Частичка меня

       Памяти моего дедушки посвящается...


       Я вышел из дома на залитую солнцем улицу, и первое, что увидел, когда с трудом разлепил ослепленные глаза, – была черная, мускулистая спина деда. Он стоял в одних трусах. Стоял прямо в сугробе, который доходил ему чуть ли не до колен.
       Невольно поежившись, я еще больше закутался в фуфайку и прижал к груди дымящуюся ароматным кофейным паром кружку.
       Мороз стоял трескучий. Тот самый, который любят описывать в своих стихах русские классики. Только такой он бывает в русских деревнях. Я это уже тогда знал. Мороз этот особенный, со своим запахом. Приятный.
       И самое интересное, что в городе от такого мороза в десятки раз холоднее, чем в деревне. Не знаю почему, но это факт. – 30, а не так уж и холодно, терпеть можно. Не то, что в городе, где и носа не высунешь.
       Но все равно холодно. Особенно, как только вышел из протопленного печью дома. Да еще приходится смотреть на этого закаленного человека, так тут совсем задубеваешь. И удивляешься. Во дает! Ну как так можно! Пять утра, а он стоит на босу ногу в снегу, зарядку делает. Да улыбается в придачу. Не понять мне не в жизнь, хоть убей!
       Воскресенье. Пахнет печью, кофе и луковыми лепешками. Хорошо. Никаких забот. Никуда не надо. Учеба – завтра. Валяться бы в теплой кровати до полудня. В деревне сон всегда крепкий, здоровый. Но нет. Я встал на удивление с первыми петухами. Скорее всего, почувствовал, что такое утро выпустить нельзя. Грешно это показалось.
       И вот он стоит в двух метрах от меня. Наверное, не знает, что я наблюдаю. Редко доводилось мне с ним поговорить, как говорится, по душам. Вроде и дед, а общих интересов мало. Вроде и родной дед, а предметов обсуждений никаких. А еще я редко видел, как он делает зарядку по утрам. Но хорошо знал эту его привычку.
       Ужас! Берет снег в охапку и давай им себя натирать. Даже не кричит, не охает, ничего. Только кожа еще больше краснеет.
       Здоровый все-таки мужик, что ни говори. Семьдесят лет с лишним, а подтянуться мог больше разов, чем я. Книги всякие читал, к здоровью относящиеся. Йогу изучал. Питался правильно. Не пил, не курил, – это разумеется. А пресс какой держал! С ноги не пробить. Пробовал. Знаю.
       Помню, также вот стоял у него за спиной. Только летом было дело и давно очень. И вижу: слепень огромный сидит на загорелой спине и жрет деда моего. Кровь струйкой течет вдоль всей спины и дальше, по ноге, по ноге. До земли текла. Бардовая такая кровь. А он стоит себе и в ус не дует. Как будто и не замечает, зарядку делает, солнышку улыбается.
       Я ему и кричу: «Дед, ты че?! Тебя ж слепень жрет, а тебе пофигу?». А живность он любил. И мухи не обидит, здесь уж буквально. Отвечает: «Пусть пьет, мне не жалко. Ему же тоже питаться надо чем-то». «Ну ты даешь, дед!» – говорю. Странный он был, ей богу.
       Помню, курицы у нас были. Хорошо неслись. А как дряхлые стали, так дед с бабкой ни в какую их на мясо рубить не желали. Так и подохли куры от старости, естественным образом. Добрые были старики мои, сами понимаете.
       И еще трудолюбивые очень. Все у них было, все от своего труда наработанное. Вместе с ними, бывало, пойдешь на поле с утра самого. Ну как пойдешь? На тележку с бабушкой сядешь. А дед спереди велосипед прицепит, сядет верхом и вперед, вместо лошади. Здоровый, что бык. А потом еще целый день на поле работает до темноты непроглядной, пока я ныть не начну.
       А на поле картофельном все равно здорово было. Интересностей разных полно. Дети-то интересности всегда сумеют найти, не то, что взрослые. И кушать на природе вкуснее и все такое. Хлеб мягкий, огурцы, яйца, молоко, лук. Все было. Правду говорят: трава зеленее раньше была. Не знаю, про это, али про другое чего. Я по-своему понимать буду.
       Но и помогал я старикам конечно. Как не помочь? Копал землю, колорадских в банку сажал. Мой дед хотя и живность любил, но вот к жукам этим отношение иное имел. Говорил, будто зло это, избавляться от него надо. Что ж делать, мы их в банку с керосином или, бывало, высыпем полосатых сволочей на кирпич, да другим кирпичом по ним давай в кашу тереть. Весело было, ей богу.
       К вечеру приезжали уставшие. И истома эта такая приятная! Поужинаем, да к печке на боковую. А дед нам сказки читал. А когда постарше я стал, там Жюль Верн пошел, Лондон Джек. Хорошие то были книжки. Иногда и сейчас перечитываю. И вспоминается тут же вся жизнь деревенская. Вся, без утайки, без стеснений. Вся, какая она была у меня.
       Дед красный стоит, трет лысину снегом. Руки кверху поднимет и трясет ими, словно солнце приветствует. Мне всегда было смешно, когда он так тряс ими. Смотрит дед – смеюсь я, – и тоже… как захохочет! И стоим вместе, передразниваем друг друга.
       Что там говорить, вот и сейчас вспоминаю я это дело и в улыбке расплываюсь невольно.

       Однако грустно сознавать, когда потерял вот так человека, что это навсегда, безвозвратно. Вместе с ним потерял частичку себя. Что-то отрывается, никогда этого уже не будет. А когда жив человек, не придаешь особого значения. Не думаешь о будущем. Вроде и поговорить надо, дед все-таки. Но о чем? Вырос ты, и интересы уже другие. Детских интересностей и след простыл. Обидно это. Куда все подевалось? Куда все ушло?
       Я возвращаюсь в прогретый дом, так и не окликнув деда. Собираю сумку. Пора в город. Тикают часы на полке. Рядом стоят фотографии старинные. Тут и прадед, и еще какие-то люди, давно почившие. А я даже и не помню особо, как зовут их всех. А фамилия у них в точности, как у меня. Может, вот также когда-нибудь я буду стоять на полочке рядом с этими часами. И также кто-нибудь сидеть здесь будет, смотреть на меня и имя мое вспоминать. А часы будут продолжать тикать, как ни в чем не бывало. А пошло оно все к черту!
       Дед вернулся в дом, пар от него шел, словно он из парилки только что вылез, а не наоборот. «Ты куда уезжаешь что ли?» – говорит. «Пора мне, дед, засиделся я у тебя. Мне на учебу завтра надо», – отвечаю. «А, ну на учебу – это хорошее дело, учись прилежно давай!». И обнимает мягко. И щетина у него колючая-преколючая, но приятная, родная. «Обязательно», – говорю я, сглатывая комок слез.
       Не мог я тогда знать, что деда своего в последний раз видел. Но почему-то все равно плакал. Через неделю мне сообщили, что он умер легко. Какой-то пузырек у него лопнул в вене, который давно в крови жил. Секунда – и вот уже нет человека. Это для других – простого человека. А для меня – человека родного. Даже более того. Не стало частички меня.


Рецензии
ждём от Вас указаний по перечислению призовых (стихи.ру/проза.ру)

Журнал Времена Года   06.03.2011 21:56     Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.