эхо войны. отрывок. двоеженец

. Когда я пришел, уже ключ был доставлен, болты подготовлены, проверены резьбы на каждом болту, были все смазаны. На месте работ не хватало освещенности и прораб распорядился, чтобы принесли дополнительные лампочки и повесили здесь, в районе фланца. Монтажники сидели, курили, я подошел к ним. Бригадир  был очень интересный человек: рост его превышал два метра, ширина в плечах «косая сажень», обладал непомерной физической силой. Ключ электрогидравлический, которым спаривали валы, затягивали болты, его обычно два крепких монтажника переставляли, а то, иногда и втроем, а он один. Я любовался, как этот человек громаднейший, сильный, красивый, правильно сложенный, у него нет никаких лишних жировых отложений, с таким ростом. Он брал этот ключ, устанавливал, я уже говорил, это не ключ, это целый агрегат, на болт, включал, затягивали этот болт. Затем, он переносил на другую сторону.
Сейчас, в ожидании начала работы, все сидели, курили, кто какие анекдоты рассказывал. Один из монтажников говорит: «вообще-то, надо было бы нашему бригадиру спариться, сколько знаю, он все время один». И вдруг, один говорит: «а че ему спариваться? Столько лет один, он уже, наверно, стал импотентом, а может, он и кастрат». Я посмотрел на бригадира, он  побледнел, потом его лицо налилось кровью,  приподнялся, подошел к этому монтажнику взял его левой рукой за грудь, за спецовку, приподнял, я смотрю, у того ноги приподнялись над крышкой турбины. И он, своим большим указательным пальцем, а палец его напоминал сосиску, а по твердости, наверно, камень; и он этим пальцем ему по лбу: «если ты еще раз позволишь в мой адрес шутку или кто-то другой, на эту тему, то помните, что я сброшу с эстакады в нижний бьеф. Ты запомнил?». При этом, при каждом слове, он ударял своим пальцем по лбу. Потом он его бросил, тот упал на крышку турбины, стал хватать воздух ртом, все, естественно, поднялись, стояли и смотрели в недоумении, что никогда не видели бригадира в такой ярости, в такой жестокости, когда он держал этого монтажника, всем казалось, что он мог его задушить. Бригадир посмотрел на всех, прораб и мастер стояли не шелохнувшись. Он секунду постоял, повернулся и пошел. Никто его не остановил, не окликнул, прораб подошел к монтажнику, которого бригадир чуть не задушил, похлопал его по щекам, у того полились слезы из глаз, закашлялся он. Прораб сказал: «иди в прорабскую». Все спокойно, можно сказать, спокойно, приступили к работе спаривания. Я удивился, я замечал раньше этого бригадира, ну, как замечал, приходилось с ним сталкиваться по работе, иногда разговаривали. Он настолько был во всех вопросах эрудирован четко, ясно, в бригаде у него всегда был порядок. Я не помню ни одного дефекта,  чтобы произошел  по вине его бригады. Я как-то с начальником монтажа разговорились, говорю: «странный у тебя бригадир Василий Егорович». – «Да, я сам замечаю странности, но специалист он очень хороший, кстати, он с высшим образованием, я ему несколько раз предлагал должность старшего прораба, зама главного инженера с последующим главным инженером. Его знания, как монтажника, и технолога монтажа, давно переросли  бригадира слесарей. Он всегда отказывался, может быть из-за того, что деньги любит, ведь все-таки бригадир монтажников получает в два, а то и в три раза больше, нежели главный инженер или прораб. Может быть по этому, или по другим причинам, а вообще, много странностей; я предлагал ему квартиру – от квартиры отказался, сказал, что комнаты достаточно в общежитии, чтоб была отдельная комната; вот, живет в отдельной комнате в общежитии, увлекается рыбалкой». Рыбалкой – я знал, я даже встречал его иногда на рыбалке, но вместе не приходилось рыбачить. Когда СПЕЦГИДРОМОНТАЖ коллективно выезжает на рыбалку, он никогда не ездил, а так, на пустынном острове я иногда видел, что он отдельно, сидит один, рыбачит.
Прошло какое-то время после этого события, когда он так поступил с монтажником. Я поехал рыбачить на пустынный остров, пустынный остров, не знаю, почему его пустынным называют, это в нижней бьефе ГЭС, довольно большой остров, я бы не сказал, что он пустынный, там и деревья есть, и даже посреди острова имеется озеро. Я уже несколько раз рыбачил на этом пустынном острове с правого его берега. Там, типа пляжа, песок хороший, рядом деревья недалеко, поэтому там можно было и дров для костра, и прочее удобства. Я однажды спустился пониже по течению и мне очень понравилось там место, место было уже кем-то обжито, или обловлено, как говорится, то есть чувствуется, что там уже кто-то рыбачил. Был там даже сделан столик и скамейки. Поскольку никого не было, это дело было в пятницу, я позволил себе уйти раньше с работы, приехал сюда и решил на этом месте расположиться. Расположился, приготовил закидные удочки, это конец августа, тепло на Волге, прекрасно; время – уже начинает судак брать. Я поставил закидные на судака, на леща. На судака, обычно, ставили закидные- это груз  свинец в виде ложки, отливается в ложку свинец, и два крючка. На эти крючки цепляется уклейка и забрасываешь. Забрасываешь подальше и ставишь сторожок, обычно ивовую палочку, расщепленную, и колокольчик; ждешь поклевки. Таким же образом, примерно, и на леща, только, вместо уклейки вешаешь червя. Сейчас я приехал раньше обеда, я уже говорил, с работы ушел с обеда, расставил закидные, поставил палатку, я настраивался провести здесь два дня – субботу и воскресение, пошел, заготовил дров для костра, поставил треногу под  котелок.   Расположился с удобствами. Смотрю, по берегу идет человек, я издалека вначале не узнал, потом смотрю, это Василий Егорович. Его фигура заметная, высокий, прямой, совершенно не сутулится, широким шагом шел в мою сторону. Метров за пятьдесят  остановился, посмотрел, чувствуется, что он хотел расположиться на том месте, которое облюбовал я. Не стал он ко мне подходить,  стал там настраиваться. Я, тем более не пошел, поскольку знаю его нелюдимость. Прошло какое-то время, у меня судак не брал почему-то, поймал пару подлещиков и один язь попался. Мне хотелось  поймать судака, я вытащил проверить закидную на судака, вытащил, смотрю, уклейки нормальные, не тронутые совершенно, решил забросить. Забрасывали как? Берешь, раскручиваешь над головой и отпускаешь, и летит груз вместе с крючками и наживкой в заданном направлении. Когда я стал проделывать эту манипуляцию, то перед тем как отпустить, смотрю, в метрах десяти от меня стоит Василий Егорович, я забросил закидную. Он подошел и говорит: «неправильно забросил, надо, метров на десять дальше».  Ладно, думаю, раз человек говорит, значит знает. Я вытащил закидную, опять проверил насадку – уклейку, раскрутил и забросил, мне показалось, метров на десять дальше. Он сделал еще замечание: «надо, метра на три-четыре выше по течению брать».  Я не стал перебрасывать, заправил сторожок, он обратился ко мне: «не будет спичек? Я случайно уронил в воду, промокли спички – нечем прикурить». Я дал коробок, он взял, спасибо сказал и пошел.  Только он отошел, у меня сработал сторожок на ту удочку, про которую он мне подсказал. Я подсек, почувствовал, что что-то есть. Судака, обычно вынимаешь, трудно определить, что там есть, потому что редко когда он сопротивляется, говорят, что судак – самая глупая рыба, поэтому я вначале подумал, что была  поклевка ложная – сошел. Когда стал подводить к берегу, увидел, что там приличный судак подцепился, килограмма за два. Я обрадовался такой удаче, судака помести в садок, заправил еще, и точно, как подсказал мне Василий Егорович, взял, примерно, на три-четыре метра выше по течению  и также дальше забросил, как он говорил. Не прошло и еще семи минут, восьми, у меня опять сторожок сработал. Таким образом, начал нормально судак брать.
Когда дело уже катилось к закату, я решил почистить рыбы на уху, сварить уху. Выбрал для ухи лещей, судачков, и язя – все это почистил, промыл, развел костер. Вода стала закипать, я стал готовить уху. Периодически у меня срабатывали сторожки, я  подлавливал рыбу. Когда уже уха была готова, я пошел к Василию Егоровичу, предложил ему составить мне компанию. Он вначале на меня посмотрел задумчиво, принимать  предложение или нет, но говорит: «Хорошо». Я говорю: «у меня уха будет через пятнадцать минут готова». Минут через десять он подошел ко мне с пакетом. Мы сели за стол, я поставил уху на стол, миски, он из своего пакета достал бутерброды и бутылку» столичной». У меня тоже была уже открытая бутылка» пшеничной» поскольку в уху обязательно надо добавлять водки рюмку. Мы стали ужинать, разговор у нас был в основном, вокруг рыбалки – как, на что, и когда ловить? У него были, конечно, были глубокие знания – и рельефа, и все погодные условия. Я не мог определить, допустим, на Волге, где, какие ямы, как он, глядя на воду, мне говорил: «тут яма, видишь, там немного завихрение идет, здесь, выше по течению, должен быть участок, который глубже, а здесь ровный участок. А вот там ровный участок, если забросить, то там вполне, можно и стерлядку поймать». Я удивился. «Стерлядь берет, когда-то на Волге полно стерляди было, она брала нормально на червя, ее ловили. Иногда, мне попадается стерлядь». – «Я ни разу не ловил стерлядь». Он начал рассказывать, что  осетр иногда берет, особенно, в это время, когда ловишь судака на живца, на рыбку на уклейку. Если пескарика поставишь, то  осетр точно возьмет. Сейчас, как бы, запрет ввели на осетровые. Это правильно, конечно, много браконьеров, у которых можно  купить и осетрину, и осетра свежего, и икру  по доступным ценам. Браконьерство очень  развито.  Довольно странные были запреты на Волге, допустим, запрещается рыбачить всем, но, в то же время на Волге ловят  сетями  рыбколхоз и рыббригады, для кого – непонятно! А любителям, даже на удочку запрещалось ловить. Пусть будет на совести тех людей, которые принимали такие решения.
Когда поужинали, он поблагодарил за уху, похвалил уху и ушел к себе. После этого мы еще пару раз встречались на этом же месте, таким же образом готовили вместе уху.  Мы договорились с ним, что в пятницу идем рыбачить на это же место, согласовали, что брать, чтобы личного не тащить. Я, как обычно, отпустил себя пораньше в пятницу с работы, чтобы приехать и устроиться там. Где-то к вечеру, смотрю, идет Василий Егорович. Пришел, не стал настраиваться на рыбалку, сел за стол; с каким-то задумчивым видом сидит. Я не стал его распрашивать, понял, что-то случилось, какая-нибудь неприятность. Он сидел, потом обратился ко мне: «давай перекусим». Я думаю, странно, обычно перекусывают, когда уха готова, я согласился: «давай!». Он достал бутерброды, колбасу, сыр, огурцы, помидоры. Помидоры, конечно, в этом районе на Волге, большие розовые прекраснейшие помидоры, гигантами их называют. Такая прелесть, когда его берешь в руки, потом его надо не резать, а разломить, у него получается такая поверхность – сахарная.  Водка была поставлена на стол, я достал кружки, он налил. Не говоря, выпили, перекусили. У меня сработал сторожок, я пошел проверять, что там у меня попалось, стал вытаскивать. Попался судачок, я посмотрел, Василий Егорович взял бутылку, налил в мою кружку, налил в свою, чокнулся кружками о мою, стоящую, одним глотком выпил и продолжал также сидеть, уставившись в одну точку.
Я вытащил судачка, положил его в садок, заправил, забросил.  Решил еще одну закидную проверить; проверил, там было объедено; заправил, забросил. Посмотрел на Василия Егоровича,  он еще наливает остатки водки – часть в мою, остальное в свою кружку, опять чокнулся кружками, выпил. Я обратил внимание, что он не закусывал. Я заправил свои закидные, помыл руки, подошел. Он все также сидел сосредоточенно смотрел в одну точку, я не стал его перебивать, не стал спрашивать: «почему не рыбачишь?». Я смотрю, что в моей кружке много водки, говорю: «разрешите?», и половину вылил в его кружку. Он кивнул головой, чокнулся опять, и опять также одним глотком выпил . Я занялся хозяйственными делами. Время к закату, я почистил рыбу, развел костер, он все также сидел, не обращая внимания ни на меня, ни на что.
Я вскипятил воду, стал варить уху. Когда была уха готова, по всем правилам, как и положено, добавил в последний момент водки. Разлил уху, налил ему еще водки, он выпил, вместе мы выпили. Все это делалось, молча, я ему налил в миску ухи, ложку дал, он закусил вначале помидорчиком, потом стал кушать уху. Все это молча, было. Я подлил ему еще водки, он выпил.
 Когда уже солнце совсем зашло, я подбросил дров в костер, он смотрел на костер, я чувствовал, что у него  тяжело на душе.  Я не стал ни вопросов задавать, ни перебивать его мысли. Прошло какое-то время, он обратился ко мне: «у на спиртное, что, кончилось?». – «Нет». – «А, что, ты не наливаешь?». Я налил ему, и себе немножко, он опять одним глотком выпил. Я разлил остатки, он также выпил.  Сколько мы с ним рыбачили и никогда в первый день не выпивали весь запас спиртного. Я помню, как начальник говорил, что он никогда не видел его пьяным, и вообще, когда по случаю пуска банкеты были, никто никогда не видел, чтобы он напивался, а тут, вдруг  столько уже выпил. Я себе наливал немного, да и отпивал маленький глоток. 
Солнце уже совсем зашло, стало совсем темно, я зажег фонарь, поставил на стол. Теперь, он смотрел уже не на костер, а на фонарь. Рюкзак его стоял рядом, неразобранным. Я заварил чай, налил крепкий чай , пододвинул к нему ближе. Он взял, стал с удовольствием, маленькими глоточками пить чай. Я тоже подсел.
Иногда я отходил к  закидным, когда они срабатывали, в очередной раз вытаскивал или судака или леща, отправляя их в садок. Он сидел безучастно. Так прошло какое-то время, и он начал говорить: «друг мне сегодня позвонил. Наказание получил  мой сын за мои грехи». Что такое? Что за наказание? – я молчал. «Сын сегодня поехал с невестой подавать заявление в ЗАГС, а по пути попали в аварию. Невеста насмерть, а сын – ничего». Он молчал какое-то время, я мог себе представить, как человек переживает такой случай, и почему он винит себя, его грехи какие-то, но я молчал, надеясь, что услышу. И  он  продолжал: «двоеженец я. Две жены у меня». Я не мог понять, я знал, что он один живет, и на всех монтажах, на которых он бывал, все говорили, что он один, а тут, вдруг – две жены. Я молчал. Он продолжал: «перед войной женился я, женился по любви, до того ж красавица была, до того, умная, нежная – мечтать только можно было о такой девушке, о такой подруге. Мы друг друга с полуслова понимали, я был настолько влюблен в нее. Буквально, перед самой войной поженились мы, тут война. Естественно, с первых же дней меня призвали. Война, есть война. Она писала мне, писала, что у нас будет ребенок, а жили мы на Кубани. Потом прислала,  что сын родился. Ты знаешь, Кубань была оккупирована немцами, переписка прервалась, и закрутилось, завертелось. Когда немцы ушли с Кубани, вернее, их прогнали, я стал писать, искать. Друг у меня был, одноклассник, он откликнулся. Он, оказывается, демобилизован был по ранению, он написал, что во время оккупации, жену мою в какой-то облаве, что ли или непонятно как, в общем, отправили в Германию. Куда в Германию? – не понятно. Ты знаешь, в то время, часть добровольно, а часть принудительно отправляли на работу в Германию. Вот так и попала моя любовь, моя красавица, моя подруга в Германию. Я хотел попасть в Германию, найти ее там, но это не от нас зависит, это зависит от большого начальства, оно руководит, оно планирует, она намечает операции, а там, где я служил, я в Венгрию попал. Там, на Балатоне на озере, много наших ребят погибло не понятно за что. Я тоже получил несколько дырок ,  на моем теле быстро зарастают. Демобилизовался . Вернулся на Кубань, сына нашел, он у моей матери  остался, так и жил, год прошел. Знаешь, что сказать? Много тогда женщин, девушек было, а нас мужчин мало было, обращали на нас внимание и зазывали вдовушки и девушки. Очень я любил свою жену, надеялся, что вернется она. Но, вот год прошел, второй год пошел после войны, возвращались некоторые оттуда, из Германии, которых на работу отсылали. Я с каждыми разговаривал, даже ездил в другие станицы, узнавал, что там вернулись. Нашел одну женщину, которая знала мою жену, сказала, что вначале их на какую-то фабрику, потом мою жену и еще несколько человек куда-то на сельхозработы отправили. Так время шло, я жил один, бобылем, но, не скажу, что бобылем, иногда ходил к вдовушкам. Время шло, уж года два прошло, и, вдруг, встречаю девушку, ты не можешь, представить, может, внешностью она не так была похожа на мою жену, но душой, лаской – вся такая же, как моя жена. Такая же ласковая, , такая же нежная, такая же понятливая, как моя жена. Мне не надо было ее просить два раза, иногда, даже раза не надо просить, она все предвидела. Мы стали встречаться с ней, сын обрадовался, сыну она тоже понравилась. Она приходила к нам,  помогала маме по хозяйству и прочее. Мне мама говорила: «сынок, женись. Сколько ты будешь еще бобылем ждать?». Я говорил: «А вдруг, она жива, а вдруг она вернется?». – «Уже столько лет прошло». Я сделал предложение, сыграли свадьбу, я женился. Сын называет ее мамой. Дело молодое конечно. Прошло время, и у нас родилась дочь. И, вот, однажды я поехал в командировку.  Возвращаюсь из командировки, жена встречает веселая, улыбчивая такая, добрая, понятливая, как всегда. Я обнял ее поцеловал, она: «иди, умывайся, уже на стол собрано, сейчас покушаем». Я пошел, стал умываться, умываюсь, и ты не можешь представить, что случилось. Я поворачиваюсь, чтобы у жены взять полотенце и обомлел, я не пойму, в чем дело – стоит с протянутым полотенцем в руках моя жена, первая жена. Я открыл рот, думаю, вот глупость привиделась. Взял полотенце, стал лицо вытирать, а сам сквозь полотенце краем глаза смотрю, нет, это она, моя первая жена. Она стоит и улыбается, я тру глаза, дергаю себя за уши, думаю, что за наваждение? Ведь ее же нет, откуда она здесь, в доме у меня? И опять посмотрел через полотенце, да, это она. Немного, волос  не тот, а фигура, глаза – это она, моя любимая. Я отбросил полотенце, она улыбается, я обнял ее, и тут до меня дошло, что у меня две жены. Вторая моя, такая же милая, ласковая женщина вышла и смотрит на нас. Я опешил, я стою, я не знаю, что делать. Вот две женщины, которых я люблю, одинаково люблю – и ту, и второю, и может, я ими любим, а как дальше поступать? И тут мне сразу врезалось, как? Они обе здесь и обоих их люблю, я тебе, как мужчина мужчине скажу, ты знаешь, я любил их обеих одинаково – и первую жену и вторую. Первую сейчас я увидел, я также ее люблю, как и до войны. На вторую смотрю – я также ее люблю, как и первую.
Тут, мама вышла, видит мою растерянность: «проходите в дом». Прошли в дом, правда, детей не было, не знаю, куда их увели. Стали обедать, а я сижу и думаю, а как мне быть? Какая моя жена – первая или вторая? Ну, извини, вы мужики, а с какой мне остаться? Одной сказать, что нет! Или второй сказать нет? А я их обоих люблю, и так, люблю, что не могу никак принять решение, что мне делать, как мне быть? Я не стал даже водку пить, ни вино, ничего. Моя голова была мыслями забита – как мне сейчас поступить? Если я сейчас с первой женой буду, извини за грубость, если я пойду спать с ней, каково будет моей второй? А если я со второй, то, как будет чувствовать моя первая жена? Я вот так сидел, мучился, они, очевидно, видели и понимали мое состояние. Я извинился перед обоими, я их обнял, обоих поцеловал, сказал: «извините, я пойду спать на сеновал». Я ушел в сарай,  мне хотелось головой биться о стенку, я не знал, какое решение мне принять, и как мне поступить. Это продолжалось несколько дней. Я не мог, как говорится, в постель пригласить ни одну, ни вторую – они обе мне были дороги. Они обе мне были близки, обе были любимые настолько, что я не мог ни одну из них обидеть, ни одну из них, может быть  унизить… Они как будто понимая, сдружились между собой, я видел, у них взаимоотношения дружеские, ко мне они относились одинаково. А для меня это было мучение, такое мучение, что нет физических сил, которые.… И вот, я больше месяца  жил на сеновале  Однажды на работе, в обеденный перерыв мужики сидели, и один из них мне говорит: «ну, ты че Василий, ты как обгуливаешь своих жен по очереди или у вас групповуха?». Это так меня обидело, я не помню, как я ударил его, ударил его в лицо. Ты видишь, какая у меня лапа. Один раз ударил, но вполне достаточно, чтобы он ушел в нокаут и получил сотрясение мозга. Это еще ничего, у него вылетели зубы и челюсть сломалась. Естественно, меня в милицию. Выжил он, сотрясение глубокое было, в больнице долго лежал, челюсть ему, понимаешь, там вправляли, делали зубы. Не знаю, суда не было. Следователь потом признал, что за оскорбление побил человека. Дальше я не смог мучиться, я уехал в экспедицию. В то время экспедиции были на севере, на востоке, перед тем, как великие стройки начинались. Там геологи лазили, землемеры, будем так говорить, и прочее. Я уехал туда, уехал, целый год болтался – просеки рубил. Силенки у меня хватало на все, а душа, душа была там, раздвоенная была. По вечерам, я не знал что делать, выходил и рубил лес, рубил дрова, чтобы хоть как-то заглушить эту боль. А боль такая эта нечеловеческая. Вот так ползал я по экспедициям, но с ними не очень-то хорошо, в каком смысле – что, в основном, сезонные, а потом куда деваться? Потом я решил, что затеряюсь. Написал я своим женам, своим любимым. Двоеженец получился я, что я их люблю, люблю одинаково. Деньги я им все время высылал.
Связался я со своим другом детства, попросил его приехать, он приехал. Мы условились так, что я буду деньги переводить ему на сберкнижку, а он будет отдавать моим женам, чтобы он не знали где я живу. Я им написал, если они встретят человека, которого они полюбят, с которым им будет хорошо, то пусть они считают, что нет никаких обязательств у них передо мной. А я не смогу жить, когда вы обе, мною любимые, мои дорогие, мои жены. Я с тех пор мотаюсь по стройкам, великим стройкам коммунизма.  Все деньги, что  зарабатываю я, отсылаю своим женам, своим детям. Друг мне пишет, он меня информирует, что ни одна из жен моих не вышла замуж. Живут они вместе, дружно, воспитывают моих детей, и вот, сын уже взрослый, он решил жениться, и ты представляешь, что произошло? А это произошло из-за того, что не дождался я своей жены, плохо я ее икал, плохо я ее ждал. И от того, что нарушил я обряд – женился дважды, при живой жене, и поэтому за это расплачивается мой сын».
Он замолчал, посмотрел на кружки, я понял. Я вместо чая налил ему водки. Он выпил одним глотком. Он сидел, уставившись на фонарь. Я не пойму, почему он винит себя, ведь он ни в чем не виноват, а это просто случайность, случайность такая. Автомобиль, хоть их еще и мало у нас, и не каждый может приобрести себе автомобиль, но это с увеличением механического транспорта будет увеличиваться и человеческое горе. Я не знал, как его утешить, и надо ли что-то говорить. Он сидел также, смотрел на горящий фонарь, я представлял, каковы его мучения, поэтому ту злость, которую я видел, при спаривании валов, я мог объяснить тем горем, которое он испытал, как он выразился, при двоеженстве. Я не понимал, как можно человеку в такой ситуации поступить, ведь он сказал, что он любил обеих одинаково. Нет, у него одна была великая любовь, ради которой он пошел на такие жертвы. Мы еще посидели немного, потом, я ему задал вопрос: «у тебя после не было женщин?». Он, как бы очнулся, посмотрел на меня, покачал и сказал: «после таких женщин, как мои жены, не может человек иметь еще женщину. Их две было, две. И навсегда они останутся в моей душе, в моей памяти». – «С детьми ты встречаешься?».  – «Да, с детьми я встречаюсь. Я встречаюсь с детьми, но только не при них. Я боюсь при них встречаться, при женах. Дети уезжают в лагерь, я приезжал в лагерь и там с ними проводил время – отпуск. Сын, когда учился в институте, я часто к нему приезжал. Сын меня понимал. Он говорил, что у него две мамы. Первую мою жену назвал мамой – и  вторую называл мамой и дочь точно также. Две мамы у детей. А я – двоеженец».