Оглянуться назад. Вторая часть. Гл. 19

                ГЛ.19    МОИ УЧИТЕЛЯ               


       Мы с Лялей росли, и тревоги родителей за нас – тоже. Время было такое, что невинное сидение на скамеечке возле дома не с подружкой, а с мальчиком, расценивалось как поведение легкомысленное и даже подозрительное.
Все девочки носили форму, так что проявить свою индивидуальность в одежде, чтобы отличиться от остальных, было трудно. Разве что  пришивными воротничками. У кого-то они были с кружевом, у других – без. Зимой в школе было холодно, и все надевали шерстяные кофты. У меня такой роскоши не водилось, и для тепла  я поддевала под форму блузку, выставляя воротничок наружу. Блузки было две – одна белая, другая с едва заметным голубым оттенком.
       Классная наша, Дарья Федоровна, меня откровенно не любила, я ей отвечала тем же. Разница была в одном: у нее  было много возможностей  свою антипатию выразить,  а меня этой радости лишал статус подневольной ученицы, да еще и звезд с неба не хватающей!
        Разговаривала Даша со мной только  сквозь зубы, цеплялась к мелочам, занижала оценку по украинской литературе. Я все-таки была девочкой читающей и с гуманитарным уклоном, сочинения писала самостоятельно. Но пятерок не видела. Правда, и не тосковала по ним.
        Вела я себя прилично, и придраться ко мне (если не считать «успехов» по математике, физике и химии) было трудно.
        – Люська, а тебя там пропесочили, – радостно  сообщила однажды Лена Фомина, вытаскивая меня в коридор за руку. – Смотри, читают!
       К школьной газете было не пробиться. Малышня задирала голову к смешным рисункам, а  самый долговязый читал  вслух:
       – «Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи! Кто в нашем классе всех милее, всех румяней и белее?»
       Мы с Леной пристроились сзади.
       «Всех румяней» оказалась я, изображенная кем-то совершенно бездарно: кукла с завитыми волосами и накрашенными губами держит перед собою зеркальце, любуясь.  В зеркальце отражения нет, художница не додумалась до такой детали. Но чтобы народ не ломал голову, о ком речь, к моей физиономии вела жирная стрелка-указатель с жирной надписью: «Это Люся Курач».
       Ленка растолкала малышню. Остальное мы уже прочитали   молча:
       « В нашем классе появились стиляги даже среди девочек. Люся Курач меняет воротнички на школьной форме каждый день. Их  у нее много. А еще она затягивает талию и крутит волосы. Наверное, она считает себя красоткой, как в фильме «Петер».
       – И какая же это паскуда тебя нарисовала? – сердито спросила Лена, поворачиваясь ко мне.
       Смешно вспоминать,  до чего я расстроилась! Кто был вдохновителем этого сюжета, я поняла сразу. Имя художницы, девочки робкой и даже забитой,  вычислила тоже. Мне хотелось знать, кто еще приложил руку к сему   сатирическому шедевру. Не обо мне же писал господин Пушкин, привлеченный в эту компанию юмористов!
        Только  через год моя одноклассница Зоя Фурман, с которой я временно сблизилась, рассекретила имена авторов. Она тоже была среди них.
       – Собрала нас Даша тогда и сказала: – Девчата,  пора эту Курач  выводить на чистую воду! Покажем ее во всей красе! Завтра чтобы газета висела!
       – А что она сделала? – ¬робко поинтересовалась художница.
       – Еще сделает! Дождетесь! У нее уже мальчик появился, ходит с ним по парку! Надо пресечь зло в корне! И Пушкин нам поможет. Я тут принесла книгу. Только ошибок не наделайте.
       – Люся, – сказала Зоя  себе в оправдание, – Дашка нам пообещала большие неприятности, если мы не согласимся.
       Обидно, что про мальчика все выдумали…
       Еще до появления Иры Мониной в нашем классе  я подружилась с Раей Назаренко. Вернее – меня к ней «прикрепили». Рая здорово разбиралась в математике и  лучше всякого учителя могла объяснить материал. Благодаря  этой серьезной девочке я хоть не сползала со своей троечки  еще ниже. Каждый день я приходила в уютную однокомнатную квартиру на пятом этаже, где под чутким руководством ударницы Раи готовила домашние  задания по алгебре и геометрии.
       Жила она вдвоем с мамой, которая работала на обувной фабрике, так что наши  деловые посиделки проходили без взрослых и часто растягивались до самого возвращения мамы.
       О чем мы только не говорили! Рая была от природы  умной девочкой, но с ее лица не сходила  легкая насмешливая улыбка, которая и нравилась мне, и одновременно настораживала.
       Я никогда не обманывалась в чувствах по отношению к себе. Но вот здесь словно наталкивалась на закрытую дверь. Что за нею было? Симпатия ко мне, замешанная на критическом отношении? Внутреннее неприятие моего темперамента – ею,  у которой рассудок явно преобладал над эмоциями? Насмешка или ирония, с которой она говорила обо всех? А меня тянуло к открытым людям, и поэтому приятельство в дружбу не перешло.
       Ира Монина была мне ближе, потому что в этом присущем ей тандеме – ума  и чувства  – не было перевеса. Ира умудрялась не терять рассудка при полном торжестве эмоций. Она  была готова на поступок, даже осложняющий ей жизнь, если это кому-то помогало.    
       Сейчас таких называют рисковыми.
       В той истории со стенгазетой реакции Раи я не помню вообще. Или ее не было, или она сказала что-то вроде:
       – Не бери в голову!
       Или этот эпизод со стенгазетой проехал мимо ее сознания.
       А Ира Монина сначала громко, при всех,  сказала мне:
       – Гордись, Люська! Дуракам и уродам не завидуют.  А тебе… сама видишь.
       Русский язык у нас в девятом классе преподавала молодая и симпатичная учительница – Ирина Васильевна Розова. Она ценила мою грамотность (врожденную, я правил толком не знала) и неординарность сочинений.
       К ней Ира Монина и пошла искать защиты.
       – Представляете, Люсю Курач  назвали стилягой только из-за  того, что она чистоплотная девочка! Меняет воротнички на форме  каждые два дня! А волосы накручивает… Так они же у нее прямые, как же можно не крутить? Может, вы поговорите с Дарьей Федоровной?
       Ирина Васильевна дала понять моей подружке, что все будет в порядке. Вдохновленная этим, Ира Монина после уроков подошла к газете и вытащила ее из рамы.
       – Ты что делаешь?! – напустилась на нее проходящая пионервожатая.
       – Устарела газета, мы сейчас новую повесим, – отвертелась Ира.
       Ирина Васильевна и сама еще была новенькой в школе – только со студенческой скамьи, но у нее хватило мужества подъехать к нашей Дарье с этим деликатным разговором.
       – Я уже отца этой Курач вызвала к директору! – сказала та. – Опоздали с защитой.
       К директору пошла сестра, Ната, потому что папа накануне совершил  поход к Лялькиной классной, Ангелине Афанасьевне, и тоже по вызову. На второй подвиг его уже нервов не хватило.
       Наш Бардик,  при всей его строгости к мальчикам, девочек не сильно угнетал воспитательными беседами. Моя старшая сестрица правильно сделала, что не зашла сначала к Даше. Уж та бы ей настроение подпортила. А директор при виде  симпатичной моей  защитницы, заверил ее, что все это ерунда, а газету все равно кто-то снял,  и что волосы, мол, крутить надо, так красивее для девушки,  А  я, Люся Курач,  могу спать спокойно.
       Конфликт на этом был исчерпан, но он мне показал каждого участника с новой стороны.
       Моей младшей  сестренке  еще больше не повезло с классной руководительницей, чем мне. Дарья хоть орала почти на всех, а вот Ангелина Афанасьевна была особой крутой.
Как только  школу номер 80 сделали смешанной, Ангелина начала борьбу за моральную чистоту своих девочек, да  с особой свирепостью.
       Ляля была первой жертвой в этой борьбе. Тонкая талия, кружевной воротничок на форме, стройные ножки, не такая, как у всех, походка (с участием бедер) – все это в глазах учителей было признаками недоказанной, но явной греховности шестиклассницы Леночки. Думаю, хвост провожающих мою сестру из школы тоже был замечен и коллективно обсужден.
       И однажды нашей Елене насильно вымыли голову, чтобы доказать что она крутит волосы. После головомойки, унизительной, происходящей в туалете, где даже не было теплой водички, при двух понятых из числа добровольцев-коллег Ангелины, Лялю отвели в класс и поставили возле доски.
       – Вот, смотрите, что будет с каждым, кто посмеет в таком возрасте волосы крутить! – торжественно сказала Ангелина.
       Спасибо, что хоть вытерли голову!
       А дальше произошел конфуз. Прямо на глазах у всего коллектива и Лялькиной мучительницы кудри стали упрямо сворачиваться  в тугие колечки.
       – Значит – это перманент сделала наша хитрая Лена Курач, – выкрутилась Ангелина, заметив улыбочки шестиклассниц, не имеющих ни такой талии, ни кудрей, ни такого количества поклонников, как  у моей сестры. – Завтра чтобы пришел отец в школу!
       Бедный папа! Он так трепетал перед учительским авторитетом, что даже не смог возмутиться! Просто оправдывался:
       – Не делала  она перманента! У нее от природы волосы вьются. Как у меня.


       Пройдет много лет, и я напишу рассказ «Обида» (сб. «Приобщение»), в котором сведу эти два случая учительского произвола – Лялькину головомойку и свой «позор» в школьной стенгазете.
       Вся система образования была порочна – не учитывала особенностей личности ученика.  Психология как предмет изучалась в университете и пединституте, но не применялась на практике. Точнее – применялась отдельными учителями, самыми умными. Для большинства же педагогов устоявшееся деление класса на группы по успеваемости было удобно.
       Проработав много лет учителем в школе, я поняла, что формируются эти  касты ( не побоюсь гиперболы!)  не учениками, а учителями. Это они, прицепив ярлыки – отличник, ударник, троечник и двоечник, – старательно лепили образ отдельного ученика. Рука у них не поднималась ставить оценку на балл выше или ниже, как того заслуживал конкретный человек в каждом конкретном случае. Два понятия – дурак и тугодум – становились синонимами, как и умник-отличник. Троечников считали серостью. О двоечниках не говорю…
        Что  каждый человек – это личность определенного психотипа, никто не думает и поныне (сужу по рассказам внуков об отношении педагогов к ученикам). Ну, пусть бы хоть сегодня заглянули в интернет и задумались!
        Приведу  кусочек статьи из интернета:
«Американские ученые пришли к выводу, что люди, которые медленно думают, чаще остальных способны прийти к поистине гениальному решению.
       Для этого специалисты много лет изучали мозг людей с высоким уровнем интеллекта и выяснили, что в зоне мозга, отвечающей за восприятие зрительной и чувственной информации, у них содержится высокая концентрация так называемых молекул NAA. Эти молекулы ответственны за интеллект и творческое мышление.
Парадокс состоит в том, что, по утверждению авторов исследования, движение этих молекул в мозге человека с высоким IQ происходит медленнее, чем у других людей. В качестве примера специалисты приводят гениального ученого Эйнштейна, долго размышлявшего над каждым вопросом и с детства слывшего тугодумом, отмечает Росбалт»
       И так далее…
       С благодарностью вспоминаю тех учителей, которые никогда не унижали нас и были просто справедливыми.
       Физику у нас преподавал Давид Соломонович Шулимович. До войны он  работал  в папиной школе, и уже тогда «гремел» в масштабах города, а не только района.
       Когда кто-то из выпускников нашей школы поступал в институт, потрясая на экзаменах  своими глубочайшими знаниями по физике, его спрашивали, кто же читал сей предмет?
       – Шулимович, – с гордостью отвечал абитуриент.
       – А-а, тогда все ясно.
       Давид Соломонович ( в школьном обиходе – Додик) на уроках забывал о школьной программе, увлекая всех за ее пределы – в вузовские дебри. Но так объяснял, что большинство его понимало и принимало. ОН был гений в своем предмете!
       Но не родился еще такой гений, кому бы удалось пробить в моей черепушке тот участок, что отвечал за усвоение точных наук.
       Гениальность Додика была в том, как быстро он сообразил, что долбить мое левое полушарие бесполезно, а потому   просто дарил мне троечки. И не вызывал папу с мамой, и не унижал словом и взглядом. Правда, папа тяжело переживал такое благородство бывшего коллеги и все пытался пробудить мою совесть:
      – Люся, ну постарайся получить хоть бы четверку!
      Я честно учила теорию и могла повторить от слова до слова целую страницу непонятного текста, если на этой странице была картинка. Зрительная память легко срисовывала все эти крючки-значки, называемые формулами, но отказывалась их расшифровывать.
       Через много лет став учителем, я  на своей шкуре убедилась в том, что это миф, будто хороший учитель может научить каждого.
       Очевидно, наша  учительница химии, Мария Яковлевна, эту истину разгадала раньше меня.
       –   Красивая ты девочка, Люся Курач, – говорила она грустно,  если ей приходилось в конце четверти у доски выдавливать из меня три-четыре предложения по теме.– Жаль, что ты так красиво не отвечаешь... Садись, три с минусом.
       Контрольные работы я благополучно списывала у впереди сидящего, на что Мария Яковлевна закрывала глаза. Вот спасибо!!!
       Зато правая половина моего мозга работала на всю катушку и уроки русской литературы меня не угнетали, а наоборот – вдохновляли.  Как это было в восьмом классе, когда  язык и литературу вела Вера Львовна. Она была  куда экспрессивнее и остроумнее начинающей Ирины Васильевны, и в глубине души я жалели, что не она ведет мой любимый предмет… Но вряд ли я смогла бы ей рассказать о своих первых попытках написать прозу. А Ирине Васильевне мне было не стыдно отдать на суд свои слабые творения.
       Свой первый сборничек рассказов, изданный еще при советской власти, я подарила ей,  теперь коллеге по профессии, больной, располневшей женщине. Она стала завучем школы номер 71 и говорят – справедливым и умным руководителем. Я рада, что не ошиблась в ней.
      – Люсенька, как же я счастлива за вас! Но почему так поздно решились на публикацию? Что вам мешало?
      Мой ответ ей – это уже из другой оперы…

Продолжение  http://proza.ru/2011/03/17/1175