А это - мой Пушкин. Глава V. К иезуитам?

 Сашка не был уже ребенком тихим, погруженным в свой мир. Он стал отчаянным сорвиголовой, который беспрерывно бегал, находил препятствия всюду и преодолевал их. Постоянно затевал возню с Левушкой, то дразня и обижая его, то бегая с ним наперегонки.

 В такие моменты частенько они   разбивали  и сокрушали все на своем пути, ввергая  Сергея Львовича в злобу от очередного убытка, а Надежду Осиповну - в отчаяние от своей подвижности.

Вина за все проделки, как всегда, падала на него, и всё наказание доставалось  только ему. И  чем больше его родители, не разобравшись в причинах, его, невиновного, наказывали, тем больше портился его нрав, тем  он становился настырнее, непослушнее.
   
    Теперь это был вспыльчивый, необузданный, непомерно обидчивый и себялюбивый мальчик. Всегда видя только восторженность в отношении других детей и одно только  нетерпение в отношении себя,  стремление отца и матери  унизить и обвинить его  в чем угодно,возбудили в нем  чувство зависти и соперничества с  их любимцами, особенно с  Лёвушкой - Лёлькой,как они его звали. Он, хоть и давно потерял  веру в то, что может  что-то значить для родителей, но  никак не мог смириться  с такой несправедливостью по отношению к себе...

    Сашка не боялся  теперь   никого,  грубил гувернерам и дерзил родителям,оказывая им неуважение и получая за это очередную порку и наказания.   Сергей Львович и Надежда Осиповна, не привыкшие долго обременять себя тем, что им не нравится, махнули на него рукой, предоставив самому себе.
 
    Бесконтрольный  Саша продолжал  сквернословить, отираясь постоянно  среди дворни - его чуткое ухо ловило все плохое, а душа   своеобразно воспринимала слово «любовь» - его внимательный взгляд давно уловил попытки отца  повесничать с дворовыми девками. Кроме этого, требуя светского лоска от детей при гостях, его родители сами вне гостиной показывали  не лучшие стороны своих характеров,  они только и  разбирались в своих бесконечных  обидах и претензиях  друг к другу, не выбирая при этом  выражений...

Сын  иногда с пренебрежением   из какого-нибудь угла наблюдал за тем, как  maman, словно помешанная, пыталась поймать мужа в неверности.  Между ними процветали взаимное недоверие, безразличие к делам друг друга,что приводило к  запустению  не только в отношениях, но и в хозяйстве. Попытки  бабушки  хоть как-то удержать все в рамках приличия, не увенчивались  успехом - у них росли долги, а  ее здоровье  сильно  пошатнулось...

 Марью Алексеевну снедало беспокойство за внука, который подвергался бесконечным нападкам со стороны родителей: или  по доносу гувернеров, а то и по собственной воле. Он, бедняга,  то не так на них посмотрел,  то обидел  Олю и Лелю, то  разбил  опять  какую-то  стекляшку…

 Она знала, что единственными светлым чистым  окошком в мире  мальчика оставались: тайный  шкаф  родителя, а,  значит - чтение запрещенных книг,  что она и сама,кстати, не одобряла, и - народная поэзия. Он  любит слушать   добрые сказки, предания старины из её уст,Арины или Никиты.

 И  сама  умеет увлечь  его рассказами о своих молодых, полных приключений, годах, а также в исторический мир дворянских преданий.Специально не раз брала  его с собой в гости к старинным друзьям и родственникам, живущим в Москве. Ребенок должен знать свои корни!..

 И вот, благодаря таким   походам,  он уже  хорошо знает  всех своих родственников, лучше стал понимать русский  язык и  все чаще просит Никиту прочитать ему свои   стихи и  сказки:не раз  она наблюдала, как Никита, улыбаясь в пышные усы, после  прогулок с ним  по московским    улочкам и переулкам,рассказывал теще Арине, как Саша забывал  в такие минуты крутить и подбрасывать   свою неизменную  палку - его внимание полностью поглощалось   историями о  старинной  Москве...А сказки и легенды? Он их слушал с недетским упоением,задирая голову  и постоянно вскидывая  быстрые глаза   на него...

В некоторых местах постреленок  не удерживался и начинал лукаво хихикать, сверкая яркими глазенками,когда  какой-нибудь полюбившийся герой побеждал в поединке...

   Марья Алексеевна тяжко вздохнула. Привязанность Сашки и Никиты  друг к другу раздражает  дочь, и она  всеми силами     пытается разбить  их дружбу, усаживая внука  в углу на хлеб и воду; а Никите придумывает все новые дела...

О прогулках в такие минуты  не может быть и речи!  Надя, к сожалению,предпочитает, чтобы мальчика  воспитывали гувернеры - пусть грубые и  не любящие его. "Только  не  общение с Никитой!". Приобретенную Сашкину привычку сквернословить она приписала  тоже  ему…

   Марья Алексеевна  печально смотрела прямо перед собой: "А  она сама? Надя?  Меняет одного за другим гувернеров, которых тоже  обвиняет  в том, что они не могут оказать должного влияния на сына,усугубляя его положение.Ему ведь приходится приспосабливаться  то к одному, то к другому, чужому, человеку...Каждый из них -  со своими недостатками и,того лучше, причудами…" - Марья Алексеевна с неудовольствием  призналась себе: " В результате, Сашка научился хитрить, изворачиваться...

Да,кроме книжек,ему особо и заниматься-то нечем. Ему не с кем играть:Лёльку он считает  сильно маленьким... Оленьку-то он  отличает, но она - девчонка!.. Эх, что за родители у него! Сашины сверстники определены  на учебу уже давно,а он один болтается не у дел! А ведь ему уже  одиннадцать лет. Пора подумать о его образовании!"...

 Марья Алексеевна  опустила голову:"Ну, что мне делать? Я не в состоянии изменить  что-либо в  положении любимого внука. Пусть им, худо-бедно, занимается  его отец…".

   А его отец, в свою очередь, сильно сердился: "Трудности воспитания лежат бременем на мне! Мало того, что в доме  толпится куча учителей: Пэнго учит детей танцам, дьякон Александр Иванович Беликов - закону  божию,  мосье  Руссло  - французской литературе, госпожа Лорж - немецкому языку, а  мисс Бели - английскому… Ах,да!Есть еще учитель - немец Шиллер. Он, смешно сказать! обучает  моих детей  русскому языку…  Надо признать, что учение они получают  довольно беспорядочное! - Задумался, склонив уныло длинный  нос на правое плечо, как делал обычно, когда  озабочен. - Это  из-за частой сменой  учителей и не всегда удачного  их выбора Надин!

 Однако, сколько бы она их ни меняла,  все же  особых успехов у детей  я не наблюдаю! Сашка, обладая счастливой памятью, выучивает уроки, лишь слушая, как отвечает их Олинька; когда же ему первому выпадает этот жребий,  он  ограничивается постыдным молчанием... Кроме немецкого языка он недолюбливает  и арифметику. Вечно он плачет над  делениями, стервец! Нет, не дается ему  серьезное учение!"...

   Незаметно для себя он встал и начал прохаживаться по кабинету, заложив одну руку за борт уютного халата. Его грызла только одна забота: "М-да-а! Ко всему, еще  всю эту  ораву воспитателей надо приглашать  к столу...Эдак никаких средств не хватит! Надин ни о чем не беспокоится -  все на меня переложила! Теперь вот надо думать, как определить  Сашку в Университетский пансион, как другие уже  сделали!"...

 
 Он  долго думал, прикидывая и так и этак, как было бы хорошо, если бы  Сашку  удалось сунуть в  этот пансион: до него рукой подать, что само по себе очень удобно - расходов никаких…

К этим мыслям он возвращался уже не в первый раз... А задуматься обо всем этом  ему пришлось  после визита к  брату, Василию Львовичу...

 Тот пригласил его третьего дня  к себе вместе с приятелями - "единомышленниками". Они  почти все  занимали «архивные» должности» - служили  или числились в архиве иностранных дел.  Так как они обучались у немцев,  их еще величали «геттингенцами», что  считалось самой модной порослью того благородного университета...

  Весь вечер Сергей Львович ,как сам считал, незаметно присматривался к ним. И что? Он  увидел, что их манеры, вкусы, привычки - все отличалось от привычного их с Василием Львовичем окружения. Например, геттингенцы, не в пример модным московским шалопаям  из клубов, оказались  вежливыми, меланхоличными, насмешливыми. С удивлением  он услышал, как они  тихо, но много говорят  между собой. И в основном, по–немецки…

  Сергей Львович вспомнил: «Их называют еще и  «дмитриевским  выводком» - из-за того, видно,  что министр юстиции, друг любезный, Дмитриев Иван Иванович, их  всех  потихоньку перетянул из Москвы в Петербург. Поэтому они и  жалуются, что   теперь   в Москве им удается  бывать только  наездами...

 Basil нашел в них много интересного.Он говорит, что в настоящее время  они - самая последняя мода. А на моду у него - нюх. Но главное,  в чем брат  признался - его привлекло к ним  то, что они  стали  его единомышленниками в литературной войне.

Сергей Львович усмехнулся, вспомнив перипетии  этой борьбы:"Вот как уже два года идет эта война в двух столицах,в Москве и Петербурге - между  двумя течениями... Это все Шишков. Ведь это он, организатор  всего,объявил поход  против французской и изящной литературы, предлагая  заменить все французские слова на русские.- Сергей Львович скривился пренебрежительно:- Это надо же придумать такое! Вместо слова "калоши" – «мокроступы»!.. Н-е-е-т, это  война  не только против  французского языка! Это война против французских светских поэтов!»…

Прислушиваясь к беседе  геттингенцев,он слышал, как новые  приятели Василия Львовича смеялись над Шишковым,  и горячо   поддерживали   Карамзина – "пророка русской  литературы и всего изящного".

"А на самом деле - ведь что может быть изящнее французской литературы, этикета, одежды! - не сомневался Сергей Львович.

    Так же  думал и Василий Львович. Несмотря на то, что у геттингенцев были какие-то тайны, недомолвки в разговорах, насмешливые взгляды исподтишка, понимаемые только ими, Василий Львович не обижался - они люди государственные...

 Он успокаивал себя тем, что воображал,что в такие минуты они шепчутся о важных делах: "Ведь они - не кто-нибудь, а - дипломаты!И серьезно занимаются своей работой!".

    Но и Василия Львовича,сколько бы их он ни оправдывал, в них не могли не удивлять некие странности:"Они обходят разговоры о женщинах!- удивленно крутил он лысеющей головой. - Признают  только дружбу!.. И как много они рассуждают о меланхолии - такие молодые!"...

   Василий Львович   вспомнил общего с братом приятеля-поэта:Василия  Жуковского. "Он  - их яркий представитель!Правда,  сегодня  он не смог быть  здесь - отдыхает в подмосковном Мишенском, в своем родовом гнезде"...

    Мысли его перескочили на отсутствующего поэта: "Да,наверное, Жуковский сейчас весь в красоте платонической любови… Стихи пишет… Хоть  один из  этих молодых людей признает любовь… Ну, пусть она и платоническая…».- Василий Львович гордо  выпрямился,утешив себя.- Но самое  главное, эти ребята - сейчас самые  модные… А мода – превыше всего!».

 Он был счастлив , что  первый сумел  найти их и привлечь в свой дом…

 Вот в такую компанию попал Сергей Львович, появившись среди них  с навязанным ему  Надин  Сашкой - в последнюю минуту.«Вечно она подозревает меня!..  Но - не зря!.. Знает  мою готовность к мужским шалостям!» -ухмыльнулся, воровато оглядевшись по сторонам.

 Наткнулся взглядом на сына и удивился: «А ведь Сашка здесь чувствует себя как рыба в воде! Посмотри-ка на него! Ни капли не тушуется и с интересом  слушает взрослых. А ведь он так и хватает  иронию этих молодых  людей над Basil, которая проскальзывает в ответах и вопросах к нему! Что за  насмешливые молодые люди,право. Это даже не забавно - все осмеивать!».

  Он был прав. На самом деле, Сашка  уже не раз перехватывал   ироничный  взгляд Блудова к заике  Дашкову, когда  его дядя  произносил что-то невпопад. Он понял, что над дядей  посмеиваются, видя,как Шаликов постоянно поддевает его: дядя, всем это  известно, не терпит никакого превосходства, что касается моды и книг.Как всегда в таких случаях,он бросился  в  азартный спор.Вот они втихомолку и издеваются над ним...

 Сашка,оседлав стул и лукаво усмехаясь, следил за тем, как   развивается спор: вот кузен Шаликов специально берет  книгу Василия Львовича  и  небрежно перелистывает страницы;вот он  снисходительно   роняет  ему:
-  Василий Львович, скажи-ка, сколько здесь у тебя картинок?

 Дядя,это видно, еще не понимает,куда  его вовлекают - он отвечает,гордо задрав нос:
-Тридцать.
А кузен ему с усмешкой:
-А у меня сорок.

 Сашка увидел, как дядя тут же огорчился.И он понимает  почему:дядюшка  очень любит и  собирает  редкие книги с одержимостью коллекционера. А  если  такая же оказывается еще у кого-то, она теряет для него всякую ценность. Он с досадой кинул недовольный взгляд на кузена,роняя:
   -У тебя другая…

   Сашка быстро огляделся и в этот момент перехватил насмешливые взгляды Дашкова и Блудова друг к другу.И Александра Ивановича Тургенева, с любопытством и усмешкой наблюдающего  за этим пустым спором братьев.Его,видимо, смешило то, что кузены  не хотели уступать первенство даже в  таком малом...

  Более того, в  это же самое время  его заскучавший отец не нашел ничего лучшего, как начать рассказывать о трудностях воспитания детей. "Не иначе, как захотел похвастаться перед такой ученой публикой!",- разозлился на него Саша.

  Он наблюдал,как отец, дождавшись, пока все  отвлеклись от брата,важно начал:
   - Воспитание детей - нелегкое дело!..Приходится держать целую армию воспитателей-французов,на которых уходит куча денег...- И стал перечислять , как его детей  Руссло учит литературе, а Пэнго -танцам…

  Не успел он докончить фразу, как его непочтительно перебил кузен Шаликов:
   - Сергей Львович! Хватит пороть чепуху - старик Пэнго учит твоих детей менуэту, который был моден во времена Ноя .

   Саша увидел, как его отец мгновенно побагровел от этого предположения и повысил голос:
   - Пэнго - ученик Вестриса!

  Вскочив  в пылу гнева,оскорбленный отец теперь стоял, раздувая ноздри и воинственно выпятив грудь.Саша увидел, что назревает скандал. Геттингенцы сбились в кучу и настороженно смотрели на них. Может быть,чтобы  их  утихомирить, Блудов и  задал  отцу вопрос, абсолютно, Сашка видел это,  безразличный для него,повернувшись в его сторону:
  - А почему вы до сих пор не отдали  его в Университетский пансион?

  И тут,первый раз в жизни, Саша  увидел, как  отец заливается румянцем... И он понял интуитивно: отец не мог признаться никому, что до сегодняшнего дня  ему в голову и не приходило  думать о его дальнейшей судьбе!Не было об этом и помину!

  Сашка торопливо перевел  глаза с отца на  присутствующих, а потом  с тревогой опять  уставился на  родителя - тот  весь уже был красным  и вытирал испарину со лба рукой. «Опять  потерял платок!» -  безразлично отметил  Сашка.

  А Сергей Львович  терзался, не находя быстрого остроумного ответа:«На свою голову я  начал этот разговор!.. Ох!.. К иезуитам!», - вдруг  молнией сверкнуло у него в голове - перед его глазами возник  вышколенный  Николенька Трубецкой:
     - А я отдаю его иезуитам,-важно изрек он.- Они только и способны дать благородное воспитание.Иезуиты.

     Василий Львович с удивлением и сомнением уставился на брата, а потом произнес:
     - Иезуиты дорого возьмут за обучение.

    Сергей Львович вскипел:" Родной брат считает его бедным!".

    И он громко, с гневом спросил его:
    - Ты думаешь,что я не в состоянии заплатить за учебу сына? - Он презрительно выпятил губы. - И сколько же берут преподобные отцы за обучение?- Он так и не хотел замечать общего пренебрежения и к себе, и к сыну.

    Александр  Иванович  Тургенев, который  знал это по долгу службы - работал у князя Голицына, обер-прокурора синода, при общем молчании, ему ответил:
     - Примерно тысячи полторы... Ну, две - от силы. Точно не могу сказать…

    Сашка весь обратился в слух  -  сейчас решалась  его судьба. Повернувшись к отцу,он смотрел на  него яркими тревожными глазами, с нетерпением ожидая , что же он скажет в ответ.

     Отца, наверное, удивила сумма.Помолчал,но, видимо,он решил не сдаваться - прищурив глаза, гордо улыбнулся и  с деланным удивлением задал вопрос:
     -  И это за все - за пансион, и за обучение?
     -  Да. Это за все, - прозвучал  удивленный ответ Тургенева.
     -  Но это вовсе не так уж  и много!

 Сашка понял, что отец закусил удила - он решил "показать этим спесивым мальчишкам", что такая  сумма  его не остановит.

 "Если не считать, что отец совершенно запамятовал, что мы должны  во все  лавки, и за  душой у него нет ни копейки... Он также забыл, когда  удосуживался узнать, сколько у него всего дохода.Об этом только перед выходом из дома кричала maman.

  Он увидел,что не только Тургенев,но и все присутствующие, и даже дядя,  Василий Львович, при этих словах вскинули на него удивленные глаза. Сумма в полторы,а тем более - в две тысячи,  была непомерной. Они знали, что  иезуиты назначили такую цену специально, чтобы привлечь в свой пансион избранную молодежь, а не голь перекатную и  не детей обедневшего дворянства. В   принадлежности   к последним его отца никто из присутствующих не сомневался, включая и родного брата...

    В зале повисло  неловкое молчание. Чтобы его прервать, поспешно затеяли разговор о  министре Сперанском,который был на слуху у всех... Василий Львович, которому,как хозяину дома,больше всего хотелось, чтобы побыстрее  забыли об этом  неприятном разговоре,затеянном его братом, решил опять развеселить  геттингенцев,и  быстро прочел  на  Сперанского  эпиграмму Шишкова:

      Велики чудеса поповский сын явил,
      Науками он вдруг дворян всех задавил…

    Возобновился  спор: указы Сперанского, появлявшиеся один за другим, раздражали москвичей.А  геттингенцы, в отличие от них, им радовались - ведь  эти  указы  наводили порядок в стране.

  Так, первый его указ был о придворных званиях, второй - о гражданских чинах. Теперь, согласно этим указам, звания  камер-юнкера и камергера, как это раньше было, не давали никакого чина. Теперь они считались только   отличиями.  Этими указами было введено также  ограничение во времени, когда  необходимо  в течение двух месяцев определиться с родом действительной службы, а не тянуть это решение годами... И если в течение этого времени  не был избран род службы, наступала отставка.

 В чин коллежского асессора никто не мог, по новому указу, быть произведен без экзаменов и свидетельства -чиновникам  теперь  придется готовиться  к экзаменам по  естественному праву и начальным  основаниям математики… Упорядочены   были, наконец, и  налоги...
  Все это нововведения геттингенцы  перечисляли с горящими глазами...
 
  А поникший после неудачного своего выступления Сергей Львович,слушая их, только  сейчас  понял, что  в новой России,в свете этих новых требований, образование - это единственный выход в свет. Он только  сейчас уяснил для себя, что с  учебой Сашки он сильно затянул...

  Он молча просидел оставшийся вечер, размышляя обо всем этом  и  стыдясь, что  был таким беспечным до сих пор.

  Сашка  так и не дождался ясного ответа  отца и хмуро  отворотился от всех. Он вынес приговор чванному Дашкову, которого невзлюбил сразу. И все остальные ему не понравились – язвительные,ленивые и какие-то сонные. А какие- же они хитрые! Он видел, как они, когда не хотят ввязываться в разговор, или когда им это выгодно - они делали вид, что дремлют... И - обжоры! Все - как один...

  Посидел еще немного,прислушиваясь к разговорам. Но ему стало  скучно и он убежал  к Аннушке - женщине дяди, бросившего из-за нее свою жену. А у нее   ему понравилось.Она вязала молча, иногда поднимая  на него ласковые глаза.

  Когда они возвращаясь от  дяди, он задал  вопрос  отцу:
   - А кто такой Блудов?
   Сергей Львович  нахмурился - Блудов, хитрый болтун, сыпавший весь вечер  желчными эпиграммами и остротами.Почему он так запомнился  его сыну, воспитанному на лучшей французской литературе? Неужели нападками на  графа Хвостова, забросавшего все журналы своими  пустыми стихами, но вынужденного издавать их на собственные деньги?
   - Блудов - дипломат…   Все они - дипломаты,- буркнул Сергей Львович…

    Но вскоре отцу пришло известие, которое поставило под удар его  образование.Хоть  Сергей Львович и Надежда Осиповна потихоньку   и перестали выезжать, перестав тратить  на балы и выезды   огромные деньги, и уже не заказывали  каждый раз новые наряды и драгоценности для  Надин, фраки – для  него, они  все же не научились соразмерять свои расходы с доходами. Его отец все еще считал себя богатым. "Но почему тогда он такой скупой? Он так же  продолжает говорить,что он знатный - "по происхождению". А все у дяди показали, что считают его  давно  обедневшим  дворянином. Так оно и есть"- вынес свой приговор ему и Сашка.

   Мальчик вдруг понял, что его отец за своего может  сойти  только  в гостиных широко образованных литераторов, где с удовольствием могут слушать  его  чтение Мольера, Расина, мадригалы ,басни, эпиграммы, сплетни… Его отец жил этими слабостями...

   Ко всему,что они должны были  всюду,дядя Надежды Осиповны, Петр Абрамович, который доживал свои дни в селе Петровском , неожиданно обратился в  Опочецкий суд - предъявил к взысканию заемные письма своего покойного брата - Осипа Абрамовича.Это он оставил матери  Михайловское - по наследству. Как оказалось, письма  были даны  покойным братом еще в дни страсти к  Устинье Толстой, на которую, как говорят,он никогда не жалел денег.

   Теперь получалось, что по одному письму  иск был на три тысячи рублей, а по другому - восемьсот сорок два рубля. И все для Усти той проклятой, что сделала его тещу, Марью Алексеевну, несчастной. А теперь добралась и до них!

    Марья же  Алексеевна, которая надеялась провести остаток дней в своем Захарово, и которая уже забыла о молодости, полной нужды и печали, вынуждена была  пустить его с молотка.Её деревню продали. Но не сумели выплатить по иску всю сумму - только  какую-то часть.

 А  теперь пришло известие, что  и  Михайловское  под ударом - туда приехали заседатель с приказным  и описали все имущество…

    Марья Алексеевна  видела, что Сергей Львович, вместо того, чтобы что-то предпринимать,совсем  растерялся - ничего  путного не мог придумать, а сидел и мечтал  о том, что вдруг случится какое-то чудо,которое  освободит его от нависшей над ними  беды...

   Напоминания о необходимости уплаты по иску  не переставали приходить - раз за разом, ввергая зятя в  еще большую  безысходную тоску. Их с Надей  просьбы и слезы ,наконец, подвигли  его  хоть на какое-то действие. После долгого колебания он написал письмо Дмитриеву Ивану Ивановичу,где напирал  на пороки генерал-майора, который нелепо требует с людей, ни в чем не повинных, уплаты всего долга...
 
  Оправив письмо,он скинул гору с плеч:переложив свои проблемы на  другого человека,посчитал, что  уже сделал что-то полезное...

   Марья Алексеевна тяжко заболела … Арина, глядя на то, как барыня  тает, втихомолку плакала.

   Услышав о  постигшей семью младшего брата беде,к ним приехали Василий Львович  и тетки  - Анна  Львовна и  Елизавета Львовна.Они с  жалостью глядели на детей брата -  "неоперившихся птенцов", остающихся без всяких средств  к  существованию. Василий Львович произнес успокаивающе:

   - О, брат, не переживай ! Я  сегодня же напишу   Ивану Ивановичу Дмитриеву  - он обязательно разберется и сразу же все отменит!
   Сергей Львович  указал  грустными глазами на Сашку:
   -  Как теперь с иезуитами быть? Без денег?  - он припомнил  свое поведение  у Василия Львовича, и повесил нос.

   Но Василий Львович уже вошел в роль спасителя.
    -   Я сам повезу его в Петербург и все устрою.

    Он  засмущался,когда сестры, восхищенные его добротой, кинулись его обнимать. Он понял, что переборщил с обещаниями...
    Но,не переставая гордиться  собой, рассказал Аннушке обо всем и приказал:
    -  Завтра, душа моя, собери  мне вещи.
    На ее  вопрос, насколько  же  он уезжает,  буркнул недовольно:
    -  Надолго! - Он не мог прийти в себя от сделанного...

    Но  проснулся утром  с хорошим настроением - уже видел себя на улицах Петербурга. На Невском проспекте! Весь в модной одежде! В окружении любителей поэзии и единомышленников!  Петербург -  столица государства! И нечего делать тут, в устаревшей Москве!

http://www.proza.ru/2010/11/02/1270