Как русские слова уходят в партизаны. Язык и феня

1.Тпру, старушка древняя...

Слова уходят, забываются, умирают по-разному. Совершенно понятно отошедшее обозначение извозчика - «ванька», распространённое в своё время по всей России. Разве что уж совсем старые ростовчане с отменной памятью вспомнят, что носильщиков на вокзале или на базаре именовали «тимохами», а извозчиков – «рыжими» (слава Богу, некоторым из нас запали в память рассказы наших бабушек, а кому – и прабабушек).

Чтобы завершить тему конно-тяглового транспорта, процитирую мемуары "Утро красит нежным цветом..." старого москвича Юрия Федосюка:

«На моих глазах конный транспорт в первую пятилетку сменился автомобильным.  Телеги и дровни, спасаясь от конкурентов, на некоторое время надели на себя большие колёса, обутые в резиновые шины, и получили нелепое название "автокачки". Но час их пробил, эти "ни павы ни вороны" вскоре исчезли навсегда».


2. Ой ты бог, ты мой бог, что ты ботаешь...
Однако некоторые слова упорно не хотят исчезать, цепляются за малейшую возможность иногда «выпрыгнуть», напомнить о себе.

Вот, скажем, «декохт» (дикохт, декокт). Мне в своё время казалось, что это слово практически выдавлено из русского языка, хотя существовало в нём, как говорится, с незапамятных времён. Происходит оно от латинского decoctum (отвар, варево) и встречается как минимум в XVIII веке:  «Вылечился, употребляя взварец или  декохт , составленный из сухой малины, меду... и инбирю” («Словарь языка XVIII в.»). Супруг Пульхерии Андреевны из «Старосветских помещиков» Гоголя восклицает: «Бог знает, что вы говорите, Пульхерия Ивановна! Вы, верно, вместо декокта, что часто пьёте, выпили персиковой». Слово встречается у Достоевского, Тургенева, Чехова, Пастернака…

Однако уже в 20-е – 30-е годы прошлого века это название лечебного отвара постепенно забывается. Впрочем, предприняв ещё одну отчаянную попытку выжить, оно уходит… в уголовный язык, где «декохт» уже означает голод, жизнь на хлебе и воде. В песне ростовских босяков 20-х годов встречаем:

Ой ты, бог, ты мой бог,
Что ты ботаешь!
На дикохте сидишь,
Не работаешь!

А после второй мировой декохт уходит даже из блатного жаргона.

Последний раз в литературе я встретил предсмертные стоны этого варева в культовой книге «Москва-Петушки» Венечки Ерофеева:
«Я, как только вышел на Савеловском, выпил для начала стакан зубровки, потому что по опыту знаю, что в качестве утреннего декохта  люди ничего лучшего еще не придумали».

Но это -уже изыск эстетствующего интеллектуала…

3. Развесив лантухи...
Немало слов, которые долгое время были чрезвычайно популярны в живом русском языке и обозначали предметы крестьянского и городского быта, с исчезновением реалий попытались всё же зацепиться и не пойти ко дну. Для этого они стали «уходить в партизаны» или, по примеру Великого Комбинатора, решили «переквалифицироваться в управдомы». Проще говоря – они сменили значение и «нырнули» в мутные воды того же арго. 

Для примера возьмем словечко «лантух». Словарь великорусского языка Владимира Даля относит его к южным, «новороссийским», указывает на заимствование из немецкого языка и толкует как «рядно, веретье, для покрышки возов, для просушки зернового хлеба и пр.», а также как «большой мешок из рядна или понитка». Как мешок, мешковину трактуют его и многие другие лингвисты. В русский язык слово попало из немецкого (Leintuch – льняное полотно) через польский (lantuch - тряпка, лоскут).

Собственно, само определение лантуха состоит сплошь из «русских иностранных» слов. Например, рядно  - толстый холст из грубой льняной или конопляной ткани. Кто сейчас об этом знает? А ведь ещё у Михаила Шолохова в «Тихом Доне» «Дарья вошла в кухню, положила у порога вчетверо сложенное рядно». В общем, мешковина, как пояснял в начале прошлого века профессор-языковед Александр Преображенский. И приводил даже фразеологизм «накрыть мокрым рядном» - захватить врасплох. «Веретьё» - грубая дерюга или одежда, «пониток» - крестьянское домотканое полусукно, а также зипун, кафтан, новая, впервые надеваемая рубашка…

Но эти слова нынче прочно забыты. И лантух, казалось бы, должен был последовать их дорогой. Да не тут-то было. В 30-е годы прошлого века, во времена «раскулачивания» и «коллективизации» села потоки крестьян хлынули на огороженные колючкой и сторожевыми вышками-«скворешнями»  просторы ГУЛАГа. С собой эти люди принесли и своеобразную крестьянскую лексику из разных уголков страны. Русский уголовный жаргон пополнился ею, стал ярче и богаче, вобрал в себя часть народного духа. Правда, перелицевал новые слова по-своему, придал иной смысл.

Так, сначала в воровском языке «лантухами» стали называть краденые вещи (мадапалам, барахло, шмутки и проч.). Вскоре появилось ироническое «лантухи» - уши: что ты лантухи развесил?
Сегодня лантух на жаргоне также обозначает широкую повязку на рукаве – как у сотрудника зоны (например, ДПНК – дежурного помощника начальника колонии), так и у арестанта, который состоит в самодеятельной организации осуждённых и работает на администрацию. Таких зэки презрительно называют «вязаные», «красные» или просто – «козлы».

Вот и выходит, что исконно русские слова (если, конечно, забыть о заимствованиях), умерев для языка в целом, в то же время существуют в «загробном мире» блатного жаргона.


4. Лукнуться к босякам
Примерно то же произошло со словом «лукнуться». Вообще в живом великорусском языке «лукать» - кидать, швырять (у Даля – «лукнул камнем в окно»). То же и с «лукаться». Ещё у Горького в «Жизни Матвея Кожемякина» встречаем: «Мальчонка кричать будет, камнями лукаться и стёкла побьет».

Но у возвратного глагола совершенного вида «лукнуться» появляется и новое, более распространённое значение. Вот как определяет его тот же Владимир Даль: «Лукнуться, мотнуться или броситься, кинуться куда. Рыба сама лукнулась в лодку»

В первые десятилетия Советской власти и далее словечко «лукнуться» тоже постепенно перекочевало в уголовный жаргон. Впрочем, сохранив в целом своё общепринятое значение: мотнуться или броситься. Только у босяков и арестантов это значит – не просто «мотнуться», но наведаться, пойти куда-то с целью что-либо узнать, выведать: «Лукнись к отрядному: будет завтра ларёк?».

Впрочем, забытое, казалось бы, слово сегодня стало понемногу возвращаться в язык. Как проникают в нашу обыденную речь и другие слова уголовного арго, скажем, «лох», «рамсить», «беспредел». Любопытно, что чаще всего «лукнуться» встречается в речи автомобилистов, автослесарей и уличной молодёжи. Хотя оно проникает даже в ряды «офисного планктона», но ещё со скрипом.

А вот в качестве иллюстрации отрывок из песенки некоего «прогрессивного рок-певца» из Владивостока Владимира Гончаренко:

Я иду по улицам города,
И как всегда мне навстречу гопота.
"С какого ты района?" - спросили без прикола, -
"Какая сумма есть сейчас у тебя?"
 
Я им отвечаю, что не обладаю
Никакими деньгами на данный момент.
Им надо стрелкануться, до кого-нубудь лукнуться  -
Им просто надо с кем-то порамсить.

Они уже не могут, они идут не в ногу,
Они потом ответят за конкретный базар!

Как видите, контекст очевидный…


5. Голуби летят над нашей зоной
Да, разговор об исчезнувших или исчезающих словах совсем не прост. Разумеется, без проблем можно взять словарь забытых слов и выбрать оттуда «жуировать», «жупан», «камлот» и прочие дела давно прошедших дней… Но куда интереснее «ухватить за хвост» словечко, которое ускользает из языка у тебя на глазах, как диковинная ящерка. Его уже фактически не услышишь, разве что от старожилов или тех, кто собирает преданья старины глубокой.

Таково, например, словцо «каржатник». Ныне оно тоже воспринимается как лексика русского уголовного жаргона. Хотя вряд ли это справедливо. Здесь, думается, сработало то, что я называю «принцип Трахтенберга». Не известного приколиста Романа Трахтенберга, а известного авантюриста начала прошлого века Василия Трахтенберга, который был осуждён в 1908 году за мошенничество и, пребывая в таганской тюрьме, составил словарь «Блатная музыка. Жаргон тюрьмы». Будучи человеком городским, к тому же не принадлежа к касте профессиональных уголовников, Трахтенберг умудрился представить в качестве «жаргонных» множество слов живого великорусского языка, которые были ему непонятны и воспринимались как «тайный язык» арестантов.

То же самое происходит зачастую с нынешними составителями «блатных» словарей, особенно с малограмотными.
Так, я впервые встретил слово «каржатник» в словаре М.Г. Никонорова «Сборник жаргонных слов и выражений, употребляемых в устной и письменной форме преступным элементом» (М., 1958). «Лицо, занимающееся разведением голубей», - кратко объяснял справочник для служебного пользования.

И это действительно так. Но почему касту благородных голубеводов включили в словарь вместе с майданниками, щипачами, домушниками? Не только потому, что гонять голубей — это забава окраин, рабочих поселков, неблагополучных районов, которые в большинстве своем поставляют преступников. Настоящих «каржатников» в своё время имел чуть ли не каждый двор и в центре крупного города – той же Москвы. Великолепнейшую детскую детективную повесть «Пять похищенных монахов» посвятил этим людям замечательный писатель Юрий Коваль (книга входит в Бест-лист Библиотеки ЮНЕСКО).

Дело в том, что в сталинские и хрущевские годы голубеводство, как и охота, зачастую считалось «забавой» состоятельных людей. Породистых птиц держали офицеры НКВД, КГБ, учителя, врачи. В статье «Голуби в городе», опубликованной еженедельником «АиФ», Сетлана Гребенникова пишет:

«Голубь — птица дорогая, требующая соответствующего ухода. А в голодные 50-е прокормить эту прожорливую птицу вообще было сложно. В голубиных клубах пара декоративных турманов (порода гонных голубей, способных кувыркаться в воздухе) стоила три месячные зарплаты! Но люди копили, экономя на еде или одежде, покупали краснопегих или бакинцев и радовались, как дети, гоняя своих «летунов» на чердаках дач или «хрущовок».

Автор материала приводит слова старого голубевода Семена Игоревича:

«Ты знаешь, кто я? — спрашивал он, насыпая мне в ладошку зерно. — Я —   каржатник. Так называют фанатиков-голубеводов, которые готовы за птицу отдать последнюю рубашку. Я вот, когда было мне лет двенадцать, на голубя штаны сменял. Мать ругалась! А мне что — я счастлив был. И сейчас счастлив, потому что общаюсь с природой».

«Уголовная составляющая» в разведении голубей имелась явная. Как пишет в статье «Москва, любовь и голуби» Сергей Плотников («Версия, 2006):

«"Первыми своими голубями я обзавелся лет 40 назад, когда это увлечение было повальным. Голубятен в Москве было множество: между домами строили дровяные сараи и на каждой крыше стояла железная сетка с птицами - "держка". Помню, тогда мне родители выговаривали: "Толечка, ты же хороший мальчик, зачем тебе они? Ты же не хочешь в тюрьму. Посмотри, все голубятники - тунеядцы и бандиты!" Сизарей действительно окружала уголовная аура, а голубятники были людьми замкнутыми и никому не позволяли близко подходить к своим пернатым - боялись, что украдут. Но их все равно воровали. Иногда ели, но чаще продавали или меняли на водку. Воров жестоко наказывали: то и дело вспыхивала поножовщина, после которой одни отправлялись на зону, другие на тот свет".

Все это московский голубевод со стажем Анатолий Максаков рассказывал корреспонденту "Версии" на крыше своей бетонированной, похожей на мини- крепость голубятни на юго-востоке Москвы».

Кража голубей действительно являлась в советское время выгодным бизнесом, так что «каржатников» с криминальным оттенком в нём крутилось немало. Причём речь шла не о каком-то банальном похищении. Каржатники-уголовники были знатоками своего дела и нередко специально продавали на рынке выдрессированных  сизарей-лидеров. Через некоторое время такой "диверсант" уводит к хозяину всю стаю доверчивого покупателя.

Бурный процесс урбанизации жестко прошелся по голубеводам. Большую часть голубятен снесли, фанатиков-«каржатников» стало меньше, в основном их вытеснили на окраины. Потому пропало и замечательное слово (этимология которого так и остаётся неясной).

Но сегодня занятие «каржатничеством» снова входит в моду. И опять оно доступно прежде всего людям с тугим кошельком. Как поясняет тот же Плотников, разведением элитных птиц увлеклись бизнесмены. Многие голубятни оборудованы сигнализацией. Криминальные авторитеты, по слухам, к этим красавцам тоже неравнодушны: у них что коттедж, что голубятня - одного размера.

«Такое чувство, что мы вернулись в середину прошлого века, - признавался журналисту голубевод Анатолий Максаков. - Только за последнее время в мою голубятню четыре раза пытались залезть. И всё оттого, что эти птицы опять в моде и некоторые породы стоят баснословных денег. В Москве почтовые, "гоночные" голуби, оцениваются от 2 до 10 тысяч долларов за пару. Однажды видел по телевизору, как пару почтовых птах продали за 300 тысяч долларов!».

В Батайске в начале этого века городская администрация выпустила постановление, по которому во дворах запрещается иметь голубиные ловушки. Речь снова идет о больших деньгах, даже не слишком породистые голуби могут стоит до нескольких сотен долларов.
А значит, и «умершее» слово «каржатник» имеет все шансы воскреснуть, как некогда святой Лазарь…
***

*АВТОРУ БЫЛИ БЫ КРАЙНЕ ИНТЕРЕСНЫ ВАШИ МНЕНИЯ И НАБЛЮДЕНИЯ ПО ТЕМЕ. Какие слова, по-вашему. исчезли или исчезают из русского языка, переходят ли они в жаргонные и сленговые или теряются навсегда? Жаль вам этого или вы рассматриваете подобныую тенденцию как естественный языковой и исторический процесс?


Иллюстрация: Василий Перов. "Голубятник"