О Петербурге

Борис Бейнфест
ГИМН ВЕЛИКОМУ ГОРОДУ
Петербург…
А. Белый
Петроград…
А. Блок
Ленинград…
О. Мандельштам
С.-Петербург…
А. Кушнер

Неделю (с 13 по 20 июля 2010) я провел в Санкт-Петербурге. В городе святого Петра. Именно в честь святого, а не в честь Петра Великого, как иногда думают, назван город.
Для меня, коренного москвича, Петербург-Ленинград всегда значил очень много. Я бывал в нем многажды, и каждый раз испытывал трепет и волнение, ступая на эту землю. Когда поезд подъезжает к платформе и звучит музыка Глиэра, я снова переживаю душевный подъем в предвкушении свидания с  этой неповторимой красотой. А когда я выхожу на площадь Московского вокзала, то замираю в немом восторге: я снова в Питере! Вот он, Невский! Вот Лиговка, вот Старый Невский… вот… вот… Поездка нынче ничуть не утомительна – на «Сапсане» это четыре часа с хвостиком. Кондиционер, удобные кресла, чувствуешь себя, как в  самолете. И скорость подходящая. Первые дни в городе было очень жарко, как и в Москве, но потом стало хорошо. А в жару я придумал вот что: в первый день после приезда покатался на автобусе (с кондиционером!) по городу – есть такая обзорная экскурсия. С удовольствием посмотрел (в который раз) знакомые места: практически весь старый Петербург – а он только и заслуживает моей любви, не на ленинградские же Черемушки я приехал любоваться! И эти звучные, неповторимые названия, которые так ласкают слух! Как приятно покатать их во рту! Не претендую на то, чтобы сказать что-то новое, это немыслимо после всех, кто признавался в любви к Петербургу (имя им – легион!), но то, что во мне запечатлелось и что мне особенно дорого, упомяну. Пусть это будет лично мое признание в любви. Как сказал Петр Вайль: с годами самым чувственным переживанием становится память.
Увековеченный Гоголем Невский, как натянутая струна, нацеленный прямиком на иглу Адмиралтейства и перекинувший мосты через три воды: Фонтанку, Мойку (каковы названия, а?) и канал Грибоедова. Среди мостов – знаменитый Аничков мост: стоящие на нем по четырем углам укрощаемые кони Клодта недавно очищены от зелени, покрыты составом, предохраняющим от рецидива, и блестят своими металлическими крупами, как новенькие, только что отлитые. Вообще, на Невском каждый квартал запоминается своим лицом. Вот один из ближайших к вокзалу домов, где знаменитые «Восточные сладости» и ресторан «Универсаль», в котором я любил завтракать, приезжая ночным поездом (в те времена завтрак в ресторане был доступен инженеру). Вот пересечения с Владимирским и Литейным проспектами, каждый из которых сам по себе – многоликая история и память (помню замечательный букинистический на Литейном, где можно было отовариться в самые суровые времена книжного голода). Вот дворец Великого князя Сергея Александровича, один из ярчайших образцов  барокко; на его фоне кони Клодта смотрятся особенно эффектно. Вот вторая в России по величине фондов Щедринская библиотека, бывший дворец Строгановых (бефстроганов любите?). Вот Александринский театр (Черкасов, Борисов, Смоктуновский, Меркурьев, Толубеев, Николай Симонов, Бруно Фрейндлих), с многофигурным памятником Екатерине в сквере перед ним (подобная многофигурность повторена позже в Новгороде, в памятнике «Тысячелетие России»), а напротив роскошный Елисеевский гастроном с театром Комедии в том же доме. Вот огромный, занимающий целый большой квартал Гостиный двор (гость на Руси – купец, и индийский и варяжский гости у Римского-Корсакова – купцы) на пересечении с Садовой, напротив – кафе «Север» с неповторимым по вкусу мороженым, а рядом на углу Садовой – закусочная «Лакомка», где, стоя за столиком, можно было отведать тающих во рту свежеиспеченных пирожков. Вот башня с часами городской ратуши (не Спасская, но все-таки), где в мои времена продавали билеты на самолеты и поезда, напротив – очаровательный антикварный (какая-то мелочевка была даже мне по карману, но можно было и просто прогуляться, как в кунсткамере, и насладиться чудесами антиквариата, прикидывая, что бы ты купил, если б мог) и знаменитая аптека на углу Желябова. Вот изогнутая внушительная колоннада Казанского собора, с памятниками Кутузову и Барклаю-де-Толли, которому Пушкин посвятил одно из самых задушевных своих стихотворений; а напротив знаменитая башня со стеклянным куполом на модерновом доме Зингера (он же – Дом книги). Вот кофейня Беранже, куда Пушкин заглянул с Данзасом перед дуэлью, чем и увековечил ее. И, наконец, проспект упирается в Адмиралтейство с игрушечным корабликом на золоченом шпиле.
А в стороне от этой осевой линии, от этого станового хребта расположились другие памятные места. Потрясающая по красоте Дворцовая площадь, которую украшают Зимний дворец (для Петербурга он – больше, чем Кремль для Москвы: в нем еще и Эрмитаж!), Александрийский столп в центре площади и арка Генерального штаба с шестеркой лошадей над ней. Столп поднимали и устанавливали на постамент канатами 1200 рабочих (он держится только своим весом), и присутствовавший при этом царь Николай I озабоченно спросил архитектора Монферрана: «Вы уверены в своих расчетах?». «Абсолютно уверен, Ваше Величество», – ответил Монферран. Уже через два часа, когда столп, чуть качнувшись, встал на место, взволнованный Николай воскликнул: «Господин Монферран, вы обессмертили свое имя!». Выше столпа вознесся, как известно, только нерукотворный памятник великому поэту. Не менее потрясающая Сенатская площадь («на площади Сената – вал сугроба, дымок костра и холодок штыка»), где изумительный Медный всадник Фальконе, подлинный символ города, и неповторимый Исаакиевский Собор того же Монферрана, четвертый в мире по величине и самый большой в России, и античная колоннада Сената и Синода. Уникальный Летний сад, увы, закрытый на реконструкцию: все статуи убраны, и только бессмертный дедушка Крылов (в приснопамятные времена самый – после дедушки Ленина – знаменитый дедушка в городе) невозмутимо сидит на своем месте в окружении своих персонажей, да знаменитая решетка неколебима. Петропавловская крепость на Заячьем острове, где покоится в усыпальницах вся династия Романовых, и где (вот парадокс!) в казематах гноили тех, кто боролся с этой династией: от Радищева, Герцена, Чернышевского до народовольцев: Фигнер, Перовской, Желябова, Халтурина, Гриневицкого, Кибальчича (гениального предтечи Циолковского), Николая Морозова (тоже не из последних ученых), других мучеников идеи справедливости. Сиживали там и царевич Алексей, и княжна Тараканова, словом, местечко насиженное… На высоченном шпиле крепости – ангел во спасение всех: и правых, и виноватых… Каждый день выстрел из пушки, стоящей в крепости, возвещает наступление полудня. Храм Спаса на крови, в память об убиенном мучениками идеи Александре II. Инженерный замок, где убивали его деда Павла I. Знаменитая Стрелка Васильевского острова на Неве, с Биржей, похожей на Парфенон (апофеоз ампира!), и с незабываемыми Ростральными колоннами. «На Васильевский остров я приду умирать» (И.Бродский). Провидение Бродского не исполнилось, он похоронен в Венеции, так напоминавшей ему Петербург. Университетская набережная с дворцом Меншикова, кунсткамерой и сфинксами. Впечатляющие разводные мосты: Дворцовый, Литейный, Троицкий, лейтенанта Шмидта (под ним могли ночевать его осиротевшие дети). Площадь Искусств и великолепный Русский музей на ней. А еще Мариинская опера, где подвизается прославленный Гергиев. Александро-Невская Лавра. Литераторские мостки. Марсово поле.
А как ласкают слух имена архитекторов, творивших тут! Растрелли, Росси, Кваренги, Монферран, Воронихин, Стасов, Баженов, Захаров…
Карта города пестрит названиями улиц, в которых аромат безвозвратно ушедшего времени: Гороховая, Мильонная, Конюшенная, Гренадерская, Морская, Корабельная, Посадская, Подьяческая, Почтамтская, Шпалерная… Крюков канал и Новая Голландия…
А пригороды? Петергоф, Павловск, Гатчина, Царское село, Ораниенбаум (долгое время скрывавший свою космополитическую личину под псевдонимом Ломоносов)… Можно перечислять бесконечно, но, пожалуй,  пора и честь знать.
Город, куда ни посмотри, исчерчен большими и малыми каналами. Это – кровеносная система города, Петербург, кроме всего, еще и город набережных и мостов: их в городе свыше 500. Больше, чем в Венеции, чем в возлюбленном Петром Амстердаме. Верховная вода в городе – державная Большая Нева: когда она сердится, городу бывает плохо. Помните? «Нева металась, как больной в своей постели беспокойной». Недавно ее укротили дамбой. Но есть еще Малая Нева, Невка, рукава, канавки (Лебяжья!), каналы, протоки (кстати, сама Большая Нева – строго говоря, не река, а всего лишь протока между Ладогой и Финским заливом).
На второй день после приезда я побывал в Русском музее. Посетил, в том числе, и свой любимый зал с Брюлловым («Последний день Помпеи»), Бруни («Медный змий»), Айвазовским («Девятый вал»). Великие картины, на которых изображены великие катаклизмы. Приятно думать, что нынешняя несусветная жара – не самый великий катаклизм, пережитый землянами. Но запечатлеет ли его кто-нибудь?
На пригороды в этот приезд духу не хватило: на каждый надо потратить целый день, а это по такой жаре… Тоже девятый вал какой-то, только не воды, а солнца. Но я столько раз бывал в них, что помню всё. И библейского Самсона, раздирающего пасть льву, и изумительный нерегулярный парк, сотворенный Гонзаго в Павловске, и осененный присутствием самого известного выпускника Царскосельского Лицея парк: «…здесь лежала его треуголка и растрепанный томик Парни». А эти дворцы, один другого краше!
Вместо поездок по пригородам я провел несколько дней на даче в Комарове. Том самом Комарове, где жила и похоронена Ахматова. Купался в Щучьем озере. Красота неописуемая, озеро прямо в сосновом лесу, а дача «на берегу пустынных волн», в уединенном месте, удаленном от мест массовых купаний и загораний. 
Между домом и озером – сначала обширные газоны и цветники, а потом кусок девственного леса. Там и грибы, и ягоды.
Все эти красоты вдохновили меня на коротенькое стихотворение.
Озеро с дивным названием «Щучье».
Лесом весь берег покрыт.
Между ветвей рукоделье паучье,
Тихо колышась, висит.
Воздух настоян на травах и хвое,
Благоуханье цветов.
В этом густом, ароматном настое
Спится без снов.
Дом на пригорке венчает картину,
Как восклицательный знак.
Завтра я всю эту прелесть покину.
Жаль, но иначе никак.
Вечером перед отъездом я посетил Мариинский театр, давали премьеру «Спартака» – грандиозная постановка. Сидел в четвертом ряду партера.
Хачатурян, конечно, гениальный новатор, умудрился упразднить в музыке пиано, и если его поддержит музыкальное сообщество, рояль будет называться не фортепиано, а просто форте. Вот только почему это зрелище называется балет, я так и не понял: нечто среднее между парадом Победы, церемонией открытия Олимпийских игр и половецкими плясками. Сам Спартак фигурой значителен, но личиком мелковат, а какой он танцовщик, сказать, повторяю, трудно: балета как такового я не увидел. Не знаю, как это было поставлено в Большом, не смотрел, но великие Васильев и Лиепа выглядели, наверно, более убедительно, иначе откуда бы столько шума было во времена оны вокруг их исполнения?
На прощанье захотелось, подобно Пушкину, воскликнуть: «О, Петербург! Как много в этом звуке…!».
Ну, а на следующий день – на Московский вокзал и на «Сапсане» в Москву.
И не надо, право, спорить,
Краше кто из городов.
В город парков и мостов,
И музеев, и дворцов,
В Петербург дорогу торить
Я, москвич, всегда готов!