Любаша

Владимир Сергеевич Сергиевский* был арестован 17 июня *** года. В райотделе давать пояснения он отказался, и потому был отправлен в пресс-хату на ИВС [1].

В первый вечер он был избит, но "колоться" не стал, и бумаг никаких не подписывал - потому бить его продолжали почти до утра. Сержант, что смотрел на экран монитора, отключил телекамеры и включил телевизор. Он знал, что в пресс-хате "работают" - там ничего интересного нет.

К утру обитатели камеры устали бить Сергиевского в голову, в грудь и по почкам, потому ему бросили в угол матрас, разрешили поспать. Почему-то заснуть он не мог - не спалось. Просидел до утра на матрасе, совсем оглушенный арестом, допросом и всем остальным.

Наутро он был переправлен в другую пресс-хату. На нарах сидел лишь один арестант - он сказал, что сидеть ему долго, ему наплевать, что он там начудил, но бумагу Владимир Сергеевич все же напишет.

- Не хочу возвращаться обратно на зону, - сказал арестант, - Если ты не напишешь "сознанку", то я тебе жопу порву.

Сергиевский смотрел, как сосед снял с себя свои брюки. На ногах у него были язвы, аккуратно залитые белым.

- От сырости, - пояснил арестант, - Уже скоро полгода, как мучаюсь. Заливаю их пастой. Зубной.

- Почему не лекарством? - спросил Сергиевский, - Есть какая-то мазь...

- Не дают. Денег нет на квитке, а бесплатно лекарства для тех, кто совсем подыхает. Намажешь - почти не болит.

- Ну, в сознанку пойдешь?, - он нагнулся над тупо сидящим на нарах Сергиевским.

- Не пойду, - отозвался Владимир Сергеич, - По статье Конституции я не обязан...

- Вот дурак, - отвечал ему странный сосед, - Лучше сделай, как надо. Сказали тебя "опустить" [2], если ты не напишешь. Ну как?

Сергиевский молчал

- Раздевайся.

Он попробовал вырваться, но высокий сосед заломил ему руку, и стал выворачивать вверх.

- Больно!

- Может, все же напишешь? Больно будет, когда петушить тебя буду. А потом все равно же напишешь - я в зону идти не хочу, здесь спокойней. И деньги дадут за тебя.

Он поднял руку выше, и Сергиевский вдруг задохнулся от острой, отнимающей последние силы боли.

- Руку сломаю!

- Давай, напишу!

Он взял ручку, бумагу, стал молча писать под диктовку: "Прокурору такой-то губернии от Сергиевского В.С.", и чуть ниже - "Чистосердечное признание".

- Пиши дальше!

И он написал на листе все, что тот, полуголый, просил написать.

- Подпишись!

Он с трудом подписался.

- Дату тоже поставь!

Он поставил.

- Все, свободен. Поспи до обеда.

Спать ему не хотелось. Болело в груди, и гудела толчками его голова, по которой вчера очень долго пинали ногами, обутыми в тапочки-сланцы. В левом плече шевелилась притихшая боль.

Назавтра его повели на допрос.

В тесной комнатке три человека - два следователя и адвокат, предоставленный следствием. Адвокат улыбнулся ему: - Что, признался? Подписывай, меньше дадут.

Подписался.

Не все ли равно...

Два конвойных сводили его через двор, в зал суда. Он смотрел на судью в длинной черной хламиде, а тот, упираясь глазами в бумагу, прочитал его имя, фамилию, отчество, что-то еще. Он не слышал, что именно - бил молоток в голове и болели отбитые почки.

Его очень долго везли на машине в закрытом "стакане" - а потом очень долго вели по проходам, окрашенным грязно-зеленым.

Ткнули в спину дубинкой: - На обыск!

Обыскали, раздев догола, а когда он пошел не туда, один из охранников ударил армейским ботинком сзади, между ногами. Затем кто-то в белом халате уколол его толстой иглой - брали кровь. Когда он попытался одеться, уронил на пол вату со спиртом, и кровь пропитала рубашку, стекая в ладонь.

Подтолкнули к каптерке: - Бери!

Он взял все, что давали: матрас - длинный грязный мешок, совершенно бесформенный, рваный, что-то вроде подушки и чашку - железную, с "ушками".

Такую он видел когда-то в столовой. Давно. В прошлой жизни.

Коридоры, железные лестницы, в паутине из сетки пролеты. Решетки. - "Здесь так много железа, что можно построить линкор", - почему-то подумал Владимир Сергеевич, - "Или мост через реку".

Тяжеленная дверь приоткрылась: - Пошел!

Он протиснулся в камеру - сильно мешал неудобный мешок, тот, что здесь назывался матрасом. Бухнула дверь за спиной.

- Ну, привет, - кто-то встретил его, - Проходи. Кто такой?

Он сказал свое имя и присел на скамейку, сделанную из стального уголка и накрепко прикрепленную к столу и цементному полу. Кто-то из арестантов налил ему чаю, и он выпил, слегка удивившись черной горечи, налитой в алюминиевую кружку с оплетенной веревочкой ручкой.

Очень сильно болело все тело и стучал молоток в голове. Почему-то хотелось мучительно есть - он вдруг вспомнил, что несколько дней совершенно не ел ничего, даже хлеба.

Скрежетнуло железо, открылась "кормушка" в двери.

- Получайте обед!

Он достал свою чашку из вещей на матрасе, но кто-то из рук ее выбил. Чашка с ушками закувыркалась по доскам. Он поднял ее, и, не слушая больше людей, что сидели за тем же столом, получил свою пайку.

И съел, что давали.

* * *

Записка по трассе [3]:

37/279 на Магадан

"Добра и здоровья Ворам и Людям, а также всем уважаемым арестантам.

Ставим в курс, что Сергиевский* Володя-Сережа, следственный, пришел этапом с города в хату 279 сегодня.

С каптерки принес чисовскую [4] шлемку [5].

Люди в хате поставили в курс, что чисовская не канает [6]. Шлемку сбросили на пол, но он поднял ее, и ел из нее.

Отпишите, что делать с ним по понятиям?

С добром, Люди хаты 279"

* * *

Ответ от смотрящего за тюрьмой:

279/37 Серому

"Людям хаты 279 с приветом и всем наилучшим! Святой Свободы и Воровской Удачи всем нам!

Володю-Сережу Сергиевского за то, что не слушал совета и ел из помойки въе#ать, вые#ать и поставить на лыжи [7].

С добром, Магадан"

* * *

Этим же вечером следственный Сергиевский Владимир Сергеевич* был избит ногами и снятыми с ног ботинками. Били сильно и долго, пока он не упал, и потом еще били ногами.

Затем один из сидельцев, тот самый, что выбил из рук его чашку в обед, отвязал от трубы мокрый кляп унитаза и провел грязным черным пакетом ему по губам.

На проверке, наутро, Владимир Сергеич стоял у двери, неудобно держа в трубку свернутый драный матрас.

Корпусной [8] спросил старшего в камере: - Что это с ним?

- Своих ищет, - ответил смотрящий.

- Ищет, значит найдет, - отвечал корпусной.

Его вывели в коридор. Он стоял, глядя в серо-зеленую стену до тех пор, пока проверка закончилась, а затем корпусной перевел его в камеру 119 - в "гарем", к "петухам".

Он смирился: "петух" так "петух"...

Где сейчас он, не знаю. Зовут его Люба. Любаша.


* Фамилия, имя, отчество и номера камер вымышлены

[1] - изолятор временного содержания, КПЗ
[2] - изнасиловать, совершить акт мужеложества
[3] - веревочная почта между камерами
[4] - казенная, принадлежащая имуществу СИЗО
[5] - металлическая миска
[6] - не соответствует, недопустимо к использованию
[7] - изгнать из камеры
[8] - старший надзиратель по корпусу следственного изолятора