До лампочки

Зёмкин к жизни равнодушный стал. Все ему до лампочки – абсолютно. Может, давно уже, а заметил только. Да вчера. Давний знакомый Зёмкина – друг почти – «девяносто девятую» купил. Тормозами возле него как заскрипит – радостный, ну и гордый, понятно. А у Зёмкина молчок внутри… вообще ни капли зависти. Знакомый погас сразу, как в «Запорожце». Тут Зёмкин и понял, что неладно с ним.
Домой пришел – жена свое поет;  сестра ее с мужем в Грецию отдыхать едут. А ей с  Зёмкиным опять все лето на даче продовольственную программу решать. У Зёмкина снова внутри безмолвие. Жену, правда, утешил. У них, мол, и на даче, как в Греции, все есть: и туалет типа сортир, и бассейн типа карьер рядышком… в трех километрах всего. Смотрит, жена повеселела, банкетную клеенку на столе раскинула и сервировкой праздничной занялась. А Зёмкина даже лакомства не трогают: ни вермишель с кетчупом, ни яйца под майонезом. И главное, на жену неправильно смотрит, как на чайник – без эмоций. Она, видно, в его глазах на кратчайшем пути к сердцу шлагбаум-то разглядела. Официально как-то с отпуском поздравила и велела тяпки наточить. Спать ушла.
А Зёмкину не по себе от собственного равнодушия. Мало тог, что отпуск не радует – на отпускные смотреть не хочется! Тоже спать пошел. А уснуть не может! Оказывается, равнодушие уже и на сон распространилось. Лежит Зёмкин  бесчувственный совсем,  голова тоже ясная – без мыслей.  Так, одно арифметическое действие на вычитание крутится: тому отдать должен и этому, и тем тоже…  потом когда-нибудь.
Зёмкин-то гуманитарий да вообще лирик. А тут математика, хоть и не высшая, но многозначная же! Такой не убаюкаешься. Вскочил, на кухню вышел с газетами. Прессу Зёмкин уважал, правда, не выписывал, зато читал все, что в почтовый ящик клали, да и возле. Еще и в киоске докупал регулярно – раз в месяц с получки. «Щас я тя информацией-то вытесню», - коварно в голове у Зёмкина настукивало. Голова-то у него обыкновенная – среднестатистическая, как говорится, в общем, много в ней помещается, да не все.
Содержимое почтового ящика смотреть не стал – наизусть помнил. Центральную из киоска развернул. Интервью контактера с инопланетянами заинтересовался. Тому пришельцы память стерли.  Одно он помнил что инопланетяне зеленые, как доллар, только поменьше, как рубль.
«Не тех на контакт берут, - тоскливо Зёмкину подумалось, - Семеныча бы надо – соседа. Ему собственная память жизнь отравляет, а он – Зёмкину. Долг двухгодичной давности забыть не может – просит. А чего просить-то? Зёмкин сам отдаст! Просто не может он так… сразу всем.
Слабоватой оказалась информация против математики. Зёмкин чертыхнулся вполголоса. В проблемную статью углубился.
«Памятники и голуби» называлась. Автор одно решение проблемы видел – непопулярное, зато дешевое, голубей не кормить. Зёмкин мгновенно другое заметил еще дешевле:  памятники не строить. Хотя теще его следовало бы. Пять лет про долг молчит, а последний год и не намекает.   А если еще ей отдавать!
… Газета в руках Зёмкина вздрогнула и шелестеть начала, прямо, как клен, за окном в бурю. Зёмкин догадался газету к столу прижать, чтобы при стабильности от политики к экономике перейти. Покуда ее достиг – стабильности, уверенность в целесообразности чтения утратил. В задумчивости к холодильнику придвинулся. Чекушку достал. Полстакана как лекарство выпил – не закусил, даже не крякнул, сморщился только. Прислушался. Все по-прежнему осталось: в голове математика, за окном ночь. Еще плеснул. Три глотка сделал и осенило его. Просто как! Завтра Зёмкин ссуду возьмет у государства. Ему дадут – он опора. Математика исчезла. В голове музыка зазвучала – марш вроде. Потом колыбельная полилась. Так Зёмкин и уснул под музыку.