Камоэнс в русских переводах

       До сравнительно недавнего времени—по крайней мере до середины ХХ столетия—«единственным португальским поэтом мирового значения» признавался Камоэнс. Тем более это относится к XVIII в., когда знакомство русских читателей с португальскою словесностью только начиналось. Но тогда сочинения Камоэнса еще не были переведены ни на один из знакомых образованным русским людям языков. Лишь в 1776 г. французский литератор Жан Франсуа де Лагарп опубликовал свой перевод поэмы «Лузиады».
     Спустя двенадцать лет, в 1788 г., в Москве был опубликован русский прозаический перевод эпопеи, разделенный на два тома. Озаглавлен он так: Лузияда, Ироическая поэма Лудовика Камоенса. Переведена с французского де-ла-Гарпова переводу Александром Дмитриевым. Переводчик поэмы Александр Иванович Дмитриев (1759—1798) приходился старшим братом-погодком Ивану Ивановичу Дмитриеву (1860—1837), крупному поэту того времени, виднейшему представителю русского сентиментализма.
Перевод или, точнее, пересказ самой поэмы отличается неплохим для того времени стилем, свободным от нарочитой архаизации (в отличие, скажем, от радищевского «Путешествия из Петербурга в Москву»), и поэтому хорошо и занимательно читается даже в наши дни. Для примера приведем зачин поэмы:

Хощу воспеть и вверить славе если только силы духа моего соответствовать будет моему стремлению, подвиги знаменитых смертных, оставивших брега Лузитании и пределы Запада, и по неизмеримому пространству морей, ни единым еще кораблем не возмущенных, достигших на он пол Тапробана. Воспою смертных, противоборствовавших браням и опасностям с мужеством, человеческие силы превышающим; основавших новое царство в пределах отдаленных, и учинивших оное победами своими навсегда славным. Так! я буду петь Ироев бессмертных, опровергнувших престол мучителей Африки и Азии, и утвердивших на сих развалинах владычество Веры. Да не вещают более о путешествиях премудрого Улисса и благоговейного Енея, ниже о славе Александровой и Траяновой, достигнувшей до брегов Гангеса! Я пою величие народа, который видел Марса и Нептуна законам своим покоренных. Всё, что древние Музы ни превозносили, с предметом Песней моих сравнитися не может .

     Нетрудно убедиться, что переводчики достаточно вольно обращались с оригиналом, прежде всего с синтаксическими структурами. Достаточно указать на условие, необходимое, по мысли Камоэнса, для того, чтобы воспеть плавание Васко да Гамы—умение и искусство стихотворца. Камоэнс это оговаривает в конце второй октавы, синтаксически совпадающим с концом первого предложения. Между тем переводчики сделали эту оговорку— если только силы духа моего соответствовать будет моему стремлению—в самом начале повествования, видимо, для того, чтобы оттенить благородную скромность великого поэта. Слово смертный в подлиннике не попадается ни разу, зато встречается слово Смерть (с прописной буквы), от власти которой мореплавателей освободили их славные деяния.         Переводчики смягчили высказывание Камоэнса о том, как португальцы опустошали порочные земли Африки и Азии (симпатией к народам Востока певец португальской колониальной экспансии явно не отличался, недаром на острове Мозамбик вскоре после того, как бывшая португальская колония, носящая то же название, провозгласила свою независимость в 1975 г., были сброшены с пьедесталов памятники Камоэнсу и воспетому им Васко да Гаме). Как известно, в конце XVIII в. получила широкое распространение руссоистская концепция доброго дикаря, и потому переводчики говорят о героях, опровергнувших престол мучителей Африки и Азии. Кроме того, переводчики раскрыли имена мудрого грека и троянца, ибо не всякому ясно, что здесь подразумеваются Одиссей (Улисс) и Эней.
     Минуло сто с небольшим лет, «Лузиады» в переводе А. И. Дмитриева стали библиографической редкостью, да и стиль этой книги безнадежно устарел. Восполнить этот пробел взялся А. Н. Чудинов, издав в 1897 г. свой прозаический перевод эпопеи, сопроводив его объяснительной статьей, которая для современного читателя представляет куда больший интерес, чем сам перевод.
Первый русский поэтический перевод камоэнсовской эпопеи выл выполнен в 1930-е гг. Однако его судьба оказалась столь же драматичной, как и жребий самого переводчика—Михаила Ивановича Травчетова (1889—1941). По сообщению. поэта-переводчика Е. В. Витковского, М. И. Травчетов «перевел полный корпус сонетов из сборника Эредиа «Трофеи», почти закончил перевод «Лузиад» Камоэнса—и погиб в первый же год блокады Ленинграда, так ничего толком не опубликовав» . Как сообщил пишущему эти строки проф. Ю. К. Бегунов со слов сестры М. И. Травчетова Софьи Ивановны Дубровской, выполненный в 1930-е гг. перевод был предназначен для публикации в «Ленинздате». Однако издание осуществлено не было, представленная в «Лениздат» рукопись погибла в блокаду, а черновые тетради хранятся в рукописном отделе Публичной библиотеки, переименованной зачем-то в Роосийскую национальную. Строфы, перевод которых утрачен из-за исчезновения предназначавшейся к печати рукописи, переведены С. И. Дубровской. Фрагменты «Лузиад» в переводе М. И. Травчетова включены Б. И. Пуришевым в составленную им хрестоматию, озаглавленную «Зарубежная литература. Эпоха Возрождения, опубликованную в 1959 и переизданную в 1976 г.
Эпопея Камоэнса в переводе М. И. Травчетова начинается так:

Отвагу и героев знаменитых,
От Запада прошедших по морям
До берегов, дотоле от открытых,
Империю основывая там,
И славою военною покрытых,
Не мыслившейся ранее умам,
Заставив удивляться их победе
Оцепененных ужасом соседей…

     Первое, на что хочется обратить внимание—это строгий альтернанс мужских и женских клаузул. В подлиннике этого нет. Исходя из этого, некоторые переводчики Камоэнса пытаются и перевод построить на одних женских клаузулах, которые лишь изредка разнообразятся мужскими и еще реже—дактилическими. Категорически утверждаем, что такая попытка бесплодна. Ведь переводя поэму, переводчик стремится сделать ее явлением своей родной словесности, а русская октава без альтернанса немыслима (во всяком случае, ни один русской поэт «золотого» или «серебряного» века октав без альтернанса, на одних женских клаузулах не слагал). Дело в том, что альтернанс в русской поэзии стал обязательным с тех самых пор, как она оформилась в силлабо-тоническую. В португальскую же поэзию альтернанс ввел лишь Жуан ди Лемуш в середине XIX в., и то как возможный или желательный, а не как обязательный. Поэтому совершенно прав был П. А. Катенин, который тоже считал, что «Лузиады» следует переводить пятистопным ямбом с альтернансом мужских и женских клаузул . Именно по этому пути и пошел М. И. Травчетов, что позволило ему избежать вялости и монотонности, присущих переводам, выполненным его оппонентами.
     Содержание первой октавы, как нетрудно убедиться, передано в переводе довольно точно. Более того, переводчику удалось избежать некоторых подводных камней. У тех, кто недостаточно владеет португальским языком, или у тех, кто не очень понимает разницу между точным переводом и дословным переводом, наверняка появилось бы искушение перевести слово bar;es как бароны. Как отмечает в комментариях к новейшему изданию «Лузиад» португальский литературовед А. Ж. Кошта Пимпан, «уже с первого стиха видно, что поэта вдохновил Вергилий: “arma virumque cano” (пою оружие и мужей.—А. Р.) Камоэнс отказался от маловыразительного эквивалента латинскому vir и употребил bar;o (слово, соответствовавшее в средние века латинскому vir)» . Можно с уверенность сказать, что в распоряжении М. И. Травчетова не было столь подробных комментариев в «Лузиадам», однако общая эрудиция и поэтическое чутье помогли ему подобрать подходящий эквивалент героев, действительно очень удачный. То же следует сказать о слове империя, которым переводчик передает словосочетание Novo Reino, дословно—Новое Королевство. Во-первых, буквальный перевод был бы слишком длинен, и его трудно было бы вместить в стих без ущерба для общего содержания строфы. Во-вторых, португальскому читателю ясно, что такое Новок Королевство, а русскому без комментариев непонятно. Художественный такт подсказал М. И. Травчетову, что озадачивать читателя малопонятными реалиями с первых строк поэмы вряд ли целесообразно. Думается, что по этой же причине переводчик решил не помещать в первую строфу поэмы название Тапробана (так в старину португальцы называли захваченный ими Цейлон). Не поддается переводу на русский язык и выражение mares navegados, поэтому М. И. Травчетов решает в этом фрагмента сделать ключевым словом не моря, а берега—«прошедших по морям // До берегов, дотоле не открытых». Весьма удачен и подбор рифм: они довольно точны и при этом разнородны. Прилагательное знаменитых в 1-м стихе рифмуется с причастиями открытых и покрытых в 3-м и 5-м, существительные морям и умам во 2-м и 6-м стихе—с наречием там в 4-м, а существительное победе, поставленное в дательном падеже единственного числа в 7-м стихе—с существительным же соседей, но стоящим в родительном падеже множественного числа в 8-м стихе. Вместе с тем переводчика можно упрекнуть в тавтологии (6-й стих—Не мыслившийся ранее умам) и в сомнительном согласовании (8-й стих—Оцепененных ужасом соседей).
     Впрочем, травчетовскому переводу не чужды и определенные промахи, что видно, например, в третьей октаве. Стремясь сохранить камоэнсовскую рифму Troiano—Trajano—lusitano, М. И. Травчетов рифмует: трояне—Траяне—луситане. Из того, что лузитан переводчик именует луситанами, неопровержимо следует, что он имел довольно смутные представления о португальской фонетике, полагая, что она тождественна испанской, где звука з нет. Из дальнейшего текста видно, что многие португальские имена и названия искажены на испанский лад. Например, брат главного героя эпопеи Паулу да Гама назван Пабло да Гама, а его спутник Фернан Велозу—Фернан Вельозо. Было бы несправедливым упрекать М. И. Травчетова в недостаточном владении португальским языком, потому что в 1930-е гг. выучить его было негде.
     Однако, погнавшись за рифмой, М. И. Травчетов сделал серьезное упущение, поставив греков, троян и лузитан во множественном числе. На самом деле, как уже говорилось, под мудрым греком подразумевается ни кто иной как Улисс (Одиссей), под римлянином—Эней (оба совершившие дальние и многолетние плавания), а под лузитанином—Васко да Гама, чья слава должна затмить славу Улисса и Энея. Отсюда ясно, что у М. И. Травчетова не было возможности работать с изданием «Лузиад», снабженным добросовестным и подробным комментарием.
     Анализа опубликованных Б. И. Пуришевым фрагментов травчетовского перевода «Лузиад» достаточно, чтобы оценить его основные достоинства и недостатки. Достоинства перевода весьма высоки, и остается только пожалеть, что он до сих пор не опубликован. Однако недостатки этого перевода не позволяют идеализировать его и ставить в один ряд с переводами «Илиады» и «Одиссеи», выполненными соответственно Н. И. Гнедичем и В. А. Жуковским, после которых бессмысленно браться за новый перевод этих гениальных творений. Если перевод М. И. Травчетова будет опубликован—а это, повторяем, дело безусловно нужное—это не исключает появления нового перевода «Лузиад», где переводчик учел бы ошибки и промахи своего предшественника.
     После М. И. Травчетова были попытки осуществить новый перевод камоэнсовской эпопеи—как в отрывках, так и целиком—но успехом они не увенчались. Отрадное исключение составляют только фрагменты, переведенные А. М. Косс (строфы 51—84 из песни IX и строфы 74—90 их песни Х) и включенные в антологию «Лузитанская лира» (М., 1986. С. 202—215).
     Предрассудок, будто лирика Камоэнса сильно уступает его эпической поэме «Лузиады» и не прибавляет ему славы, бытовавший в нашей литературе еще с XVIII столетия, оказался настолько живучим, что ни один поэт-переводчик «золотого» и «серебряного» века русской поэзии не обращался к сонетам Камоэнса. В 1930-е гг. сонеты Камоэнса пытался переводить Валентин Яковлевич Парнах (1891—1951), чьи переводы вообще высокими художественными достоинствами не отличаются. Первыми полноценными переводами камоэнсовских сонетов следует признать те, что выполнены Марком Владимировичем Таловым (1982—1969).
     Один из этих сонетов, начинающийся в подлиннике словами Est; o lascivo e doce passarinho, в аллегорической форме под видом гибели птички от руки коварного охотника повествует о сердце, внезапно раненном стрелой Амура. Вот первая трудность, с которой сталкивается переводчик этого сонета: как передать слово passarinho (птичка), которое по-португальски мужского рода? Это как раз тот случай, когда категория рода имеет решающее значение в поэтическом тексте. Поскольку русское слово птичка не имеет дубликата в мужском роде, переводчику ничего не остается, кроме как конкретизировать это понятие, заменив родовое понятие птичка каким-либо видовым, на выбор переводчика. М. В. Талов избрал щегла и, на наш взгляд, вполне удачно. Из контекста видно, что имеется в виду лесная певчая птица. При переводе безусловно следовало исключить соловья, как слишком распространенный в лирической поэзии образ, и жаворонка, как полевую, а не лесную (сидящую на веточке) птицу. К достоинствам перевода безусловно следует отнести и передачу существительного ca;ador как стрелок, чрезвычайно распространенное в русской лирической поэзии, а также выразительную деепричастную форму крадучись.
     Еще одну объективную трудность переводчику пришлось преодолевать при переводе терцетов, которые в подлиннике рифмуются по схеме cde cde. Нам, как уже говорилось,  представляется совершенно бесспорным, что при переводе таких устойчивых стихотворных форм, как октавы, терцины и, конечно, сонеты следует неукоснительно соблюдать альтернанс мужских и женских клаузул, хотя бы в подлиннике его не было. Попытка переводить сонеты Камоэнса на одних женских клаузулах—это явная творческая неудача, которую характеризует наивный формализм, пренебрежение к традициям русской классической поэзии и стихосложения и полная невозможность передать эстетическую информацию оригинала. Однако при рифмовке cde cde придерживаться альтернанса невозможно. Переводчику в таких случаях менять схему рифмовки (например, cdc dcd или ccd eed). М. В. Талов этого не делает, что сильно снижает художественные достоинства его перевода.
     Как достоинства, так и недостатки Талова-переводчика видны в переводе не менее знаменитого сонета, который Камоэнс посвятил гибели любимой женщины. Он начинается словами:

Alma minha gentil, que te partiste,
T;o cedo desta vida descontente…

     Здесь трудность может вызвать перевод слова descontente, а также обращение к героине—alma minha gentil. Перевод этого обращения—душа моей души—несомненно удачная находка М. В. Талова:

Душа моей души, ты на крылах
Отторглась преждевременно от тела!

Возникает, однако, серьезный вопрос, может ли что-либо отторгнуться на крылах.
     М. В. Талов перевел еще несколько сонетов Камоэнса. При всех их недочетах, они впервые дали русскому читателю достаточное представление о лирике Камоэнса и подготовили почву для появления более совершенных переводов его сонетов, которые выполнил Вильгельм Вениаминович Левик (1907—1982). В 1964 он издал переведенные им 60 сонетов Камоэнса, предварив их собственным предисловием. В. В. Левик расположил их таким образом, чтобы проиллюстрировать творческую биографию гениального португальца. Открывающий книгу сонет «Порой Судьба надежду мне дает…» (Enquanto quis Fortuna que tivesse) сразу вводит читателя в курс дела, определяя основную тематику камоэнсовской лирики—несчастная любовь, которая представляется поэту одним из проявлений вселенской дисгармонии.
     Первые два стиха необыкновенно точно передают текст подлинника не только по духу, но и по букве, благо их содержание легко поддается переводу. Ключевой образ этих строк—мысль—переводчик сохранил, но характеризующие ее вкус и приятность заменил опьянением, от которого у героя все <…> и пляшет, и поет—обычная реакция на радостное опьянение. У Камоэнса эмоции описаны более сдержанно и скупо. Однако переводческое мастерство и безукоризненный вкус подсказали В. В. Левику, как передать эту сдержанность. Агентом действия у него становится не лирическое я поэта, а всё во мне, т. е. его душа, внутренний мир, переживания, которые, скорее всего, никак не отражающиеся на поведении лирического героя. Это одно из самых сильных мест левиковского перевода, ярко характеризующее особенности его творческого метода.
     В переводе первого стиха второго катрена продолжена тема радостного чувства, охватившего лирического героя. Для этого переводчик вводит образ радостного полета музы, которого в оригинале нет, да и сама муза во всем сонете не упоминается. Однако этот образ никоим образом не чужероден, благо в ренессансной поэзии, в том числе у Камоэнса, встречается сплошь да рядом. Можно, правда, упрекнуть переводчика в том, что у Камоэнса первый катрен—это тезис, а второй—антитезис (как это обычно бывает в классических сонетах), а у В. В. Левика их граница смещена, ибо антитезис начинается со второго стиха второго катрена: Но тут любовь, боясь, что я прозрею… Для образа обмана (который по-португальски к тому же поставлен вол множественном числе —os enganos) переводчик нашел удачный эквивалент затея, точно передающий смысл подлинника и хорошо вписывающийся в поэтическую ткань сонета. Весьма точно передана и строчка Escureceu-me o engenho co tormento—И муку вновь, как слепоту, мне шлет, при всей трудности передачи этой мысли. То же можно сказать о разоблачении обмана, преданном как прозрение. В одном только переводчик отступил от смысла высказывания, заключенного во втором катрене: ведь в подлиннике Любовь боится, что поэт предупредит других об опасностях, которые таит любовь, а в переводе эта мысль просто отсутствует.
     Зато необыкновенно точно переведены оба терцета. Сохранены ключевые слова: вы (; v;s) как обращение к читателям, любовь (Amor), когда <…> прочтете (quando lerdes), стихи (versos). Влюбленных читателей, которых Любовь заставляет следовать разным причудам (que Amor obriga a ser sujeitos а diversas vontades!), переводчик удачно именует рабами любви, обреченными горькой заботе, а чистую правду (verdades puras)—правдивым рассказом. Словосочетание breve livro (небольшая книга) переводчик нашел подходящий эквивалент книжка—нечасто встречающийся в поэтической речи, но в данном случае как нельзя лучше передающий не только размеры книги, но и авторскую скромность португальского стихотворца.
     Рассмотрим еще один хрестоматийный сонет Камоэнса, переведенный В. В. Левиком—«Тот радостный и горестный рассвет» (Aquela triste e leda madrugada), который в аллегорической форме повествует о разлуке влюбленных. Сонет отличается усложненной образностью и поэтому весьма труден для перевода. Поэтому серьезные потери здесь неизбежны. Первый стих этого сонета переведен В. В. Левиком почти дословно, зато второй представляет собою сплошной переводческий домысел, тем более неудачный, что содержит личное местоимение нам, выдающее присутствие лирических героев, которое в подлиннике тщательно затушевано. Словосочетание сердцу… мило в русской поэзии стало банальным, тогда как у Камоэнса все образы и тропы отличаются изысканностью и оригинальностью. Сомнительна и оригинальность выражения океан бед. Что же касается выражения злобный свет, то оно вносит в сонет ненужную конкретизацию, тем более что в русской поэзии золотого века кто только не порицал свет (т. е. высший свет, великосветской общество), предваряя его самыми нелестными эпитетами!
     Слова слезы их текли двумя ручьями очень напоминают известный фразеологизм—лить слезы в три ручья—и производят явно комический эффект. Второй стих последнего терцета оканчивается словом который—а это слово традиционно считается непоэтическим, его рекомендуется избегать при переводе классической лирики, а тем более выносить в конец строки. Схема рифмовки в терцетах у В. В. Левика—cde cde, тогда как у Камоэнса—cdc dcd. Остается непонятным, что заставило В. В. Левика пойти на такую вольность при переводе сонета Aquela triste e leda madrugada, тем более что при такой рифмовке волей-неволей приходится нарушать альтернанс, который, как уже говорилось, обязателен при переводе сонета.
     Сказанного достаточно, чтобы убедиться, что выполненные В. В. Левиком переводы сонетов Камоэнса отличаются как высокими художественными достоинствами, так и серьезными недостатками. Однако, по словам самого переводчика, взятых из вступительной статьи к сборнику сонетов Камоэнса, «переводы, если они исполнены подлинным поэтом, становятся фактами национальной поэзии и так же создают и обогащают ее строфику, ее формы и жанры, как любые оригинальные произведения» . В полной мере это относится и к выполненным В. В. Левиком переводам камоэнсовских сонетов. А их все-таки большинство.
     В 1980 г., когда праздновалось 400-летие смерти Камоэнса, в московской издательстве «Художественная литература» вышла «Лирика» Камоэнса, составленная Е. Г. Голубевой и И. А. Хохловой. Спустя 8 лет в том же издательстве вышла книга Камоэнса «Лузиады. Сонеты» со вступительной статьей и комментариями О. А. Овчаренко. Среди переводчиков этих книг (кроме упоминавшихся)—Н. Белов, А. Бондарь, Е. Витковский, В. Игельницкая, А. Косс, М. Квятковская, О. Овчаренко, В. Резниченко, И. Тынянова. К сожалению, объем нашей статьи не позволяет предпринять сколько-нибудь подробный анализ их переводов.

Опубликовано: Studio, № 2, 2004.