Николай Рубцов

               

   Рубцов  -  невероятно  притягательная  натура.  Хотя  его  поэзия  -  только  вершина  айсберга,  основание  которого  скрыто  от  глаз  где-то  глубоко  под  водой.  И  не  так  легко  отыскать  настоящие  корни  его  личности,  события  жизни  и  судьбоносные  вопросы,  так  сказать  аксиомы  или  кристаллические  точки  его  мировоззрения.  Известно,  что  Церковь  отрицает  предсуществование  душ,  но  это  значит,  что  не  существует  и  посланничества.  Или  нужно  принять,  вместе  со  святителем  Феофаном  Затворником,  что  рождение  души  -  это  таинство,  которое  не  вмещается  в  человеческом  уме.  И  посланничество  всё-таки  существует,  что  очевиднее  очевидного  доказывают  выдающиеся  судьбы.  Хотя  оно  не  исключает  мук  гения,  его  сомнений,  ошибок  или  даже  эпизодов  малодушия.
   В  молодости,  в  начале  сознательной  жизни  Рубцов  уже  предстаёт  перед  нами  влюблённым  в  поэзию  человеком  высокого  духа.  Его  светочем,  маяком  и  ориентиром  становится  чудом  попавшая  ему  в  руки  книга  Сергея  Есенина.  Молодая  душа,  искавшая  создать  себе  героя  и  образец  для  подражания,  в  то  время  не  обрела  ничего  лучшего.  И  так  случилось,  что  Есенин  оказался  во  святом  святых  сердца  Николая  Рубцова.  Трудно  представить  себе,  как  бы  самоопределился  Рубцов,  если  бы  в  юности  он  получил  университетское,  философское  или  богословское  образование.  Позднее  будет  заметно,  как  тёмные  пятна  на  солнце  Рубцовского  идеала  -  народного  любимца  Есенина  -  будут  детерминировать  поступки  и  суждения  самого  Рубцова.  Кабацкая  бесшабашность  будет  одним  из  слонов,  поддерживающих  вселенную  поэта  до  тех  пор,  пока  не  определится  его  собственный  голос.  Интуиция,  природный  талант  и  благородство  -  вот  что  стояло  по  другую  сторону  этого  увлечения.
   В  начале  своих  поэтических  опытов  Рубцов  всего  лишь  юнец,  забавляющийся  стихами,  гармоническими  затеями  своей  души,  её  способностью  музыкально  отражать  мир  в  слове.  Хотя  уже  ясно,  что  перед  нами  поэт,  но  искать  у  него  серьёзных,  святых  тем  пока  что  рано.  Серьёзные  темы  в  то  время  являются  лишь  как  редкие  исключения.
   Видимо,  поэту  самому  нелегко  было  отделить  зёрна  -  то,  ради  чего  он  жил,  -  от  идеологической  шелухи,  которую  в  изобилии  доставляла  среда.  При  всей,  видимо,  скелетной  ориентации  его  характера  быть  внутренно  независимым,  свободным  и  двигаться  против  течения,  преодолеть  идеологическое  притяжение  эпохи  было  нелегко.
   Можно  только  удивляться  тому,  как  мало  оставил  следов  в  творчестве  Рубцова  столичный  период  его  жизни.  Корней  он  в  этом  творчестве  не  пустил,  его  душа  была  защищена  повышенным  иммунитетом  к  городским  темам.  Зато  берёзы  и  сосны,  и  деревенские  избы  прописались  там  навсегда.
   Именно  здесь  начинается  настоящий  Рубцов,  когда  его  муза,  окончательно  определившись  с  полевой  темой,  обретает  унылое,  угрюмое,  по  выражению  поэта,  звучание,  отражая  родную  природу  и  пытаясь  проникнуть  в  её  загадку.  Таким  проникновением  для  Рубцова  была  и  его  поэзия  и  жизнь,  которую  он  вёл.  Послушный  своему  гению,  волею  судеб  внутренних  и  внешних,  Рубцов  оказался  в  том  состоянии,  в  котором  он  предстаёт  перед  нами  во  втором,  зрелом  периоде  своего  творчества.  Здесь  появляется  в  его  поэзии  голгофская  тема  -  столкновение  дневного  сознания,  здравого  смысла  и  верности  призванию,  идеализма,  какого-то  священного  сумасбродства.  Бог  ведает,  что  пришлось  пережить  Рубцову,  какую  Голгофу  претерпевал  его  земной  и  кровяной  человек  ради  того,  чтобы  осуществились  лучшие  намерения  его  духа;  каким  постоянным  крестом  было  для  него  в  один  прекрасный  момент  внезапно  открывшееся  сознание,  что  на  избранной  им  дороге  чисто  человеческий  успех  недостижим.  Видимо,  здесь  кроется  причина  его  личной  трагедии.
   Природа,  чаще  всего  скорбная,  унылая  и  дождливая  становится  декорацией  его  внутренней  драмы.  Жизнь  пишется  для  поэта  мрачными,  серыми,  угрюмыми  красками,  в  которые  лишь  изредка  проникают  светлые  лучи.  Это  Рубцовское  откровение  о  жизни  как  о  темнице  очень  характерно.  Всё  значительное  для  него  происходит  только  в  древности  и  в  прошлом.  Кажется,  что  подземная  речка  русской  святости  выходит  на  поверхность  в  творчестве  Рубцова.  Природа  для  него  полна  призраков  и  тайн,  в  одном  месте  он  даже  говорит  о  поклонении  природе.  Северная  традиция  русской  святости  -  это  был  тот  магнит,  который  отклонял  компас  духа  Николая  Рубцова  от  увлечения  господствующим  в  то  время  в  литературе  и  в  жизни  направлением.  Примечательно,  что  Рубцов  почти  никогда  не  говорит  о  перспективах,  он  вестник  ушедшей  Руси.  Тема  Руси  Святой  -  это  кульминация  и  эпицентр  его  творчества  -  является  туманно  и  неясно.  В  этом  смысле  Рубцов  -  пророк  наоборот,  он  всецело  обращён  в  прошлое.  Он  указывает  нам  на  древность.  Обозначить  идеал  чётче  -  это  было  уже  за  пределами  его  дарований  и  крепости  сил.  Тем  не  менее,  когда  читаешь  Рубцова,  погружаешься  в  мощнейшее,  хотя  и  недосказанное  излучение  жизни  «не  от  мира  сего».
  На  закате  дней  Рубцов  является  перед  нами  уже  почти  жертвой.  Он  никогда  не  колебался  между  благоразумием  и  самоотверженностью,  стрелка  барометра  всегда  указывала  на  бескомпромиссную  верность  высокому  предназначению.  Но  что  здесь  играло  решающую  роль  -  страсти,  неясность  идеала  или  инстинкт  поэта  -  трудно  сказать.
   Хотя  по  формальным  признакам  Рубцов  и  не  соответствует  идеалу  святого,  в  душе  он  совершил  работу,  которая  поставила  его  в  чин  Адама  до  грехопадения,  он  стал  человеком,  каким  ему  предназначено  было  быть,  то  есть  приносил  Богу  в  своей  душе  картины  созданного  Им  мира,  то  есть  был  священником  по  чину  Мелхиседекову.
    Свойственное  великим  мыслителям  /Сковорода,  Шопенгауэр,  Достоевский/  обострённое  восприятие  страданий  мира  было  свойственно  и  Рубцову.  Тезис  Апостола  Павла  из  послания  к  Римлянам  о  том,  что  «вся  тварь  /то  есть  всё  творение/  стенает  и  мучится  доныне…  с  надеждою  ожидая  явления  сынов  Божиих»  -  эти  слова,  так  мало  пока  разработанные  святыми  Отцами,  нашли  своё  отражение  в  творчестве  Рубцова.  Одновременно  с  этим,  Рубцовскому  восприятию  природы  присущ  и  светлый  космизм.  Как  и  для  многих  святых  подвижников  советского  периода  русской  истории,  природа  становится  для  поэта  храмом.
   В  одном  из  стихотворений  он  говорит  о  том,  что  не  верит  в  своё  посмертное  исчезновение,  не  верит,  что  смерть  превратит  его  в  ничто.  В  стихах  Рубцова  живёт  некая  пасхальная  надежда,  хотя  пока  такая  же  смутная  и  неясная,  как  и  его  диагностика  «стенаний  мира».
   Когда  общаешься  с  Рубцовской  музой,  не  остаётся  сомнений  в  том,  что  всё  не  напрасно,  начинаешь  верить  вместе  с  Гоголем  и  Достоевским,  что  всё  в  мире  движется  к  этой  точке,  всё  более-менее  средства,  а  эта  книга  -  плод,  или,  как  сказано  в  Евангельской  притче  -  это  то  самое  вино,  ради  которого  Бог  насаждал  мировой  виноградник.


                04.02.2009.