30. О родне и о себе. Гребцы

     Гребцы

     Кроме профессии бакенщика мы освоили ещё профессию гребца. Первая обязанность гребца грести, гнать лодку в том направлении, куда нужно. На разъездной лодке отца было положено два гребца — два мужика.

     В 1943 году мне было тринадцать лет, а Петру десять, и с этой работой мы справлялись. В обязанность гребцов также входило снаряжение лодки перед поездкой. Налить керосина во фляги литров сто. Загрузить его в лодку, развести краски, обычно красную, белую, зелёную, иногда чёрную, подготовить кисти. Прихватить расходную мелочь: фитили, спички, стёкла ламповые и оконные, фонари, лампы, кое-какие знаки. В общем, лодка после загрузки походила на бугор. К тому же нужно было не забыть палатку и постель, намётку, траловый трос и другое. Кроме этого, надо было выследить приближение грузового парохода. Как только первый  пароход оказывался за два километра от поста, предупредить отца — обстановочного старшину. Отец захватывал портфель с документами, может, сумку с продуктами — и в лодку.

     Теперь необходимо прицепиться за баржу, чтобы подняться вверх по течению Иртыша километров на пятьдесят. Капитан парохода обязан был способствовать, чтобы лодка старшины могла прицепиться за баржу. Подать сигнал шкиперу: «Внимание справа (или слева)!», в зависимости, откуда пытается прицепиться лодка. Короткие один или два гудка главным большим сигналом.

     Снизить скорость движения, но не на столько, чтобы баржи стали рыскать. Практически скорость движения почти не убавляли.

     Лодка проносилась мимо борта баржи примерно со скоростью бегущего человека, то есть, десять километров в час. Для уменьшения разности скоростей обычно использовали силу трения. Лодку одним бортом притирали к борту баржи, пытаясь прижать её как можно плотнее с помощью одного весла и руля. Здесь лодку могло захлестнуть волной от парохода. Затем свободный гребец обычно бросал верёвку выбежавшему матросу, или сам выпрыгивал на борт баржи с верёвкой.

     Это можно сделать, только если баржа железная. До войны были только одни деревянные баржи. Это такие огромные сооружения с бортами до трёх метров, выступающими над поверхностью воды, и поэтому выскочить на борт или как-то забраться было просто невозможно, и бросить буксир с проносящейся лодки тоже. За такие баржи цеплялись, как правило, за руль, который сзади баржи продлял её на пять метров. Руль этот изготовлен был из толстых досок, поперечных и косых брусьев. И к этому рулю необходимо было успеть прикоснуться бортом и уцепиться руками, так чтобы лодка набрала ту же скорость, что и баржа. Время, когда нужно было выполнить последнюю операцию, составляло одну, две секунды. Если прозевал эти две секунды, всё, жди другого попутного парохода. Лодка проносилась мимо борта и плыла домой ждать ещё одного случая.    

     Мы, пацаны, ни разу не подводили отца, однако были случаи, когда гребцы, взрослые мужики, что-то делали не так, и лодка переворачивалась. Отца вылавливали бакенщики, получив тревожный сигнал с парохода. Что-то спасали, вылавливая на поверхности воды, что-то уходило на дно. Деревянные баржи после войны стали постепенно заменяться на железные.  К 1950 году их уже совсем не было.

     Страшная это операция или нет — цепляться на ходу за огромную баржу? Нам казалось это так и надо. Как чеченцам война. Но я расскажу вот о каком случае.
     Поехал я как-то со своим другом Шмидтом Владимиром вверх по Иртышу. Собрались ехать километров на тридцать. Мне и ему было лет по шестнадцать, то есть, подсвинки.
     — Давай зацепимся!
     — А как это сделать?
     — Ты сиди в лодке, а я всё сам сделаю.

     А баржа движется — огромная деревяшка. Пароход не дает никаких сигналов, да он и не обязан принимать кого попало к борту без опознавательных знаков. (Должен быть длинный двухметровый раскрашенный руль разъездной лодки и флаг.)
     Вот уже баржа в трёх метрах от лодки несётся мимо со своим свирепым видом, гляжу — левая рука Шмидта на борту лодки, сейчас коснёмся борта баржи — и пальцев нет. Голова его в метре от моего рта. Кричу ему:
     — Убери руки! — никакой реакции.
     — Убери руки, отрежет сейчас! — опять никакой реакции.
     Тогда я веслом ударил по руке, он быстро осознал и убрал руку с борта. Я благополучно прицепился к рулю, и мы поплыли.

     Потом я спрашивал его, что, так страшно? Он сказал, что от страха, наверно, отключился, и моего крика совсем не слышал. А он был средний пацан и в трусости не был изобличён.

     В конце обстановочного участка мы отцеплялись и сплывали вниз по бакенщикам. От верхней границы участка до Бунаева ещё было два переката: Луговой и Камарницкий, это километров шесть, и мы раза два-три за лето заезжали к тёте Нюре, Николаю Ивановичу и тем, кто с ними проживал.

     На каждом посту нашей обязанностью было выдать керосин, фитили, спички по норме, покраска бакенов и прочих знаков. Кроме этого вместе с бакенщиками мы переставляли береговые знаки. А это десятиметровые столбы, как телеграфные, и с полутораметровым щитом вверху. Для того чтобы свалить и поднять такой столб, надо иметь достаточно сил и сноровки.

     Обычно это достигалось путем копки ямы под столб в виде пирамиды  конусом вниз. Так что, пока столб поднимался до двух метров, комель входил в эту щель, упирался в доску и уж вправо и влево свалиться он не мог. Затем верёвками за верх столба и плечами наиболее сильных мужчин, постепенно доводили столб до вертикального положения, и зарывали. Копать же огромные ямы в песчаных берегах было очень легко.

     За одно лето приходилось опускать столбов двадцать и поднимать их снова. Кроме того, их все нужно было красить один раз в год. Как правило, весной или летом. Это была обязанность гребцов. Красили их обычно стоя. Забирались на самый верх с кистью и котелком краски. Красили сначала щит, а затем столб: полметра красным, полметра белым. Красили сначала в один цвет, через неделю в другой. Ступеньки окрашивали под цвет кольца.

     При промерах перекатов отец нас щадил. Если у кого-то был непорядок со знаками, нужно было провести промер. Отец брал бакенщика и на его лодке промерял сомнительные места. Затем в журнал записывалось, какой знак на сколько и куда нужно перемесить. Невыполнение такого указания строго каралось.

     По участку отец плыл независимо от того, день это был или ночь, ночью так же проверялось дежурство на посту, яркость огней, наличие их, ну и всё остальное так же, как и днём. Конечно, плавучие знаки и столбы ночью не переставлялись. Недостающие же ставились в любой час дня или ночи.

     Я хорошо помню эти ночные рейсы. Какими мы ни были богатырями, но спать к утру хотелось так, что засыпали иногда сидя, держась за ручку весла. Тогда отец разрешал нам подремать минут по десять. Сон наш был мертвецкий, но какой-то контроль оставался, поэтому мы не падали от вёсел на дно лодки, а держались в вертикальном положении.

     Способность спать сидя у меня сохранилась до сих пор. Я могу легко уснуть сидя, прислонившись какой-нибудь стороной тела к стене и, заснув, сохраняю вертикальное положение тела. Где-то мозжечок не спит.

     И особенно хотелось нам поспать после четырёх часов утра, но в это время мы не останавливались, тем более, если до дому оставалось километров пять-шесть. Утром приезжали, спали часа четыре, и к десяти часам уже чем-либо занимались, шли работать.

     ***