На Бога надейся... Разложение армии весной 1917 го

Часть 9.

Разложение армейских частей весной – летом 1917 года.

ПОСЛЕДНИЙ ТОСТ

Я пью за разоренный дом,
За злую жизнь мою,
За одиночество вдвоем,
И за тебя я пью,—
За ложь меня предавших губ,
За мертвый холод глаз,
За то, что мир жесток и груб,
За то, что Бог не спас.

Анна Ахматова


Для того чтобы подробнее изучать исторические события, полезно ознакомиться с различными взглядами на них. В этой главе мы рассмотрим точку зрения генерала гвардии и обычного пехотного прапорщика на события весны-лета 1917 года на фронте и в тылу разваливающейся русской армии.

Сначала - взгляд гвардейского генерала.

Есть очень неординарные воспоминания генерал-майора Верцинского Эдуарда Александровича «Год революции. Воспоминания офицера генерального штаба за 1917-1918 года». Этот генерал успел за этот год покомандовать гвардейской дивизией, поработать в Главном штабе создаваемой Красной Армии и даже дважды встретиться с Лениным и Троцким (как военспец) на совещаниях весной 1918 года.
Вот что он вспоминал о событиях февраля  1917 года:   
«В понедельник, 27 февраля утром… все было совершенно спокойно; в Учетном банке мне сказали, что отданный накануне приказ генерала Хабалова о высылке на фронт всех бастующих рабочих возымел свое действие, и что настроение в биржевых кругах уверенное и твердое. Только подходя к дому и переходя через Чернышев мост, мне показался странным обрывок случайно услышанного разговора, в котором возбужденно упоминалось о Преображенском полку. Дома меня встретили в большом волнении. Оказывается уже с час усиленно к нам звонили по телефону от родных, живших против церкви Спасо-Преображения, где безпорядки уже шли во всю. Сообщали о том, что запасный баталион л.-гвардии Волынского полка, стоявший в артиллерийских казармах на Басковой, бунтует и вышел на улицы, что Преображенский собор обстреливается, арсенал захвачен, что в Главном артиллерийском управлении убит генерал Забудский и что здание Окружного Суда горит.
Во вторник, 28 февраля, уже целый день раздавалась ружейная и пулеметная стрельба. В безпорядки были вовлечены все воинские части петроградского гарнизона. Правительство растерялось. Командующий войсками округа генерал Хабалов со штабом и остатками верных правительству войск укрылся в здании Адмиралтейства. В последний момент командование гвардейскими запасными частями было передано генералу Занкевичу, но время уже было упущено и с местными войсками нельзя было подавить безпорядков. Под угрозой обстрела Адмиралтейства из Петропавловской крепости военное командование войсками Петроградского военнаго округа, вечером 28 февраля, отказалось от дальнейшего сопротивления. Революция восторжествовала. Государственная Дума, выделив из своей среды Временный Комитет, объявила о принятии на себя управления страной, и в городе наступило внешнее успокоение и некоторый порядок…
 3-го марта я регистрировался в канцелярии петроградского общественного градоначальника на Гороховой, 2, а 6 марта среди страшного хаоса с трудом получил в Собрании Армии и Флота удостоверение на право выезда в действующую армию и на право ношения при себе огнестрельного и холодного оружия. Подобные же удостоверения выдавались в Таврическом дворце от Председателя Военной Комиссии Временного Комитета Государственной Думы.


Помощник
Петроградского Общественного Градоначальника.
3 марта, 1917 года. № 2005.
Петроград. Гороховая, 2 - 6.
УДОСТОВЕРЕНИЕ.
Предъявитель сего начальник штаба Гвардейской Стрелковой дивизии генерал-майор Эдуард Александрович Верцинский являлся в Петроградское Общественное Градоначальство.
Проживание в городе разрешается.
Действительно по 1-е апреля 1917 года.
Помощник Общественного Градоначальника подписано:
Подполковник Салин.

Военное Министерство.
Комендант Собрания Apмии и Флота.
6-го марта, 1917 г.
№ 40552.
Петроград.
5 ст.
УДОСТОВЕРЕНИЕ.
Выдано сие от Коменданта Собрания Армии и Флота генерал-майору Эдуарду Александровичу Верцинскому, начальнику штаба Гвардейской Стрелковой дивизии на право ношения при себе огнестрельного и холодного оружия.
за Коменданта подписано:
А. Юрьевич.
Военное Министерство.
Комендант Собрания Apмии и Флота.
6-го марта, 1917 г.
№ 724.
Петроград.
УДОСТОВЕРЕНИЕ.
Выдано cиe от Коменданта Собрания Армии и Флота начальнику штаба Гвардейской Стрелковой дивизии генерал-майору Эдуарду Александровичу Верцинскому на право выезда в действующую армию до 12 с. марта.
за Коменданта подписано:
штабс-капитан Попов.
Bсе бланки были печатные, куда лишь вписывались чин, должность, фамилия, № и число.»

Стоит подчеркнуть следующее:
- ПЕРВЫМИ начали ОБСТРЕЛИВАТЬ Преображенский СОБОР в Петрограде именно восставшие части петроградского гарнизона уже 27 февраля 1917 года. Вот насколько «крепка» была вера в душах православного воинства и влияние духовенства на воинов в СТОЛИЦЕ императорской России;
- правительство РАСТЕРЯЛОСЬ на ВТОРОЙ день беспорядков. Замечательный «подбор кадров» был в правительстве Николая Второго на третий год страшной войны;
- запасные части прославленной русской гвардии были так же разложены, как и обычные запасные батальоны, более того, именно в лейб-гвардии Волынском полку и был убит первый офицер, в ходе  Февральской революции. Никакой роли в ДЕЛЕ защиты императора громкие имена, награды и традиции гвардейских частей НЕ СЫГРАЛИ;
- обратите внимание, что уже 6 марта в Собрании Армии и Флота творился «ужасный хаос» и боевой генерал гвардии был ВЫНУЖДЕН «с трудом» получать совершенно идиотские справки НА ПРАВО НОШЕНИЯ ОРУЖИЯ, ПРОЖИВАНИЯ (!!!) в родном городе, и даже … ВЫЕЗДА НА ФРОНТ. Причем выдавали эти «мандаты» ему тыловые штабс-капитаны и гражданские «юрьевичи». Отметим, что НИКАКИХ большевиков, при этом бардаке, не было и в помине;

Но и на фронте события развивались по наихудшему сценарию:
Новоявленный «демократический» военный министр А.И. Гучков издал приказ о массовом, одновременном увольнении из армии до 150 старших начальников и замене их более молодыми и не по старшинству кандидатских списков. Приказ этот был непродуманным, сделанным на «потребу публике» и был во всех отношениях неудачным. Список увольняемых составлялся «какими-то закулисными опросами безответственных людей и носил случайный характер. Попутно с небольшим числом слабых начальников было уволено значительное число средних и даже хороших...
Уже в апрелe служба в войсках значительно упала. Устанавливалась почти полная безответственность солдат, дисциплина исчезала.
Гучков, разваливший своими «новациями» на посту министра все остатки дисциплины в Действующей Армии, довольно быстро слетел со своего поста:
«В начале июня в армию прибыл бывший военный министр А. И. Гучков и как офицер запаса выразил желание поступить в один из полков так называемой Дикой дивизии. Однако в полках дивизии его кандидатура была забаллотирована офицерами и его поступление в боевую армию не состоялось. Обедая в штабе армии, Гучков пространно жаловался на развал армии. Помню, меня возмутили эти жалобы со стороны Гучкова, который в достаточной степени приложил свою руку, чтобы ускорить развал, и я ему задал вопрос, им или не им был подписан ряд приказов, узаконивших этот развал. Гучков должен был признать, что они были подписаны им, хотя и приводил разные "но". Настроен он был весьма пессимистически и тогда же предсказывал, что Учредительное Собрание вряд ли удастся собрать…»

Отрадно, что Гучков стремился лично повоевать-таки в разваленной им армии, но ещё более отрадно, что офицеры ЗАБАЛЛОТИРОВАЛИ его кандидатуру.
Не знаю уж, отважатся ли вообще когда-нибудь нынешние горе-реформаторы просто появиться в частях россиянской армии без личной охраны…

Тем временем, развал армии усиливался: 
«…в корпус вскоре стали наезжать из столицы разные
 личности с поручениями. Преимущественно это были социалисты разных толков, заботящиеся о расширении и углублении революции. Помню, как один из них, явный социалист, говорил с солдатами на собранном для него начальством митинге, что революционные требования надо предъявлять с запросом, считаясь с тем, что не все свободы удастся удержать. Он сравнивал революцию с пловцом, переплывающим реку с сильным течением и вынужденным брать направление значительно выше против намеченного к достижению пункта. Конечно, такие речи смущали солдат, вели к нарушению порядка службы в армии и подрыву дисциплины. Приезжали агитаторы и из другого лагеря. Припоминаю трех студентов Петроградского Технологического института, прибывших к нам с целью внушить войскам необходимость продолжения войны и упорной борьбы с немцами. Однако их пропаганда, веденная к тому же неумело, успеха не имела; солдаты предлагали им взять винтовки и остаться в окопах, если им так нравится воевать.»

Забавная ситуация, не правда ли?! Разумеется, студенты не пожелали воевать «до победного конца» и убыли восвояси. 
Начались различные дивизионные, корпусные и фронтовые собрания и конференции, которые ещё больше подрывали остатки дисциплины и боеспособности войск.
Вот рассказ Верцинского про один из тогдашних «съездов»:
«Генерал Зайончковский речью владел вполне, говорил ясно и в примирительном духе. Последовавшие после обращения командира корпуса речи некоторых ораторов носили резкий и даже вызывающий характер.
Собранное совещание невольно и против всяких ожиданий обратилось в митинг. Накопившееся за долгое время раздражение, явившееся последствием утомления войною, неудовольствия политикой правительства, некоторых недочетов снабжения, трудностей и лишений боевой обстановки, мелких личных обид в прошлом, вдруг вылилось и обрушилось на офицеров и начальников, как ближайших представителей власти. Несколько убежденных социалистов старалось использовать собрание для муссирования антиофицерского настроения. Вместо смягчения отношений прозвучали речи, полные злобы, зависти и непримиримости к командному составу.
Эта вдруг прорвавшаяся непримиримость, даже ненависть к офицерам была для большинства совершенно неожиданной в особенности в боевой обстановке, где условия жизни офицеров и солдат мало разнились между собою, и где ежедневная возможность смерти всех уравнивала. Большинство присутствовавших офицеров впервые узнало о существовании глубокого классового расхождения между солдатами и офицерами, между низшими слоями населения и его более привилегированной частью.
Совещание продолжалось три дня. При содействии участвовавших в совещании офицеров удалось выработать болee или менee приемлемые пожелания, которые большею частью были командиром корпуса утверждены и объявлены в приказе к руководству. Это совещание несомненно ускорило революционирование корпуса, но вместе с тем, внося неизбежные изменения в жизнь корпуса через командный состав, оно уберегло корпус от острых эксцессов, имевших место в других корпусах…
Примерно в то же время в одном из пехотных полков корпуса солдаты убили храброго боевого офицера. Вся вина его заключалась в том, что он, будучи в нетрезвом виде, хулил революцию и несколько вызывающе держал себя в отношении солдат. Благодаря условиям революционного времени, виновные не понесли наказания. Это уже был опасный прецедент и серьезный подрыв дисциплины…
Дисциплина падала. Началось дезертирство; увольняемые в отпуск частью не возвращались или сильно запаздывали. Страшно развилась карточная игра. Стихийное развитие получило устройство спектаклей, вечеров, танцулек. К службе относились спустя рукава и она выполнялась лишь по инерции, кое-как. Приказы плохо и не всегда исполнялись.
Когда командир корпуса генерал Эрдели решил по стратегическим соображениям вытянуть с фронта одну дивизию в резерв, соответственно передвинув остальные части по фронту, то некоторые полки, обжившиеся на своих участках и предназначенные к переходу на xyдшиe участки, первоначально отказались исполнить приказание и выполнили его только после специальных уговоров. Точно также вытянутая в резерв дивизия по истечении срока отдыха не пожелала вновь становиться на позицию. Только после долгих уговоров удалось настоять на своем...
Немало осложнений вносил командующий Юго-западным фронтом генерал от кавалерии Брусилов. Принимая депутации от дивизий, он на их жалобы об утомлении, в поисках популярности, легко расточал обещания отдыха, не считаясь с условиями службы в корпусе и никого об этом не уведомляя. Было несколько случаев, что солдаты отказывались нести боевую службу, ссылаясь на обещания генерала Брусилова. Не могу не упомянуть для характеристики этого генерала следующие факты, почерпнутые в штабе 8-й армии, которою он командовал в начале воины. Бывший при нем комендант штаба армии передавал мне, что бывали случаи, когда генерал Брусилов приводил встреченных им во время своих прогулок солдат и приказывал их пороть за неотдание ему чести. Революция застала его на должности командующего Юго-западным фронтом. Начальник службы связи 8-й армии, сохранивший телеграфную ленту, разсказывал мне, что в связи с начавшейся революцией штаб армии стал принимать из штаба фронта телеграмму, начинавшуюся словами: "Кучка негодяев" и т. д. с соответствующим текстом. Затем передача телеграммы была прервана, ленту приказано было уничтожить и взамен генерал Брусилов торжественно объявлял войскам о происшедшей революции и о том, что он лично всегда был убежденным революционером. Дальнейшее двуличное поведение генерала Брусилова всем хорошо известно.
Объявление "прав солдата", выработанное при Гучкове и объявленное при Керенском, продолжало разрушение apмии. Впрочем многое уже было введено в жизнь армии частичными распоряжениями, исходившими из министерства Гучкова.
Вследствие распоряжения свыше, 1-го мая был устроен парад, при чем, во избежание эксцессов, приказом по корпусу было повелено всем офицерам быть с красными бантами.»

Что тут скажешь…
- Развал на фронте уже полнейший. Солдаты занимаются чем вздумается: «танцульками», картами, семечками, вечеринками (на передовой) и даже спектаклями (!!!) но только не боевой службой.
Обратите внимание, что ни о каких военных священниках генерал Верцинский просто НЕ УПОМИНАЕТ. А ведь как нужно было бы умиротворяющее «слово пастыря» в той, раскалённой от ненависти к офицерам, солдатской среде…
- командиры корпусов и армий уже не могли даже просто передвинуть дивизии на их боевых участков по своей воле;
- о двусмысленной роли Брусилова в ходе Февральской революции пишут многие авторы воспоминаний. В отзыве Верцинского характерно другое. При царе Брусилов не брезговал приводить с собой встреченных им на прогулках солдат и приказывал ПОРОТЬ их за неотдание ему чести!!! В годы Первой мировой войны, ещё при царе, в русской армии для укрепления дисциплины  были официально введены ТЕЛЕСНЫЕ НАКАЗАНИЯ. Об этом не принято сейчас говорить (ведь даже «злодей» Сталин в самые отчаянные дни 1941-42 г.г. до такого не опустился). А при царе- батюшке во время войны солдат  пороли… А потом удивлялись причинам их ненависти к своим офицерам. Да и немногого стоила армия, в которой солдаты не отдавали честь самОму командующему армией, ДАЖЕ ПОД СТРАХОМ ТЕЛЕСНЫХ НАКАЗАНИЙ…

И вот как завершилось недолгое командование генералом А.Э. Верцинским дивизией гвардейских стрелков летом 1917 года:
«13 июля я представился в Каменец-Подольске командующему Юго-западным фронтом генералу Корнилову, от которого узнал, о возстановлении военно-полевых судов и о предъявленных им к Временному правительству требованиях для проведения действительных мер по оздоровлению армии…
15-го июля я прибыл в штаб гвардейской стрелковой дивизии в дер. Юрковцы (Подольской губернии) и вступил в командование гвардейскими стрелками. Я решил сразу принять определенную твердую линии и придерживаться ее до конца. Обявляя о своем вступлении в командование дивизией, я потребовал безпрекословного исполнения всех приказаний, угрожая в противном случае вновь возстановленным военно-полевым судом до смертной казни включительно.
16 июля я принимал командиров частей и представителей дивизионного и полкового комитетов, которые обещали мне свою энергичную поддержку.
Общее состояние дивизии оказалось хуже, чем я ожидал. В значительной степени это объяснялось тем, что большинство старых стрелков, участников многих славных боев дивизии, ушли с фронта в запасные батальоны в Царское Село, откуда полки получили взамен распропагандированные под Петроградом и разнузданные укомплектования. В наихудшем cocтoянии находились гвардии 1-й и 4-й стрелковые полки. В гвардии 1 стрелковом полку во время только что закончившегося отступления половина рот соглашалась воевать и следовала с полковым знаменем, а половина рот отказывалась воевать и на походе шла отдельно. Связь между обеими частями полка поддерживалась лишь его хозяйственной частью, довольствовавшей тех и других…
Основная болезнь армии выражалась в утере воинской дисциплины и чувства долга. Поспешное отступление армии от Тарнополя и Калуша, часто переходившее в позорное бегство, сопровождалось погромами и разбоями. Развал армии и разнузданность солдат при этом особенно ярко сказались. Донесения начальников и комиссаров были переполнены фактами позорного бегства революционных войск и их возмутительных зверств по отношении мирного населения. Вся печать пестрела подробностями озверения армии; общественное мнение было возмущено…
1-го августа гвардейская стрелковая дивизия продолжала занимать позиции по реке Збручь в Подольской губернии. Гвардии 2 Царскосельский и 4-й стрелковые полки находились на позиции, а гвардии 1-й и 3-й стрелковые полки были в дивизионном резерве. Стояла великолепная погода…
В это время были изменнически убиты своими солдатами два достойнейших офицера: командующий гвардии 1 стрелковым полком полковник Владимир Михайлович Быков и командующий 2 баталионом того же полка капитан Александр Сергеевич Колобов…
На следующее утро я предполагал сам поехать в полк и присутствовать на панихиде по убиенным, но полковник Крейтон очень просил этого не делать, так как в полку возбуждение еще слишком велико и панихиды служить нельзя. Срочно вызванный из штаба корпуса военный следователь утром следующего дня не был допущен в полк для производства следствия. Одновременно я вел усиленные переговоры с штабом корпуса о высылке мне какой-нибудь части в сопровождении комиссара или членов корпусного комитета, которые помогли бы мне возстановить в полку порядок. Около двух часов дня прибыли ко мне два офицера 1 полка, которых полковник Крейтон незаметно выслал из полка, боясь новых эксцессов и которые подробнее доложили о всем происшедшем. Через них выяснилось, что бунт в полку продолжается, что тела убитых офицеров бунтующие не выдают, и что полковник Крейтон умоляет меня без вооруженной силы не показываться в полку, так как он ни за что не может поручиться…
Вся подкладка волнений в 1 полку несомненно заключалась в том, что его стали подтягивать и понемногу приучать к порядку…
Только 4 августа комиссар армии поехал в 1 полк. Он с места, с революционной точки зрения незаконно, накричал на стрелков, что они в присутствии его, правительственного комиссара, не встают, говорил речи и в сущности ничего не добился. Следствие
производить они не допустили и не только убийц, но и тела убитых офицеров не выдали. Я комиссару советовал действовать энергично - окружить полк, потребовать выдачи зачинщиков, а если таковое не последует, обстрелять артиллерией. На такие мероприятия он не решился…»
Обстоятельства убийства офицеров поначалу были изложены так:
«…Деревня Теремковцы была назначена для оказания помощи по сбору хлеба средствами гвардии 1-го стрелкового полка, по восточному берегу - передового перевязочного отряда Красного Креста имени Родзянко.
Вечером 1-го августа представитель отряда Родзянки доктор Криг, ведший переговоры о содействии в уборке хлеба с сельским комитетом дер. Теремковцы, был арестован стрелками 1-го полка, как агитатор и шпион, несмотря на наличие при нем соответствующих удостоверений личности и приказа по дивизии № 105.
В полковом комитете, куда был приведен арестованный доктор Криг, командовавшим гвардии 1-м стрелковым полком полковником Быковым была разъяснена личность доктора Криг, которого полковник Быков лично знал. Требование полковника Быкова об освобождении доктора Криг, к каковому присоединился и полковой комитет, собравшейся толпой солдат исполнено не было; в виду настойчивых требований солдат об оставлении доктора Криг в полку под арестом полковник Быков был вынужден согласиться на оставлениe доктора Криг под арестом до утра в расположении 7-й роты. На другой день доктор Криг был освобожден.

Таким образом, солдаты полка сразу отказались подчиниться требованиям командира полка и своего полкового комитета, а, пользуясь темнотой, некоторые ораторы полка возбуждали солдат против полковника Быкова, старавшегося внести порядок и дисциплину в полк…
 
Со слов гвардии 1-го стрелкового полка штабс-капитана барона Будберга, после ухода солдат с арестованным доктором Криг полковник Быков продолжал сидеть в избe с полковым комитетом, имея вокруг себя под окнами возбужденную толпу солдат, выкрикивавших разные угрозы по адресу полковника Быкова. По имеющимся сведениям полковник Быков пытался уйти из избы, стараясь бежать через кукурузное поле, но был остановлен вооруженной толпой и убит, или под угрозой быть убитым застрелился сам, что, в конце концов, делает мало разницы. Капитан Колобов самоотверженно вышел усмирять и успокаивать солдат, и также был убит ими.
Считаю, что возмущение среди солдат гвардии 1-го стрелкового полка с убийством командующего полком полковника Быкова и командующего 2-м баталионом капитана Колобова явилось последствием систематического унижения и дискредитирования офицерского достоинства, полной безнаказанности солдат и утери армией даже слабых признаков дисциплины…»

В дополнение к изложенному привожу выписки из полученного мною впоследствии письма от офицера гвардии 1 стрелкового полка, бывшего во время убийства адьютантом при командире 2-го гвардейского корпуса, генералe Вирановском, и находившегося в курсе всех событий в полку.
Полковник Быков, собрав полковой комитет, стал его после долгих прений склонять к освобождению доктора Криг. Во время заседания, происходившего вечером, изба была окружена толпою протестующих стрелков, главным образом 2-го баталиона. 
Услышав гул толпы и протесты, полковник Быков вышел на крыльцо избы и приказал стрелкам разойтись. Они не только не исполнили этого приказания, но еще громче загудели. Тогда полковник Быков пригрозил вызвать пулеметную команду для разгона неповинующейся толпы. Этим видимо воспользовались руководители бунта. Полковнику Быкову и подоспевшему ему на помощь капитану Колобову было нанесено около 15 штыковых ран. Остальные офицеры, почти сплошь состоявшие из прапорщиков, не могли ничего сделать с разбушевавшейся cтиxиeй. Тела убитых были выброшены на берег реки и в течение ночи и ближайших дней подвергались оскорблениям со стороны толпы стрелков, плясавшей, игравшей на гармониках и т. п.
Полковнику Крейтону, вступившему после убийства вновь в командование полком, только через несколько дней удалось через полковой комитет уговорить солдат выдать тела убитых. Они были перевезены в дивизионный лазарет, гдe была отслужена панихида, после которой их отправили в Царское Село. Во время панихиды появились стрелки, демонстративно не снимая фуражек и отплевываясь в сторону гробов. Конечно, все это проделывалось безнаказанно.
Одновременно комитет запасного баталиона полка в Царском Селе постановил воспретить привоз останков "врагов революции" в полковую церковь и похороны убитых на полковом кладбище. Тем не менее, минуя полковую церковь, удалось жертвы "безкровной революции" предать земле рядом с их доблестными полковыми товарищами.
 С вoцapeниeм большевиков один из главных зачинщиков и убийц был выбран на должность командира гвардии 1 стрелкового полка.
8-го августа я представился генералу Корнилову в Ставке и подробно доложил о безправном положении командных лиц. В это время Корнилов усиленно вел переговоры о проведении ряда мер для оздоровления армии, при видимом сочувствии военного министра Савинкова, и сильно надеялся на успешность их прохождения. К сожалению, Kepeнский не понял благородных порывов Корнилова, а сам не был способен подняться выше вопросов личного самолюбия и интересов сохранения за собою власти.
товарищами, павшими в боях…»

Завершая рассказ гвардейского генерала о распаде некогда лучших частей армии, необходимо акцентировать внимание на следующих моментах:
- В 1-м гвардейском полку ПОЛОВИНА рот уже тогда ОТКРЫТО ОТКАЗЫВАЛАСЬ ВОЕВАТЬ и действовать вместе со своими товарищами!!! Даже на маршах эти «пацифисты» шли отдельно от других рот, где ещё теплилось хоть какое-то чувство долга. Общее у них было только одно: жратва…
Сейчас многие либеральные историки любят рассказывать сказки, что в канун Февраля русская армия была-де «в шаге от победы». Какой уж там шаг…
Эту байку в конце 20-х годов сочинил У. Черчилль,  совершенно не представлявший ИСТИННОЙ СИТУАЦИИ в русской армии, накануне отречения Николая Второго. Он был убеждённым антикоммунистом и вёл ожесточённую полемику с Советами, используя все возможные средства для этого. Совсем другое дело – повторять эти сказки сегодня.
- Несколько слов о  печально знаменитом июльском (1917г) наступлении революционной русской армии, про которое упоминает Верцинский.
Его наши полководцы пытались провести  против наиболее слабого противника – австрийцев. Поначалу армия Корнилова действовала успешно, взяла Галич и Калущ, но австро-германцы нанесли контрудар – и… начался панический откат всего фронта».   
Корнилов телеграфировал  верховному главнокомандующему Брусилову, министру-председателю князю Львову и военному министру Керенскому: «Нахожу безусловно необходимым обращение Временного правительства и Совета к войскам с вполне откровенным и прямым заявлением о применении исключительных мер вплоть до введения смертной казни на театре военных действий». Его поддержали Брусилов и Савинков.
В тот день князь Львов вышел в отставку. Главой правительства стал Керенский. 
Он ответил Корнилову: «Приказываю остановить отступление... всеми мерами».
Корнилов принял командование разваливающимся фронтом, отбив в Петроград телеграмму: «Армия обезумевших  темных  людей , не ограждавшихся властью от систематического разложения, бежит. Позор и срам, какого русская  армия  не знала за все свое существование. Отечество гибнет. Необходимо введение смертной казни и учреждение полевых судов.  На полях, которые нельзя даже назвать полями сражений, царит сплошной ужас, позор и срам... Я, генерал Корнилов, вся жизнь которого... проходит в беззаветном служении родине, заявляю, что отечество гибнет, и потому... требую немедленного прекращения наступления на всех фронтах в целях сохранение и спасения армии для ее реорганизации... Необходимо... введение смертной казни и учреждение полевых судов на театре военных действий. Довольно!».
Корнилов требует  ввести на фронте смертную казнь и спасти невинные жизни ценой жизни предателей, иначе он сложит с себя Главнокомандование. (Никогда ни один генерал еще не разговаривал так с Временным правительством.)
Комиссар ЮЗФ Савинков присоединился. – Немцы взяли Станиславов. Весь наш ЮЗФ, 7-я и 8-я армии, вынуждены крупно отходить, покидая Галицию и Буковину, делая затем неизбежным отступление и в Румынии. Отдали полмиллиона десятин зерновых полей с урожаем 10 млн. пудов. – Крах попытки нашего наступления на ЗФ под Сморгонью, при полном перевесе наших сил. Полки и после вдохновляющих митингов отказываются идти вперед; после месяцев бездеятельности пугаются и собственной артиллерии: взятые позиции тут же сдали; массовый отход, толпами»
Корнилов распорядился расстреливать дезертиров, выставлять их трупы с соответствующими надписями на дорогах и видных местах, сформировать специальные ударные батальоны для борьбы с революционными солдатами, запретить митинги на фронте».
Это всё слабо помогало, как видно из событий даже в некогда лучших, гвардейских частях, про которые пишет генерал Верцинский. Разложившаяся армия умирала…
Вот ТАКОЙ оказалась РЕАЛЬНАЯ боеспособность  «самой революционной армии мира» (по дИвному определению Керенского).
Имелись неоднократные случаи, когда деморализованные, обнаглевшие от грабежей и безнаказанности пехотинцы открывали огонь по собственным артиллеристам (которые вели огонь по неприятелю), опасаясь ответной артиллерийской стрельбы противника по своему расположению. Про погромы, разбои и страшные зверства по отношению к своему же населению и говорить не приходится…
-  и ещё один важный момент. Поражает удивительная жестокость, злоба «революционных солдат» (вчерашнего христолюбивого воинства). Издевательство над трупами убитых ими командиров (которые были брошены в овраге)пляски и пьяные песни над их телами. Даже после того, как убиенных удалось забрать для погребения, солдаты плевались и глумились над ними на панихиде, запрещали (!!!) хоронить их на полковом кладбище. Откуда взялась у них эта жестокость, необъяснимое зверство – Бог весть… Где были полковые батюшки, корпусные  и дивизионные благочинные в эти трагические дни, чем они занимались, Верцинский не пишет НИЧЕГО.
Зато у следующего автора нашего повествования есть несколько интересных страниц именно о роли и авторитете полковых священников в то время.

Теперь о том же трагическом времени расскажет обычный русский прапорщик самого обыкновенного пехотного полка.

Конечно, всё-таки он не совсем «обычный» прапорщик. Во-первых, он оставил интереснейшие и очень остроумные воспоминания о своём участие в войне и революции. Они написаны им от третьего лица, а автор взял себе несколько необычный псевдоним «Леванид». Он так и назвал свою книгу: Леванид «Записки главноуговаривающего 293-го пех. Ижорского полка».
Во-вторых, несмотря на своё небольшое воинское звание, он оказался неформальным лидером своего полка, ЛИЧНО ВОДИЛ своих солдат В АТАКУ летом 1917 года (во время того самого неудачного наступления) и получил ранение в этом сражении.

Леванид несколько раз вспоминает о своём полковом батюшке (один из ОЧЕНЬ немногих мемуаристов той поры).
Вот в каких обстоятельствах это происходило.
Спустя некоторое время после Февральской революции, в полку Леванида начался развал дисциплины, завершившийся «братанием» офицеров и солдат. А вот что дальше произошло:
 «ОФИЦЕРСКОЕ СОБРАНИЕ

Одного часа не прошло с того момента, как братание офицеров с солдатами кончилось, а уже господ офицеров от того революционного братания с солдатами тошнить стало и решили они раньше всего с Леванидом посчитаться.
Послали за Леванидом двух депутатов. Депутаты к Леваниду пришли и говорят:
- Офицерство-де вы оскорбили, честь погон и мундира, на митинге выступая, задели, а потому желают господа офицеры с вами объяснение иметь. На собрание офицерское вас просят.
Пришел Леванид со своими докторами и двумя другими офицерами на офицерское собрание.
Сел и глядит.
В красном углу под образами командир полка и поп полковой сидят. У офицеров лица нахмуренные, самые зверские.
Как только собрание на минуту затихло, встал это командир 1-го батальона подполковник Эльмах, кавалер Георгия и оружия золотого. Малый славный, из немцев, а может, и из шведов, с усами белыми, пушистыми, и стал он речь к Леваниду держать немилостивую:
 
- Вы, - говорит, - молодой человек, честь мундира и погон оскорбили, вы, - говорит, - офицеров призывали пьянство бросить, картежную игру прекратить и за сестрами на-время перестать увиваться. А между тем вы, прапорщик, только молокосос, мальчишка, да притом из болтливых, а кто болтлив, тот под пулями труса празднует. Так-то. Я же, Эльмах, офицер храбрости известной: ни в карты не играю - все деньги жене в Россию отсылаю, - ни вина не пью, а как женатый человек, на сестер внимания даже не обращаю.
Подполковник Эльмах:
- Зубы заговаривать, господин молокосос, ты мастер, а вот только ото всего офицерского собрания я тебе вызов делаю: стреляйся по очереди с каждым из нас, принимаешь?
Улыбнулся Леванид:
- Вы на окна-то, господин полковник, посмотрите. Глянули офицеры, а в окнах солдатские лица одно к другому приклеены, так что даже свет дневной в холупу не проникает.
- Ну что, поняли, господин полковник, если я вас всех по очереди перестреляю, то и в этом случае мне от солдат ничего не будет, а если хоть один из вас меня ранит, остальных, может статься, солдаты-то и перебьют. По окончании войны, господа, я к вашим услугам.
- Увертываешься, - заревел Эльмах, - на месте вас всех перебьем!
Выхватили офицеры наганы, а иные даже курками защелкали. В один угол холупы доктора, Леванид, начальник пулеметной команды и только что вернувшийся из отпуска адъютант полковой отскочили, в другой угол и в середине избы остальное офицерство в кучу сбилось, а командир полка и поп полковой всё в своем углу под образами сидят, только бледные стали, как полотно.
Стоят офицеры, наганы в руках, дуло чуть-чуть вниз направлено. Что бы дальше произошло - неизвестно, да поп выручил.
Был он бабник большой и трус, к полковнику подлизывался инда смотреть было тошно, толст был и собою на бабу смахивал и никто его в полку за человека не почитал. Все время тот поп в штабной избе у полковника на глазах терся, а разговору у них только и было, если снаряд поблизости от штаба разрывался. Задрожит поп, бывало, побледнеет и заговорит:
- Господин полковник, это подготовка.
- ........ молчите, батюшка.
- Я молчу-с, господин полковник.
Но тут минуту затишья и нерешительности поп дельно использовал. Вскочил он это на ноги, да и возгласил этак торжественно, однако, как всегда, фистулой:
- Братие, выслушайте своего пастыря духовного, остановите смертоубийство...
От изумления, что поп заговорил, часть офицеров даже наганы попрятала. Ободренный успехом, поп продолжал:
- Братие, все меня здесь любят и уважают...
Но ни единого больше слова не удалось сказать миротворцу удачливому: бурный всеобщий хохот и радостные дружественные восклицания, вроде: "Это тебя-то любят и уважают?" "Попик наш об уважении возмечтал" - разрядили настроение.
Попа хлопали по плечу, давали дружеского тумака в бок, лезли к нему целоваться, но потом, увидя, что он не на шутку, до слез обиделся, офицерство его оставило и с хохотом повалило вон из избы…»

И второй случай:

КАНУН БОЯ.

Наступил канун боя 17 июня 1917 года. В тот день Леваниду видеть довелось, что религиозные идеи солдат русских, даже в час смертный, уже не пришпандоривают…
Глядят солдаты, а низом, скок-скок, полковой поп пробирается. За ним аналой и подсвечник на ножке серебряной, евангелие, покров для аналоя, миску с водой и метелку для кропления тащут. Пришли на площадку внизу и все к одной стороне в должном порядке установили. Сейчас же с других полков, что в этих же щелях стояли, еще два попа на лужок спустились и молебствие соборне служить начали. Ну, в щелях об этом оповестили, да и сами солдаты все видят. Затишьем пользуясь, из щелей они повылезли и на краях расселись, молиться, однако, не пошли:
- Разве, говорят, попы молебствие о смягчении сердец пулеметовых, что крошить нас завтра будут, затеют.
Ну так вот, с трех полков, т.е. на худой конец с семи тысяч человек, разве сорок пять вниз к попам спустилось.
Внизу молебствие идет, а они себе в карты играют да ругаются последними словами, и это накануне боя и после двухдневного сидения в щелях, под дикий вой летящих снарядов, под грохот канонады своей и немецкой и под грохот, треск и свист бесчисленных разрывов».

Вот и все упоминания о деятельности полковых батюшек и их авторитете в той обстановке, что остались в памяти Леванида.
Впрочем, у других мемуаристов и этих слов для них не нашлось.

Продолжение:http://www.proza.ru/2011/02/28/373