Тот сладкий миг полёта

Не дело это, конечно – портить старческим кряхтением настроение окружающим. Хотя? Наверное, не тот случай. Кому здесь портить-то? Собакам поселковым, или охотнику, что перекурить от ветра укрылся? То-то и оно. Кряхти себе вволю, перебирай в памяти дела прошлые счастливые, да слушай ветер в растяжках, ветер той бесшабашной молодости.

Да ведь и сколько нас таких, не дотянувших, заблудивших в снежной круговерти, не выглядевших той долгожданной спасительной полоски – последней надежды. Вот и раскидала судьба нас, сестёр, рукотворных созданий, детей одного родителя, по этим, промёрзшим напрочь, бескрайним просторам.

Это я про нас, про «Аннушек», про самолёты Ан-2, про детей КБ Антонова, одних из первенцев его малой авиации, верных своему назначению до конца, до последней посадки. И у каждой из нас она своя, последняя.

Нет, нас нельзя назвать, по нынешним меркам, красотками. Бипланы мы. Верхние крылья, будто руки над спиной вывернуты, да и в профиль – слегка, беременного таракана напоминаем. Так первенцы же. На нынешние «Аны» глянь. КрасавцЫ. А имена – «Руслан». Богатырь. Есть чем нам, сестрёнкам старшим, гордиться.

Всё по справедливости, вроде. Уступи старшее поколение место младшему. Радуемся с ними, за них. Только душу рвёт нам превратность судьбы нашей, не дотянувшим, не углядевшим, не защитившим, ушедшим без времени. А ведь ещё могли бы. Жаль.

Чего ведь в жизни-то повидать не пришлось. Ох есть, что вспомнить, о чём бы с сестрёнками, также недолетавшими, побазарить. Повстревать – а помнишь, а помнишь? Только где они сестрёнки? Поди теперь дозовись.

Молодыми, когда с завода, ещё красочкой пахнущих, на Север перегнали, мёрзли поначалу, заводились плохо. Техники – славные ребята, тоже молодые ещё, пошаманили – пообвыкли мы. Привыкли к людям, сроднились и с техниками, и с пилотами – старались понравиться, не подводить в нелёгкой их работе.

И они к нам с добром да лаской. Механик утречком в пилотское кресло упадёт – Что девочка, замёрзла? Соскучилась без нас? Сейчас мы тебя прогреем. – Запустит пламенный мотор, и запоём с ним песню нашу общую. Он меня на разных режимах погоняет – Ну вот и ладушки, молодец Аннушка. Вон уж и командир к нам спешит, улыбается, нам с тобой радуется. – Сядут пилоты по местам, руками штурвалы погладят, будто ласкают меня. А у меня дрожь по всему фюзеляжу от радости. Вот уж командир форточку отодвинул, самое родное для слуха – «От винта». – Побежали мы, оттолкнулись от земли, и вот оно – наше небо, родное и неожиданное. И как тут не качнуть крылом – всегда качнём с пилотом, на радостях.

А небо, оно всегда у нас неожиданное, не всегда доброе, не всегда приветное. Взлетали в синее да солнечное, а садились, бывало, наощупь, только волей да опытом пилота. К радарам нынешним не привычные. Руки да чутьё пилота, да приборы перед его глазами – вот и все вводные. Да самое злое – аэродром закрыт по метео, видимость – ноль.

В тот раз тоже небо радовало. Поднялись налегке, пару часов и дома. А на полпути, нежданный, негаданный грозовой фронт. В салоне из трёх пассажиров одна женщина. Двое-то пристегнулись, как пилоты велели, а третий бывалым прикинулся – и так долечу.

Среди молний тогда, как заяц, шныряли. Казалось, что я их, зигзаги эти, крыльями резала. А крылья-то – дюраль да перкаль. Да и в крыльях  горючка, бензин. В тех ямах воздушных напрыгались – думала крылья за спиной, как ласты, склеятся. Обошлось, хотя за полчаса пилоты, мальчики мои, лицом поопали, да белые, как мел, стали. Ну и тот, «бывалый», на ямах, под потолком в салоне полетал –    ну космонавт в невесомости. А потом, уж на дне ямы, так об пол наприкладывался – кулём на землю выгружали. Беда с этими бывалыми, фраерами.

Пилоты, как в командиры введутся, опыта быстро набирались. Никто тебе не подскажет – сам за всё в ответе.  А самые-то упёртые и право подбора посадок быстро получали. А тут уж на фарт не рассчитывай, работай на холодную голову. Геологов ли на косу песчаную выгрузить, врачей к пострадавшему – в наших руках жизни человеческие, мы и в ответе. А её то, косу, кто нам готовил? Плотная ли, набитая, или рыхлая – кто скажет? Уткнёшься колёсами – вот тебе и «капот», кульбит, значит.

А что до взлёта-посадки – мы же без особых претензий. Метров шестьдесят, если уж припечёт, вот и прыгнули в небо. Мужики на земле, бывало, упрутся в крылья всем кагалом, командир обороты потихоньку набирает. Мужики держат до упора, пока сил, меня держать, хватает. По отмашке командира под крылья упадут, будто лента перед конём на старте. Пилот – ручку газа на себя, я взреву движком на форсаже. На развороте мужикам качнём крылом – радуются за нас, руками машут, как дети малые. Ну и у нас с командиром от души отлегло. Такая работа у нас с ним.

Весёлые, радостные были времена. Помнится, горючку для вертушек возили на дальнюю точку геологов. Позывной до сих пор помню – Примула 15. Взлетим  тремя подружками-машинами, этажерочкой построимся – весело летим, крыльями друг дружке помахиваем. Пилоты – палец большой вверх, улыбаются между собой, и мы душой радуемся. Одной судьбой повязаны мы.

Зимой-то,  в лыжи обувшись, с подбором полегче, да раз на раз тоже не всегда получалось. На наледь примостишься, бывало, а наледь – она наледь и есть. Водичка под ледяной корочкой. Пока разгрузишься на морозе нашем северном, глядишь, уж лыжи и прихватило. Механик колотушкой по лыжам бьёт – терплю, понимаю, помогаю, реву на оборотах. Смотришь и оторвались, взлетели. Опять одна у нас с ребятами радость.

А то, снежок рыхлый в долинке уютной оказался. Командир покатал полосу – вроде норма, а стал, и улеглась я на крылья. Вину за собой чувствую, от обиды плакать хочется. Вот и роют парни снег, откапывают крылья, освобождают меня из плена снежного. И я стараюсь. На форсаже выскочим с командиром, второго с механиком на ходу подберём и домой, потные, мокрые, но свободные. Опять радость общая.

Большое это дело коллектив, пусть маленький – был бы надёжный. Посадку командир выбирает, садится посреди леса – поляну чистую выбрал. Ни второй пилот, ни механик, руками махать не станут. Да и я руля командирского слушаюсь. Ну, а уж случилось чего, мы с экипажем корить его не станем. Коллективом из беды выгребать будем.

Что сказать хочу? Среди ребят моих, пилотов, механиков, я их всех по именам помню, смурных да злобных не припоминаю. Весёлые, шебутные. Припрёт если, ну матюгнутся сообща, ну покряхтят вокруг меня, пожалеют. А чтоб со злом один к одному, или ко мне – не помню такого.

Одну посадку вспоминаю. Про стиральную доску слыхали? Это, когда ветром полосы застругов на открытом месте надувает. Если солнышка нет, посадку подбираешь – не всегда их и различишь.

Так вот и тогда. Юрочка – командир наш, уж газ сбросил, планирую. А вот лыжи на снег опустила – тут и началось. Трясло так – у ребят мозги перетрясло, а я такого «козла» давала, вспомнить стыдно. Лыжонок-то хвостовой – маленький. Между застругами скачет, хвост мой на метр вверх швыряет. И я, считай, без руля на этих застругах кручусь, будто спиртом заправленная.

Стала я тогда поперёк застругов тех, крылья трясутся. Юрчик со вторым в полном отрубе, а механик в салоне кряхтит, в себя приходит. А через минуту-другую – ржут как чокнутые, один другому пальцем в лицо указывает, мол как там, в комбенизоне, не слякотно? Нет, девчонки, с такими парнями и концы отдавать весело.

Ну а за ту нашу посадку, последнюю, я ребят не виню. И «метео» нам дали хорошее, и шли сюда, на базовый наш аэродром. А землю закрыло сразу, уже на подлёте. Здесь, на севере у нас, такое не редкость. Горючка на исходе, да и запасной полосы на сотню вёрст не ищи. На подлёте уже, макушки деревьев «стригли» – ловили полосу. Вроде вот она, вышли. Ни конца, ни начала – всё в снежной мряке. Коснулись, побежали. И сразу, поперёк стал стеной лес, а перед ним брёвна тракторами нагребены. Так вот. Ударилась я колёсами, торчком задрала хвост и на спину перевернулась – «капот».

Двигун мой, понятно, всмятку, стабилизатор обломило вовсе. Ребят, пилотов, хорошо ремнями пристёгнуты были, покалечило здорово. Механик их и доставал из кабины. Он в тот рейс на земле оставался. Живы остались ребята, дай Бог им здоровья. Летают ли, манят ли школьниц-невест, золотыми шевронами да крылышками на синих, как небо, кителях своих? Кто скажет теперь?

Гудит в растяжках злой зимний ветер. Отдыхаю вот, лёжа на брюхе. Снег заскрипел – опять человек от ветра укрыться завернул. Заходи, друг, в салон. Я привыкла к вам, люди. Помолчу – зачем тревожить вас, кряхтя о грустном.