Олёна - продолжение1 межа

               
   Похудевшая туча топталась над лесом, не желая уходить, недовольно рокотала.
Вода, смешанная с глиной, песком и пылью, тягучим маслом стекала  со склонов межи. Сочилась по расселине и, немного задержавшись на краю оврага, с тихим, воркующим звуком падала вниз и пропадала в высокой траве поймы.

   Олёна шарила по дну межи босыми ногами, иногда наклонялась и, выудив из расселины очередную коряжку или палку, с разочарованием отбрасывала. Она искала гребешок, утерянный Улей. Всего несколько деньков назад она его ей подарила. Олёна очень им дорожила, но как же Улюшке откажешь, взмолилась, сложив ладошки перед лицом: „ Бабушка, родименькая. Уж так мне приглянулся! Уж так! Пуще всего хранить буду!“ Да, вот, и не уберегла. Обронила, когда давеча „помирать“ собиралась.

   Олёна заулыбалась, вспомнив внучку, перестала перебирать ногами грязь и задумалась.
-   Этот гребешок подарила ей барыня. Вынула из косы да ей в косу и воткнула собственными холёными ручками. Костяной был гребешок, с вензелями золотого цвета, да махонькими камушками разноцветными. Барыня жаловала Олёну: то платочек кружевной личико обмахивать подарит, то платок шёлковый головной, а то, дак, кружево али ленту атласную в косу к празднику. Было ей по ту пору лет шесть-семь не более, а коса-то уж ниже пояса была. Бывало, войдёт Олёна в комнаты барыни, станет у порога, ждёт покуда позовут. А барыня время тянет, не сразу кликать приказывает, нравилась покорность да послушание Олёны. Олёна и рада бы, пока барыня не видит, походить, потрогать всё, но помнит наставления маменьки. Оскорбится, мол, да рассердится барыня за такое. Вообразит, что нет, мол, почтения должного да страха к баревам. А как кликнут Олёну, придёт да присядет на диванчик бархатный напротив барыни, уж столько всего интересного узнает. И грамоте барыня её обучила. Из всех многочисленных братьев и сестёр Олёны барыня никого не наделяла вниманием своим, а только к ней благоволила. Много позже узнала Олёна, почему такое было. Дочка, сказывали, померла у неё махонькая лет шести-семи. С виду как Олёна: с тёмной ржи волосами, серыми глазами, да белёсыми бровками с ресничками. Только у Олёны реснички да бровки на солнышке выгорали, а у маленькой барыньки, сказывали, от роду такие были. Подарила гребешок-то да и сказала: „Береги. Может, случится, что поможет он тебе как-то“. По своему малолетству ни подивилась её словам, ни словом благодарности каким не обмолвилась Олёна. Маменьке с тятенькой показала, а те переглянулись да и сказали почти в один голос: „Чудит барыня!“ Но Олёне гребешок не вернули, а глубоко в скрыню* запрятали.
 
   Барыня была из раззорившихся помещиков. Жила в каменном доме с флигелем, с двумя хозяйственными постройками, каменной да деревянной. Это всё, что осталось у барыни от огромного имения. Опасаясь бунта своих крестьян, оставила она за крестьянами арендованные наделы, за собой же оставила дом да немного земли.

   До чего же любила Олёна слушать барыню. А рассказывала барыня удивительные истории. И всякий раз менялось лицо у неё, глаза то слезами наполнялись, то сухим блеском горели так, что страшно становилось Олёне. Подожмёт ноги, сцепит пальчики, а всё не уходит, интересно, да и ослушаться боится - сидеть, ведь, приказано. Рассказывает барыня, а сама то плачет, то смеётся, то громко говорит, а то, дак, и на шёпот переходит. Начнёт вспоминать сколько у неё тыщ десятин земли было, сколько ржи да овса на них вырастало, аж щёки у неё пылают да трясутся. Заводик, говаривала, медовый был. Начнёт рассказывать, каков сладок да запашист был медок, сама облизывается да сглатывает. А у Олёны во рту сладко делается, словно полный рот ландрином набила, который тятенька с  ярмарки привозил. Любила барыня, сказывала, спать на перинах да подушка пуховых, потому на барском дворе было полно всякой птицы: гуси, утки, индюшки, куры да петухи. Частенько барыня приказывала дворовым пух собирать, с ними непременно и Олёну посылала, уж очень ловкая была. Все бережки пруда да реки обежит, где утки с гусями плескались. В любые чапыжи проберётся, где куры хоронились от полднёвой жары. Всех больше Олёна набирала. Барыня довольна - ничего барского за просто так пропадать не должно.

    Очнулась, спохватилась Олёна, вынырнула из воспоминаний, снова оказалась в реальном мире с запахами, звуками, цветом. Ишь, чего вспомнилось. Не только барыни, а и поместья с усадьбой помещичьей нет давно. Раскатали по брёвнышку, разобрали по кирпичику. Тенистые аллеи липовые, вековые дубравы поспиливали, огород да цветы повытоптали. Сирени, черёмухи да рябины вёснами  печально сыплют лепестками на бурьян у „ног“ своих. Никто не ломает их пахучие ветви и в тонкого фарфора вазы не ставит.
 
    Из-под разорванных туч выглянуло солнышко, сыпануло золота на лицо, руки, босые ноги Олёны. Расшугало жёлто-розовых солнечных зайчиков по листве, по траве, по лужам. Рябят лужи, глазам больно. Олёна прочавкала ногами по меже до края расселины и замерла на месте, вглядываясь в играющую вдалеке бликами гладь реки. Оттуда дул довольно сильный влажный ветер, надувая парусом большой цветастый платок на плечах Олёны. Бахромчатые концы платка от напора ветра хлопали у неё за спиной, как крылья большой нарядной птицы. Хлопки перекликались со сдержанным глухим гулом колоколов церкви. И даже колокольный гул казался отяжелевшим от дождевой влаги, и словно бы  стелился низко над землёй. Олёна прикрыла глаза, вдыхая аромат полыни, мокрой глины и принесённый ветром от реки запах тины. Сдержанно вздохнув, выбралась из межи и, приподняв мокрый подол платья, пошла домой.



*Скрыня - сундук