Поговорим о школьном насилии

Занимаясь делами нашей корпоративной школы, где учится мой сын, нередко сталкивался с тем, что иные преподаватели, особенно молодые и особенно девочки, поначалу страстно исповедуют «политику нулевой терпимости» в отношении к школьному насилию.

Они серьёзно уверены, что задача учителя и администрации – на корню пресекать не только физическое, но и так называемое "психическое" насилие, когда кто-то кого-то дразнит, обзывает, и жертва получает ужасное ранение в область самооценки, после чего на всю жизнь остаётся незарастающий комплекс неполноценности.

Они считают, что школа – действительно должна быть местом, где никто друг друга не обижает и не унижает, где «ангелочки» ведут совершенно бесконфликтное существование и заняты исключительно учёбой.

Эти девочки не виноваты. Их так учили. Им так парили мозги в педвузе (ИЧСХ, преподы, оканчивавшие вузы НЕ педагогического профиля, держатся каких-то более адекватных воззрений на реальность, основываясь, всё больше, на собственных воспоминаниях).

Я же держусь того мнения, что если б в школе никто друг друга не обижал и не унижал – она бы вовсе лишалась всякого смысла. Поскольку у нормальных родителей ребёнок учится читать, писать и считать задолго ДО школы, а всякие полезные знания – можно, под некоторым необременительным родительским контролем, черпать из Инета, где есть всё необходимое (и даже чуть больше).

Нет, школа – это как раз то место, где дети собраны против воли, чтоб обижать и унижать друг друга, развивая таким образом коммуникативные навыки. Иных добрейших наших учителей подобная мысль повергает в оторопь, но, смею заверить, это так.

Конечно, бывают случаи, когда развитие коммуникативных навыков заходит слишком далеко и требует вмешательства. Например, когда трое подростков ****ят ногами своего младшего товарища и никак не могут остановиться. Такой опыт общения – едва ли пойдёт на пользу кому-либо из участников диалога. Поскольку агрессоры не обретают никаких полезных боевых скиллов при таком своём ошеломляющем силовом превосходстве, а жертва – обретает лишь навык хрустеть поломанными рёбрами и сплёвывать выбитые зубы.

Но одна из самых идиотских концепций в педагогике состоит в том, что якобы подобная жесть – представляет собой закономерный результат попустительства «малому» насилию между детьми. Как по мне, заявлять подобное – примерно то же самое, что видеть причины Варфоломеевской ночи в любви французского дворянства к дуэлям на шпагах. Но – заявляют. Мол, если не одёргивать ребёнка со всей строгостью всякий раз, когда он хлопнул товарища книжкой по башке, – то, опьянённый безнаказанностью, он непременно увлечётся групповыми избиениями до полусмерти.

Данной концепции придерживаются, конечно, тётки. Их беда в том, что они не понимают главной фишки в насилии: нужно иметь в нём опыт, чтобы знать, когда остановиться. А чтоб иметь опыт – нужно практиковаться. Желательно, конечно, под надзором взрослых. Но ничего особо страшного, если время от времени дети и сами выясняют отношения между собой на кулаках. Во всяком случае, они всегда это делали, и всегда будут делать. И ни разу не повод для трибунала святейшей инквизиции, если Миша обозвал Яшу «***сосом», за что Яша расквасил Мише нос. Хотя, конечно, следует их разнять, когда они уже полчаса кубарем катаются по рекреации, осипли от боевого рыка, и у зрителей кончаются флешки на мобильниках.

Разумеется, психологи любят говорить, что у Яши имеется масса вариантов поведения, позволяющего с честью и без насилия выйти из ситуации, когда одноклассник обозвал тебя «***сосом». Среди этих рекомендаций имеются действительно разумные и толковые, но их объединяет одно: в них подразумевается, будто бы смысл человеческого бытия – исключительно в мирном сосуществовании. Но я бы сказал, «каждому своё». Есть люди, которым приятнее отшутиться, когда их обзывают, и тащиться от собственного дипломатического умения. А есть люди, которым приятнее заехать по ****у, когда кто-то старательно на это напрашивается, и тащиться от своей «резкости».

Более того, даже один и тот же человек может по-разному реагировать на одну и ту же обзывалку, в зависимости от многих факторов. Личность собеседника, прежние с ним отношения, настроение в данный момент… погода за окошком.

И я категорически против того, чтобы навязывать ребёнку какой-то кодекс «пацанской дворовой чести», императивно требующий, что если тебя назвали «***сосом», - ты непременно обязан изобразить на всех четырёх стенах классной комнаты граффити из юшки обидчика. В этом есть какая-то унылая бабуинская обречённость. Но я равно против и навязывания мысли, будто ребёнок должен любой ценой воздерживаться от силового ответа. Нет, он свободный человек, имеющий право выбора: то ли надменно пропустить реплику мимо ушей, то ли огрызнуться, поддерживая словесный поединок, то ли въебать (но без фанатизма). А какая тактика лучше работает лично для него – пусть сам постигает эмпирическим путём. На то и существует школа.

Вспоминая свои школьные годы, должен как на духу признаться, что я был хорошо знаком с психологическими стратегиями мирного разрешения конфликтов. У меня блестяще образованные родители, интеллигенты до мозга костей, и Батя читал много американской литературы, в том числе специальной, и давал много действительно ценных советов, как отбрехаться, не прибегая к насилию, как располагать к себе людей и как очаровывать оппонентов своим дружелюбием.

Но существовала одна небольшая проблема: я никогда не понимал смысла пословицы «худой мир лучше доброй ссоры». То бишь, смысл понимал, но не во всех случаях был согласен. Иногда, не спорю, было в кайф отбрёхиваться, не прибегая к насилию. А иногда – было в кайф применить насилие, получив к тому достаточно благовидный предлог.

При этом, я был (и остаюсь) довольно спокойным парнем. И не то, чтобы очень агрессивным. Но сколько себя помню, всегда любил подраться с теми, кто тоже вполне явно выказывает такое желание. Почему бы нет? Не, ну бывали, конечно, проколы, когда пацан имел в виду только словесную перепалку, а я ошибочно воспринимал его выпад как приглашение к драке. Со временем, правда, научился разбираться в одноклассниках и в их истинных желаниях.

И хотя мы вовсе не были единой дружной командой, но я не могу сказать, будто в моём классе кто-то слишком уж назойливо доставал меня или кого-то ещё. Или – что я кого-то третировал, будучи одним из самых крупных и боевитых карапузов в коллективе. По хорошему счёту, вообще не припомню, чтоб у нас хоть когда-то были «тираны» либо «парии». Глумились, конечно, все и надо всеми, бывало – и дрались все и со всеми, но какой-то чёткой иерархии – не складывалось. Это было сообщество разумных эгоистов почти в чистом виде.

По правде говоря, к четвёртому классу я даже начал испытывать некоторую скуку от того, что уже не приходится ни защищаться от кого-то, ни защищать других, и вроде бы вовсе нет поводов применять насилие. Особенно разочаровывали старшеклассники, которые должны были бы превращать нашу жизнь в ад, мобилизуя наши силы для межклассовой борьбы, но почти ничего не делали в этом направлении.

Конечно, такой феномен во многом объяснялся тем, что наша школа считалась довольно престижной, там мало было клинических идиотов, и мало кто хотел оттуда вылететь (что было весьма возможно при совсем уж каком-то криминальном поведении).

Но меня всё же немного угнетал этот переизбыток пацифизма. Душа просила каких-то острых разборок. При этом, я не хотел быть ублюдком и обижать всяких сирых да убогих. Я был романтиком, воспитанным на классике приключенческой литературы, где благородные головорезы мочат негодяев исключительно во имя добра и защиты слабых. Вариант «чморить слабых ради их же защиты» – тогда мне представлялся несколько софистическим (лишь позже я понял, что в нём есть своя логика). С одноклассниками – отношения были приятельские или нейтральные, самому провоцировать конфликты на ровном месте казалось абсурдом. Старшеклассники же – отказывались чморить нас. И созрел резонный вывод: чтоб было интересно, надо начать чморить старшеклассников.

Вскоре появился и предлог, вполне благородный. До меня дошло известие, что один ушлый деляга из шестого «А» бессовестнейшим образом развёл одного первоклашку, моего соседа по лестничной клетке. Впарил шарик от пинг-понга за «речной жемчуг, рублей на двадцать потянет, но мне сейчас очень нужно, поэтому за рубль отдаю… только шестьдесят копеек? А, чёрт с тобой: по рукам!»

Соседский пацан мне сам рассказал эту леденящую кровь историю бесстыдного обмана, встретив у столовой. Не то чтобы жаловался, но недоумевал, почему никто другой не берёт у него шарик даже за рубль, даже за семьдесят копеек, а продавца – он найти не может.

Разумеется, во всяком другом случае – я бы только поржал над этим коммерческим курьёзом и сам бы поглумился над мелким лопушком. Но сейчас – я нуждался в достойном поводе для «пиар-акции». Я не знал такого слова, но в поводе нуждался. И счёл, что подходящий момент наступил.

Я расспросил жертву мошенничества о его обидчике и опознал по описанию. Благо, тот парень имел запоминающуюся внешность (очень смуглый для наших широт, очень курчавый, болгарин по происхождению) и был известен всей школе как барыга по нумизматическим делам. Его звали Ивчи. С равными и старшими – он вёл бизнес честно. Более чем уверен, он бы и этому мальку вернул деньги по-хорошему. Но мне – не надо было по-хорошему. Мне надо было – по-романтически.

На следующей перемене я выведал, где урок у шестого «А», заглянул в кабинет, убедился в отсутствии учителя и подошёл к Ивчи. Он сидел за партой и укладывал в альбом венгерские форинты.

Я подошёл к нему со спины, задрал его голову, ухватив за лоб, и приставил к горлу некий предмет, который одолжил у соседа-первоклашки.
Пригнувшись к уху, сказал негромко, но так, чтобы слышали ближайшие шестиклассники: «Сиди спокойно. Лезвие короткое – но острое. Дёрнешься – вскроешь себе сонную артерию».

Мог ли я успешно наехать каким-то менее изощрённым манером? Были бы у меня шансы в кулачном бою? Не уверен. Ивчи был не очень спортивным парнем, но довольно грузным. Я же – со второго класса ходил в секцию бокса, но был на два года младше. Когда же это 10 и 12, а не 20 и 22 – разница существенная. Но главное – он бы не стал со мной драться. Он бы просто вернул деньги. Что мне, конечно, и было нужно, но – не так быстро.

- Слушай меня очень внимательно! – говорю. – Это ты сегодня продал одному щенку теннисный шарик за шестьдесят копеек?

Не буду заявлять, будто Ивчи смертельно перепугался, но, наверное, был в некотором недоумении. Не по поводу вопроса, впрочем.
Отвечает:
- Он сам захотел купить. Увидел, говорит: «Что это?» Я и пошутил. Жемчужина, говорю, такая речная.

- Ну вот он перехотел, - уведомляю. – Я отдаю тебе шарик, ты возвращаешь деньги – и все остаются живы.

- Да пожалуйста… - Ирчи лезет в карман брюк. Чуть вдрагивает, когда, изогнувшись, оцарапывает кадык о режущую кромку. – Да убери ты нож, псих!

Убираю. Получив горсть мелочи, бросаю на парту то, что держал у его шеи. Пластмассовую счётную палочку. Они, вообще-то, округлые, но после отливки по краям остаются заусеницы.
- На добрую память от деловых парнёров! – говорю. – Если рубин или бриллиант кому втюхать надумаешь – приглашай сперва меня для экспертизы!

После уроков меня, в скверике по пути к дому, тормознули двое восьмиклассников из нашей школы. Я понимал, что не имею ни малейших шансов ни отбиться, ни съебаться, поэтому, улыбнувшись, сказал:

- Если будете убивать – одна просьба: делайте это медленно.

- Чего?

- Ну как? Глупо умереть быстро и безболезненно, ничего не почувствовав. Я – люблю долгую и мучительную смерть.

- Ты чего, в натуре ёбнутый, что ли? Слышь… Железнов, так тебя, что ли? Это чего вообще было-то сегодня?
Другой камрад (он занимался в той же секции бокса, что и я, но в другой группе):
- Ты, бля, кем себя возомнил ваще? Может, ты ко мне тоже так подойдёшь… с палочкой?

Я:
- А ты малькам - втюхиваешь шарики под видом жемчуга? Нет же ведь.

Они заинтересовались, расспросили, в чём замес, потом боксёр сказал, чуть смущённо:
- Ну, Ивчи пошутил просто.

- Да я тоже пошутил, - говорю. – Но прикинь, если б малёк, по глупости, пошёл бы жаловаться училке? Или родакам. Тут бы началось: «Спекуляция в школе! Мафия! Вымогают деньги у малышей! Куда смотрит общественность?» Оно кому надо?

Следует сказать, тогда, в середине восьмидесятых уже проскакивали в прессе статьи про всякие «неуставные» отношения в школах, в том числе элитных, махинации с импортными цацками, связанные с этим разборки, вышибание долгов, и всё такое.

Как водится, половина в таких статейках была бредом сивой кобылы, порождением воспалённого журналистского воображения. Половина – описанием нормальной школьной жизни, но с точки зрения инопланетянина. Остальное – никогда не стареющие и всегда сенильные завывания про «падение нравов» молодёжи.

Нам порой читали такие статьи на «классных часах», и говорили: никогда так не делайте… а если уж делаете – то шифруйтесь и держите себя в рамках, чтоб не понаехало тут всякое ***ло с Гороно да репортёры «Комсомольской правды». Во всяком случае, мы так понимали мессадж школьной администрации.

Те два пацана – не то чтобы «работали» на Ивчи, но он иногда привлекал их в случае каких-то затруднений. Например, если кто-то взял редкую монетку, чтобы показать знающим людям и определиться с её приобретением, а потом говорил: «Какая монета?» Бывают ведь и настолько забывчивые люди. Эти ребята – исцеляли амнезию лечебным мануальным массажем. Деятельность – полезная и даже необходимая, но со стороны действительно могла смотреться, как вымогательство.

На сей раз – Ивчи меня им не заказывал. Но они просто узнали об инциденте и решили разобраться. Что нам удалось вполне мирно (я ведь говорил уже, что в некоторых случаях – получал удовольствие именно от дипломатического успеха и бескровного урегулирования проблемы).

Мне удалось продемонстрировать этой акцией, что я – достаточно вменяемый субъект, чтобы со мной можно было иметь дело, но и – достаточно «псих», чтобы не возникало желания кидать меня или моих друзей.

А вообще, в нашей школе – всё было довольно мило. Во многом – благодаря разумному педсоставу, который не лез со своей мелочной опекой и не квохтал по каждому ничтожному поводу, поднимая шухер до небес.

Кто мог бы усугубить школьное насилие – так это иные придурошные мамаши, прибегавшие скандалить по поводу каждого синяка у их ненаглядного чада.

Мне лично очень повезло с родителями. Когда я приходил домой с разбитой губой или с бланшем под глазом, они лишь интересовались: «Зубы целы?» Они даже не спрашивали, где я обрёл это украшение – во дворе или в школе. Какая разница? Где повод по****иться был – там и обрёл. Дело житейское.

Но некоторые мамаши – они искренне считали, что их сыночек должен быть с ранних лет чем-то вроде Махатмы Ганди. И если кто-то разукрасил ему фейс – то это не иначе, как неспровоцированная агрессия, и травля, и геноцид, и куда смотрит школа?

Что сыночек мог обратиться к однокласснику с вопросом вроде «Чего, ****ы давно не получал?», после чего обзаводился фингалом, а я – разбитой губой, - совершенно не укладывалось в их куриных головках.

И вот такая безумная фурия с турбиной в жопе мчится со своим чадом в класс, прихватив по дороге директора, наседает на классную руководительницу, игнорируя робкие возражения педсостава, и пытает несчастного мальчугана: «Ну покажи, кто тебя ударил? Ты не бойся, тебе ничего не будет!» Под давлением этой мегеры от материнства - ему действительно требуется большое мужество и большой здравый смысл, чтобы не поддаться и не ткнуть пальцем.

Лучшее, что он может сделать в этом случае – вежливо послать «защитничков» нахуй. Давая понять, что это не он побежал плакаться из-за такой ерунды, как фингал, полученный по делу. Что он сам – заложник ситуации.

Но если даст слабину – его действительно могут заклевать. Вроде, и не было никакой стаи, чтобы его целенаправленно травить, но она – возникнет. Сама собой сложится. Ибо ранее случившееся, что двое парней подрались и навешали друг другу – воспринимается всеми как нормальное явление. Но когда включается этот иррациональный пресс со стороны взрослых, препятствующий нормальным разборкам, и это видится как «система», – детишки, в ответ, тоже организуются в свою «систему» с целью противостояния этому прессу. Это инстинкт, для этого им не нужно знать теорию коллективной борьбы. Вот только бороться они будут, конечно, не столько со взрослыми, сколько – со сверстниками, которые видятся как бы «агентами мира взрослых». В том числе, и этот бедолага, который, в глазах одноклассников, сам притащил свою бешеную мамашу из-за ерундового повода, если не докажет иное. И порой такая травля принимает действительно уродливые формы.

Говорят, «хищная стая» складывается в детском коллективе по-любому. Потому что, мол, потребность такая есть, организоваться для травли слабых и непохожих на других. Какая чушь! Самоорганизация индивидов – происходит всегда для противостояния сильным, а не слабым. Хотя, конечно, иерархия образуется вокруг «самых сильных среди слабых».

Сама же по себе «ксенофобия» детского сознания – здорово преувеличена. По хорошему счёту, она навязывается вовсе не биологическим инстинктом ребёнка, служащим «разделению вида» (это другое, это половых предпочтений касается, да и то вилами по воде), а чисто социальным стремлением взрослой Системы «причесать всех под одну гребёнку» для удобства окучивания. От того, что ребёнку задолго до школы внушается необходимость «быть, как все» и осуждать тех, кто не такие, причём, даже если они своими отличиями никак не мешают ребёнку жить.

«Вот все съели кашу, а Вася – не съел! Вася, давай ешь скорее кашу. А то мы сидим – и ждём тебя».

По уму – претензии следует предъявлять идиотке-воспитательнице с её выпестыванием коллективизма. Ибо казалось бы, какая тебе, дуре, разница, схомячил Вася свою кашу или нет? Ну не хочет он жрать! Наелся уже! Да по-любому, какое дело всем остальным до этого Васи и его проблем с кашей? Пусть бы и сидел себе за столом, аппетит насиживал. А все остальные – могли бы давно пойти играть.
Но невольно – эта злость обращается не на дуру-воспитательницу, а на несчастного Васю, который как бы подставляет всех остальных. И так вот – развивается подозрительное отношение ко всем, кто выделяется своим поведением или внешностью (что воспринимается как возможная предпосылка к опасному для других поведению).

А так-то, сознание ребёнка – довольно эластично, открыто и готово воспринимать любые объекты внешнего мира такими, каковы они есть. И готово относиться к ним терпимо, если в них нет враждебности, угрозы.
Но в «маменькином сыночке», который сам полез с тобой в драку, а потом прессует Системой, – определённо есть враждебность.
И какой-нибудь несчастный с ДЦП, когда с ним чересчур носятся учителя, объявляя, что если кто будет его дразнить – то сразу на кол, тоже начинает ассоциироваться с угрозой.

Мир взрослых хотел кого-то защитить от детской агрессии или небрежности – но, действуя слишком тупо и напористо, на самом деле подставляет и навязывает подзащитного в качестве закономерной жертвы. Приписывая ту враждебность, которой эта жертва изначально вовсе не имела. И могла бы вообще не стать жертвой, если б взрослые не окружали её таким преувеличенным вниманием будто бы в ущерб чужим свободам.

Нет, разумеется, я не говорю, что ни в коем случае взрослым не следует встревать в школьные разборки. Когда на ребёнке реально живого места нет – ясно, что это была не банальная драка один на один, а беспредел. Тут любой нормальный родитель постарается выяснить обстоятельства. Но в любом случае – это следует делать деликатно, не слишком афишируя. И не слишком давить на школьную администрацию, не вступать в явную конфронтацию.

В законе-то можно каких угодно глупостей понаписать, будто бы школа несёт полную ответственность за любой ущерб, причинённый ребёнку в её стенах, но это просто нелепо. За всеми – не уследишь, а заставить учащихся ходить парами по кругу, взявшись за руки, – кому нахуй такой тоталитаризм нужен? И ведь в конце концов, вашего ребёнка могут за милую душу и в вне школы, и во внешкольное время отоварить.

Да и вообще, это гниляк какой-то, рамсить коммуникативные проблемы своих отпрысков через злосчастную систему образования. Лучше – напрямую. И ваш ребёнок – тем легче скажет, кто его отмудохал, когда сможете уверить, что об этом не узнают в школе. А там уж – подойти на улице, поговорить. Лучше – кого-то со стороны, из друзей семьи, попросить это сделать. Мне пару раз приходилось выполнять такие дипломатические миссии. Оба раза – без насилия. Просто подходил и беседовал. Без чтения моралей, без апелляций к совести. Только – к здравому смыслу и к инстинкту самосохранения.

Но это, конечно, делается в реально суровых случаях, а не из-за таких пустяков, как расквашенный нос или, тем более, «психологическое насилие».

Мне, вообще, нравится эта фишка, «психологическое насилие». Если перевести на человеческий язык, это когда лузера и долбоёба подначивают на предмет того, какой он лузер и долбоёб, и подобная ситуация чревата тем, что повзрослев, он может, не дай бог, сам считать себя лузером и долбоёбом. Да ещё иметь при этом «низкую самооценку». Какой ужас!

Нет уж, ребят, насилие – это всегда физическая штука. А плохое отношение к кому-то, игнор, или, наоборот, подъёбки и дразнилки – это не насилие. Это можно считать агрессией, это может вызывать дискомфорт, но зубы от этого – не выпадают. И глаз от этого не заплывает. Что от этого происходит – обостряются уже давно имеющиеся у человека психические расстройства, вроде повышенной мнительности и обидчивости, получая, правда, некоторый шанс на излечение. То есть, проблема выявляется – а потому, при правильном подходе, может быть устранена. Но проблема – не в других детях. Проблема – в этом ребёнке с его расстройствами психики.

Откуда берутся эти расстройства? С одной стороны, от дурного родительского обожания, чересчур подчёркивающего эксклюзивность их чада, с другой – от помянутой дурной воспитательной системы, требующей, чтобы все ходили строем и были на одно лицо. Это вызывает у ребёнка когнитивный диссонанс, довольно быстро развивающийся в зачатки социопатии.

Что может быть хуже воспитательницы, за каким-то хером требующей, чтобы все сидели за столом, пока Вася не сожрёт свою кашу, когда это не нужно ни Васе, ни его товарищам по группе детского садика, ни даже ей, воспитательнице?

Хуже могут быть только родители, воспринимающие своего ребёнка как совершенно исключительное явление среди прочей тупой визжащей биомассы, и вольно-невольно, навязывающие ему это представление.

Особенно, конечно, мамаши. «У меня – ребёнок-индиго. Он не такой, как все. У него богатый внутренний мир».
Мамаша! Да всем, кроме вас, поебать на богатый внутренний мир вашего угрюмого недодрочера. Молитесь, чтоб и ему было поебать на ваши бредни! Но попробует, с вашей подачи, брякнуть в классе, что оно – индиго, да ещё и на полном серьёзе, - ему обеспечат соответствующую цветовую гамму на мордени. Если не физическими средствами – то моральными: будет ходить синим от злости, подначиваемый со всех сторон.

Но и папаши – бывают тоже с при****ью. «Мой ребёнок – моя гордость и наследник. Он должен вырасти настоящим мужчиной, сильным, как я, способным постоять за себя!»
А ребёнок, между тем, вовсе не хочет быть таким цельнометаллическим ебланом, как его папаша. У него другой психотип. Он бы гораздо комфортнее чувствовал себя в классе, будучи благодушной похухолью, которая не обижается понапрасну, отшучивается незлобиво, и с тем – никто к нему, собственно, особо не лезет.
Но тут встревает папаша: «Если ты будешь позволять себя обзывать – об тебя вечно будут вытирать ноги! Поэтому – stand up and fight!»
Дитёнышу-то – похуй, что его обзывают. И это счастье для школьной жизни, такой душевный склад. Но, натасканный своим суровым прародителем, он, печально вздохнув, лезет на бычку. Не имея никакой, практически, внутренней потребности в насилии. В результате – конечно, у него получается не столько «постоять за себя», сколько – полежать.

Иногда – родитель может сделать своего дитёныша жертвой насмешек и травли, совершенно того не желая. Просто – на автомате бросаясь своими «солнышками», «зайчиками», «пупсиками» в присутствии одноклассников. Естественно, любой нормальный ребёнок – зеленеет от таких публичных телячьих нежностей, но мамаша этого не замечает.

Не менее естественно, что одноклассники начнут подъёбывать этими «зайчиками» и «солнышками» (хотя их самих – родители так же называют дома). Ну а дальше – зависит уже от самого ребёнка. Если неадекватно себя поведёт, вроде: «Не смейте смеяться над моей матерью!» - ему скажут: «Окей! Будем смеяться над тобой, когда ты так смешно обижаешься».

А он будет недоумевать: «За что они меня все так ненавидят?» (Да не ненавидят; «троллят» просто; ради «лулзов»; почему? потому что ты их доставляешь!) «Наверное, за то, что я – не такой, как все» (Ну, в каком-то роде; остальные-то - не ведутся).

Вообще, это самое важное – никогда не обижаться на слова. Реагировать – можно. Обижаться, принимать близко к сердцу – нельзя. Слова – это всегда лишь слова. Они – не ранят. Они – не убивают. И нет никаких долбанных высших ценностей из серии «это святое, это трогать нельзя». Ибо – словами ничего потрогать и невозможно. Есть вещи, которые реально ценны для ТЕБЯ, но какое тебе дело до чужого мнения о них, пусть и высказанного публично? Это колебание воздуха, это не повредит ни тебе, ни дорогим твоему сердцу ценностям.

Поэтому, когда одноклассник, поднявшись и отряхнувшись, говорит: «Извини, меня малость занесло, я не должен был так отзываться о твоей маме, я не хотел её обидеть» - я успокаиваю: «Всё в порядке. Ты её не обидел. Ей похуй, чего ты о ней ****ишь, ничтожный! И мне похуй. Просто, у меня возникло ощущение, что, заявляя, будто у моей мамы дурной вкус – в действительности ты хотел сказать, будто всегда сумеешь поднырнуть под мой хук» - «Да причём тут вкус? Просто, вспомнил «Онегина», вот и сказал: «Сюда б испанского посла ещё, к этому забавному берету!» - «Ты мне сейчас что пытаешься втереть, босота? Что я без твоих соплей не просёк аллюзии? Нет, меня это не обижает, конечно, но…» - парень встаёт в демонстративную глухую защиту, но, вообще-то, мы приятели, и сейчас просто дурачимся (хотя со стороны смотрится довольно натурально, как мы надеемся).

Чем хороша была наша школа? Тем, что если б в этот момент рядом обнаружилась учительница – она бы не стала кудахтать: «Кошмар! Ахтунг! Драка в школе!» Она бы просто сказала: «Ребят, когда валите друг друга на пол хуком в челюсть, имейте в виду: о бездыханное тело могут споткнуться непричастные к вашей разборке люди. Другие учащиеся и даже преподавательский состав. Если вы их уважаете – извольте выяснять отношения на школьном дворе» Но – не более того.

Хотя, конечно, учителя предостерегали от какого-то экстремального и опасного насилия, возможного по недомыслию. И с первого класса втирали, например, что не надо бить ногой в пах. Что не надо спускать друг друга с лестницы. Что не надо использовать в драке чугунные стулья, бюсты великих деятелей искусства и науки, а также цветочные горшки.

По части таких ограничений – увещевания, в целом, работали. Поскольку они разумны и не встречают особых возражений. Любой нормальный пацан и так знает, что западло бить по яйцам и что можно влететь в специнтернат, если реально раскроить кому-то голову или сломать хребет. И чем больше было опыта контролируемого спортивного насилия – тем лучше получалось сдерживаться в школе.

Но если б педсостав всерьёз стал проводить такую политику, что ни пендаля никому отвесить нельзя, ни оплеуху засветить, ни даже на словах подъебнуть – что бы это за школа такая была? Это ****ый концлагерь был бы, а не школа.

Поэтому тем, кто разглагольствует о тотальной недопустимости «попустительства» школьному насилию и тотальной же ответственности педсостава за все происшествия, включая самые мелкие, - следовало бы получше подумать над возможными эффектами своих призывов.

В нашей, корпоративной школе, приходилось бороться с этим «железобетонным пацифизмом». Объяснять, мол, не волнуйтесь: никто вас не засудит за пару синяков на чьей-то тушке. А начнётся серьёзный кипиш в классе – вызывайте охрану. Они через тридцать секунд будут, и это профессиональные ребята. Главное: всё происходящее в школе пишется на видео, и всегда можно установить, что там было, кто начал, и мог ли учитель как-то повлиять на ситуацию.

Вообще же говоря, как в восьмидесятые высасывались из пальца и раздувались проблемы вокруг «мафиозного беспредела» в школах, так сейчас - с этим пресловутым «школьным насилием». Якобы обострившимся, якобы разгулявшимся. Да нет этого! Не то что «у нас в школе нет», а вообще – нет. Это миф, и один из самых дурацких.

Как было всё – так примерно и осталось. Скорее, даже погуманнее детишки стали друг к другу. Но что изменилось: если раньше чересчур заботливые родители и витающие в облаках журналисты вообще нихуя почти не знали о том, что бывает в школе (и не могли проверить рассказы своих детей), то сейчас, когда кто-то кого-то ****ит, зрители снимают это на мобилы и выкладывают на Ютъюбе.

Набегают феерические, озлобленные на весь белый свет долбоёбы, постят комментсы вроде «бля-****ец-сука, что в школах творится, охуеть, до чего докатились! зверьё, ****ь, никакой, нах, нравственности, никакой доброты, всех бы до единого переебашить этих мелких ублюдков и родителей их кастрировать, и учителей, нах, всех перевешать». Инцидент, даже самый незначительный, получает огласку. Начинается журналистское расследование. С понтом пафоса – изобличаются «язвы общества».

Но вся разница по сравнению с восьмидесятыми только в том, что сейчас у всех мобилы с видеокамерой и возможность выложить запись на всеобщее обозрение. И это хорошо. Это способствует расследованию действительно серьёзных каких-то инцидентов, с криминально значимыми последствиями. Но это – не повод раздувать истерику из-за любой ***ни.

Ну и ещё разница – в обострённой до патологических пределов мании любой ценой защитить права ребёнка.
И есть дети, которые, будучи поумнее, прекрасно просекают эту фишку.

Учитель оставляет такого ребёнка после звонка в целях воспитательной беседы, а ребёнок говорит: «Знаете, мне вот показалось, что вы меня сейчас к оральному сексу склоняете. Позвоню-ка, пожалуй, на телефон доверия и сообщу им, что вы заставляли меня вашу писю губами трогать, как бы в наказание за моё как бы плохое поведение. А мои друзья – подтвердят, что вы их тоже растлевали».

И учитель прикидывает: «Пусть даже разберутся, что не было ничего, что оговор это – но осадок останется. И крови попортят – не дай бог никому!»
И вот он невольно начинает заискивать перед этим каверзным мелким шантажистом. Как-то уговаривать его, улещать, совестить – вместо того, чтобы жёстко вправить мозги, пусть даже и рискуя нанести неизгладимую эмоциональную травму (в действительности, чем она будет неизгладимее – тем лучше).

Причём, я бы не стал называть ребёнка «лживым, порочным монстром» и как-то чрезмерно винить в таком поведении. Нет, просто у него есть мозги, у него есть желание расширить пространство своей свободы, и у него есть оружие, которое даёт ему мир взрослых против себя. Почему б ему не воспользоваться этим оружием? Потому что это аморально? Потому что врать нехорошо? Да идите вы нахуй! Сами – запечатали меня в эту дурацкую вашу школу, заставляете хернёй страдать, стесняете во всём, ещё врёте, будто бы это «для моего же блага». Но мне-то лучше знать, что мне по кайфу, а что нет?

В действительности, ребёнок и не хочет, чтоб учитель отправился на зону лет на шесть по самой паскудной статье и с лишением права преподавания до конца дней. Чего он хочет – устранить давление со стороны этого надоедливого, гундящего учителя здесь и сейчас, парировать его нападки встречной угрозой.

Правда, учитель тоже, конечно, может парировать такую угрозу. Элементарно – включая диктофон всякий раз, когда беседует с питомцами без свидетелей. Ещё лучше – иметь видеокамеры в классе, чтобы знать, что там происходит. Но самое лучшее – завезти дешёвых детей из Китая и раздать их педофилам. Чтоб у них не было нужды идти в школьные учителя, а учителей – не приходилось подозревать в порочных склонностях. И вообще - немножко поунять эту вакханалию вокруг борьбы с педофилией всюду и везде. По хорошему счёту, она, наверное, травмирует детей больше, чем реальный контакт с каким-нибудь тихим извращенцем, который даёт конфетку за «ты потрогай мне, я потрогаю тебе».

Разумеется, приходится учить детей, что если к тебе подваливает незнакомый дяденька и бывает слишком добр – лучше держаться подальше, никуда с ним не ходить и немедленно позвонить папе. Но не потому, что дядя потрогает писю и даст за это конфетку, а потому – что дядя на самом деле может быть не таким добрым, как представляется, и может сделать очень больно. А потом – убить, чтобы никто не узнал.

Но школьный учитель? Да даже если и педофил, который в детском садике в доктора не наигрался, – крайне маловероятно, что он сподобится на какие-то реально брутальные действия. Во всяком случае, если это маньяк, готовый покалечить или убить ребёнка, – тогда он опасен и безотносительно своих сексуальных девиаций. И если б мне предложили на выбор отморозка, который может проломить ребёнку голову в припадке раздражительности, и тихого извращенца, который конфетками склоняет девочек потрогать его писю, - я бы выбрал второго. Потому что у меня вообще мальчик :-)

Серьёзно же, мне похуй вся эта мутотень про то, как «именно такие вкрадчивые извращенцы совершают самое страшное – калечат детские души». Спорный вопрос, насколько искалечится душа, если девочка впервые увидит вживую эрегированный мужской половой *** не у одноклассника в тринадцать лет, а у учителя в десять (я не говорю, что такой учитель должен всемерно приветствоваться), но что бесспорно: у неё точно будет травма, если охуярить её по голове монтировкой за невнимательность на уроке. Причём не души, а – мозга (и души, впрочем, тоже). Ну и выбирая между тяжким физическим насилием и соблазнением конфетками – приходится выбрать то, где у ребёнка больше шансов выжить и не стать инвалидом.

Конечно, в идеале хотелось бы, чтобы, отдавая ребёнка в школу, не приходилось выбирать, кто его будет учить: необузданные неврастеники или же вкрадчивые растлители. Хотелось бы, чтоб учили его психически уравновешенные и сексуально нераспущенные люди. Да ещё – чтоб они за ним следили и вовремя пресекали эксцессы, но не слишком стесняли свободу самовыражения. Однако ж, это стоит денег, как и всякая гарантия качества в нашем мире.

Отдавая же ребёнка в бесплатную школу – надо чётко понимать: на уроках его там будут учить практически бесплатные психопаты, садисты и педофилы, а на переменах его будут ****ить и унижать малолетние дегенераты, бесплатные до такой степени, что родители предпочли заиметь их, чем потратиться на гандон, и им почти ничего нельзя сделать по закону (бесплатно). Если реальная картина хоть в каком-то месте отличается от нарисованной выше – значит, со школой повезло.

Но если не бредить про разгул насилия и разврата, то придётся признать, что в большинстве даже государственных школ ситуация много лучше описанной выше, и уж точно не хуже, чем было в восьмидесятые. Иное впечатление – возникает лишь в силу большей прозрачности школьной жизни (мобилы, видео, ютъюб) и существенного снижения порога терпимости к насилию вследствие роста реального благосостояния, освобождения от идеологической оголтелости и общего смягчения нравов в социуме.

Во многих отношениях – подобный прогресс нельзя не поприветствовать, но с другой стороны – видится некоторый перехлёст в необходимости доказывать, что дети имеют право обзывать друг друга обидными кличками и даже волтузить, а если наотрез отказывать им в таком праве – то как они сумеют держать в повиновении своих рабов, когда мы освободим для них Родезию?

***

А вообще, наблюдая реакцию "озабоченной общественности" на всякого рода "ужасные" ролики со сценами школьного насилия, прихожу к выводу, что этим клушам обоего пола - бесполезно что-либо объяснять. У них мозги так устроены, что они видят и слышат только то, что себе нафантазировали, а не то, что там есть в действительности (я имею в виду те ролики, которые вызывали резонанс и проверки фактов, а не голимые постановочные приколы).

Эти странные эльфы - просто представления не имеют, как начинает выглядеть человек секунд через десять действительно жестокого группового избиения достаточно крепкими и злобными подростками. Впрочем, для кого-то и пресловутый "рестлинг" - апофеоз брутальности.

Неудивительно, что школота, обладающая не до такой степени засранным сознанием, люто прётся от тупизны и ханжества "озабоченной общественности" и намеренно провоцирует реакцию своим "моббингом".

Но смею заверить: будь у нас в школьные лета доступные видеозаписывающие устройства да Интернет - мы б не такого ещё понаснимали. Поскольку времена были пожёстче - и мы были пожёстче. Ради искусства - легко могли б и в полный контакт поработать (что, конечно, только умеючи рекомендуется делать).

С другой стороны, прикинул ситуацию. Допустим, мы на днюхе у кого-то на флэту курили траву, и кто-то (таких крыс у нас не было) стуканул в школу (там всем похуй было), а оттуда - сообщили родителям (которым - не всем было похуй).

Ну и это хорошо, что у нас не было стукачей и были разумные учителя-похуисты. Но вот если б реально выявился такой "борец с наркотиками" и проблем кому-то создал неслабых? Чего, прощать, что ли, это? Да он бы, сука, вообще пожалел, что на свет родился! Его бы так прямо на месте не убили (наверно), но и жизни - точно бы не дали. И поебать, какие у него там моральные травмы возникнут, и полезет ли он из-за них в петлю!

То есть, сейчас, конечно, я скажу, что это трагедия, когда одноклассники довели товарища до самоубийства. Но прикидывая тогдашние возможные чувства - честно говорю: никто бы не воспринимал его как товарища. Даже кто между собой недружен был - сплотились бы в отношении к этому выродку. Воспринимали бы - как опасную мразь, способную и впредь кинуть подлянку. Для которой единственный шанс выжить - уйти из школы нахуй. И его бы прессовали по-всякому, пока бы он этого не сделал.

Это я к тому, что бывают разные ситуации, и восприятие их - различается в зависимости от точки зрения. И если вы видите, что весь класс довольно жёстко (на самом деле - не очень жёстко) прессует кого-то одного и не испытывает угрызений совести - вероятно, есть, за что (с их, по крайней мере, точки зрения). Ну а может - просто прикалываются, понарошку (и именно по этой причине обычно закрывается большинство подобных уголовных дел, заведённых в угоду общественному возмущению, а не потому, что ментов купили влиятельные родители).