Кикимора

КИКИМОРА

   Не обошлось без вмешательства кикиморы и у нас в Раево, и пожар, случившийся по неизвестной причине в деревушке, можно смело приписать к проделкам нечистой силы.

                ***
   Я ещё издалека заметила, как на заброшенном огороде полуразвалившегося дома кто-то копается. Иду по полю, всматриваюсь вдаль. То ли женщина какая-то, то ли мужчина — издали непонятно, и также непонятно, что можно делать в начале августа на огороде, заросшем репьём да крапивой.
   — Там пройти-то невозможно, не то, что собирать какие-нибудь ягоды, — рассуждала я сама с собой вслух, пристально вглядываясь в маленькую фигурку на далёком огороде, — хотя, может быть, там заброшенный малинник!?
Подумала я так и забыла про это. Иду по наезженной тракторами полевой дороге, приближаюсь к «Вратам в Раево».
   Растут здесь два огромнейших дерева — в три обхвата каждое. Такие высокие, что вершинами облака погоняют, а между ними дорога проходит. И кто и когда так задумал, чтобы посадить с одной стороны дороги Липу, дерево богини Лады, а с другой — Лиственницу? Ну, лет по пятьсот этим деревьям точно. И жителей уж давно нет, и от домов только развалины, поросшие крапивой, и история эта канула в Лето, а Липа и Лиственница стоят себе, зеленеют каждую весну и дорога между ними, как была — так и есть. Прохожу я между ними каждый раз — поздороваюсь, поглажу рукой шершавый ствол у Лиственницы, потом у Липы, или наоборот.
   Вот и в этот раз, подходя к «Вратам в Раево», остановилась.
   — Здравствуйте, — говорю я деревьям. Закинула голову, пытаясь до макушек взглядом дотянуться, потрогала нижние  ветки у Лиственницы. Мягкая зелёная хвоя обласкала в ответ мою руку. Перешла я на другую сторону дороги, обняла Липу, прижалась щекой, глаза закрыла, стою, как завороженная.
   Постояла так немного, взяла сумку с корзинкой и вошла на территорию бывшей деревни Раево. Скоро дорога превратилась в тропку между крапивой да кипреем. А ростом они повыше меня будут — раздолье им здесь. Если Паня (бабушка, 70 лет, последняя коренная жительница деревни Раево) тропу не выкосит, то здесь летом вовсе не пройти. Недалеко Кедр стоит, могучей гривой мне машет.
   — Здравствуй, Кедр, — помахала и я ему рукой с тропы.
   Только почувствовала, что кто-то на меня смотрит. Остановилась — оглядываюсь да присматриваюсь. Вижу, в пустом окне ещё одного дома-призрака какую-то старуху. Посмотрела и я на неё пристально издалека сквозь заросли. А она — будто и не замечает меня вовсе — тряпочкой с подоконничка мусор сметает, из окна мух выгоняет, будто платочком помахивает.
   Я пошла дальше, поражённая этой странностью. Дом — развалюха, на дрова только и годится, а она что-то там прибирается.
   — Может быть, какая-нибудь новая дачница, — пожала я плечами, пытаясь найти сама себе объяснение.
   А тропка вьётся, уж поворот, и ведёт она вниз к ключам студёным.
   Вдруг навстречу мне какая-то горбатая бабушка идёт, вся согнутая вдвое, с клюкой. В деревнях все со всеми здороваются — положено так. Вот и я ей говорю:
   — Здравствуйте, — и, вроде как хочу мимо пройти. А тропка узкая — не разойтись, если не посторониться. Старуха же остановилась посреди, задрала свою голову и, щурясь, смотрит на меня снизу вверх, будто она глухая и не понимает, что я ей говорю. И вообще, у неё был такой вид, как будто это я тут неизвестно откуда перед ней взялась, и кто это я такая?
   Я аккуратненько обошла бабушку и пошла дальше. Пройдя шагов десять, я оглянулась.     Старая, обернувшись, всё стояла, опираясь на клюку, и смотрела на меня. По спине у меня пробежали мурашки, я пошла быстрее, чтобы согнать с себя неприятное чувство. Перед глазами выстраивались последние события: то ли женщина, то ли мужчина на заброшенном огороде; в пустом окне какая-то старуха тряпкой с подоконника мусор сметала; и вот эта старуха, наконец, посреди тропы. Своим внутренним взором я «идентифицировала» эти три объекта. Да, сомнений быть не может — это одна и та же старуха. Только как она смогла, оставшись у меня за спиной появиться мне навстречу?!
   Я прошла речку, питающуюся холодными ключами, поднялась по ступенькам на гору. Вот и дом, в котором живёт Паня. А вот и Паня на лавочке, как всегда вся в работе. Два больших пластмассовых бочонка перед ней. Один полный белых груздей. Да и грузди ли это — красавцы-грибочки! Один к одному — все одного размера, некрупные молодые крепкие грибки с ещё не раскрывшимися шляпками. В другом бочонке — вода ключевая. Паня отмывает шляпки у груздей от земли одёжной щёткой. (Первый раз вижу, чтобы так грузди мыли!) Я подсела рядом, — ну, чтобы с дороги отдохнуть, о грибах поговорить, да и выспросить про странную старуху, которая, видимо, шла от неё.
   —  У тебя, Паня, гости были? — начала я издалека.
   — Никого у меня не бывало. Я только из леса, да давай скорей  грибы перебирать.
   — Да? А мне навстречу на тропе бабка с клюкой попалась.
   Паня стала серьёзной и отложила работу. Я ей рассказала всё, что со мной произошло, и как выглядела старуха. Паня слушала: видно было, как она всех со всех ближайших деревень «сканировала» в своей голове. Потом, как будто случайно у неё вырвалось:
   — Чего это она опять здесь объявилась?
   — Паня, кто это? — я попыталась узнать что-нибудь подробнее. Но она «замяла» разговор.
   — Да мало ли кто здесь ходит? — и снова взялась за работу.
   Я поняла, что разговор окончен, и я больше ничего не узнаю. Мягкое вечернее солнышко уже не жгло и приятно прогревало. Я откинулась спиной на тёплые брёвна дома и закрыла глаза. Некоторое время мы молчали, но я чувствовала, как у Пани внутри нарастало беспокойство.
   — Тут Гриша приходил, — опять заговорила она, — прощенье просил. Я ещё думаю: что-то неспроста ему, старику, вздумалось с одной горы через лог на другую ко мне тащиться. Обычно я хожу их проведаю. Баба Валя да дед Григорий уж вовсе плохие, поди, уж скоро срок придёт.
   Паня замолчала, шоркая щёткой грузди. Я не ответила ей.
   — Пришёл он ко мне и говорит, — продолжила она, — ты, говорит, прости за всё. Последние мы жители в Роёво. Прости, коли, что не так, и ушёл.
   Мне стало что-то совсем грустно, и я тоже поднялась и направилась к своему дому, оставив Паню за работой. Между нашими домами триста шагов. Дом — вот он, уже крышу видно из-за зарослей. Подхожу к дому — и опять эта скрюченная старуха с клюкой передо мной на тропе стоит. Не стала я на сей раз её обходить, а встала прямо перед ней и с высоты своего роста гляжу в упор. Вдруг она как-то странно стала голову нагибать, и пошло от неё шипение, такое же, как от ёжика, когда он клубком сворачивается и иголки свои выставляет. Мне даже показалось, что у старухи тоже иголки полезли из горба. Повернулась она перпендикулярно дороге — и напрямик в репьи. И пропала...
   — Что хотят, то и творят, — повозмущалась я, улыбаясь ей вслед, и довольная вошла в дом.

                ***
   В следующий мой приезд через неделю рассказала мне Паня, как сгорели старики дед Григорий и бабка Валентина в своём собственном доме, как приезжали пожарные из Кишерти, как растаскивали горящие брёвна в разные стороны. Обгоревшую бабу Валю нашли под кроватью, а от деда — только кости. Скорая приезжала — всё как полагается.    Запротоколировали акт смерти. Останки увезли в морг. Осталась только труба от печки — чёрным останцем торчит из-под земли — а весь дом сгорел.
   — Не зря, видать, кикимора приходила. Я как почувствовала, что-то неладное. Это её рук дело, — закончила свой рассказ Паня.

РУССКАЯ МИФОЛОГИЯ
Кикимора — имя её состоит из двух частей: «кик» и «мора», что буквально означает: «кик» — «кричать, плакать, причитать», а «мора» восходит к общеславянскому корню «моръ-» — «смерть». Получается дословно «кикимора» — «кричащая о смерти», или «плачущая о смерти», или «причитающая о смерти».
По крайней мере, и у нас без неё не обошлось.