Пожарище

Горит так, что ни охнуть, ни глаз открыть.
  -Выжег!.. Все выжег внутри. Боже, как больно! Скажи, Господи, за что?! Ты меня слышишь?!.. Да разве ты слышишь нас... Кого ты слышишь, Боже, скажи?! Мужиков?! Курица не птица, баба не человек... Господи! Больно! Больно мне! Ну, помоги же! Горит все внутри!

 Мысли ходили по узенькому кругу, повторяясь и повторяясь. И - чернота вокруг... Горькая, злая, жуткая, мерзкая. Все выгорело... и снаружи, и внутри. Весь Анькин мир, вся ее жизнь. Все провоняло черным дымом, гарью. Анька с трудом повернулась на другой бок, свернувшись в крохотный комочек, обхватила голову руками, закрываясь от всего света. Сколько она так лежала - уже не вспомнить. Ни голода не было, ни холода. Только одна боль, которая рвала на части. И узенький круг повторяющихся мыслей.
 -Все выжег! Как мне больно! Баба не человек... А Она?! Она - кто? Сказал, ту, Ее, любит... А месяц назад еще мне это говорил, когда праздновали совершеннолетие твоего младшего Лешки…

Стон, вой... низкий, утробный, звериный… вырвался из глотки. Все пересохло, выгорело. Анька рывком поднялась, села, согнувшись, успокаивая взорвавшееся сердце, ожидая, пока пройдет головокружение.

 - Баба - не человек. Мужик? Да и была я мужиком всегда. Я и баба и мужик, я и лошадь, я и бык...

  Хохотнуть не получилось. Потащилась в ванную, с ужасом вглянула на себя в зеркало. Анька, беленькая, легкая, как одуванчик, пышечка, с чудной озорной ямочкой на одной щеке, исчезла. Нет Аньки. Худая, почерневшая, с бездонными больными глазами, женшина внимательно глядела на нее. Плеснув в лицо водой, уже по привычке действий, вытерлась неприятно пахнущим полотенцем. Сойдет. Вышла потихоньку из квартиры, по пути выхватив из сумки кошелек, одергивая измочаленный халатик.
 В магазине, выстояв очередь среди мужиков, подошла к прилавку, пересчитала деньги. Вся ее зарплата в 83 рубля лежала с того дня нетронутой. Когда она ее получила - вчера или позавчера? Наморщила лоб, тужась хоть что-то вспомнить. И решительно протянула деньги.
 -Ящик водки. Да, этой. Мужики, помогите донести. Нет, в этом же доме я живу. Да заплачу, не бойся. Я за все заплачу. Сейчас, только хлеба возьму еще.

 Войдя в квартиру, протянула зажатый в ладони рубль мужику и молча вытолкнула его за дверь, перевела дух. Медленно, осторожно, как лунатик, вытащила бутылку из ящика, отломила кусок хлеба. Глянула на банки кильки в томатном соусе, которые успела в последний момент тоже купить, но не было сил открыть сейчас. Налила полстакана, и вдруг задрожали руки. Она вся затряслась как в лихорадке, будто мысли, подлые и надоевшие, само тело пыталось вытрясти из нее. Давясь и проливая, влила в себя, запихнула горькую живительную влагу. И не поморщилась. Прижала хлеб к носу, подышала на него. И вот тут первая мыслишка-то и залетела к ней, будто птаха неразумная в открытую форточку: "Анька-Анька! Ты ли это, гарна дивчина? Ты ли это, молодица-хохотушка?" Даже дрожь прошла в момент. Еще налить. "Противно как, водка тоже гарью отдает. Все сгорело..."

 Анька, Анька...

 Вот и все. И только с третьего полустакана взвыла Анька, подперев щеку руками. Град злых, горючих от обиды и жалости к себе слез ринулись по лицу, на одно мгновение притушив рвущую внутри боль.

 -Любила. Как я тебя любила! За что так со мной! Господи! Скажи, за что? Десять лет прожили. Алименты платил, подарки ребятишкам твои все время отправляли. В институте учился по вечерам, какой с тебя днем работник-то был... В дом одни гроши приносил. Я ж троих детей своих в себе убила, чтоб тебе хоть жилы не рвать последние. Если я бы в декрет ушла - на что жили бы, на что детей растили. Две работы тянула, с одной бежала вечером полы мыть, подрабатывала... Уговаривал меня не рожать. Не рожала... А теперь - и не смогу! У тебя дети есть, у тебя еще одна жена теперь. Как только закончил алименты платить, так и я сразу не нужна стала. Эх!.. У тебя теперь - любовь другая. Другая!  Только – любовь ли?!...А у меня - никого! Никогда! Для чего жить? Для чего мне теперь жить?! Господи! Как больно!

 Локоть соскользнул со стола, И Анька упала, не усидев на стуле. Да так и уснула тут же...

 И потянулись короткие, в несколько стаканов, дни. Пока водки хватило. А потом добавилась и другая боль. Но Анька уже ничего не чувствовала. А спасли ее - мужнины тапки. Пришел он как-то, через несколько дней, за остатками вещей своих, открыл задержавшимся еще у него ключом дверь, и замер от зловония. Позвонил в скорую... На ноги поставили, интоксикацию сняли. А как дальше жить - не сказали. А, может, и сами не знали. С работы Аньку уволили, конечно же. Коллеги помогли, уговорили начальство "по собственному желанию". Только сломалась Анька. Выгорела, выцвела вся. Из яркой молодой бабы, пухленькой, как булочка, в худую старуху превратилась, да быстро так. Потому как не остановилась Анька, не вернулась ямочка-хохотушка на щеку к ней. С трудом найдя подходящую работу полегче, ушла Анька в боль свою. Мужики? Да не нужны они ей теперь! А детей - нет, уже не родить ей деток.
Эх, Анька-Анька!
Не дожила ты, Анька, до того времени, когда  соседи с почтением раскланивались бы с тобой, величая «Анна Михайловна». Не дожила до лет Великой смуты, когда человеческая подлость, подкосившая тебя, не давшая возможности взлететь радостно и свободно, выпрямиться, наконец-то, в полный рост свой, выпустила на арену Жизни стройные размалеванные ряды таких же альфонсов-«мужей» да корыстных блондочек. Не увидела и не узнала, что твой Мир, красивый и полный такой самоотверженной Любви,  вдруг рухнет вскоре, наполнится кровью разбоев и грабежей, разгулами в саунах и ресторанах, предательство расцветет ярким огнем пожарищ  миллионов чужих судеб. А Страна, которая тебя учила жить не для себя, вдруг разлетится на куски, словно та булка хлеба, которую ты разломила к своему  первому стакану… Опустеют, вымрут деревни и колхозные поля, запьют с новой силой мужики, не в силах справиться с беспределом властей, разворовывающих остатки того, что ты строила и копила на достойную старость.
Не знаю, Анька, может, оно и хорошо, что не довелось тебе этого увидеть…

Но как не хватает тебя сейчас, сегодня -  милой, женственной, трудолюбивой, так нежно любящей…

 Не хватает, Ань.