Деревенские рассказики

СПИЧКИ ДЕТЯМ НЕ ИГРУШКА
Кому не знакомо это назидание? Мне довелось познать истинность этих слов с младых, можно сказать, ногтей. Лет эдак с пяти.  Тем жарким июльским днем я несколько часов кряду   плескался в компании радостно визжащих и хохочущих  сельских ребятишек в теплой воде нашего любимого пойменного  озерца Две лесинки.  И лишь  гулко урчащий пустой желудок погнал меня домой.
Село наше стояло - да о чем я, оно и сейчас там! - на высоком песчаном берегу Иртыша. И когда я со своим сверстником Колькой Васильевым  по крутому спуску поднимался  от озера к скотобазам, за которыми в сотне метров было само село, то на  испещренной следами босых ног пыльной дороге нашел оброненный кем-то коробок спичек. Выдавил пальцем  фанерный ящичек – тогда коробки делали еще деревянными, - внутри, прижавшись друг к дружке, лежали  еще с десятка полтора спичек. Целое богатство! 
Из всей одежды на нас  с Колькой были только сатиновые трусы до колен – так в летние  дни в деревне у нас бегали почти все мальчишки. Не так  жарко. Да и удобно.
Не так жарко нам показалось и в тот день. Причем сразу же, как только я нашел спички. И мы срочно решили развести где-нибудь в укромном месте костерок и погреться.
На беду – как потом оказалось, не столько на свою, - мы с Колькой в это время проходили мимо скирды с остатками прошлогоднего сена, огороженной от скота ивовым плетнем. И хотя на двоих нам было всего десять лет, мы откуда-то уже знали, что сухое сено неплохо горит.
Мы перелезли через плетень, от которого до скирды было всего метра два или три. Надергали сена на хороший ворох, сложили его под плетень. Я стал чиркать спичками, пару штук сломал, но с третьей попытки у нас все получилось. Сено пыхнуло как порох, от него занялся плетень. Сухие его прутья горели с задорным треском, от дуновения легкого  ветерка искры летели во все стороны. И конечно, всего минуты через три-четыре сначала несмело, а потом все веселее и веселее разгорелась и сама скирда.
Со стороны села послышались крики: «Пожар!», «Базы горят!». А это и в самом деле начала тлеть и густо чадить и крыша стоящего рядом со скирдой старого камышитового  коровника – слава Богу, пустого, потому что все коровы в это время безмятежно щипали травку  на пастбище.   
Поняв, что сотворили что-то не то, мы с Колькой ломанулись от пылающей скирды и напрямую,  через стоящую на нашем пути прорытую за много лет стекающими весенними ручьями глубокую рытвину,  побежали домой. Уже на бегу я обнаружил, что крепко держу в руке спичечный коробок.  А со стороны деревни, также срезая путь, в рытвину бегом спускались  нам навстречу взрослые – с ведрами, лопатами, криками. И  в этой шумной веренице бестолково гомонящих людей был и мой папка. Он тоже позвякивал на бегу оцинкованным ведром.
«Бегут тушить пожар! – понял я. – А потом будут искать, кто поджег. А чего их искать, когда вот они мы, со спичками…»
На дне этой старой рытвины густо росли лопухи. Вот в них я и успел сунуть коробок со спичками, прежде чем с нами поравнялись взрослые.
- Ты откуда, сынок? – спросил папка, с подозрением принюхиваясь к нам с Колькой – мы с ним отчаянно воняли паленым,  разве только не дымились. 
- С озера! – хором сказали мы с Колькой.
- Бегом домой! – приказал папка, взмахнул ведром и рысью стал подниматься по песчаному склону рытвины навстречу пожару.
«Интересно, - подумал я тогда. – А где же они будут брать воду? Может, с озера? Но это же далеко. Бедный папка - устанет, наверное, носить так далеко воду-то…»
А вода там, оказывается, была в специально оставленной  прицепной цистерне – для замешивания глиняного топтала и ремонта коровника. Ну и что: сено-то тогда, как рассказывали позже,  сгорело все, где-то тонны две-три,   вместе с огораживающим его от скота плетнем. А вот коровник деревенской добровольной пожарной дружине все же удалось потушить.
И я долго еще потом держался от спичек подальше. Думаю, и Колька тоже. Потому что нас потом  все же «раскололи» - каждого дома по отдельности. И «воспитывали» отдельно. 
Но одинаково доходчиво.

«ПРИБОЙ»
…У отца к ночи кончились папиросы. Он полез на верх самодельной антресоли, где обычно в картонной коробке лежали его запасы табака. Но там было пусто. А магазин уже закрыт. Батя с укоризной смотрит на маму, это она обновляет его запасы. Мама виновато развела руками: ну, не уследила, завтра куплю.  Отец хотел было пойти к соседу стрельнуть пару папиросок до утра, да гордость не позволила – они недавно здорово поссорились.
Нашел  свой же окурок, сидит, сгорбившись, у печки, экономно затягивается. Мне его становится жалко: за неделю  до этого я стащил из припасов отца  пачку «Прибоя», когда их  там было еще несколько.  Я-то свою пачку   растянул на целую неделю, и в ней еще есть штучки четыре папироски, а батяня, высмаливающий за день не менее чем по полторы пачки,  просчитался. И вот теперь сидит, угрюмо смолит окурок.
Я бросаю зубрить «Географию», громко говорю: «Схожу в туалет», в самом деле бегу  в нужник. На обратном пути достаю из старого валенка в чулане свою заначку, соображаю, как бы преподнести отцу, что я нашел эти папиросы случайно. И взгляд мой падает на старую отцовскую телогрейку. Все, версия есть.
- Папка! – кричу радостно с порога. – Я на двор твою старую куфайку надевал.  А там вон чё! На, кури!
Отец берет измятую пачку, заглядывает в нее, расплывается в довольной улыбке.
- Ну, спасибо, сынок. Две сегодня выкурю, третью после завтрака. А там и магазин откроется.
Кури, папка, кури мои папиросы.  А я потерплю, пока мамка тебе новый запас не сделает…          

ВОР
У нас в деревне долго был один магазин – он же продуктовый, он же промышленный, то есть  смешанный. И где-то в начале шестидесятых его «подломил» заезжий гастролер. Он умудрился перед тем, как прийти сторожу на ночную смену, втихаря забраться на чердак. Дождавшись,  когда вся деревня заснет крепким крестьянским сном, вор уже под утро проделал дыру в деревянном потолочном перекрытии и через нее спустился  на прилавок магазина.
Он выбрал,   что посчитал наиболее ценным (выручку же продавщица тетя Дуся всегда уносила домой), и с узлом  украденного добра стал выбираться наружу.
Магазин был крыт  листовым железом. Узел зацепился за отогнувшийся угол жестяного листа, тот загромыхал.  Древний сторож, дремавший на завалинке, проснулся. Увидел слезающего с крыши магазина чувака с узлом, наставил на него ружье и  заорал благим матом: «Стой, ворюга, а то застрелю!».
Но патронов у него не было, это знали все в деревне. Откуда-то знал и вор. Он показал сторожу неприличный жест, закинул узел на плечо и не спеша порысил по улице к спуску на Иртыш. Одного вор не учел: время-то  хоть и было раннее, но в деревне уже никто не спал: бабы доили коров, мужики с ранья готовились пойти кто на покос, кто выгнать  гурты совхозных коров и  отары овец на пастбище.
И когда дед-сторож наконец сообразил вытащить полагающийся ему еще и свисток и дунуть в него, в погоню за вором пустилась чуть ли не вся деревня. Ворюга, молодой длинноногий мужик, видя такое дело, прибавил скорости. Но узел, хлопающий его по спине, из рук не выпустил.
Однако один край узла развязался, и на пыльную улицу посыпалось наворованное добро: коробки с наручными часами, смятые костюмы, цветастые платья, блестящие ботинки, еще какая-то фигня.
Многие  бросились подбирать это добро, но нашлись и те, кто  продолжил погоню. Вор, лишившийся своей добычи, но получивший неожиданное преимущество, припустил во все лопатки. При этом он еще время от времени оборачивался и грозил своим преследователям  каким-то блестящим продолговатым предметом.
Это несколько охладило пыл деревенских «рейнджеров». Мужики, исподтишка поглядывая друг на друга, сбавили скорость. А вор спустился на луговину, добежал до узкого и длинного пойменного озера Долгое, плюхнулся, как был в одежде,  в темную,  поросшую желтоглазыми кувшинками  воду, и  в несколько могучих взмахов переплыл неширокий водоем.
Поднявшись на берег в облепившей его мокрой одежде, он обернулся к своим преследователям, оскалился, блеснув зеркальным зайчиком нержавеющей фиксы, и повторил жест, которым давеча оскорбил сторожа: тыльной стороной ладони левой руки энергично ударил по локтевому сгибу правой.
И почти вальяжно пошел по высокой, еще не скошенной здесь ярко зеленой луговой траве к  виднеющимся и за пять километров отсюда серым башням элеватора соседнего райцентра Иртышск, оставляя за собой длинный росистый след…
А мужики еще долго и сконфуженно плевались  и матерились, разглядывая  брошенную вором на берегу озера новенькую блестящую плойку на деревянной рукоятке.