память...

Он помнил этот город ещё таким оживлённым, каким он был в эпоху социализма в эти предновогодние дни. Та самая улица, по которой он сейчас шёл, была ярко освещена уличными фонарями и витринами магазинов. Народ, празднично весёлый, суетливо сновал в разные стороны с пухлыми модными тогда холщовыми сумками. И вкусно пахло Новым годом! Особым, неповторимым и неуловимым запахом. И даже тротуары, расчищенные от снега, но не выскобленные до асфальта, не скользили под ногами.
Сейчас же, из-за плохого освещения, тротуар, местами покрытый льдом, сливался с асфальтовыми проплешинами, что делало его вдвойне опасным. Витрины магазинов, наглухо заколоченные рекламными щитами, не освещались, что делало улицу ещё темней. Народ совершенно отсутствовал, несмотря на ранний вечер. Одинокий прохожий опасливо оглядывался на догонявшего его сзади. И как-то не верилось, что всего за три квартала отсюда огромная толпа собралась на площади провожать старый год под фейерверк.
Что его привело в этот город – город детства и юности – он не понимал сам. Знакомые улицы стали неузнаваемыми, хотя всё осталось на своих местах. Хотя не всё. Многое, конечно, изменилось, но только не на улице, где он вырос. Она была знакомой и чужой одновременно. И ему страстно захотелось уехать прямо сейчас и никогда больше не возвращаться. Что-то сжалось в груди и опустилось до самого желудка. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку. В тех городах, где он жил и работал, где даже запахи отличались от тех, что он увёз отсюда в своей памяти, редко, ох как редко, но всё же вспоминал он этот город, который старался забыть навсегда, но который всё равно любил и помнил. И вот оказалось, что этого города нет. Он есть, и его нет. И не известно, что лучше: когда он есть или когда его нет. Смешно. Хотя он и смешное разучился отличать от несмешного. Зато научился чувствовать тонкий юмор, в котором юмора нисколько не было. Просто делать вид человека тонкого и эрудированного. Улыбаться где и кому надо, громко не смеяться и будто бы понимать полунамёки.
Да, он тоже сильно изменился. Конечно, застывший мир был только в начале развития цивилизации, когда веками люди жили по одним и тем же правилам, строили такие же дома, как их предки, молились древним богам. А сейчас даже странно, что двадцать лет тому назад он и подумать не мог, что две маленькие коробочки в карманах будут держать его на связи со всем миром. Грустные мысли в праздничный день. Двадцать лет. Двадцать бурных, злобных, наполненных хитростью и обманом лет упаковались в маленький брикет, который можно охватить одним взглядом. Хотя можно вытягивать как некую ленту и рассматривать поэтапно или, перескакивая с одного на другое, радоваться за сделанное или мучиться от бессилия от невозможности исправить что-либо. Хотя вернись назад, исправь чего-нибудь – и будет уже другая история, в которой и места ему, сегодняшнему, возможно, не будет. А возможно, вообще не будет.