Кот Печенкин

"За окном уже солнце печет;
Я проснулся и понял - я кот."

("Кот", Арсений Козымаев)


Печенкин зажмурился, сопротивляясь пробуждению, потянулся, выгнул спину, уперся обеими лапами в необъятный зад храпящей рядом супруги и сладко протяжно зевнул, клацнув зубами. Лениво приоткрыл глаза. Взору предстал плавный контур супружеского тела, очертаниями неуловимо напоминающий знаменитый Аю-Даг – Медведь-гору.

«Однако», - подумал Печенкин, - «что-то она…того…пухнет, как на дрожжах. Надо срочно что-то предпринимать. Может, диету ей какую-нибудь подсунуть». С другой стороны, великолепная громада роскошной женской плоти, достойная кисти Рубенса и Кустодиева, будоражила воображение и заводила все его нервные окончания. Она напоминала ему гору замечательно-вкусного мороженого крем-брюле, в котором ему захотелось немедленно проложить туннель.

Он облизнулся, потянулся к супружескому уху и блаженно вцепился зубами в пухлую теплую бархатистую мочку. Мадам Печенкина пронзительно взвизгнула и подскочила с прытью, неожиданной для своих габаритов. Повернувшись к супругу, она возмущенно рявкнула: «Ах, ты сволота кошачья, кто тебе сюда позволил? - Брысь!» Печенкин оторопело вжался в матрас. Супруга схватила тапок и с силой треснула Печенкина в лоб. Печенкин взвыл, кубарем слетел с кровати и на четвереньках потрусил в ванную  - разглядывать свежеприобретенный синяк.

«Точно надо что-то делать, - вот, уже и драться стала, как гренадер. Того и гляди прихлопнет, как муху. И с чего это она так взбеленилась?». Он вспомнил, как совсем недавно, озверев от ее «пилежки», треснул он благоверную кабачком-переростком чуть пониже  сливочной спины… «Наверное, до сих пор за это злится. Вообще-то баба неплохая, только уж больно душная, - не сечет момент и не умеет вовремя убрать звук, вот и нарывается…»

Огромное – во всю дверь (иначе мадам Печенкина не помещалась) зеркало ванной комнаты отразило – не привычного жидконогого и вечно недобритого Печенкина, - а их кота Муррильо (мадам – пардон, - синьора Печенкина обожала итальянские имена).  Печенкин обмер, осторожно потрогал встопорщенные усы, потер глаза и тихо сказал «мама». Муррильо в зеркале синхронно копировал все его движения вместе с «мамой»…

«Не надо было пить с Толяном вчерашнюю дрянь», - пронеслось в голове у Печенкина-Муррильо. Потирая полосатый лоб, поплелся он на кухню, - выпить чаю и все хорошенько обдумать.

Увидев его на кухне у холодильника, мадам Печенкина заявила: «Ну, уж нет! Пока не доешь вчерашнего, - ничего не получишь!» - и пододвинула к нему миску с заветренным кошачьим кормом.

«Блин! Мы же вчера с Толяном закусывали «Вискасом»… Так вот, в чем, значит, дело…»  На работу в тот день Печенкин не пошел. Слонялся по дому, истошно орал и зачем-то метил все углы, - за что ему нехило досталось веником от дражайшей Большей Половины, которая, в конечном счете, схватила его за шкирку и, не обращая внимания на истошные вопли и махание лапами, ткнула его пару раз в унитаз головой и заперла в ванной. Там он свернулся клубком в умывальнике и затих.

Вечером с работы пришел…Печенкин двуногий. При виде его Кот Печенкин-Муррильо  раздулся и зашипел. Мадам Печенкина сказала:

«Муррильо взбесился. Наверное, надо его кастрировать».
«Нет!!!» - завопил Печенкин-кот.
«Хорошо, дорогая, как скажешь», - промурлыкал Печенкин-двуногий, умильно глядя на супругу, и потерся недобритой щекой о пухлое ее плечо, - «кастрируем, конечно, кастрируем, радость моя», - блаженно бормотал двуногий Муррильо, - «и кастрируеммм, и усыпиммм…»
«Предатель, я тебя самого кастрирую и усыплю!»

Но его никто не слушал. Засунули в сумку, потащили в ветеринару-кастратору и вытряхнули на металлический стол. Он попытался удрать, его изловили и водворили на место.  Он вопил: «Я - Печенкин! Помогите! Спасите! Не надо!» Увы. Никто его не понимал. Ему дали наркоз. Он понял, что все потеряно, – и отключился.

Мрачным холодным утром Печенкин проснулся от ноющей боли внизу живота. «Жизнь кончена. Кастрат на веки вечные!»  Он завыл.  Горько и безутешно. Он скулил, бесновался, бился головой, молотил кулаками матрас. Спавший на его причинном месте Муррильо, подскочил и недоуменно потряс башкой. «Уйди, Христопродавец!» - заорал Печенкин и замахнулся на кота тапком. «Ты чего, придурок?» - мадам Печенкина ласково тронула супруга за плечо, -«никак захворал? Иди сюда, горе мое», - она притянула его к себе, укутала одеялом, - и он, всхлипывая где-то в глубине теплых недр необъятной ее груди, что-то бормотал, просил прощения, говорил, что больше «никогда не будет», - вот только сам не знал, что именно, он больше не будет никогда…