Графоман и я?

   
  Было это давненько. Не в этом веке и не в этой стране.
 
  Учился я тогда в институте. Учился – это громко сказано. Ходил изредка на лекции. Да и то, в основном, затем, чтобы на галерке расписать пульку и послушать свежие байки; чтобы после учебы отправится с ребятами на поиск приключений и девушек.
 
  Девушки почему-то нам попадались редко, а вот приключений на свои худосочные задницы мы находили почти всегда.

  И был тогда у меня один друг. Хотя, друг – это тоже громко сказано. Приятель, в общем. Вцепился он в меня и уже не отпускал до тех самых пор, пока меня со второго курса не выперли.
 
  Почему вцепился? Да очень словоохотлив он был, а я как раз наоборот – слухоохотлив. Уши у меня с детства были большие, как локаторы, чего я, к слову сказать, страшно стеснялся. И любил я этими ушами слушать всё и всех. Благо размер позволял! Прямо таки талант у меня был – слушать. Я даже втайне гордился этим своим талантом.

  Вот на этой почве мы с ним и сошлись - он говорит, а я слушаю.
 
  Встречал он меня обычно на входе в институт и начинал свой рассказ. Потом бережно, как невесту, вел в аудиторию и сажал на самое высокое место. На перемене повсюду сопровождал, олицетворяя собой сразу трех кунаков из «Кавказской пленницы». В очереди за пельменями двигал незамысловатый сюжет, заполучив долгожданную порцию со сметаной, аппетитно разжевывал фабулу.  По дороге в уборную он так распалялся, что я понимал: дело движется к апогею!

  Другой бы, наверное, с ума сошел, а мне хоть бы хны. Нервы у меня тогда были – канаты, а не нервы. Ну и надо признаться говорил он складно, местами даже интересно. И всегда вдохновенно! С поэтическим жаром и особым тёплым чувством к главному объекту повествований.
 
  Обычно начинал он свой рассказ... с самого начала. С того самого момента как проснулся, не забыв рассказать какие сны ему приснились, потом какие мысли пришли в голову за завтраком и что он ел и главное как.  Как вышел на улицу, как бежал к электричке и как ехал в ней. И так обо всех каках до того самого момента, как встретился со мной. На этом месте он обычно затихал и разочарованно озирался вокруг, как бы ища вдохновения.

  Природная скромность не позволяла ему продолжить рассказ о встрече со мной и о том, как он рассказывал о себе. Поэтому он вопросительно заглядывал мне в глаза так, что я догадывался: он не против повторить всё сначала. Так сказать, для закрепления материала. Но на это я уже согласиться никак не мог, даже со своими канатами.

  На следующий день все повторялось. И самое смешное,не помню я, чтоб очень-то от него бегал. Хотя это и понятно. От такого кунака разве убежишь?  Я даже придушить его ни разу не попытался! Только курил нервно... и слушал.

  Сейчас, вспоминая, я задаю себе вопрос: почему? И не могу дать ответ. Возможно, потому, что он при всей трепетности к неизменному главному герою, плел свои истории, держа в напряжении интригой, не делал слишком длинных отступлений о природе, погоде и прочем, не относящемся к повествованию.

  В общем, за два-три часа он обычно укладывался. Однако такой малой формой меня баловал лишь в обычные дни. А вот после выходных он приступал к более крупным, можно сказать эпическим, полотнам.
 
  Была тут и повесть «Как я ездил на дачу» и ужастик «Как я потерял ключи от дома» и даже любовный роман «Попутчица». Надо отдать должное его честности, любовные истории носили по большей части платонический характер. Наполнялись до краев его сомнениями, страхами и нежными улыбками девушек. И не только улыбками, но и томными взглядами и всякими прочими игривыми подробностями, очень разогревающими мое, воспалённое гормонами, воображение.
 
  Более всего я ценил его как мастера детективного жанра. Остросюжетный боевик «Как я ходил за пивом» закручивался им так, что невозможно было оторваться.
 
  - Собрались мы у одного приятеля на хате, - начинал он нарочито небрежно. - Скинулись. И, прикинь,  получилось аж  восемь рублей! Это ж почти, что два ящика пива! А у меня как назло наскреблось всего-то 30 копеек. Вот  меня и послали. И я, как последний авантюрист, сунул деньги в задний карман брюк и, зажав в кулаке авоську, поплелся в ближайший магазин Вино - Воды.

Там естественно пива не было, но зато было много народу. Знаешь, лица у всех такие усталые, измученные жаждой и от этого совсем недобрые. Вдруг  вижу, в них жизнь появилась, надежда и уверенность в завтрашнем дне. Слушок, значит, пошел, что в соседнем дают. Ну, все и ломанулись.  И я, не будь дурак, в первых рядах. Глас народа не обманул. Было там пиво!

Занял очередь, стою, прикидываю: хватит мне или нет. А до закрытия, веришь, всего-то два часа осталось. Ну вот стою я, волнуюсь. Вдруг чувствую, кто-то ко мне сзади трется. Я аж похолодел. Деньги! Все семь мятых бумажек, в опасности. Мелочь я предусмотрительно в руке держал. Ну, я поворачиваюсь, чтобы сообщить прилипале что его замысел раскрыт, и упираюсь носом чуть ли не в самый пупок здоровенного детины. Что делать?!

Улыбаюсь ему исподлобья и стою дальше. А сам не жив, не мертв. Что я ребятам скажу, если этот ко мне в штаны залезет? С таким разве поспоришь? А он все подпирает и дышит перегаром в макушку. Ну, как-то я с этой мыслью освоился. Думаю, не полезет же он ко мне в таком людном месте. Но не тут-то было. Чую, у бугая этого в очереди пособники есть. Мужик спереди как то подозрительно переминается с ноги на ногу, а бабка что без очереди вперёд пролезла, так подозрительно косится на меня и дергает головой, что двух мнений быть не может. Да их тут целая шайка-лейка! 

Тут уж я струхнул по-настоящему. Вот, думаю, и конец тебе пришел. Или эта банда грохнет тебя где-нибудь в подворотне, или  свои же отделают,  за то, что вернулся с пустыми руками, да еще и без денег. И так мне стало жалко себя и своей загубленной молодой жизни, что пришло на ум единственно правильное в такой ситуации решение. Попросил я подержать очередь. Мол, только на минутку отойду, покурю и вернусь. А сам дворами, дворами и прямиком домой… 
 
  В общем, талант его был многогранен, а язык, как говорится, без костей. При такой скудости материала, одном главном герое и твердой приверженности к реализму его вдохновение не иссякало.

  Если бы он решил подарить миру свой гений, то не сомневаюсь, что Донцовой с Незнанским ничего бы не оставалось, как кусать локти. А по плодовитости он легко переплюнул бы их обоих, да еще и, наверное, всех осетров Каспия, стремящихся на нерест.

  Через много лет он мне позвонил. В трубке слышался лязг и грохот, как от наковальни.
 
  - Привет! - прокричал он в трубку. -  Узнал?
Как мне было не узнать этот голос, преследовавший меня долгие годы.

  - Вот работаю на заводе… фрезеровщиком. Ребята здесь хорошие,… но очень занятые, - и помолчав, добавил. - Надо бы встретиться. Поговорить о том, о сём.
 
  - Надо, - уклончиво ответил я с твердым намерением избежать этого любой ценой.

  Почему? Не знаю. Возможно, с возрастом я растерял интерес к чужому творчеству, в котором теперь, благодаря моему приятелю, легко узнаю графомана.
 
  Поставив точку в повествовании, я хотел уже было вывести слово «Конец», но беспокоит неясно откуда поднимающийся зуд  и отчего-то чешутся руки продолжать писать, писать и писать...
 
  И неотступно преследует одна мысль: А не заразен ли он был, мой словоохотливый друг?