Б. БЕЙНФЕСТ
ПРОГУЛКА С СИНЯВСКИМ
«Некоторые считают, что с Пушкиным можно жить. Не знаю, не пробовал. Гулять с ним можно», – так лихо заканчивает Адрей Синявский (он же Абрам Терц) свои «Прогулки с Пушкиным». Перечтя это сочинение, в свое время эпатировавшее публику (которая тогда звалась советской общественностью) и рожденное в лагерном бараке, мне захотелось немного прогуляться и с самим Синявским.
Начну с дифирамбов. Давно я не встречал такого свободного дыхания в суждениях о писателе и литературе, такой полной раскрепощенности от догм и устоев, общепринятых традиций и правил, втемяшенных в башку с детства представлений и оценок. Это та самая воля, как понимал ее толстовский Федя Протасов. Тем удивительнее, что воля эта родилась в неволе, если позволительно так скаламбурить. Какая сила духа! Уж кто-кто, а Солженицын-то (один из тех, кого «Прогулки» возмутили, вызвав гневную отповедь, которую А.И. излил в статье «…Колеблет твой треножник») должен был хотя бы это оценить по правде! Ведь примеров таких – на пальцах одной руки счесть можно! Тех, что писались прямо в лагере. Ну, Штильмарк с его «Наследником из Калькутты». Игорь Губерман («Прогулки вокруг барака»). Кто-то еще... (Шаламов писал, уже выйдя из ада.) Это уникальная способность освобождения духа, преодолевающего любые колючие заграждения. А ведь физически Синявский – рядом с тем же Губерманом – зримо тщедушен. Для меня в этом видится настоящий подвиг, безо всяких преувеличений! И какое замечательное, умное послесловие написала Мария Розанова! Та самая, богоданная жена его, которая впоследствии написала книгу воспоминаний с замечательным названием «Абрам-да-Марья».
Я еще потому с такой симпатией и пониманием воспринял эту книгу, что сам давно задумывался о многоликости (что можно назвать и иначе) пушкинского дара. Право же, милые пасторальные пустячки вроде «Барышни-крестьянки», и рядом – гениальный «Борис Годунов»; «Граф Нулин» – и «Полтава»; «Домик в Коломне» – и «Медный всадник». Водевильность многих его сюжетов лежит на поверхности. «Пушкин, бесспорно, поэт с огромным талантом, гармония и звучность его стиха удивительны, но он легкомыслен и не глубок», – это сказал Нестор Кукольник, и так воспринимали Пушкина при его жизни многие (но не все, конечно) его современники. Да, здесь есть доля правды, но только с одной поправкой всё же: иногда, временами, местами не глубок. А гения надо мерить по его вершинам. И можно ли отказывать гению в праве писать вещи не только гениальные и бездонно глубокие? Склонность Пушкина к анекдоту Терцем подмечена тонко, его вера в случай и провидение – еще тоньше, его всеядность и конформизм смущали меня всегда, еще в школе («Стансы» и тут же: «Самовластительный злодей! Тебя, твой трон я ненавижу! Твою погибель, смерть детей с жестокой радостию вижу!» – это мог бы подписать и Свердлов вкупе с Юровским). Конечно, Синявский проницателен и пугающе трезв в своих оценках, очень непривычен для ортодоксов и очень глубок, несмотря не внешнюю легкость формы (хотя и ему мы не должны отказывать в праве на разную глубину в разных местах его сочинения). Даже великие реки России не избежали отмелей и перекатов.
Какая-то огромная загадка в Пушкине все же есть – не мог бы пустозвон, владеющий – пусть блистательно – только формой, держать столько лет и столько человек (и каких! Ахматова, Цветаева, Лермонтов, Гоголь, Толстой, Тургенев, Достоевский, Чехов, Бунин, Набоков...), – да что там столько человек! всю Россию! – в счастливом заблуждении. И не мог бы создать то, что Белинский – при всей узости его платформы все же гениально проницательный критик – назвал «энциклопедией русской жизни»: непревзойденного, неподражаемого «Евгения Онегина». Я вижу здесь два объяснения, по крайней мере.
Во-первых, Пушкин, хотя и был гениальным первооткрывателем в области формы, не мог оторваться от представлений своего века (как Петр Великий не мог не прибегать к варварским способам проведения своих реформ – в духе того времени). Он писал о том, что могло быть интересно кругу его читателей – а это был круг обывательско-дворянский, довольно ограниченный в своих умственных горизонтах (хотя и питавший, и взрастивший трудами и талантом своих лучших представителей то, что впоследствии было признано великой русской литературой), и другого ему было не дано. Здесь к Пушкину можно обращать сколько угодно упреков, но он не революционный демократ, не якобинец, не вольтерьянец (и слава богу!), он даже не декабрист, он просто не обязан – и не мог! – смотреть на вещи нашими глазами. Это называется, если не ошибаюсь, историзмом – понимание нами вот этого обстоятельства. Конечно же, он был сыном своего времени и в предрассудках своих, хотя часто гениально их преодолевал. Но в чем ему отказать уж совершенно нельзя – это в божественном совершенстве формы. Пусть даже первые две строфы «Онегина», как я когда-то с изумлением заметил, заканчиваются рифмами: «себя – тебя», «я – меня» (трудно поверить, но это так!), все равно этого не замечаешь в контексте, до того всё органично и гармонично у него. И тут, конечно, он опередил свой век гигантски далеко. Достаточно сравнить его с ближайшим предшественником – Державиным, который не напрасно его, «в гроб сходя, благословил»: почувствовал старик, что пришла новая эпоха, в которой говорить будут на новом, гораздо более богатом, великолепном и свободном языке (хотя «Воспоминания в Царском Селе», так восхитившие Державина, несли еще на себе печать державинского стиля, но это был только блистательный реверанс пятнадцатилетнего отрока в сторону тогдашнего патриарха поэзии).
Во-вторых, Пушкин, вопреки ветрености своей и легковесности нрава и характера, очень умен, глубок в суждениях, даже беглых, и тем безгранично интересен. Он действительно далеко опередил свой век в своем духовном развитии, как это верно заметил Гоголь. Сюжеты, подаренные им Гоголю, хотя они и анекдотичны по сути, дали такой разворот темы, что остались на века.
Пушкин – гений поэзии (и прозы), и с этим ничего не поделаешь (и не надо делать!). И все же разные, особенно талантливые взгляды даже на гения очень хорошо счищают зелень с его бронзовости. Так что спасибо Синявскому. От Пушкина не убудет ни при ироничном, ни при критичном, ни даже при скептичном взгляде на него. Уж на что Писарев уничижительному разбору подверг Пушкина, и сделал это талантливо, ярко, да ведь не сумел перевернуть представления о нем, как о гении, и осталась его язвительная разборка разве что в обороте одних только литературоведов, «в народ не пошла». Но такие вот оценки, резко расходящиеся с общепринятыми, побуждают думать, побуждают еще и еще раз посмотреть на тот самый хрестоматийный глянец, усвоенный со школьных лет, и если в итоге приходишь к выводу, что – нет, несмотря ни на что, Пушкин был и остается «лучшим, талантливейшим поэтом» последних двух веков, вывод этот обретает, пройдя через горнило сомнений, силу уверенности.
Однако чтобы снова, в который уж раз придти к этому выводу, нелишне здесь пообсуждать кое-какие тезисы Синявского, повертеть их так и сяк и понять, где он прав, а где, может быть, не совсем и почему.
Но прежде вернемся к тому факту, что написана эта вещь Синявским в лагере. Этот факт сам по себе уникальный, он – причина необычного ракурса, под которым вещь читается. Конечно, это был уже не сталинский лагерь, где не то, что писать о Пушкине, – просто выжить было проблемой. Тут было помягче и полегче, но все равно – чтобы написать такую вещь в сто страниц, насыщенную цитатами из Пушкина, надо было иметь и время свободное, и соответствующий душевный настрой, и сохранную, скажем так, память. Ну, положим, душевный настрой Синявский создавал себе сам, бормоча свой текст, а потом, в минуту коротких передышек от тяжелой физической работы, в минуту скупого лагерного досуга записывая его на клочках бумаги… Так ему было легче отвлекаться от одуряющей лагерной обстановки. Сам Синявский так поясняет эту необычную ситуацию (хотя и не единственную в своем роде – вспомним опять же Штильмарка, Губермана, о которых сказано выше).
«…Ни на шарашке, ни лагерным придурком, ни бригадиром я никогда не был. На моем деле, от КГБ, из Москвы, было начертано “использовать только на физически тяжелых работах”, что и было исполнено. Работал большей частью грузчиком. В промежутках, между погрузками писал – урывками, клочками, кусочками, в виде писем жене (два письма в месяц)» («Чтение в сердцах», в книге Андрей Синявский / Абрам Терц «Путешествие на Черную речку», М., «ЭКСМО-пресс», 2002, с. 293).
И еще: «Это лирическая проза Абрама Терца, в которой я по-своему пытаюсь объясниться в любви к Пушкину и высказать благодарность его тени, спасавшей меня в лагере» (там же, с. 292).
В последней фразе – две важные мысли, проясняющие суть дела и наше понимание этой сути. Во-первых, Синявский никоим образом не чернит Пушкина, а, по его словам, объясняется (или пытается объясниться) ему в любви. Во-вторых, эта любовь спасала его в лагере. Это не просто похоже на правду, это правда, конечно. А формы объяснения в любви бывают разные, и обстановка, в которой происходит это объяснение, играет здесь немаловажную роль. К тому же это была форма эпатажа по адресу той самой власти, что в злокозненном 37-м году прикрывала бронзовым Пушкиным свои злодейства, а в 1966-м взяла Терца за шкирку и кинула в Дубровлаг (нет, чтобы в Одессу сослать или в Кишинев, как Пушкина!), оградив его литературную делянку колючей проволокой. Но «губ шевелящихся отнять вы не могли» (Мандельштам). Пушкин, рожденный в лагере, не может не отличаться разительно от Пушкина академического. Синявский пишет: «Солженицын рекомендует (это за колючей-то проволокой!) опираться на работы о Пушкине – Бердяева, Франка, Федотова, П. Струве, Вейдле, Адамовича, о. А. Шнемана. Как будто не знает, что в Советском Союзе – не то, что в тюрьме, – на воле эти книги запрещены». Конечно, и это тоже – правда. Да и не ставил себе такой задачи Синявский – сказать новое слово о Пушкине в плане академическом, написать научное исследование (это в лагере-то!). «Разумеется, я не мог и не пытался охватить “всего” Пушкина. Никакого учебного пособия по Пушкину, руководства там или научной монографии о нем не стряпал. Не до монографий было. Это не академическое исследование. Мой Пушкин вольный художник, сошедший ко мне в тюрьму, а не насупленный проповедник и ментор, взирающий за русской словесностью – кому, как и о чем писать» (там же, с. 297). Книга Синявского, хотя и полна раздумий, но так крепко сдобрена эмоциональным соусом, что больше похожа на продукт профессорского капустника.
Что касается объяснения в любви (не только к Пушкину!), то здесь стоит обратиться к свидетельству Марии Розановой. Вот что она пишет в послесловии к «Прогулкам…».
«А недели за три до ареста, в августе 65 года, когда тучи уже сгущались и мы чувствовали дыхание погони в спину, я сказала Синявскому: ну что это у тебя все произведения какие-то мрачные? Сочини мне в подарок что-нибудь радостное, ангельское, напиши мне про Моцарта… И он это сделал – в лагере. Потому что Пушкин – это Моцарт».
И дальше. «Ведь если мы напишем эту сакраментальную фразу – “На тоненьких эротических ножках вбежал Пушкин в большую поэзию и произвел переполох” – другими словами, получится приблизительно следующее: “А.С. Пушкин, вошедший в большую поэзию своей ранней любовной лирикой, привлек всеобщее внимание”. Все правильно: вошел и привлек – от этой простенькой и банальной идеи, изложенной в такой доступной плоской форме, почти автоматически начинают болеть зубы: ну сколько можно писать одними и теми же словами! Да еще из лагеря! Да еще любимой женщине, которой очень надо понравиться и доказать, что еще жив и что играет в нем ретивое!
Ну, вообразите: приносит почтальон из лагеря письмо, а там написано: “Величайший русский поэт, гордость и слава нашей словесности, Александр Сергеевич Пушкин родился в 1799 году”. А я же не из леса. Я когда-то школу кончила… Что мне делать с таким текстом, и ежели автора не бросить, то исключительно из чувства долга: как же – политзаключенный…
Легко возразить: если “Прогулки” всего-навсего ваши интимные, любовные игры, то и держали бы их при себе, а не смущали бы народы. Но история знавала, когда и он еще жив, и она здоровехонька, а всем уже объявлено, что мгновенье было чудным…».
А ведь и верно: злополучная фраза об эротических ножках врезалась в память всех – ничем не вышибешь, а тысячи фраз академиков канули в Лету. И в ней больше любви к Пушкину, чем, скажем, в многопудовых томах, рожденных под сводами института мировой литературы. Любви озорной, но искренней, идущей от сердца и незамутненной долгими натужными штудиями, за которыми пропадает ощущение живого человека.
А вот еще из «Чтения в сердцах».
«Да и то ведь надо учесть, что, обдумывая Пушкина в «Прогулках», я не просто хотел выразить ему свое совершеннейшее почтение, как незыблемому авторитету России (на одних авторитетах в искусстве далеко не уедете), но – стремился перекинуть цепочку пушкинских образов и строчек в самую что ни на есть актуальную для меня художественную реальность. Отсюда трансформация хрестоматийных о нем представлений, которые, не волнуйтесь, от Пушкина никуда не уйдут, не убудут, в ином, не пушкинском, стилистическом ключе. Тут мне, помимо прочего, мысленной опорой служил опыт работы над классикой – Мейерхольда и Пикассо. Чем в тысячный раз повторять общеупотребительные штампы о Пушкине, почему бы, пользуясь его живительной свободой, не попробовать новые пути осознания искусства – гротеск, фантастика, сдвиг, нарочитый анахронизм (при заведомой условности этих стилистических средств)?..»
Думается, достаточно. Это не оправдательная его речь в суде, это объяснение в нелюбви к тем, кто засушил Пушкина, поместил его в мавзолей и противится любой попытке оживить его. Никто не неволит: не обязательно разделять трактовку Мейерхольдом «Женитьбы» Гоголя и отвергать все остальные трактовки (в том числе хрестоматийные), но оттого, что такая трактовка была, наше понимание Гоголя только обогатилось. Позволительно думать, что сам Гоголь, присутствуй он на постановке Мейерхольда, только посмеялся бы, порадовался бы фантазии и выдумке режиссера, разбуженной его, Гоголя фантазией.
А что всё-таки так взволновало «литературную общественность», заставило ее подняться из окопов в рост и с критическими перьями наперевес пойти в атаку на Синявского?
Вот вкратце основные тезисы автора «Прогулок» (в самом укрупненном виде и в самом первом приближении).
1. «Легкость – вот первое, что мы выносим из его произведений в виде самого общего и мгновенного чувства. Легкость в отношении к жизни была основой миросозерцания Пушкина, чертой характера и биографии. Легкость в стихе стала условием творчества с первых его шагов».
Что ж, такой взгляд имеет право на жизнь. Моцартовская легкость пера никем не оспаривается, желчные возражения вызывает лишь приложение этого определения к его отношению к жизни. Полагаю, однако, что, например, женщины, как-то связанные с жизнью Пушкина, могли бы сказать свое веское слово в защиту Пушкина и в подтверждение и этого тезиса. Это черта характера, одна из тех, с которыми человек родится и за которые, стало быть, бессмысленно человека упрекать, как за цвет глаз, дату рождения и прочее. И то, что «Пушкин был щедр на безделки», легко показать на многих примерах. Ну, давайте тогда пенять ему и за рисунки на полях его рукописей – вот уж безделки так безделки! А «академики» почему-то и эти рисунки включают в академические собрания сочинений – это штрихи к облику гения, а гений интересен любым штрихом, имеющим отношение к его личности и жизни. Вспомним, какой отклик вызвал в свое время (уже после Пушкина) Дюма, – не только своей поистине раблезианской литературной плодовитостью, но и собственными, чисто человеческими, житейскими сюжетами и страстями, которые (как и его книги) отнюдь не страдали излишним драматизмом и тяжеловесностью.
2. «На тоненьких эротических ножках…» и так далее (цитировать полностью нет смысла: во-первых, эта фраза уже звучала здесь, во-вторых, она как штандарт впереди эскадрона, у всех на виду и на памяти).
Ну, что же, будем снова и снова обсуждать (или осуждать) африканский темперамент Пушкина, его неуемность в отношениях с женщинами? Да если бы не этот темперамент, если бы не эти вдохновлявшие его женщины, разве стали бы мы обладателями такого несметного богатства – его любовной лирики? Вопрос риторический. «Но если хоть в сотой доле верна сомнительная теория, что художественная одаренность питается излучением эроса, то Пушкин тому прямая и кратчайшая иллюстрация» (А.С.). Думается, тут Фрейд мог бы и поспорить с Синявским.
«Задумаемся: почему женщины так любят ветреников? Какой в них прок – одно расстройство, векселя, измены, пропажи, но вот, подите ж вы, плачут – а любят, воем воют – а любят» (А.С.). А ведь верно подмечено! Мир устроен отнюдь не однозначно, и большим многообразием своих красок во многом обязан женщине, ее необыкновенному, удивительному и такому обаятельному внутреннему устройству.
А вот ученый пушкинист С. Бонди в своей книге о Пушкине всерьез доказывал, что в словах «милость к падшим призывал» Пушкин не имел в виду падших женщин! С какой такой планеты прилетел этот Бонди? Сразу видно, в лагере не сидел! Под ребро бы ему (или еще куда-нибудь) пушкинское перо!
3. «Пушкин умеет переключать одну энергию на другую, давая выход необузданной чувственности во все сферы жизнедеятельности. “Блажен, кто знает сладострастье высоких мыслей и стихов”, – говорит он в минуту роздыха от неумеренных ухаживаний. Как так “сладострастье мыслей”, и вдобавок еще “высоких”?! Да вот так уж! У него всё сладострастье… “Любовь стихов, любовь моей свободы…” Слышите? Не Нинеты любовь, не Темиры и даже не Параши – свободы (к тому же моей!) До крайности неопределенно, беспредметно, а между тем сердце екает: любовь!
Эротика Пушкина, коли придет ей такая охота, способна удариться в путешествия, пуститься в историю, заняться политикой. Его юношеский радикализм в немалой степени ей обязан своими нежными очертаньями, воспринявшими вольнодумство как умственную разновидность ветрености. Новейшие идеи века под его расторопным пером нередко принимали форму безотчетного волнения крови, какое испытывают только влюбленные. “Мы ждем с томленьем упованья минуты вольности святой, как ждет любовник молодой минуту верного свиданья”. Вот эквивалент, предложенный Пушкиным. Поэзия, любовь и свобода объединялись в его голове в некое общее – привольное, легкокрылое состояние духа, выступавшее под оболочкой разных слов и настроений, означающих примерно одно и то же: одушевление» – такая вот длинная цитата из Синявского, но, право же, не жаль места: плотность мыслей на единицу площади здесь максимальна.
Что можно возразить против этого прекрасного, глубокого и наполненного любованием наблюдения? Бонди, конечно, возопил бы против «расторопного пера», против «умственной разновидности ветрености». А мне эти находки ласкают слух своей свежестью.
4. Очень интересно рассуждает Синявский об образе Татьяны.
«…пушкинская Муза давно и прочно ассоциируется с хорошенькой барышней, возбуждающей игривые мысли, если не более глубокое чувство, как это было с его Татьяной. Та, как известно, помимо незадачливой партнерши Онегина и хладнокровной жены генерала, являлась личной Музой Пушкина и исполнила эту роль лучше всех прочих женщин. Я даже думаю, что она для того и не связалась с Онегиным и соблюла верность нелюбимому мужу, чтобы у нее оставалось больше свободного времени перечитывать Пушкина и томиться по нем. Пушкин ее, так сказать, сохранял для себя.
Зияния в ее характере, не сводящем (сколько простора!) концы с концами, – русские вкусы с французскими навыками, светский блеск с провинциализмом, сбереженным в залог верности чему-то высшему и вечному, – позволяют догадываться, что в Татьяне Пушкин копировал кое-какие черты с портрета своей поэзии, вперемешку с другими милыми его сердцу достоинствами, подобно тому, как он приписал ей свою старенькую няню и свою же детскую одинокость в семье. Может быть, в Татьяне Пушкин точнее и шире, чем где-либо, воплотил себя персонально – в склонении над ним всепонимающей женской души, которая единственно может тебя постичь, тебе помочь, и что бы мы делали на свете, скажите, без этих женских склонений?..» (и спряжений – добавлю я).
Опять длинная цитата, и опять жалко хоть что-то убрать. Многие ли уловили в характере Татьяны эту вот бездонность, эту перекличку с характером самого Пушкина? Если принять во внимание какие-то из перечисленных выше мотивов, скорее д;лжно было бы сравнить пушкинский легкий характер с характером Ольги… Но в том-то и дело, что за внешней легкостью этой скрывается у самого Пушкина огромная глубина (которую современники его не всегда умели разглядеть, а то не прилепили бы ему кличку «сверчок»), и конечно же, Татьяна куда ближе ему и любимее им, чем – смешно даже говорить! – пустоватая сестричка ее.
Далее Синявский говорит о письме Татьяны, удивляясь вместе с Пушкиным: «Кто мог внушить ей эту нежность и слов любезную безбрежность?». В самом деле, «по уверению Пушкина, Татьяна не могла сама сочинить такое, ибо “выражалася с трудом на языке своем родном” и писала письмо по-французски, перевести с которого с грехом пополам взялся автор. “Вот неполный, слабый перевод, с живой картины список бледный”». И Синявский вполне резонно спрашивает: если таков перевод, то каков же прекрасный подлинник? И как вам эта ирония Синявского, из которой так и выглядывает почтительная любовь к гению: «с грехом пополам»? Здесь можно было бы углубиться в рассуждения о том, какую долю собственного характера, сердца, ума тот или иной автор вкладывает – вольно или невольно – в своих героев, какова – в этом смысле – специфика художественного творчества. Но это увело бы нас слишком далеко.
Я мог бы и дальше продолжать цитировать, пересказывать и комментировать книгу, но это – не фундаментальная литературоведческая статья, а всего лишь – кто помнит – легкая прогулка с Синявским. И я предлагаю всем, кто любит Пушкина (а среди тех, кто взялся читать это и дошел до этой строчки, других быть не может), присоединиться к Синявскому в его прогулках с Пушкиным. Вполне убежден – получите много удовольствия от этих необыкновенных прогулок!
Прогулка с Синявским
© Copyright: Борис Бейнфест, 2011
Свидетельство о публикации №211032901089
Свидетельство о публикации №211032901089
Рецензии
Здравствуйте, Борис!
Вот прочитал Вашу статью и смотрю, как всё красиво изложено, заманчиво описано, хоть роман пиши иль художественный фильм ставь по Вашему рассказу; весь Ваш текст пропитан любви к Синявскому, который, в свою очередь, влюблен в творчество Пушкина. И всё и везде у Вас "правда" и всюду и везде "мой Пушкин" и такой у всех "особенный" (что у М.Цветаевой, у В.Набокова, иль вот теперь у А.Синявского-А.Терца).
И вот, думаю, дай-ка прочту то, что Вами так воодушевленно воспето от "необыкновенных прогулок" А.Синявского.
И вот прочитал, и еще пересмотрел. Нет, не для удовольствия, не для забавы, а для проверки: верно ли, что у А.Синявского сокрыта-зарыта "правда" в его стиле изложения.
И вот, действительно, в стилистике А.Синявский - "оригинал". Так и хочется сказать: "Ай, да А.Синявский - как "оригинально"-стильно, а его "Прогулки", ну просто "прелесть", и как поэтично-то "Прогулки с Пушкиным" и, казалось бы, нечего добавить!.. Впрочем, есть чтО добавить...
Так стиль банален, к такому стилю прибегают многие авторы и называется он "поток сознания", и в этом "потоке сознания" плывет А.Синявский по произведениям Пушкина, как по волнам. Но вот куда несет (занесло) Синявского в потоке сознания, - вот вопрос.
И, за всей кажущейся "оригинальностью" А.Синявского и "прелести" его порхающего вприпрыжку стиля, сокрыто нечто - отталкивающее, жутко-склизское, похабное и пошловатое. За кажущейся "прелестью" легкости стиля "Прогулок" (А.Синявского) скрывается пОшлость. И пошлО, и пошлО (поплыло в потоке сознания у Синявского). Вспоминается высказывание В.Розанова: "У Мережковского есть замечательный афоризм: "пошлО то, что пОшло"...
Действительно, что пОшло и пОшлость у А.Синявского, то отталкивает, "не моё" и "не мой" это Пушкин, а Синявского...
Но если, отстраняясь от излишней эмоциональности (предвзятости в чем-либо), посмотреть на предмет в трезвости разума, стоящем в сердце, то придем к такому рассуждению...
Есть две точки зрения на "Прогулки" А.Синявского, одна Ваша, что изложена в очерке, другая, это точка зрения А.Солженицина и И.Шафаревича. Вы в своем очерке претендуете на правду, значит, выходит, что А.Солженицин и И.Шафаревич просто лгут. И вот, отстраняясь от двух точек зрения, я решил проверить: кто привирает и где полуправда, а кто правдиво говорит и где Правда. И, погружаясь в "Прогулки" Синявского, вспоминаю изречение В.Розанова: "Я понял, где корыто и где свиньи, и где - терновый венец, и гвозди, и мука...".
Касательно образа творчества и жизни А.С.Пушкина, есть две подобные точки зрения: талантливого критика Д.И.Писарева и мэтра русской классики Л.Н.Толстого. Так если Д.Писарев профанирует образ творчества Пушкина, сводя ценность творчества к низшему оцениванию, то Л.Толстой профанирует образ жизни Пушкина (безусловно, разнообразной, как и само творчество поэта), тем самым, профанируя, сводя к низшему оцениванию и образ творчества поэта.
А что же делает в своей статье в "Прогулках" А.Синявский?.. Решил переплюнуть в эпатажности талантливого критика и мэтра русской словесности?..
Конечно, А.Синявскому будет неуместен тот упрек, который В.Розанов сделал в адрес Д.Писарева:
"Неужели Пушкин виноват, что Писарев его "не читал"...
Конечно, А.Синявский читал А.С.Пушкина и со "своим Пушкиным" даже может панибратски и под ногу и под свист совершать "Прогулки", но вот увИдел ли он "живого Пушкина" и вникнул ли в живую суть образа поэта? Быть может, А.Синявский и прогуливался с Пушкиным и с легкой руки рисовал его образ (хвастая, что "гулять" с Пушкиным можно), а все-таки и вопреки Синявскому (перефразируя В.В.Розанова) "Пушкин ЖИВЕТ в нас" и потому "Его музыка никогда не умрет"...
Наверное, вслед за Д.Писаревым и Л.Толстым уже в самом начале статьи А.Синявский задает тон эпатажной претензии:
"...Помимо величия, располагающего к почтительным титулам, за которыми его лицо расплывается в сплошное популярное пятно с бакенбардами,- трудность заключается в том, что весь он абсолютно доступен и непроницаем, загадочен в очевидной доступности истин, им провозглашенных, не содержащих, кажется, ничего такого особенного (жест неопределенности: "да так... так как-то всё..."). Позволительно спросить, усомниться (и многие усомнились): да так ли уж велик ваш Пушкин, и чем, в самом деле, он знаменит за вычетом десятка-другого ловко скроенных пьес, про которые ничего не скажешь, кроме того, что они ловко сшиты?.." (А.Синявский "Прогулки...").
СтОит подчеркнуть, что в эпиграф А.Синявский возвел слова из "Ревизора" Н.В.Гоголя и именно с долей иронической издевки, типа, "большой оригинал". Вопрос: случайно ли?.. И вот критик Синявский в своем плавающем эссе ставит оригинальность Пушкина под вопрос, а смысл творчества под сомнение...
Скажут: "а разве это преступно?". Ответим: нет, ставить вопросы отнюдь не преступно, а даже приветствуется в науке и у людей мыслящих, но вот делать плавающие выводы, из которых возводится пОшлость, - это, мягко говоря, гнусно...
Скажут: а в чем суть гнусности Синявского?..
Вот это и рассмотрим.
Интересно, что Борис Бейнфест всё ли выставил, что ему ласкает слух в "Прогулках..." Синявского иль не всё?.. И вот это тоже Вам ласкает слух?..
Например:
"...Но шутки в сторону. Налицо глубокое, далеко идущее сходство. Как это ни странно выглядит, но если не ездить в Африку, не удаляться в историю, а искать прототипы Пушкину поблизости, в современной ему среде, то лучшей кандидатурой окажется Хлестаков. Человеческое аlter еgо поэта.
Самозванец! А кто такой поэт, если не самозванец? Царь?? Самозванный царь. Сам назвался: "Ты царь: живи один..." С каких это пор цари живут в одиночку? Самозванцы - всегда в одиночку...
...Пушкин больнее других почувствовал самозванца. Кто еще до таких степеней поднимал поэта, так отчаянно играл в эту участь, проникался ее духом и вкусом? Правда, поэт у него всегда свыше, милостью Божьей, не просто "я - царь", а помазанник. Так ведь и у самозванцев, тем более у пушкинских самозванцев, было сознание свыше им выпавшей карты, предназначенного туза. Не просто объявили себя, а поверили, что должны объявиться. Врут - и верят. "Тень Грозного меня усыновила!.."
Смотрите-ка: Пушкина точно так же усыновила тень Петра! Дедушка-крестник? Знаем мы этих крестников!.. Ведь точно такой же трюк выкинул Пугачев. Еще не замышляя никаких мятежей, а много раньше, ради красного словца, и Пушкин, очевидно, не знал этой интересной детали. Не знал, но повторил - в своей биографии...
...Но самозванцы у Пушкина не только цари, они - артисты, и в этом повороте ему особенно дороги. Димитрий показан даже покровителем "парнасских цветов", причем его меценатство - "Я верую в пророчества пиитов" - отдает высокой, родственной заинтересованностью. Ибо самозванцы тоже творят обман по наитию и вдохновению, вынашивают и осуществляют свою человеческую участь как художественное произведение. "Монашеской неволею скучая, под клобуком, свой замысел отважный обдумал я, готовил миру чудо..."
А чудо его вышло из Чудова монастыря. Колыбелью Григорию-Димитрию послужила келья Пимена. При несходстве возрастов и характеров они собратья по ремеслу, и Григорий продолжает повесть с той страницы, где оборвал ее Пимен,- он принимает эстафету от старца: "Тебе свой труд передаю". Самозванщина берет начало в поэзии и развивается по ее законам. Хотя ее сказанья пишутся кровью, облекаются в форму исторических происшествий...
...Нет, господа, у Пушкина здесь совершенно иная - не наша - логика. Потому Поэт и ничто-жен в человеческом отношении, что в поэтическом он гений. Не был бы гением - не был бы и всех ничтожней. Ничтожество, мелкость в житейском разрезе есть атрибут гения. Вуалировать эту трактовку извинительными или обличительными интонациями (разница не велика), подтягиваю-щими человека к Поэту, значит нарушать волю Пушкина в кардинальном вопросе. Ибо не придирками совести, не самоумалением и не самооправданием, а неслыханной гордыней дышит стихотворение, написанное не с вершка человека, с которого мы судим о нем, но с вершин Поэзии. Такая гордыня и не снилась лермонтовскому Демону, который, при всей костюмерии, все-таки человек, тогда как пушкинский Поэт и не человек вовсе, а нечто настолько дикое и необъяснимое, что людям с ним делать нечего, и они, вместе с его пустой оболочкой, копошатся в низине, как муравьи, взглянув на которых, поймешь и степень разрыва и ту высоту, куда поднялся Поэт, утерявший человеческий облик...
...Речь идет даже не о преображении одного в другое, но о полном, бескомпромиссном замещении человека Поэтом. Похожая история излагается в пушкинском "Пророке", где человек повержен и препарирован, как труп, таким образом, что, встав Поэтом, не находит уже в себе ничего своего..." (А.Синявский "Прогулки...").
Бармин Виктор 15.12.2014 20:51 • Заявить о нарушении
Вот прочитал Вашу статью и смотрю, как всё красиво изложено, заманчиво описано, хоть роман пиши иль художественный фильм ставь по Вашему рассказу; весь Ваш текст пропитан любви к Синявскому, который, в свою очередь, влюблен в творчество Пушкина. И всё и везде у Вас "правда" и всюду и везде "мой Пушкин" и такой у всех "особенный" (что у М.Цветаевой, у В.Набокова, иль вот теперь у А.Синявского-А.Терца).
И вот, думаю, дай-ка прочту то, что Вами так воодушевленно воспето от "необыкновенных прогулок" А.Синявского.
И вот прочитал, и еще пересмотрел. Нет, не для удовольствия, не для забавы, а для проверки: верно ли, что у А.Синявского сокрыта-зарыта "правда" в его стиле изложения.
И вот, действительно, в стилистике А.Синявский - "оригинал". Так и хочется сказать: "Ай, да А.Синявский - как "оригинально"-стильно, а его "Прогулки", ну просто "прелесть", и как поэтично-то "Прогулки с Пушкиным" и, казалось бы, нечего добавить!.. Впрочем, есть чтО добавить...
Так стиль банален, к такому стилю прибегают многие авторы и называется он "поток сознания", и в этом "потоке сознания" плывет А.Синявский по произведениям Пушкина, как по волнам. Но вот куда несет (занесло) Синявского в потоке сознания, - вот вопрос.
И, за всей кажущейся "оригинальностью" А.Синявского и "прелести" его порхающего вприпрыжку стиля, сокрыто нечто - отталкивающее, жутко-склизское, похабное и пошловатое. За кажущейся "прелестью" легкости стиля "Прогулок" (А.Синявского) скрывается пОшлость. И пошлО, и пошлО (поплыло в потоке сознания у Синявского). Вспоминается высказывание В.Розанова: "У Мережковского есть замечательный афоризм: "пошлО то, что пОшло"...
Действительно, что пОшло и пОшлость у А.Синявского, то отталкивает, "не моё" и "не мой" это Пушкин, а Синявского...
Но если, отстраняясь от излишней эмоциональности (предвзятости в чем-либо), посмотреть на предмет в трезвости разума, стоящем в сердце, то придем к такому рассуждению...
Есть две точки зрения на "Прогулки" А.Синявского, одна Ваша, что изложена в очерке, другая, это точка зрения А.Солженицина и И.Шафаревича. Вы в своем очерке претендуете на правду, значит, выходит, что А.Солженицин и И.Шафаревич просто лгут. И вот, отстраняясь от двух точек зрения, я решил проверить: кто привирает и где полуправда, а кто правдиво говорит и где Правда. И, погружаясь в "Прогулки" Синявского, вспоминаю изречение В.Розанова: "Я понял, где корыто и где свиньи, и где - терновый венец, и гвозди, и мука...".
Касательно образа творчества и жизни А.С.Пушкина, есть две подобные точки зрения: талантливого критика Д.И.Писарева и мэтра русской классики Л.Н.Толстого. Так если Д.Писарев профанирует образ творчества Пушкина, сводя ценность творчества к низшему оцениванию, то Л.Толстой профанирует образ жизни Пушкина (безусловно, разнообразной, как и само творчество поэта), тем самым, профанируя, сводя к низшему оцениванию и образ творчества поэта.
А что же делает в своей статье в "Прогулках" А.Синявский?.. Решил переплюнуть в эпатажности талантливого критика и мэтра русской словесности?..
Конечно, А.Синявскому будет неуместен тот упрек, который В.Розанов сделал в адрес Д.Писарева:
"Неужели Пушкин виноват, что Писарев его "не читал"...
Конечно, А.Синявский читал А.С.Пушкина и со "своим Пушкиным" даже может панибратски и под ногу и под свист совершать "Прогулки", но вот увИдел ли он "живого Пушкина" и вникнул ли в живую суть образа поэта? Быть может, А.Синявский и прогуливался с Пушкиным и с легкой руки рисовал его образ (хвастая, что "гулять" с Пушкиным можно), а все-таки и вопреки Синявскому (перефразируя В.В.Розанова) "Пушкин ЖИВЕТ в нас" и потому "Его музыка никогда не умрет"...
Наверное, вслед за Д.Писаревым и Л.Толстым уже в самом начале статьи А.Синявский задает тон эпатажной претензии:
"...Помимо величия, располагающего к почтительным титулам, за которыми его лицо расплывается в сплошное популярное пятно с бакенбардами,- трудность заключается в том, что весь он абсолютно доступен и непроницаем, загадочен в очевидной доступности истин, им провозглашенных, не содержащих, кажется, ничего такого особенного (жест неопределенности: "да так... так как-то всё..."). Позволительно спросить, усомниться (и многие усомнились): да так ли уж велик ваш Пушкин, и чем, в самом деле, он знаменит за вычетом десятка-другого ловко скроенных пьес, про которые ничего не скажешь, кроме того, что они ловко сшиты?.." (А.Синявский "Прогулки...").
СтОит подчеркнуть, что в эпиграф А.Синявский возвел слова из "Ревизора" Н.В.Гоголя и именно с долей иронической издевки, типа, "большой оригинал". Вопрос: случайно ли?.. И вот критик Синявский в своем плавающем эссе ставит оригинальность Пушкина под вопрос, а смысл творчества под сомнение...
Скажут: "а разве это преступно?". Ответим: нет, ставить вопросы отнюдь не преступно, а даже приветствуется в науке и у людей мыслящих, но вот делать плавающие выводы, из которых возводится пОшлость, - это, мягко говоря, гнусно...
Скажут: а в чем суть гнусности Синявского?..
Вот это и рассмотрим.
Интересно, что Борис Бейнфест всё ли выставил, что ему ласкает слух в "Прогулках..." Синявского иль не всё?.. И вот это тоже Вам ласкает слух?..
Например:
"...Но шутки в сторону. Налицо глубокое, далеко идущее сходство. Как это ни странно выглядит, но если не ездить в Африку, не удаляться в историю, а искать прототипы Пушкину поблизости, в современной ему среде, то лучшей кандидатурой окажется Хлестаков. Человеческое аlter еgо поэта.
Самозванец! А кто такой поэт, если не самозванец? Царь?? Самозванный царь. Сам назвался: "Ты царь: живи один..." С каких это пор цари живут в одиночку? Самозванцы - всегда в одиночку...
...Пушкин больнее других почувствовал самозванца. Кто еще до таких степеней поднимал поэта, так отчаянно играл в эту участь, проникался ее духом и вкусом? Правда, поэт у него всегда свыше, милостью Божьей, не просто "я - царь", а помазанник. Так ведь и у самозванцев, тем более у пушкинских самозванцев, было сознание свыше им выпавшей карты, предназначенного туза. Не просто объявили себя, а поверили, что должны объявиться. Врут - и верят. "Тень Грозного меня усыновила!.."
Смотрите-ка: Пушкина точно так же усыновила тень Петра! Дедушка-крестник? Знаем мы этих крестников!.. Ведь точно такой же трюк выкинул Пугачев. Еще не замышляя никаких мятежей, а много раньше, ради красного словца, и Пушкин, очевидно, не знал этой интересной детали. Не знал, но повторил - в своей биографии...
...Но самозванцы у Пушкина не только цари, они - артисты, и в этом повороте ему особенно дороги. Димитрий показан даже покровителем "парнасских цветов", причем его меценатство - "Я верую в пророчества пиитов" - отдает высокой, родственной заинтересованностью. Ибо самозванцы тоже творят обман по наитию и вдохновению, вынашивают и осуществляют свою человеческую участь как художественное произведение. "Монашеской неволею скучая, под клобуком, свой замысел отважный обдумал я, готовил миру чудо..."
А чудо его вышло из Чудова монастыря. Колыбелью Григорию-Димитрию послужила келья Пимена. При несходстве возрастов и характеров они собратья по ремеслу, и Григорий продолжает повесть с той страницы, где оборвал ее Пимен,- он принимает эстафету от старца: "Тебе свой труд передаю". Самозванщина берет начало в поэзии и развивается по ее законам. Хотя ее сказанья пишутся кровью, облекаются в форму исторических происшествий...
...Нет, господа, у Пушкина здесь совершенно иная - не наша - логика. Потому Поэт и ничто-жен в человеческом отношении, что в поэтическом он гений. Не был бы гением - не был бы и всех ничтожней. Ничтожество, мелкость в житейском разрезе есть атрибут гения. Вуалировать эту трактовку извинительными или обличительными интонациями (разница не велика), подтягиваю-щими человека к Поэту, значит нарушать волю Пушкина в кардинальном вопросе. Ибо не придирками совести, не самоумалением и не самооправданием, а неслыханной гордыней дышит стихотворение, написанное не с вершка человека, с которого мы судим о нем, но с вершин Поэзии. Такая гордыня и не снилась лермонтовскому Демону, который, при всей костюмерии, все-таки человек, тогда как пушкинский Поэт и не человек вовсе, а нечто настолько дикое и необъяснимое, что людям с ним делать нечего, и они, вместе с его пустой оболочкой, копошатся в низине, как муравьи, взглянув на которых, поймешь и степень разрыва и ту высоту, куда поднялся Поэт, утерявший человеческий облик...
...Речь идет даже не о преображении одного в другое, но о полном, бескомпромиссном замещении человека Поэтом. Похожая история излагается в пушкинском "Пророке", где человек повержен и препарирован, как труп, таким образом, что, встав Поэтом, не находит уже в себе ничего своего..." (А.Синявский "Прогулки...").
Бармин Виктор 15.12.2014 20:51 • Заявить о нарушении
"...И все-таки - вот упорство - он бы не подписался под формулой, что надо жить, как пишешь, и писать, как живешь. Напротив, по Пушкину следует (здесь имеется несколько уровней сознания в отношениях человека с Поэтом, и мы сейчас поднимаемся на новую ступень), что Поэт живет совершенно не так, как пишет, а пишет не так, как живет. Не какие-то балы и интриги, тщеславие и малодушие в нем тогда ничтожны, а все его естество, доколе оно существует, включая самые багородные мысли, включая самые стихи в их эмпирической данности,- не имеет значения и находится в противоречии с верховной силой, что носит имя Поэт. "Бежит он, дикий и суровый..." Какая там диэтика аскеза, не оставляющая камня на камне от того, что еще связано узами человеческой плоти. Пушкин (страшно сказать!) воспроизводит самооценку святого. Святой о себе объявляет в сокрушении сердца, что он последний грешник - "и меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он". Даже еще прямее - без "быть может". Это не скромность и не гипербола, а реальное прикосновение святости, уже не принадлежащей человеку, сознающе-му ничтожность сосуда, в который она влита.
У пушкинского Поэта (в его крайнем, повторяю, наивысшем выражении) мы не находим лица - и это знаменательно. Куда подевались такие привычные нам гримасы, вертлявость, болтовня, куда исчезло все пушкинское в этой фигуре, которую и личностью не назовешь, настолько личность растоптана в ней вместе со всем человеческим? Если это - состояние, то мы видим перед собою какого-то истукана; если это - движение, то наблюдаем бурю, наводнение, сумасшествие. Попробуйте, суньтесь к Поэту: - Александр Сергеевич, здравствуйте! - не отзовется, не поймет, что это о нем речь - о нем, об этом пугале, что никого не видит, не слышит, с каменной лирой в руках?..
...Негр - это хорошо. Негр - это нет. Негр - это небо. "Под небом Африки моей". Африка и есть небо. Небесный выходец. Скорее бес. Не от мира сего. Жрец. Как вторая, небесная родина, только более доступная, текущая в жилах, подземная, горячая, клокочущая преисподней, прорывающаяся в лице и в характере.
Это уже абсолютно живой, мгновенно узнаваемый Пушкин (не то что Поэт), лишь немного утрированный, совмещающий в себе человеческие черты с поэтическими в той густейшей смеси, что порождает уже новое качество, нерасторгаемое единство чудесной экзотики, душевного жара и привлекательного уродства, более отвечающего званию артиста, нежели стандартная маска певца с цевницей. Безупречный пушкинский вкус избрал негра в соавторы, угадав, что черная, обезьянообразная харя пойдет ему лучше ангельского личика Ленского, что она-то и есть его подлинное лицо, которым можно гордиться и которое красит его так же, как хромота - Байрона, безобразие - Сократа, пуще всех Рафаэлей. И потом, чорт побери, в этой морде бездна иронии!..
О как уцепился Пушкин за свою негритянскую внешность и свое африканское прошлое, полюбившееся ему, пожалуй, сильнее, чем прошлое дворянское. Ибо, помимо родства по крови, тут было родство по духу. По фантазии. Дворян-то много, а негр - один. Среди всего необъят-ного бледного человечества один-единственный, яркий, как уголь, поэт. Отелло. Поэтический негатив человека. Курсив. Графит. Особеный, ни на кого не похожий. Такому и Демон не требуется. Сам - негр..." (А.Синявский "Прогулки...").
Так ведь, А.Синявский, не то что иронизирует над самим Пушкиным, а просто издевается, именно с издевочкой, надсмехается над поэтикой Пушкина, смеется и плюет поэту в лицо и одновременно стреляет ему в спину. А стрелять в спину - это не то что цинично и подло, это мерзко и гнусно.
Замечательна "любовь" у Синявского к Пушкину: все возвышенное в Поэзии Пушкина свести к низшему оцениванию, а выставить на передний план пОшлость, типа "и бесовщины не надо, тут сам негр"...
Да уж, "хороша" авангардисткая альтернативность и склизская эрудированность у Синявского, показывающая "многоликость Пушкина"?
Кстати, о "многоликости". Например, вот есть приметное сходство, в котором показывается "многоликость Пушкина" в эссе у А.Синявского и "многоликость Достоевского" в эссе И.Гарина. И здесь "многоликость" как метод запутывания внимание читателя, запутать внимание читателя от главной идеи в "многоликости", чтоб главную идею поэта-писателя-художника опошлить, опустить, переиначить суть, смысл творчества, свести образ творчества к низшему оцениванию, одновременно, сводя к низшему оцениванию образ самого писателя-поэта.
И, одновременно, тихо и незаметно, подставляя в тексте свое учение в видении смысла искусства, в конце концов, выставить свое мировоззрение, как это эрудированно и виртуозно делает А.Синявский с творчеством Пушкина и как это делает И.Гарин с творчеством Достоевского, которое мало связуется и с идеей Пушкина и с идеей Достоевского.
Так, касательно "Прогулок..." А.Синявского (Абрама Терца), все-таки и вопреки (слащенному мнению Бориса Бейнфеста о Синявском), по слову И.Шафаревича, "А.Солженицин угадал"?..
Именно, А.Солженицин УГАДАЛ! и разгадал загадку "прогулок" Синявского, в которых увИдел "признаки "переосмысливания" Гоголя, Достоевского, Толстого, Лермонтова..." и понял, что закладывается здесь широкая концепция - как у России не было истории, так не было и литературы, т.е. не было глубокой мысли и высочайшего Смысла у творцов искусства...
"Интересное", однако, признание "любви" у Синявского к творчеству Пушкина через не то что даже ненависть, а через профанацию Образа. Тогда это не "любовь" вовсе, а извращенный метод "переиначивания" смысл поэта-писателя "под себя и под "своё понимание", называя это "мой Пушкин" и выдвигая претензию на абсолютно верное видение в виде скрытого замаскированного учения об искусстве, как произволе...
Если Д.Писарев честно и открыто говорит то, что видит и в чем расходится с Пушкиным, как и что не приемлет и не видит в Пушкине, то лживость Синявского в том, что признательность "любви" к поэту он выпячивает на передний план, а тихо и полускрытно, замаскированно в карусельной эрудиции профанирует образ творчества и жизни поэта, и профанирует еще хлеще, чем в критике у того же Д.Писарева и Л.Толстого...
Вот это, действительно, и мерзко, и подло, и пОшло...
Что сказать, да уж, "поразителен" "Выстрел в Пушкина в "Прогулке" Синявского"... (с иронией и с ужасом, одновременно)...
Бармин Виктор 15.12.2014 20:52 Заявить о нарушении
У пушкинского Поэта (в его крайнем, повторяю, наивысшем выражении) мы не находим лица - и это знаменательно. Куда подевались такие привычные нам гримасы, вертлявость, болтовня, куда исчезло все пушкинское в этой фигуре, которую и личностью не назовешь, настолько личность растоптана в ней вместе со всем человеческим? Если это - состояние, то мы видим перед собою какого-то истукана; если это - движение, то наблюдаем бурю, наводнение, сумасшествие. Попробуйте, суньтесь к Поэту: - Александр Сергеевич, здравствуйте! - не отзовется, не поймет, что это о нем речь - о нем, об этом пугале, что никого не видит, не слышит, с каменной лирой в руках?..
...Негр - это хорошо. Негр - это нет. Негр - это небо. "Под небом Африки моей". Африка и есть небо. Небесный выходец. Скорее бес. Не от мира сего. Жрец. Как вторая, небесная родина, только более доступная, текущая в жилах, подземная, горячая, клокочущая преисподней, прорывающаяся в лице и в характере.
Это уже абсолютно живой, мгновенно узнаваемый Пушкин (не то что Поэт), лишь немного утрированный, совмещающий в себе человеческие черты с поэтическими в той густейшей смеси, что порождает уже новое качество, нерасторгаемое единство чудесной экзотики, душевного жара и привлекательного уродства, более отвечающего званию артиста, нежели стандартная маска певца с цевницей. Безупречный пушкинский вкус избрал негра в соавторы, угадав, что черная, обезьянообразная харя пойдет ему лучше ангельского личика Ленского, что она-то и есть его подлинное лицо, которым можно гордиться и которое красит его так же, как хромота - Байрона, безобразие - Сократа, пуще всех Рафаэлей. И потом, чорт побери, в этой морде бездна иронии!..
О как уцепился Пушкин за свою негритянскую внешность и свое африканское прошлое, полюбившееся ему, пожалуй, сильнее, чем прошлое дворянское. Ибо, помимо родства по крови, тут было родство по духу. По фантазии. Дворян-то много, а негр - один. Среди всего необъят-ного бледного человечества один-единственный, яркий, как уголь, поэт. Отелло. Поэтический негатив человека. Курсив. Графит. Особеный, ни на кого не похожий. Такому и Демон не требуется. Сам - негр..." (А.Синявский "Прогулки...").
Так ведь, А.Синявский, не то что иронизирует над самим Пушкиным, а просто издевается, именно с издевочкой, надсмехается над поэтикой Пушкина, смеется и плюет поэту в лицо и одновременно стреляет ему в спину. А стрелять в спину - это не то что цинично и подло, это мерзко и гнусно.
Замечательна "любовь" у Синявского к Пушкину: все возвышенное в Поэзии Пушкина свести к низшему оцениванию, а выставить на передний план пОшлость, типа "и бесовщины не надо, тут сам негр"...
Да уж, "хороша" авангардисткая альтернативность и склизская эрудированность у Синявского, показывающая "многоликость Пушкина"?
Кстати, о "многоликости". Например, вот есть приметное сходство, в котором показывается "многоликость Пушкина" в эссе у А.Синявского и "многоликость Достоевского" в эссе И.Гарина. И здесь "многоликость" как метод запутывания внимание читателя, запутать внимание читателя от главной идеи в "многоликости", чтоб главную идею поэта-писателя-художника опошлить, опустить, переиначить суть, смысл творчества, свести образ творчества к низшему оцениванию, одновременно, сводя к низшему оцениванию образ самого писателя-поэта.
И, одновременно, тихо и незаметно, подставляя в тексте свое учение в видении смысла искусства, в конце концов, выставить свое мировоззрение, как это эрудированно и виртуозно делает А.Синявский с творчеством Пушкина и как это делает И.Гарин с творчеством Достоевского, которое мало связуется и с идеей Пушкина и с идеей Достоевского.
Так, касательно "Прогулок..." А.Синявского (Абрама Терца), все-таки и вопреки (слащенному мнению Бориса Бейнфеста о Синявском), по слову И.Шафаревича, "А.Солженицин угадал"?..
Именно, А.Солженицин УГАДАЛ! и разгадал загадку "прогулок" Синявского, в которых увИдел "признаки "переосмысливания" Гоголя, Достоевского, Толстого, Лермонтова..." и понял, что закладывается здесь широкая концепция - как у России не было истории, так не было и литературы, т.е. не было глубокой мысли и высочайшего Смысла у творцов искусства...
"Интересное", однако, признание "любви" у Синявского к творчеству Пушкина через не то что даже ненависть, а через профанацию Образа. Тогда это не "любовь" вовсе, а извращенный метод "переиначивания" смысл поэта-писателя "под себя и под "своё понимание", называя это "мой Пушкин" и выдвигая претензию на абсолютно верное видение в виде скрытого замаскированного учения об искусстве, как произволе...
Если Д.Писарев честно и открыто говорит то, что видит и в чем расходится с Пушкиным, как и что не приемлет и не видит в Пушкине, то лживость Синявского в том, что признательность "любви" к поэту он выпячивает на передний план, а тихо и полускрытно, замаскированно в карусельной эрудиции профанирует образ творчества и жизни поэта, и профанирует еще хлеще, чем в критике у того же Д.Писарева и Л.Толстого...
Вот это, действительно, и мерзко, и подло, и пОшло...
Что сказать, да уж, "поразителен" "Выстрел в Пушкина в "Прогулке" Синявского"... (с иронией и с ужасом, одновременно)...
Бармин Виктор 15.12.2014 20:52 Заявить о нарушении
А вот и интерпретация "учения А.Синявского":
"XX век знает множество сугубо личных трактовок Пушкина (от М. Гершензона до М. Цветаевой и А. Ахматовой), выражение «Мой Пушкин» давно никого не шокирует. Почему же трактовка Абрама Терца вызвала такой скандал? Да потому, что Синявский увидел в Пушкине идеальный портрет Абрама Терца, даже не себя самого, а своей «криминальной» маски писателя в эпоху распада целостностей, взаимных превращений своего и чужого, подмен высокого низким, в эпоху философской «гололёдицы» и отсутствия единой для всех правды. Отсюда и тон «на дружеской ноге» (из эпиграфа к «Прогулкам»), и непочтительные выражения, вроде так возмутивших всех «тонких эротических ножек» Пушкина. Отсюда и центральная мысль всей книги о том, что гений Пушкина состоит в его способности быть другим, всё время выходить за пределы «я»: «Пушкин любил рядиться в чужие костюмы и на улице, и в стихах. Вот смотришь, – Пушкин серб или молдаван… В другой раз смотришь – уже Пушкин турок, уже Пушкин жид, так и разговаривает, как жид». Эти девичьи воспоминания о кишинёвских проделках поэта могли бы сойти за литературоведческое исследование. «Переимчивый и общежительный в своих отношениях к чужим языкам», – таков русский язык а определении Пушкина, таков и сам Пушкин, умевший по-свойски войти в любые мысли и речи.
Терц доводит эту идею до логического конца, показывая, как пушкинское восприятие мира переходит в беспринципность, неразборчивость. Но то что у других было пороком, Пушкин превращает в достоинство, ибо главная сила Пушкина, по Терцу, ни в чём ином, как в пустоте: «Пустота – содержимое Пушкина. Без неё он был бы не полон, его бы не было, как не бывает огня без воздуха, вдоха без выдоха. Ею прежде всего обеспечивается восприимчивость поэта, подчинявшаяся обаянию любого каприза. Пушкин был достаточно пуст, чтобы видеть вещи как они есть, не навязывая себя в произвольные фантазёры, но полнясь ими до краёв и реагируя почти механически… – благосклонно и равнодушно. Любя всех, он никого не любил, и «никого» давало свободу кивать налево и направо – что ни кивок, то клятва верности, упоительное свидание».
Его искусство настолько бесцельно, что лезет во все дырки, встречающегося на пути, и не гнушается задаваться вопросами, к нему не относящимися, но почему-либо остановившими автора. Тот достаточно свободен, чтобы позволить себе писать о чём вздумается, не превращаясь в доктринера какой-либо одной, в том числе бесцельной, идеи.
Понимание пустоты как источника свободы, творчества и мудрости, не является эпатирующим парадоксом: это итог проделанного Абрамом Терцем последовательного анализа освящённых культурной традицией ценностей, способных служить опорой и ориентиром для человеческой свободы. Пустота – это то, что остаётся после дискредитации всех этих духовных абсолютов, после трезвого осознания их релятивности и ненадёжности..." (Электр-й ресурс, http://prozaik.org/).
Значит, все-таки учение?.. И Солженицин угадал!..
Бармин Виктор 15.12.2014 21:42 Заявить о нарушении
"XX век знает множество сугубо личных трактовок Пушкина (от М. Гершензона до М. Цветаевой и А. Ахматовой), выражение «Мой Пушкин» давно никого не шокирует. Почему же трактовка Абрама Терца вызвала такой скандал? Да потому, что Синявский увидел в Пушкине идеальный портрет Абрама Терца, даже не себя самого, а своей «криминальной» маски писателя в эпоху распада целостностей, взаимных превращений своего и чужого, подмен высокого низким, в эпоху философской «гололёдицы» и отсутствия единой для всех правды. Отсюда и тон «на дружеской ноге» (из эпиграфа к «Прогулкам»), и непочтительные выражения, вроде так возмутивших всех «тонких эротических ножек» Пушкина. Отсюда и центральная мысль всей книги о том, что гений Пушкина состоит в его способности быть другим, всё время выходить за пределы «я»: «Пушкин любил рядиться в чужие костюмы и на улице, и в стихах. Вот смотришь, – Пушкин серб или молдаван… В другой раз смотришь – уже Пушкин турок, уже Пушкин жид, так и разговаривает, как жид». Эти девичьи воспоминания о кишинёвских проделках поэта могли бы сойти за литературоведческое исследование. «Переимчивый и общежительный в своих отношениях к чужим языкам», – таков русский язык а определении Пушкина, таков и сам Пушкин, умевший по-свойски войти в любые мысли и речи.
Терц доводит эту идею до логического конца, показывая, как пушкинское восприятие мира переходит в беспринципность, неразборчивость. Но то что у других было пороком, Пушкин превращает в достоинство, ибо главная сила Пушкина, по Терцу, ни в чём ином, как в пустоте: «Пустота – содержимое Пушкина. Без неё он был бы не полон, его бы не было, как не бывает огня без воздуха, вдоха без выдоха. Ею прежде всего обеспечивается восприимчивость поэта, подчинявшаяся обаянию любого каприза. Пушкин был достаточно пуст, чтобы видеть вещи как они есть, не навязывая себя в произвольные фантазёры, но полнясь ими до краёв и реагируя почти механически… – благосклонно и равнодушно. Любя всех, он никого не любил, и «никого» давало свободу кивать налево и направо – что ни кивок, то клятва верности, упоительное свидание».
Его искусство настолько бесцельно, что лезет во все дырки, встречающегося на пути, и не гнушается задаваться вопросами, к нему не относящимися, но почему-либо остановившими автора. Тот достаточно свободен, чтобы позволить себе писать о чём вздумается, не превращаясь в доктринера какой-либо одной, в том числе бесцельной, идеи.
Понимание пустоты как источника свободы, творчества и мудрости, не является эпатирующим парадоксом: это итог проделанного Абрамом Терцем последовательного анализа освящённых культурной традицией ценностей, способных служить опорой и ориентиром для человеческой свободы. Пустота – это то, что остаётся после дискредитации всех этих духовных абсолютов, после трезвого осознания их релятивности и ненадёжности..." (Электр-й ресурс, http://prozaik.org/).
Значит, все-таки учение?.. И Солженицин угадал!..
Бармин Виктор 15.12.2014 21:42 Заявить о нарушении
Уважаемый Виктор! Во-первых, я должен извиниться, что с таким опозданием реагирую на Вашу рецензию. У меня была сложная полоса в жизни, и я несколько месяцев вообще не заглядывал на сайт. Во-вторых, хочу поблагодарить за столь обстоятельный разбор, сам факт которого меня приятно удивил. Думаю, я все-таки написал кое-что дельное, иначе стОило бы разве Вам стрелять из пушки по воробьям? Значит, Вам было интересно читать, не так ли? Да, у меня другой взгляд на книгу Синявского, чем у Солженицына и Шафаревича, ну и что из этого следует? Проект введения Единомыслия в России, о котором мечтал Козьма Прутков, не осуществился? И слава богу. В чем пафос Вашего столь пространного выступления? Переубедить меня и моих читателей? Мое мнение сложилось, Ваши мнения не убедили меня, но Ваше право на них безоговорочно признаю. А читатели сами разберутся, и если кто-то согласится с Вами, быть посему. А я вот так прочел, я вот так вижу - разве это не мое право? И разве я где-то в чем-то уязвил глубоко уважаемого мною Солженицына, не согласившись с ним? С другой стороны, думаю, что Ваши обвинения Синявского в пошлости чересчур поспешны. Книга писалась в лагере, и это наложило на нее свой отпечаток, что прекрасно прокомментировала Мария Розанова. Но пошлость? Нет, увольте. Так что еще раз спасибо Вам, и на этом разойдемся с миром. Борис Бейнфест.
Борис Бейнфест 04.03.2015 21:30 Заявить о нарушении
Борис Бейнфест 04.03.2015 21:30 Заявить о нарушении
Здравствуйте, уважаемый Борис!
Безусловно, Ваши очерки по литературоведению и публицистические статьи замечательны и интересны. Признаюсь, мне интересно Ваше творчество и, при такой возможности общения с Вами, благодарю Вас за всё: за думы и видение, за творчество и за то, что Вы есть. Если где-то резко высказался в Ваш адрес, то простите, ибо иногда бываю слишком эмоционален и вспыльчив.
И сие мое признание есть некоторый ответ на Ваш вопрос, как и подтверждение Вашей правоты в том, что для меня Ваш очерк, безусловно, интересен по конкретному произведению А.Синявского. Более того, именно благодаря Вам, Вашему очерку я три раза прочитал "Прогулки..." А.Синявского, три ночи не спал, признаюсь, что творчество А.Синявского меня зацепило в чем-то. В чем именно? В некоторых моментах и не только касательно творчества А.С.Пушкина, но и касательно философской концепции А.Синявского, как своеобразного видения и прочтения проблематики "свободы-пустоты". Хотя, исходя из истории религиозно-философской мысли, различная интерпретация сей проблематики довольно изощренна и плодовита. И концепция А.Синявского лишь одна из множества философских концепций. Между прочим, философская концепция у А.Синявского кратко, но довольно ясно изложена автором "Прогулок с Пушкиным". И в "Прогулках с Пушкиным" автором дана не только интерпретация творчества и жизни первого Поэта России, но и скрытно развернута целое философское видение, философское мировоззрение. Кроме того, вокруг "Прогулок..." развернулась некая историософская и историко-политическая полемика, которая связана с видением и пониманием не только творчества и жизни Пушкина, но и что связано с творчеством и жизнью самого автора "Прогулок...". Например, есть интересные свидетельства о жизни и творчестве А.Синявского не только у И.Шафаревича, но и в публикациях В.Кожинова, который лично был знаком с А.Синявским. И это, как говорится, отдельная историко-литературоведческая тема и для отдельной публикации. Но здесь меня интересует всё, что связано с творчеством автора "Прогулок...". Мне важно понять помимо смысла текста, что задан автором, еще и мотивацию творчества у А.Синявского. Ведь, в этом что-то есть, когда некоторые разные исследователи и интерпретаторы замечают, что А.Синявский в "Прогулках..." воспроизводит не столько образ Пушкина, сколько образ своего двойника как Абрам Терц. А в этом, между прочим, коренится очень тонкая психологическая подоплека. То есть спрашивается: чтО мы видим в "Прогулках..." и какой и чей образ автор предлагает читателю в своих философско-литературных описаниях. Возможно, что образ здесь смешанный и скрытно подменяющийся, как переходы из одного в другое и даже к третьему и наоборот.
Что же касается моей резкой оценки автора "Прогулок с Пушкиным", как и, соответственно, Вашего, Борис, очерка, то здесь выступает главное мое протестное видение, как в противовес протестному видению и философской концепции А.Синявского, т.е. моя оценка исходит из целого комплекса видений-замечаний (религиозно-философских, историософских, антропологических, историко-политических), что связаны с пониманием философских концепций, как и определенной позиции человека, который не только стоит перед выбором некоторых ценностей жизни, но и уже совершил выбор в ту или иную определенность жизненных ценностей.
Безусловно, Вы выбрали определенную позицию как видение и признание некоторых ценностей (так скажем, плюралистическая позиция) и Ваша позиция имеет право быть выраженной. Но также есть и иная точка видения, так скажем, альтернативная. И что самое интересное, что в наше время точка зрения И.Шафаревича, А.Солженицина и В.Кожинова, является альтернативной от общепринятой позиции современного общества, которое можно обозначить как плюралистическое. Безусловно, что хорошо, когда точек зрения множество, но встает вопрос о качестве и истинности, подлинности ценностей сих множеств мнений, когда из множества мнений, ни к чему не обязывающих, все-таки выступают некоторые изюминки целостного видения, которое схватывает безграничное множество голосов и выводит главное и ценностное.
А главное, в чем я расхожусь с философской концепцией А.Синявского, так это понимание "свободы человека" в общем смысле, как и в конкретном случае понимание "свободы Поэта" у автора "Прогулок с Пушкиным".
Перефразируя мысль Н.Бердяева, что высказана философом в адрес Ж.П.Сартра, то А.Синявский не до конца проводит свою философскую концепцию "свободы" и "свободы Поэта", ибо чтобы до конца утвердить плюралистическое понимание "свободы человека", то автору "Прогулок с Пушкиным" необходимо утвердить и то, чтО им отрицается, а именно, это свобода пророческого служения, свобода пророка-Поэта, которую А.Синявский отрицает у А.С.Пушкина.
Если исходить из альтернативного видения, отличительного от А.Синявского, то у Б.П.Вышеславцева философская концепция свободы гораздо последовательнее в том смысле, что Вышеславцев, исследуя многообразие свободы в поэзии Пушкина, включает в рассмотрение вИдения именно ВСЁ многообразие свободы Поэта, в том числе и свободу пророческого служения Пушкина. Ибо "свобода человека" это ведь не только ОТрицание всего и чего бы то ни было, но и избрание того пути, к чему призван, а призвание Поэт предчувствует всем сердцем своим или, как говорит В.Розанов, ощущает всею кожею. Разве А.С.Пушкин отрицал в себе призвание БЫТЬ Поэтом и человеком? То призвание, что дано свыше и что ощущается человеком всем существом его. Нет, Пушкин не отрицал в себе творческое призвание, ибо отрицание своего призвания еще будет означать и отрицание как отречение от своего творчества, от Смысла творчества как смысла всей жизни.
Но так ведь вопрос весь заключается в том, что А.Синявский в "Прогулках..." отрицает у Пушкина и в Пушкине именно сие творческое призвание, как избранную свободу пророческого служения. И здесь у А.Синявского не просто и не только литературоведческое мнение как интерпретатора (в виде плюралистической точки зрения, мол, "ну что из того, всякое говорят"), а конкретная философская концепция, как мировоззрение мыслителя. Более того, А.Синявский в "Прогулках..." скрытно завуалировал свою позицию как человека по отношению к истории России, при этом использовав образ Пушкина, как ширму, для продвижения своей позиции и своего видения. Ведь, не зря же исследователи замечают, что в "Прогулках..." отчасти показан не образ Пушкина, а образ Абрама Терца.
То есть здесь важно подчеркнуть, что подмена образов, при том, таковым способом и в таковой стилистике, как это проделал А.Синявский, и есть то, что я называю подлость и пошлость, как по отношению к А.Пушкину, так и по отношению к читателю, которая замаскирована в вуаль некоторой игры, как словесной символической игры. Кроме того, свою скандальную историю жизни (о которой частично пишет В.Кожинов) А.Синявский проецирует и смешивает с творчеством и жизнью А.Пушкина. Мол, вот и Пушкин, брат по слову, не избежал той же участи и был гоним властями. И еще в отмщение обществу 60-х годов, которое не признало и не приняло А.Синявского, автор "Прогулок..." пишет такой памфлет на Пушкина, который по своему изначальному вопрошанию и самое главное по мотивации совпадает с вопросами Д.И.Писарева касательно творчества А.Пушкина. Случайно ли это?.. Вот вопрос. Если Д.И.Писарева раздражало общество 60-х годов 19 века, которое все еще проявляло нескрываемый интерес к творчеству Поэта, то А.Синявского раздражало общество 60-х годов 20 века, в котором также, несмотря на политическое устройство, возрастал интерес к творческому наследию А.Пушкина. Ведь, сегодня нужно признать фактически, что литературоведение советского периода, начиная с 60-х годов, дало множество интереснейших трудов по творчеству А.Пушкина, несмотря на то, что некоторые старательно стремились разоблачить образ Поэта.
Безусловно, исходя из многих подводных течений смыслов, у А.Синявского в "Прогулках..." выражена своя особенная "любовь к Пушкину", как мол вот "мой Пушкин". Но это странная "любовь" к поэту, когда поэта используют в своих личных целях, даже если это цель как праведное отмщение тому обществу, которое мол терпит таковой несносный политический режим. Но политические режимы могут быть разные и они приходят и уходят, а Россия одна. Вопрос: а не есть ли у А.Синявского и отмщение России исторически, а не только определенному обществу, исходя из его слов, как "Россия - мать, Россия -сука"...
То есть если, исходя из слов А.Синявского и его философско-историософской позиции в "Прогулках", продолжить логически ряд в аксиологическом сопоставлении, то получается по А.Синявскому, что А.С.Пушкин, как первый поэт России, таковой "сын", который достоин таковой "матери"... Так ведь получается или не так?..
А если так, то это, с нравственной точки зрения, не достойно интерпретатора-мыслителя, который, тем более, подменяет образ Поэта своим образом, как двойником, который плюёт на всё и вся ради и лишь единственной ценности как "свободы самопроизвола".
Вот это меня и возмущает в "Прогулках..." А.Синявского, вот в этом и сомнение мое, как по мне так сомнительна та "свобода", которая утверждается в самопроизволе и на отрицании, как по слову интерпертаторов, "сомнительных абсолютных ценностях". Но взамен дается еще более сомнительная ценность, что неизбежно абсолютизируется, как плюралистический самопроизвол иль, по слову Достоевского, как вседозволенность, которая неизбежно конфликтует с ценностями нравственного порядка. Однако, последний выбор всегда остается за человеком в вопросе: кем, как и для чего быть...
Вот такова моя позиция.
(Что же касается Вашей, Борис, позиции, касательно творчества А.Синявского, то уж извините, но моя свобода заключается в том, чтоб поставить под вопрос, под сомнение Вашу "любовь к творчеству А.Синявского", безусловно, эссеистский и философский талант которого я признаю, но не принимаю его философскую концепцию и его видение, как и его позицию, как человека, восставшего против общества ИМЕННО таковым способом, когда абсолютизируется самоценность вседозволенности).
С благодарностью и с уважением,
Бармин Виктор 05.03.2015 07:39 Заявить о нарушении
Безусловно, Ваши очерки по литературоведению и публицистические статьи замечательны и интересны. Признаюсь, мне интересно Ваше творчество и, при такой возможности общения с Вами, благодарю Вас за всё: за думы и видение, за творчество и за то, что Вы есть. Если где-то резко высказался в Ваш адрес, то простите, ибо иногда бываю слишком эмоционален и вспыльчив.
И сие мое признание есть некоторый ответ на Ваш вопрос, как и подтверждение Вашей правоты в том, что для меня Ваш очерк, безусловно, интересен по конкретному произведению А.Синявского. Более того, именно благодаря Вам, Вашему очерку я три раза прочитал "Прогулки..." А.Синявского, три ночи не спал, признаюсь, что творчество А.Синявского меня зацепило в чем-то. В чем именно? В некоторых моментах и не только касательно творчества А.С.Пушкина, но и касательно философской концепции А.Синявского, как своеобразного видения и прочтения проблематики "свободы-пустоты". Хотя, исходя из истории религиозно-философской мысли, различная интерпретация сей проблематики довольно изощренна и плодовита. И концепция А.Синявского лишь одна из множества философских концепций. Между прочим, философская концепция у А.Синявского кратко, но довольно ясно изложена автором "Прогулок с Пушкиным". И в "Прогулках с Пушкиным" автором дана не только интерпретация творчества и жизни первого Поэта России, но и скрытно развернута целое философское видение, философское мировоззрение. Кроме того, вокруг "Прогулок..." развернулась некая историософская и историко-политическая полемика, которая связана с видением и пониманием не только творчества и жизни Пушкина, но и что связано с творчеством и жизнью самого автора "Прогулок...". Например, есть интересные свидетельства о жизни и творчестве А.Синявского не только у И.Шафаревича, но и в публикациях В.Кожинова, который лично был знаком с А.Синявским. И это, как говорится, отдельная историко-литературоведческая тема и для отдельной публикации. Но здесь меня интересует всё, что связано с творчеством автора "Прогулок...". Мне важно понять помимо смысла текста, что задан автором, еще и мотивацию творчества у А.Синявского. Ведь, в этом что-то есть, когда некоторые разные исследователи и интерпретаторы замечают, что А.Синявский в "Прогулках..." воспроизводит не столько образ Пушкина, сколько образ своего двойника как Абрам Терц. А в этом, между прочим, коренится очень тонкая психологическая подоплека. То есть спрашивается: чтО мы видим в "Прогулках..." и какой и чей образ автор предлагает читателю в своих философско-литературных описаниях. Возможно, что образ здесь смешанный и скрытно подменяющийся, как переходы из одного в другое и даже к третьему и наоборот.
Что же касается моей резкой оценки автора "Прогулок с Пушкиным", как и, соответственно, Вашего, Борис, очерка, то здесь выступает главное мое протестное видение, как в противовес протестному видению и философской концепции А.Синявского, т.е. моя оценка исходит из целого комплекса видений-замечаний (религиозно-философских, историософских, антропологических, историко-политических), что связаны с пониманием философских концепций, как и определенной позиции человека, который не только стоит перед выбором некоторых ценностей жизни, но и уже совершил выбор в ту или иную определенность жизненных ценностей.
Безусловно, Вы выбрали определенную позицию как видение и признание некоторых ценностей (так скажем, плюралистическая позиция) и Ваша позиция имеет право быть выраженной. Но также есть и иная точка видения, так скажем, альтернативная. И что самое интересное, что в наше время точка зрения И.Шафаревича, А.Солженицина и В.Кожинова, является альтернативной от общепринятой позиции современного общества, которое можно обозначить как плюралистическое. Безусловно, что хорошо, когда точек зрения множество, но встает вопрос о качестве и истинности, подлинности ценностей сих множеств мнений, когда из множества мнений, ни к чему не обязывающих, все-таки выступают некоторые изюминки целостного видения, которое схватывает безграничное множество голосов и выводит главное и ценностное.
А главное, в чем я расхожусь с философской концепцией А.Синявского, так это понимание "свободы человека" в общем смысле, как и в конкретном случае понимание "свободы Поэта" у автора "Прогулок с Пушкиным".
Перефразируя мысль Н.Бердяева, что высказана философом в адрес Ж.П.Сартра, то А.Синявский не до конца проводит свою философскую концепцию "свободы" и "свободы Поэта", ибо чтобы до конца утвердить плюралистическое понимание "свободы человека", то автору "Прогулок с Пушкиным" необходимо утвердить и то, чтО им отрицается, а именно, это свобода пророческого служения, свобода пророка-Поэта, которую А.Синявский отрицает у А.С.Пушкина.
Если исходить из альтернативного видения, отличительного от А.Синявского, то у Б.П.Вышеславцева философская концепция свободы гораздо последовательнее в том смысле, что Вышеславцев, исследуя многообразие свободы в поэзии Пушкина, включает в рассмотрение вИдения именно ВСЁ многообразие свободы Поэта, в том числе и свободу пророческого служения Пушкина. Ибо "свобода человека" это ведь не только ОТрицание всего и чего бы то ни было, но и избрание того пути, к чему призван, а призвание Поэт предчувствует всем сердцем своим или, как говорит В.Розанов, ощущает всею кожею. Разве А.С.Пушкин отрицал в себе призвание БЫТЬ Поэтом и человеком? То призвание, что дано свыше и что ощущается человеком всем существом его. Нет, Пушкин не отрицал в себе творческое призвание, ибо отрицание своего призвания еще будет означать и отрицание как отречение от своего творчества, от Смысла творчества как смысла всей жизни.
Но так ведь вопрос весь заключается в том, что А.Синявский в "Прогулках..." отрицает у Пушкина и в Пушкине именно сие творческое призвание, как избранную свободу пророческого служения. И здесь у А.Синявского не просто и не только литературоведческое мнение как интерпретатора (в виде плюралистической точки зрения, мол, "ну что из того, всякое говорят"), а конкретная философская концепция, как мировоззрение мыслителя. Более того, А.Синявский в "Прогулках..." скрытно завуалировал свою позицию как человека по отношению к истории России, при этом использовав образ Пушкина, как ширму, для продвижения своей позиции и своего видения. Ведь, не зря же исследователи замечают, что в "Прогулках..." отчасти показан не образ Пушкина, а образ Абрама Терца.
То есть здесь важно подчеркнуть, что подмена образов, при том, таковым способом и в таковой стилистике, как это проделал А.Синявский, и есть то, что я называю подлость и пошлость, как по отношению к А.Пушкину, так и по отношению к читателю, которая замаскирована в вуаль некоторой игры, как словесной символической игры. Кроме того, свою скандальную историю жизни (о которой частично пишет В.Кожинов) А.Синявский проецирует и смешивает с творчеством и жизнью А.Пушкина. Мол, вот и Пушкин, брат по слову, не избежал той же участи и был гоним властями. И еще в отмщение обществу 60-х годов, которое не признало и не приняло А.Синявского, автор "Прогулок..." пишет такой памфлет на Пушкина, который по своему изначальному вопрошанию и самое главное по мотивации совпадает с вопросами Д.И.Писарева касательно творчества А.Пушкина. Случайно ли это?.. Вот вопрос. Если Д.И.Писарева раздражало общество 60-х годов 19 века, которое все еще проявляло нескрываемый интерес к творчеству Поэта, то А.Синявского раздражало общество 60-х годов 20 века, в котором также, несмотря на политическое устройство, возрастал интерес к творческому наследию А.Пушкина. Ведь, сегодня нужно признать фактически, что литературоведение советского периода, начиная с 60-х годов, дало множество интереснейших трудов по творчеству А.Пушкина, несмотря на то, что некоторые старательно стремились разоблачить образ Поэта.
Безусловно, исходя из многих подводных течений смыслов, у А.Синявского в "Прогулках..." выражена своя особенная "любовь к Пушкину", как мол вот "мой Пушкин". Но это странная "любовь" к поэту, когда поэта используют в своих личных целях, даже если это цель как праведное отмщение тому обществу, которое мол терпит таковой несносный политический режим. Но политические режимы могут быть разные и они приходят и уходят, а Россия одна. Вопрос: а не есть ли у А.Синявского и отмщение России исторически, а не только определенному обществу, исходя из его слов, как "Россия - мать, Россия -сука"...
То есть если, исходя из слов А.Синявского и его философско-историософской позиции в "Прогулках", продолжить логически ряд в аксиологическом сопоставлении, то получается по А.Синявскому, что А.С.Пушкин, как первый поэт России, таковой "сын", который достоин таковой "матери"... Так ведь получается или не так?..
А если так, то это, с нравственной точки зрения, не достойно интерпретатора-мыслителя, который, тем более, подменяет образ Поэта своим образом, как двойником, который плюёт на всё и вся ради и лишь единственной ценности как "свободы самопроизвола".
Вот это меня и возмущает в "Прогулках..." А.Синявского, вот в этом и сомнение мое, как по мне так сомнительна та "свобода", которая утверждается в самопроизволе и на отрицании, как по слову интерпертаторов, "сомнительных абсолютных ценностях". Но взамен дается еще более сомнительная ценность, что неизбежно абсолютизируется, как плюралистический самопроизвол иль, по слову Достоевского, как вседозволенность, которая неизбежно конфликтует с ценностями нравственного порядка. Однако, последний выбор всегда остается за человеком в вопросе: кем, как и для чего быть...
Вот такова моя позиция.
(Что же касается Вашей, Борис, позиции, касательно творчества А.Синявского, то уж извините, но моя свобода заключается в том, чтоб поставить под вопрос, под сомнение Вашу "любовь к творчеству А.Синявского", безусловно, эссеистский и философский талант которого я признаю, но не принимаю его философскую концепцию и его видение, как и его позицию, как человека, восставшего против общества ИМЕННО таковым способом, когда абсолютизируется самоценность вседозволенности).
С благодарностью и с уважением,
Бармин Виктор 05.03.2015 07:39 Заявить о нарушении