13. О родне и о себе. Мои родители
Снимок сделан в 1953 году.
***
Мои родители
В 1916 году отца взяли в армию. Полк формировался в Омске. Осенью этого же года отец попал на фронт. Полк вёл позиционную войну. Окопы и блиндажи с обеих сторон. И русские и немцы не стремились наступать, брать чужие окопы. Каждый день немцы открывали стрельбу по часам, в девять часов утра. К обеду стрельба заканчивалась, и наступал перерыв на обед. Обед длился до двух-трёх часов. После обеда и послеобеденного сна перестрелка иногда возникала снова. До завтрака и во время обеда стрельбы не было. Часто немцы и русские вылезали из окопов и начинали переругиваться, передразнивая друг друга. Русские стремились крикнуть что-нибудь обидное немцам на немецком языке, вроде: «Фриц швайн, Кайзер капут». Немцы старались ругать русского Ивана: « Ифан дурак, Ифан болван, рус ляус эссен».
Обеденное перемирие почти никогда не нарушалось. Даже снайперы вылезали из своих укрытий и уходили обедать и отдыхать. В 1917 после свержения самодержавия, а затем после октября, русские и немцы почти не убивали друг друга. Когда надо было стрелять, сидели в окопах, а когда наступало время обеда, можно было увидеть немцев и русских вместе между окопами. Иногда угощали друг друга колбасой, салом, а то и шнапсом. Когда время обеда заканчивалось, немцы шли к своим окопам, русские к своим, так как в это время офицеры могли заставить солдат открыть огонь даже по своим.
В полках были созданы полковые и революционные комитеты. Отец мой, имеющий четыре класса образования, также попал в такой комитет. В армии был младшим сержантом, химинструктором. Власть офицеров, резко ограниченная полковым комитетом, привела к моральному разложению офицеров и солдат. Солдаты не стали выполнять приказы офицеров, офицеры саботировали выполнение приказов полкового комитета. Зимой 1917-1918 года командование отправляет с фронта делегацию из трёх человек за продуктами и фуражом в Омск. В Омске в это время власть переменилась. Обращаться не к кому. Решили-постановили самораспуститься. Разъехались по домам. Так закончилась служба в первый раз. Беглые солдаты жили на бакенах выше по Иртышу километров пятнадцать. В Ермаке жила мать с дочерью Марией, рождённой в 1920 году. На постое у матери в Ермаке стоял белый офицер. Кто-то донёс, что у матери хранятся винтовки и патроны беглых солдат. Вечером приходит офицер и говорит: «Беги Ульяна! Завтра тебя будут сечь казаки. Пытать, где хранится оружие».
Мать положила Марию в корзину, прикрыла её сверху пелёнкой, ей было всего несколько месяцев от роду, и, пригнувшись, вдоль забора ушла к речке в камыши и луга. Ночью через речки: Глинку, Чернавку, Белую, Шербинский затон пришла к отцу. Отец перевёз её через протоку на остров на лодке. Мать говорит:
— Всё, дорогой, в Ермаке ходят слухи, что вы прячетесь на Быстренском острове. Казаки собираются вас порубать.
— А что они нам сделают? Мы сядем на лодку — и за Иртыш. Вплавь не сунутся через Иртыш, а броду нет.
Прошло несколько дней. На острове собралось человек десять беглецов от службы в белой армии.
Как-то утром на берегу показался отряд казаков на пятнадцати конях во главе с Малафеем Павловичем Волковым. Беглецы переплыли на другую сторону острова в лодке за Иртыш, а мать с малолетней Марией остались домик бакенщика сторожить.
Казаки кричат через протоку:
— Ульяна, где беглецы?
— Никого здесь не было!
— Ну, пригони лодку! Не хочется штаны мочить.
— Нет лодки! Мой за Иртыш за корнями поплыл.
— А что, Иван уже вернулся с фронта?
— Нет, это бакенщик. Мой напарник.
Поездили казаки по берегу туда сюда. Поматерились.
— Ну, что будем делать? Поехали в Ермак. Не хочется что-то в холодную воду лезть. Да, видно, их там уже давно нет.
Быструха — протока, рукав, шириной тридцать метров, глубиной более двух метров, длиной около двух километров.
Побоялись казаки пуститься вплавь через Быструху и всего-то преодолеть тридцать метров. Протока на подъеме. Русло Иртыша поделилась почти пополам. Иногда эта протока становилась основным руслом Иртыша, и по ней шли пароходы. (Примерно в 1980 году я с братом Иваном ездил на этот остров за грибами. Основное русло шло по этой протоке. А то, что было Иртышом, осталось в виде ручейка и некоторых отдельных озёр).
Вернулись беглецы поздно вечером, надо же на бакенах огни зажигать. Мать говорит:
— Что же вы меня бросили, ведь они могли растерзать, и Мария бы по дурости погибла?
— Не растерзали бы! Пост же нельзя покидать совсем.
Когда стали гнать колчаковцев, всех беглецов пристегнули к отрядам Красной армии. И всем им пришлось отслужить ещё по три-пять лет. Отец тоже воевал в районе Семипалатинска и озера Зайсан. Но это уже была совсем другая война. Не столько с отрядами Белой армии, а просто разоряли богатых русских и казахских баев. И желающих было много.
А чтобы не было обиженных, их в живых не оставляли. Отец мне это под большим секретом говорил, и просил, чтобы я нигде об этом не проболтался, «иначе не жить ни тебе, ни мне». Но сейчас уже можно рассказать, воды утекло много. Когда делали рейды по Казахстану с целью грабежа, обычно с господами и баями не церемонились — пускали в расход сразу. Семьи же их отправляли на так называемый первый номер. Первый номер — это концентрационный лагерь, огороженный в голой степи под Семипалатинском несколькими рядами колючей проволоки, куда свозили членов семей зажиточных, богатых и просто неугодных людей.
Вход туда был один — выхода ни одного. Ни воды, ни пищи туда давать было не положено. Если кто-то подходил к колючей проволоке, их расстреливали. Отец был в одном из отрядов по охране этого лагеря.
Может быть, теперь там атомный полигон, который уже закрыт и, видимо, косточки пострадавших уже давно испарились.
Мать при очередной перетасовке «белые-красные» сбежала ещё раз от расправы, и на пароходе с Марией уехала в Семипалатинск. На пароходе было очень много беженцев, одни ехали от одной власти, другие прибивались к своим. Ехала, в чём убежала.
Остановится пароход возле какой-нибудь пристани, капитан говорит: «Стоим один час, добывайте, кто может, себе пищу». Ринутся люди толпой, а хозяева своих кобелей на цепях поотпускают, чтобы посвободнее им было гулять, и голытьба к заборам не подходила — стянуть могут чего-нибудь. Мать говорит женщинам: «Нет, мне со всеми не по пути».
Корзиночку с Марией в руки и в сторону куда-нибудь, в переулок. И не обязательно к русским людям, чаще выручали казахи. Благо казахский язык мать знала хорошо, поскольку казахские и русские халупы всегда соседствовали на Глинке. И русские и казахские дети всегда росли вместе. Подойдёт к жилью. Если русские: «Здравствуйте, добрые люди, мой муж в армии, а у меня на руках грудное дитя, помогите, чем можете». Взглянут люди на маленького ребёнка, чем-то похожего на чебурашку, и сжалятся. Если казахи: «Аман-аман». «Алла, сапсем молодой келен, а бала сапсем кешке». «Нет, не бала. Это меныке кешке кызымочка». «Ой, бой, кудай сактасын*».
И давали то молока бутылочку, то кусок батыра (кусок хлеба), то куртов** горсть. А если гость очень по душе приходился, то кусочек масла или иримчика***.
Приходит мать на пароход, полный подол еды всякой.
— Где же ты взяла, женщина, нам воды попить холодной не дали, или ты слова какие знаешь?
— Знаю слова и на русском и на казахском языке. Уважать надо людей, когда к ним за чем-либо обращаешься, и тогда тебя тоже уважат и тебе не откажут.
Добрались кое-как до Семипалатинска, а потом и до отряда, где служил отец. Бараки какие-то, коней нет, все спешенные. Видно, их на охрану лагерей возили. В бараках пьянка, дым столбом. Баб молодых больше, чем самих служивых. У некоторых по две барышни на коленях сидят. Сгребла своего Ваньку Ульяна, сначала от компании освободила, а потом без увольнительной и домой забрала.
Ушёл второй раз из армии Иван без особого на то приказа. А потом всё время тихо жил, боялся и Советский глас (Советскую власть), и НКВД, и кэгэбэ****, и прочую всякую сволочь.
И прожил Иван всю свою жизнь на Иртыше на бакенах сначала бакенщиком, а последние пятнадцать лет (до 1957 года) обстановочным старшиной участка от Ермака до Чебунды (расстояние пятьдесят километров вверх по Иртышу).
И было у него и его единственной супруги Ульяны Егоровны много детей.
1. Миша I — родился в 1918 г., умер в детстве.
2. Мария — родилась 20.05.1920*****.
3. Николай — родился 16.05.1923г., умер 16.01.1971 г.
4. Миша II — родился в 1926 г., умер в детстве (воспаление лёгких).
5. Анна — родилась в 1928 г., умерла в 1996 г.
6. Владимир — родился 28.07.1930******.
7. Иван — родился 10.03.1933 г., умер 01.02.2000 г.
8. Пётр — родился 10.03.1933 г., год смерти неизвестен, где-то в девяностых.
9.Евдокия — родилась в 1939 г.
10. Александр — родился в 1941 г. умер в детстве.
Семь человек детей вырастили и выучили. И если кто не доучился, то только по своей вине. Было бы желание, давали учиться всем. Кормили, поили, обували. Мария и Николай какое-то время учились в Павлодаре, так как в Ермаке не было ещё старших классов. Все остальные учились в основном в Ермаке. Я закончил десять классов в 7-м Ауле. Это теперь Павлодар II, другой берег Иртыша.
________________
*«Здравствуй-здравствуй». «Боже, совсем молодая женщина, и мальчик совсем маленький». «Нет, не мальчик. Это моя маленькая девочка». «Ой, боже, бог подаст».
**Курты — ручные отжимки кислого творога, высушенного на солнце.
***Иримчик — сладкий молочный продукт.
****НКВД — народный комиссариат внутренних дел (милиция); КГБ — комитет госбезопасности.
*****Мария (1920-2010).
******Владимир (1930-2000).
Свидетельство о публикации №210102100088
в начале века на Иртыше. Спасибо.
С уважением -
Павлова Вера Калиновна 21.10.2010 06:37 Заявить о нарушении