Охота на охотника

Тайга жила по дремучим законам, отличным от человеческих. Бездорожный, комариный, населенный диким зверьем лес. Однако Настя с сыном две недели пробирались к северу - то через еловые чащи с нечесаными космами лишайников, то через затхлые болота. По утрам с веток за шиворот сыпалась роса. Трава купала беглецов до пояса. Иногда - о счастье! - выходили на светлые сосновые косогоры. В леса, продуваемые ветром, с твердой почвой,
Девятилетнему Димке было легче: он так выматывался за день, что засыпал мгновенно, выхлебав миску густой мучной болтушки с грибами. Валился в лапник, разложенный Настей на месте сдвинутого в сторону костра. Мать укутывала его ватником, а сверху укрывала хвойными ветвями. Сама устраивалась у трескучего пламени, опираясь спиной о валежину или пень. Знала, что хищники к костру не сунутся, но разве уснешь, когда взвивается в небо одинокий вой, и ему отвечает втор голодных  голосов. Под жуткую, скорбную песню тайги Настя научилась отдыхать сидя, с топориком в ладони, - в тревожной полудреме расслабляя гудящие мышцы.

Но сначала до капли допивала горячее варево. Потом набивала сухими травами и мхом сапоги - свои и сына. К утру набивка впитает влагу, тогда просохшие сапоги можно смазать дегтем, выгнанным из бересты в консервной банке. В начале сентября тайга догорала багряным заревом бабьего лета, однако быстро увяла, как распутная девица, раздарившая безоглядно природную красу.

Уходили из дому налегке, страх подгонял и память: "кулаки, мироеды, стрелять вас надо", но Настя не боялась. Осенняя тайга прокормит, хотя дарами ее не утолстеешь. Сухари кончились три дня назад, муки в мешочке наскребется на неделю, но к тому времени Настя расчитывала дойти. По прямой до прииска двести километров. Однако, бывалые охотники говорят, что в обход верста, а напрямую все три получается.
Настя выросла в тайге и знала тропы. Нож, спички, соль, наручные часы - лишь бы солнышко хоть изредка выглядывало, чтобы точнее сверить маршрут, - остальное подскажет лес.

 Когда проснулся Димка, в котелке закипал чай из шиповника. На холстинке сложены ягоды и орехи-паданки. Остатки грибов, поджаренные на прутиках. Однако, сначала к ручью - умыться ледяной водой с корнем мыльнянки. Для зубной чистки Настя толкла древесный уголь, смешивая с сушеной мятой, а щетками служили гибкие веточки осины, мелко расщепленные с конца. Тайга не жалует тех, кто перестает блюсти себя в чистоте.

С утра шли трудно: мелколесье и гниющие пни на каждом шагу, паутина, тянущаяся густой сеткой с куста на куст. Потом забрели в дебри "чертова дерева", пришлось прорубаться. Исцарапались, вспотели...Зато в полдень вышли к устью ручья. Выглянуло солнце, быстро рассеивая невесомые облака.
- Ух ты! - обрадовался Димка: - Мам, надо сверить маршрут
- Держи, охотник, - Настя достала наручные часы. Он повертел их, прицеливая часовую стрелку на солнце, потом отметил на циферблате единицу: - Вон там юг, мам! А мы идем на север, значит, правильно!

В траве томилась поздняя брусника - сладкосочная, бордовая...
- Все, сынок, сегодня мы дальше не пойдем, - объявила Настя, опускаясь на колени. Отдохнем немного. Рыбачить станем.
- Ура, будет уха! Мам, я удочки срежу? - Димка юзом съехал по крутому берегу, на ходу доставая нож. Настя прилегла, опираясь на локоть, залюбовалась сыном. Не по по годам рослый, Димка удался крепким, в отца.
Мальчишка ловко вырезал на прутиках канавки. Нож у него был особенный. На самодельных финках обычно прилаживают деревянные или костяные рукояти, на этом лезвии темнела плотная, отполированная ладонью обмотка из бечевки.
Засмотревшись на нож, Настя упустила слезы. Зажмурилась крепко, но память упрямо цеплялась за прошлое, плыла печальным облаком над разоренным гнездом...

Вот семилетний Димка виновато протягивает ей сломанный кухонный нож с разбитой вдребезг рукояткой.
- В ножички играли, - огорчается она.
- Чур, никого сегодня не ругать! шутливо приказывает Иван, вскидывая оконфузившегося первенца к потолку: - Вот что, сынок, для этой забавы ножики у мамки больше не берем, да? Мамку волновать нельзя, она нам сестренку скоро родит или братика. К тому же ножи у нее неправильные, - Иван озорно подмигивает Насте.
- Я больше не буду, пап. А какие ножи правильные?
- Правильный нож мы с тобой сами сделаем, по руке, чтобы летел соколом.

Назавтра муж принес две заготовки из старого ножовочного полотна, и они с сыном долго правили их на дедовом наждачном камне, доводили вручную шкуркой. Потом для кухонного ножа сделали врезную рукоять из кости, а для боевого - тугую обмотку, выдерживающую любой удар.
- Ну, кто первый?
- Я-а! - завопил Димка
- А не порежешься?
- Что я, маленький? - Сын долго примеривался, потом качнулся к стене сарая. Нож пролетел, кувыркаясь, метра три, клюнул доску. Иван подхватил.
- Молодец, верная рука: - Теперь бросает мама.
- А что, - засмеялась Настя. - В девках я на ножичках была бойчей, чем парни.
Взяла нож за лезвие, едва касаясь вытянутым пальцем рукоятки. Чуть отошла назад и уверенно взмахнула рукой. Нож крутнулся несколько раз и глубоко вонзился в доску.
Настя посмотрела на мужа гордо и тут же покраснела, сложив руки на выпирающем животе.
- Ах ты, воительница, - расхохотался Иван и сгреб ее в охапку, жарко целуя в шею, ловя губами пшеничные пряди, выбивающиеся из под-платка.
- Вань, ты что это...Белым днем, - засмущалась она, тесно прильнув к мужу. Уткнулась пылающим лицом в рубашку на его широкой груди.
- Пап-мам, так нечестно, вот еще: целоваться надумали, - мальчик с досадой дергал отца за ремень. - Твоя очередь бросать!
- Правильно, моя, - хрипло согласился Иван, осторожно, за локти отстраняя жену. - Только, Димыч, уговор: потом быстренько на улицу - ножик ребятам покажешь, и вообще.
- Ага.
Иван взял нож и зашагал прочь вразвалочку, - молодой, двухметровый здоровяк, неуемная сила и здоровье. Метров с десяти развернулся, вскинув руку с ножом, будто копье держал. И резко качнулся вперед с длинным замахом.
Нож в полете не вертелся, сразу пошел прямо, со свистом рассекая воздух. Врезался в стену сарая, пробив доску насквозь, как бумагу. Димка запрыгал, завертелся волчком от восхищения.
- Ты смотри - не разучился, - шепнул жене на ухо Иван
- -Уверен?.., - томно повела она плечом.
- Знаешь, у отца друг на германской, в разведке служил. Бывало, соберет нас, пацанов...
- Тсс...пошли, - Настя мягко приложила палец к губам мужа и показала лукавыми глазами, как улепетывает на улицу переполненный восторгом Димка, прижимая к груди драгоценный нож.

Иван умер в лагере месяц назад, едва начав отбывать свой срок.. Дали ему год за неуплату налога, четвертого по счету с января. И это, говорили, еще повезло. Когда увозили в крытой телеге под конвоем, прощался с семьей ласково, без тревоги, будто собрался в город за обновами. Была на нем голубая фланелевая рубашка с белыми пуговицами, и младшая Женька теребила их пухлыми пальчиками, беспечно лепетала. А вытянувшийся за лето Димка стоял рядом, приживаясь к отцовскому плечу.
- Береги себя, - Настя обняла мужа на прощание. Сердце колотилось, как бешеное, не унять.
- Вы себя берегите, мне-то что сделается, - попросил Иван: - А если вас тут обидеть кто вздумает, вернусь - на оглоблю натяну, - повысил он голос в сторону плетня, за которым прятали лица односельчане.

Иван надорвался на ферме, когда поднимал бак с пойлом, снимая его с телеги. Обычно заключенные и вдвоем-то с трудом его волохали, а он пожалел хлипкого, напарника, у которого лопнули пузыри на ладонях, ну и...В лагерной больничке, говорят, три дня промучился, кусая губы.
Потом кончился.

Когда Насте сообщили, она встала молча, слегка покачиваясь, как на ветру. И тихо смотрела на деловитых сельчан, сновавших в хлеву и амбаре. Не протестовала, когда выводили лошадь и корову, запихивали в мешки орущую птицу, вытаскивали зерно, плуги, сеялку, инструменты. К вечеру из закромов и подпола вымели все запасы, из избы - меховые полушубки, добротную одежду, швейную машину, прялку. Никто еще толком не знал, как это - раскулачивание, люди только входили во вкус. Но на всякий случай старались друг перед дружкой. А командовал всем ражий орденоносец Силан, председатель сельсовета, - морщинистый, плосконосый, с ноздрями, вывороченными, как у бегемота, и ухватистыми ладонями, натруженными в классовой борьбе. Его сын Матвей, бывший друг Ивана и бывший Настин ухажер, хмуро косился то на хозяйку с детьми, жмущимися к материнским коленям, то на баб, снующих по избе. Когда одна со смешком вытянула из подпечья лукошко с яйцами и стала перекладывать их в фартук, Настя словно очнулась. Повела по разоренной избе глазами, налитыми отчаянием, и выбежала в сени, срывая с крюка косу. Однако Матвей Силантьич был начеку. Вжикнуть лезвию не дал, первым ударил наотмашь, вырвал древко: - Уймись, бешеная, о детях подумай.
- О детях?! - вызверилась Настя, слизывая кровь с губы: - О детях поганая советская власть уже подумала, забила осиновый кол. И папаша твой - барсук сукомордый, клоп наетый  - будьте вы прокляты, ненасытные!
- А, ну пошли все вон! - заорал Матвей на опешивших раскулачниц.
- Те вперегонки, наступая на юбки, пошмыгали к дверям, навострив уши.

Всю ночь Настя просидела на лавке, сложив на коленях тяжелые руки. Под утро оконное стекло звякнуло от прикосновения осторожной руки. Снаружи стоял Матвей - серьезный, спокойный.

- Уходить тебе надо, Настушка. Отец вострит лыжи в райцентр, в особый отдел...
- За что?
- Так десяток свидетелей слышали, как ты помоила советскую власть. А хватило бы и двух....Сядешь, дура, и нечего меня глазами жечь! Он на тебя давно зуб точит за то, что мною побрезговала, а за кулака пошла. Возьми вот..., - он протянул листок с печатью: - По справке сельсовета ты есть бедняцкая вдова, потерпевшая пожар и утрату имущества. Посмотри метрику, я по памяти вписывал.
- Но как ты ухитрился?
- Отец печать при себе таскает, увел.
- День рождения мой верно помнишь, Матюша..
- Тебя попробуй, забудь.
- А с возрастом напутал. Я моложе на год.
- Ну, считай, что подарил. И вот еще что: к дальней родне не суйся, по деревням языки метут. Батя отыщет, он, пес окаянный, горькую лакает взахлест и мстительный стал  без удержу.
- Куда ж идти?
- На прииск иди, в поселок. Там новый человек, что лишняя елка в лесу. Вот, возьми письмо. Есть у меня там знакомая повариха, на первое время устроишься, а там...Мелкую оставь у родни...Обживешься - дай знать. Сам, лично тебе ее привезу. А сын дойдет, он, чай, уже мужик...
Матвей еще что-то говорил, но картина плыла, смешивая звуки, - слов не разобрать...

- Мам, ты что - заснула, а рыбачить? - затормошил ее Димка. Однако глянул в лицо и увял, засопел, глотая близкие слезы. Настя выругала себя за слабость и улыбнулась, прогоняя из глаз тоску: - Ну-ка, сынок, доставай снасти.
- На пескаря? - тихо спросил Димка, делая вид, что ничего не заметил.
- Пескарями желудок дразнить. Хариус играет, он по осени голоднючий. Дай-ка мне коробочку с мушками.А еще лучше слепней налови - -они уже сонные.

С первой проводки на слепня нацепился шустрый хариус. Ура! Войдя в азарт, Настя с сыном разулись, закатали одежду и полезли в ручей по колено - ух! Студеная вода обжигала до ломоты, но, когда начали забрасывать леску под другой берег, удачные поклевки пошли одна за другой. Рыбу вываживали осторожно , без подсечек, потому что у хариуса слабые губы, зато выкрутасничать любит всласть.

Через час в сетке блестели чешуей десятка два упитанных рыбок. Добытчики растирали докрасна шершавым полотенцем застывшие ноги. Слюнки у обоих текли при мысли о наваристой ухе с диким луком, перцем, травами...Настя начала было хлопотать над костром, но вдруг замерла.. Шаги?!
Она бросилась к Димке, утянув его за россыпь валунов:
- Сынок, ложись. И тихо-тихо..Слушай.

Сначала думала: показалось. Но нет, по противоположному берегу шел человек. Высокий, в черной робе, телогрейке и облезлой шапке-треухе. Издали лица не разобрать, да и не глянул ни разу в их сторону. Шагал размереннно, как заведенный, часто спотыкаясь о корни. Раз-два мелькнуло черное среди молодых сосен - и пропало. Мужчина уходил вверх по течению...
Час спустя они развели костер, стараясь не хрустеть сучьми и переговариваясь шепотом. Голод и соблазн притупили осторожность, тяжелая сетка с рыбой манила сладким удовольствием. "Он не видел нас, не видел." - убеждала себя Настя. Ветер дул в сторону реки, унося дым и запахи в противоположную от незнакомца сторону. Все обойдется, все будет хорошо. Завтра они пойдут дальше..
- Мам, а кто это был? - любопытствовал Димка, жадно черпая густую уху алюминиевой ложкой.
- Не знаю.
- А куда пошел? Ведь, если заблудился, надо идти вниз по течению, правильно?
- Конечно. Только этот человек сейчас мало, что соображает.
- Он сумасшедший?
- Не совсем.... Ну, как тебе объяснить: если заблудился и не можешь преодолеть страх, то сначала мечешься, сломя голову. Потом хватаешься за какое-нибудь бессмысленное дело вроде постройки шалаша. И теряешь, теряешь запас сил. Страх ломает ум, и назавтра ты уже не можешь объяснить своих действий толком. В таком состоянии очень просто погибнуть.
- Почему ты не позвала этого дядю? Мы могли бы показать ему правильную дорогу.
- Это вряд ли, сынок, - замялась Настя. - Дядя беглый. Видел, как он одет?
"А мы для него вероятная пища" - добавила она про себя.
- Хочешь добавки, а то, я смотрю, даже головы рыбьи сгрыз?
- Очень хочу, - и Димка радостно протянул ей опустевшую миску: - А хорошо, что он ушел, да, мам?

На закате она чистила на берегу котелок , а разомлевший от сытости Димка дремал, зарывшись румяной щекой в мягкую траву. Настя не могла взять в толк, откуда взялась назойливая мысль уйти с этого чистого места. Перенести костер подальше от ручья а то и вовсе загасить его. Как будто упустила что-то важное: не додумала, не предусмотрела...

Ясный, золотистый день догорал алым цветом, обещая потепление. Позади главная, сама трудная часть пути. Дальше пойдут вдоль реки - будут с рыбой. А по берегам заросли рябины и шиповника манят горящими угольками ягод. Так почему же чутье бьет в набат? Почему из мыслей не идет чернильное пятно робы, исчезающее в молодом сосняке? Настя посмотрела вслед - туда, где ручей в верховьях делал петлю. Представила, как незнакомец упирается в нее, как переходит поток по упавшей сухой сосне и углубляется в тайгу... Круг! Человек не отдает отчета в маршруте, его поведет по кругу, и заносить будет влево, а значит, беглец скоро снова появится с той стороны, откуда пришел. Как раз туда сносит ветер дым и запах рыбы. Теперь бродяга стороной не пройдет. Господи..Вон же и птицы полошатся совсем рядом. Настя схватила котелок и полезла наверх, шепча проклятие: . "Дура, кур тебе пасти!" Не зря по ребячеству Матвей да Ванька куражились , когда выпрашивалась с ними в тайгу по первому снегу налаживать капканы. "Что охотнику следы - то его бабе до звезды."

Беглый стоял рядом с костром - истощавшая, чумазая жердь с закопченным лицом. Обвисшая на острых плечах телогрейка со споротыми лагерными номерами кисло воняла. Увидел Настю и осклабился, запустив руки в их дорожный мешок. Жадно поглядывая на посапывающего Димку.
- Хлеба дай, матка, - прохрипел бродяга, воспаленно глядя на женщину. Она осторожно обходила костер, чтобы заслонить сына. Бродяга двинулся было наперерез, но увидел тугой мешочек с мукой и, выхватив из кармана финку, с рычанием распорол его. Стал набивать рот, давясь и пуская слюни, но большую часть драгоценного припаса просыпал на землю, потому что руки ходили ходуном. У него были мутные глаза умирающего волка, который, уходя из капкана, перегрыз себе лапу, но на трех оказался негоден к выживанию, и потому тайгой выбракован. Однако, обреченный был еще силен, потому зарился на сладкое человечье мясо, само пришедшее в руки.
В отличие от волка, умирающий человек был за гранью разума.

Насте, наконец, удалось встать так, чтобы сын оказался за спиной. Уффф...
Она выхватила из-за пояса топор и с места бросилась на бродягу, метя в переносицу...Ловка было, управляясь с хворостом, а тут оплошала. Наверное, мужчина когда-то был атлетом, а может, воевал. Насте почудилась, что она налетела на дерево, разом взмахнувшее сучьями, да так, что и дыханье вышибло, и топор вывернуло из руки. Но она продолжала яростно драться с жилистым бандитом по-бабьи, пытаясь выцарапать глаза, а зубами достать до горла. Но тот, легко сорвав с нее платок, намотал косу на руку, поволок, как куль, к тонкой сосне и, сунув пару раз кулаком поддых, чтобы угомонить, захлестнул кисти веревкой от дорожного мешка, притянул к стволу.
- Нишкни, сука, тебя я попозже разложу, - рыкнул он: - Но сначала щенка оприходую,- бандит, поигрывая топориком и нехорошо усмехаясь, направился к Димке, застывшему столбиком, моргающим со сна. Настя закричала раненой птицей. . Смотрела, как бандит издали заносит топор. Вот сын в ужасе отклонился назад..и...Вскинул руку с ножом, будто копье держал, резко качнулся вперед с длинным замахом. Свистнуло лезвие, с хрустом вонзаясь снизу вверх в небритую щеку. Бандит с рычанием застыл. Зашарил по лицу, ухватывая рукоять, но на руки ему хлынула темная кровь, а ноги, выписав путаную петлю, подломились и задергались, как у клоуна на веревочке. А Димка уже бежал к Насте. Упал на колени и громко разревелся, уткнувшись в материнскую грудь. Царапал ногтями тугой узел на ее руках, а сам все по привычке тянулся рукой к пустым ножнам, чтобы разрезать путы...

Орудуя топором и жесткими кусками коры, как лопатами, они вдвоем рыли могилу в рыхлом песчанике. Настя сказала, что бросить человека просто так, зверям на съедение, будет не по-людски. Как бы ни кончилась непутевая жизнь, но она была. Надо обязательно предать тело земле. И Димка согласился: надо, так надо. Оба порядком взмокли, но до темноты яма была готова.
- Ты сходи к речке, сынок, умойся. Побудь там, - попросила Настя: - я сама управлюсь
- Нет. Я помогу,- сглотнул Димка, осторожно поглядывая на тело. Отмытое от крови лицо бродяги было прикрыто чистой холстинкой. Вовсе не страшно. Но когда Димка представил, что надо браться за ноги, побледнел. Не смог...И все равно от матери не отошел ни на шаг.

- Когда ж ты выучился, почему я не заметила?, - тихо спросила Настя, когда, привалив к холмику несколько тяжелых камней, они устало брели к костру.
- Потому что Женька родилась, и она все время плакала, вот тебе и некогда было. А папка учил меня целый год, сказал - как вырасту, буду разведчиком.
- Знатно...
Они умолкли, опасаясь новых, режущих душу слов.

Тихо шелестела тайга, прибежище седой старины, хранящая мрак и покой незапамятных времен. Будто дикий храм, где нет свечей и молитв, где человек чувствует себя маленьким и уязвимым, и все же ищет свой путь, пытаясь разговаривать с Высшей силой на языке, в этом храме принятом. И соблюдать его заповеди.
А кто-то видит только зеленый ад. Дебри. Не понимает их и боится.
Чудные какие-то мысли, - подумала Настя, но не стала их гнать.
Она подняла глаза к звездам, сияющим над кронами вековых великанов и тихо попросила: "Прости нас..."