Рука, протянутая в темноту. Конец

На улице слякоть, капель, очень сыро. Так сыро, что от сырости щекочет в носу. Хочется чихать. Ещё хочется снять шляпу, и пусть морось покроет волосы мелкодисперсной блестящей взвесью. Я делаю это к неудовольствию Уотсона.
- Простынете, - хмуро говорит он.
- Нет, - и, конечно, тут же чихаю – как обычно:  протяжно, глубоко, несколько раз подряд, почти отключаясь. Это действует на Уотсона, как красная тряпка на быка.
- Чёрт! Наденьте шляпу, наконец!  - ярится он, вырывает из рук, и сам нахлобучивает её мне на голову, с трудом сдерживаясь, по-моему, чтобы не прихлопнуть ещё по макушке.
Забавно, идя на встречу с убийцей, готовясь к опасному для моей жизни медицинскому эксперименту, сомневаясь в здравости моего рассудка, беспокоиться о моём насморке.
Мне хотелось засмеяться или отпустить какое-нибудь язвительное замечание, но я только молча поправил шляпу.
До района слепых мы идём пешком. Уотсон то и дело берёт меня под руку – скользко и мокро под ногами – но снова отпускает, вспоминая о необходимости сохранять за мной право на самостоятельность. Он порывается и заговорить – я чувствую по коротким задержкам дыхания – но снова и снова почему-то сдерживает себя. Просто идёт, приноравливаясь к моему шагу, поддерживая, если я поскальзываюсь. И хватаясь за меня, если поскальзывается сам.
- Вот дом Пилтинга, - наконец, говорит он негромко. – Мы что, просто пойдём и скажем ему: «довольно убивать женщин»?
- Мы просто пойдём и обыщем его квартиру, пока его нет дома.
- С чего вы взяли, что его нет дома?
- Рассчитал периодичность его дежурств – только и всего. Лестрейд говорил, когда он должен был патрулировать по графику, а когда занимался этим по собственному почину – на случай, если нужно было убить какую-нибудь женщину. Получается, сегодня он патрульный на законно-очередных основаниях. На сто процентов я, конечно, не могу быть уверен, но вероятность велика. Постучите к нему на всякий случай.
- Его мать наверняка дома.
- Она нам не помешает. Стучите.
- Мы можем напугать её до полусмерти. Психически больная женщина – что она почувствует, когда двое незнакомцев вломятся в дом с неизвестными намерениями?
- Вернее всего, она ничего не почувствует. Её рассудок слишком помрачён.
- Но...
- Возможно, он дома, – говорю я тогда, – и сейчас нас слышит. А возможно, я ошибся, и  это всё-таки внеплановое дежурство, а значит, он как раз режет очередную возлюбленную, или жену, или дочь кого-нибудь из благодетелей слепцов.
Уотсон шумно переглатывает и стучит в дверь. На стук никто не выходит. Я прислушиваюсь, но не слышу ни скрипа ступеней, ни шарканья подошв.
- Никого?
- Никого.  А дверь, видимо, заперта?
- Да.
- Придётся открыть.
Я провожу рукой по доске, ощупываю замочную скважину. Из моего кармана появляется связка отмычек.
- Вы что, - шипит Уотсон, – собираетесь заниматься этим вот так, открыто? На глазах у всех?
- Я не вижу ваших «всех». Увидите – дайте знать. Словом, Уотсон, будьте, как выражаются наши необразованные клиенты из Сохо, «на стрёме».
Он заметно нервничает – пыхтит сквозь зубы и топчется на месте.
Но я недолго испытываю его терпение – замок несложный.
Скрип двери, лестница и – снова резкий отвратительный запах лежачего больного. Уотсон вдруг, ахнув, делает несколько быстрых шагов, задевая за что-то из мебели. Мгновение невнятно шуршащей тишины  - и я слышу его взволнованный заикающийся голос:
- Всё к-кончено, Холмс. Она мертва.
Почему то в первый миг мне на ум приходит убийство, и я даже спрашиваю об этом.
- Нет, с чего вы взяли? Просто умерла. Возможно, удар, сердечная недостаточность  или что-то ещё. Она скатилась с кровати, стянула бельё  - видимо, в агонии.
- Никаких повреждений?
- Нет, никаких повреждений.
- Давно она умерла?
- Нет. Тело ещё совсем тёплое и мягкое – думаю, прошло не больше получаса.
У меня странная опустошённость в душе. Словно с этой смертью безнадёжно рушатся какие-то мои планы, хотя никакие мои планы на самом деле не рушились. Я бездумно прошёлся по комнате, касаясь ладонью предметов липких и грязных на ощупь. После них хотелось вымыть руки.
- Холмс, – окликнул меня Уотсон. – Что мы здесь делаем? Вы хотели что-то искать...
- Да, - словно очнулся я. – Маскарад слепца: плащ, козырёк, трость. Он надевал всё это поверх полицейского мундира и ловко прятал – значит, должно быть лёгким, компактным. И нож. Острый нож. Скальпель.
Уотсон занялся обыском – я слышал, как он что-то сдвигает, что-то открывает. Но сохранял ли он при этом хладнокровие? Очень сомневаюсь. Сам я не видел тела матери Пилтинга, но меня непрерывно колотила мелкая противная дрожь, и я навязчиво представлял себе, даже предчувствовал, будто вот-вот моей ноги коснётся и цепко схватит старческая костлявая рука. Я не мог себя заставить дотронуться до неё, хотя я привык уже осязать всё, что не мог видеть. Странное дело! Никогда криминальная смерть не вызывала во мне такого смятения, такого леденящего ужаса, как эта, в общем-то благополучная, естественная смерть старого больного человека. А может быть, Уотсон прав, и я медленно, но верно повреждаюсь в рассудке?
- Кажется, нашёл, - пробормотал Уотсон, роющийся не то в шкафу, не то в кладовке. – Плащ с капюшоном, и даже запачкан у кармана так, словно...
- Ш-ш! – перебил я. – Показалось или...?
Нет, не показалось. Шаги по лестнице – уверенные, хозяйские. Оклик ещё из-за двери:
- Мама! Мама, я.., - и тут он вошёл.
Я могу только представить себе его восприятие этой картины: труп женщины, сползший с кровати вместе с простынёй, Уотсон с плащом «слепца» в руках, я, повернувшийся на его голос – со странным расфокусированным взглядом, готовый к прыжку или удару – на выбор.
- Кажется, конец, - тихо полувопросительно проговорил он, и я не мог понять, имеет он в виду оборвавшуюся жизнь матери или свою собственную карьеру и жизнь. Впрочем, возможно, он имел в виду и то, и другое.
- Я полагаю, Пилтинг, - проговорил тогда я, – вы разделяете моё убеждение в том, что за всё в этой жизни надо платить?
- Вы... вы рассказали ей? Она поэтому...?
- Нет-нет, - поспешно, как уличённый, открестился Уотсон. – Она была мертва, когда мы пришли.
- Я не хотел, чтобы она знала. Я чувствовал себя правым, но всё равно не хотел, чтобы она знала.
- Правым? – переспросил Уотсон. В его голосе мне послышался чуть ли не ужас. – Вы считали себя правым, зверски убивая людей? Женщин?
- А люди пощадили мою сестру?  - прошипел Пилтинг. - Вы не знаете!
- Нет, я знаю, - сказал Уотсон. – Я даже посочувствовал бы вам, направь вы гнев на Блейкмура, на Кленчера, на доктора Кливтона...
- Что толку, если бы я убил их!  - перебил сержант. – Так я сделал им больнее, чем мог бы, даже изрезав их на кусочки живьём.
- Но вы...
Я положил Уотсону руку на плечо, и он замолчал.
- Не стоит, - сказал я. – Он не поймёт вас, да и слишком поздно.
- Я не всё успел, - сказал Пилтинг с сожалением. – Ещё бы пару дней. В таком деле спешить – значит, всё испортить. Может быть, вы повремените день-другой, джентльмены?
Я почувствовал, что Уотсон вздрогнул под моей рукой. До него, кажется, наконец, дошло то, что для меня давно уже было ясно.
- Пилтинг, - спросил он. – Чем была больна ваша мать?
- Она перенесла удар и помрачилась в уме после смерти сестры.
- А до её смерти она разве не страдала помрачением рассудка?
- В очень лёгкой форме. Откуда вы знаете?
- Такие заболевания часто передаются по наследству. Не знаю, Пилтинг, что вас ожидает, но, вернее всего, Бродмур.
- Ну нет, - усмехнулся он. – В психушку я не пойду. Думаю, мне удастся избежать этого. Есть способы...
Я не успел среагировать потому что не видел. Хотя и предполагал нечто подобное. Уотсон попытался, но он не был достаточно расторопен. Я услышал короткий хрип и звук падения тела.
- Кончено, - сказал Уотсон – как мне показалось, с облегчением.- Наверное, цианид. Да, пожалуй, что так – вы не чувствуете запах миндаля, Холмс?
 Я не ответил, не видя смысла констатировать очевидные вещи.
Я выбился из сил, но это не была физическая усталость – мне отчего-то всё время навязчиво думалось о сестре Пилтинга.
- Я почти уверен, что дело замнут, - сказал я Уотсону.
- Почему?
- Полицейский – потрошитель... Зачем это полиции? К тому же, правление «Луча» заинтересовано в умолчании не меньше. А обнародование, громкий скандал – кому они нужны?
- Что же, выходит, истинные виновники вовсе не понесут наказания?
- Пилтинг считает, что они уже понесли его.
Несколько мгновений он молчал. Потом спросил:
- Почему я не слышу, что считаете вы?
- Элементарно, Уотсон. Вы не слышите, потому что я ничего и не говорю вам.
Это была грубость – почти откровенная, но Уотсон коротко с облегчением рассмеялся. И тут же снова спросил:
-А чего вы хотите?
- Убраться отсюда поскорее и подальше.
- А что будет, когда найдут тела?
- Ничего не будет. Смерть женщины естественная, у него во рту найдут обломки стекла от раскушенной ампулы... Я прав?
Уотсон промолчал.
- Преданный сын не смог пережить второй трагедии в семье. Неуравновешенный характер. Что бы там ни подумал про себя Лестрейд, в газеты попадёт именно это.
- Но... Блейкмур и другие...
- Довольно, - сказал я. – Пошли отсюда.
Уотсон привык повиноваться мне. Он снова затолкал в шкаф или в кладовку – откуда там он это вытащил – испачканный плащ и нож.
- Если полиция найдёт их...
- То нас с вами это касаться уже не будет, – закончил я.
По дороге домой в кэбе я отключился  -  не заснул, нет. Просто выпал из реальности, погрузившись в свою черноту, сделавшуюся теперь и безмолвной тоже. Уотсону пришлось потрясти меня за плечо, чтобы вернуть к жизни.
- Очнитесь, Холмс. Что с вами?
- Просто задумался, - сказал я, но он. кажется, услышал в моём голосе опасные нотки и встревожился:
- Холмс?
- Да?
- Что вы задумали?
- Ничего, Уотсон. Я обдумывал текст письма.
- Какого письма?
- Письма... Мне нужно написать письмо.
- Вам помочь с этим?
- Ни в коем случае.
Похоже, он встревожился ещё больше и мучался всё то время, пока мы расплачивались с возницей, поднимались к себе, переодевались в домашнее и согревали руки у камина.
- Холмс, о каком письме вы говорите?
- Вам незачем знать.
- Но..., - он замялся надолго и вдруг решительно спросил. – Надеюсь, это не предсмертное письмо?
- Что?! – опешил я.
Он смешался и забормотал что-то в своё оправдание. Постепенно угасающим голосом – и, наконец,  замолчал совсем. Воцарила неприятная тишина, прерываемая только потрескиванием углей в камине. И снова – в который уж раз – я ужаснулся: за что же я так мучаю его?
- Нет, Уотсон, нет, – как только мог мягко сказал я. – Ни в коем случае. Вам совершенно не о чем беспокоиться. Всё в порядке. Это... деловое письмо – только и всего. И я просто не хочу вас впутывать.
Уотсон не разделял моих взглядов на «порядок».
- Что за дело, участие в котором вы называете «впутывать»? Что-то опасное?
- Что-то постыдное, пожалуй. Хотя мне не стыдно почему-то, но всё-таки не хочется, чтобы вы в этом участвовали.
- Холмс, нечто подобное сегодня мы оба слышали от Пилтига, - всё больше тревожась, напомнил он.
- А, ну значит, вы имеете представление...
- Что вы задумали? Что вы задумали? – я чувствовал, как ему хочется схватить меня за плечи и вытрясти признание. Но я просто ушёл в свою комнату.
Письмо заняло у меня больше времени, чем я рассчитывал. Письма такого рода надо составлять достаточно продуманно. К тому же, адресат не могло не насторожить то, что я ничего не просил в обмен на информацию. Ну и чисто технически мне было непросто писать. Подозреваю, что строчки немилосердно скакали. Наконец, я запечатал конверт и вывел на нём адрес. И почувствовал присутствие Уотсона за своей спиной. Чёрт! Ну почему я не запер дверь!
- Чарлз Огастес Милвертон, - прочитал он вслух надпись на конверте. – Вы с ума сошли, Холмс!
- Как вы подкрались? – с тяжёлым  вздохом спросил я.
- Вы были слишком увлечены, чтобы слышать меня. Но, Холмс, что вы только делаете!
- Пытаюсь восстановить справедливость. Вы же за это ратовали.
- Восстановить справедливость, прибегнув к услугам профессионального шантажиста?
- Вот именно. Милвертон умеет обделывать такие делишки. После его вмешательства никто никогда не скажет, что лорд Блейкмур легко отделался.
- Как вы не понимаете! Дело не в Блейкмуре, а в вас!
- Во мне? Это каким же образом? – я холодно сделал вид, что не понимаю его.
Он молчал довольно долго. А когда снова заговорил, я не узнал его голоса:
- Холмс, умоляю, не делайте этого!
А мне вдруг пришёл на память мой сон, когда я так отчаянно звал его и не мог дозваться. Теперь долго молчал я.
- Хорошо. Уотсон. Можете порвать письмо, - лёг на кровать и отвернулся к стене.
Как я и предполагал, полиция нас по поводу смерти Пилтинга не потревожила. Не потревожила она нас больше и по поводу Уайтчэпельского маньяка – значит, Лестрейд нашёл и нож, и плащ,  и всё понял правильно. Уотсон, казалось, удовлетворён таким исходом, но сам я твёрдо знал, что играть в сыщика больше не буду. Мы заговорили об этом как-то случайно, сидя перед камином после ужина.
- У меня есть сбережения, которых хватит на скромное существование где-нибудь  в сельской местности, – сказал я. – Вы не можете быть всегда привязаны ко мне, дорогой мой поводырь.
- Скромное существование, – горько усмехнулся он. – Убьёт вас так же верно, как пуля в висок. А скорее всего, что именно этим всё и закончится.
- Не обязательно, - неубедительно возразил я.
Снова повисло молчание – последнее время молчание стало повисать между нами слишком часто.
- Ну, рискните, - наконец, вдруг с вызовом сказал он. – Что вам терять! Вы ведь сами сомневаетесь, что сможете жить так, как задумали.
- Вы об идее Рауха говорите сейчас? – осторожно спросил я.
-Да.
- Объясните поподробнее, в чём она состоит.
- Ну, это – встряска. Вы испытали шок после травмы головы – во время этого нарушились какие-то связи. Но наш организм - и мозг тоже - стремится к порядку. И если повторно встряхнуть его, возможно, он сумеет преодолеть этот хаос самостоятельно. Проблема в том, что встряхнуть нужно достаточно сильно.
- А в качестве встряски – кокаин?
- Нет. Другой препарат, но действие, в общем, похоже. Он действует резче и сильнее кокаина, но и отпускает после окончания действия резче. А это – важное условие.
- Доза должна быть почти смертельной, как я понял?
-Да.
- И я могу вовсе лишиться рассудка?
- Да.
- Что же вы тогда будете делать со мной. Уотсон? Поместите в богадельню или посвятите себя уходу за мной?
О, опять эта тягостная пауза!
- Если хотите,– наконец, хрипло, еле слышно говорит он, - я отравлю вас тогда.
- Лжёте, – спокойно улыбаюсь я. – Вы не сможете.
- Смогу. Вы себе не представляете, как много я могу... ради вас.
Его слова попадают мне прямо в сердце – оно сжимается и больно, и сладко. И я вынужден какое-то время прятать глаза.
- Хорошо, я верю. Скажите Рауху, я готов, - и я протягиваю руку в темноту, точно зная, что найду там крепкое рукопожатие.

The End.


Рецензии
Ох, как же я люблю этот роман! Просто обожаю! Перечитывала уже не меньше семи раз, но только сейчас собралась написать.
Жутчайший агнст, и просто сногсшибательный броманс! Холмса очень жалко. И мне вот такой, нервный и вспыльчивый Холмс нравится намного больше спокойного и все заранее знающего. У вас он совершенно настоящий, живой. А Уотсон... Ох, это что-то. И вот эта, в каждом слове чувствующаяся забота Уотсона, меня просто восхищает. Я представляю, сколько сил и мужества ему понадобилось, чтобы все это выдержать.Знаете, мне, почему-то, когда я читала, все время вспоминался мой любимый фильм - "не могу сказать прощай" Надеюсь, вас не оскорбит такое сравнение.

Чудесно написано, интересный сюжет, великолепный язык, как всегда! Супер!

Можно вопрос? Если не ошибаюсь, имя Уотсона Джон Х. Уотсон. "Х" может быть "Хенри", "Хэмиш" или "Хеймс", насколько я знаю. Но почему Холмс в момент, когда Уотсон, не соображая, кидается на него со скальпелем, называет его "Джек"?! И в других романах у вас я встречала такое обращение... Объясните?

Екатерина Попова 4   28.11.2012 00:29     Заявить о нарушении
Джек - это вариант уменьшительного имени от Джон - только и всего (как Боб от Роберт или Билл от Уильям или Гарри от Генри). Откуда я это взяла, не помню, но взяла давным-давно. А второе имя Уотсона большинством голосов Хэмиш.

Ольга Новикова 2   28.11.2012 19:54   Заявить о нарушении
Спасибо за ваш отзыв, тем более, что он такой позитивный. Мне всегда нравился Уотсон, и я всегда им восхищалась - как он можент терпеть такого сложного человека, как Холмс, думала я. Мой Холмс более нервный и, наверное, более живой, но легче по характеру от этого он, увы, не стал. Уотсон очень нужен ему, потому что не всякий сможет быть рядом и не тяготиться этим.

Ольга Новикова 2   28.11.2012 19:56   Заявить о нарушении
Я его тоже люблю.
Больше всего понравилась сцена, где выпал снег, и растерявшийся Холмс пошел искать спасения у Уотсона. Так душевно написано, что словно сам видишь и чувствуешь то же, что и герои. Очень тепло и уютно.

Елена Путник   29.11.2012 23:49   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.