. А сейчас давай навестим могилку моей тётушки Наташи. Я ещё не была, никак духом не соберусь. С тобой бы сходила. А?

   Надя без слова поднялась, и они пошли. Деревенский погост был в километре от деревни в берёзовой роще. Они сразу нашли тётинаташину могилу, за два года, что Вера не была, не так уж много здесь было схоронено людей. На могильном холмике росла лесная земляника и ландыши, к металлическому кресту был привязан букет пластмассовых тюльпанов. Трава вокруг была выщипана. Вера вспомнила, что недавно здесь были тётушкины подруги, тётя Галя с тётей Таней, вероятно траву убрали они. Постояли над могилой молча, каждая вспоминала тётушку Наташу такой, какой знала. Нашли могилы Надиных родителей, Надя всплакнула. Потом прополола траву в гробнице, освобождая белые и розовые маргаритки. Вера ей не мешала, отошла в сторонку. Назад в деревню шли притихшие, думая о своём.

   Вечер был ветреный. Деревья и кусты шумели листвой, гуще пахло цветами. Немногочисленная ребятня, как всегда вечером, не могла надышаться улицей. То там, то сям то и дело слышалось: «Верочка, домой!; Наташка, зови Алёшку, и домой!; Кольк, сколько можно тебя звать - сейчас запрусь и не пущу!» Но крики игнорировались, а шум и возня на улице только усиливались.

   На Вериной кухоньке под потолком под оранжевым пластмассовым абажуром тускло горела лампочка. Вера с Надей сидели за столом за чаем. Разговор не клеился. Вера не знала, как его начать, а Надя ждала вопросов. Но, как-то не заметно для них самих, всё-таки подошли к доверительной беседе, и Надя поведала свою историю:
 - Замужем ведь я побывала, Вер! Помнишь, за прудом стоял единственный дом? Тётя Павлина там жила? Ну, она ещё сына своей сестры, куда-то пропавшей, растила. Веню? Вспомнила? Вот за него я и выходила. Встретились в городе, я тогда там жила, одна была, стали встречаться. Через полгода поженились. Да, как-то не заладилось. Разошлись без сожаления. Потом мама померла, я сюда к отцу перебралась. Меньше чем через год умер и отец. Вертаться в город не захотелось, и я осталась здесь, и ни капли не жалею. Мне здесь хорошо, правда, если бы не досужие сплетницы. Особенно Ирина Падловна старается. Словно кто-то виноват, что у неё мужа Сашухи саднит в одном месте, мимо не пройти, обязательно норовит приобнять, ущипнуть. Противно до невозможности! Прошлым летом в жару я приспособилась в сеннике водой окачиваться. Он как-то вызнал, даже не знаю как, подглядывать стал. Я ни сном ни духом, сколько он там раз, гад, глядел, не знаю. Однажды встречаю Стопоцку, а он мне и говорит: « Я, Надежда, гад не гад, а полгада есть. Давно угадал, что Сашуха Шустов к тебе похаживат. Только не возьму в голову зачем он тебе понадобился!?» Я и рот открыла. Вдруг вспомнилось, что иногда мерещились шорохи с крыши сенника. Решила уточнить, план выстроила да только не успела. Вышла с ведром вечером в сенник-то, время тяну, прислушиваюсь. Вдруг крики, возня. Затем ко мне ворвалась Ирина Павловна. И что она делала, скажу я тебе! Мне не пересказать. Оказывается, Сашуха лесенку приставлял и на крышу забирался. Орала, мол, нарочно эти показательные выступления я устраивала, мылась то есть. Дня через два гляжу, а Сашуха-то мимо моего дома идёт. Я позвала его, пристыдить хотела. А Ирина Павловна следила за ним. Только я рот открыла, а она под окнами и завопила на всю улицу. Мол, вот, я говорила вам всем, что она чужих мужей заманивает.  Постаралась Ирина Падловна, по всей деревне понеслись сплетни. Бабы, у которых мужики погуливали, тоже старались. Обиженные, им всласть посудачить об одинокой-то бабе. Одинокая, значит всё, охоча до их мужиков. Сначала я оправдывалась, а потом поняла – зачем? Только новую пищу для наветов даю сплетницам. Да ладно бы ещё чужие, а то, ведь, тётя Люба, не разобравшись, такое мне наговорила... И в глаза-то ей людям стыдно глядеть, и мать-то моя в гробу не единожды перевернулась, и вообще я фиг знает кто. Вер, чеснослово обиделась я на тётю Любу. Ходить-хожу, а поговорить, посекретничать с ней нет у меня никакого желания. А она хулит и хулит меня – грит, раз молчу, значит правду люди говорят. Что и делать, ума не приложу.

   Надя замолчала, затем расплакалась. Плакала, как маленький ребёнок, подвывая и скуля. Затем, всхлипывая, продолжила:
 - А Сашухе этого мало. Пошла я как-то в баньку к тёте Любе, полежала на полке с веничком  под головой, счастливая, баня для меня настоящее отдохновение. Волосы начала мыть, наклонилась над тазом, ничего не подозреваю. А ему, гаду, опять за мной подсматривать приспичило. А Ирина-то Павловна на посту стойким оловянным солдатиком бдит мужика-то своего. Он к оконцу приник, она, видимо, в кустах поблизости. Дверь заперта на хлипкий крючок, палочку просунуть и его сбросить -  никакого труда. Что он и сделал. Я не успела даже выпрямиться, когда он меня сзади и облапал своими  похотливыми ручищами. У меня от страха сердце зашлось, а Ирина Падловна в баню следом за Сашухой влетела и визжит на всю округу, какая я проклятущая гулёна. Чужих мужей заманиваю да приваживаю. И ничего, Вер, не докажешь. Тётя Люба прибежала, тоже кричит и ничего слушать не хочет, - Замолчала Надя, всхлипывая. Вера дала ей некоторое время поплакать, потом спросила:
 - Тётя-то Люба и потом, успокоившись, тебя не выслушала?
 - Вер, я из дома не выходила, а она не пришла ко мне. А история, меж тем, продолжение имела. Я и не знала. Сашуха видимо стал дразнить свою супружницу. Ушёл от неё, да недалече ушёл, в свой же сарай. Не показывал, что у себя же и живёт, таился от всех. А по утречку пробирался задами к моему сеннику, да оттуда  и выходил, потягиваясь да облизываясь, чтобы все видели, - Вера опять завсхлипывала.

  - Надь, а у тебя сейчас вообще-то есть кто? – Вера хотела отвлечь Надю от мыслей о Сашухе и Ирине Павловне.
Та между всхлипами ответила:
 - Да, Вер! В городе. Встречаемся полгода. Я езжу к нему, а он сюда нет. Зову, зову, нет, не приезжает.
 - Может, женат? – спросила Вера и посмотрела на Надю. – Или в гражданском браке.
 - Даже не знаю. Может и есть кто. Дима мужчина красивый: высокий, чубастый, с усами. Так идут ему, усы-то, - проговорила Надя.
 - Его Дима зовут? А где и кем он работает? – задала вопрос Вера.
 - Я толком, Вер, и не знаю. В какой-то фирме, вроде программист, ответила Надя и вздохнула.
Вера больше ничего не спросила. Внешность Надя описала её Димы, и ссориться она начали с полгода как, и он программист. Одёрнула себя: «Мало ли Дим программистов высоких с усами». И всё-таки что-то неприятное шевельнулось в душе. Но дальше говорить с Надей ей расхотелось, и она больше ничего не спросила. Та покосилась на Веру, и тоже ничего не сказала. Появилось ощущение неловкости, и они сидели молча.




Продолжение следует...