Глава 4. Вальс

Оркестр начал лениво и тихо. Степушка потоптался на месте, оглядывая шеренгу девушек, жаждущих приглашения. Они были разные, но с одинаково-привычным ожиданием в глазах: после войны их всегда было больше, чем парней. Можно было выбрать и настоящую куколку. Вот богатое крепдешиновое платье и белокурые локоны по картинке, и сама такая правильная.
- Разрешите?
Она, как полагается, опустила глаза, но передала сумочку подружкам и положила руку на его плечо. Взять такт сразу не удалось.
- Вы не думайте, я училась танцевать…
- Вас, простите, как зовут?
- Надежда.
Она, действительно, весьма старательно танцевала.

Через два танца он забудет, что она вовсе есть на белом свете, той же осенью едва узнает ее, через год она появится в мужицком общежитии дальнего городишки, где уж он считал себя защищенным от кого бы то ни было. Скажет, все так же скромно опустив глаза: останусь или повешусь. И останется. Будет на четвереньках мыть полы сначала в комнатушке того же общежития, затем и маленькой квартиры. Его будет тошнить в кухне от приготовленного ею, а она плакать в ванной: «Опять все не так…» Потом надумает сделать из него партийного работника и перетащить в областной город. Это у нее получится. Даже расцветет от удачи, сделает высокую красивую прическу. Но после чьих-то октябрин все равно разрыдается прямо на улице: «Что же у нас детей-то нет?» Тут и встанет перед глазами убитый мальчишка…
Так и поведут вдвоем свое суетливое существование: не хуже других… И уходом своим она не намучает его, как и своим присутствием. Вернется Степан с поминок в свои четыре стены, чтобы в очередной раз ужаснуться собственному равнодушию, как одури сонной. И нападет тянущая душу тоска: самого прикопают еще равнодушнее…

Вот и следующий танец с женщиной постарше других и готовой на многое. И он бы хотел продолжить эту встречу, но…
Где-то у входа громко заговорили, на середину вышла девушка в простом беленьком платье, маленькая, сухонькая с черными подобранными волосами. Она повернула голову, будто для того, чтобы увидеть Степана. Глубина ее черных глаз не успела наполниться удивлением, как он уже стоял возле нее, почему-то жадно оглядывая руки, талию, шею, волосы…
Его большая ладонь ощущала сквозь ткань маленькую лопатку, спина покачивалась в музыке, и он не смел думать о большем, потому что казалось: все смотрят только на них. Ее детские сандалики порхали птицами, пробивался незнакомый терпкий запах, а выбившийся черный завиток за ухом существовал только для того, чтобы целовать его. С последним звуком она присела, и вновь пронзили эти ночные глаза:
- Жарко. Не пройдете к морю?
- Да. Да. Да, – затвердил монотонно, рука сама согнулась, чтобы принять касание смуглой ладони.
- Там ветерок и дышится легче.
Она осторожно ступала своими сандаликами по острым ребрам камней. Необычна была земля, порождающая камни, но камни, доски, словно сами послушно ложились под ее ступни. Пересекли пахнущие креазотом пути, Степан, споткнувшись о рельс в очередной раз, упал на колено. Девушка оглянулась, подала руку, и он взял ее с благодарностью.
- Нам еще далеко?
- Нет. А не все равно?
- Куда ни позовешь…
- Не боишься тех, кто на танцы меня пригласил? Поколотить могут.
- Боюсь, что ты уйдешь без меня, – весь мир сузился до ее подножья.
- Ну, да ты мальчик не маленький, за слова отвечаешь. Проведи меня домой, не хочу к морю.
Они резко свернули вверх, обогнули тот же сад с музыкой и по глухому пустырю с мрачным без огней зданием в глубине вышли на неширокую улочку, круто поднимающуюся в гору. Изредка она останавливалась, вслушиваясь в звуки, словно кто-то преследовал их.
С неба свисали крупные спелые звезды, и он подумал, что в такой темнотище только по ним и можно определить дорогу. Перед ними выступали то развалины, то заборчики, то ямы. Но спутница не спотыкалась, они двигались вполне благополучно. Или видела в темноте лучше кошки, или путь был знаком ей до каждого шага. Вновь миновали открытую площадь, стали спускаться.
- А где Стандарт?
- Там, – указала назад и вниз.
- А мы где?
- Ты что, нездешний?
- На побывку прибыл.
- Это Мефодиевка, край обетованный, – усмехнулась. – Не бойся, найдешь свой Стандарт. Лезь сюда, так короче.
Она легко забралась на забор из дикого камня, прошла по нему на плоскую крышу небольшого сарая, вновь по забору – на другой сарай, наконец, спрыгнула во двор небольшого дома. У двери поискала рукой, достала ключик, вошла вовнутрь. Вспыхнула лампочка, и его позвали:
- Заходи!
Он переступил порог маленькой веранды с большим столом у забранной небольшими стеклами длинной рамы. Присел на гнутый стул. Чиркнула спичка, зашумел керогаз.
- Чаю хочешь?
Не мог представить, что в такую духоту можно выпить чай, но из предложенной ее рукой чашки выпил. И стало не так жарко. Пора было уходить, но не хотелось, да и не знал куда.
На другом краю стола стояла швейная машинка, лежало недоделанное шитье. В другую комнату вела толстая широкая дверь. Вот, она отрыла ее, как ничего не пряча. На деревянной кровати, накрытой веселым лоскутным одеялом, сидела большая, порядком потрепанная кукла, словно похваляясь новым ситцевым платьицем.
- Ты одна живешь?
- С приемной матерью. Она на дежурстве.
Налила из оплетенной прутьями большой бутылки и немного вина. Степан поперхнулся: терпкое. Но выпил предложенный стакан.
Жутко захотелось курить, вышел во двор. Огромное дерево держало в мохнатых лапах покой спящей округи, сводил с ума пряный запах цветов. Все так же свисали с близкого неба большие спелые звезды. Подошла, остановилась сзади. Он знал это, он чувствовал ее. Понял, что она чего-то ждет. Чего? Вспомнил разговоры лестничных площадок общежития. Недокуренная папироса прочертила в ночи красноватую дугу, а он схватил это маленькое тельце в охапку, и понес через порог, сквозь освещенную неприкрытой лампочкой веранду, туда, где ни к чему была детская кукла…

- Кто ты?
- Анастасо.
- Повтори.
- Анастасия, Анастасо.
- Так вот, Анастасо, ты моя и ничья больше. Закончится служба и - будем жить!
Он сам верил в то, что говорит. Он уже не хотел ничего другого.
Ведь всю жизнь он будет отворачиваться к стене при звуках этого вальса.