Маленькая повесть

Маленькая повесть,

 родившаяся из рассказов “Лиза и я “ и         
    “Неужели ты не видишь здесь красного?” (Опубл. в журнале "Простор", 2011,№10).    
               
               

Когда-то давно Лиза была моей женой.

Я любил её светлую и прекрасную – глаза, волосы, тонкую, чуть заметную жилочку на виске, спрятанные под кожей нежно-жёлтые веснушки, на которые не мог наглядеться, лёгкую походку, изящный изгиб талии, стройные ноги. Мне всё в ней казалось удивительным – и маленькие, какие-то детские руки с крошечными лепестками узких чуть заострённых ногтей, и тонкие запястья, и голос, и необыкновенная походка.

Наша дочка, Леночка, росла крепенькой, рослой, она и сейчас больше похожа на меня, чем на Лизу.

В те времена, о которых я сейчас вспоминаю, мы жили вместе с Лизиной мамой, Анной Ивановной. Она почему-то невзлюбила меня с первого взгляда, и я часто видел, что она смотрит в мою сторону с неприязнью и обидой. Иногда на кухне она шептала что-то Лизе и до меня доносились обрывки их разговоров:
- Посмотри, он выпил весь компот, даже дочери ничего не оставил.
- Мама, он же с работы усталый пришёл, пусть…
-Посмотри, он весь вечер от телевизора не отходит, ни со мной, ни с дочкой – не слова.
- Мама, у него на работе неприятности. Пусть полежит, а с Леночкой он завтра в музей пойдёт.
- А в магазин кто? Мне что ли опять тащиться?
- Они из музея придут, мы с ним вместе и сходим. Ты не волнуйся.
- Я то не волнуюсь, а где твои глаза были – не знаю. Доченька, я тебя люблю, брось ты этого своего Игорька, не нравится он мне.
- Игорь меня тоже любит и я его.
- Нет, я тебя больше люблю. Открой глаза, дочка, открой. Или ты слепа?
Иногда моё терпение лопалось и я орал:
- Анна Ивановна, Вы опять Лизу против меня настраиваете?
- Ты, кажется, телевизор смотришь, вот и смотри.
- А Вы не указывайте
- А ты, а ты…
Вот так. Лиза же металась между нами и иногда плакала. А Леночка, ей тогда и трёх лет не было, подходила ко мне, брала за руку и молча стояла рядом.

По ночам я упрашивал Лизу снять квартиру. Она долго не соглашалась. Всё спрашивала:
- А как же мама?
- Что мама? Будешь к ней в гости приходить, одна, с Леночкой.
 Однажды она согласилась.

Машина пришла  вовремя. Мы с Лизой вынесли чемоданы, коробки, стали грузиться.
Погода в тот день была противная, моросил дождь. Леночка стояла рядом с соседями, которые вышли на прогулку со своей собачонкой, не знаю какой породой, но из тех, мелких, которые лают тонко и пронзительно.
Вдруг дверь в подъезде распахнулась и выбежала Анна Ивановна, в халате, в шлёпках на босу ногу. Она бросилась к Лизе, упала перед ней на колени, прямо в лужу, обхватила её руками:
- Доченька, не бросай, доченька.

В окнах появился народ, залаяла собака, остановились прохожие.
Лиза заплакала.
- Поезжай один, ирод, - закричала тёща, - не пущу, Лизонька, не пущу, Лизонька не бросай, я ведь твоя мать.
Она обнимала Лизу всё крепче и крепче.

Я видел, что Леночка хотела подойти ко мне, но соседка взяла её за руку и она остановилась.

Я  уехал один. Вечером долго ждал, когда придёт Лиза…

Только давно это было.


А вчера  встретил её в метро. Всё также на виске билась синяя жилка, лицо было грустным и каким-то отрешённым. Поддерживать разговор она не стала, извинилась и на первой же остановке вышла из вагона.

А с Ленкой мы друзья, она часто заходит ко мне и иногда остаётся ночевать, тогда я подхожу к ней и смотрю в её родное лицо с нежно-жёлтыми веснушками.

Только вы не думайте, что это так само по себе вышло, я нашу дружбу приступом брал.
Нет, игрушками не задаривал, а угадать, что ей необходимо мог. Только и это не главное.
 Каждую неделю, зимой ли, летом ли в воскресенье как в почётном карауле – у них под окнами простаивал. Ждал, когда Ленка меня увидит, потому что к ним идти – это, как говорится, nonsense. Когда она меня видела в окошко или её выводили на прогулку, я делал ей всякие знаки, дурачился, конечно. Иногда морды смешные корчил, иногда колпак клоунский на себя надевал или прикладывал обе руки к сердцу, изображая рыцаря. Несколько раз мне удавалось сунуть ей в руку какую-нибудь игрушку.
Однажды ко мне вышла Лиза и объяснила, что моё кривлянье совершенно не к чему, потому что я Ленку этим только травмирую и всё равно ничего не добьюсь.

Летом они уезжали на дачу. Я разузнал куда и прикатил, привёз Ленке велосипед. Только меня вместе с моим велосипедом, как всегда, не только в дом, в палисадник не пустили. Калитка на замке, забор хоть и не высокий, но не прыгать же через него. Никто ничего не слышит, никто никого не видит. Я стоял под дубом напротив их дома и ждал.
Думал, может быть, Лиза или Ленка за чем-нибудь выйдут, тогда бы и ткнул им, этот, уже надоевший мне велик. Только вышло по-другому.
 Начался жуткий дождь, ветер ломал сучья. Я продолжал стоять под деревом, крона у него была густая, широкая, деться-то мне всё равно было некуда.

 Вдруг на улице, слева от меня, мелькнула фигура какого-то мужчины. Он быстро бежал по направлению ко мне. В руках у него был безразмерный плащ-палатка, который укутывал его с головы до ног.
- Пошли ко мне. Я тут рядом.
 Схватил меня за руку и втащил под свой брезент.
Бежать было неудобно, велосипед очень мешал, но мой спаситель широко расставлял руки и укрывал от дождя не только меня, но и мой подарок.
Мы вбежали на терраску какого-то  небольшого дома, он поставил велосипед к стене, а меня провёл в комнату. Теперь я мог рассмотреть его. Высокий, плечистый, тёмные, почти чёрные  волосы. Такие нравятся женщинам. Рядом с ним я показался себе тощим, неказистым.
Но он и не думал меня рассматривать.
- Садись. Я сегодня один. Моя в город уехала.
Принёс из кухни сковородку с жареной картошкой, хлеб, достал бутылку.
- Я не пью, - сказал я.
- Я тоже, - сказал он.
Он налил, мы выпили. Он налил еще, и мы опять выпили, и опять.
- Я ведь хотел на Лизе жениться. Только давно это было. Лет десять назад. Не получилось.
- Что так? Отказала? – спросил я, ожидая услышать: “да”.
- Нет, я и не предлагал, не успел, на другой женился, а хотел на ней.
И он завёл свою бодягу, которую мне не хотелось слышать, но которая меня интересовала и злила, потому что я всегда  ревновал Лизу к какой-то её жизни, которая была до меня.

- Если б ты видел, как она плавала. Она приходила на озеро, каким-то лёгким, полувоздушным движением скидывала голубой ситцевый халатик, как-то так закручивала свой светло-золотой хвостик, что он превращался у неё в пышный пшеничный пучок, казавшийся мне цветком. Лиза входила в воду неспешно, тихо, будто совершала какую-то медитацию или говорила о чём-то с водой. Также медленно она и плавала, но иногда заплывала далеко, я почти терял её из виду. Иногда она рвала кувшинки в устье Каменки, впадающей в наше озеро, и тогда я очень волновался, потому что
это место печально-знаменито своими грустными историями об утопленниках. Но с Лизой всегда всё было в порядке, её не затягивали подводные течения, не пугали ледяные ключи. Она вплетала несколько кувшинок в волосы и плыла обратно, а иногда - ещё дальше, к мосту за деревней, где стояла старая лодка-понтон, с которой вечерами подкармливали рыб. Я наблюдал за ней издали, с высокого берега. Вода в нашем озере была такой прозрачной, что я видел её всю – тонкое тело с плавным изгибом талии, две полосочки купальника, мягкие движения рук.
Её ноги вытягивались ровно и плавно, иногда она вся уходила под воду и там, под водой, как будто исполняла какой-то странный танец, заснятый киноманом в замедленном темпе.
Ты извини, что я так долго и пространно тебе всё рассказываю, но иначе ты не поймёшь того, что я хочу, чтоб ты знал. Понимаешь, я никому никогда словом об этом не обмолвился. Это живёт во мне, это как будто моё второе я.
Так вот, иногда я бросался в воду  и тоже плыл, боясь приблизиться и потревожить её.  Однажды я всё-таки оказался так близко, что даже сам этого испугался. Однако Лиза не только улыбнулась мне, но и заговорила. С тех пор мы стали с ней очень дружны. Иногда Лиза брала свой маленький этюдник, и мы шли с ней искать какой-нибудь интересный пейзаж. Пока она рисовала, я сидел в стороне. Сначала она не показывала мне свои работы, стеснялась, а потом нарисует что-нибудь и не прячет, как раньше, а зовёт к себе и спрашивает - нравится ли. Удивляло меня, что на её картинках многое не было похоже на то, что она рисовала. Но самым странным был цвет её пейзажей. Например, лес мог заиграть малиновым, фиолетовым.  Видя недоумение и растерянность, с которой я смотрел на её этюд, она смеялась и спрашивала:

- Неужели ты не видишь здесь красного?

Должен тебе сказать, что наши встречи были какими-то полусекретными. Лиза почему-то не хотела, чтобы я подходил близко к её дому. Мне это было совершенно непонятно, так как намерения мои были самыми серьёзными, и я готов был жениться на ней хоть сегодня.  Однажды я, нарвав чудесных цветов в тёткином саду, с которой жил вдвоём, подошёл к дому, где Лиза проводила  лето со своей матерью. Я встал у калитки, специально так, чтобы меня было видно. Вскоре появилась Лиза, она показалась мне растерянной и какой-то съёжившейся, взяла цветы и быстро ушла. Вдруг из дома раздался шум, кто-то открыл окно и выбросил букет на улицу. За шторой я увидел лицо её мамы. После этого случая я стал видеть Лизу всё реже и реже. Наступил август, пошли дожди. На озеро и на этюды она больше не ходила.
Однажды я встретил её на тропинке около библиотеки. Она сказала, что идёт сдавать книжки, потому что они скоро уезжают.  Как-то вечером я стоял на том же месте, где сегодня стоял ты, надеясь увидеть Лизу. И вдруг ко мне из того дома, где мы сейчас с тобой сидим, вышла девушка – это была точная копия Лизы. На ней был такой же спортивный костюм, как тот, в котором ходила Лиза, волосы светлые, пушистые были схвачены в такой же хвостик, такой же голубой лентой, она шла ко мне Лизиной походкой и нежно улыбалась. Это была Зойка, моя соседка. Она взяла меня за руку и повела в маленький домик, который стоял у них на огороде. Через несколько дней Лиза уехала, а я женился на Зойке. Вот и всё, что я хотел рассказать тебе. Ты прости, если что не так. Вот и дождь кончился. Ты заходи ещё. Поговорим. А хочешь – оставь велосипед, я передам.

Но я уже не слышал его слов, он мне изрядно надоел, я спешил к Ленке…
Сказать, что я тогда был сильно пьян, было бы неправильным. Я был трезв как стёклышко, но во мне после этого рассказа появилась такая злость, что следовало бы этому мужику набить рожу, но вместо этого швырнул под их забор велосипед и пошёл шататься по лесу. Мне казалось, что я понял в тот день что-то в Лизе очень важное: все  её работы, известные мне, были выполнены приглушенными пастельными тонами, красного на них не было.

Прошло много лет, прежде чем я опять увидел Лизу.
Не помню, рассказывал ли вам, что мы с ней учились и окончили один и тот же институт, а потому и специальности у нас были одинаковые.
Честно сказать, я иногда пытался узнать через друзей, где она, как и с кем.
Конечно,  всё это мог бы узнать через Ленку, но на вопросы о маме она всегда отвечала односложно.
И вдруг совершенно случайно в коридоре нашего бюро я услышал её имя:

- Вы знаете, Елизавету Михайловну выдвинули на Государственную премию.
Говорят, у неё какой-то замечательный проект спортивного комплекса. Завтра презентация.

Я решился. Дежурный костюм, белая рубашка и, конечно, цветы.

Ещё в фойе, едва подойдя к макету, я всё понял. Здесь не было ни красного, ни сиреневого, никакого. Это была увеличенная копия той самой проходной военной части, вернее КПП, которую она так тщательно срисовывала для дипломного проекта. Сказать, что я был разочарован, значит не сказать ничего, я был убит.
Но цветы  всё-таки вручил, хотя и чувствовал себя полным идиотом, потому что Лиза, едва кивнув мне головой, передала цветы кому-то из дам, стоявших рядом, так как они мешали ей давать объяснения комиссии, которая уже собралась у стенда.

В тот момент, когда Лиза взяла у меня розы, да, да я купил ей самые банальные, красные розы, она вздрогнула и опустила глаза, а, передав цветы, другой рукой зажала средний палец, на нём я заметил каплю крови.

Всё это подействовало на меня так сильно, что, выскочив на улицу,  стал метаться по улице, как тогда, по коридору съёмной квартиры, когда всю ночь ждал Лизу.
Упрекал себя за то, что не смог сохранить её мир, сохранить краски, которые были подарены ей природой, что всегда доставлял только неприятности, говорил колкости, ревновал к прошлому, к будущему, вспомнил того мужика, с которым когда-то давно в дождь распивал водку, как бы я хотел избить его, мне казалось, что в её и моей неудавшейся жизни был виноват он.

Я быстро шёл по улице, потом возвращался назад.

Передо мной мелькали новострои, изменившие почти до неузнаваемости город, в который приехал давным-давно и который полюбил за его таинственные старые переулочки, за чудом сохранившиеся городские усадьбы, за простоту модерна, который как-то очень удачно соседствовал со “сталинским ампиром”, который слился во мне в какую-то симфонию. Конечно, я тогда не мог так спокойно рассуждать об архитектурных стилях, во мне всё рвалось и кричало от этого несоответствия реального и того, что когда-то было моими надеждами.

Что, что стало с моей жизнью, что стало с городом, который уже давно считал своим, кем стал я? Я, для которого все мечты были связаны с Лизой и моей великой любовью к искусству. Кто я? Присосавшийся к какой-то конторе неудачник, отыгрывающийся на своих клиентах постоянным отказом на перепланировку их типовых квартир, брюзга, чистоплюй советский, завистник?

Лицо у меня горело, было жарко, галстук стягивал шею.

“Душно!” – закричал я.

 - Ушно, Ушно, - летело по улице, швыряло в меня, бросало из стороны в сторону.

13 октября 2009г.


Время моей юдоли пролетело быстро, незаметно.
Живу, по-прежнему, в своей берлоге один, правда, в силу врождённой аккуратности, в отличие от многих, таких же неудачников как я, не испоганил выстраданные мною квадратные метры кооперативного жилья, паутиной в углах и ржавчиной на кранах. Во многом это заслуга Ленки. Она любит иногда провести пальцем по моим книжным полкам, посмотреть на него и сморщить нос. Тогда я хватаюсь за тряпку или пылесос, и мы вместе с ней устраиваем генеральную уборку.  Женская рука это скажу я вам вещь необыкновенная, от неё становится не только светлее в квартире, но и на душе.
На днях Ленка, закончив уборку, посмотрела в окно и сказала:
- У тебя тут отличный вид. Мне нравится. Только придётся сделать небольшой ремонт, поменять кое-какую мебель и можно жить.
- Да, мне и так нормально, что это ты придумала.
- Тебе, может быть, и нормально, а нам с Данькой надо обживаться по-новому.
Так я узнал, что Ленка собирается жить у меня с каким-то своим новым приятелем.
- А тебе придётся переехать к маме, не ютиться же нам втроём в твоей убогой однушке.
- А как же мама?
- Она согласна.
Так, прожив бобылём, я возвращался к каким-то своим истокам. Только было у меня какое-то  ощущение, что жизнь уже ушла из меня и то, что ещё недавно я считал бы не только счастьем, а каким-то божественным ко мне расположением судьбы, теперь было одновременно и радостным и горьким, каким-то уже не моим. Моя уставшая, разочарованная душа не могла трепетать от удовольствия сбывшейся мечты, а тихо и спокойно улыбалась тому, что казалось невозможным.
Из вещей я решил взять только самое необходимое. А вечером достал из-за шкафа свои старые работы. Большинство из них -  студенческие этюды, на которые мы ходили вместе с Лизой, а вот и те, которые я рисовал после того, как познакомился с её ухажёром.  В ту осень я часто ездил в то действительно прекрасное место под Москвой, недалеко от знаменитого Архангельского, и с каким-то остервенением кидал краски на холст, подражая то Ван-Гогу с его чёрными птицами над полем, то Мунку. Нет, они явно не соответствовали тому новому, что я надеялся обрести в жизни. В них было сметение, крик. Я же надеялся на тёплую золотую осень, покой и гармонию. Пришлось мои картинки засунуть обратно, пусть новые хозяева решат, что с ними делать…
Лиза меня встретила спокойно, по-домашнему.
Проводила в комнату, где когда-то жила Анна Ивановна, а потом Ленка.
- Вот, - сказала она, - ТВОЯ комната, сделав ударение на слове твоя.
А на кухне нам придётся пользоваться общим холодильником, если только ты не захочешь свой поставить к себе в комнату.
- Нет, - сказал я, - не захочу. Меня вполне устроит общий.
Вечером я поехал в свою квартиру, забрал старые картинки из-за шкафа и на следующий же день развесил в своей – Аниванниной комнате.
Пусть, если зайдёт, увидит, - думал я.
Но Лиза не заходила.
Мы видались с ней не так часто, как мне бы этого хотелась. Работа, магазины, вечером Лиза ходила в изостудию и приходила часов в одиннадцать, а иногда и позже, в субботу она уезжала куда-то, а в воскресенье ходила в церковь, потом опять ехала в изостудию. Так проходили недели, месяцы. Я обжился на кухне. Купил СВЧ печку, горшочки для каши и мяса. Вечерами ждал Лизу. Сначала она варила себе на ужин скрюченные сосиски, которые находила на своей полке холодильника, потом стала разделять трапезу со мной. Однажды она даже зашла в мою комнату, но, увидев развешенные на стенах мои художества резко закрыла дверь и сказала:

- Господи, какой ужас!

В октябре у Лизы день рождения. Я хорошо помнил эту дату по нашей прошлой жизни. После того случая с розами, я решил, что цветы дарить ей не буду. Шампанское? Торт? Нет, всё это казалось мне банальным.
Узнав у одного из моих сотрудников рецепт яблочного пирога, я постиг и эту кухонную науку. Рядом с пирогом решил поставить на стол один из последних своих этюдов, над которым работал весь сентябрь, уезжая по воскресеньям из Москвы. На нём было  нарисовано озеро, над ним полупрозрачный туман и одинокая сосна на невысоком берегу. За туманом в воде можно было рассмотреть тонкий светлый серебристый мазок, напоминавший фигуру девушки. Пока я расставлял свой натюрморт с пирогом и картинкой в квартиру неслышно вошла Лиза. Она прильнула ко мне, как когда-то давно, в какой-то другой, уже забытой мной жизни, и, улыбнувшись, тихо сказала:
- Неужели ты не увидел там красного?

Через некоторое время мы с Лизой переехали в мою квартиру, а в Лизину двушку въехала Ленка с Даниилом и двойняшками.
Когда мы просыпаемся утром в нашей безразмерной кровати, которую соорудил Ленке какой-то индивидуальный предприниматель из материалов известной фирмы Stenley, я испытываю не с чем несравнимое блаженство, глядя на тоненькую Лизину жилку на виске, на её полупрозрачные веснушки, я рассматриваю наши этюды, развешенные на стене, напротив нашей кровати и мне кажется, что я прикасаюсь к какому-то особому состоянию души, за которым ощущается вечность.
Мне хотелось бы написать картину в стиле Шагала, как мы парим с Лизой в воздухе, взявшись за руки, а под нами клубится нечто, напоминающее время с его причудами и болью, но страх быть банальным останавливает меня…
Я полощусь в ванне, бреюсь, напеваю что-то и жду, когда Лиза позовет меня завтракать. Да, не удивляйтесь, она стала отличной хозяйкой. А потом мы поедем к Ленке и повезём на прогулку в коляске, похожей на сцепленные вагончики, наших внучат. Когда они подрастут, я нарисую их портреты, озорную мордашку Лёшки и задумчивое, как будто удивлённое лицо Сашуры.


Отправленные:
От: Елена Боровиковская  Кому: Боровиковская Елизавета
Sent: October 13, 2010
Дорогая мама! Рада, что у тебя всё хорошо и лекции о русской архитектуре привлекают внимание немецких специалистов.
К сожалению, пока приехать к тебе не смогу: ещё не оправилась после операции. Так что всё будет так, как ты советовала, близнецов не будет: offa*.
Ты спрашиваешь про здоровье папы. Он, по-прежнему, принимает меня за тебя и называет Лизой. Иногда, во сне, у него бывает очень счастливая улыбка. Когда я спрашиваю, что ему снилось, он или улыбается, или плачет. Хорошую сиделку найти трудно, очень дорого. А те, которые подешевле – сама понимаешь…
Да, ещё – у меня новый boy-friend, он работает пресс-атташе в Бельгии. Иногда приезжает в Москву. Тогда мы славно проводим время. (Видишь, всё складывается так, как ты хотела…). Возможно, мы с ним скоро навестим тебя.
Диссертацию я почти закончила!!! Защита, очевидно, будет после Нового года.
 Пока, пока.
 
*offa – выкидыш ( лат.)