Квант инферно

(фрейллогоссная оболочка)


Однажды Набоки вовсе не устали ждать Фрика.
Пришедшие в гости супруги не скучали в его аппартаментах с лиловыми обоями.
Муж  с видом самодовольного помещика разглядывал корешки книг в шкафу, импрессионистскую марину в позолоченной раме, вникал в содержание флаера, всученного ему на улице.
В комнате полумрак заштрихован тонким ароматом  духов. За рдеющим занавесом, разделяющим комнату, бликует на столах хрусталь, фиолетовыми лунами  загораются в сумраке горлышки бутылок, фрукты в высоких вазах стерегут икру в стеклянных розетках, а  янтарные стерляжьи ломтики и черные ядра оливок – крошечные острова пряной зелени и ветчины.
Набоко не обращал внимание на супругу, но чувствовал ее флюиды, ее тепло, ее множественное вожделение. Спрятанное под густыми ресницам оно соединяет неприличие с бесцеремонностью визита.Жена старалась не замечать присутствие мужа, всматривалась в карманное зеркальце, словно хотела в нем найти оправдание своему тайному влечению.
Приглушенный плеск воды, еле улавливаемый, но постоянно-далекий - все, что осталось от воспитанного хозяина.
Что заставило гостей  придти так рано? Серый, мокрый день – не оправдание.
В углу два раскрытых зонта, сверкающих дождевыми капельками выглядели загадкой.
Жена убирая зеркало, с непристойной остротой в глазах осмотрела мужа, облаченного в пару цвета лунного мерцания.Она воспринимала супруга, как укор, как отражение собственной бездны.
В конце концов жена открыла то, что стало очевидным фактом или иллюзией, воспринимаемой как открытие: костюм мужа стал хаотично покрываться темно-бурыми пятнами. Они росли размером и числом, на их оттенок и цвет ложилась тень беспомощности и обреченности. Это обстоятельство насторожило супругу, заставило надеть очки и выяснить: имеет ли ирония чувственные пределы?
- Говорил я тебе: прачечная сделает безупречно! - с вибрирующим раздражением в голосе завопил Набоко. Он оттирал полы пиджака с такой тщательностью, с какой заполняет творческую пустоту реальность.
Но его ор оказался лишь непробиваемой  констатацией. Прачечная не могла сделать лучше: на  замечательном костюме пятна не только множились и приобретали насыщенный цвет, они превращались в дыры, которые расширялись, проедали ткань материи, как кровоточащие язвы уничтожают  телесную плоть. Этот процесс, хоть и не был стремительным, но  порождал страх,бессилие перед неизвестностью, без всяких претензий на их очередность.
Когда пиджак и брюки исчезли, настал черед рубашки и галстука. Носки и ботинки исчезли совершенно освобожденными от внимания.
Шутки кончились, когда дыры проели майку и синтетические трусы Набоко.
Жена не знала, кого винить: стиральную машину или корпорацию, продавшую одежду. Голый муж сначала шовинистически присоединил к подозрениям супруги проклятия стране, производившей  одежду, но страх быть застигнутым в таком неподобающем виде становится доминирующим для обоих.
Они вспомнили, что находятся в гостях у господина Фрика – человека хоть и знакомого, но не настолько близкого им, чтобы поздравлять его в обнаженном виде. Набоки  могли, конечно, наплевать на то, что думает про них Фрик, но не могли допустить, чтобы скандал стал публичным, и чтобы их семейное реноме опустилось до уровня скотопрогонщика Клодта, который каждое утро бегал по переулку в обнаженном виде. Конечно, можно было оставаться и так: предстать перед Фриком в очаровательном естестве, будь у Набоко тело, эстетически и физически лишенное недостатков.
- Только не предлагай мне прятаться в чужом шкафу или пенале, – умолял жену Набоко с таким видом, с каким обнаруживал в море подплывающую к нему акулу. Он прикрыл рукой  свой пах, что явилось движением, отдающим терпкой, вульгарной, ностальгической бессмысленностью, поскольку не было ничего такого в его теле, что можно было прятать от любопытных взглядов.
Жене мучительно жалко своего мужа. Неловкость его оборачивалась неудачей для семьи и катастрофой всей жизни.
- Он сейчас войдет и увидит меня, - чуть не плача, заныл Набоко.
Жена молча гладила его по голове. Волосы по-мартовски влажны, они блестят и высыхают в полумраке.
- Ты успокоишься, если я разденусь? – спрашивает жена мужа, и когда тот поднял свою голову, то увидел  лукавый ее взгляд. Должно быть, вожделение не покинуло ее и в этот момент.
Жена разделась. Это заняло несколько минут, во время которых муж успел предаться истерике и замерзнуть. Вечернее платье, чулочки, трусики – все полетело на пол.
Рано или поздно, в комнату войдет Фрик, его оценка, как эстета - высокая и точная наверняка окажется справедливой: тело жены Набоко отличается прекрасным совершенством, изяществом линий, впадин и возвышений - грациозных, рифмующих изысканные формы, привлекательных неразгаданностью тайн и сокровенностью порока.
Мужу становится дурно. Внезапная судорога нашла тело супруга, его глаза слегка прикрылись, он не реагировал на женины вопросы. За короткий момент он потерял не только рассудок, но и сознание. Ноги подкосились, тело опрокинулось на пол, словно беспомощный ребенок, потерявший равновесие. Жена пыталась придерживать его, но не удачно, упала вместе с ним. Набоко на миг приходил в сознание и сообщал о своем никудышном здоровье. Жена склонилась над ним, рукой щупала его холодный лоб,убеждаясь в его правоте, но не верила, что  здоровье его так уязвимо и правдиво походит на  жизнь, которая все время кажется, обозначает, искрит и исчезает.
 Далекий шум воды приносил из душевой  мужской бас, старательно выводящий знакомый и глупый мотив. Зонты просыхали, окно впускало атмосферу грустного  дня. Рубиновый занавес, стены цвета безоблачного, раскаленного неба нагнетали страх и запах затхлости.
Набоко умер, сказав, невнятно только несколько слов-распоряжений. Одно предложение отдавало мужской логичностью и цинизмом: «скоро придет Фрик, а я голый, черт возьми». Душа мужа покидала тело в тишине, нарушаемой только всхлипыванием его жены. Даже в ванной стало подозрительно тихо, а жене показалось, что Фрик подглядывает в замочную скважину, не решаясь войти в комнату.
Супруга прикрыла тело мужа вечерним своим платьем, черный цвет которого оказался кстати, но набросала сверху еще сорочку,  бюстгальтер и прочее свое белье, точно камуфлировала покойного под цвет паркета.
Она опустилась на кресло, прикрыв лицо носовым платком, горько заплакала. Она  вспомнила, что такая же истерика настигла ее мужа несколько минут назад, и теперь она  беспомощна и обманута, похожа на маленькую собачку, которую только что купили и успели потерять. Муж стал бесполезной и ненужной бессловесной тварью, может быть, даже вещью, которую не подложишь даже под горшок с геранью. Он предстал перед ней в новом облике, который теперь походил на что-то сентиментальное - на память, на скорбь и одиночество.
- Ой! – воскликнул, входящий в комнату Фрик.Его лицо преобразилось от выражения вопросительного до выражения печали и брезгливости, когда увидел на полу торчащие из-под одежды ноги Набоко.
Госпожа Набоко ответила каскадом высоких причитаний, уткнувшись в платок, смешивала тональность их с нытьем, с подземным идиотским воплем. Она не обернулась на вошедшего виновника банкета, а если бы сделала это, то отметила бы  овальное, гладко выбритое лицо с едва заметными ямочками на сизых щеках; напомаженные, расчесанные и убранные в пробор лоснящиеся волосы; блестящие лаком тупоносые черные туфли с пуговицами из слоновой кости;облегающий его спортивную стать черный приталенный фрак с бархатным воротом и черными обтяжными пуговицами; накрахмаленный воротник-стойку белоснежной рубажки с кружевами и белый батистовый галстук. Его образ безупречно, на "отлично" и торжественно подтверждал славу галантного, чистоплотного кавалера, бесспорно, имевшего отношение к блистающему бриллиантами миру.
- Вызовите спасателей, Фрик! Умоляю, сделайте что-нибудь! – просьба женщины выдала ее отчаяние, ее невнимательное переживание  жизни, ее место в ней, ее меланхолический  приступ, сходный с сомнабулическим падением орлана.
Фрик подошел к покойнику, приподнял и молча заглянул под импровизированный саван. Мертвец выглядел подозрительным и страшным, не столько своим видом, сколько своим произвольным карикатурным сходством. Хозяин же оставался строгим и бледность его лицу, придавала не только пудра, но и холодная вуаль рассудительности и самообладания.
Он поманил пальцем вдову, призывая подойти к нему ближе, чтобы показать что-то под покрывалом. Женщина, заметив этот жест, отчаянно замотала головой и бесшумно заплакала.Она боялась не только покойников, но и вопросов Фрика, которые могли развязать  тайну ее ответов.
 - Он умер здесь, в моей в комнате... Почему? Зачем он снял свою одежду? Зачем Вы помогали ему сделать это?  - Фрик повысил голос на последнем слове, прикрывая тело покойника бельем. Заметив, что женщина обнажена, спросил таинственно:
- Что же нам делать?
- Я не знаю, что делать с ним, Фрик! – ревела мадам Набоко, не пытаясь скрыть гримасу лица и остроту тупиковой ситуации.
- Что же нам делать с телом? – еще раз спросил Фрик,если не даму, а полумрак комнаты. Он вспомнил, что скоро придут гости, много приглашенных гостей,прежде чем приедут спасатели, врачи, следователи и репортеры. Но будет ли их появление предшествием его пробуждению?
Фрик подошел к окну и энергично распахнул обе его створки. В комнату ворвался теплый воздух улицы, дыхание долин,равнин, далеких гор и рек. Под окном открывался город, его панорама - удивительный и восхитительный вид с высоты парящей в воздухе птицы. Как высоко живет Фрик! Куда  бы глаза ни глядели – всюду город – будто огромный в дымке океан. Остроконечный лист платана – гигантский размерами, нависал над городом, накрывая серо-голубой тенью часть акватории. Острые концы листа едва касались земли, похожи на паучьи лапы краба, спрятавшего под своим брюшком целый город. Но ничто не мешало обозревать город. Улицы его - зеленые,узкие, в основном - слегка изломаные, переулки изогнутые, вели в  тенистые тупики. Бутонами раскрылись фонтаны  на широких, просторных публичных площадях.Приземистые особняки с крышами из красной черепицы, утопающие в листве ветвистых деревьев, ютились у подножья высоченных небоскребов-башень, чередовались сверкающими золотом куполами храмов, остроконечными шпилями и колокольнями. Каждый дом уникален размерами и стилем,  украшал город разнообразием и неповторимостью. Калейдоскоп старины и модерна  соединял хаос архитектуры с законами пространства, а уличный быт горожан с их повседневным движением. Кузнецы раздували мехами огонь до уровня магической гармонии его с металлом, мастера камня  мерещили правильную структуру выточенных из песчанника кубов. Башмачники и кожевники прощупывали безмолвие города, а  мясники и шелкоделы спорили с ними электронным аргументом стрекочущих станков. Пение гончаров и гнездников совращало сонное мычание толмачей и кадашей вокалом – и те и другие дружно творили в тени деревьев массовую анналогию вещей.
 В одном из многочисленных прохладных патио узор лоз покрывал аркады и галереи, под шатрами атриумов бил источник творческой жизни винокуров и аптекарей, менял и лекарей, трещали скворцы и ворковали на  плоских крышах веранд голуби, а солнце заглядывало  из-под небесного покрывала-листа  и грело большое, белое и гладкое  яйцо, как мать-электричество ласкает плод инкубационным теплом.
 При розовом закате вдруг надорвалась,нечаянно сломалась непроницаемая яичная скорлупа - слизоподобно-паутинная оболочка кокона. Это ручки ребенка наматывали лоскуты паутины,ее рисунок легко нарушился от его прикосновений. Показались лоснящиеся влажные плечи, ноги новорожденного, а личико - сморщенное, напоминала того, чей сон разрывалось пробуждением. 
Ребенок вздрагивал и пугался то ли пробуждения, то ли  исходящего откуда-то сверху громоподобного голоса:
- Что же делать? - нарастал гул, словно друидный шар, вещавший из дубового чрева, - что же нам делать? Что же нам делать с телом?