История одного портрета

История одного портрета

Я никогда не знала, что Макс рисовал меня в сером. И про то платье, купленное в “Светлане” на Кузнецком мосту, конечно же, тоже никогда не вспоминала.

 Как вы уже догадались по другим моим рассказам, моя земная жизнь протекает в двух независящих и непересекающихся друг с другом, мирах: мои ноги ходят по земле, руки моют, убирают, стирают, сажают, нянькают, а мысли витают где-то, душа замирает от нервной дрожи прошлогодних листьев, уши стараются уловить их монистовый звон.

Кстати, Макс любил повторять, что не только отдельные социальные слои и группы, но даже каждый сам по отношению к себе же является параллельным, вот почему все эти невстречи, неудачи и страдания. К сожалению, мне ничего не оставалось, как утвердительно кивать головой, соглашаясь с ним, потому  что, как вы уже догадались, философия это не моя стезя.
Я лишь пытаюсь ухватить кусочек уходящей натуры, такой, какой её вижу.

Вот, например, это серое платье. Оно было такое скудненько-скромненькое, что мне ничего другого не оставалось, как раздобыть в старой бабушкиной шкатулке три крошечные, почти с горошинку, бордово-красные пуговички с перламутровым блеском и заменить на них серое на сером и ещё связать поясок, в тон этим пуговичкам.

В этом самом платье я и встречала Макса после нашей непонятно почему произошедшей разлуки. Ему-то, конечно, как всегда, всё было ясно и у него всегда находился ответ на любой вопрос. Да, в живости ума ему не откажешь… Как и во многом другом…

 Но я, со своей дурацкой женской логикой, не могла понять, как можно было вот просто так взять и исчезнуть на пять лет. Хотя он, объясняя мужскую логику своего испарения, говорил, что ему был непонятен его статус.

 Но годы пролетели быстро, как сон, и однажды, когда на улице первомартовский снег валил хлопьями, Макс поднялся по каменно-желтой лестнице нашего флигелька и нажал на кнопку круглого звонка, который висел справа от могучей деревянной двери, которую он когда-то так легко открывал копеечкой, лежащей под половичком.

 Ему пришлось изрядно покружить по Тихвинским, Селезнёвским и другим закоулкам, пока дошел от Крестовского моста до Новой слободки, известной москвичам чуть ли ни с семнадцатого века. Он с математической точностью рассчитал время необходимое мне, чтобы добраться от библиотеки, где я работала, до дома, чтобы успела вымыть руки, и … вот тут-то раздался звонок…

Макс стоял передо мной заснеженный, сияющий и родной, такой мой, такой роднющий.
Из его глаз в меня летел шквал молодого, радостного, счастливого …

Я удивлялась потом, как он запомнил это серое платье, его покрой, штрипочки, три бордовые пуговички в полукружье отделки, небольшой воротник апаш, ведь я никогда не позировала ему.

Наверно, я бы так и прожила всё свою жизнь в неведении и никогда бы не узнала об этом портрете, если бы не попала случайно на один из новомодных вернисажей в далёком зарубежье, в далёком от Москвы городе, где теперь поселился со своей семьёй  Макс.