Об А. П. Платонове

Борис Парамонов: В ноябрьском номере журнала ''Новый Мир'' напечатаны главы из книги Алексея Варламова о Платонове, написанной для серии ''ЖЗЛ''. Это интересное чтение, тем более, что текст Варламова густо пронизан цитатами как из сочинений Платонова, так и записями из его подготовительных материалов, черновиков, заметок к будущим книгам. Автор, несомненно, понимает, что Андрей Платонов – самый крупный русский писатель, работавший в двадцатом веке, и любовь его к этому русскому гению несомненна. Судя по напечатанным главам, Варламов идет вслед Платонову по всем его жизненным обстоятельствам и творческим планам. Это несомненный плюс работы Варламова, но это же и минус - достоинство оборачивается недостатком. Варламов прекрасно описывает все перипетии Платонова, все повороты его творческих замыслов и свершений, но, странно, сам Платонов остается неясен. Он, что называется, идет вдоль темы: описание наличествует, и адекватное описание, но нет анализа. Читателю книги Варламова Платонов останется непонятен, странен, и эта странность мало объяснена Варламовым, если вообще объяснена.
Мне кажется, что этот недостаток книги Варламова исходит из его установки дать Платонова на тематическом поле и в связи с событиями тогдашней советской жизни на самом страшном этапе ее истории – от Ленина до Сталина. Создается невольное впечатление – вернее, автор хочет его создать, - что Платонов описывал реальности тогдашнего социализма; что будучи энтузиастом коммунистической идеи, он скорбел о неудачах ее воплощения. Получилась вроде бы сатира на социалистическое строительство в СССР, и как раз так и понимали Платонова его тогдашние официозные критики, включая самого Сталина. Между тем, Платонова никак нельзя назвать сатириком, сатира осталась незначительным фрагментом его творчества – ''Город Градов'' или ''Усомнившийся Макар''. Уже ''Впрок'', названная автором ''бедняцкой хроникой'', не сатира, это что-то другое, Не говоря уже о главных созданиях Платонова – романах ''Чевенгур'' и ''Котлован''. И уж тем более реалистическим не назвать творчество Платонова, это отнюдь не описание текущей социалистической жизни. Творчество Платонова должно быть понято как символически-мистериальное, на тематическом поле социализма он проникает в духовно-душевные глубины человека. В этом смысле творчество его религиозно, и главная его тема, в сущности, христианская – о путях преображения бытия мира и плоти человека. Необыкновенная оригинальность Платонова в том, что эта христианская тема взята у него в преломлении новейшего научно-материалистического знания. Известно колоссальное воздействие на Платонова идей Николая Федорова, искавшего на путях науки решения религиозной темы воскрешения человека и человечества, ''отцов'', как он говорил (интересно, что матерей не упоминал, и эта же идиосинкразия отразилась у Платонова). В тех главах книги Варламова, что напечатаны в ''Новом Мире'', о Федорове разговора нет , но, безусловно, он знает эту тему. Платонов – тип русского народного религиозного искателя, захваченного коммунистической утопией в ее проективно-технократическом варианте. Он и есть гениальное личное воплощение русского сюжета 20-го века, метафизики русской революции. От теоретиков-большевиков шла марксисткая мотивировка революции, но в коллективной народной душе она резонировала в религиозных ее глубинах. Технологическая революция как путь преображения бытия – и не на социальной его поверхности, а в онтологических его глубинах. Это тема преодоления смерти, преображения плоти, духовного воскрешения материальными средствами.
Вот хотя бы одна иллюстрация этой темы словами самого Платонова, взятыми Варламовым из его записных книжек: очередное доказательство постоянного присутствия этой у него темы:

Диктор: ''Мы растем из земли, из всех ее нечистот, и все, что есть на земле, есть и на нас. Но не бойтесь, мы очистимся - мы ненавидим свое убожество, мы упорно идем из грязи”, - писал он еще в 1920 году. И позднее:
“Человек интересен лишь с говном (…) Лишь переводя силу - жадность, гнусность, эгоизм - Полпашкина в коммунизм, можно построить коммунизм, сохранив ПЛОТЬ страстей в высшей форме, иначе дух, идея, голый энтузиазм - чепуха. Энтузиазм истинный имеет в основе трансформацию сущей страсти жизни в будущую жизнь”.
(…) Надо чтоб ебущество Полпашкина превратилось в силу с другим знаком. Бросовые, низкие силы решают дело в конечном счете”.

Борис Парамонов: Это стопроцентно религиозная мысль, присутствующая у самых выдающихся христианских мыслителей: святость как преображенная энергия зла. Глубинно христианский строй души плюс утопическая технологическая установка – это и есть Федоров у Платонова. Но в реконструируемом христианстве Платонова присутствует и другой обертон, заставляющий вспомнить еще одну русскую трактовку христианства – у Розанова, считавшего христианство религией смерти, враждебной самым естественным источникам бытия, полу. И вот эта предполагаемая христианская мизогиния чрезвычайно ощутима у Платонова. Не заметив этого, нельзя вообще говорить о Платонове. И похоже, что Варламов этого не заметил.
Это всячески сказалось на его анализе незаконченного платоновского романа ''Счастливая Москва''. Варламов никак не может понять, что представляет собой героиня по имени Москва Честнова. Тут я приведу длинную цитату из текста самого Варламова:

Диктор: “Работа погружает ее в мир социального дна, где обитают худые, бледные, неудачные мужчины и некультурные женщины, и Москва Ивановна Честнова оказывается связующим звеном между высшей и низшей стратами советского общества, между теми, кто ушел вперед, и кто тащится позади или вовсе не хочет никуда идти. Но любят Москву все и везде, и она отзывчива ко всем, и это ее основная человеческая, женская черта, ее призвание, работа и индивидуальное жизнетворчество.
(…)Это эта таинственная фемина, бросающая выгодного жениха и уходящая бродить дальше по советскому белу свету, готовая отдать свое тело любому, разделить его с каждым, живущим в эсэсэре? Во всяком случае, больше уж не Лолита. Но тогда кто? Социалистическая Клеопатра? Комсомолка Манон Леско? Вавилонская московская блудница? Грешница? Или же несчастное пустое создание, воспитанное на передовых теориях тетушки Коллонтай, -жертва безрелигиозного большевистского воспитания и бездуховного окормления идеями коллективной жизни, где бабы в колхозе мужицкими давалками станут?”

Борис Парамонов: Варламов не понял, что эту платоновскую героиню нужно проецировать не на реальности социалистического Советского Союза и, тем более, не на литературную традицию, а на душу ее творца, на женоненавистничество Платонова. В этом романе он только тем и занят, что всячески унижает свою цветущую героиню, сбрасывает ее с небес не только на землю, но и в преисподнюю (в образе метростроя), физически ее калечит и превращает в конце концов в нечто вроде Елизаветы Смердящей.
Не видя таких платоновских сюжетов, трудно написать о нем понимающую книгу, несмотря на все старания, добрую волю и любовь биографа к своему герою. Алексей Варламов в этой неудаче воспроизвел основную черту русско-советского понимания писателя как культурного героя: в русском сознании он всегда святой. Но тут-то и полезно вспомнить еще раз, что святость – это преображенная энергия зла. И то же следует сказать о художественном гении. Хемингуэй говорил, что настоящий писатель должен быть сукиным сыном. И если всё-таки ставить Платонова в связь с его временем, то можно сказать, что его феномен – это преображение советского зла в гениальное творчество. Платонов – это сублимированный, преображенный Сталин.
Или, как говорил сам Платонов, ''человек интересен лишь с говном''.

                перепечатка с сайта радио "свобода"