Сезон любви

                "Вот я и попа-а-ал..."- подумал Эдик. Половозрелые лягушки Эдик, Вова и Джон  собрались вчера проветриться. На то  он и был сезон: горло заметно поголубело, на пальцах передних лап беспокойно набухло и запульсировало. Оставаться расплющенным зимой на дне порядком надоело, тело ныло и звало. Вот они и поперлись к берегу. Там, рассказывал карп Виталька, такие крупные девочки за зиму подросли - загорают. Глазюки не прячут, истомились за холода, все, как одна, кожей модно облондинились, замерли витринно и, типа, вас ждут. Ребята приободрились- Эдик нашел за булыгой свой праздничный галстук сексуально-лазурного цвета, Вова пошел дальше и надел весенний суперсиний костюм, ну, что делать, любил он сезон, грезил всю долгую зиму авантюрами и мечтал, чтоб длился он весь год. Синий прикид глянцево облегал молодые формы, ребята прям ахнули :"Ну, ты, Вова, и особь!"   Джон не изменился, он от природы был красным. "Коммунист?"- пытали  его посиневшие друзья. Джон не реагировал, все знали, что его батя был эмигрантом из Шотландии, отчего и выжил во все сезоны облав. Худ он был, красен бугорчатой кожей, как все шотландцы, никому и в ум не приходило зажарить его тощие и кривые  ноги в маслице с чесночком. Но об этом сейчас не думалось...

                Желудки у парней уже хорошенько подвело, но ни червячков-гриль, ни отбивных из жуков не хотелось - жаждалось встреч, серенад за корягой, уединений в запруде, скользких движений...мраморное пузико уже чуяло щекотную пупырчатость всей крупно-необъятной милой спинки, а шершавые бугры на лапах вызывающе торчали и мешали прыгать. Пора!

   Погодка была, что надо, моросило. Дышалось легко и волнительно -  первая вылазка за сезон. Решили проверить готовность к пению, врубили все 600 Герц, взяли первый аккорд - прошлогодний жухлый камыш сломило ударной волной, долгносиков унесло в заболотную даль, жаба Петровна грузно промахнулась мимо кочки и образовала воронку. На третий квак синхронно нырнули и решительно загребли лапами, как при командном зачете. Шум всплесков  скрыл от  восторженных барабанных перепонок старческое "Доквакаетесь, изверги..." разозлившейся на лихую молодость Петровны.

   Девчонки были, и впрямь, одна к одной, блестящие под легкой моросью, неороговевшие юной кожицей и такие неравнодушные в томных карих взглядах. Горизонты зрачков вырисовывали то готовность и согласие, то дразнили подчеркнутым равнодушием, то включали надежду, приподнимая кокетливо шторки век. Эдик аж обомлел от соцветия разнокалиберных пятнышек на буроватых, коричневых, сереньких кругленьких боках, от изящных, вытянутых в неге и предчувствии знакомства, ножек, от полных коленочек в ажуре природных чулочков..."Я больше не могу..."- простонал впечатлительный Вовка, восторженно отливая синевой костюма. Джон побагровел и надулся, зависнув почти на поверхности пруда- его глаза остались снаружи и наблюдали, оценивали каждую из претенденток на продолжение шотландской особи. Эдик возбужденно прятал боевой настрой за пустой болтовней:"Вон ту бери, Джони, глянь, как лоснится жирным бёдрышком..."-"Не...мне толстуха не нужна. Отец проклянет. У нас в семье женщины, как побеги осоки...как...невидимая траектория полета комара...как первый лед на фамильной луже..." Улитка Мотя, сидевшая  напротив, обреченно скатилась с надводного листа, как бы стесняясь своей бесформенной округлости.

  Как часто в порывах эмоций мы отходим от жизненных реалий! Влюбляемся, взлетаем над привычным,  мечтами трогаем еще неокрепшее, и мир из всеобъемлющего вытягивается в тонкую и вздрагивающую струну живых ощущений, будущее становится близким до прикосновения, до аромата, до теплоты от дыхания, до квака на согласие, до бездны предстоящего головокружения...

   Реалия пришла в виде большого и вонючего сачка. Он накрыл трехцветье генофонда, по привычке ловко развернулся, и наши герои - тело к телу- затрепыхались угрожающе в злобной сетке. Знающие дело руки ловко дали им перекочевать в большую корзину, и через несколько мгновений они вернулись в пруд. Но ограниченный безвыходной решеткой  - тюрьма.

   "Вот я попал..., к чертям всю эту любовь, спал бы еще с недельку под корягой...вот дурень," - стонал эхом Вова. Джон молчал, затаившись и двигая глазами по дыркам решетки."Ты-то вылезешь, худоба шотландская..."- ныл Вовка. А Эдик вдруг запел - сначала Герц на 100. Он понял, что это его последняя серенада, что не спой он сейчас, всё, хана, давись на лазурном галстуке. Звук его отчаявшегося голоса набирал силу, Герцы раскалялись, он кричал, звал, манил переливами, убеждал чувством, напрягал смыслом, он рушил преграды, он клял правду, он строил сказку, он плакал и стенал, он захлебывался в восторге - этот голос последней и лучшей лягушачьей серенады сезона любви.


Послесловие.
К утру  браконьеры выудили из пруда огромную корзину, заполненную живой лягушачьей массой. Их было несколько тысяч - лягушечек-поклонниц, пришедших в ловушку для влюбленных, на музыку их природной любви.