Роль Настасьи Филипповны

                Роль Настасьи Филипповны

В романе «Идиот» Настасья Филипповна – не единственный пример безмерной жестокости общества по отношению к женщинам. Встречу с ней князя предваряет его же рассказ о несчастной девушке в Швейцарии, от которой отвернулась даже родная мать, признав ее падшим погибшим существом. Ни один мужчина, сколько бы он ни грешил, не является до такой степени виноватым в глазах общества, как эти несчастные женщины. Причем обвиняют их, называют тварями (как генеральша Епанчина) даже те персонажи, которые близки Достоевскому и явно ему самому симпатичны. В кого кидали камень в такой ситуации – в друга семьи, соблазнившего девочку-подростка, или в ребенка?

В ребенка. Он мгновенно в глазах окружающих становился существом нечистым, люди боялись «замараться» подобным знакомством, в выражениях по отношению к этим девочкам не стеснялись. Вызов против этого лицемерия и воинствующего ханжества и есть личная война Настасьи Филипповны, которая в отличие от Мари, не желала покориться своей участи и молча терпеть пусть и не всегда высказанное прямо, но явное отношение к ней.

Выбирая для себя существо беззащитное, полностью зависимое, и еще не вполне взрослое, Тоцкий вел себя подобно другим закоренелым светским сверхциникам, и никто его не обвинял. Общественное мнение было бы на его стороне и против Настасьи. Даже будь она ребенком не 16, а 12 лет, как Лолита, именно в ней бы увидели грязь и мерзость, да еще Тоцкого сочли бы жертвой.

Конечно, Тоцкого тоже журили за его проступок, но мягко и снисходительно. Мужчин никогда не судили сурово. Думаю, что именно это – осуждение женщин, подобных генеральше Епанчиной, матери Гани Иволгина, искренне убежденных в изначальной врожденной порочности Насти, - мучило ее больше всего. И вызывало отвращение к себе самой, уверенность, что она не достойна дружбы, любви или счастья.

Таких нюансов в романе не так уж и много, но писатель не фиксирует каждый день, час, мгновение – предполагается, что читатели знают, каково персонажам. Но мы живем в совершенно другую эпоху.

Что ранило больше, глубже – предлагаемые деньги потенциальному жениху Настасьи Филипповны или страх перед ней, презрение матери Гани? Мне самой кажется, что второе – больнее. Героиня могла представить себе свою мать или сестру, если бы они были живы. Отвернувшимися от нее, стыдившихся этого родства, только что не забрасывающих ее камнями, как это могло происходить с простолюдинками. И именно с этим она морально не справилась.

Князь говорил, что никогда не мог вынести ее лица – в нем проступало выражение страдания, способного обезоружить любого противника этой женщины, если он не был слеп, глух и нем к чужой боли. Аглае такие переживания даже не снились.

Генеральша Епанчина ревновала к Настасье Филипповне своего мужа. Но кого она обвиняла в его возможном неравнодушии к ней? Разумеется, всю ту же «тварь» по ее собственному выражению. 

Аглая, которая испытывала любопытство к непонятной ей пока стороне жизни, ревность к сопернице и была уязвлена сравнениями с ней, попыталась упростить Настасью Филипповну, примитивизировать ее личность, приписать чувства, подобные собственным. Увидеть в ней оскорбленное самолюбие и ревнивое самодурство. В финальной сцене с Настасьей Филипповной она рассуждает о ее «позоре» так, будто прекрасно понимает, о чем речь, изображала из себя искушенную светскую даму, хотя на самом деле едва ли представляя себе, о чем говорит. (Князь незадолго до этого понял, что Аглая еще, в сущности, ребенок, который значения всех слов не знает, но не желает обнаружить свою наивность и полное незнание жизни.)

Настасья Филипповна, как и все люди, раздавленные морально, попыталась создать в своем воображении недосягаемый светлый образ женщины-ангела, способный все понять и простить. В этот процесс придумывания идеала она вложила больше, чем высказал даже сам автор. Для нее эта женщина, которой были адресованы письма,  одновременно и мать, и сестра, и подруга, и существо высшее…  Именно в женской привязанности Настасья Филипповна в большей мере нуждалась, но, может быть, и сама не осознавала это со всей ясностью. Женская неприязнь задевает больше мужской, женская враждебность в иных ситуациях становится невыносимой.

Это как раз то, чего никогда не смог бы ей дать сам князь.  Поэтому и не удалось ему поспособствовать ее нравственному выздоровлению, и она не поверила, что ее место – среди достойных людей в этом мире. И как человек артистичный вернулась к прежнему эпатажному амплуа, и играла привычную для всех роль, пока ей позволяли душевные силы.