Исайя Берлин

         Вы знаете идею нашего курса истории философии? Я напомню для тех, кто сегодня первый раз пришел. Эта идея возникла в мае 2009 года. И мы решили, что мы будем читать философов ХХ века и комментировать их взгляды. Но нам не очень повезло. ХХ век не очень богат религиозными философами. У нас почти все атеисты. Хёйзинга, потом Гуссерль, потом Хайдеггер, потом Сартр. Сегодня будет еще один атеист или вольнодумец – сэр Исайя Берлин. Я сейчас объясню, кто он такой. Он по национальности еврей, родился в Риге, в 1909 году. Он из всех философов ХХ века, пожалуй, один из немногих западный, но русскоязычный. То есть его первый язык был русский. Может, еще, конечно, идиш, но и русский тоже. Он русский хорошо знал и любил всегда русскую литературу. Встречался с Анной Ахматовой. И встреча с Анной Ахматовой была очень важной, судьбоносной в его (и ее) жизни. Последние годы он покровительствовал  нашему советскому поэту, который уехал на Запад – Иосифу Бродскому. Бродский уехал в 1972 году, когда сэр Исайя был еще жив. Сэр Исайя Берлин умер не так давно, в 1997 году, так что он почти что наш современник. Как философ, он известен как продолжатель традиции английского либерализма. Был такой философ в XIX веке: Иеремия Бентам. И вот некоторые даже шутят, что Исайя Берлин и Иеремия Бентам – это великие пророки английского либерализма. Потому что был пророк Исайя ветхозаветный и был пророк Иеремия. Называются «большие пророки», правильно? Большие пророки. А еще есть малые пророки. И можно сказать, что Бентам и Берлин – это большие (великие) пророки английского либерализма. И вот у нас будет возможность поговорить о либерализме. Что это за философия? Мы в философии этого еще не касались. Надо разобраться, что это вообще такое – «либерализм». А это как раз одно из самых модных и влиятельных  течений философии ХХ века. Вот Исайя Берлин как раз представитель этого течения. Значит, что такое «либерализм»? Это от латинского слова libertas («свобода»). Как говорил, если помните, блаженный Августин: «В главном единство, во второстепенном свобода, во всем любовь» (In necessariis unitas, in dubiis libertas, in omnibus caritas). Вот в этом второстепенном, сомнительном, в каких-то спорных вопросах – свобода. Вот у нас тоже свобода. Кто хочет чай пить, кто хочет кофе, да?  Как англичане говорят: "Some like coffee, some like tea". Вот это и есть английский либерализм. Не то, что всем  в обязательном порядке чай, причем зеленый, без сахара. И все пьют из одних чашек. И в одно и то же время, и по сигналу. Я отмашку дал, и все  пьют чай.  Это унижает человеческое достоинство, потому что человек чувствует себя неуютно. Вспомните прошлую лекцию (о Сартре). Почему человек чувствует себя неуютно, когда стесняют его свободу? Потому что, как сказал Сартр, свобода лежит в основании бытия человека. Потому что, если лишить человека основы его бытия, он, естественно, почувствует себя неуютно. Для Светланы (студентка, которая чуть-чуть опоздала) скажу, что мы говорим об Исайе Берлине. Это – друг Ахматовой, один из идеологов английского либерализма. (Светлана спрашивает): «Как звали второго?». Иеремия Бентам. Вот Исайя и Иеремия. Два великих пророка английского либерализма. Больших пророка. Исайя и Иеремия. Так совпало случайно, но, конечно, шутники английские не могли это не обыграть.  Иеремия Бентам и Джон Стюарт Милль – это идеологи английского  либерализма первой половины XIX века. Собственно говоря, они уже все создали. И Исайя Берлин лишь, может быть, просто осовременил некоторые их идеи. Так как он имел дар – дар историка философии, дар систематизатора. И он как бы подвел некоторые итоги. Но поскольку нам важен ХХ век, раз мы начали с Хёйзинги и пошли дальше этим путем, то логика нас ведет, конечно, и к Исайе Берлину тоже. Именно потому, собственно, что Сартр сказал: «Свобода», а Исайя Берлин сказал: «Политическая свобода». То есть, как это реально осуществить. Я вам говорил, что Сартр писал свою главную книгу «Бытие и ничто» в оккупированном немцами Париже. Так что писать о политической свободе он никак не мог. И он очень много зашифровывал. И к политической части-то и не перешел. Потом у него была другая книга, где он пытался критиковать марксизм или как-то переосмыслить марксизм.  В общем, политической философии либерализма у Сартра не получилось. Он был антибуржуазным всю свою жизнь, а все-таки либерализм – это философия буржуазная. Потому что есть экономический либерализм и есть политический либерализм. В чем, например, суть экономического либерализма? Laissez vivre! «Живи и жить давай!» То есть, дай свободу жизни, дай свободу действовать. Позволяй жить, позволяй действовать! Это – экономический либерализм. Его идея – не запрещать частного предпринимательства, инициатив экономических, которые исходят от отдельных граждан или от организаций, кооперативов, предприятий и так далее. Здесь сразу возникает вопрос. И об этом, конечно, знал и Исайя Берлин, и идеологи старого либерализма. И даже Кант еще об этом писал в «Антропологии». Речь идет о проблеме конкуренции. Если людям дать свободу, они начнут конкурировать друг с другом. И тут есть некоторая проблема. Например, еще в XVII веке английский философ Томас Гоббс говорил о том, что в мире идет война всех против всех. Соответственно, если эту войну не ограничить неким государственным контролем, то эта война приведет к тому, что люди друг друга поубивают. Поэтому Гоббс предложил создать жесткое государство, которое назвал «Левиафан», то есть чудовище. Вот это чудовище должно удерживать людей от всяких свобод, чтобы они друг друга не поубивали. И это государство вводит законы. Законы, которые должны соблюдаться очень строго. Потому что свобода без закона приведет к катастрофе, к гибели общества. Вот то же самое, если вы знаете, чуть не произошло в США в 1929 году. Разразился кризис, который был, как считают, именно следствием экономической свободы или экономического либерализма. То есть люди стали спекулировать на бирже, покупать и продавать акции, все это бесконтрольно. В результате акции росли и росли в цене, а потом начали падать. В общем, катастрофу устроили. «А лисички взяли спички, к морю синему пошли, море синее зажгли». Лисички, то есть простые американцы, которые почувствовали вкус играть на бирже, как из ничего деньги вдруг делаются. Была тысяча долларов, а через неделю десять тысяч! Халявные деньги. Вот на халяву получили кризис. И это закономерно, потому что с точки зрения экономики здравой, экономики Адама Смита или Давида Рикардо, так не бывает, чтобы деньги появлялись из ничего, без труда, потому что деньги – это эквивалент стоимости, а стоимость, если кто читал Адама Смита или «Капитал» Маркса – это вложенный труд. Если никакого труда вы не вложили, а только играете и спекулируете, то, соответственно, есть опасность, что акции обесценятся… И в результате возникнет кризис, то есть акции есть, но они ничего не стоят. Прежде всего акции. Кризис акций. Акции вдруг стали резко падать в цене. Поскольку деньги не держали наличными, а держали в акциях, то многие разорились. Потом и банки разорились. Потому что люди, разорившись, стали требовать свои вклады от банков. И это шло лавинообразно. Как лавинообразно обогащались, так же стали лавинообразно разоряться. И когда пришел новый президент Франклин Рузвельт, он сказал, что надо заканчивать с этим либерализмом, надо ввести государственное регулирование. Это все происходило, можно сказать, на глазах у Исайи Берлина. Он в это время учился в Оксфорде. И с Рузвельтом он был знаком, потому что он был советником Черчилля, и Черчилль отправил его в годы войны в Америку. (Вопрос из аудитории: «Он был дипломатом?») Не то что дипломатом, а сотрудником информационной службы. То есть, он писал Черчиллю донесения.
         Вот экономический либерализм. Как видим, он достаточно опасный,  вообще говоря, может привести к кризису. Но вместе с тем есть и противоположность экономическому либерализму. Это централизация экономики. Командно-административная экономика. Это пятилетние планы, карточки, регулирование рынка, регулирование экономики. Но вот считается, что это – тоже не выход. Кто не понимает, почему это не выход? (Голос из аудитории: «Бюрократия растет!»). Потому что бюрократ, действительно, ничего не производит, только потребляет. Растет коррупция. Но самое главное не в этом. Беда не в том, что бюрократ богатеет, а в том, что человек создан так, что он не может жить без свободы. Что-то в нем есть, какая-то пустота, которая жаждет заполниться. Без свободы человек не может. Поэтому нарастает напряжение в обществе, которое приводит к революциям, к войнам или к пьянству, то есть человек не чувствует себя комфортно в ситуации, когда его инициатива стеснена.  Когда он марионетка.
        Человек по природе стремится к свободе, а когда его свободу стесняют, это приводит либо к психическим заболеваниям, либо к росту наркомании и алкоголизма, либо к каким-то негативным социальным последствиям, к бунтам, анархии, хаосу и так далее. Кроме того, когда командно-административная система захватывает власть в государстве,  она обязательно становится агрессивной. Вот Гитлер навел порядок в немецкой экономике, но он же на этом не остановился, он тут же начал использовать открывшиеся возможности, чтобы преследовать свои политические цели. И, вообще, командно-административная экономика очень легко милитаризируется. Мы видим, что и безбрежный либерализм, и регулируемая экономика – всё плохо. Но это не самое главное. Не ради этого мы здесь собрались. Нас интересует еще и политический либерализм. Насколько людям можно дать возможность говорить и думать. Ну, думать, наверное, можно всем. Имеется в виду не просто думать, но говорить, писать, проповедовать. Что еще? Организовываться. Объединяться на основе каких-то идей. Это – политический либерализм. И тоже можно сказать, что если люди будут объединяться как хотят, говорить что хотят, писать что хотят, проповедовать что хотят, то наступит анархия, хаос. И уже непонятно, кому верить и что делать в этом хаосе, кого слушать. Такой политический либерализм тоже входит в противоречие с человеческой природой. Когда рождается ребенок, у него есть авторитеты – это отец и мать. Для него родители – это что-то святое.  Т. е. авторитет лежит в основе самого бытия человека. Потом, когда мы переходим к религиозным идеям, тогда для нас Бог авторитет. Потому что то, что сказал Бог, мы не можем оспорить. Потому что Он Творец. Итак, и с религиозной точки зрения, и даже с естественной точки зрения, где либерализм, где свобода? Свободы вроде бы нет. Ребенок слушается родителей, а взрослый человек слушается Бога. И государство тоже нуждается в стабильной идеологии. Английский философ Томас Гоббс придавал очень большое значение единой государственной религии. Чтобы религия была под контролем государства и не мешала людям быть лояльными гражданами. В Англии во времена Гоббса была сложность, связанная с тем, что во главе государства по английским законам должен был стоять протестант, а некоторые подданные были католики. Это плохо, потому что это нарушало единство общества. Получается, что какой-то подданный имеет не ту религию, которую имеет глава государства. Это уже в зачатке некий бунт. Могут произойти такие вещи, как Варфоломеевская ночь, и так далее. Разрешить протестантам проповедовать протестантизм, а католикам проповедовать католичество – верный путь к Варфоломеевской ночи, к анархии, к резне и прочее. Надо противоречие снять. Как? Либо совсем изгнать этих диссидентов (т.е. католиков), а если этого не удается сделать, то, по крайней мере,  как-то ограничить их в правах, чтобы они проповедовали только в своих приходах, в своих семьях, чтобы они не имели избирательных прав. Всячески стеснять инакомыслящих, чтобы не было ощущения, что обществу все равно, кто проповедует и что проповедуется. Мы тоже это все застали. Я родился еще при советской власти и очень хорошо помню газеты, журналы, телевидение советского времени. Была, скажем,  не религиозная, но политическая монолитность. Весь советский народ как один человек одобрял, поддерживал, голосовал, осуждал. Партия была направляющей и руководящей силой нашей страны. Она была одна, не было многопартийной системы. Она была всегда права. И говорили: «В ЦК тоже не дураки сидят». И вот у нас, наконец, появилась свобода, появились другие партии. Нам вернули этот храм, например. Но не только нам вернули храм. Получили храм иеговисты, получили храм сайентологи. Т. е. свобода без границ, как говорили в перестройку, «гластность, так гластность». С буквой «т», чтобы придать пикантность. Из одной крайности бросились сразу в другую. Ну, конечно, ясно, что люди завопили: «Хватит!» Началась резня. В Сумгаите азербайджанцы стали резать армян. В других местах тоже были эксцессы. Абхазия, Южная Осетия, Чечня. И так далее. Как только дали свободу, появилась националистическая пропаганда.  В московском метро в переходе с Пушкинской на Чеховскую можно было купить «Протоколы сионских мудрецов». Кто-то стал точить ножи, как в Сумгаите. Люди не могут жить свободно, они сразу начинают этой свободой злоупотреблять. И, конечно, у людей появился страх: как же так, экономическая анархия, появляются какие-то липовые фирмы, "МММ", "Властилина","Чара", которые берут у людей деньги и тут же прогорают. Людей ограбили и вдобавок еще заморочили им голову. Тогда люди сказали: «Хватит. Дайте нам регулируемую экономику. Дайте нам бюрократов. Прекратите эту свободу». Ну, собственно, это на наших глазах произошло. Опять завинтили гайки. Но, с другой стороны, люди вздохнули спокойно. Хоть не режут на улицах. И то хорошо. По крайней мере, нет противостояния парламента и президента, как это было в 1993 году. Все-таки некоторая видимость политической стабильности существует. И существует некоторая видимость экономической стабильности.
          Таким образом, получается, что человек – существо противоречивое. С одной стороны, он хочет свободу, с другой стороны, эта свобода в большом количестве оказывается для него вредной. Собственно говоря, на этом стоял принцип английского либерализма, «утилитаризма», то есть, свобода должна приносить пользу, «utilitas» по-латыни. Свобода должна быть такой и в такой мере, чтобы она приносила максимальную пользу обществу. Понятно, что две крайности – безбрежная свобода и безбрежный деспотизм – не приносят пользы. И на том, и на другом полюсе мы не получаем счастья или радости. Что нужно человеку, чтобы чувствовать себя хорошо? И вот идея утилитаризма, идея, которую унаследовал от Бентама и Милля Исайя Берлин, – создать такое общество, в котором было бы все оптимально. Ровно столько свободы, сколько нужно, и вместе с тем ровно столько закона и порядка, чтобы эта свобода не переходила в анархию и не разрушала общество. Т. е. это задача практическая. И вот, отсюда этот очень важный образ, ключевой, «сквозной» для Исайи Берлина – образ ежа и лисицы. Он цитирует древнегреческого поэта Архилоха, который говорил: «Лисица знает много истин, а еж знает одну, но великую истину». Что такое еж и лисица в понимании Исайи Берлина? Лисица – прагматична, она ищет выгоду, ищет добычу, и поэтому она ориентирована на внешний мир. Лисица наблюдает, смотрит, выбирает, охотится, т. е. лисица вся в этом мире, она реагирует на то, что в этом мире происходит. «Экстраверт?». Да, экстраверт, если можно так сказать. Еж – он колючками весь ощерился, мир ему враждебен, и он живет в каком-то своем внутреннем мире. Какой настоящий мир – он не знает. И у него какая-то своя идея есть, как этот мир устроен. И все, что он видит, он видит сквозь призму этой своей основной идеи. К ежам относятся такие философы, как Паскаль, Достоевский, Ницше. Люди, подобные Мцыри. Помните: «Я знал одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть». Вот Достоевский. Достоевский – человек, который знает, как надо спасти Россию и как надо ее обустроить. Потом Солженицын… Исайя Берлин говорил, что Солженицын – то же самое, что Достоевский, продолжатель идей Достоевского. Человек имеет идею, как нам надо жить. И говорит, что всякие другие попытки устроиться обречены на провал. Еж не ищет какого-то консенсуса, какого-то компромисса. А лисица, напротив, мастер компромисса. Лисица – это Макиавелли. Очень важное для Берлина имя, он посвятил ему несколько статей. Основная идея Макиавелли заключается в том, что государь должен руководствоваться благом своих граждан. (Вопрос из аудитории: «И всех мочить?»). Нет, как раз не всех. Он не должен быть жестоким ради жестокости. Он не должен быть садистом, потому что иначе подданные его просто свергнут. Но жестокость он должен применять для того, чтобы государство в целом чувствовало себя хорошо. И, как ни странно, хотя Берлин считает, что идеальной лисицей был Черчилль, но, на самом деле, лисицей был и Сталин. Гитлер и Троцкий – это ежи, то есть люди, которые руководствовались одной идеей. Троцкий говорил: «Бросим Россию, как охапку хвороста, в огонь мировой революции!» То есть Россия – это некое средство для того, чтобы разжечь пожар мировой революции. Потому что революция должна быть в Германии, а потом, может быть, и нам будет хорошо. Сгорим, и ладно! Как Христос умер за людей, так и Россия погибнет за все человечество! То же самое и Гитлер говорил: «Мы должны уничтожить евреев и вообще всех расово неполноценных, потому что они мешают». У него была идея. Евреи расово неполноценные. Их надо уничтожить, и тогда все будет хорошо!  Вот в Руанде у племени хуту тоже была идея: «Мы убьем всех тутси, и наступит рай». «Kill the tutsi, kill them all. Kill them big and kill them small». И убивали, убили 800 тысяч. Сейчас там есть музей геноцида, в Руанде. Победили, в конце концов, тутси. Сейчас они у власти. Они и устроили музей геноцида. Целых три месяца, с апреля по июль 1994 года, хуту безнаказанно убивали тутси: всех подряд. Резня была такая же, как в Сумгаите, только масштабы другие. Но суть, механизм точно такой же. Вот к чему приводят некоторые ежи. Когда у них появляется такая идея – убить врага. Убить еврея, убить тутси, убить классового врага. У Сталина не было такого, Сталин просто так никого не уничтожал. При Троцком, например, белый офицер выжить не мог, священник выжить не мог, потому что они должны быть истреблены. Потому что со священниками коммунизм не построишь. Белые офицеры – враги, они должны быть уничтожены. На страхе будет основано общество. То есть, к ним отношение было, как у Гитлера к евреям. Это классы или прослойки, которые должны быть полностью истреблены. С этого, конечно, начинал и Сталин, но, конечно, когда он уничтожал кулаков, он реализовывал идеи Троцкого. А уже в 1937 – было совершенно другое. Уничтожались уже и сами коммунисты, то есть носители той же идеи. То есть еж ел, как бы, самого себя. (Вопрос из аудитории: «То есть собственные колючки?»). Нет! Еж превратился за это время в лисицу. Троцкий был изгнан, а Сталин из ежа превратился в лисицу. При Сталине любой человек мог сделать карьеру,  даже если он был сыном священника или офицера. Даже если сам был офицером, допустим, писатель Михаил Булгаков. Он был белым офицером, но Сталин его не тронул. Почему? Потому что единственным секретом карьеры было любить и почитать товарища Сталина и укреплять его сталинское государство. Человек, полезный для государства, человек, который укрепляет государство, он может жить. Человек, который  вреден для государства, или человек, который потенциально вреден, например, человек, который провожал Троцкого в ссылку, жить не может. Он, может быть, давно и раскаялся, что провожал Троцкого. Но Сталин его отметил, и он считается потенциальным врагом. И подлежит беспощадному уничтожению. Сквозь сталинизм просвечивает макиавеллизм. И тут для Исайи Берлина некоторая загадка. Как это так? Сталин ведь диктатор, враг свободы, а вместе с тем он типичная лисица. А к лисам у Исайи Берлина явно больше симпатии, чем к ежам.
       Это связано и с особенностями биографии самого Исайи Берлина. Если вы читали «Мастера и Маргариту», то помните, как Берлиоз увидел какое-то необычное явление. Какая-то фигура повисла в воздухе, а потом исчезла. У него сразу сердце кольнуло: «Бросить все к черту – и в Кисловодск». А вслед за этим в романе сказано: «Жизнь Берлиоза складывалась так, что к сверхъестественным явлениям он не привык». Можно сказать, что жизнь Исайи Берлина складывалась так, что ежи ему были неприятны. Понятно, что такой еж, как Гитлер, был для него неприемлем, потому что Исайя Берлин – еврей, и при Гитлере его шансы на выживание были бы нулевыми. А с другой стороны – католики, например, Фома Аквинский и  Жозеф де Местр. Они тоже ежи. Фома Аквинский и особенно Жозеф де Местр. Надо немного сказать об этом человеке. Жозеф де Местр – представитель романтического католицизма XIX века, которое получило называние «ультрамонтанство». От латинского «ultra montes» – «за горами». Потому что для Франции (а Жозеф де Местр – француз) Рим – это то, что находится за Альпами. И тех, кто ориентировался на папский Рим, на духовную власть, которая находится за пределами их страны, за горами, французы (и немцы) называли ультрамонтанами. Нас тоже можно назвать ультрамонтанами, так как мы молимся (как сегодня отец Йозеф просил молиться) «в интенции Папы Бенедикта XVI». Он за горами, за Альпами где-то там. Значит, мы ультрамонтаны. Исайя Берлин в церковь не ходил и не молился в интенции какого-либо Папы. И сама эта идея (молиться в чьей-либо интенции)… Он увидел бы в ней нечто враждебное для себя. Во-первых, это стесняет свободу. Вы молитесь не со своими интенциями, а в интенции другого человека. И, вообще, выполняете некий приказ. Как бы пьете чай по отмашке. Это для Исайи Берлина уже было что-то абсурдное. Он бы, наверное, в ужас пришел, если бы всех нас увидел здесь. Во-вторых, он считал, что Католическая Церковь пытается подстроить человека под свою концепцию, каким должен быть человек. Вот, например, однополые браки невозможны, потому что это грех, а грех не может иметь право на существование. Для Исайи Берлина этот вывод неприемлем, потому что лисица исходит не из понятия греха и добродетели, идеала и порока, а из того, что есть. Если это есть и если это станет нравами большинства, то это надо законодательно закрепить. Вот как рассуждает лисица, понимаете? А еж рассуждает по-другому. Он знает одну, но великую истину. Конечно, умный еж должен терпеть, и Фома Аквинский тоже призывал к терпимости, потому что и Бог терпит зло, но это не та терпимость, которую проповедует Исайя Берлин. Терпимость Фомы – это терпимость в надежде, что Бог из всякого зла извлечет благо. Но это не значит, что мы терпим зло как зло. И у нас остается право судить: это – зло, а это – добро. Это, на самом деле, в нас от ежа. Еж называет что-то добром, а что-то – злом. Потому что у него есть одна великая истина, и с точки зрения этой истины что-то есть добро и что-то есть зло. И поэтому Исайя Берлин никак не может вписаться в средневековое или романтическое католичество. Другое дело – католичество ренессансное. Берлин сам отмечает с удивлением, насколько в Макиавелли мало христианства. Хотя формально Макиавелли не отрекался от Бога. Он не говорил, что он – враг Христа или что он проклинает Папу. Он не Лютер, хотя он был современником Лютера.  Лютер бросил вызов Папе. Лютер сказал, что Папа – это блудница вавилонская. Но Лютер был еж. Лютер был совершенно искренен в этом. Он именно так думал и, соответственно, так поступал, и он так учил и так воспитывал своих учеников. Именно из этой идеи. Это ложная идея. Но это и великая идея. Для него великая. Еж знает одну, но великую истину. Если эта идея оказывается ложной… (Вопрос из аудитории: «А ложь может быть истиной? С точки зрения Исайи Берлина?»). Отвечаю: для Жозефа де Местра Лютер – еретик. Он еж, но он – плохой еж. И этого ежа надо уничтожить. Плохого ежа! Он не должен жить вместе с хорошим ежом. А с точки зрения Исаии Берлина, пусть живут разные ежи. И пусть живут разные лисицы, и пусть живут все. Он готов разрешить построить лютеранскую церковь, а рядом – католическую церковь. Вот вы идете по Бродвею: здесь заседает гей-клуб, а там – масонская ложа, а там – коммунисты, троцкисты, маоисты, а там еще что-то. И, конечно, церкви: католические и протестантские. Демократия! Но теперь возникает вопрос. Да, католик идет по Бродвею, с опаской поглядывая на гей-клуб, идет в свою католическую церковь. Ортодоксальный еврей, поплевывая на церковь (протестантскую или католическую), идет в свою синагогу. И с пренебрежением посматривает на другие синагоги, неортодоксальные. Но как мыслят ортодоксальные евреи, как мыслят католики? Они мыслят так: «Да, всё это – грешники. Всё предсказано. Но не до конца забыл Господь народ Свой Израиля. Ужо вам! Будет и на нашей улице праздник!» Вот с каким настроением идет ортодоксальный еврей молиться. Он, конечно, не умиляется гей-клубу, и католик, естественно, тоже не умиляется. Не говорит: «Вот какие они молодцы! Какие они свободные!»
        А Исайя Берлин не такой. Он, конечно, соблюдал еврейские праздники, но никогда не был ортодоксом. Да, он был в какой-то степени сионистом, но тоже умеренным. Он просто считал, что евреи должны жить, как все другие народы. Все народы имеют свои государства, пусть и евреи имеют. Это очень важно для Берлина. Он взял эту идею у Гердера, немецкого философа-просветителя, который говорил, что не существует единого человечества, а есть разные народы, живущие согласно своей народной психологии. Немцы вот так живут, французы – по-другому. Более того, люди живут в разные эпохи по-разному. Еще тоже очень важный для Исаии Берлина мыслитель – Джамбаттиста Вико. Вико говорил то же самое, что Гердер, но не только  по отношению к отдельным нациям, но и к целым культурам. Вот была гомеровская культура, мы сейчас так написать «Илиаду», как написал Гомер, не сможем. Потому что эта культура была и ушла. Пришла другая культура, при которой возможен Шекспир. А вот при Чингисхане никакой Шекспир невозможен. Не потому что Чингисхан хуже Елизаветы I, а потому что это другая культура. Вот три философа, которых Исайя Берлин считал очень важными для обоснования идеи либерализма. Это Макиавелли, Гердер, Вико.
        Но есть и враги свободы. И одна из книг Исайи Берлина называется «Шесть врагов человеческой свободы» («Six Enemies of Human Liberty»). Первый враг – Гельвеций. Почему Гельвеций? Казалось бы, материалист, просветитель, враг христианства. Почему Гельвеций – враг свободы?  Опять же, потому что он еж. Гельвеций считает, что есть одна истина, эта истина постижима с помощью человеческого разума. И когда она будет открыта, все обязаны будут ей подчиниться. Вот как «2х2=4», или «Волга впадает в Каспийское море», или «Земля вращается вокруг Солнца». Когда истина будет открыта, все люди должны будут жить в соответствии с открытой истиной, и тогда свободы больше не будет. Еще один враг человеческой свободы – Жан-Жак Руссо. Казалось бы, как это Руссо? Ведь это Руссо говорил, что человек рождается свободным, а повсюду в цепях. Однако нет. Потому что Руссо говорит, что надо жить именно таким образом, чтобы человек был счастлив. А цивилизация так устроена, что она не дает человеку возможности быть счастливым. Поэтому надо жить в согласии с человеческой природой. А природа человеческая одна, и она инвариантна. Поэтому надо все устроить так, чтобы общество и его законы, а также воспитание детей соответствовало одной и неизменной человеческой природе. Цивилизация же, согласно Руссо, извратила  природные хорошие нравы и привела к излишествам: изысканным модам, светским развлечениям и т.п. То есть Руссо не разрешит всего этого. Он хочет, чтобы люди жили правильно, хорошо, любили друг друга и не занимались пустяками. Руссо, на самом деле, очень строгий. Его последователь Робеспьер реально продемонстрировал, как поступают с инакомыслящими. Т. е. Руссо оказался врагом человеческой свободы.  Третий враг человеческой свободы – Фихте. Почему? Потому что у Фихте есть одна истинная философия. Мир – это Я, одно Я. Нет множества, а есть одно Я. Потом это Я расширяется до немецкого духа и так далее. Но в любом случае истина одна, а заблуждение должно исчезнуть. «Да явится свет и скроется тьма». Вот, собственно, идея Фихте и, в общем-то, такая же идея Гегеля. Гегель, согласно Исайе Берлину, четвертый враг человеческой свободы. Ведь это Гегель сказал, что «свобода – это осознанная необходимость». Как же его после этого не записать во враги свободы? И последние два врага человеческой свободы – это Сен-Симон  и Жозеф де Местр. Ну, о Сен-Симоне вы все знаете, более или менее. Это французский утопический социалист. На самом деле, это почти то же самое, что Гельвеций, только Сен-Симон считает, что надо воспитывать так людей, чтобы они изменились, и сделать их счастливыми насильно. Люди глупы, не понимают, в чем их счастье, но мы так устроим жизнь, так устроим воспитание с самого детства, что они поймут. Отменим семью, всех детей будем воспитывать стереотипным образом. И вырастим счастливых, но несвободных граждан. Как в «Легенде о великом инквизиторе» Достоевского. Люди устанут от собственной свободы, и принесут ее сами, и скажут: «Возьмите у нас нашу свободу и дайте нам счастье». Вот это будет утопия Сен-Симона. И последнее, что нас больше всего касается, поскольку речь, наконец, зашла о католиках. Жозеф де Местр. Кто такой Жозеф де Местр? По сути, это – католический мыслитель, который считает, что Католическая Церковь, как церковь Божия, как церковь, основанная Иисусом Христом, имеет рецепт гармонии и мира. И когда будет установлена власть Католической Церкви над всем миром, когда все короли будут католики, когда все подданные будут католики, все будут слушаться Папу и поступать в соответствии с церковными заповедями и повелениями, наступит мир. Наступит идеал. Но если кто-то ослушается Папу и будет поступать не так, как следует, то на это существует палач, который его накажет. Даже отрубит ему голову, если надо. Даже сожжет его на костре. Апология палача – это то, что больше всего раздражало Исайю Берлина в Жозефе де Местре.
       Действительно, у Жозефа де Местра есть апология палача. Смысл ее вот в чем. Когда убивают на войне, убивают, как правило, невинных людей. Бомбит, допустим, летчик город, и в детский сад бомба попала. Никто этого летчика не считает плохим человеком. А вот палача почему-то считают плохим человеком, хотя он наказывает только виноватых. Палач не пойдет в детский сад и не будет расстреливать детей. Палач убивает того, кого общество приговорило к смерти. И тем не менее – говорит Жозеф де Местр – все терпеть не могут палачей. Им не подают руки, их не принимают в хорошем обществе. И даже вино им наливают не так, как всем нормальным людям… (Голос из аудитории: «Не слышали!»). Не слышали? «Три мушкетера» почитайте. Вот палач там изображен в конце, который Миледи убивает. В общем, парадоксально звучит апология палача,  не очень убедительно. Все приуныли, все согласны с добрым старым сэром Исайей, что лучше подальше от палачей держаться.
         Вот получилась шесть врагов человеческой свободы: Гельвеций, Руссо, Фихте, Гегель, Сен-Симон и Жозеф де Местр. Но смотрите, было два француза, примерно в одно и то же время. Жозеф де Местр и маркиз де Сад. Вот кто из них еж, а кто из них лисица? (Голос из аудитории: «Де Сад – еж, наверное»).  Нет, маркиз де Сад-то как раз лисица. Ну, какая идея у де Сада? Вы скажете, одна идея – получить удовольствие. Но ведь и у лисицы одна идея – наесться курятины. В этом смысле можно сказать, что у ежа и у лисицы одна идея. Но в чем отличие ежа от лисицы? Отличие в том, что еж воспринимает мир сквозь призму своей идеи. А лисица прагматична. Ей надо искать кур там, где они водятся. Если они водятся у людей, то она, несмотря на то, что она не любит людей, идет к жилью человеческому, потому что она знает: где человек, там и курятина. А еж по-другому совсем устроен. Он мир вообразил, как Фихте, из «Я» вывел весь мир. (Вопрос из аудитории: «То есть мир должен подстроиться под него?»). Да, мир должен прогнуться под нас, как поется в песне Макаревича. Естественно, осудив, как врага свободы, Жозефа де Местра, Исайя Берлин осудил в его лице всякий религиозный фундаментализм. Такой католик, как Макиавелли, для Исайи Берлина – хороший человек. А такой католик, как Жозеф де Местр, – плохой. Возьмем ХХ век. Вот мать Тереза. Мать Тереза – по сути, еж. Ее спросили: что будет с вашими сестрами, если им перестанут помогать? Она ответила: если люди перестанут помогать моим сестрам, мир просто перестанет существовать.
        Здесь опасность. Если еж ошибается, то он становится  смертельно опасен для себя и для других. Если лиса ошибается, она тоже, конечно, опасна. Но не так. С ней можно всегда договориться. Черчилль и Рузвельт договорились со Сталиным. В Тегеране, в Ялте, в Потсдаме. Сумели договориться с таким извергом, с таким ужасным человеком, как Сталин. Почему? Потому что Сталин был лисицей, т.е. прагматиком. Он хотел остаться у власти, он хотел победить Гитлера и хотел управлять Россией. Это было его главной целью. Он хотел власти. Здесь не было идеологии. С Гитлером договориться было невозможно, потому что Гитлер был фанатик. Даже когда он проигрывал войну, он не шел ни на какие переговоры. Помните, его хотели убить аристократы. Заговор был. Они хотели убить Гитлера и заключить мир с Черчиллем и Рузвельтом, чтобы остановить сталинское нашествие. А Гитлер не шел ни на какие компромиссы ни с Черчиллем, ни с Рузвельтом, ни со Сталиным. Потому что он был фанатик идеи.
         И вот теперь мы подходим, наконец, к самому последнему вопросу. Почему Ахматова любила Берлина? Вот тут как бы парадокс. Ахматова такая идеальная женщина, христианка. Что ей понравилось в Берлине? Может быть, Берлин понравился ей тем, что он все-таки хочет понять каждого человека? Ахматова прощала Берлину его либерализм. Потому что то, что она видела вокруг себя, было настолько ужасно, что она подумала, может быть, лучше там, в Англии, среди либералов. Но некоторое недоумение все же у Ахматовой оставалось. Она как-то сказала Бродскому: «Вы знаете, Исайя почему-то любит Герцена». Так, с недоумением, пожав плечами: «Что он в нем нашел?» Герцен – либерал. Герцен как раз в высшей степени созвучен Исайе Берлину. А Достоевского, конечно, Исайя любить не может. Паскаля любить не может. Исайя Берлин понимал, что Паскаль – слишком благородная фигура, чтобы его объявить врагом человеческой свободы. Он выбрал в качестве мальчика для битья Жозефа де Местра, придравшись к апологии палача.
         Но вернемся к Ахматовой. Все-таки это особенность женской души: не придавать слишком большого значения убеждениям. Наверное, женщина иначе воспринимает мир, чем мужчина. Женщина воспринимает человека сердцем. Всего. Внешность. Голос. Одежду. 1945 год. Разоренный Ленинград, перенесший блокаду. Приезжает обаятельный, образованный, интеллигентный, добрый и влюбчивый молодой дипломат. Вот она и восприняла его чисто по-женски. И простила ему любовь к Герцену, простила ему либерализм. Он ей понравился просто как человек, как замечательное изделие, вышедшее из рук Творца. Я сам не знаю, как с этим быть! Для меня Мать Тереза бесконечно глубже Исайи Берлина. Мать Тереза Калькуттская – блаженная, скоро будет причислена к лику святых. А Исайя Берлин никаких шансов быть причисленным к лику святых не имеет. Каким-то шестым чувством Ахматова это, конечно, понимала. Было то, что нравилось Ахматовой в Исайе Берлине, но было и то, что ее в нем смущало (та же любовь к Герцену, например). Но что ей могло нравиться в Исайе Берлине, так это то, что психологи и психиатры называют «органичность». Потому что еж, фанатик идеи, всегда неорганичен, всегда немного аутист. Ведь он в своем мире пребывает. Вернемся снова к Жозефу де Местру. Для Жозефа де Местра главное, чтобы Исайя Берлин принял крещение и стал хорошим католиком. А Исайя Берлин не хочет принимать крещение. Не хочет становиться католиком. И между ними пропасть. С Ахматовой Исайя Берлин проговорил всю ночь. А с Жозефом де Местром ему не о чем говорить (и с Матерью Терезой, наверное, тоже не о чем, хотя они почти одногодки). С Ахматовой ему интересно общаться. Хотя Ахматова верующая, христианка. Но не фанатичная, не идеологизированная. 
         Да, Исайя Берлин не стал христианином. Однако это не помешало ему быть интеллигентным и совестливым человеком. Он говорил, что ему совестно, что в этом кровавом ХХ веке он прожил достаточно благополучную жизнь. И за эти слова я лично готов ему многое простить. Он многое понимал, и это, наверное, подкупало Ахматову. Он умел слушать, старался, по крайней мере, попробовать понять. Он был плюралист. Он исходил из того, что все люди разные. Вот Элла не похожа на Машу, надо понять и Эллу, и Машу. Хотя вместе оставлять их нельзя, как в задачке о волке, козе и капусте. Вместе нельзя их оставлять в одной лодке. (Элла: «Мы с Машей очень похожи»). Я для примера. Я говорю, что педагогу приходится быть, в каком-то смысле, лисой. Но не дадим себя загипнотизировать этим противопоставлением ежей и лисиц. Как модель – это хорошая вещь, но не более того. Просто Бог создал разных людей, в том числе и Ахматову, и Исайю Берлина. Наверное, Он их по-своему любит. Наверное, они идут каким-то путем, как нам кажется, не совсем ровным. Может, нам кажется, что Исайя Берлин недопонял что-то в христианстве… Как нас учили в советской школе: «Лев Толстой недопонял…» Давайте не будем подражать советским учителям. Постараемся увидеть в Исайе Берлине честного мыслителя, представителя философии ХХ века.  Постараемся понять, как думают наши современники, попытаемся вникнуть в то, что происходит в их головах. И когда к вам придет человек на катехизацию, я думаю, что что-то в его мышлении будет от Исайи Берлина, что-то от Анны Ахматовой, что-то от Сартра, что-то от Ницше, что-то от Хёйзинги, что-то от Хайдеггера, что-то от Гуссерля, короче, какой-то винегрет. И если вы будете знать эти имена, то сможете, может быть, лучше ему помочь. И, по крайней мере, разобраться в том, какие мысли его посещают, какие искушения его одолевают… Чтобы вас не застал врасплох вопрос, а как это Жозеф де Местр оправдывал палача. Чтобы вы были уже готовы к этому. И могли что-то сказать по этому поводу.


Рецензии
Читала с большим интересом и даже сочувствием, впрочем, боюсь, что поняла не до конца. Вот противопоставление "советских учителей" и "честных людей", как же это понимать? Или католики... какие же они христиане? (по Достоевскому).
С уважением

Татьяна Денисова 2   01.09.2011 18:27     Заявить о нарушении
Когда Достоевский пишет, что католики отошли от Христа, он формулирует как бы некий парадокс (как и пророк Исайя, который называет евреев "народом Гоморрским"). Что касается советских учителей, я не понял, к какой именно фразе это относится. Может быть, Вы укажете конкретно ту фразу, которая Вам непонятна? В любом случае, огромное спасибо за рецензию.

Иван Лупандин   02.09.2011 13:16   Заявить о нарушении
Еще раз перечитал собственную статью. Там нет противопоставления "советских учителей" и "честных людей". Я призываю "не подражать советским учителям", которые говорили, что "Лев Толстой что-то недопонял", т.е. не быть зашоренными догматиками. При этом честность (субъективная) советских учителей сомнению не подвергается. Большинство из них (в том числе и моя учительница литературы, которую я фактически цитирую) искренне верили в то, что говорили.

Иван Лупандин   02.09.2011 13:24   Заявить о нарушении