958 фрагмент

                «…Играла вода под веслом
                Голубым перламутром…
                Прости! Я все это забыл,
                А вот вспомнил сейчас…»
                Михаил Круг «Селигер»

Хоронили деда мы вчетвером. Я встретила у метро двух своих подруг, и, взявшись за руки, мы направились к моргу. Там нас уже ждал наш автобус. Возле входа крутилась какая-то бабенка с цветами. Я хотела возмутиться, но тут поняла, что это моя мать. Я не видела ее почти четыре года, с похорон бабушки. Сейчас вид у нее был недовольный, будто ей все должны. Мне это не понравилось. Мы с девчонками обнялись втроем и долго так стояли, потом я шепнула им на ухо:"все, чую, кто-то взбесится". Я действительно  спиной чувствовала испепеляющий взгляд мамаши.
  Я дернула дверь, затем позвонила в звонок. За спиной мамаша, саркастично:"не ломайте двери морга"! Я в ответ:"ни фига, мертвых крадут не так"!
- "Их вообще не крадут".
- "Все крадут, их тоже".
Вышел распорядитель, сказал, что сейчас нас пустят.
Внутри было очень холодно, мы сидели в каком-то предбаннике, где мать снова завела свой монолог:"зачем он это сделал? Еще месяц бы пожил"
 Одна из подруг начала шепотом молиться, периодически делая мне страшные глаза, дабы я не вступила в полемику с родительницей.
Двери не открывали долго, а Наташка все молилась, будто увидела во сне черта в ступе и не может проснуться.
  Наконец  мы прошли в ритуальный зал. Оглянувшись на мать, я спросила:"узнаёшь?" "Дааа"! - проблеяла она и начала плакать. Платочек у нее был наготове. В первый раз увидела ее плачущей.
  Дед лежал без очков - когда я приехала в милицию, они уже куда-то делись. Сестра сказала тогда, что они остались на стуле, видимо, не лезли в петлю, и он их снял. Или свалились. Стул тоже куда-то делся. Наверное, дворник все выкинул. На свалку. Бомжи потом, наверно костер палили. Старый облезлый предмет, который я некогда обзывала «постулат», помнил лучшие времена, но до последнего на нем сидя, читали Киплинга по-английски.
В первый раз вижу деда без очков. Я перед похоронами раздобыла другие и надела на него. Потом вспомнила - оправа-то розовая. Розовенькая.
   На пробитую при вскрытии голову я намотала белый кисейный шарф. Если бы красный, дед бы выглядел пиратом, как герой тех книжек, которые он мне приносил когда-то. А в белом он был похож на мусульманина. Георгий-хаджи. И тут я увидела, что его губы растянулись в улыбке. Оставалось еще кое-что, маленький, но сильный обряд. Накануне я срезала у себя солидную прядь волос. Взяв деда за правое запястье, я намотала  этот браслет ему на руку. Волосы у меня длинные, хватило. Дед поднял правую руку, словно отдал прощальный салют.
Бывает ли такое? Но было же!
        Он по-прежнему улыбался. Я достала из сумки свитер, попросила у распорядителя ножницы и  каким-то даже ( глядя на себя со стороны) профессиональным движением разрезала вещь на спине. Подошел распорядитель, мы усадили деда и одели свитер. Его руки, до сих пор сжатые в крепкие кулаки, мягко разжались, будто он нам помогал одеть его.
  Гроб закрыли, погрузили в автобус, мы пошли к выходу. Я впереди, по узкому двору опять с ветерком пролетела здоровенная машина с кузовом на цепях, сильно похожая на мусоровоз, за  несколько дней в этих стенах, я видела ее уже в сотый раз. В этот день едва под нее не угодила, очень узкий проход.
   А дальше было как в первой главе. Я прозаично посоветовала всем сгонять в туалет, на Ленинградском шоссе постоянно пробки.
   Поехали. Ну, про то, что нас постоянно подрезАли, я уже говорила. Когда доехали и открыли гроб, дед уже как-то меньше улыбался, растрясли его.
  Я достала из кармана  книжечку "Молитва за самовольне живот свой скончавших" и мы с подругами стали читать над гробом. Получалось у нас слаженно, хотя текст был на церковно-славянском. Один раз нам помешали, но я выпучила бешеные глаза и посоветовала подождать на всякий случай.
Ишь, торопят! А когда крупных деятелей хоронят, часами толкают речи, ничего, никто никуда не опоздает.
     И только когда стали зарывать, я смогла заплакать, хотя это скорее было похоже на икоту.
  Проезд на славном катафалке до Москвы я, оказывается, оплатила, не заметила, как подписала. На нем мы и отправили мою родительницу. Да, после молитвы я сразу извлекла четыре пластиковых стаканчика и всем разлила вино. Мамаша выпила, смяла стакан и бросила. Вам отдельный дворник нужен?
- "Такси оплачено"
- "А где я его найду, где"?
- "На аллейке стоит, тебя дожидается, не убежит. Все схвачено."
Она ускакала, как Баба-Яга в ступе, была, и нет.
        Пазик взял курс на Москву, а мы двинули в лесок. Уходить отсюда не хотелось, но было людно - новый участок "застраивался" ударными темпами. Шалаши из венков напоминали ярмарку, это была ярмарка тщеславия.
 В ближайшем лесу мы разожгли костерок. Общим собранием нашей "тройки" было решено, что в огонь уйдет боль и страдания. Это был символ кремации, в каком-то смысле. В хорошем смысле. При  слове  "кремация" мне представлялось. как дед, накорчившись в петле, корчится еще и в огне. Этого мне не хотелось. Живая кровь на третий день и еще та улыбка и салют рукой...Нет, воля усопшего была нарушена правильно, это было единственное то, за что совесть меня не мучила. Абсолютно.
 Раньше я думала, что выброшу дедушкины вещи, чтобы двигаться в будущее...Теперь мне хочется их сохранить, как будто ускользающее прошлое, в котором только и было что-то..
Когда мне было три годика, дед купался в речке Клязьме и всегда приносил мне кувшинку. Он был первым мужчиной, который подарил мне цветы. С тех пор их было немного. Цветов.
  Боюсь, не было бы так каждый раз....Всегда кажется, что время еще есть. Кажется, есть время поспорить и поругаться…Время доказать, ненужное и неважное, но показать себя…Нет его.  Времени. Такая старая ошибка!
       И только помню, будто в другой жизни, как было мне одиннадцать лет, пошли мы с дедом на лодочную станцию, дали за лодочку в залог подаренные мне дедом часы  да и отправились в плавание по Москве-реке. Дед показал мне как грести веслами, а потом уж я сама. Жарко стало, разделась и жутко стеснялась, попросила отвернуться. Повзрослела. А в морге сраму не имут. Опять  повзрослела. Прости, я все это забыла, так теперь все призрачно…Ну вот я и стал усопшим, детка.


           год 2008.