Праязык жрецов и магов

Праязык жрецов и магов:
 
Гипотеза Платона Лукашевича

  Книга об Изначальном языке человечества, вышедшая в Украине в 1860-е, была написана другом Н.В.Гоголя, великим мифологом и создателем теории «чаромутия». Оккультный писатель славянского направления, Платон Лукашевич сопоставлял ассирийские и славяно-языческие религии, исследовал культы Солнца, рассказывал об изначальном мировоззрении Руси, о чаромутии и Праязыке славянских жрецов и магов…


   Когда возникала эта книга, вместе с нею, в середине 19 века, возникала наука ассирология. Ассирийский язык не был ещё расшифрован, а клинописные глиняные таблички покоились под развалинами царских дворцов в Уре, Ашшуре, Хорсабаде, Уруке и Ниппуре. В кувшинах и ящиках, в тростниковых корзинах и в каменных завалах ждали археологов древние письмена. Они ещё не были прочитаны, но при этом в воздухе уже витало ощущение, что от разгадки «Ассирии» зависит очень многое – и правильное понимание происхождения народов, и история Всемирного потопа, и толкование Библии, избавленное от лжи и намеренных недомолвок. Поэтому в азартное дело ассирологии ввязывались крупнейшие умы эпохи, и «объяснение ассирийских имен» было скорее мечтой, нежели твёрдой данностью.

    Тут надо сказать одну вещь, которую мало кто понимает. Ассирология – это не просто «история месопотамской культуры». На самом деле, это история всего древнего мира, в том числе и славян, увиденная через призму народов древнего Междуречья. Шумеры, хетты, хурриты, Урарту, Элам, древняя Эбла, Сирия и Аккад (то есть, Вавилон и Ассирия вместе взятые) – всё это в ведомстве ассирологии, возраст которой, как и возраст исследований Лукашевича – чуть более 150 лет. За это время язык ассирийцев был дешифрован, и многие «непреложные авторитеты» вверх тормашками полетели со своих пьедесталов. Особенно это затронуло Ветхий Завет, для которого ассирийцы всегда были опасными соседями. После смерти Ассирии это соседство стало ещё более опасным. Библия перестала быть уникальной. После открытия ассирийских текстов, из «священного Писания» Библия для многих превратилась если и не в «источник по истории Древнего мира», то, по крайней мере, в «священное писание» лишь одного из народов. Гениальные ассирологи прошлого века: Фридрих Делич (1850-1922) и Альфред Йеремиас (1864-1935) разобрали всю Библию «по кирпичику», обнаружив на каждом из этих кирпичиков печать Ассирийской империи. Через ассирийские языки они поняли саму Ассирию, а через Ассирию – поняли Библию. Но история «ассирологии до Делича» и, в особенности, труды Лукашевича, оттого не обессмыслилась, так как подход у Лукашевича был иной. Вместо «языка как языка» Лукашевич искал «язык как ключ к Праязыку»: ассирийские языки были нужны ему как пример языков «чаромути», вторичных по отношению к языку Истоти. Вот об этом и следовало подумать.

Народная песня и Праязык

   Быть может, во всей истории магических алфавитов, например, в той её части, которая связана с древнерусским жречеством, нет явления более спорного и неоднозначного, чем «наречие чаромутное». Было ли оно настоящим, то есть, истотным Праязыком или только его отголоском? Что роднит славянское корнесловие с индогерманским? Каковы законы и принципы образования чаромути? В чём основная причина того, что единый истотный Праязык рассыпался на множество языков чаромутных, сохраняемых жрецами столь разных народов, как германцы, кельты, индийцы и славяне? На все эти вопросы отвечает Платон Лукашевич (около 1809-1887), автор удивительной книги под названием «Чаромутие или священный язык магов, волхвов и жрецов, открытый Платоном Лукашевичем» (1855 год).

   Кем на самом деле являлся Платон Акимович – сказать очень трудно. Судя по тем вопросам, которые он ставил – человеком достаточно дерзким, ведь наука того времени (его труды о чаромути стали выходить в Санкт Петербурге в 1840-е годы) от вопросов Праязыка бежала, как чёрт от ладана, а маги, жрецы и волхвы вряд ли просили Платона Акимовича рассказать про их священный язык – так, как он это сделал. Хотя, кто знает, как оно было на самом деле…

    Известно лишь то, что родился Платон Акимович в Украине, учился в Нежинской гимназии, где, к слову сказать, был ближайшим товарищем Гоголя, а потом поступил в Ришельевский лицей Одессы и ушёл с головой в этнографию. Эти старания не пропали втуне: в 1836 году он издал толстый сборник «Малороссийских и Червонно-русских песен» - исключительный по своей ценности материал, своего рода попытка спасти умирающий мир малороссийской песенной традиции, вытесняемой с одной стороны великорусскими, а с другой – солдатскими песнями. Последнее, что уцелело, представлено в сборнике Лукашевича.


Лукашевич и Вирт: два пути к Праязыку


    Через полстолетия после Платона Акимовича по тому же пути реконструкции будет следовать Герман Вирт, основатель известного общества «Наследие предков» (“Ahnenerbe”). В ранней книге «Об упадке голландской народной песни» (1911 год) Вирт на материале Нидерландов будет демонстрировать то же самое, что Платон Лукашевич показал на примере Малороссии. И в случае Вирта, и в случае Лукашевича это был первый научный труд – визитная карточка и пропуск в этнологическую науку, от которой позднее и тот, и другой отойдут в сторону, углубившись в реконструкцию Праязыка.

    В обоих случаях песенная традиция была уже почти мертва: «эти песни, которые я издаю, - с грустью признаётся Лукашевич, - давно уже мертвы для Малороссиян. Это только малейшие остатки той чудной песенности», которая давно ушла и трагический колорит которой необходимо передать, чтоб, по словам Лукашевича, «исполнить свой долг перед Родиной»… Такая же задача стояла и перед Виртом. «Эта работа, - признавался Вирт через 14 лет по её написании, - была попыткой обосновать те причины, по которым наступил упадок родного мне северонидерландского народно-песенного искусства, чья красота слышна даже в шедеврах распевов 17-го века, этого пропавшего мира ритмически-мощной и глубокой традиции исполнения… Такое искусство пения народных песен было некогда живой корневой системой, из которой выросли те несравнимые и чудесные соцветия нидерландского многоголосого музыкального искусства, этой звуковой готики, которые наполнили весь Запад подобно Откровению бесконечной Вечности и отголоском последнего величия которых явился Иоганн Себастьян Бах… Молодому исследователю, который был исполнен горячей любовью к великому прошлому своей маленькой Родины и своего народа, удалось вскрыть исторические причины этого уничтожения нидерландской народной культуры во всех его трагических последствиях» («Восхождение человечества», 1928 год).

    Многоголосое пение Нидерландов было лебединой песнью древнейшей магической традиции – не в меньшей степени, чем гуртовые напевы казаков и парубков Малороссии.



Веда гимнов: язык жрецов


    Позднее, в своём эпохальном «Чаромутии» Платон Акимович снова вернётся к народной песне – чтоб показать, что она сохранила реликты необычайно древнего песнопения, нисколько не изменив «истотности» (первозданности) старинного песенного «гласа». Этот «глас», отражающий ритмику «первобытного языка», был единым для всех народов славянского корня. Словацкие, сербские и малоросские славяне, предки современных русских и белорусов – пели единым ритмом, говорили единым «праязыком», что, конечно, признаётся сегодня любыми лингвистами.

    Параллель Лукашевича с Виртом возникла далеко не случайно. Помимо того, что оба этих автора начинали с исследования песенных «гласов», оба они пришли в конечном итоге к теории Изначального Языка. Более того, и Лукашевич, и Вирт были убеждёнными сторонниками божественности Языка как такового. Ну, конечно, это касалось не просто «современного украинского» или «немецкого». Так оно было бы слишком просто. Нет, Вирт говорил о языке народа Туата, переселенцев из Атлантиды, а Лукашевич – о «славянском Истоте», то есть таком языке, на котором возносились Богам священные гимны, ибо и слово «славяне» многие производят от понятия «славить», так что славяне – лишь те, кто правильно славят своих Богов, то есть, при правильном дыхании и правильном созерцании создают с помощью голосовых связок правильный поток звуковых вибраций.

    По теории, изложенной в гимнах Ригведы (мандала X, гимн 125), мир был создан именно такими вибрациями, да и сама «Веда Гимнов» (буквальный перевод слова «Ригведа») есть собрание священных гимнов, именуемых на санскрите «Рич». Отсюда же, путём обоснованной Лукашевичем «черомутной инверсии» происходит санскритское слово «чарча» (разговор), а также и армянское «чар» (говорить), также родственное слову «рич».

    Производное отсюда слово «чара» употребляется в следующих значениях: волшебное средство, лекарство, отрава (= злое зелье), предвещение, а у чехов cara, carca – черта. Черноризец Храбр (X в.) говорит: «прежде оубо словяне не имея писмен, ня чертами и резами чтяху и гаждаху еще погани сущи». Получается, что язычники-славяне использовали магические возможности языка как для гадания, так и для угождения Богам, и всё это происходило в дописьменную эпоху, в эпоху «черторезия» и «чаромути». (Слово «чаромутие» - это авторское изобретение самого Лукашевича, потому оно отсутствует даже в словаре В.И.Даля, где имеется лишь статья «Чары»).



Методика чаромути


    Оборотное «чара-речь» не должно нас удивлять. Подобных перестановок, происходивших прямо внутри корня, происходило в древности необычайно много, и об этом писали исследователи языка самых различных школ и направлений. К примеру, этим же методом широко пользовались авторы арманической школы – начиная с «Изначального Праязыка ариогерманцев и их мистериального языка» Гвидо фон Листа (1908) и заканчивая «Золотым Веком Человечества» (1930) Рудольфа Йона Горслебена (1883-1930), прикладывающего метод перестановки (Wendung, Metathesis) ко многим словам индогерманского («атлантического») культурного круга. В результате из слова «RU-NA» у Горслебена возникало понятие «UR-NA», толкуемое как «изначальное (UR) рождение (NA)». Либо – как «духовный сосуд, содержащий Изначальное», чем, собственно, и является урна.

    В советской России этим же методом метатезы (перестановки) особенно пользовался Николай Яковлевич Марр (1865-1934) – основатель знаменитой «яфетической теории» и создатель теории Праязыка, состоявшего из четырёх корней: «SAL, BER, YON, ROШ». В работе «Яфетические зори на украинском хуторе. (Бабушкины сказки о Свинье Красном Солнышке)» (1930) Марр обратил внимание на то, что в яфетическом праязыке Солнце «нарекалось ‘небом’ pal-, как часть по целому, позднее же для обозначения специально ‘солнца’ использовалась техника социального строя, именно ‘ часть неба’, следовательно, ‘дитя неба’, и в pal-me мы имеем pal ‘небо’ с –me (ve-be) ‘дитя’, что сохранилось с перестановкой гласного в основе имени “пла+ме-н”». Получается, что ПАЛ (Бал? Баал?) легко превращается в ПЛА – то же самое Красное Солнышко, арманической руной которого была РА или АР – в зависимости от того, имелось ли в виду Солнце внутреннее (АР) или внушнее (РА).

   Подобные перестановки, изменяющие форму слова с помощью зеркальных круговращений – эти перестановки совершенно бессмысленны, если это – игра с формой ради формы, то есть, некое филологическое озорство, но они целиком оправданны и уместны, если целью является возвращение слову его истотного содержания, изменение внешней формы ради реконструкции внутренних смыслов.

    Фундаментальное открытие Лукашевича состояло лишь в попытке взять все эти перестановки и их как-то систематизировать, подразделив на «чаромутие совершенное», когда мы имеем полную инверсию, и ещё на три вида чаромутия (усечённый, перестановочный и получаромуть), каждый из которых также имеет свои отличия. Ещё в ряде случаев происходит «чарная истоть», когда речь (чарча) оглушается или озвончается относительно исходного произношения. Так возникает великое множество языков, восходящие к некоему единому Первоглаголу (Первофеномену на языке Гёте), который и Лукашевич, и Вирт всю свою жизнь пытались обнаружить.