Ожившая бумага Эрнста Вебера

Dr. Ernst Weber. Lebendiges Papier.

Книга Эрнста Вебера «Ожившая бумага» не столько учит, как вырезать из бумаги, сколько приглашает детей и взрослых к творческому мышлению, совместным играм и самостоятельной работе.
Изданная в 1921 году в Германии, на русском языке не выходила.
В 2006 г. мой друг Имантс Соколов нашёл эту книгу в библиотеке города Лиепая и сделал для меня ксерокопию.
Перевод оказался непростым (немецкий язык за 85 лет претерпел некоторые изменения), справиться с трудностями перевода мне помогал как Имантс Жанович, так и мои преподаватели немецкого языка в университете культуры – Григорий Залманович Гиммельштейн и Анна Владимировна Свергун.
Как только я увидела иллюстрации Вебера, сразу подумала, что уже встречала нечто подобное. В то время я готовила I Международный фестиваль мастеров и любителей классического силуэта «Приятнейшая тень», и одной из первых фестивальных выставок была выставка силуэтных работ ленинградского художника начала ХХ века, Льва Юдина. Действительно, и силуэты, и бумажные игрушки Льва Александровича (книжка «Покатаемся») были напечатаны позже веберовских.
Можно было бы говорить о совпадении, если бы речь шла лишь о бумажных игрушках. Подобные игрушки помнят многие дети, да и в наши дни они издаются в настольных играх – вырезанные из бумаги и сложенные животные и человечки, которым придаётся устойчивость посредством сгибания. Такие игрушки известны сотни (если не тысячи) лет, в японской традиции они называются «киригами».
Но, если сравнить силуэты двух авторов, в глаза сразу бросается их поразительное сходство – как непосредственного исполнения, так и расположения силуэтов животных на листах бумаги.
Получается, что Лев Юдин, будучи человеком образованным и разносторонним, имел возможность познакомиться с немецким изданием.
Однако никакая книга не даёт представления о том, как на самом деле выглядит авторский силуэт. Бумажные вырезки Льва Юдина – это художественная миниатюра, тончайшие работы, сохранившиеся в музеях и семейном архиве, их не раз могли увидеть на выставках жители Петербурга и гости города. Какими были работы Эрнста Вебера, пока неизвестно.
Продолжая тему силуэтов Эрнста Вебера, я привожу перевод отдельных отрывков из его книги.

"ПЕРВАЯ ГЛАВА

КАК Я НАУЧИЛСЯ ИСКУССТВУ ВЫРЕЗАНИЯ

С тех пор прошло уже много лет, и я должен кое-что вспомнить, прежде чем начать рассказ. Я был совсем маленьким мальчиком, лет шести или семи. Значит, я был ещё младше, чем вы, мои юные читатели. Моя мать подарила своему малышу всю свою любовь, и хотела бы дать ещё больше, но ей не хватало времени. Ей надо было следить за хозяйством и отдавать распоряжения слугам. И такой маленький карапуз не должен был путаться под ногами. Его высылали на улицу или лужайку, в сад дедушки или к отцу на поле. Там, на природе, мальчик пережил самые счастливые часы. У старой крепостной стены, при катании с горки, на лужайке при поиске фиалок, на лугу при сборке сена или раскачиваясь на самых верхушках дедушкиных яблонь и груш. Там везде проказничали и прыгали дети, забирались на деревья и соскальзывали вниз, до тех пор, пока к вечеру маленькие шустрые ножки не уставали, и наш маленький искатель приключений начинал засыпать, прежде чем добирался до своего уютного гнёздышка. Природа - это место, где малышам растётся лучше всего. Здесь их настоящее место.
Но так бывало не всегда. Случались дни, в которые дети подвергались домашнему аресту. Сама природа сажала нас под арест. Она была в плохом настроении. Она думала: «Так, они достаточно долго карабкались на мои деревья, и уже достаточно нарвали цветов и ягод крыжовника. Пусть теперь посидят дома!» Тогда ноябрьский шторм снаружи сотрясал оконные ставни. Ветер цеплялся за печную трубу и завывал свою унылую песню. Тяжёлые капли ударялись в стёкла, и, если посмотреть в окно, там, кроме грязных сапог, летящих шляп и вывернутых зонтиков, ничего больше не было видно. Тогда маленькие дети должны были оставаться в тёплых комнатах и могли только через запотевшие стёкла наблюдать за серыми дождевыми облаками и рассыпающимся снежинками.
Такое времяпрепровождение тоже могло быть приятным. Облака принимали всевозможные формы. То это были горы высотой до неба, то ужасные чудовища, постоянно меняющие свой облик. Моя мама утверждала, что снежинки летят не очень плотно, а падают одна за другой.. И я проводил много времени для того, чтобы однажды в крутившемся вихре найти две, которые сцепились друг с другом; но увидеть этого мне так и не удалось. И я должен был поверить матери, хотя мне не легко было с этим согласиться.
Но детям не хватало терпения подолгу выглядывать в окно и наблюдать за зонтиками, облаками или снежинками. Детям это быстро надоедало, на то они и дети.
В комнате лучшим занятием для детей является игра. На открытом воздухе игра оздоровительна. Но игры в комнате совсем другого рода. Нельзя забираться на деревья, кататься на санках, метать копья, полным голосом выкрикивать кличи индейских воинов. Игры в комнате должны быть спокойнее. Для беготни здесь слишком мало места. Тут и там стоит слишком много бьющихся предметов. Это значит, что надо ограничиться углом комнаты и там строить собственный мир. Одному или с товарищами по играм.
У меня была сестричка, на год младше меня. Я должен был играть с ней. И мы играли во всё, что могли придумать, и всем, чем могли. Куклами, магазином, кукольной кухней; мы ходили в гости и приглашали гостей к себе, мы лечили больных кукол, совсем так, как наблюдали у взрослых людей и как мы раньше уже не раз проделывали.
Особенно нам нравилось играть со строительными кубиками. Это не была коробка из какого-нибудь игрушечного магазина, они были самодельными. Сосед Шрейнер позволял нам приходить в свою мастерскую. Там нам позволялось собирать упавшие обрезки и уносить с собой. Они были маленькие и большие, правильной и неправильной формы, полированные и лакированные, гладкие и шершавые. Коробка всегда была наполнена этими обрезками. Можно было терять их и не заботиться о полноте комплекта.
С этой коробкой кубиков, которые от недели к неделе умножались, мы годами строили самые красивые города и поселки, мосты, соборы и ратуши. Позже я много ездил по миру и рассматривал знаменитые соборы трепетно и восхищенно; но восхищения больше, чем от самим построенных дворцов из кубиков, я никогда не переживал.
Коробка с кубиками - отличная игрушка. Она обладает всеми особенностями, которые требуются от хорошей игрушки. Её не сломаешь, потому что она красивая. Коробка, словно покрытая гладким панцирем, крепка и надёжна. Это огромное преимущество. Игрушки, которые только нежные пальчики девочек могут распаковать, чтобы не сломать случайно, не для наших детей. Наши дети не хотят только пальчиками осторожно прикасаться к игрушкам. Игрушка должна переносить грубый удар.
Дворец из кубиков разрушится сам. Он позволяет разрушать и штурмовать себя. Дворец рассыпается; а коробка с кубиками остаётся целой, и можно сразу строить что-нибудь новое. Строительные кубики потому и являются хорошей игрушкой, что способны к превращению. Игрушка должна разбираться и собираться.
Однажды я получил в подарок маленького серого мышонка из папье-маше. Он катился на колёсиках, и его можно было завести, как карманные часы. Я зачарованно наблюдал, как он ездил вокруг стола. Но это продолжалось только один день. Потому что в первый же вечер я заинтересовался его секретом: что на самом деле делает мышонок из папье-маше, когда хочет поехать вокруг стола. Этот секрет он должен был носить внутри себя; потому что снаружи ничего заметно не было. Железными щипцами для орехов я стал вскрывать игрушку. Щёлк – отломалось колёсико, и с чудом было покончено. Бедный мышонок, ты должен был тогда страдать, что не был настоящей игрушкой, потому что не разбирался на части! Свою вину мне пришлось прочувствовать на своей шкуре, ведь меня какое-то время считали злым негодяем, потому что я сломал самую красивую игрушку, не важно – просто от желания разрушать или от порыва к открытию, но я её уничтожил.
Иногда я получал в подарок игрушки от родителей и родственников на Рождество, на день рождения или на именины. Лошадки с настоящей гривой, овечки с настоящей шерстью и другие, им подобные. Для меня это было мукой. У лошадей выпадали хвосты и уши, у овечек отламывались ноги, и самые красивые вещи из бронзы, стекла и фарфора должны были стоять на столике для роскошных вещей. Приятные для глаз игрушки, к которым нельзя было прикасаться, а только с тоской наблюдать за тем, как они стоят на столике – сколько страданий они доставили мне, эти злые красивые игрушки! Сколько ругательств было послано в их адрес!
«Красивые игрушки», в конце концов, стали мне неприятны. Снова и снова я возвращался обратно к строительным кубикам. Их нельзя было сломать. В игру с ними никто не вмешивался. Там не было правил поведения. И это было хорошо.
Но в последующие годы строительных кубиков из коробки мне стало уже недостаточно. Кубики подходили для строительства стены, моста, дома, церкви, посёлока. Но мир состоит не только из камня и каменных стен. Есть вещи из дерева и железа. Стулья, столы, скамейки, сабли, винтовки, пушки. А ещё есть животные и люди. Сначала я мог делать стул и стол, отца и маму, собаку и кошку ещё из деревянных кубиков. Один кубик был стулом, другой, потому что он был немножко больше, годился в качестве стола. Один, подлиннее, был мужчиной, один - ещё больше, был лошадью. Но постепенно я пригляделся и понял, что стол и стул, или животное и человек выглядят совсем иначе, чем прямоугольные деревянные кубики. Я хотел преобразить дерево соответственно замыслу игры и взялся за нож. Но это было слишком трудно. Дерево изо всех сил сопротивлялось маленьким рукам и тупому ножу, потому что острого мне не дали. Это была усердная скучная работа, и я скоро её забросил. Но для игры мне нужны были люди и животные. Необходимы больше, чем столы и стулья. Где можно было их раздобыть?
Однажды вечером, когда я снова жаловался, что в игре у меня нет людей, мама вырезала ножницами из бумаги пару игрушечных танцующих кукол. Она делала это старинным способом, который унаследовала от прадедушки или от прабабушки. Она знала, как можно изготовить бумажных кукол.
Берут лист бумаги, сгибают вместе три раза так, чтобы образовался прямоугольник из восьми положенных друг на друга частей листа. Потом вырезают левую или правую половину мужчины или женщины, и опять раскладывают лист. Так получают четырех маленьких человечков, которые держатся за руки и водят хоровод.
Это положило начало моему искусству. Его передала мне моя мать. Она это тоже не сама придумала, но унаследовала. От бабушки или ещё от кого-то – мне не известно!
Мои страдания закончились. Первое, что я сделал с человечками в хороводе, было то, что я их оторвал друг от друга, так что я, очевидно, опять испортил игрушку. Или, напротив, - я сделал хорошую игрушку. Теперь одиночные человечки могли быть расположены и здесь и там - как мне хотелось. Но они все были одинакового размера, и их едва можно было различить. Я рисовал им глаза и носы, делал разные одежды. Потом попробовал сам сделать похожих человечков по предложенному образцу. Это удалось. Мама сначала не хотела доверять мне ножницы; потому что она помнила старую пословицу:
«Ножницы, вилка, нож и огонь
Непригодны для малых детей»
Но опыт показал, что это не всегда верно. По крайней мере, относительно ножниц. Я, наверно, сотни раз резал пальцы ножом. Три или четыре раза уколол себя в лицо и в руку вилкой, часто обжигался у огня или у печки. Но ножницами я не поранился ни разу, хоть ни с каким другим инструментом я не занимался так много, как именно с ними.
Ножницами я сделал себе самую любимую игрушку. Всякая самодельная игрушка является самой лучшей в мире, она получается такой, какой этого захочется именно вам. Теперь я мог, наконец, портить и разрезать, разрывать и уничтожать, сколько душе угодно. Меня больше не ругали. Я сам стал создателем. Я мог в любое мгновение изменить свой замысел. Я мог не бояться упрёков. Только отец иногда высказывал мнение: «В этой комнате не поместится бумага, которую ты разрезал за свою жизнь». И мама иногда ругалась, если на полу скапливалось слишком много отходов. Но внутренне они радовались; потому что не могли не заметить, что с этим новым занятием мне было подарено солнечное детское счастье. За самые прекрасные и богатые часы внутренних переживаний я благодарю эти игры с изготовленными собственноручно бумажными фигурками. Что я переживал, ожидая, тоскуя в реальном мире, то я пробовал воссоздать, сочиняя и разыгрывая в моём уголке для игр. Во внешнем настоящем мире всё не происходило по одному только моему желанию. Здесь же я был всемогущ, как маленький бог. Что я задумывал и желал, то и происходило. Для моих бумажных фигур я был их судьбой.
Я не удовлетворился техникой вырезания человечков в хороводе, и с годами изобрёл свою собственную технику. Без особых указаний, просто по моей детской необходимости. Этой игрой я занимался довольно долго, вплоть до юношеских лет; потому что для меня не было другого закрепления жизненного опыта, настоящего приключения, кроме как перенесение воображаемого мира в мир бумажный.
Позднейшая жизнь похитила время для игр. Но ещё сегодня, когда я нахожусь среди детей и показываю им приёмы вырезания, их блестящие глаза говорят мне, сколько счастья может внести в обычную домашнюю жизнь такое простое умение. Всё, что я умею сегодня, пришло со мной из детства.
Я пришёл к выводу, что каждый ребенок, с одним лишь желанием созидать, может освоить искусство вырезания. Я сам когда-то пережил в часы этих занятий столько радости, что почувствовал необходимость открыть секрет моей радости и другим. Далее я расскажу, что же вышло из маленького вырезальщика, и что он оживил в бумаге.
ВТОРАЯ ГЛАВА
КАКИЕ ОТКРЫТИЯ ДЕЛАЛ МАЛЬЧИК
Лист бумаги на стол или на пол можно положить, но не поставить. Если пробовать поставить его на край или на угол – он упадёт. Это было первой проблемой в игре с бумажными человечками: они не хотели стоять. Они только лежали на животе или на спине. Если их нужно было поставить вертикально, я должен был опереть их на что-то. Их надо было прислонить к толстой книге, к стакану, к кусочку дерева или к чему-то другому – так пьяные прислоняются к стене, когда больше не могут удерживаться на ногах.
Это не красит человека. Когда он так напивается, что должен прислониться к стене, чтобы не упасть. И эта была не лучшая особенность бумажных человечков - то, что они держались вертикально, только прислоненными к чему-нибудь.
Это раздражало меня, потому что иногда они всё равно падали. Разозлившись, я однажды так сильно придавил человечка к стене, что он сложился посередине. И я внезапно сделал открытие, - как Колумб со своим знаменитым яйцом. Согнутый бумажный маленький мужчина или маленькая женщина не только стояли, но и могли сидеть – именно благодаря этому сгибу! Теперь громоздкую неудобную опору можно было убрать - они всё равно сидели на столе. Можно было сажать их где угодно. Это было большим преимуществом - самостоятельно сидящие фигурки, которым больше не нужна была опора. Сразу все человечки были рассажены, и в продолжение нескольких недель мне было достаточно этой их особенности.
Одновременно я сделал такое важное открытие: Если бумагу согнуть, опорная поверхность остаётся лежать горизонтально на полу, а остальная часть бумаги располагается вертикально. Это было очень важным открытием; но сидящие человечки меня устраивали недолго. Через несколько недель появились стоящие на коленях. И теперь до тех, что могут держаться на ногах, оставался на самом деле только один шаг или лучше: только один сгиб.
У распространителей книг моего родного городка можно было купить листы с изображениями солдат – всадников и пехотинцев. Их вырезали и, чтобы они стояли, наклеивали на картон. Это придавало им нужную жесткость. К обратной стороне приклеивали деревянный кубик. Тогда с ними можно было играть.
То же самое сделал я со своими бумажными человечками. Но процесс был для меня скучным и медлительным. Я выбрал другое средство. Я придумал для них ножную подставку, этакий бумажный чулок, и отогнул его в сторону. Теперь человечки стояли. Но этот вид установки имел свои недостатки, потому что фигурки падали, всегда в одну сторону, если у человечков ничего не отгибали вперёд. Наклоняющиеся человечки меня не радовали. Однажды я получил в подарок коробку с оловянными солдатиками. Я заметил, что солдатики были закреплены не у края поверхности опоры, а посередине. Тогда и я попробовал дать своим солдатикам опорные поверхности с двух сторон.
По непонятной причине, как-то раз, я дал одному человечку палку. При этом я обнаружил, что он отлично стоит без дополнительной поддержки, если опирается на три точки.
При этом я вывел основные правила для опор:
Одной точки или двух точек для опоры недостаточно. Должны быть, по крайней мере, три или больше точек, которые, если их соединить линиями, образуют границы площади опоры.
Каждое животное, которое изготовлялось посредством сгибания, мне служило недолго. Мне приходилось вырезать животных из дерева, а не из бумаги.
Они были похожи на животных, в известной мере, и видимы в контурах сверху, как с высоты птичьего полёта. Однажды я пробовал сделать вертикальную проекцию - силуэт.
Сначала я вырезал животное с двумя ногами и склеил вместе двух одинаковых животных, оставив свободными их ноги. Получилось одно животное с четырьмя тонкими ногами и чуть более толстым телом. Потом я разогнул ноги животного, как до этого раздвигал поверхности опоры, и получилось четыре ноги.
Так были сделаны самые важные открытия маленького вырезальщика. Они все здесь описаны, а о том, что он пережил в своём бумажном мире, будет рассказано в следующих десяти главах.
ГЛАВА ПЯТАЯ

ЗВЕРИНЕЦ

К грандиозным событиям моего детства относится приезд зверинца в мой родной городок. До этого я уже видел зверей из других стран. Ежегодно в город приходил дрессировщик с большими и маленькими медведями, которые умели танцевать, с ними были две обезьяны, из которых одна носила красную униформу, другая - голубую, обезьяны показывали всякие трюки и смешно гримасничали. Один раз приводили верблюда, и владелец этого чудесного животного разрешил мне несколько минут покататься на нём верхом, что было очень интересно, но не очень приятно; потому что плохо ухоженное животное было облеплено грязью и паразитами.
Я, естественно, попробовал эти события разыграть, у меня был вырезан верблюд, пара медведей, несколько обезьян, медведи танцевали и обезьяны забирались наверх, но всё волшебство побледнело перед новым чудом, - настоящим зверинцем. Зверинец состоял из пяти или шести больших, выкрашенных в темно-зелёный цвет, фургонов, занявших почти всё место на рыночной площади. Со зверинцем приехал и слон. Его привезли в фургоне, который не имел пола и крыши, так что толстокожий на самом деле не ехал, а бежал. Он был виден только частично. Снизу виднелись мощные ноги, и сверху, над стеной из досок, возвышалась массивная спина. Но именно этот, наполовину скрытый и наполовину открытый зверь очаровал любопытных зрителей. Из другого большого зелёного ящика раздавалось голодное рычание, из третьего - сердитое урчание и царапание, так что мы отпрыгивали перепуганные, когда опасный пассажир в какое-то мгновение прыгал к двери, явно выбрав кого-то из детей для обеда.
Когда фургоны были установлены, их обтянули по всей окружности белым брезентом. Зазывающий стоял у входа и расхваливал мир чудес, который находился там, внутри, в самых соблазнительных красках, причём не было недостатка в преувеличениях и общем подшучивании.
«Заходите, заходите, мои господа! Заходите группами, пятьдесят пфенингов для первого, тридцать для второго и двадцать для третьего места, Безголовые платят половину!» И некоторые посетители не прочь были бы притвориться дурачками, потерявшими голову, потому что хоть двадцать, хоть пятьдесят пфенингов - это для маленького Кёнигсдорфера была огромная сумма, и уважение к чёрнобородому мужчине из зверинца росло с каждой минутой. Ему верили, не сомневаясь ни минуты, если он утверждал: «Не пропустите мимо редкую, небывалую возможность! Сегодня мы ещё здесь, но завтра мы будем в Париже, а послезавтра - в Америке, и только через сто лет мы опять приедем сюда!»
Только через сто лет! Это нас взволновало. Кто знает, где мы тогда будем? Значит, ни под каким предлогом нельзя пропустить «небывалую возможность». Никак нельзя! Потому что хотелось узнать, что же там можно было увидеть? Что вызывающий зависть владелец зверинца, который всё видел ежедневно, не показывал высокоуважаемой публике? Львов, короля животных, ламу, верблюда Южной Америки. Самую большую из больших змей: «Мои господа и дамы! Верьте мне! Её размер от головы до кончика хвоста 16 и от кончика хвоста до головы 18 метров, вместе составляет примерно 40 метров!» От громкого удивления у нас не было времени проверять правдивость этого утверждения. Но мужчина сообщал опять уже кое-что новое: «Мои господа, вы увидите бразильских обезьян-прыгальщиков. Они прыгают так высоко, что на обратном пути успевают проголодаться! Или полосатую гиену: она откапывает мертвецов и сжирает их!».
Волосы вставали дыбом от ужаса; но мы хотели увидеть небывалое и невиданное. Я немедленно побежал домой и хотел достать двадцать пфенингов; но мама успокоила, что зверинец будет здесь ещё и завтра, и послезавтра – а не в Париже и не в Америке – и что она пойдёт туда сама и меня возьмёт с собой; потому что и она заинтересована заморскими зверями.
Пришло воскресенье, и я вместе с отцом, мамой и сестрой шагнул через вход палатки в мир чудес. Всё, что я там увидел, словами описать невозможно. Сегодня, после того, когда я повидал большие зоопарки в Берлине, Гамбурге и т. д., я больше не посещаю мелкие ярмарочные зверинцы, но тот зверинец был для меня, на самом деле, чем-то небывалым и невиданным. Целых полгода я мечтал стать владельцем зверинца. И потому, что это желание не спешило исполниться со дня на день, я хватался за своё проверенное чудесное средство - за бумагу и ножницы, и создавал свой зоопарк, богаче и оригинальнее которого не найти ни в Париже, ни в Лондоне.
Часть бумажных зверей была раздарена, часть продана, и скоро я стал своего рода фабрикантом и поставщиком львов и слонов. При этом я стал изучать зоологию. Потому что надо было знать, как выглядит каждое животное, ведь я не имел возможности как следует рассмотреть чудесных зверей, сидящих в ярмарочных будках. Я неустанно перелистывал иллюстрированные газеты, ради поиска изображений для изготовления новых животных для зверинца, и при этом могли создаваться такие существа, каких в реальности вовсе и не было.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

РОДИТЕЛЯМ И ВОСПИТАТЕЛЯМ МОИХ ЮНЫХ ДРУЗЕЙ

Я не могу окончить свой рассказ, прежде чем не обращусь с краткой речью к лучшим друзьям моих маленьких друзей, заботливым родителям и воспитателям. Всё, что я описал в этой книге, всё, что вырезал и нарисовал, было задумано и выполнено не только для детей и подростков, но и для Вас, уважаемые дамы и господа. За это время я сам стал отцом и воспитателем, и знаю, насколько трудно давать малышам первые предложения и указания. На детей больше повлияет, если вы однажды возьмёте ножницы и что-нибудь сами вырежете. И даже если это будет совсем простая фигурка, она может заинтересовать ребёнка и побудить к последующим занятиям. И с постоянными упражнениями придёт мастерство. Я обращаюсь к вам, уважаемые взрослые, родители, учителя и воспитатели, и прошу вас стать примером для детей и помочь им в работе с «живой бумагой», чтобы дети смогли получить от этого настоящее удовольствие. Тот, кто однажды разгадает эту загадку, кто откроет себя самого и свои способности к творчеству, тот не будет нуждаться более в вашей помощи. Но именно первые шаги очень важны, и поэтому я прошу о вашей помощи. Дальше всё будет получаться само собой.
А будет ли эта работа и для вас полезной, стоящей? – Для меня нет сомнений, что пользы от неё будет больше, чем от подчас бесполезного опыта по раскрытию и целесообразному развитию внутренних способностей ребёнка. Вы все, наверно знаете, что в наше время стало модно внедрять всяческие новшества в основы преподавания. Если раньше основной акцент делался на умеренное запоминание освоения преподанного, то сегодня изыскиваются средства, способные побудить ребёнка к самостоятельному действию, развить его творческое мышление. Ищут всё возможное, что это влияние может раскрыть, и вводят и пробуют многое, но подчас такая деятельность хорошо выглядит только на первый взгляд, а на самом деле превращается в бесконечные скучные уроки в так называемой «школе труда».
В «живой бумаге» вы найдёте открытия мальчика, который задолго до того, как услышал хоть что-то о школе труда, о школьной реформе, о практическом обучении и продуктивной силе, в тихой самостоятельной деятельности сам наглядно и осязаемо создавал свой мир – совсем в духе нашей современной педагогической реформы. Это была, определенно, часть педагогики, вид самообучения, каким его можно было только задумать. Это было – мальчик об этом и не догадывался – особенное образовательное средство, которое помогло ему больше, чем многолетняя зубрёжка того или иного учебного предмета.
Не было другой такой силы, которая через игру с «живой бумагой» побудила бы его к большему желанию действовать. Понимание и изобретательность, фантазия, память, радость и боль, желания и воля, обладание особым миром и невозможность получить что-то – всё это вызывало самые яркие чувства и эмоции. И не было ни одного предмета, который не мог бы пригодиться для этой игры: история и география, природоведение, литература, язык; даже чисто формальные предметы, такие, как чтение, чистописание, счёт, рисование – короче, все они играли внутри этого маленького мира свою роль, и должны были быть освоенными, и этот маленький мир, который выглядел иногда неисчерпаемым, осваивал их.
У меня растёт двухлетний сынишка, который теперь уже радостно реагирует, когда я вырезаю из бумаги «ко-ко» или «гав-гав», и я радуюсь как ребёнок тому, что могу помочь ему открыть и дать пережить однажды это богатство собственной души через особенное средство выражения – игру с бумажными фигурками.
Разделённая радость есть двойная радость – разделённая сотни раз умножается в сотни раз. Поэтому я писал, и рисовал, и вырезал эти листы. Я не мог оставить свой волшебный мир прежде, чем коротко не рассказал о том, что мне самому доставило столько удовольствия. Я это сделал в надежде, что однажды, какой-то другой мальчик, при свете лампы, в игровом уголке, воспользуется моими советами и сможет пережить много счастливых минут.
Итак, страницы моих солнечных воспоминаний теперь смогут разлететься в близкие и далёкие края, и будут поняты читателями не только разумом, но и сердцем. И, как верно заметил один немецкий поэт, понять ребёнка способен лишь тот взрослый, в ком сохранилась детская душа".


Перевод:
Н. Лазарева,
И. Соколов,
А. Свергун,
Г. Гимельштейн.

Дорогие читатели Прозы.ру! Если вы добрались до конца этих отрывков, могу сказать, что книга Вебера захватила моё воображение! Я настолько увлеклась переводом, что, когда пришла на экзамен, с удивлением узнала, что нам было что-то задано на межсессионный период! Преподавательница посмотрела на меня как на сумасшедшую, когда попросила сдать упражнения, а я изумлённо переспросила: «Какие упражнения?!» Анна Владимировна осторожно поинтересовалась: «А что Вы делали между сессиями?», но сразу простила меня, когда я достала книгу и перевод. Она помогла мне кое в чём, потом я пошла ещё и к Григорию Залмановичу, потому что вопросы по тексту остались. Ну, а экзамен я сдала. Нам раздали задания, пришлось напрягать мозги, мозги не подкачали.
И вот я читала об игре с бумажными мирами маленького немецкого мальчика, и думала, что я играла почти так же, и, наверное, так же играл маленький Нарбут, и Репин, и Кругликова, и Андерсен! И осознание этого единства рождало в душе космическую причастность к прекрасному! Я была счастлива снова, как в детстве!

Мои работы: http://www.liveinternet.ru/users/4215666/profile/




Этот материал пригодился мне в 2012г. Текст вошёл в два из трёх докладов: "Ожившая бумага Эрнста Вебера" и "Лев Юдин и Lebendiges Papier"

на симпозиуме

«Художественное вырезание: от прошлого в будущее»

Московская обл.,г. Домодедово, Историко-художественный музей   

сентябрь 2012 г.