Урок Рисования и другие миниатюры

УРОК РИСОВАНИЯ

 
Мой отец прекрасно рисовал. А дядя Яков, его брат, тот чуть было художником не стал. Он как раз обучался в Академии Художеств, когда на его жизненном пути возникла уже не девушка по имени Маруся, дочь запойного пьяницы Голованова, сапожника из Касриловки, где мой дедушка Мендель служил бухгалтером на сахарном заводе.

Тетя Маруся и спасла дядю Якова от беспутной жизни свободного художника. Хотя, конечно, какой свободный художник в Стране Советов. Но ведь не скажешь: несвободный художник, пусть это и точнее для советского художника. Короче, тетя Маруся поразила художественную натуру дяди Якова своим артистизмом: она пила водку залпом и лихо танцевала на сдвинутых столах. Дядя Яков сразу понял, что всякими живописными картинками летающих влюбленных в стиле Шагала тетю Марусю не возьмешь. И тогда он забросил свои кисточки и Академию Художеств, а пошел работать в НКВД и стал носить большой наган, из которого он по ночам стрелял крыс в подвале, где они поселились с тетей Марусей. В те времена еще не настроили Дворцов Бракосочетаний, а люди просто стояли в общей очереди: кто жениться, кто развестись, кто родиться, кто умереть… Не знаю почему, но дядя Яков не стал ждать в этой очереди, чтобы записаться с тетей Марусей. Наверно, они очень спешили, потому что моя двоюродная сестра Нинель (в миру Лена) уже была на подходе. Все это, я думаю, оказалось большим сюрпризом для моего дедушки Менделя. Он, наверно, так до конца и не понял в чем смысл Революции. И стоило ли так долго бороться за выход из черты оседлости, чтоб твой сын женился на русской шиксе? Правда, много позже, когда моего деда давно на свете не было, тетя Маруся решила поступиться своим пролетарским происхождением и под большим секретом рассказывала всем и каждому, что род ее происходит из князей Головановых. Это обнаружилось в Касриловских архивах, по ее словам. Да, да, в Касриловских архивах! Видимо, историк она была еще тот, не хуже наших новоявленных. По ее словам, князь Голованов, добрый от роду человек, никому не мог отказать в рюмке водки - и разорилcя. С горя он запил, а потом, под влиянием Льва Толстого, научился сапожному ремеслу и это его спасло после Революции.

Я когда-нибудь еще расскажу о дяде Якове и тете Марусе. Но не сейчас. Сейчас я хочу сказать, что все мои старшие родственники обладали замечательными талантами. И, конечно, природа решила отдохнуть на их детях. А так как я оказался самым младшим в поколении детей, то природа к тому времени спала непробудно. Я не унаследовал никаких родительских способностей: ни художественных, ни жизненных. Но мне еще повезло, можно сказать легко отделался, хорошо, что мой отец был инженер-механик, а не физик-теоретик: вон, младший сын Эйнштейна всю жизнь в сумасшедшем доме провел.

У меня есть теория (наверно, украл, как и все свои теории, но не помню где), что человек достигает максимума всех своих способностей раз в жизни, а потом они угасают. И пик этот может прийтись и на годовалого ребенка, и на юношу, и, порой, даже на старика. И вот пик моих способностей пришелся, когда мне исполнилось три года. Не позже. Я так думаю, потому что помню себя где-то с четырех лет, и сколько себя помню, мама всегда объясняла подругам, кем я не стану. Когда выяснилось, что мне медведь на ухо наступил, мама легко согласилась: - Ну, так Сеня не будет ни Ойстрах, ни Лемешев, - заявила она своей лучшей подруге, тете Писе. Потом она примирилась с тем, что я не буду гимнастом («Ну, так Сеня не будет Борис Шахлин»), и так далее через все спортивные дисциплины. Она все еще надеялась на шахматы, но и тут ее ждало разочарование. Я получал какие-то призы районного масштаба, но не более. «Да, Ботвинником Сеня тоже не станет», - согласилась она, пригорюнившись. Наконец, где-то в 6-м классе она приготовилась признать, что Исаак Левитан из меня тоже не получится.

Как раз в 6-м классе у нас появился новый учитель рисования. Во-первых, мужчина учитель рисования - это уже само по себе крайне необычно. Во-вторых, он самым натуральным образом ставил двойки. Двойка по рисованию - это неслыханно! Все знали, что рисование - предмет необязательный, но наш учитель это не признавал. Кроме того, на его уроках было интересно, он объяснял пропорции человека и делал это на изображениях голых мужчин. Мы не хихикали, хотя очень хотелось, но он рассказывал так естественно и серьезно, что как-то неудобно было хихикать. Все это так, но я по прежнему совершенно не умел рисовать. Мой сосед по парте двумя-тремя штрихами изображал кошку, или собаку, а я ничего не мог выдумать из головы, кроме, разве что простейших орнаментов.

Мне бы из двоек-троек не вылазить, если б я не догадался разыгрывать отца. Он никогда не помогал мне с уроками, но с рисованием я прикидывался, что мне интересно, как он рисует, и беззастенчиво приносил рисунки отца, как домашние задания, немного подпортив их какими-нибудь неуклюжими штрихами. Учитель подозревал, что дело нечисто, композиция, конечно, была не детская, но до поры мне сходило с рук.

Однажды, учитель неожиданно объявил, что на этом уроке будет контрольная. Он взял мой видавший виды потрепанный в боях портфель, установил его на стол и сказал, что мы должны нарисовать этот портфель. Сам он пристроился на смежной парте и мне ничего не оставалось как приступить к рисунку с натуры.

Надо сказать, что я всегда интуитивно был сторонником критического реализма. Видимо, я унаследовал это качество с одной стороны от моей мамы, а с другой от бабушки, маминой свекрови. Резон мой таков: и бабушка и мама отзывались друг о друге очень критически и вполне реально. Бабушка в таких случаях, заявляла, что она не политик, а мама, большая любительница русских пословиц, в этот раз почему-то не найдя подходящей, переходила на украинский и говорила: «Шо маю, то везу».

И вот, будучи критическим реалистом, я приступил к художественному воплошению моего портфеля. На моей картине он выглядел, как в жизни: старым, мятым, перекошенным и угрюмым.  Краем глаза я взглянул на рисунок соседа и к своему ужасу заметил, что у него мой портфель изображен куда веселее. Мой пьяный портфель у него протрезвел, а помятая кожа напомадилась, и весь облик портфеля преобразился, как будто это портрет члена Политбюро. Мой сосед, полагаю, придерживался принципов социалистического реализма, когда предметы видятся не такими, каковы они есть, а такими, как они должны быть. Я понимал, что поступаю неправильно, изображая портфель неказистым и неуклюжим, что есть высшая правда, и эта высшая правда требует, чтобы портфель был изображен именно как член Политбюро, но я не умел рисовать, и вынужден был слепо следовать натуре.

Перед звонком учитель быстро собрал все рисунки и сказал, что на следующей перемене вернет с оценками. И действительно, на следующей большой перемене он раздал наши рисунки. Я был потрясен: у меня стояла пятерка! Я не верил своим глазам. Все стали спрашивать, кто что заработал, и оказалось, что моя пятерка единственная! Одноклассники приходили смотреть на мой рисунок  - и качали головами. Оказалось, что в классе только я один был приверженцем критического реализма: у всех остальных портфели, как и полагалось, красовались, как лики членов ЦК на иконах во время демонстрации.

Это был последний урок учителя рисования. На следующей неделе пришла другая учительница. Никакие античные пропорции голых мужчин нас уже не смущали: мы учились рисовать Советский флаг. А пятерка по рисованию так и осталась у меня в аттестате, хотя рисовать я все равно не умею.


***

Как же так, я ничего не помню,
Кроме самых первых школьных лет,
Как за успеваемость и скромность
Мне на ёлку выдали билет.

Но не все случилось как хотелось,
Затерялся тот билетик мой.
Затерялся… Мама в платье белом
Машет и зовет меня домой.


***


ВСЕ ХОРОШО, ВСЕ ОЧЕНЬ ХОРОШО


Всегда, когда гуляю по этой улице, жду встречи с котом. Он сидит в кресле на подушечке перед французскими дверьми углового особняка и, завидя меня, перебегает улицу. Я останавливаюсь и жду.

Перебегает, конечно, гипербола. Здешние коты не бегают. Он слегка трусит, но только слегка, не теряя достоинства. На ярком ошейнике звенит колокольчик. Вот, наконец, я дождался, он пересек дорогу и начинается представление. Кот ложится на спину и начинает делать «хенделах», как когда-то в детстве говорила моя мама о таких трюках. Те, голодные коты моего детства, к людям не бежали. Чего хорошего ждать голодному коту от несытых людей? Они делали «хенделах» дома, выпрашивая какую-нибудь жилу или тюльку со стола. Что он знает о тюльке, этот кот с колокольчиком?

Я нагибаюсь и чешу его живот. «Кот, какой умный кот, какой красивый кот», - расхваливаю я его по-русски. Он признательно мяучит и начинает тереться о мои ноги. Потом он смотрит на меня, но я не знаю как его благодарят и просто глажу ему спину. Все, представление закончено. Кот разворачивается и трусит назад к своему креслу. Он восседает на подушечку и начинает дремать, как лев в зоопарке.

На днях я повернул к знакомому дому, но кот в кресле не сидел. Его держали в клетке. На газоне стоял огромный щит "SALE": они переезжали. Кот увидел меня и начал жалобно мяукать, он звал меня, может он хотел в последний раз сделать «хенделах»? Но я отвернулся и поспешил в сторону: мне не хотелось общаться с хозяевами.

Домой я пришел расстроенный.

- Are yоu OK? Что-нибудь случилось?

- Нет, ничего. Все хорошо, все очень хорошо.

Есть вещи, которые я не могу ей рассказать. Это самые важные вещи, те, что саднят душу, но о них нельзя рассказать. Я не могу рассказать, что увозят кота. Я не могу рассказать, что мне горько до слез это расставание.

Она говорит, говорит, говорит... В этот раз, оказывается, дилер надул сына при покупке машины. Меня это совершенно не заботит. Но она требует, чтоб я ему звонил и сказал, какой он дурак. И я звоню и говорю, какой он дурак, зная, что дурак - это я. И от этого никуда не деться. "Loser. Не умеющий жить дурак", - читаю я в ее глазах. И он тоже так думает. Но что они знают о тюльке, эти люди?

На другой день я снова иду к тому дому. Не может быть! Кот! Кот сидит в кресле! Они вернулись!?

Я останавливаюсь и жду. Мне очень хочется, чтоб кот заметил меня и показал свои трюки. Но кот не бежит. Он не смотрит на меня. Он отвернулся.

Делать нечего. Я разворачиваюсь и медленно поднимаюсь в гору к своему дому. С трудом взбираюсь я по пологому склону, что-то тяжкое давит на спину и гнет меня долу. «Все хорошо, все очень хорошо», - твержу и твержу я дорогой.


***


“IF I should n’t be alive…“ Emily Dickinson (*)
***

Жаль с жизнью расставаться...
Не то, чтоб смысл и цель,
А просто на рассвете
Услышать птички трель

И сколько б ты ни прожил,
Но истина стара -
Для смерти все не время.
Пора, мой друг, пора

Но это скучно, право,
А лучше брось зерна
Той птичке неказистой,
Что пела у окна

Я знаю, что забудут,
Забыт уже вполне.
Лишь птичка погорюет
Без зерен на окне

***
(*) "Если не дожить мне..." Эмили Дикинсон