Надежда. Вера. Любовь

С улыбкой рассматривая свои детские фотографии, он удивлялся самому себе.
Ещё тогда была в нём эта черта. Да какая там "черта"! Нет! Свойство души, скорее.
А именно, не только осознание своей ни на кого непохожести, но и противопоставление себя "общепринятому", "правилам", "массе". 
Нарочитое. 
Упрямое. 
Склонность не только ходить по краю, но и одной стопой упруго опираться на вакуум запретной территории. 
Вот и на этих "детсадовских" снимках все дети послушно подняли руки, потому что подразумевалось, что они сразу же узнали кто изображен на красочном плакате, и наперебой торопятся сообщить воспитательнице, что этот симпатичный бородатый господин в кепке и с красной лентой в петлице пиджака, как раз и является другом всех детей - Владимиром Ильичём Лениным.
Он тоже узнал нежно и пылко воспетого Бончем-Бруевичем персонажа, но, оглядев своих сверстников, послушно вскинувших свои ручки, услышал голос своего второго "Я", которое посмотрело на это проявление послушания, как на вызывающее брезгливость обезьянничество. 
Лишь только жалость к матери, нежелание её расстраивать, да опасение остаться без ежевечернего просмотра любимого мультфильма "Волшебник Изумрудного города", делало его более или менее покладистым. 
Ох уж это его "второе Я"! Оно способствовало его задумчивости и понуждало еще в пятилетнем возрасте делать какие-то дневниковые записи, которые будучи найденными родителями, и поразили их, и рассмешили, и озадачили одновременно. 
Чтобы не cмущать их больше и избежать, по возможности, в дальнейшем их пристального к себе внимания, он и перестал переносить свои мысли на бумагу.
Но его хватило лет на двенадцать, не больше.
А тогда, когда неотвратимо уже приближалась и школа, и переезд в другой район города, и когда в группу вдруг пришла "новенькая" девочка, он переживал и пережёвывал эту противоречивую жвачку эмоций самостоятельно. 
Перемалывал всё внутри себя, интутивно догадываясь, о характере своих тонких переживаний. 
Безошибочно предчувствовал, что излишние свидетели могут, если и не нарушить их конструкции, то уж и навредят со всей циничной невинностью, близоруко ничего якобы не заметив. 
Бумаге доверять свои секреты было нельзя.  Она ненадёжна.
Отец и мать будут шептаться о нем на кухне опять. 
Значит, надо удержать всё в себе. 
Ведь они не считают его себе ровней. 
Они полагают, что мультфильмы и книжки, футбол и рисование - это как раз те блюда, которые входят в ограниченное меню игрушечного ресторанчика его духа.   
Он - ребёнок. "Не по годам развитый", но ребёнок.
И ребёнку совершенно не полагалось испытывать "взрослые" чувства. 
Не должно быть у него и мыслей созвучных их миру - миру зрелых людей. 
У него всегда, чёрт подери, было то, чего не должно было быть! 
В том числе, разумеется, и достаточно сложные для "маленького" мальчика, несвоевременные мысли. 
 
Когда он увидел её впервые, у него разом и надолго испортилось настроение. 
Он понял, что отныне, разом и бесповоротно, сделался несчастным.
Это неземное, воздушное создание, не имело ничего общего ни с признанными красавицами - Наташей Пекарской и Олей Иващенко, ни даже с самой Мариной Госсар, которая, так или иначе, служила объектом самого пристального и напряженного внимания всего "мужского населения" группы. 
Он так приникал взглядом к её лицу, будто оно являлось окном в некий иной, совершенно непостижимый мир, а его взор силился отыскать нечто утраченное им некогда, - ещё до пояления себя и её на свет, - в этих двух оливково-карих водоёмах - глазах обожаемого создания. 
Ведь не может быть такого, чтобы их души не знали друг друга ранее? 
Иначе откуда эта вырядившаяся в шёлк нежности тоска?
А еще он понял, что она, всякий раз знает, когда он смотрит на нее. 
Делая вид, что ничего не замечает, она, тем не менее, всё прекрасно улавливала, и, иногда, неожиданно к нему повернувшись, повергала его в смятение ответным пристальным и изучающим взором. 
Он так полировал ее фигурку своим молчаливым созерцанием, так зацеловал своими глазами ее лицо, что она уже удивлялась, если что-то в ее присутствии, отвлекало его внимание. Попав в липкую паутину его внимания, она попыталась было взлететь, но, только еще больше запутавшись в ней своими крылышками, не без удовольствия в ней замерев. 
- Меня зовут Надя. А тебя - Андрей?  - она подошла первой, протягивая ему клубнику своей улыбки на подносе невинных губ.      
- Йердна, - расцвёл в ответ он, и тут же добавил, - А ты Ядан. Что должно означать "Я дана". Вообщем, как бы, ты являешься подарком.
- Какой ты фантазёр! 
С этого момента началась их дружба. 
Вернее, нечто большее, чем дружба. 
А уж если совсем быть метким, то не было никакой дружбы. 
Это и было то чувство, которого опасаются наиболее осторожные.       
Отныне ранние подъёмы не причиняли никакого вреда нервной системе его матери - Андрей вскакивал с кровати как ошпаренный и кометой летел в детский сад. Алла Викторовна только руками разводила такому загадочному преображению:
- Надо же! В последний год пребывания неожиданно вошел во вкус, не иначе. Интересно, как дела будут обстоять со школой?
К счастью, он не задумывался еще о близкой разлуке и грядущее расставание не отравляло им радости этих нескольких месяцев. 
А ведь вскоре он пойдет в совершенно иную школу, нежели Надя, и даже жить они будут в одном городе совсем не долго, так как родители её покинут вначале его, а затем и страну. Однако, незадолго перед отлетом за океан, она вновь возникнет в его жизни. Пусть даже и под другим именем. 
Чтобы снова перевернуть в ней всё с головы на ноги. 
Да, именно так, а не наоборот. 
Поскольку он, разлученный с нею, всегда ходил по земле вверх ногами, задевая ими облака и обжигая колени о печь Солнца, а головой пружинил, как от асфальта обстоятельств, так и от земного в людях.
 
Созданный ими хрупкий мир существовал автономно внутри небольшого социума "подготовительной группы". 
Такая червивая, зрелая в своей сущности, зависть сверстников, пытавшихся дразнить их "женихом" и "невестой", натыкалась на столь брутальную агрессию с его стороны, что нуждалась в поддержке близоруких воспитателей и "нянечек". Ведь поскольку пошлость детей была им быстро и успешно подавлена, то цвёлое знамя её необходимо было подхватить хотя бы педагогам. 
Понадобилось некоторое время, чтобы взрослые смирились и простили им то краткую и хрупкую радость, которое они нечаянно, навиду у них, нашли. 
Они изыскивали крохотные лазейки для соприкосновения друг с другом почти всюду. 
Порою, не имея возможности подпитать свою взаимную устремленность разговором, они общались одними глазами, отыскивая друг друга в толпе ровесников и согревая один другого летучестью улыбок. 
Нити невесомых и теплых взглядов, протянутые от одного к другому, пересекая детские крики и назидания  взрослых, ухитрялись о них не запачкаться. 
Так обучались они искусству оставаться чистыми находясь среди нечистот людского зверинца. 
Смердящее обезьянником общество ещё возьмёт реванш. 
Но тогда, мальчик ещё не растратил ни большей части своей силы, ни своей первобытной ярости. 
И отхватить у него хотя бы пядь от их взаимного клада, было не под силу ни одному примату. 
Когда он робко прикасался к её ладони и их детские пальцы переплетались, то внутри него распахивалась какая-то дверь и сотни мистических голубей шумя крыльями уносились прочь из бездны, где билось его сердце. 
Ошеломлённые этими первыми невинными прикосновениями, они млели в растерянности и полузабытьи, теряясь душами в полузапретном восторге от совершенно простых действий, внезапно обретших колдовскую мощь. 
Однажды они укрылись от глаз этого мира, спрятавшись между двумя огромными, одуряюще благоухающими кустами сирени. 
И тут произошло нечто, что стало тогда событием великой важности.   
Их губы соприкоснулись. 
Скорее прижавшись сомкнутыми ртами, нежели действительно целуясь, они в чудовищном напряжении замерли, со сладким ужасом прислушиваясь к бешенной перкуссии маленьких зареберных двигателей друг друга. 

Он и не помнил, что побудило его необдуманно обронить родителям о своем намерении жениться. 
Они восприняли новость с потрясающей серьезностью, только лишь вежливо осведомились, где он собирается жить с будущей женой, и кто эта счастливица. 
С иезуитской дипломатичностью элегентно обогнув вторую часть вопроса, он, без тени сомнений, ответил на первую:   
- В ванной.
Эта фраза не только разрушила наигранную мрачность родителей, но и убедила его лишний раз в том, что все взрослые не заслуживают и малейшего доверия. 
 
Сквозь дымную завесу сожжённого времени нехотя всплывают странные призраки его страсти к насекомым и всему живому.
Если собаки и кошки, ежи и черепахи, будучи отловленными на улицах и в посадках, всегда тянулись им домой в надежде на то, что родители снисходительно разрешат ему сожительство с ними, то бабочки, жуки и муравьи отчего-то становились объектами его, подчас довольно жестоких экспериментов.
Глянцево-зелёные майские жуки, ярко-красные клопы-солдатики и перламутрово-сиреневые златки попадали в земляные контейнеры, где им настоятельно предлагалось жить и размножаться, а пойманные им боярышницы, белянки и подарилии собирались в стеклянные банки, сквозь стекло которых он наблюдал за отчаянной суетой прекрасных летуний, бивших друг дружку крыльями до тех пор, пока его не начинало подташнивать от собственной концентрационно-лагерной созерцательности, и он, срывал с банки пластмассовую крышку, выпуская измождённых и выбившихся из сил узниц на волю, пьяно, с пронзительным ощущением новой, неизвестной ему до этого, сладкой боли окончательного, последнего расставания, взирал им в след.
 
Он почти не помнит самого прощания. 
Только абсолютно убийственное ощущение горечи внутри:  в районе plexus solaris и ниже, на языке и выше, в еде, начавшей вдруг по вкусу напоминать траву.
День, когда они сказали друг другу первое "прощай", выступил внезапно из-за ширмы времени и разом их обокрал. 
Он только успел испугаться, что заплачет прямо при ней. 
Но сдержал себя. 
Донес себя до квартиры и, запершись в ванной, сладострастно отдался своему первому настоящему горю, рыдая и обливаясь слезами под шум сливающейся в раковину воды. 
 
Несмотря на стену пространства, отделившую их друг от друга, внутренне никаких изменений не произошло. 
Во всяком случае, из его сердца она никуда не отлучалась. 
Он рос, проживал год за годом, его одноклассники переживали первые влюбленности, а он сосредоточился на каких-то маловнятных вещах: уходил в запои чтения, дипсоманически увлёкся спортом и в промежутках... дрался на переменах, снискав себе славу сорвиголовы. 
 
Школа в которой он учился, находилась не в самом благополучном районе и ковала кадры не только для металлургического и котлостроительного заводов, раскуривающих невдалеке свои заносчиво вздернутые кверху кирпичные трубки, но и для исправительных учреждений. 
 
Являясь далеко не самым рослым, а до некоторого времени и не самым мощным среди своих однокашников, Андрей, тем не менее, был уважаем и старшеклассниками. 
Странно, но занозой сидевший в его существе образ, будучи недостижимым и недосягаемым, склонял его не только к чтению меланхолически-софистических книг, но и подталкивал  едва ли не к саморазрушению. 
Он как бы не замечал физической боли. 
И когда в один прекрасный день он пришел домой с тренировки с выбитым передним зубом, в толщине которого была видна тоненькая белая ниточка нерва, то с его матерью случилась едва ли не истерика: 
 
- Ты понимаешь, что ты сделал?! Ты себя изуродовал! Теперь ты будешь беззубым! - она даже отвесила ему пощёчину, а потом, извинившись, продолжала ему, ушедшему на балкон и закрывшему дверь, кричать, - Всё!!!Бросай своё чёртово регби! Хватит! Станешь когда-нибудь из-за него калекой.   
 
А он стоял, созерцал кувыркавшихся в пыли воробьёв и думал о том, что ненавидит всё вокруг. Кроме, разве что, своей исчезнувшей, растаявшей, подобно миражу, Нади... написанных кровью души, - намучавшимися вволю мудрыми покойниками, - книг.... и нездешнего волшебства музыки, позволявшего его душе странствовать в каких-то запредельных мирах, опыт командировки в которые ему еще пригодится.
 
Зуб, включая корень, оказался треснувшим по всей длине, и его пришлось удалить. 
Но до этого он ел неделю наклонив голову набок, потому что даже легкое касание языка к бурой поверхности торчавшего обломка, причиняло боль с которой его нервная система уже не справлялась. 
 
Он словно наказывал себя за невозможность справиться с расстоянием, а теперь уже и с пришедшим к нему на подмогу временем, которые, заговорщицки объединившись, похитили у него некогда ту, чей скрытый за спинами лет светлый лик, вдруг трансформировался для него в то, что являлось для европейского рыцарства культом Девы Марии. 
Также он не отдавал себе отчета в том, что нигилистически отрицая институт церкви как таковой, и формально являясь агностиком, на деле, являлся гораздо более верующим человеком, чем те, кто часами простаивал у алтарей склоня голову и читая молитвы.
 
Основательно размытый временем образ его первой любви, мигрировал в какую-то расплывчатую тоску. 
Смешавшись с внутренней жаждой прекрасного и, ненаходя искомого идеала в зауженных рамках среды привычного обитания, он вырядился в нечто полурелигиозное. 
И, если крестоносцы и рыцари мальтийского ордена(последние, в силу обета, не смеющие в течении пяти лет заключать никаких браков), отправляясь на подвиги, лелеяли надежду когда-нибудь воссоединиться с оставленной ими прекрасной дамой, то он, как подлинно абсурдный герой, приобрёл вкус к хождению по самому краю в силу недостижимости того идеала, который сам себе нарисовал.   
   
Эта скрытая, контрабандная религиозность делала его несколько холодным с начавшими заглядываться на него девушками.   
А его, генетически унаследованный от родителей, темперамент, обнаруживал себя в демонической агрессивности на регбийном поле. 
Случалось, тренер выговаривал ему: 
 
- Куда ты лезешь?! Тебе когда-нибудь шею свернут! Ты ведь не игрок линии схватки. Ты - мозг команды, а ты занимаешься чужой работой с риском травмироваться.
 
Уже назадолго до окончания школы с ним произошло некое, вероятно, запрограммированное свыше происшествие. 
Опаздывая на урок, он стремительно вбежал вверх по лестнице и собирался уж было постучать в дверь аудитории, как вдруг заметил в тишине опустевшего школьного коридора, стоящую у окна темноволосую девушку.
Он оцепенел, почувствовав нечто необъяснимое. 
Ещё не видя её лица, всё его существо испытало мощный внутренний толчок и смещение каких-то таинственных, загрудинных слоёв в результате этого сердцетрясения, спровоцировало оползень его "Я". 
Проскользив глазами по плавным изгибам ее фигуры и чёрным волнам ниспадающим на спину волос, он почувствовал как задрожали его руки: "Надя?"
Андрей буквально подкрался к ней. 
В точности так, как в раннем детстве, затаив дыхание подбирался с подаренным ему на день рождения оранжевым сачком к сидевшим на дельфиниумах и настурциях парусникам и адмиралам. 
Как будто опасаясь, что она окажется призраком и исчезнет при любом его неосторожном движении, он медленно и бесшумно преодолел отделяющее его от девушки расстояние. 
И застыл рядом, прижавшись лбом к холодному окну.
Ощутив чьё-то пристутствие, она повернулась. Да, всё теже, с шоколадно-ореховыми разводами, оливково-салатные хризолиты, изумлённо блеснули на него из-под велюра ресниц, и улыбка, казалось, была всё таже....    
 
- Как вас зовут? - с какой-то безнадежностью в голосе спросил он.      
 
- Вера, - улыбнулась она одними глазами, - и, отвечая на его пронзительный взгляд, добавила, - Я доучусь последний год в вашем классе.    
 
- А я - Андрей. И мне очень приятно, - совсем уж погребальным тоном произнес он, но спохватившись, и улыбнувшись нелепости минорных нот в своей фразе, добавил, буквально просияв, как вышедшее из-за туч, солнце, - Надеюсь, вы запомните этот год, Вера.   
 
- Что ж, очень может быть, - и нечто настолько терпко чувственное промелькнуло не только во взгляде, но и в её голосе, что у него помутилось в голове, так как возникло странное ощущение, что она своим мягким, как расплавленный воск, сотово-медовым голосом, не столько разговаривает с ним, сколько ласкает его, прикасается к чему-то глубокому, почти беззащитному в нём самом и.... забирает это у него.   
 
Не отдавая себе отчет в своих действиях, ибо он уже их не осмысливал, Андрей взял ее за руку. 
 
Мгновенье поколебавшись, она уступила ему свою ладонь.   
Их пальцы змеино-нежно переплелись. 
Но не застыли, а продолжили взаимное скольжение, то мучительно-сладко сжимая кисти друг друга, то едва касаясь кожи.
 
Вера чуть склонила голову, но, тут же, была вынуждена ее приподнять, поскольку в ворота её приоткрытых губ медленно-дурманно вошли его поцелуи...
 
Только прозвеневший "звонок на перемену", смог вернуть их к действительности.
 
Опьянев от произошедшего, он плыл по улице не чувствуя ног, и, чтобы хоть как-то дать выход распиравшим его удушающим эмоциям, он несколько раз выкрикнул во всю мощь лёгких её имя, перепугав нескольких прохожих, которые многозначительно и, едва ли не синхронно, покрутили у висков морщинистыми пальцами. 
В ответ, он лишь одарил их безумной улыбкой счастливца.
Ведь он для них существовал, а они для него - нет. 
Эти люди, в данный момент, ощущали на своих плечах весь груз, всю тяжесть реальности, а он - сбросил не только её ярмо, но и увидел, внезапно, в зияющей пустоте существования, яркий, ослепляющий его жадную душу, волшебный свет.

Вера говорила ему впоследствии: 
 
- Ты так на меня смотрел тогда, что у меня возникло ощущение, будто ты меня пьёшь. И не глазами даже. А всем своим существом. И в какой-то момент я совершенно себя потеряла. Позволила себе быть впитанной тобой. И ощущение счастья от того, что ты так открылся весь....словно шла одна по холодной дороге, и вдруг - распахнулись нежданно передо мной двери, за которыми тепло, где тебе рады, где ловят каждое твоё слово, где дарят тебе не подарки, а саму себя, окутанную нежностью, как бантом.
 
- Я понимала, что вижу тебя впервые, и что это безумие - позволять себя целовать незнакомцу. Я испугалась самой себя в какой-то момент, потому что поняла - я себя совсем не знаю. Но всё во мне говорило, что ты - нечто близкое  мне. Я знала тебя всегда, задолго до этой встречи. И даже запах твоей кожи был откуда-то мне знаком. А я увязала в тебе, как в глубоком снегу, всё больше и больше. И вроде бы я помнила, что надо продолжать путь, идти вперед, но силы мои как бы таяли и я опьянялась своей беспомощностью, преувеличивая своё бессилие, чтобы оправдать свою слабость. Одна часть меня настаивала на сопротивлении, а другая - уже предвкушала капитуляцию. Когда ты начал целовать меня, я поняла, что только тебе я и доверю себя впервые и полностью. 
 
Чем дольше они общались, тем явственнее проявлялись различия в их характерах и темпераментах. 
Однако, тем сильнее, как ни странно, они привязывались друг другу, невзирая на глубокий и тотальный внутренний антагонизм. 
Некоторые же его склонности её откровенно пугали.
Она даже не рисковала рассказывать подругам о нюансах их совместного времяпрепровождения, благоразумно умалчивая о том, что одним из постоянных мест их прогулок была отнюдь не традиционная для всей городской молодежи улица Ленина, а старое, заброшенное и заросшее кустарником кладбище.
Мало того, что это место исторически обросло дурной славой, так она самолично находила этим слухам вполне осязаемое подтверждение. 
Они несколько раз натыкались на разорённые мародёрами старинные захоронения, невольно созерцая в спешке оставленные на поверхности желтоватые останки и различные фрагменты предметов посмертного бытия, извлечённые грабителями мёртвых из поруганного чрева могил. 
Её передергивало и от комментариев Андрея, которые он делал, любознательно разглядывая то, что осталось от пролежавшего пару веков в чернозёме английского консула: 
 
- Смотри-ка! Хрящи, соединяющие лопатку и плечевую кость, не до конца перегнили! А это крестец! Сохранился! Похож на огромную бабочку, да? Вот эти чёрные лоскуты, повидимому, когда-то были бархатными манжетами. А эти две деревяшки....чёрт, да ведь это дуб! Гроб дубовый был. Сосна бы, разумеется, сгнила полностью.   
 
- Вот что за судьба такая у человека? Почему не отправили этого Каррузерса на родину, а так и оставили его лежать здесь? В захолустном городке, в общем-то, дикой и совершенно непредсказуемой страны. Рядом с женой, между прочим. Памятник португальской баронессе, слева от его надгробия - это могила его жены.
 
- Я вижу у тебя тут столько знакомых, - попыталась пошутить Вера. 
 
- Ага. Одни приятели. Я не знаю почему меня сюда тянет. Чтобы сбить депрессняк я как-то ночью сюда ходил. 
 
- Кошмар! И что, страшно не было? 
 
- В одном месте только. Есть тут такое. Подходишь к нему и волосы дыбом становятся, а по плечам разбегаются мурашки. По слухам, там некогда, еще до революции, тайно похоронили чёрного колдуна, дав взятку кладбищенскому сторожу. Вблизи этого места жутко даже днем. Рационального объяснения я найти этому не могу. 
 
- И ты ходил там ночью? 
 
- Было дело. И слышал шаги в зарослях. Но это не были шаги человека. 
 
- То есть как?
 
- Да так. Местность просматривалась хорошо. Глаза уже к темноте привыкли, а звук был совсем рядом со мной. Именно звук шагов. Но человека я так и не увидел. Зато услышал резкий хлопок у себя над головой. Полагаю, нечто просто хотело меня напугать. 
 
- И напугало? 
 
- Напугало.
 
- Ты убежал?
 
- Нет. Ушёл. Быстрым шагом. Я почему-то подумал, что если побегу, то свихнусь по дороге. Поэтому я собрал в кучу свою волю и просто ушёл. Только очень быстро, - улбынулся он и прибавил тут же, - А когда дома посмотрел на себя в зеркало, то обнаружил, что мои зрачки до сих пор расширены.
 
Но больше всего её раздражало отсутствие в нем веры. 
Веры в Бога. 
Ей казалось, что уж он-то, он, с присущей ему духовностью, должен был отличаться в этом от остальной массы воспитанных в атеистическом ключе юношей, но Андрей, упражняясь в словесных издевательствах над "коммунистическими идеалами", точно также, с упоением глумился над всем, что было связано с церковью и христианством.
У него была какая-то своя позиция на этот счёт, довольно путанная, основанная на каких-то редких книгах, им когда-то прочитанных, но ей не хотелось вникать в эту очевидную ересь, и она спешила перевести разговор в иное русло.
Загадочным образом он подавлял её волю и она шла за ним, за его желаниями, везде сопровождая его, всегда доверяя ему. 
И эта её безропотность, это отсутствие противодействия ему, пугали и удивляли её саму. Более того, она злилась на себя. 
 
- Зачем ты ходишь на кладбище? Чем оно тебя притягивает? У таких мест дурная энергетика. Они пьют нашу энергию. Ты знаешь об этом?
 
- Это живые пьют нашу энергию. Литрами. А мёртвые мне помогают смириться с тем, что я зачем-то живу. Они напоминают мне, что я всё равно стану ничем, пустотой. И нет нужды ни накладывать на себя руки, ни расстраиваться по всевозможным пустякам, которые другие посчитали бы трагедией.   
 
- Что же случилось у тебя такое, что ты так не любишь жизнь, ненавидишь людей? 
 
- Я родился. И я одинок. Но я бы не сказал, что ненавижу людей и жизнь. Скорее, я им не доверяю.
 
- А я?! Я! Я ведь с тобой! Ты меня не любишь?
 
Он обнимал Веру, прижимал к себе так, что перехватывало дыхание и, покрывая поцелуями её лицо, шептал: 

- Люблю. Я люблю тебя. И знаю, что когда-нибудь буду вспоминать вот эти минуты, и мне будет больно и сладко. Потому что не осознаю сам, насколько я счастлив сейчас с тобой. Но ты никогда не примешь полностью меня. Никогда не поймешь. Я для тебя нечто, вроде урагана. Который тебя подхватил и уволок с собой. Унёс куда-то. Причём, скорее под землю, чем в небо. Ты очнёсся скоро, спустишься на землю и всё растает. Всё волшебство улетучится. 
 
- Нет! - плача отвечала ему Вера, и крупные слёзы, скатываясь с ее щёк, падали ему на грудь, - Нет! Дурак! Какой же ты дурак! 
 
Он целовал её искривленные внутренней мукой губы, а она всё вырывалась куда-то, безуспешно пытаясь освободиться от его цепких рук, словно от угрожающих удушьем питоньих объятий. 
Затем, уставшая, затихала. 
И, уронив ему голову на плечо, обнимала за шею, погрузившись в блаженное забытьё.
Почти засыпая от его снотворно-нежных прикосновений к своим волосам, и от его бесчисленных и беспорядочных поцелуев, она опять проваливалась в болезненное опьянение.   
Даже своя любовь к нему воспринималась ею в такие мгновенья, будто вызванная лихорадкой, беспокойная, но сладостная, дремота.
 
Когда Андрей узнал о ее предстоящем, - вслед за родителями, - отъезде из страны, он отреагировал так, словно давно уже об этом подозревал.
И, в основном, утешал Веру, которая, как могла поддерживала в себе оптимизм, а потом вдруг начинала плакать без видимого повода, неожиданно.
Словно дождь, лились ее слёзы, а он, бледнея и коченея сердцем, сжимал её похолодевшие кисти в своих горячих ладонях, и отчаявшись осушить щёки губкой своих ласк, шептал ей в шею что-то шаманское. 
И она замирала, переставала дрожать и, смежив веки, тянулась к нему губами, упиваясь горечью их любви, словно вином.
 
А под самый занавес произошло нечто эпически-абсурдное.
То, о чём потом месяц говорила вся школа. 
Не всем юношам удавалось достойно справляться с обрушившимся на них половодьем гормонов и некоторые из старшеклассников грешили тем, что в фамильярной тесноте раздевалок и узких рукавах школьных переходов давали волю своим рукам, украткой пальпируя притягательные, но малодоступные формы своих одноклассниц, черпая, вероятно, в этом эротическом хамстве родственную воровству радость. 
Андрей случайно стал свидетелем того, как проходивший мимо отрок из параллельного класса, внезапно, но так, словно это было само собой разумеющееся действо, схватил Веру за грудь и, с бессмысленной улыбкой на довольной физиономии, убыстрил шаг, надеясь затеряться в табуне выскочивших на перемену учеников.
Вера успела только издать нечленораздельный, приглушенный возглас, видимо, просто пораженная самим фактом произошедшего.
Андрей же в три прыжка нагнал молодого человека и, зайдя сбоку, всадил свое колено в край отводящей мышцы его бедра.
Юношу перекосило. Он попытался шагнуть вперед, но у него это не получилось, так как нога его временно отказалась ему повиноваться, а он так и застыл, согнувшись, с гримасой боли на смуглом лице, зло тараща черные глаза на улыбающегося обидчика.
 
- Еще раз выкинешь такой номер, будешь учиться ходить на руках, - почти прошептал Андрей и собирался уже было продолжить свой путь, как его остановила чья-то рука.      
 
- Что это тут происходит? Кажется, обижают моих друзей, - перед ним возник некто Рогов, с которым он ни разу не сталкивался, но который учился в смежном классе и имел такую же, как и сам Андрей, славу сорвиголовы и забияки.
 
- Обижают по делу, - холодно парировал он, взирая снизу вверх на Рогова, возвышавшегося сантиметров эдак на пятнадцать над ним. 
 
- Меня это не касается: по делу или без дела. Главное, что он, - плотный блондин кивнул в сторону продолжавшего массировать свою ногу любителя пальпации, - Он - мой друг! Понимаешь? А кто оскорбляет моих друзей - оскорбляет меня.   
 
- Ну, и что дальше?
 
- А дальше я предлагаю тебе пойти на школьный двор и пообщаться один на один.
   
Как оказалось, за их диалогом наблюдало гораздо больше глаз, чем это можно было вначале предположить.
Поэтому, когда они вышли из здания школы и прошли в небольшой тупик между постройкой, в которой проходили уроки "труда" и кирпичным забором, огораживающим школьный двор от частного сектора, то оказались в плотном кольце любопытных, для которых, столкновение двух из десятка самых "прославленных персонажей" школы, уже само по себе являлось событием эктраординарным и пропустить подобное было просто преступно. 
Толпа шумела, изредка лишь выделялись из нее чьи-то нестройные высказывания, в основном сводившиеся к спорам, кто сумеет одержать верх в намечавшейся схватке.
Противник Андрея, несколько картинно сбросил туфли и, оказавшись босиком, вышел в центр образовавшегося круга, расправив мощные плечи. 
 
- Давай, Сашка! Покажи чему научился на своём каратэ! - кто-то из его приятелей решил поддержать бретёра.
 
Не успел Андрей выйти навстречу, как был сразу же атакован. 
Однако вовремя среагировал на серию ударов, приняв их на предплечья.
Не давая опомниться, Рогов пошел в новую атаку. 
И ноги замелькали перед лицом Андрея, успевавашего лишь уходить по боксерски отшагиванием в сторону или блокировать сыпавшиеся на него удары.
Раздавшейся звонок на урок прервал поединок и толпа, разочарованно выдохнув, стала интенсивно редеть, суетливо разбредаясь по школьным кабинетам. 
Сашка, в спешке надевая обувь, бросил Андрею :
- После уроков продолжим?   
 
- Продолжим. 
 
- Лучше в детском саду напротив. Там никто не будет мешать. 
 
- Согласен.   
 
На уроке немецкого языка, преподаватель, оставив письменное задание, элегантно покачивая бедрами, удалилась в учительскую, а весь класс тут же принялся активно обсуждать только что произошедшее. 
Оказавшийся рядом с ним, его близкий приятель, считавшийся "номером один" во всей школе, Сергей Рукомойкин, успевший, несмотря на юные годы, уже получить звание кандидата в мастера спорта СССР по боксу, прикрикнул на класс: 
 
- Так! Ну-ка заткнулись все! Иначе Геннадьевна вернется, а нам это надо?! - в аудитории на пару секунд воцарилась гробовая тишина, но в затем все перешли на шепот, возбужденно делясь своими эмоциями. 
 
- Андрюха, ты чё в ступор впал? Тебе дистанцию рвать надо, а ты застыл как изваяние. Если продолжишь валять дурака и после уроков, то ничего хорошего из этого не выйдет.
 
- Да я не ожидал просто такой резвости от этого борова.
 
- А зря. Он же тхэквондо занимается упорно. Успехов особых нет, насколько мне известно. Спойлер спойлером, но смотрится эффектно. 
 
- Ну, да. Я вообще кроме его копыт ничего и не видел больше. 
 
- Тебе нужно как-то сокращать дистанцию и входить в клинч. Попробуй в партер перевести. Хотя, он килограммов на двадцать и тяжелее тебя, но, пока вы в стойке, если откровенно, то шансов у тебя немного. Однако, они есть, старик! Он ведь о твоей левой не осведомлен совсем. Вот и приготовь для него этот десерт. Только подготовь удар. Не расстрачивай силы попусту. Дай этому балбесу белобрысому вымахаться как следует.
 
Едва закончились уроки, Андрей и Сергей, не обращая ни на кого внимания, спешно разрабатывая стратегию будущего боя, двинулись в направлении в детского сада с несколько двусмысленным для данной ситуации названием - "Ладушки".

- Слушай, а с чего всё началось?   

- Да так....
 
- С Веры?
 
- А ты откуда знаешь?
 
- Так вся школа уже об этом знает. 
 
- А спрашиваешь зачем тогда?
 
- Хотел уточнить. На всякий случай. Да и напомнить, что битым быть тебе нельзя. 
 
- Плять, Серёжа, я это и так прекрасно понимаю. Вон все беседки заполнены народом, как на стадионе. Может надо было подсуетиться и билеты продать на это шоу? Ты займись этим вопросом.         
 
- Поздно, - улыбнулся Рукомойкин, но тут же, не без сожаления в голосе, прибавил, - Надо было у входа в сад вытряхивать из них мелочь. Теперь уже не выйдет - все заняли места в "ви-ай-пи ложах".
 
Лавочки и железные перила детсадовских беседок, словно листья плодового дерева, усеянные тлёй, были сплошь облеплены шумной толпой школьников, среди которых были не только одногодки Андрея, но и учащиеся классом младше. 
Особи женского пола и лица более младшего возраста, допуска к созерцанию этого зрелища, не удостоились. 
Рукомойкин вызвался представлять интересы Андрея и оговорил правила намечавшейся драки с секундантом Сашки, и, по совместительству головной болью всего педагогического состава школы, Юркой Анохиным, пятью годами позднее отправившегося в свою первую "ходку", да так и продолжившего с тех пор коллекционировать судимость за судимостью, избегая задерживаться на свободе дольше полугода. 
Правил, как таковых, по сути и не было. 
Оговорили только исключение ударов в пах, да запрет на использование вспомогательных предметов, в числе которых был назван и песок, просыпавшийся из стоявшей сбоку от предполагаемого места драки, детской песочницы. 
Мельком оглядев квадрат на котором предполагалось определить возможного победителя, Андрей, котрабандно подумал, что столь тесное пространство практически гарантирует хотя бы эпизодический переход арены "сражения" под своды беседок, в которых сейчас так компактно расположились зрители. 
 
- Не стой на месте! Не застывай перед ним, как памятник, наподобие такого, какой ты пытался из себя изобразить, совсем недавно, за школой! И вообще, ты же легче! А значит, должен быть быстрее! Вот и используй свою быстроту, - дал последние наставления Сергей, усердно разминая зубами мятную жвачку.    
 
Андрей его уже почти не слышал.
Какая-то странная сосредоточенность нашла на него в эти минуты. 
Не спокойствие, а какая-то отрешенность, но вместе с тем и крайнее напряжение всех чувств. 
При этом, толпу он уже не видел и почти не слышал, не выпуская из зоны внимания лишь своего противника. 
Когда он, чуть позже, вспоминал эти минуты, то он никак не мог понять, что побудило его начать бой именно так, как он его начал.
Его не покидало ощущение, что за него думает и молниеносно принимает решения некто другой, какая-то дополнительная личность, до сей поры себя никак в нем не проявлявшая. Едва Рогов вышел на утрамбованную, плотно смешавшуся с песком землю импровизированного ринга, как он, рванувшись к нему и резко сократив тем самым разделявшую их дистанцию, занес для удара руку. 
Однако, этот таинственный некто, управлявший его телом, будто марионеткой, заметив, что оппонент пригнулся, намереваясь уйти таким образом от правого свинга, неожиданно пробил с ноги. 
Пришедшийся прямо в челюсть удар с носка, заставил Сашку вначале пошатнуться, а затем и судорожно искать руками опоры в пространстве возле себя. 
Его начало уводить назад, а он всё пытался ухватиться руками за невидимые никому поручни. 
Толпа исторгла единый и мощный рёв.
Андрей же, в попытке всё решить здесь и сейчас, несколько поторопился, не соизмерив скорости падения противника на пятую точку.
Поэтому его, имевший все предпосылки оказаться победоносным, левый крюк, лишь рассёк воздух.   
Соперник же, оказавшись в сидячем положении, не упустил возможности схватить Андрея за ноги, благо они, в виду его промаха, оказались рядом.
Сашке удалось увлечь его за собой, хотя он и оказался в более выигрышной позиции - сверху.
Рогов грамотно вязал его руки, хотя совсем забыл про его ноги, благодаря чему долго не мог сбросить с себя своего врага, который получил возможность маневра и, сообразив, что не извлечёт сейчас никаких выгод из внешне довольно выигрышной позиции,  не отпуская пытавшегося сбросить его с себя Сашку, сместился чуть вбок и правым коленом стал обрабатывать бедро лежащего под ним, нанося мощные, широкоамплитудные удары практически в одно и тоже место.
Андрей понимал, что несмотря на свои данные, уступает-таки своему врагу в физической силе и старался быть максимально эффективным, не растрачивая силы на заведомо спорные варианты ведения схватки.
Действуя, что называется "на инстинкте", он практически не осмысливал происходящего, целиком и полностью позабыв не только о Вере, но и о существовании чего бы то ни было вообще. 
Он предоставил возможность имевшемуся у него крохотному таланту заявить о себе в полной мере, и потому осознавал, что всё, что только ему сейчас было нужно для его проявления, так это лишь предельная концентрация на происходящем.
Прежде, чем они вернулись в стойку и приняли вертикаль, прошло достаточно времени для того, чтобы каждый из них порядком подустал.
 
И, если Андрей вышел из партера практически без потерь, то Сашка слегка подволакивал левую, бывшую у него ударной, ногу. Лишившись своего основного козыря, - ударов ногами, - Рогов, раз за разом переводил их сражение в партер, надеясь в борьбе реализовать своё преимущество в физической мощи. 
Однако и этот ход себя мало оправдывал, так как Андрей, даже оказывавшись, раз за разом, под соперником, не позволял ему извлечь никаких дивидендов из, казалось бы, главенствующего положения. 
Плотно прижимаясь к лежащему сверху сопернику, он обвивал бедрами его ноги, а голову вдавливал ему под подбородок, лишая его маневра и, фактически, сводя всю эффективность, его внешне удачных действий, к нулю.
Впрочем, изнуренный тяжелой и вязкой борьбой, Андрей уже и сам не мог расчитывать на свой нокаутирующий удар.
Большинство атак теперь успешно парировалось Сашкой, а те, которые проходили сквозь его бдительную защиту, не могли доставить последнему серьёзного вреда.
   
Эта, угрожавшая сделаться бесконечной, возня внизу, отнимала у обоих противников массу сил.
Становилось очевидным, что победу одержит тот, у кого их больше останется. 
На их вспотевшие, голые спины, налипло много пыли и песка и, уже после первых пятнадцати минут драки, их обнаженные по пояс тела были сплошь усеяны разнообразными царапинами и синяками, хотя лица пострадать не успели. 
Брюки поменяли свой цвет, но на это никто из них внимания не обращал.
Наблюдавшие за поединком зрители приутихли. 
Устав от собственных криков и несколько пресытившись  заманившей их сюда необычностью зрелища, они смирились с мыслью, что победитель выявлен будет не столь быстро, как это обычно случалось в подобных случаях. 
В ходе поединка было всего два момента, когда каждая из противоборствующих сторон могла решить его исход в свою пользу. 
В первом случае, Андрей, в очередной свалке оказавшийся поверх своего оппонента, нанес несколько неплохих ударов по касательной и костяшками пальцев рассек кожу на его лбу. 
 
Кровотечение усилилось лишь тогда, когда они поменялись ролями, и Рогов уже оказался в доминирующей позиции, а кровь, капающая с его лица, залила Андрею щёки, так что ему даже пришлось закрыть глаза и, сквозь слипшиеся от крови противника ресницы, наблюдать за его действиями, продолжая даже лежа исподволь расстреливать его скулы, короткими ударами. Бой остановили и, кое-как, пластырем заклеели трещину в коже, из под которого все равно продолжала сочиться красная жидкость, тонкими нитями сползающая к бровям Сашки. 
Лицо же Андрея заботливо вытер его "секундант", смочив платок в непонятно откуда вдруг взявшейся бутыли воды: 
 
- Держись! Продержись до конца, и, считай  - ты победил. При равной концовке тебя посчитают победителем, даже если внешне вся эта ваша "схватка в пурге" и тянет на ничью. Ты нанес гораздо больше точных ударов, а значит и есть основание говорить о твоем преимуществе в целом. Вон у него уже сейчас полморды отекло, а у тебя физиономия как летнее небо - ни облачка, - резюмировал ход поединка Рукомойкин, - Но "сдох" ты первым. Он оказался выносливее тебя, что, лично мне непонятно. Ведь, по идее, ты своей беготнёй в регби должен был развить именно это качество. А он, мало того, что курит, так еще и несколько более рыхловат, нежели ты. 
 
- Ничего не поделаешь. Уж такая вот я кляча, - отвечал Андрей. 
 
- Да ладно. Ты вообще удивил меня своими способностями. Как ногой-то дотянулся до его подбородка? Повторить сможешь еще раз этот трюк? 
 
- Я и сам ничего не понял. Не я это. Тот, который во мне живет, но которого я до этой поры не знал. 
 
- Так и запишем: это твоё второе "Я" начистило Рогову портрет.
 
Второй же эпизод был связан с неудачной попыткой Андрея развернуться под нависшим над ним противником. 
Они каким-то образом перенесли акшен в беседку, откуда прытко, словно крысы, прыснули в разные стороны любопытные зрители, но опять всё свелось к борьбе и Андрей оказался прижат шеей к железным прутьям боковой ограды более чем центнером сашкиного веса.
До сих пор его тренированная шея со стоическим спокойствием выдерживала натиск вражеских "замкОв" и "гильотин", но когда металл стал впиваться в тело и продавливать-таки спрятанный за мышцами кадык, он, не без внутреннего смятения, вдруг осознал, что еще немного и он, если и не получит серьезную травму, то, секунд через пять-десять, уж точно не сможет нормально дышать. 
Его спасло излишнее усердие соперника, заметившего его панику и, в попытке усилить натиск склонившегося слишком над ним низко. Тут же Сашка получил малоамплитудный, но хлесткий удар локтем в висок. 

Нескольких мгновений, за время которых Рогов снова обрел способность к ориентации, вполне хватило Андрею, чтобы выбраться из под него и кое-как продышаться.
 
И вновь - он не понял, как у него мог получиться такой удар, особенно, если принимать во внимание тот факт, что он весь был вжат в асфальтированную площадь детсадовской беседки и руки его были скованы. 
Лишь на миг вынырнул из зажима роговских объятий его локоть и, тут же, коротко, но резко, стеганул его в височную область.   
 
Уже позднее Андрей узнал, что оказывается они дрались в общей сложности один час и десять минут, а тогда, прежде, чем всё это окончилось, он начал подозревать, что всё это никогда не кончится. 
И когда он уже не чувствовал своего тела и даже с волнением поглядывал на свои, как ему казалось, болтавшиеся вдоль тела словно плети, обессилевшие руки, то Сашка, каким-то непостижимым образом оказавшийся сидящим к нему боком, повернул к нему голову: 
 
- Ничья?
 
Он тоже сидел в пыли истоптанного грунта и, сквозь наползавший на сознание туман, услышав предложение о мире, только кивнул в ответ, пожав протянутую ему крупную, серую от налипшей грязи, кисть противника. 
 
На следующее утро он кое-как дотащил свою истерзанную плоть до здания школы. 
Всё тело ныло и каждое движение давалось через силу - мышцы были некондиционны. 
Он ловил на себе смешанные со страхом восхищенные взоры учащихся и, когда в школьном коридоре его глаза наткнулись на возвышавшегося над остальными фигуру его вчерашнего оппонента, то он ощутил достаточно противоречивые чувства. 
Направившись в его сторону, Андрей обратил внимание на воцарившуюся вдруг тишину - все взгляды были прикованы к ним. 
Толпа замерла от вожделения и любопытства.
Но, к ее удивлению, эти двое, молча простояв друг на против друга несколько секунд, неожиданно обнялись и, похлопав один другого по спинам, проковыляли каждый по своим аудиториям. Рогов, прежде чем они разошлись и холл третьего этажа вновь наполнился галдежом и щебетом школьников, успел ему шепнуть:
 
- Ты выиграл. 

Андрей в ответ лишь качнул головой из стороны в сторону, вымучив из себя подобие улыбки.
 

 
Вместо триумфа его ожидала потеря Веры. 
Кто-то вновь бесцеремонно уводил от него любимое существо. 
Оттесняя его в сторону, в голубино-асфальтовую серость безликих дней. 
В прибрежных льдах памяти так и сохранилось, - вмёрзшее туда навсегда, - заплаканное верино лицо с прозрачным бисером слёз, ртутно скользящих по бледному катку ее нежных щёк.
Потеющая отчаянием душа добавляла немного винно-кровавой палитры, а тоска оставляла ещё и шафрановые разводы на этом раннем, красно-сером холсте его жизни. 
 
И подняв голову кверху, он всматривался в выцвевший ковёр неба, ощущая пронзительную печаль, в которой, как ни странно, было так много заимствовано от того, что принято называть счастьем.
Не отпуская от себя ни на шаг свою по собачьи преданную боль, Андрей не мог не сознаться себе, что в его переживаниях были такие эмоции, которые, наркотизируя его сознание, дарили ему нечто такое, что можно было классифицировать и как наслаждение. 
Наслаждение горем. 
 
А затем всё поглотила серость. 
Будто огромный рот разинула она свою пасть.
Шершавым языком, по кошачьи коварного времени, жадно вылизывала память Андрея.
Ежедневно полируя его сознание, она постепенно смыла все остальные краски. 
Вернув его к привычному, так не похожему на подлинную жизнь, бесчувствию.
Анэстезия однообразия и рутина повседневности, если предоставить им волю и простор, постепенно заштрихововывали любой мало-мальски талантливый рисунок судьбы  графитом своих серых карандашей.
 
Иногда, на минуту очнувшись от одуряющей монотонности глупого сна существования, он вновь ощущал острые уколы тоски и, прислушавшись, замирал, шепча самому себе:
- Она вернется. Вернётся ко мне. Все равно под какой личиной, безразлично под каким именем. Но это снова будет она. Я обязательно ее узнаю. 
 
 

 
Спустя восемь лет, один брак и дюжину написанных рассказов, он встретил ее снова.
 
Андрей вознамерился снять нечто вроде арт-хаусного фильма и, имея устную договоренность с одним из местных телевизионных каналов, а также "бесплатного" в своем распоряжении оператора, приступил к поискам актеров.
Одну роль он, со свойственным ему великодушием, отдал себе самому, на другую, мужскую - пригласил своего давнего друга.
Сценарий предполагал и третьего персонажа, но несколько иного, женского, пола.
Увидев впервые ее лицо, он не столько поразился его красоте, сколько сказал себе нечто вроде архимедовского: "Эврика!" 
Однако, кто-то в нём всезнающий и до неприличия дальновидный, криво улыбнулся его этому восклицанию, и, поудобнее усевшись в воображаемом кресле с не менее воображаемой сигарой в воображаемом рту, иронично шепнул: "Мотор!" 

В дальнейшем идея была благополучно заброшена, поскольку начинающий режиссер, неожиданно вняв голосу разума, наконец осознал, что наличие криворукого оператора еще не гарант того, что можно снять нечто хотя бы отдаленно напоминающее тот оригинальный фильм, который столь удачно сложился в его мозгу.
 
Решив не позориться, он отступился от своих планов, но, если Любовь и не стала благодаря ему известной актрисой, то вакантную роль главной героини его жизни, ближайшие пятнадцать лет, - как-то незаметно, благодаря ей, для него промелькнувшим, -  она отыграла безупречно и с блистательным, обескураживающим артистизмом. 
 
Сюжет, растянувшийся на пятнадцатилетие, был гораздо изощрённее, запутаннее и сложнее придуманного им некогда сценария. 

Андрей продегустировал, - благодаря своей полновесной и наконец осуществившейся, созревшей, словно доспевший на подоконнике плод манго, любви, -  все возможные оттенки ненависти и отчаяния, восторга и безумия.

Но и увидел, как до каких границ может доходить, - доходить и перешагивать через эти границы, -  гипертрофированное, от анаболического эффекта взаимности, чувство. 

Все возможные вершины были не только классифицированы, покорены, но и обжиты. 

И оба они стали опасны для тех, кто остался внизу и продолжал пасти овец своих маленьких надежд, близоруко шаря в траве в поисках своих Джомолунгм. 

Его алчная душа решила, что именно здесь, в горах разделенной и такой многосложной, почти нечеловеческой любви, и стоит припарковаться дирижаблю его "Хочу". 
 
Отвернувшись от остального мира он окунулся с головой в бассейн взаимного обожания.

Его дыхательная система успешно мутировала и он обзавелся парой замечательных веерообразных жабр.

Симптомы одышки и кислородного голодания первыми появились у Любви.

Ему отчего-то представлялось, что он будет готов к медленному отмиранию их заоблачного королевства, но всё же, за это время Андрей неосмотрительно перестал отождествлять себя и её с людьми, то есть искренне уверовал в незыблимость их отношений.

Гангренозная гниль разбавила собой кристаллы чистоты, которыми он привык играть сидя в утопающем в пене облаков кресле. 

Распад и дезинтеграция тронули всё вокруг.   
 
Между тем, он уже отвык не только спускаться к людям, но и разговаривать с самками сапиенсов на одном языке, поэтому и помощи было ждать неоткуда: человека легче придумать, чем встретить.

А Любовь решила поиграть в сошедшую с Небес богиню, с изяществом нимфы узурпировав сердце и тестикулы встреченного в предгорьях Аполлона, разгуливавшего в компании вульгарных муз с золотым колчаном за спиной.
 
Банальная пошлость такого сценария была отягощена последующей вербализацией и  оправданиями, достойными любой кухарки. 

Не желая подвергать неминуемой содомизации свою душу, он вынырнул из влаги, внезапно обретшей привкус аммиака. 

Огромный морг прошлого предстал его изумлённому взору.

Платина великолепной сказки успешно растворялась в соединении азотной кислоты и нашатыря - царская водка лжи низводила до состояния нигредо всё то, чем питался все эти годы его разнеженный на Эвересте единения дух. 

И предстояло еще покорчиться в муках удушья, перекатываясь со спины на живот в снегах пустынных альпийских долин, в ожидании спасительной обратной трансформации жабр в бронхи. 

Прокашлявшись и сплюнув кровавые сгустки мокроты куда-то в темноту, он побрёл отвязывать свой дирижабль. 

В след ему тянулись руки и он как-будто слышал зов своей подруги, удерживающей в своих ладонях какую-то часть его души и тела. 

Если бы потребовалось, то он отбросил бы, подобно ящерице, и любую из своих конечностей, лишь бы продолжать дышать кислородом, вместо сероводородных испарений совместной жизни.
 
Он предпочёл не оборачиваться - она стала всего лишь призраком, тужившимся выглядеть сиреной.

До Одиссея ему было не близко, но необходимо было примерить его экипировку, отметая при этом гипотетическую возможность return'ов к привидению отмеченной печатью вырождения Пенелопы.
Впрочем, он был отчасти несправедлив в своих суждениях, тем более, что его бывшая возлюбленная была близка отнюдь не к Пенелопе, а скорее  -  к прекрасной нимфе Калипсо.
 
Она представляла собою именно такой роскошный тип женщин, под сенью любви которой, ты, одурманенный, пропадаешь годами, подобно тому, как вышеупомянутая Калипсо( по гречески ее имя означает буквально "та, что скрывает") семь лет удерживала возле себя приглянувшегося ей, но одержимого дромоманией, Одиссея.
 
И пусть он увидел в конце концов, в одну из суббот, "раздвоенный хвост" своей блестящей Мелюзины, и обозвал её, уподобившись вспыльчивому Раймондину, "змеёй", а она, превратившись в дракона, улетела, издав свой легендарный душераздирающий крик, но ведь она же оставила ему свои "магические кольца", оставила ему много по-настоящему редкостного и бесценного. 
 
Нужно уметь быть благодарным, и, уж если быть откровенным, то разве не знал он, что, во-первых: у каждого мифа имеется свой финал, а во-вторых: этот финал совсем не обязательно счастливый?
 
В сожжённых войной селениях остаются лишь трупы и тени.
 
Любовь пополнила собой их неисчислимую рать.
 
Тридевятые царства, Авалоны и Атлантиды ждали его.
 
Медлить было нельзя. 
                8.12.2010г.