Дальнобойщица. Часть 1

                1.
 
     Умела Калеха головы мужикам кружить. Неминуемой занозой в их сердцах  застревала. Еще бы! Баба видная да ладная, хоть и мала росточком. А остра на язык – слова неугодного при ней не молви, так отчехвостит, и не рад будешь, что связался.
     Вот «с того» да «с этого» бабёхи деревенские зло на пришлую и таили, да как ее проймешь? Сама себе голова. ВдОвой в деревне поселилась, не одна к тому ж – с выводком ребятишек.
     «Вам еще стять да стять до меня», – хоть и беззлобно вроде, но обидно как-то говаривала.
     Ох, многие «суседушки» в жертвах ее хаживали. А как иначе такое бесстыдство назвать, когда едва утренняя роса траву засеребрит, не успеешь журавель в воду окунуть, глядь, хозяин твой, довольно ус покручивая, в покосившуюся избёнку шмыгнуть норовит… А ведь жаль мужиков-то своих! Да попробуй их удержать, когда пивная вожжа под хвост нет-нет, да стегнёт. А за ней следом бес любовный вьюном фортеля наверчивает.
Вот и жалились бабы друг дружке на мужиковы измены, да очередной узор на Калерьином лице мысленно выцарапывали.
     Самой незлобивой среди них Поля слыла. Все молчком: только улыбнется при встрече стеснительно, парой слов перекинется, и дальше – по своим делам. А уж на лавочке с любезными соседушками ни разу не сиживала. Некогда ей было сплетнями забавляться, когда домашние в ожидании.
     Уж как холила да лелеяла она Колюшку – сыночка единственного! Как жалела Митю – супружника, всю войну прошедшего! Ни слова, ни попрёка за нечаянные его отлучки. А за ночёвки в чужом дому – и подавно. И всё одно – не сумела от чужих рук уберечь. Раз вернулся Митя с полевых работ, и даже глину с сапогов не отряхнув, собрал вещички, да и направился на виду всей деревни в Калехину фатеру – на постоянку.
Но и тогда смолчала Поля. Вдогонку не бросилась, ревмя на всю округу реветь не стала. Так рассудила: «Не в петлю же теперь лезть, когда мальца ростить надо».
Разом поуспокоились бабы. Жалели, конечно, Полюшку в глаза, но чуть не каждая исподтишка на супружника её бывшего поглядывала, да гордилась собой: «На-ко, не упустила кобелька свово, вовремя поводок-от укоротила, вот и не досталось Кальке надо мной верх одержать!»

                2.
 
     Год не два, а всё одно, лихо деньки проскочили. Новая жёнка Мите сына родила. В честь отца и назвала. И хоть охолонули бабы, хватку за своих мужиков ослабили, да не простили обид, Калерией нанесённых. И едва встал на сходе вопрос, кому лесное хозяйство поручить, выдвинули «уважаемую Калерию» на должность лесничихи. А что? Нечего и к кузькиной матери ходить, чтоб убедиться: в округе Чертиха – за фамилию, от Мити доставшуюся, так прозвали – всех знает. Кто недоброе затевает, издалека чует. Любую подлость загодя раскусывает. 
     Не стала Чертиха сопротивляться. Давно к начальницким должностям присматривалась, а тут – на тебе, какая удача сама в руки явилась!
     Тепереча не то, что давеча. Пришла и мужикова очередь зуб на Калеху точить. Не успеет вольный лесоруб в лес шагнуть, да насечку на приглянувшейся сосёнке поставить – тут как тут Чертиха. Глазищами так зыркнет, что и душа в пятки:
     –  Ох, ёс твою хать, выродки лешевы! Опять на добро народное покушаетесь?.. 
     Понурят головы лесорубы, сгребут пилы да топоры, и домой… Что с ней, бабой чертовой спорить? Сами власть в руки дали, жёнок послушались.
     Долгонько маялись да всяческие нападки терпели, пока послабление негаданное не вышло.

                3.

     Тот день, уж к вечеру ближе, Митя в загоне за домом телушку привязывал. Не волновался особо, что жёнка накануне в лесу заночевала – не в новинку при её должности. А тут и калитка скрипнула. Вышел встречать, да и застыл, как со спины-то углядел… И немудрено: слыханное ли дело – стоят у крылечка Поля с Калехой, как подружки самолучшие. Бывшая нонешнюю за талию придерживает, по плечу поглаживает, да шепчет что-то ласково, а та аж обвисла на Полиной руке, - того и гляди, упадет.
     «Напилась нешто Калеха?» – Митя тряхнул головой, отгоняя виденье. Прихваченное от хлева пустое ведро выпало из его ослабевшей вдруг руки и глухо забрякало по мосткам. 
     – Что встал, друг дорогой? - обернулась на брякоток бывшая. - Не пьяна она!
     Впервые уловил Митя в голосе Апполинарии командные нотки.
     – Помоги в дом заволочь, да за врачихой на Бор беги, а я с ней, – кивнула на больную,  – пока побуду. Да скажи, что срочно. Жар, мол, не понимает ничего.
     Только тогда Митя на женку глянул, а вид у той… Лицо черно, платок на бок сбился, трясёт всю мелко, а в глазах – пустота.

                4.

     Долго Калерия болела. Не сразу, но признали у ней энцефалит. О мудрёной болезни никто в деревне до сей поры не слыхал. Потому и диву давались, что за чушь медики напридумали: клещ, мол, куснул. Ну мало ли в лес хаживали, мало ли – прицепится какой, так снимешь его и дальше топаешь… И горстями, бывало, с одежды этаку мелочь стрясали, и ничего…
     Стороной, видать, беда обходила. А Чертиху вот не обошла.
     Долго женки перетирали, что вовремя на нее Поля, на дальнее болото за клюквой собравшаяся, набрела, а то померла бы баба и поминай, как звали. Если бы и сыскали, так дай Бог, на следующий год. По тропе той редко народ хаживал, самые смелые и то остерегались – уж больно место блудливое было. В трех деревах так закрутит, что хоть волком взвой, а деваться некуда: крик твой попутчики слышат, а толку? Покуда батька Леший не натешиться, да дорожину верную не укажет, и думать нечего домой выбраться. 
А с каких таких щей лесничиху, чаще других Лешего поминавшую, туда понесло, так и не прознали никогда. Однако заметили: перестала Калеха имя его вслух-то… И особливо шпанят малолетних наставляла, да с тропы, на которую те нет-нет, да настропалятся, ворачивала: «Не место вам дальнее болото. Попадете ЕМУ, уведет, закружит, тогда на матерь не надейтесь», и батогом еще для острастки пригрозит. Не могла она после болезни без той опорки. И хотя дело свое лесное не оставила, но хватку прежнюю придержала малёха.
     Спасительнице же своей при первой встрече как отрезала: «Благодарствуй. По гроб обязана буду. Только Митю не верну, не надейся. Тебе без него уж не привыкать, а мне никак теперь одной хозяйство тянуть. И поскребышек мой школу через год закончит, улетит, только его и видели».
     Постояла Поля, вслед лесничихе плечами недоуменно пожала, да своим путем пошла. Коля-то, вишь, жениться собрался, так дел уйма.

                5.

     Ладным парнем «поскрёбышек» вырос, хватким, умным – не нарадуется мать. А как иначе? В комсомольском активе значится. Всегда в первых рядах, когда помощь какая требуется. И лес не меньше неё, Калехи, любит. Ни один поход без него не обходится. И вот, забота: всегда загодя облюбованную полянку осмотрит, сушины для костерка наготовит…
Хоть и говаривала Чертиха соседям, что далекая парню дорога лежит, да душа рвалась-норовила сЫнушку рядом удержать. Но вслух – ни-ни! Не должён Митяня о потаенных материных желаниях прознать. Ему – жить, ему и решать. 
     А он и не догадывался. Или догадывался, но виду не подавал. Каждый раз улыбнется – тает материно сердце, рука сама тянется смоляные волосы растрепать.
Лихо ли, когда сыновья улыбка в самый нерадостный момент солнечным светом готова озарить?
     И тут – на ко! Едва думка в голову, дверь сбрякала. Митяня! Скок с разбегу в дом и с порога:
     – Мам, на излучину завтра классом идем!
     Нахмурилась Калерия – засвербило в подреберье, холодком незнакомым обдалО, да отмахнулась – не в первый раз. Каникулы вот-вот, пусть потешится. Дом новый летом зачинать собирались, некогда с дружками будет.

                6.
     Молодой сон крепок. В кои веки так разоспался парень, что и не слыхал, когда отец на работу отправлялся. Мать же в лес опять снарядилась. Наготовила на стол кружку молока, хлеба порезала: проснется – поест. Наставления с вечера раздала. Дверь батогом подперла, но так, чтоб выйти мог.
     Проснулся Митяня, когда друзья под окнами засвистели. Соскочил, скорёхонько водой в лицо поплескал, рюкзачишко схватил, да и рванул за порог – какой завтрак, когда река зовёт.
     А за порогом солнце играет, норовит под каждую пробившуюся травину забраться. Из-под руки на него глядеть – и то щуриться приходится. У завалинки мухи догонялки затеяли – сонно пока, но понятно уже, что не вернется зима. Над лужами подорожными  радужки тепла добавляют.
     – Айда по угору, ребя – ближе там. Да и гляньте, как мать-и-мачеха разохотилась, будто тропу нам торит, – Сашка присвистнул от нетерпения, зная, что девчата на Бору заждались.
     В два счёта знакомые до соседней деревни километры отмахали. Издалека углядели: точно, девчачьи косынки в просвете меж сосен пестреют. А тут и смех самой звонкоголосой – Лины, ветерок донёс. 
     И вот, бодренько шагают уже все вместе к излучине. Вот парни девчатам через овражек перебраться помогают. Вот, нехотя поначалу, костерок дымком раззадорился. Вот…
     – Парни-и!.. Плот в ивняке!.. – донесло эхо до ребят Митин голос. Далековато по берегу в поисках нанесенных половодьем тесин ушагал. Пока разобрались, что к чему, пока вслед поспешили, Митя уж к плоту сквозь путанку ивовых веток подобрался. Потопал по брёвнам, проверяя: надёжный, вроде. Спихнуть попытался – не даётся. Ну и прыгнул на него безо всякой задней мысли. Да едва ноги ближнего бревна коснулись, будто щёлкнуло под ним – вздрогнул плот, с места сдвинулся и поплыл, закружился в шальном потоке не успевшей встать в берега реки.
     – Митька-а-а!!!..
     Мигом поняли деревенские, какая беда нежданно свалилась – ни им к воде подобраться – ива весь берег заполонила, ни шеста у друга – плотом управлять. А тот стоит в полный рост, и улыбка растерянно на лице застыла.
     – Он же плавать не умеет, – шепнул кто-то. Слова ожгли, растеклись морозным холодом. – Что делать, ребята?!..
     – Погоди ты! Не паникуй! – Сашка отмахнулся в ответ, и не отрывая взгляда от плота, закричал:
     – Митя-я!.. Сади-ись!.. Митька-а!!!..
     Отчаянно размахивая руками, не сговариваясь, помчались ребята по тропе вдоль реки, пытаясь опередить плот, дать товарищу понять, что не бросят.
     – Держись, Митька-а!!!..
     Нет, не слышал Митя этого. Солнце слепило ярче прежнего, от серебряной ряби плыло в глазах, кружились вместе с плотом берег, дома на той стороне, редкие облачка… Глаза матери… Руки ее – к нему протянутые. Уже теряя сознание, шагнул он к этим рукам, почувствовал, что обносит, и ухнул в воду…

                7.
     Неделю искали Митю. У того же места нашли, откуда на плот прыгал – под коренья берегового кустарника заволокло. А когда подняли разбухшее тело, совсем Калерии спокоя не стало. Зверем металась по своей избе, ни мужа, ни кого другого к себе не подпуская.
     – Говорёно было, не зови тем именем, которо возле тебя водится – не заживётся второе, – шушукались старухи. – Ан, нет, не послушалась.
     – Не приведи Господь эку беду никому, – качали головами бабы помоложе.
     Хоронили парнЯ всей деревней. И городских немало пришло – любимцем Митя и среди одноклассников, и среди учителей был. В закрытом гробу до кладбища везли, а путь не близок – пятнадцать километров, да на другую сторону реки, да через два переезда. Не захотела Калерия сыну на деревенском, ближнем, последний приют дать.
     «Не лежать вам с ним рядом. Никогда», – тем, чью надуманную вину весь остаток жизни простить не смогла, бросила.   

                8.
     Ранним утром другого после похорон дня за глухим забором приземистой избы раздались тяжелые удары. Звук эхом разносился по дворам, отзываясь набатом в полупустых дровениках, тонул в остатках прошлогоднего сена на сеновалах. Вкладывая в каждый удар неутихающую боль, Митя с Калерией наглухо заколачивали окна.
     К вечеру обесцветился дом, еще более осел, будто окончательно в землю врос. Одним оконцем, кухонным, – тем, что на мостовую да на калитку выходило, – остался на свет глядеть. Да до него ли свету – надёжно высокий забор затравленный оконный взгляд от любопытных лучей укрыл. 
      Книжки же Митянины – много читал он, много их и накуплено было, одёжку его, что поновей, Калерия вскоре деревенским раздала – в память о сыне.
      А может, бабы говаривали, чтоб самой душу не травить – кто про то сведает?
 

Продолжение http://www.proza.ru/2011/07/21/915