Специфика

Автобус томно – из-за обледенелой мартовской дороги – выкатился из стен Печерского монастыря. На сером тоскливом заборе, тянущемся от монастыря до трассы, выведено было старательной детской рукой: «Кузя – Иуда». Виктор тихо заржал, сотрясая колебаниями мощного тела весь ряд кресел впереди. «От ведь! Специфика... Монастырь...». Хотел ткнуть локтем соседа – Пашку, но тот ретировался от Витиной туши в соседний ряд – к загадочно молчаливой блондинке откуда-то из Купчино. Красивая физиономия Пашки нависла над самым личиком тихой блондиночки (Светы, кажется) и вряд ли Пашку можно было оторвать от процесса обольщения. Ну и бог-то с ним...
Ну с ним-то – да, а то что не пожрали они, не говоря уж о попили – а на это и была вся замануха с этой экскурсией – это не порядок. Это обидно и даже досадно и совсем не ладно. Прекрасно мог бы дома тихо высосать поллитру, но не мог – потому что не пил один. Да и мать бы ходила вокруг и всю жизнь их скорбно-веселую поминала с Татьяной в виде главного фактора потерь и поражений. Так что поехали они с Пашкой, у которого вечный бес в ребре и на баб стояние, в надежде расслабиться душевно и физически культурно и без перегибов. Культуры-то хватило – монастырь был аккуратный, как с советских новогодних открыток: красный кирпич, белый снег, желтый песок дорожек, игрушечно-маленькие часовни под ярко-темнозелеными елями. Но все остальное – сплошное плоти умерщвление и духа укрощение. Магазы в виду монастыря пустые и на еду и на питие, и экскурсанты откровенно оголодали. К утру, правда, дома уж все будут. Темнело, Витек вздохнул, приготовился дремать.
Но дремать не получалось – беспокоил странный периодический стук под его рядом кресел где-то в районе левого заднего колеса. Черт знает – что это могло быть... Но вряд ли что-то хорошее.
– Слышь, Пашеко, алё.., - Виктор выглянул в проход. Пашка уже целовался. Нда, не помощник.
Виктор еще посидел, прислушиваясь к стукам. Нет, ему не кажется – подбрасывает слегонца на провороте каждый раз и стучит. Он вытащил тело из тесного кресла в проход. Перед ним по обоим сторонам прохода квартировала семья из мамы, папы и двоих мелких. Дети играли мобильниками, папа спал, открыв в забытьи рот, мама читала.
– Извините, - обратился он к полненькой очкастой маме. - Вам не кажется, что стучит и подбрасывает?
Женщина подняла рыженькую головку, в очках блеснул тусклый плафонный свет.
– Кажется, - тревожно сказала она и встала, чтобы видеть его лицо – ибо головой Виктор упирался в потолок. - Но я думала, что может быть это не страшно, так и должно быть.
– Не должно... Так что пошел я разбираться. Пока не случилось чего.
Женщина вышла в проход и смотрела, как он протискивается к кабине водителя.
Там было почти темно, гнусавил шансон, водитель вёл совершенно спокойно, подпирая большим животом руль и отхлебывая кофе из широкой термосной чашки. Стука здесь было почти не слышно и «хромота» одного колеса не ощущалась.
– Послушайте, у нас в конце салона стучит под полом и подбрасывает при обороте колеса, - Виктор коснулся плеча водителя.
– Чего-чего? - удивленно переспросил водила. - Ты выпил что ли, мужик?
– С вами тут выпьешь, - недовольно отозвался Витек. - Стучит, говорю, и подбрасывает, и мне не кажется.
- Да-да, мужчина прав. У нас там такие стуки! И толчки! - присоединилась к Виктору рыженькая.
– Так это... Дорога-то неровная, может и подбрасывать немного, - попытался отбояриться от проблемы водила, недовольно глядя на пассажиров.
– Да не при чем тут дорога! Надо остановиться и осмотреть заднюю ходовую, - настаивал Виктор.
– Мы из графика выбьемся, - глазки водителя злобно блестели красным, отражая фары встречных машин.
– Мы в канаве окажемся! Тормози давай! - уже не сдерживаясь, рявкнул Витек на него. - Я с тобой пойду посмотрю.
На шум подтянулись еще пассажиры и, узнав в чем дело, посмотреть вышло уже человек пять. Мужики светили мобильниками и обменивались удивленными возгласами. Дело было швах – еще минут десять-пятнадцать и автобус лежал бы на крыше – задняя ось треснула, и левое колесо держалось едва-едва.
– Ну что? - грозно надвинулся Витек на толстяка-водилу, кряхтевшего над колесом. - Что теперь? Пешком что ли в Питер пойдем?
– Помощь сейчас вызову... За вами другой автобус придет... Ну я ж не думал, что такое дело...
– Проверять надо машину перед выходом на трассу! Спасибо скажи, а то под суд бы пошел! - Витек сплюнул ему под ноги и пошел в теплый автобус.
Скоро выяснилось, что сели они крепко – помощь доберется до них минимум часов через шесть – пока на ночь глядя вызовут в парк водителя, да пока он доедет по ночной обледенелой трассе почти до Пскова.
Спонтанно организовались два экипажа, рванувших на попутках обратно к Пскову – за харчем и выпивкой, так как ясно было – все голодны и  надо как-то пережить ночь на дороге. В двадцати метрах от автобуса разожгли нехилый костер, благо, что лесок тянулся по обе стороны трассы. А когда прибыли продукты и горячительное – все как-то и сожалеть перестали о вынужденной ночевке. Примечательно, что даже мелким рыженькой мамы привезли молоко и кексы, хотя она ни о чем не просила. Проснулся в людях какой-то забытый инстинкт любви к ближнему.
После первой, второй и третьей позвали к костру и водилу, который хмуро отсиживался в кабине, он и не стал ломаться – ему еще предстояло рембригаду ждать – с такой-то поломкой.
Витек с Пашкой и притулившейся рядом Светой сидели у костра вместе со всеми, разговор плавно перетек с темы монастыря на Пушкинские горы, бывшие неподалеку.
– А что ни говорите, как бы дурно не преподавали у нас школьную литературу, все же Пушкин для нас – единственный гений, - высказался брюнетистый мужчина, одетый с претензией на элегантность, но чем-то неуловимо неприятный – может взгляд колючий, может рот кривоват – сразу не скажешь, но страшненький. Витек заметил – всю экскурсию этот «доцент», как они с Пашкой его между собой прозвали, подбивал клинья к Светочке, но видимо без особого успеха. Видя, что дама предпочла другого, доцент решил хоть под конец блеснуть в беседе.
– Я бы не высказывался столь определенно, - подначил его Витек. - Во-первых, не такой уж у нас плохой уровень преподавания. Во-вторых.., - и он сделал внушительный глоток из стакана. - Многие Лермонтова ставят даже выше Пушкина.
– Да вы пейте, мужчина, пейте. Многие – это вы лично? - парировал доцент.
– Многие – это многие. Лермонтов просто прожил меньше, - и Витек сделал еще глоток. - А доживи до тридцати семи, еще неизвестно, кто сейчас был бы солнцем русской поэзии.
– Он бы не был. Мрачный гений Лермонтова по определению не был таким всеобъемлющим. Не Лермонтов определил строй русской речи на столетия, не он оставил выдающиеся произведения во всех практически жанрах – от сказки до высокой драмы.
– Ну я не знаю.., - протянул Витек. - А мне вот Маскарад нравится – чем не высокая драма-то? Вадим – тоже хорошая повесть, не хуже Повестей Белкина – ничуть. И на память Лермонтов ложится лучше брата Пушкина.
– Кому брата? Вам что ли? Не обольщайтесь.., - исторгнул яд доцент.
– Зачем же мне? - улыбнулся Витек. - С Лермонтовым они братья – поэты. И стоят друг друга. Полноправные то есть братья – паритетные, - с некоторым уже трудом выговорили губы.
– Не было между ними равноправия и не будет никогда! - выкрикнул Доцент.
– Ну если всякие рет..-рет..-рограды будут навязывать народу свою точку зрения как един..-единст..-венно верную... То тогда конечно... Истина о равно..правии их как поэтов останется в подполье.
– Что? В каком подполье? У нашего народа истина известно где!
– Это где же? - с подозрением прищурился Витек.
– На дне стакана – вот где! - с раздражением воскликнул Доцент.
– Ты это... Сбавь обороты-то... Народ он что? Он всегда прав... И негоже ему рот затыкать... Вот!
– Народу и не затыкает никто. А вот быдло могло бы и промолчать! - не сдержался доцент.
– Чтоооо?! Ты кого быдлом назвал, харя интеллигентская?! - и Витек встал с бревна во весь свой двухметровый рост и попер на доцента. Вернее только и сделал, что шаг успел шагнуть, как на нем повисли и Пашка, и Светочка, и рыженькая, и еще кто-то...
– «Вот народ, - думал Витек сквозь неровный дорожный сон, когда они все уже погрузились в пришедший автобус. - Нам бы водиле этому рожу начистить, который нас чуть в кювет не уронил. А мы о поэзии теоретизируем чуть не до мордобоя...»