Больше не помню ничего...

         Будучи маленьким мальчиком, я носил в кармашке школьных штанишек носовой платочек, насквозь прострелянный соплями, и …больше не помню ничего. Только дебилов старшеклассников помню и школьную библиотеку.
         В то время в советских школах очень активно насаждались всякие "добровольные" бщества; «Красного креста и Синего полумесяца», «Охраны природы», «Охраны памятников истории и старины» и т. п. Охватывали школьные массы. Чтобы эти массы жили активно, а не писали по стенам слово «***», на класс, по разнарядке, выделялось определённое количество членских билетиков или просто почтовых марок. Всё это распространялось классными руководителями среди учеников. Некоторые дети тут же, после уплаты членских взносов, куда-нибудь эти документы  приклеивали в школьном сортире. Я же, аккуратно собирал.
          Когда количество обществ достигло критической отметки, я взял коробочку, где бережно хранил все билетики - марочки, отнёс её к классному руководителю и заявил, что имею намеренье не только выписаться из всех вышеперечисленных добровольных обществ, но и получить назад свои денежки.
         — Что ты хочешь сделать?! — не поняла любимая учительница.
         — Выписаться хочу! — пояснил я вторично и добавил, — Имею право! А членские взносы всякие, платить больше не буду.
           Это был бунт. Неприкрытый. Наглый. Бунтовала какая-то сопля!
         — Позволь узнать причину твоего решения? — присаживаясь на стул спросила советский педагог.
         Она думала, что я начну что-то мямлить невнятное, не смогу оправдаться в своих желаниях, и тут она раздавит меня своим авторитетом, пристыдит и отправит с позором за родителями. Не тут-то было. К акции гражданского неповиновения я подготовился основательно, прочёл статью в журнале «Крокодил».
        — Я не записывался в эти общества сознательно,  — сказал я очень серьёзно. —  Меня принудили в них вступить. Кроме того, я не принимаю в них никакого живого участия. Больше не желаю платить взносы неизвестно за что. И вообще, так как деньги с меня были получены обманным путём, было бы справедливо, если все мои взносы вернули бы обратно...
        — Та-а-а-ак! — сказала учительница.
        Видимо такой случай в её практике произошёл впервые. Кажется, она даже испугалась.
        — Пойдём со мной, я тебе сейчас - верну обратно.
         Она крепко взяла меня за руку, хотя я никуда не пытался бежать и повела в кабинет директора.
        — Вот! Полюбуйтесь! — сказала она уже в кабинете и, всё ещё сжимая мою руку, вкратце изложила ситуацию.
        — Да это так, — подтвердил я, ни сколько не смутившись. Уши мои, не покрасневшие от позора, нагло торчали во все стороны.
        Директриса, дебелая дама с невероятным начёсом из обесцвеченных перекисью волос (специальная педагогическая причёска, чем выше блондинистый начёс — тем выше положение в школьной иерархии), посмотрела сквозь меня куда-то в пространство и произнесла:
        — А давайте-ка, Татьяна Васильевна, мы его быстренько в другую школу переведём.
        Губы директрисы, были намазаны ярко-красной помадой до такой степени, что окрасились даже зубы. Когда дама открывала рот, создавалось впечатление - только что крови напилась из вены. Директриса, обладательница колоссальной задницы и грандиозных сисек, пыталась втиснуть всё это богатство в бирюзовый костюм, явно на два размера меньше хозяйского тела. Нужно отдельно описывать её походку в этом наряде, когда она перемещалась по школе, в чёрных лакированных туфлях на высоченном каблуке, а из бирюзового разреза на юбке вываливались толстые ляжки затянутые в капрон. По всей школе за ней тянулся шлейф из сложной комбинации отечественной парфюмерной промышленности; терпкий запах духов «Огни Москвы», помада, пудра и немытые подмышки. Её постоянно преследовали сексуально озабоченные мальчики разного возраста. Всем хотелось заглянуть в юбочный разрез. Им казалось, что оттуда рвётся наружу нечто необыкновенное.
        Такие вот извращённые формы приобретает иногда начальное образование.
        И тут, стоя в директорском кабинете, я начал догадываться, что где-то переборщил со своими членскими взносами... похоже, денег мне не вернут. Из нашей школы в другую ещё никого не переводили, даже за уголовные преступления. Может классные дамы брали меня «на пушку»?
        — Выйди! — коротко сказала мне директриса, — Мы подумаем, что с тобой сделать.
        Как ребёнок я был напуган и сбит с толку, но как революционер — готов ко всему.
        Обратно в кабинет меня не пригласили.
        Эта история закончилась ничем. Я больше не заикался о своём выходе из Добровольных Обществ, а Татьяна Васильевна делала вид, что я не подходил к ней с возмутительными заявлениями.