Отражение менталитета западноевропейских народов

МЕНТАЛИТЕТ ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКИХ НАРОДОВ И ЕГО ОТРАЖЕНИЕ В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ КУЛЬТУРЕ

В ХХ в. стала традиционной социологическая методология, пытающаяся объяснять культурные феномены прежде всего социально-политической обстановкой в той или иной стране. Нам представляется, что такая методология бессильна дать правильный или сколько-нибудь убедительный ответ на многие важные вопросы.. В самом деле, исходя из этих предпосылок, невозможно объяснить, почему столь различны между собой немецкий и итальянский романтизм м вообще культура Германии и Италии, хотя в XVIII—XX вв. социально-политическая обстановка в этих странах было очень сходной (общая отсталость, раздробленность, множество пережитков феодализма, обретение национального единства примерно в одно и то же время), а в ХХ столетии их связывали довольно тесные отношения и долговременные союзнические обязательства, особенно проявившиеся в обеих мировых войнах. Невозможно также объяснить, почему романтизм одновременно зародился и имеет много общих черт в высокоразвитой Англии и отсталой в ту пору Германии. И уж совсем не поддается объяснению, почему так сходен романтизм во Франции, которую Вл. Соловьев окрестил передовым отрядом человечества , и Португалии, которую называли тогда задворками Европы.
Помочь ответить на эти и подобные вопросы, на наш взгляд, могут идеи В. Гумбольта, А. Л. Ж. де Сталь и К. Г. Юнга.
Стоявшей у истоков литературы французского романтизма г-же де Сталь принадлежит гениальная догадка, не получившая, к сожалению, должного развития ни у писателей, ни у мыслителей последующих поколений. «На мой взгляд,—утверждала писательница,—существуют две литературы совершенно различные, литература, появившаяся на Юге, и литература, возникшая на Севере; та, которая началась с Гомера, и та, которая родилась из песен Оссиана. Греческая, римская, итальянская, испанская и французская литература эпохи Людовика XIV (сюда же следовало бы отнести и португальскую.—А.Р.) образуют литературу, которую я назову южной. Английские и немецкие произведения, несколько датских и шведских сочинений должны быть отнесены к литературе Севера, начало которой положили шотландские барды, исландские саги и скандинавская поэзия» . Такое дихотомическое деление применимо не только к литературе, но и вообще к духовной культуре, важнейшей частью и основой которой является религия.
Главную причину несходства в литературах Юга и Севера писательница объясняла климатическими и природными различиями. Сходной точки зрения придерживался, между прочим, Н. С. Гумилев. По его мнению, «романский дух слишком любит стихию света, разделяющего предметы, четко вырисовывающего линию; <…> символическая слиянность всех образов и вещей, изменчивость их облика, могла родиться только в туманной мгле германских лесов» .
Дело, безусловно, не только в климате или других геофизических факторах. Все формы общественного сознания, в том числе эстетика, определяются менталитетом того или иного народа, выработанным множеством поколений. Здесь уместно вспомнить теорию Карла Густава Юнга, который ввел в мировую науку такие понятия, как архетипы поведения и коллективное бессознательное. Нелишним будет вспомнить и слова великого немецкого лингвиста, основоположника сравнительного языкознания Вильгельма фон Гумбольта, считавшего, что дух народа наиболее полно выражается в его языке. Из этого непреложно следует, что народы, говорящие на родственных языках, родственны и по духу. Широкое, всеобъемлющее понятие дух можно сузить по понятия духовной культуры, которая, собственно, и служит предметом нашего исследования.
Западноевропейской литературе нового времени предшествовала словесность двух многовековых эпох—античности и средних веков. Народом-гегемоном на территории Западной Европы в античную эпоху были римляне, которые в средние века уступили свое первенствующее положение германцам и кельтам. Обращение то к античности, то к средневековью стало важнейшей предпосылкой для смены литературных направлений, одни из которых зарождались в романских, а другие—в германских странах.
Среди всех западноевропейских народов именно романские являются наследниками античности—не столько в этническом, сколько в языковом и культурном плане. Именно поэтому Возрождение, ориентированное на античную эстетику, возникло в Италии и обрело благодатную почву в других романских странах—Испании, Португалии, Франции. В золотой фонд мировой культуры прочно вошли стихи Петрарки, Камоэнса и Ронсара, проза Боккаччо и Сервантеса, живопись Леонардо да Винчи, Рафаэля и Микеланджело. Впрочем, А. Н. Веселовский настаивал на относительности самого термина Возрождение применительно к итальянской культуре XIV—XVI столетий, поскольку был убежден, что традиции античной культуры в Италии подспудно сохранялись на протяжении всего средневековья . С другой стороны, возрожденческая эстетика и гуманистическая идеология органично выросла из средневековой культуры, никоим образом не открещиваясь от нее (в отличие от эстетики классицизма и идеологии Просвещения). Если продолжать примеры из культуры итальянского Возрождения, то дантовская «Божественная комедия» по жанру представляет собою нечто среднее между фольклорным обмиранием и средневековым хождением по мукам, любовная лирика Петрарки коренится в куртуазной поэзии позднего средневековья, а излюбленный жанр Боккаччо—новелла—тоже зародился в средние века. С этого началась литература итальянского Возрождения, завершившаяся ренессансно-рыцарской поэмой (Боярдо, Ариосто), где очень сильны средневековые мотивы. Переход от средневековья к Возрождению оказался настолько плавным, что многие современные историки литературы спорят, к средневековой или возрожденческой эстетике следует отнести творения француза Франсуа Вийона или испанца Хорхе Манрике. С другой стороны, плавным оказался и переход от эстетики Возрождения к барокко. Поэтому доселе не окончен спор, к какому из этих двух течений следует отнести творчество Лопе де Веги или Франсишку Родригиша Лобу.
В скандинавские страны идеи Возрождения вовсе не проникли—и, думается, не из-за территориальной удаленности, а по иным причинам—а в Германии и Нидерландах гуманизм овладел умами довольно узкого круга литераторов и ученых. Там XVI столетие прошло не под знаменем Возрождения—поскольку античных традиций в культуре этих стран не было и, следовательно, возрождать было нечего—а под флагом реформации, которая расколола казавшийся незыблемым и нераздельным католический мир. Обратим внимание на два важнейших факта. Все романские народы (кроме православных румын и молдаван) сохранили верность римско-католической церкви. Ни один из них не примкнул к протестантизму, и вообще идеи реформации практически не получили распространения в романских странах. Исключение, подтверждающее правило, составляет лишь Франция, где местные протестанты (гугеноты) сумели заручиться поддержкой довольно значительной части населения и спровоцировать многолетние религиозные войны. С другой стороны, протестантскими стали все скандинавские и почти все германские страны, кроме Австрии и Баварии—в основном за счет неутомимой деятельности иезуитов, открывших в этих странах множество престижных учебных заведений.
Случайно ли все это? Думается, что нет. Ведь католичество—это римский вариант христианства, адаптировавшийся к римской духовной культуре, вне ареала которой находились германцы, не говоря уж о скандинавах. Поэтому первоначальное усвоение христианства германскими и скандинавскими народами носило весьма поверхностный характер. Действительно, грекам и римлянам был понятен смысл таких Таинств, как крещение и евхаристия, ибо ритуальное омовение было распространено у этих народов, а причащение хлебом и вином практиковалось в элевсинских мистериях. Германцам это было неведомо, и потому протестанты ставят под сомнение спасительность Cвв. Таинств, которым приписывается в основном символический характер, да и само их число сокращено с семи до двух.
Новая вера долго не могла пустить корней на германской почве. Этим, как нам представляется, и можно объяснить тот факт, что после зарождения арианской ереси подавляющее большинство германцев оказалось ее адептами. И хотя через некоторое время они вернулись в лоно неразделенной тогда еще христианской церкви, был создан прецедент, отложившийся в генетической памяти—или, оперируя терминами К. Г. Юнга, коллективном бессознательном—германских народов. Не потому ли они так легко отпали от римско-католической церкви в XVI столетии? «Да и кто,—по словам Т. Манна,—станет отрицать, что Лютер был великим человеком, великим на самый что ни на есть немецкий лад» . Между прочим, по совершенно верному утверждению того же Т. Манна, «Лютер, религиозный реформатор, по образу мысли и мироощущению в значительной степени оставался человеком средневековья и всю жизнь сражался с чертом…»
Еще один примечательный факт. Ни один из немецких гуманистов к реформации не примкнул—все они сохранили верность римско-католической церкви. В Англии же виднейший гуманист и платоник сэр Томас Мор даже принял мученическую кончину, отказавшись присягнуть королю Генриху VIII как главе новоиспеченной англиканской церкви, за что в 1886 г. был причислен римско-католической церковью к лику блаженных, а в 1935 г. канонизирован. Это лишний раз подтверждает связь гуманистической идеологии и возрожденческой эстетики с римско-католической духовностью и менталитетом романских народов.
Особенности возрожденческой культуры в Англии обусловлены сильнейшим французским влиянием на тогдашнюю культурную жизнь этой страны (вспомним чосеровскую вдовушку из Бата, пытавшуюся говорить только по-французски). Кстати, Чосер в свое время был совершенно одинок в стремлении перенести возрожденческую эстетику и гуманистические идеи на английскую почву, которая оказалась для этого не слишком благоприятной. Величайшее культурное явление английского Ренессанса—это, безусловно, театр Шекспира, который воспринял каноны учено-гуманистической драмы, однако постоянно их нарушал, за что его впоследствии нещадно критиковали адепты классицизма. В наивысшем достижении английского Возрождения удивительным образом синтезировались черты германского и романского художественного сознания.
Что же касается классицизма, то он, возникнув во Франции, безраздельно господствовал во всех романских странах на протяжении всего XVIII в., тогда как в Англии и Германии его влияние было весьма поверхностным. Напротив, устремленный в средневековье романтизм возник в Германии, ибо германцы именно в средние века заняли лидирующее положение в Западной Европе, оттеснив римлян. Немцам и англичанам средневековье оказалось ближе и роднее, чем классическая древность, не чуждая романским народам. Именно ощущение—сознательное или бессознательное—своих духовных корней и поставило, с нашей точки зрения, заслон для проникновения романтизма в романские литературы.
Действительно, в Италии романтизм стал господствующим направлением лишь к началу 1820-х гг. При этом в поэзии крупнейших итальянских романтиков—У. Фосколо и Дж. Леопарди—весьма сильны отголоски классицизма. В Испании романтизм зародился еще позже, и расцвет его приходится, как и в Португалии, на середину 1830-х гг. Вспомним, например, что первые романтические поэмы Алмейды Гаррета—«Камоэнс» и «Дона Бранка»—вышли соответственно в 1825 и 1826 г., а одна из первых испанских романтических драм—«Дон Альваро, или Сила судьбы» герцога де Риваса—датируется 1835 г. Несколько иным было положение во Франции, где уже в первые годы XIX столетия заявили о себе романтики Шатобриан и г-жа де Сталь—видимо, из-за более тесных контактов французской культуры и английской и немецкой. Однако и там романтизм утвердился лишь к концу 1820-х гг., ибо встретил мощное противодействие со стороны приверженцев классицизма. Ситуация во французской словесности этого периода оказалась поистине уникальной, ибо в ней удивительным образом соседствовали эпигонствующий классицизм (особенно в театре), набирающий силу романтизм и нарождающийся реализм.
Классицистскому мифу о «прекрасной», «идеальной» и «гармоничной» античности нанес немец Ф. Ницше, выделив в античном культурном сознании «дионисийское» и «аполлиническое» начала. Несмотря на это, сознательные или бессознательные попытки вернуться к идеализации античности наблюдаются у многих французских писателей XIX—XX вв. Ярчайший тому пример—многочисленные сочинения А. Франса на античные сюжеты, менее всего производящие впечатление стилизации. Воспитанный в традициях католицизма, этот писатель еще в молодости провозгласил себя атеистом. Но что такое отказ от христианства, как не возврат к язычеству? К тому же на одной из разновидностей язычества—причем самой изученной и популярной—замешана вся античная цивилизация и культура. Потому-то А. Франс и силился в повести «Таис» и некоторых других художественных произведениях доказать «превосходство» язычества над христианством (христианство-де «поссорило человека с природой», как он утверждал в глубоко пессимистическом сочинении «Сад Эпикура»).
Отголоски античного художественного сознания встречаются также в сочинениях французских экзистенциалистов. Достаточно сказать, что в наиболее связном виде философские взгляды А. Камю выражены в эссе «Миф о Сизифе». Главный герой самого удачного его романа «Посторонний» Мерсо наделен типично языческим мировоззрением. Он откровенный индивидуалист и эгоист—а ведь именно эгоистические «стремление к счастью» помещали в центр своего учения философы поздней античности (стоики, скептики, эпикурейцы). Как истинный римлянин, он не проявляет большой привязанности к жизни и со спокойным безразличием относится к смерти—как к своей (в конце романа он равнодушно ожидает казни), так и к чужой (в начале повествования он безо всякой скорби хоронит мать). Вспомним гегелевскую «Философию религии», где сообщается, что назначение римского цирка, на арене которого люди ежедневно убивали людей и животных, в том и состояло, чтобы сделать смерть привычным и повседневным явлением и таким образом избавить зрителей от страха смерти. Наконец, Мерсо больше ощущает себя частью природы, чем членом общества—а это тоже характерно для языческого мировоззрения.
Идеи экзистенциализма воплотили в своих пьесах на античные сюжеты Ж. Ануй («Антигона», «Медея»), Ж. П. Сартр («Мухи») и уже упоминавшийся А. Камю («Калигула»). При всей неоднозначности этих пьес, они отличаются весьма высокими художественными достоинствами и удачно вписываются во французскую драматургию ХХ в. Между тем обращение к античным сюжетам в последних пьесах Г. Гауптмана выглядит ненатуральным, неорганичным—недаром они считаются наименее значительным из того, что вышло из-под пера этого гениального драматурга.
Из рассмотрения этих фактов напрашивается вывод, что смена художественных направлений и вообще национальные особенности западноевропейских культур объясняются прежде всего сходством традиций и менталитета у романских народов, с одной стороны, и у германских, с другой. Иными словами, наибольшей типологической близостью отличаются литературы родственных народов, говорящих к тому же на языках одной группы (в нашем случае—романских и германских). Что же касается исторических событий и социально-политической обстановки, то они, с нашей точки зрения, играют лишь второстепенную, корректирующую роль.

Опубликовано: Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 2. История. Вып. 1. 2006.