21. Иго для монголов

Чем я занимался в оставшееся до обещанного звонка время, честно говоря, не очень-то и помню. Припоминаю только, что внезапно появилось до неприличия много свободного времени. Даже непривычно много. Спал, ел, запоем слушал музыку. Но как-то сразу остро понял, что жизнь круто изменилась. Детство уже кончилось, а взрослая и самостоятельная жизнь пока не начиналась. Подвешенное состояние неопределённости и ожидание каких-то больших перемен.

Жарища стояла несусветная. Ездил купаться на различные городские и пригородные водоёмы. Папа возил на Капчагайское водохранилище и реку Или. Было откровенно скучно. Ведь почти все друзья и одноклассники решали летние проблемы с отдыхом или поступлением в институты. А кое-кто вообще уехал в другие города попытать там счастья...

Недельки через три такого неслыханного безделья всё-таки заволновался, что никто ничего не сообщает, и решил смотаться в аэропорт, чтобы узнать поконкретнее. Наступил уже конец августа, а занятия в Академии начинались, как и везде, с первого сентября. Но ведь предстояло ещё и авиабилет купить на вполне определённую дату, что, само по себе, в советские времена являлось огромной, почти неразрешимой проблемой, особенно в летний период каникул и отпусков!

В приёмной комиссии обнаружилась очень деловая и неприступная «мадам», которая сделала непонимающие круглые глаза при вопросе о мандатной комиссии: «Чем вы все думаете и где витаете?... Завтра уже ваша комиссия, приходите к девяти утра и ни в коем случае не опаздывайте!...» – Теперь круглыми стали мои глаза. Я попытался спросить, почему же мне не позвонили, как было обещано, но «мадам» уже отвлеклась на  другие, совершенно неотложные и важные дела и проблемы. Ей было откровенно не до меня... Теперь и самому интересно, а если бы не приехал в тот день или приехал позже, опоздав на эту мандатную... Как бы это повлияло на мою судьбу?!

Утром стоял «как штык» к оговорённым девяти часам в коридоре здания, где уже сдавал памятный экзамен по математике. Народу собралось много, но я ни с кем не успел толком познакомиться, потому что ровно в девять открылась дверь и вызвали, вернее довольно дружелюбно пригласили меня. Теперь уже первым, а не последним, то есть в очерёдности сдачи вступительного экзамена.

В аудитории расположилась группа мужичков представительного вида в аэрофлотовской форме. Несколько минут обсуждали мой вступительный экзамен, дивясь «быстроте и натиску», а потом один из них произнёс небольшую речь. Суть заключалась в том, что я должен ещё разок тщательно переосмыслить своё выстраданное решение и выбор. Ведь придётся работать на воздушном транспорте, думая не только о себе, но и о не об одной сотне пассажиров за спиной... – «А готов ли ты, дорогой и уважаемый товарищ, почти что уже коллега, разделить тяготы повседневной работы с экипажем и нести непростой и очень нелёгкий груз страшной ответственности за судьбы людей и благополучный исход каждого полёта?!» – Почти цитирую, настолько звучало непривычно!... Груз этой ответственности прямо там сразу и надолго придавил. Аж в зобу дыханье спёрло! Свалился только не так давно. После тридцати лет полётов и недавнего выхода на пенсию... Как умудрился с ним выжить, даже и не знаю! Привык, наверное... Но пафос выступившего с речью был весьма запоминающимся событием.

Вопрос не подразумевал какого-то иного или нестандартного ответа, хотя в голове крутилась шальная мысль слегка поерепениться и ещё приподнять цену собственной персоны. Но реально всё-таки понимал, что шутки юмора неуместны, поэтому очень твёрдо и решительно заявил, что всё понимаю, давно тщательно продумал и взвесил... И что жизни без авиации и вне её просто не перенесу!... Не во всём, но врал, конечно же, не краснея, безбожно и нагло, потому что назад дороги уже не виделось, «хвосты» и пути к отступлению были обрублены — сам решил, сам поступил, самому и нести этот крест.

… В общем, красноречивый ответ вполне удовлетворил присутствующих. Торжественно поздравили и выдали какую-то бумаженцию, подтверждающую право на обучение в Академии, и я отправился восвояси. Проблема с билетом впоследствии успешно разрешилась, даже не помню, какими знакомствами и невероятными усилиями. Числа 28-го августа отправился в Ленинград. Покорять и этот славный город, и желанную Академию. Провожали родители и младший брат. Братишка во всём брал с меня пример, стараясь перенять увлечения. Гитару освоил позже меня, но даже в чём-то и превзошёл. В музыкальных пристрастиях тоже не отстал, а в ином даже и «перепрыгнул». Очень хотел стать лётчиком, но предательски подвело зрение. Однако рижский институт инженеров ГА братишка всё же окончил. По окончании остался жить и работать в Риге, правда, трудясь совсем не в авиации... Времечко уже настало другое, смутное и неспокойное, полное несбывшихся надежд и жестоких перемен. Не то чтобы антисоветское, но как раз перед тем, как «союз нерушимый» окончательно распался.

А тогда он сильно переживал, что я уезжаю, плакал и страдал. Но больше не от горечи расставания, а от боли в животе. Хорошо, что я настоял, чтобы родители не дожидались отлёта, а что-то срочно предпринимали. Они уехали, а я сел в самолёт. Потом узнал из письма, что брата экстренно прооперировали по части аппендицита. Могло быть совсем плохо и даже трагично, если бы задержались в аэропорту, провожая меня...

Прилетел в Ленинград без приключений, добрался до Академии и получил направление в общежитие. До начала занятий оставалась ещё пара-тройка деньков, народ понемногу «подтягивался» со всей страны. Знакомились друг с другом, с Академией и красивым городом. Высокое звание «Академия», сформировавшееся в сознании, слегка отличалось от действительности. Здание – относительно новое, корпуса общежитий тоже. Но в остальном возникало ощущение необжитости и окружающей пустынности. Авиагородок находился на самой окраине города. Конечная остановка единственного автобуса с вызывающим суеверный трепет номером «13». До ближайшего метро «несчастливый» автобус ходил совсем нечасто. А маршрутка, проезд в которой стоил пятнадцать копеек, бегала ещё реже, да и попасть в неё было очень сложной задачей из-за больших очередей. Денежки непривычно приходилось беречь и на всём экономить. На таких разъездах копеечки вмиг разлетались, как испуганная стайка воробьёв, быстро и очень ощутимо складываясь в рублики.

Время до начала занятий решил посвятить ознакомлению с центром города. В музеи бездумно и без разбора не ходил, справедливо полагая, что «жемчужины культурного наследия» теперь-то никуда не денутся. Заблуждался, однако... И, надо откровенно признаться, очень сильно! Но пока обычным зевакой неспешно бродил по центру, Невскому проспекту и окрестностям, немало удивляясь хаотичности расположения улочек. В Алма-Ате всё выглядело очень просто и понятно любому: параллельно-перпендикулярное планирование улиц никогда не вызовет затруднений в поиске нужного адреса. Надо изначально знать, какая улица идёт вдоль, а какая поперёк. Поплутав пару часов в центре Ленинграда, хоть и не сразу, но понял, что всё обстоит значительно сложнее. И предстоит первоначально хотя бы выучить основное взаиморасположение главных и больших магистралей города, чтобы не заблудиться в непривычно большом мегаполисе.

В Гостином Дворе и вокруг на специальных тумбах отовсюду смотрели красочные и кричащие афиши предстоящих гастролей Клиффа Ричарда, что вызывало полное обалдение и нешуточный восторг. Такие «звёзды» зарубежной эстрады в нашу глубинку никогда не заезжали! В общем, ходил, набирался новых ощущений и впечатлений, выстраивая грандиозные планы на будущую неделю, а то и на месяц вперёд! Однако на эти радужные перспективы была наложена суровая лапа действительности.

...Действительность оказалась несколько более жёсткой, чем представлялось при чтении присланной книженции о правилах поступления и самой Академии. Набрали нас примерно 115-120 человек, хотя требовалась всего сотня. И назывались мы не курсантами, не студентами, а ещё круче, не совсем привычно и понятно — слушателями! Видимо, чтобы приободрить и чем-то отличать от вышеназванных категорий учащихся других ВУЗов. Но, по своей сути, на первых трёх курсах существовало казарменное положение с небольшими поблажками в виде отсутствия казарм как таковых. Проживать, процветать и бедовать предписывалось в пятиэтажных общежитиях, обитая по четверо «гавриков» в одной комнате. Каждый этаж занимал какой-то конкретный курс. Мы оказались одними из первых, которые должны пройти всё обучение за четыре года. Но оставались заканчивать Академию и ребята, которые поступали на пятилетнее обучение, а ещё существовал промежуточный переходной выпуск — четыре с половиной года.

Примерно две трети составляли выпускники школ, а остальные – кто успел отслужить в армии, закончил училище или уже поработал где-либо. Учились и семейные, а один однокашник – даже с двумя детьми (он был почти на десять лет старше остальных и поступал по какому-то особому распоряжению и персональному разрешению). Тех, кто отслужил в армии или имел военный билет после училища, освобождали от всего «солдафонского», что предписывалось делать зелёным «салажатам». Такие «старики» жили вместе с нами, но, сами понимаете, какой дискомфорт и возмущение кое-чем возникали при надобности идти в наряд, на хозработы или любые другие принудительные мероприятия. А ещё спрашивают — откуда в армии дедовщина! Это сообщаю для общего понимания ситуации.

А пока весь первый курс будущих штурманцов в первый раз построили на этаже, провели перекличку и зачитали списки групп. Нашим ротным «папулей» был назначен майор Печёнкин. Даст же Бог фамилию, полностью соответствующую гнусной натуре такого ревностного служаки! Забегая вперёд, скажу, что майора мы очень ласково, хлебосольно и страстно зазывали и заманивали на выпускной вечер... Но «папаня» не поддался на провокацию, заподозрив, что данное кем-то на первом курсе обещание «испанского воротника» имеет под собой реальную возможность когда-нибудь сбыться! (Для несведущих кавалеров и милых дам расшифровываю: данный аксессуар одежды представляет собой не что иное, как надетую через голову обыкновенную гитару... Посредством простого, но точно рассчитанного удара.)

Учебные группы формировались по принципу равного количественного состава, по среднему баллу на вступительных экзаменах (подразумевалось, что успеваемость должна быть более-менее одинаковой), а также по количеству москвичей, ленинградцев, иногородних и «старослужащих». Тут же назначили старшин групп, их замов, каптёрщика и физрука. Естественно, что на должности попали отнюдь не «школяры». Всё было продумано и делалось явно не впервые. Просто поставили перед фактом, даже предписали — кто, в какой комнате и с кем будет проживать. Потом предстояло изучить распорядок дня и получить то самое бесплатное форменное обмундирование, в котором я должен был выглядеть, по моему алма-атинскому, представлению, как истинный денди или лорд!... Довольно быстро передали «по наследству» ласковую кличку нашего майора — «Печень», так и буду впредь именовать.

Печень моментально развеял имеющиеся заблуждения относительно вольностей и свободы передвижения, приказав сдать всю одежду и предметы гражданской жизни, а взамен получить кое-что, но «совершенно бесплатное». Так я стал обладателем казённых нитяных носков, сатиновых «семейных» трусов, маек «тракториста», серых форменных рубашек, похожих на милицейские, и кое-чего ещё, что выдаётся в армии. Нет смысла отдельно перечислять... Выход в город был строжайше запрещён... До особого и высочайшего... Сбегать разрешалось лишь в ближайший гастроном, да и то – только после специального разрешения на конкретное количество отведённых минут!... Всё..., жизнь дала основательную трещину...То, чего так боялся и сторонился всеми фибрами души, свершилось в один момент. Причём, сам сюда добровольно влез, вполз, встрял... Называйте как хотите!

Бесплатное обмундирование мало чем отличалось от стандартно-армейского. Разве что костюмчик х/б «спроворили» с некоторым авиационным уклончиком. Но не лётным, а больше техническим. Ботиночки-«гады», трусы, носки, майки, рубашки ментовского фасона и расцветки, фуражки и... пока – всё. Остальное должны были выдавать к сезону, а настоящую аэрофлотовскую форму обещали пошить чуть позже, в ателье. По конкретным меркам. И не всем, а тем, кого к тому моменту не отсеют и не исключат из Академии. Эту информацию к размышлению зловредно поведал ротный, ехидно ухмыляясь и чему-то явно радуясь! Настроение стремительно... Сами понимаете, не улучшилось.

В комнатах соблюдалась сиротская и спартанская обстановка: четыре панцирные кровати, столько же тумбочек, стульев, стол и два небольших шкафа для одежды. Окно и радиорепродуктор. Дверь не имела ни засова, ни шпингалета, ни, тем более, замка. Прикрывать её можно было только ночью или когда все занимались в аудиториях. Туалеты и умывальники располагались на каждом этаже в разных концах, а душевые –  только на первом, куда попасть было совсем не просто. По пятницам распорядком предусматривалось посещение бани в Авиагородке или за кинотеатром «Зенит», куда возили на автобусе. Поездка в баню считалась разнообразием и настоящим культурным мероприятием. Из окна автобуса можно было поглазеть на гуляющую публику и погрустить о своей незавидной участи...

Утром дневальный орал: «Рота, подъём!!!» – Мы готовы были его убить, но не делали этого по причине того, что и сами орали эту фразу частенько, а то и «вне очереди». Все гуртом бежали на стадион, форма одежды – «с голым торсом». Капризы погоды совершенно не влияли на регулярность утренней пробежки и зарядки.

Питались в столовой, куда ходили строем трижды в день. Мы вообще всегда и везде передвигались только строем! А жрать хотелось поначалу постоянно: казалось, это навсегда. Утром, днём, вечером... А ещё больше, когда заканчивался ужин. Хлеба натыривали во все карманы, но хватало ненадолго... Иногда разум с голодухи отказывал напрочь, и кусочки пожирались уже на обратном пути из столовой... Самые страшные муки и страдания наступали часов в восемь-девять вечера... А гастроном закрывался в 21.00... К этому времени в гастрономе на полках, кроме чёрствого хлеба и кислой капусты, не оставалось почти ничего! Всё это рассказал, чтобы дать понять систему, в которой оказался. А теперь – более конкретно и с некоторыми деталями.

В нашей комнате проживало четверо «страдальцев», но окончательный персональный состав сформировался ближе к концу первого курса. Причины разные. Сначала вместе проживал монгол. Их на курсе училось трое. Но тот, который жил в нашей комнате, «дотянул» только до первой сессии. Не подумайте только, что скоропостижно умер или до столь печального исхода довела суровая бытовуха общаги.

Звали его – не выговорить как! А я и не смогу сейчас сразу вспомнить. Монголы приезжали учиться на год раньше основного курса, посвящая этот годик изучению нашего языка. Стипендию получали такую же, как и мы, примерно 10 - 12 рублей, и в наряды ходили наравне со всеми. То есть никаких различий между нами не было. Ещё на курсах учились иностранцы из числа немцев ГДР, одного кубинца и нескольких разухабистых венгров. Эти ребята «придуривались» в попытках стать диспетчерами, ходили особняком, стипендию получали через посольства или консульства, но уже несравнимую – рублей по 100 - 150. Естественно, что никакой «казармы» не знали и знать не хотели. Но монголы оказались настоящими братьями-друганами и все тяготы стойко переносили наравне с нами. (Справедливости ради, надо сказать, что «поднапрягши мочевой пузырь», всё-таки страшным усилием воли вспомнил имя и даже фамилию «сокамерника» – Лхасрангийн Цоодол...  Во как!)

Монгол сначала прикинулся туповатым, придурковатым и недалёким, в разговоры не лез. Но со стороны было видно, что он здорово «себе на уме» и вовсе не так прост. У него под кроватью базировался здоровенный чемодан, только Цоодол его никогда при нас не доставал и не открывал. К слову сказать, под кроватью ничего быть не должно: «Не положено!» – … Первым делом ненавязчиво, но вполне доходчиво, приучили монгола ежевечерне стирать носки. А то он бережно складывал перед отбоем свои «сырки» чуть ли не на подушке. Он не обиделся. Придурок как есть, что с него взять-то?...

Вечерами, когда весь хлеб из столовки был съеден до последней крошечки, а голод ещё только-только разгорался, усиливаясь от осознания неприятного факта, что до отбоя далеко (а до завтрака – ещё дальше!), мы скидывались мелочью на небольшую порцию чего-нибудь из гастронома, куда всеми правдами-неправдами засылали гонца. Вкуснее и желаннее всего была варёная колбаса, но именно она-то и проглатывалась вмиг вместе с ароматным батоном или ржаным хлебом. Наесться колбасой было невозможно, лишь душу растревожить! Но и колбаса часто исчезала с прилавков задолго до визита «засланца». В общем, первые месяцы оказались самыми трудными именно по части борьбы с голодухой. Мы пока представляли из себя экземплярчики «домашних», изнеженных и привыкших, что пища есть всегда, разнообразная и в любом количестве.

Наш «комнатный» монгол тоже принимал деятельное участие в таких трапезах. Не отказывался пожрать за компанию, но и не выказывал какого-то зверского аппетита. Это казалось странноватым, но не таким уж и смертельным. Нам ведь всё-таки больше доставалось... Скромность в еде и не только – это, быть может, какая-то особенная национальная черта монгольской натуры!?... Только однажды, когда и обладатель примитивного имени, Лхасрангийн Цоодол, оголодал до такой степени, что готов был сдать в общак пару рублей на колбасу и батон, прибежал сосед из другой комнаты и радостно сообщил, что горячо любимый, страстно обожаемый и единственный гастроном сегодня закрыт на переучёт...

От такого известия жрать почему-то захотелось ещё больше! Мы нешуточно загоревали, затосковали и запечалились, не представляя, удастся ли пережить ночь. Другого варианта добыть пропитание совершенно не виделось. Мрак!

Монгол солидарно покручинился, долго молча крутился и вертелся на кровати, вздыхал и прислушивался к настойчивым звукам, которые доносились из утробы. Батона и колбасы ожидать не приходилось, но хлеб из столовой всё-таки был, и даже не отдельными кусочками, а целая буханка! Кто-то из нас отбыл повинность дежурного по кухне и нагло воспользовался служебным положением. Совет комнаты порешил резать буханку на куски и делить по-честному. С колбасой выживать, несомненно, гораздо легче и на порядок лучше, но в других комнатах и хлеба-то не завалялось! Забыл сказать, что денежки на такие «посиделки» отдавались с непередаваемой жалостью, их было мало, а таяли финансы с поразительной скоростью! Поэтому часто приходилось выбирать, дать ли грошики или приберечь на какие-то другие неотложные нужды... Нужды с завидным постоянством и непредсказуемостью появлялись совершенно неожиданно и на ровном месте.

Когда буханку порезали на кусочки, у монгола, видимо, с голодухи закружилась голова, и он совершенно потерял чувство осторожности. Для него лучше бы перележать, пересидеть или перетерпеть. Но он не смог совладать с собой. Повздыхал, подумал... И кряхтя начал вытаскивать свой чемоданище из-под кровати. Чемодан поддавался с таким трудом, будто был наполнен чугунными болванками. Пришлось наплевать на риск упасть в голодный обморок и помочь тянуть. Интернациональный долг – превыше собственной судьбы!

Помогал именно я, потому что кровать монгола стояла напротив, а остальные постояльцы были полностью поглощены созерцанием порций хлеба на столе и тяжкими раздумьями, как правильнее поступить — сразу съесть или подрастянуть удовольствие. Чемодан вытянули очень расчётливо – ровно настолько, чтобы можно было лишь слегка приоткрыть крышку. Монгол посчитал мою миссию полностью выполненной и повернулся спиной, потеряв всякую бдительность и осторожность. А меня распирало страшное любопытство, поэтому всеми силами  пытался заглянуть в приоткрытую щель. Монгол быстренько вытянул из чрева ящика нечто и захлопнул крышку, пытаясь сразу же задвинуть чемодан на место. Но мне по-шпионски удалось разглядеть блестящие ободки консервных банок. Ими чемодан был заполнен почти доверху!

В руках у Цоодола сверкало настоящее сокровище, в виде банки тушёнки! Он с сомнением и сожалением смотрел на неё, но отступать уже было некуда. Банку вмиг «раздраконили», а содержимое разложили шматами на ломти хлеба. Проглотили ещё быстрее, вновь плотоядно поглядывая на монгола. Он с тоской понял, что надо бы ещё... В общем, стратегических запасов чемодана хватило на полтора-два месяца, а рассчитывалось, видимо, на целый год или хотя бы на период первого семестра. Роковая ошибка! Монгол опрометчиво понадеялся на элементарную человеческую порядочность, думая отделаться одной баночкой, но мы не оправдали этих чаяний...

К слову сказать, тушёнка оказалась очень качественная, такую редко пробовал даже потом, будучи в Якутии. На этикетке красовалась надпись, гласящая, что консервы произведены в Улан-Баторе, но наклейка ничем не отличалась от советской - с привычной рогатой коровой-бурёнкой.
 
Когда начались полёты, уже после первой сессии, Цоодол стал и вовсе «косить» под слегка немощного и больноватого, почти инвалида, часто жаловался, что плохо переносит полёты, и ему совсем невмоготу. Он счёл за лучшее перевестись в киевский институт инженеров ГА, где мы случайно столкнулись после окончания первого курса. Тогда в Киеве проводилась спартакиада ВУЗов МГА. Вид монгола был очень сытый, совершенно счастливый и довольный. Там ведь не существовало муштры, казармы и таких оглоедов, как мы! Не знаю, если бы чемоданчик тушёнки своевременно поддержал его здоровье, быть может, и он сейчас летал...

Коль уж затронул тему друзей-монголов, расскажу и об остальных двоих. Они доучились до самого «победного», а ныне бороздят просторы на монгольской родине.

Если соблюдать точность, обучался и ещё один монгол, но он учился на курсе годом старше. А двое оставшихся имели звучные экзотические имена — Сандагдоржийн Цогоо и Хуваахуугийн Александр... Печень долго не мучился угрызениями совести и цинично оповестил перед строем, что отныне первого монгола будет для краткости называть Цого, а со вторым вообще проблем не возникло — Саша или Шурик... Но Печень твёрдо и непоколебимо решил, что его надо выкликать под псевдонимом Хова. Монголам было совершенно наплевать, они ни капельки не обижались, а мы тем более не комплексовали по этому поводу. Оба иноземца учились в моей группе.

Интересно, что авиация в Монголии тогда была единой. И военной, и гражданской. Поэтому на законный вопрос к Шурику, а кем же они будут по окончании Академии, последовал ответ, что всё давно уже решено свыше. Тот, который курсом старше, автоматически становился Главным Штурманом, а они с Цого должны как-то по-братски решить, кому стать Старшим штурманом, а кому – штурманом эскадрильи. В общем, с должностями для них в будущем проблем априори не существовало, поэтому монголы совершенно точно знали, кем и где будут работать в отличие от нас...

Хова был необычайно грамотен, умён и, в хорошем смысле, дьявольски хитёр. Его русскому мог позавидовать и кое-кто из истинных «русаков» – почерк  каллиграфический, а конспекты по любому предмету пользовались громадной популярностью. В них практически не было ошибок.

Цого, в свою очередь, выглядел ленивым, мудро туповатым по обстановке, и обладал изощрённой изворотливостью во всех жизненных передрягах. Думаю, по большому счёту, сильно прибеднялся, кося под недоумка. Но имел задатки неплохого футболиста, а пива (до первого «отстоя») в ненасытную монгольскую утробу влазило поболее, чем в некоторых наших завзятых «питков». При этом был худющ и долговяз, как реклама концлагеря Освенцим. Страшный разгильдяй и матерщинник, часто придуривался, что плоховато говорит и понимает по-русски. Но мы-то до тонкостей знали истинную картину!

Припоминается один забавный и весьма примечательный случай на первой сессии, когда пришлось сдавать экзамен по Истории КПСС. Преподавателем был импозантный и красивый седовласый дядечка. Бывший военный лётчик с большой орденской колодкой на кителе. Даже фамилию помню — Малко-Скрозь! Поэтому и запомнил, что очень необычная.

Экзамен подходил к концу, почти все уже сдали, даже Шурик-Хова «отстрелялся» в первых рядах и активно подсовывал шпаргалки и свой знаменитый конспект «тонущим». А Цого продолжал сидеть пеньком на задней парте, явно пытаясь взять преподавателя измором и ещё тем, что он – чужестранец, которому «по барабану» великие идеалы КПСС вместе с её многострадальной историей!

Преподавателю давно надоело слушать одно и то же, поэтому он провозгласил, что следующим желает послушать потомка великого Чингис-хана. Прилива энтузиазма у Цого такое заявление не вызвало, но деваться было совершенно некуда... Я, как и всегда, по алфавиту числился последним, поэтому стал невольным свидетелем исторического экзамена... Цого уныло присел на первую парту и стал зачитывать вопросы билета, страшно коверкая слова и безбожно перевирая ударения. Меня это не очень удивило. Каждый сам выбирает путь к успешной сдаче сессии! Можно и на «жалость» немножечко придавить.

Малко-Скрозь долго терпел и выслушивал воспалённый бред умалишённого, который нёс Цого, пытаясь добросовестно определить зерно истинных знаний монгола из бессвязной речи. Помогал наводящими вопросами, разными полуутверждениями и всячески старался вытянуть страдальца хотя-бы на «трояк»... К этому всё благополучно и шло, если бы Цого не ляпнул вдруг, что очень устал, уже как-то плоховато соображает и не всё понимает. И вообще – практически не говорит по-русски. Что Историю КПСС всемерно уважает, но все эти даты и невероятно трудные русские имена-фамилии в голове страшно перепутались... Выговорить их совершенно невозможно!... А если присмотреться непредвзято, предмет знает, и весьма неплохо, но...

Тогда пышная шевелюра преподавателя стала ещё более вздыбленной, он приободрился, приосанился и многозначительно сказал, что никаких проблем для монгола не видит, чтобы, наконец-то, проявить себя во всей красе, показав бездонную глубину истинных знаний по данному предмету. Не надо мучиться и ломать язык и мозги. Завсегда готов принять экзамен на чистом монгольском, лишь бы фонтан красноречия не иссякал и красноречие не прерывалось! Ведь он воевал на Халхин-Голе, озере Хасан и долго после войны служил в Монголии, а теперь будет страшно рад пообщаться на подзабытом языке и даже кое-что восполнить из словарного запаса... Финал экзамена, конечно, представляете! «Трояк» всё-таки был вымучен и выставлен, но изворотливому Цого был преподан неплохой урок монгольской «мовы», в виде монолога ответов на билет самим преподавателем!...

С монголами мы тесно общались и равноправно дружили. Они многое рассказывали о Монголии, нравах и обычаях. Было невероятно трудно представить, что Чингис-хан — национальный герой, которому установлены многочисленные памятники, а почитаем он в Монголии так, как у нас был почитаем дедушка Ленин! В голове это не укладывалось...


(продолжение следует)