Фехтовальщица 11ч. Тайм-аут

Начало: http://www.proza.ru/2011/03/29/726

 
Согласно титулу


      Фехтовальщицу отвезли в Бастилию. Там ее встретил комендант, представившейся господином Дервилем, и офицер по имени Огюст де Брук. Комендант, седоватый  мужчина лет пятидесяти, держался с арестованной строго, но почтительно, будто принимал ее не в тюрьму, а в престижную гостиницу. Офицер де Брук, в отличие от него, смотрел на фехтовальщицу с холодной полуулыбкой на узких губах. Лицо его при этом оставалось совершенно неподвижным, отчего улыбка выглядела как щель в потрескавшейся доске.
      Девушку записали в тюремную книгу и изъяли рубиновое колье. Далее комендант зачитал правила своего заведения и права знатных узников.
      – Согласно вашему титулу у вас будут приличная камера, право на личное обслуживание и три полена в сутки.
      – А прогулки? Я могу выходить на воздух?
      – На воздух здесь выходят, разве что, в день казни. Да и зачем вам воздух? Окна у нас не закрываются.
      – А если мне что-нибудь понадобится?
      – Об этом говорите во время трапез. Дежурный охранник не всегда бывает в коридоре. В мое отсутствие меня заменяет старший офицер де Брук.
      После этого малоприятного вступления Дервиль повел фехтовальщицу в камеру. В полутемных мрачных коридорах стояла вневременная тишина, нарушаемая только гулкими шагами часовых, звук которых осыпался в пустоту, словно камень в горном ущелье. На одном из поворотов дорогу перебежала крыса, но никто не обратил на нее внимания.
      Камера, в которую поместили новую арестантку, оказалась довольно сносной. Кроме кровати там был стол и два табурета. Возле кровати стоял закрытый крышкой горшок и переносная железная печка, какую обычно ставили в комнатах, где не было каминов.
      – Во время трапез у вас в услужении будет девочка по имени Дениза, – сказал Дервиль. – Только не пытайтесь разговаривать с ней, она немая.
      – Немая?
      – Свои отрезали ей язык за излишнюю болтливость. Дениза из бывших воровок. Она уже понесла наказание, но не хочет возвращаться назад. У нее никого нет, а воровское сообщество ее не простит. Я разрешил ей остаться и взял в тюремную прислугу,
      Когда тяжелая дверь за тюремщиками захлопнулась, Женька посмотрела на маленькое, забранное решеткой, окно и поняла, что поторопилась приблизить мирный финал в своем сюжете.
      Оставшись одна, она закуталась в одеяло и, забравшись на кровать, пролежала так до самого обеда. Несмотря на привилегии титулованным узникам, обед не был роскошен. Женьке стало даже смешно от того, как Дениза прислуживает ей за таким обедом, почтительно подавая ломоть сухого хлеба и пододвигая ближе миску с бобовым супом.
      При трапезе присутствовал офицер де Брук и его солдаты Жанкер и Ренуар. Офицер пристально наблюдал, чтобы ни узница, ни ее служанка не делали ничего недозволенного.
      После обеда девушка снова лежала, потом ходила из угла в угол, потом опять лежала. Время тянулось нескончаемо медленно. Связав фехтовальщице руки, оно развязало ее мысли. «Еще посмотрим, – думала она. – Я найду, что сказать на суде. Я не дам покоя вашему д’Ольсино и после смерти!» Женька уже мысленно видела, как разоблачает этого преступника, как сворачивает свои претензии герцог де Невер, и как ей выносят оправдательный приговор. «Вот где должен быть финал сюжета!» – обрадовалась она.
      На ужине, который тоже не изобиловал разнообразием, фехтовальщица попросила де Брука принести ей салфетки для личных нужд, но тот только узко улыбнулся.
      – На это здесь не выделяют средств, сударыня. Вам помочь могут только родственники, если внесут положенную сумму на ваше содержание.
      – Они не внесут, – покачала головой фехтовальщица.
      Она хорошо понимала, что дому де Шале не нужна Жанна де Бежар. Батюшке Генриха выпал шанс найти сыну другую жену, а матушка, даже если будет на стороне невестки, ничего не сможет сделать без денег мужа. О родственниках по линии матери вообще можно было забыть – судья никогда не признает такую племянницу.
      – У меня забрали колье. Разве этого мало для моего содержания?
      – Все, что забирают у арестованных, конфискуют в пользу государства.
      – Государства? – усмехнулась девушка.
      – Да, а вы имели в виду что-нибудь другое?
      – Позовите коменданта, сударь.
      – Комендант скажет вам то же самое.
      Дервиль, в самом деле,  подтвердил все, что сказал де Брук.
      – Неужели ничего нельзя сделать? – продолжала настаивать Женька, пытавшаяся в этих неприятных условиях сохранить в чистоте хотя бы тело.
      – Я могу только сократить расходы на дрова до одного полена в сутки, – сказал комендант, - и за счет этого...
      – Сократите, – согласилась девушка.
      Комендант вздохнул, а потом велел Жанкеру взять еще одно одеяло у тюремной кастелянши.
      – Пусть принесут его госпоже де Шале.
      – Это нарушение устава, – возмутился де Брук. – Это не положено, и у нас нет лишних одеял, сударь!
      – Помолчите, Огюст! Здесь пока комендант я, а что касается одеял, то прекрасное одеяло осталось от де Монжа. Помните, которое передала ему сестра?
      Де Брук насупился, но промолчал. Одеяло принесли, и холодной ноябрьской ночью оно, действительно, оказалось кстати. Чтобы не замерзнуть после того, как скудное тепло от третьего полена выветрится, девушка спала, закутавшись в два одеяла и не раздеваясь.
      Утром фехтовальщицу разбудил какой-то суетливый, похожий на панику, шум.
      – Маркиза де Шале, к вам посетитель, – прозвучал, смягченный странной взволнованностью,  голос де Брука.
      Женька потерла лицо и села на кровати. В проеме дверей колыхнул темный плащ, ударили о косяк ножны шпаги... Де Брук и его охрана тотчас убрались в коридор, а затканная белыми лилиями перевязь, в которую уперся растерянный взгляд фехтовальщицы, наконец, пробудил ее окончательно. Она взглянула в черные, похожие на мокрых жуков, цепкие глаза и встала.
      – Ваше величество?..
      – Я п-помешал? – спросил король. – Вы еще спали, сударыня?
      – Нет, я уже проснулась.
      Женька совершенно не понимала, зачем пришел король, ведь он все сказал на приеме.
      – Вы, наверное, не знаете, чем объяснить мое п-посещение, сударыня? – угадал ее мысль Людовик.
      – Ну, я думаю, что вы вряд ли пришли сказать, что вчера пошутили, ваше величество, – усмехнулась девушка.
      – Да, я не п-пошутил. Я пришел вернуть вас к тому предложению, которое вы получили через господина де Ришелье в Булонже, сударыня.
      – А почему вы думаете, что я к нему вернусь?
      – П-присядем, – предложил король и первым опустился на табурет.
      Женька медленно села напротив.
      – Сегодня на рассвете в Лувр прибыл посланник герцога де Невера. Через влиятельных людей Парижа он требует смертного приговора. Если вас не казнят, боюсь, будет новая смута, сударыня.
      – И причем здесь ваше предложение, ваше величество?
      – Мы п-посоветовались с его преосвященством и решили, что есть возможность все п-поправить на условиях, которые будут выгодны и вам, и нам. Вы получаете новое имя, деньги и уезжаете в сопровождении верного нам лица в Ла-Рошель.
      – В Ла-Рошель? Зачем?
      – Скоро мне предстоит  новый поход на п-протестантов, а Ла-Рошель, как вы знаете, одна из мощнейших протестантских цитаделей во Франции. В п-правлении этого города есть пара злостных пасторов, которые п-поддерживают общее неповиновение. Мой человек укажет вам их.
      – И что я должна буду сделать?
      – Как что? Уничтожить этих смутьянов! Это отступники истинной веры и настоящие враги государства, не то что, почивший по вашей милости, граф д’Ольсино.
      – И что... кроме меня это некому сделать?
      – У них очень бдительные сторонники. Сорвалось уже два покушения. Девушке, ищущей защиты, легче п-подобраться к ним. Вы согласны?
      Фехтовальщица сглотнула слюну, в которой совершенно отчетливо почувствовался привкус крови. Она даже подумала, что стало кровоточить место вырванного зуба.
      – А... что вы скажете де Неверу, ваше величество?
      – Герцог получит свидетельство королевского суда в том, что маркиза де Шале скончалась во время допроса с пристрастием.
      – ... Это свидетельство получит и Генрих?
      – Да.
      Женька усмехнулась. Флажки на пути ее гона были расставлены довольно умело – она теряла, таким образом, имя, любимого мужа и человеческий облик в той роли, которую ей упорно навязывали. « А если согласиться и сбежать по пути в Ла-Рошель?» – подумала фехтовальщица, надеясь сделать ставку на хитрость.
      – И не думайте сбежать по пути в Ла-Рошель, – словно услышав ее мысли, продолжил король. – Если это случится, то... я вчера п-подписал новый эдикт о дуэлях. Такую же ответственность, как главные зачинщики, будут нести теперь и секунданты. Господин де Санд ведь вам дорог, верно?
      – Господин де Санд был моим секундантом до вашего нового эдикта.
      – А я п-придам эдикту обратную силу. Здесь ведь особый случай. Герцог де Невер будет доволен вдвойне, когда узнает, что секунданты заключены в тюрьму, а их имущество конфисковано в казну, так что не упорствуйте, сударыня, тем более, что за выполненное п-поручение вас ждут очень приличные наградные. Таких денег не платили даже Гонзалес.
      – А Генрих? Он любит меня!
      – Генрих любит меня, сударыня. Когда он вернется, то поймет это.
      – Он уехал?
      – Да.
      – Куда?
      – Далеко. Ему п-поручено проверить положение наших гарнизонов в Монпелье и Монтобане.
      – Вы думаете, что это вам поможет?
      – Это п-поможет не мне, а ему. Маркизу де Шале необходимо развеяться и заняться чем-то дельным. Он устал. Вы заставили его испытывать слишком сильные чувства. Это непосильно для таких утонченных бездельников, как он.
      – Он... он другой, государь!
      – Это он с вами становится другим, сударыня, – сказал несколько раздраженно Людовик. – Я рассказывал ему на днях замысел моего нового балета, а он имел дерзость несколько раз п-переспрашивать меня, будто совершенно оглох! Он перестал интересоваться моими настроениями, п-планами и забыл, сколько костюмов в моей гардеробной! Более того, когда в Лувр явилась эта титулованная п-потаскушка Атенаис де Ларс в своем бессовестном декольте, он даже не восхитился! В другое время господин де Шале просто свалил бы ее на банкетку!
      – Он стал женат, ваше величество.
      – Это не брак, сударыня, это вызов общественному мнению!
      – Вызов?
      – Такой союз нарушает нашу светскую традицию. Сильные чувства неуместны в браке. Сильные чувства вообще неуместны!
      – Неуместны? Тогда почему, чтобы вернуть себе своего фаворита, вы даже бросили меня в тюрьму, государь?
      – Потому что вы имели наглость зайти на мою территорию и без разрешения взяли то, что вам не п-принадлежит! Мое сильное чувство уместно во все времена! Это чувство собственности, а не любви! Вы согласны поехать в Ла-Рошель, сударыня?
      – Я не поеду в Ла-Рошель, ваше величество! Я докажу, что граф д’Ольсино преступник и сам виновен в своей смерти!
      – Хм, очарование вашей наглости не знает п-предела, но вы, кажется, забыли, что теперь оружие выбито из ваших рук.
      – Я подниму его. Вы же сделали это.
      – Хорошо, – король встал. – Дознание начнется завтра. П-пока оно идет, у вас еще есть время подумать, но когда будет дан ход самому процессу, я уже ничего не смогу предпринять. Если вы п-передумаете, дайте мне знать.
      – Я не передумаю.
      – Тогда я буду вынужден придать обратную силу своему новому эдикту гораздо раньше, чем п-планировал.
      Король ушел. Его посещение не прибавило радости, если не считать того, что оно развеяло тюремную скуку. После его ухода день снова стал тягостным. «Он просто угрожает или, действительно, может сделать такое с эдиктом? – думала фехтовальщица. – Надо будет узнать у Дервиля».
      Дервиль появился после полудня. Он зашел справиться о состоянии маркизы де Шале, и на ее вопрос по поводу  вольного обращения с эдиктом пожал плечами.
      – Я не законник, а всего лишь начальник тюрьмы, но такого случая не припомню. У короля теперь новый советник, поэтому всего можно ожидать. Сегодня к вам придет комиссар по дознанию Поль Катрен. Спросите у него, сударыня.
      Поль Катрен, средних лет мужчина в наглухо застегнутом камзоле, был дотошен, но не злобив, и не питал к подследственной неприязни, которую на каждом своем посещении показывал де Брук. Допрос производился в камере в присутствии писаря и охраны.
      Женька спросила Катрена про обратную силу эдиктов.
      – Это возможно только в особых случаях, сударыня, – сказал он.
      – В каких?
      – Если, например, существует угроза для жизни короля или этого требуют интересы государства.
      – А мое дело?
      – В вашей дуэли с графом д’Ольсино секунданты, если они сами не вступали в поединок, ответственности не несут и выступают как свидетели. Во всяком случае, мне не давали никаких новых указаний.
      В первый день дознания вопросы были простые и касались только подробностей случившейся дуэли. Ответы фехтовальщицы тщательно записывались и подтверждались ее подписью. Катрен вел себя с ней корректно, и эту корректность Женька принимала за человечность. Усыпленная ею, она держалась уверенно и пока не видела в следователе опасности. Ее больше беспокоила мысль об обратной силе эдикта, и теперь она думала о том, как предупредить де Санда и де Зенкура. «Закон – законом, – усмехнулась фехтовальщица, – а интересы государства, конечно, превыше всего»


Неоригинальная мысль


      Вечером к фехтовальщице опять зашел комендант. Он принес ей салфетки, которые она просила, и подал какой-то сверток.
      – Что это?
      – Пяльцы и канва для вышивок. Вот здесь, в футляре нитки и небольшие ножницы. Я взял у жены.
      – Зачем?
      – Вам здесь, наверное, скучно, сударыня?
      Вышивкой Женька не увлекалась, но там, где от одной мысли о длинных пустых сутках можно было повеситься, годились и пяльцы. Кроме вышивки Дервиль принес новость о том, что три полена в день у нее останутся, несмотря на то, что будут и дорогие салфетки.  Девушка взглянула на немолодого хозяина своей тюрьмы внимательней. Взгляд его теплился сочувствием, но сочувствием особым, поэтому она сказала довольно холодно:
       – Не старайтесь так, сударь, я не продамся за вязанку дров.
       – Вы ошибаетесь, сударыня, я только хотел облегчить вам условия, я ничего не буду требовать взамен.
       – Разве так бывает?
       – Я читал о таком в книгах... правда, давно, еще в юности.
       До сочувствия Дервиля фехтовальщице не было никакого дела, но зато это крайне взволновало Огюста де Брука.
       – Я не советовал бы вам ставить в неприятное положение господина Дервиля, сударыня. Общаясь с вами так часто, он скомпрометирует себя.
       – Так это же он со мной общается, а не я с ним.
       – Вы побуждаете его к этому, сударыня.
       – Я никого не побуждаю. Господин Дервиль просто относится ко мне по-человечески.
       – Здесь тюрьма, а не приют, вы заключенная, и должны довольствоваться тем же, что и другие.
       – Вы только из-за этого не любите меня, господин де Брук?
       – Не только. Я уверен, что вы по-настоящему опасны – вы дуэлируете, презрев всяческие законы, убили безоружного человека и, говорят, неподобающе хорошо владеете шпагой. Этот дар не должен принадлежать женщине, а если и принадлежит, то он дан ей не Богом!
       – Оставьте меня в покое, сударь! Я убила не человека! Мне плевать, как вы ко мне относитесь, и кто дал мне этот дар! Уходите прочь! Я – заключенная, как вы сказали, и значит, имею право быть в камере одна!
Второй допрос Катрена дался фехтовальщице с трудом. Сначала все было довольно безобидно. Он спросил о причине дуэли, и девушка рассказала о преступлении графа, которое наблюдала в его доме. Катрен невозмутимо выслушал ее, а потом, когда писарь все записал, спросил:
       – Как вы оказались у господина де Грана, сударыня?
       – Случайно.
       – В охотничьей резиденции короля нельзя оказаться случайно. Вы были знакомы с господином де Граном ранее?
       – Нет, я... я заблудилась, когда выехала из города.
       – На чем выехали? Верхом? В экипаже?
       – Верхом. Вышел приказ короля о моем аресте, и мне нужно было срочно скрыться.
       – Кто дал вам лошадь?
       – Я схватила первую попавшуюся у коновязи и...
       – У коновязи? У какой коновязи?
       – Ну, там возле...  я не помню название гостиницы.
       Женька поняла, что начала вязнуть. Занятая войной с де Бруком, она не продумала ход предстоящего допроса, который теперь потянул  за собой «дело Жозефины».
       – Хорошо, – сказал Катрен, – я сам выясню название гостиницы, из которой вы так поспешно скрылись.
       – Какое это имеет отношение к делу о дуэли, сударь?
       – Может быть, самое прямое. Вас могли направить в поместье графа с целью убить его. Первый раз у вас это не вышло, и вы завершили начатое в Булонском лесу у павильона де Жанси.
       – Вы что?
       – Да. Завтра мы продолжим разговор.
       Версия Катрена была ошибочной и, главное, опасной. Даже не доказав ее, он мог случайно выйти на «дело Жозефины» уже напрямую, чего больше всего боялась фехтовальщица.
       После ухода следователя Женька уселась за вышивание. Она водила иглой, как придется, отчего нитяные узоры были похожи на рисунки больного ребенка.
Вечером Дервиль велел поставить в ее камеру воду и дать полотенце, более того, ей принесли довольно приличный ужин. Когда все ушли, девушка закуталась в свои одеяла и попыталась обдумать то, что она скажет завтра на новом допросе. «Наверняка, Катрен узнает, что я останавливалась в «Парнасе». Я могу сказать, что переехала в другую гостиницу.  А если он поедет на Марну? ... Что значит «если»? Он, наверняка, поедет!..» Тягостные мысли неожиданно прервал новый приход Дервиля. Он был один.
       – Сударыня, вы еще не спите?
       – Нет.
       – Если хотите... я выведу вас на стену, – сказал он.
       – Куда?
       – Наверх, на стену, чтобы подышать воздухом.
       – А солдаты?
       – После десяти они сидят в дежурной.
       – Вы не боитесь, что я сбегу?
       – Это невозможно. Внизу и у ворот всегда дежурит охрана. Вот, накиньте мой плащ.
       От прогулки Женька, конечно, не отказалась и направилась за Дервилем на одну из широких стен этой древней крепости.
Ночь выдалась пасмурной. Небо затянули тучи, и накрапывал дождь, но фехтовальщица и не требовала звезд. Она подставила холодным каплям лицо, словно хотела получить какое-то небесное благословение.
       Чтобы скрасить возникшее молчание, Дервиль стал рассказывать о себе и о детях, особенно о младшем сыне, которого он любил больше других.
       – Смелый мальчишка, ничего не боится! Хочет стать мореплавателем и уплыть в Америку.
       – Почему в Америку?
       – Там живет мой брат Гонтран. Там много земель и свобода. Я сам когда-то хотел уехать, но не получилось.
       – Почему?
       – Меня женили. Выгодный брак. Потом отец купил эту должность, и Гонтран уехал без меня.
       Женька опустила голову, стерла небесное прикосновение с лица и посмотрела вниз. От высоты слегка затошнило, но она не смутилась и даже прикинула длину веревки, по которой можно было бы спуститься на землю.
       – Высоко, сударыня, – сказал, будто что-то понял, Дервиль.
       – Да... Отсюда мог бы начать свой полет Форгерон.
       – Полет?
       Женька рассказала об изобретателе летательного аппарата, на что комендант скептически покачал головой.
       – Человек – не птица, ему не следует вмешиваться в замыслы божьи. Да и кто начинает полет со стен тюрьмы? Это нехороший знак, сударыня.
       Однако после этой прогулки совершенно неоригинальная мысль о побеге, присущая каждому нормальному узнику, стала мучить фехтовальщицу все сильнее. К этому подвинул и новый допрос, который устроил Катрен. Ее недавние предположения оказались верны – комиссар был и в «Парнасе», и на Марне.
       – Я выяснил, что вы уехали из «Парнаса» в воскресенье двадцать восьмого августа в экипаже герцогини де Шальон.
       – Да, после бала в Булонже я ночевала у герцогини. Я проигралась в Булонже. Герцогиня дала мне денег, и утром я собралась ехать домой, на родину. Мне удалось украсть лошадь у какой-то гостиницы, но я перепутала дороги и оказалась на Марне.
       – Перепутали? Марна находится в противоположном направлении. Как можно было так перепутать?
       – Значит, мне неправильно указали направление.
       – Кто указал?
       – Какой-то прохожий.
       – Я ездил на Марну и выяснил, что вы приехали туда не одна. Кто вас сопровождал?
       – Это случайный человек, – стала сочинять на ходу фехтовальщица. – Я попросила его помочь.
       – Так это он указал вам неправильное направление?
       – Да.
       – И привез вас на Марну.
       – Привез.
       – Мне известно, что это некий знакомый господина де Грана, имени которого, к сожалению, никто не знает.
       – А что говорит сам господин де Гран?
       – Ничего. За день до моего появления он уехал из охотничьей резиденции, забрав деньги, слугу Раймона и конюха Гиборто. Это случилось после того, как к нему явился тот самый его знакомый, он же ваш «случайный человек», сударыня. Кто это был? Как его имя?
       – Он не сказал.
       – Неужели? Хм, я не первый раз в сыске и хорошо знаю, когда со мной хитрят, сударыня.
       – Этот человек не имеет отношения к дуэли с графом д’Ольсино.
       – В самом деле? Тогда зачем господину де Грану после последнего приезда этого «неизвестного человека» забирать государственные деньги, бросать столь престижное место и подаваться в бега?
       – Вы ищите не там, лучше бы съездили в поместье графа.
       – Я ездил в поместье графа и выяснил, что там был застрелен из арбалета некий де Барбю, а застрелила его девушка, очень похожая на вас. Позже я устрою вам встречу со свидетелями это преступления.
       – А дети, которых убил граф? Доминик и Бертиль? Вы узнали о них?
       – Брат графа, епископ реймский отрицает факт этого убийства.
       – Еще бы он не отрицал! А Филипп? Слуга графа! Он все видел!
       – Епископ утверждает, что старик спятил, он не дал мне говорить с ним.
       – Но, вы же понимаете, что епископ врет!
       – Мало понимать, нужно доказать это.
       Катрен так и не добился от фехтовальщицы имени ее помощника, но предупредил:
       – Вы можете молчать и дальше, сударыня, но когда начнется процесс, к вам могут применить более жесткие меры дознания.
       Женька поняла, о чем он, и стала думать о побеге с новой силой. В воскресенье от Дервиля она узнала, что в Бастилии содержится де Зенкур.
       – Де Зенкур? Почему де Зенкур? Король дал обратный ход новому эдикту?
       – Нет, господин де Зенкур находится здесь по обвинению в смерти господина де Вернана, с которым дрался на дуэли. Об этом поединке сообщил некий де Жери.
       – Де Жери?
       – Да. За это он получил звание лейтенанта в королевской гвардии.
       – Скотина!.. А де Зенкур? Что  с ним будет?
       – Ему дали понять, что возможен выкуп. Король не жаловал де Вернанов. Они некогда выступали на стороне его матери, поэтому его величество отнесся к виновнику его смерти столь снисходительно.
       – Я хочу видеть де Зенкура, сударь!
       – Это категорически нельзя, сударыня!
       – Но господин Дервиль! Мне же только повидаться!
       – Нет-нет, если это узнается, я лишусь места, сударыня, если не головы.
       Комендант не сдавался, хотя сильное колебание в его глазах проступало довольно отчетливо. Женька нашла умным временно отступить, чтобы не мешать прорастать тому, что было уже посеяно, и против чего Дервиль был бессилен.
       Перед ужином к девушке неожиданно пришел де Брук и приказал солдатам сделать обыск.
       – Зачем? – не поняла фехтовальщица. – Что-нибудь случилось?
       – Еще ничего не случилось, госпожа де Шале, но мало ли что может прийти в голову узникам, дерзости которых потакает начальство.
       – Вы думаете, что комендант готовит мне побег?
       – Почему бы и нет? Стоит только взглянуть на эти его приседания вокруг вас.
       – Господин Дервиль не будет так рисковать, у него семья.
       – Какая семья, сударыня, когда с тобой будет горячая свеженькая девочка с упругими грудками? И потом я знаю, что господин Дервиль давно бредит дальними странами.
       – Да, он в отличие от вас мечтал быть не начальником тюрьмы.
       – И напрасно! Должность коменданта Бастилии – греза не романтическая, но  доходная.
       Ночью пришел Дервиль. Он снова подал ей свой плащ, но повел девушку не на стену, как в прошлый раз, а куда-то вниз. С ним были два незнакомых солдата охраны.
       – Это, чтобы было меньше разговоров, – шепнул Дервиль. – Охранники с нижних этажей вас не знают. Я сказал, что вам разрешена встреча с мужем.
       – Генрих здесь?
       – Тише, я только так сказал. Мы идем к господину де Зенкуру. Я дам вам полчаса.
       – Господин Дервиль!..
       – Тише, иначе вы все сорвете.
       – А вы знаете, что де Брук сегодня устроил обыск?
       – Да. Так иногда делается, чтобы лишить узников возможности подготовить побег. Я разрешил ему это, чтобы усыпить его бдительность.
       – Хорошо, а как там де Зенкур? Он ведь был ранен.
       – К нему ходит тюремный лекарь. Ваш знакомый идет на поправку, но очень зол и опять собирается драться.
       – С кем?
       – С господином де Жери.
       Камера, где содержался де Зенкур, была маленькой, а сам он спал, завернувшись в тонкое одеяло на обыкновенном деревянном топчане, отчасти смягченном жидким соломенным тюфяком. Дервиль оставил девушке ночник и вышел.
       Женька подошла к топчану и присела на его край.
       – Альбер... Альбер... – потрясла она за плечо спящего фехтовальщика.
       Тот нехотя повернул голову, открыл глаза и уставился на девушку с таким недоумением, что она рассмеялась.
       – ...Дьявол!..– воскликнул де Зенкур. – Проклятый лекарь!.. Что он мне дал? Я просил его усмирить мой рассудок, а он, скотина, совершенно расшатал его!.. Жано, это вы?
       – Я, Альбер.
       –... Дьявол! Так я не рехнулся? Я здоров?
       Альбер поднялся и схватил девушку за руку.
       – Да, вы здоровы, раз вы, говорят, собираетесь драться с де Жери! – продолжала смеяться фехтовальщица.
       – Как вы оказались здесь, де Жано?
       – Разве вы не знаете? Меня арестовали в приемной короля по обвинению в убийстве графа д’Ольсино .
       – Да это я знаю! Как вы оказались у меня в камере?
       – Комендант разрешил. Он дал мне полчаса и стоит там за дверью.
       – Вы уже побывали в его постели?
       – Альбер, я сейчас стукну вас в другой глаз!
       – Разве то, что я сказал, невозможно?
       – Невозможно!.. То есть, комендант... да, он вроде влюблен в меня...
       – Тогда чего ж вы здесь торчите?
       – Вы думаете, мне нужно бежать?
       – А вы что ж, думаете, вам позволят быть маркизой де Шале? Вас или убьют или замуруют здесь навсегда, а в свете распространят слух, что вы умерли, не выдержав допроса с пристрастием!
       – Да, мне уже намекнули.
       – Тем более! Так что не теряйте из виду господина Дервиля, раз он имел несчастье попасться на крючок вашего дьявольского очарования!
       – Вам тоже следует поберечься, Альбер.
       – Мне? Чепуха! За меня скоро заплатят нужную сумму, и я выйду отсюда!
       – Я говорю не об этом.
       Женька рассказала об угрозе короля вернуть обратную силу новому эдикту.
       – Он чего-то от вас хочет? – догадался де Зенкур.
       – Да, одну услугу. За это он обещает новое имя и деньги.
       – И что же вы не соглашаетесь?
       – А вы бы согласились, если бы вам предложили стать палачом, Альбер?
       – Ужели даже так, сударыня?
       – Да.
       – А-а, я, кажется, догадываюсь, чего от вас требуют.
       – Что мне делать, Альбер?
       – Это вы должны решить сами, Жано.
       – Я уже решила. Когда выйдите отсюда, расскажите о новом эдикте де Санду.
       Де Зенкур обещал, после чего они поговорили еще немного. Полчаса пролетели незаметно. В дверь стукнули, и Дервиль велел Женьке выходить.
       – Прощайте, Альбер, – сказала она, пожав де Зенкуру руку.
       – Почему «прощайте»?
       – На всякий случай.
       Они обнялись, и на этот раз Альбер не отстранялся.
       – Ничего-ничего, когда вы сбежите, а за меня внесут деньги, мы постараемся провести время более интересно, – то ли шутя, то ли серьезно пообещал он.
       – Альбер, я замужем.
       – За кем? За этим вашим беглым маркизом? И вы еще верите в это?


Длина веревки


       Понедельник следующей недели опять начался отвратительно. Катрен продолжал терзать девушку вопросами о таинственном помощнике. Женька держалась на том же, то есть, на непричастности своего помощника к истории с д’Ольсино и неприкосновенности своей личной жизни. В итоге, понимая, что дела ее не блестящи, девушка решила задать Катрену прямой вопрос:
       – Я могу рассчитывать на оправдательный договор, сударь?
       – Сомневаюсь, сударыня.
       – Но граф д’Ольсино был преступником!
       – Тогда вам нужно было заявить на него правосудию.
       – Но я не могла!
       – Почему?
       – Как почему? Мне самой угрожал арест из-за де Жуа!
       – Ну, вот видите! В чем же ваше отличие от графа д’Ольсино, сударыня?
       – Что вы сравниваете? Какое-то отрезанное ухо и убитые дети!
       – Возможно, граф когда-то начинал с того же самого. Завтра мы поговорим о Себастьяне де Барбю. Я уверен, что это тоже ваших рук дело.
       Женька снова думала о побеге и, совершенно измучившись, решила все-таки сделать ставку на Дервиля и начать выстраивать мост к спасению на сваях его поздних чувств. Где-то рядом еще иногда раздавался тихий голос совести, но занятая мыслью, во что бы то ни стало вырваться из рук королевского правосудия, фехтовальщица его уже не слушала. Дерзкие проекты подстегивало и ее видение нового пути к мирному финалу. «Удачный побег, героиня соединяется с возлюбленным и уезжает в другую страну, – подумала она в одну из ночей. – Да, такой финал будет даже эффектней! Да-да, это то, что нужно!.. Вот только Дервиль… Ничего, я придумаю что-нибудь и для него».
       Во время новой незаконной прогулки на стене фехтовальщица решилась и сказала коменданту:
       – Я хочу... уйти отсюда, сударь.
       – То есть, бежать?
       – Да.
       – Вы признались мне, потому что рассчитываете на мою помощь?
       – Рассчитываю.
       – Меня повесят, сударыня.
       – Бегите со мной.
       – С вами?
       – Да... в Америку.
       – Америка – это чудесно... – лицо Дервиля расправилось, посветлело. – Но у меня семья, сударыня.
       – Уезжайте с семьей. Вы же говорили, что в Америке много земли и там живет ваш брат.
       Дервиль совершенно смутился. Он посмотрел куда-то за невидимый в ночи горизонт, а Женька замерла, хорошо понимая, что любое слово сейчас, неправильно сказанное ею, мгновенно разрушит хрупкую конструкцию дерзких замыслов до основания.
       Комендант помолчал, потом оторвал взгляд от невидимого горизонта и спросил:
       – У вас уже есть план, сударыня?
       – Да. Я хочу спуститься со стены по веревке.
       – Это очень высоко.
       – Я слезу, у меня сильные руки и тренированное тело.
       – Да, тело...
       – Главное, чтобы хватило длины веревки, и меня никто не видел.
       – Что ж, там есть одно место со стороны старого рва. Стража туда не ходит. Осенью во рве всегда стоит вода. Потребуется помощник и деньги. Деньги я достану, а вот помощник...
       – У меня есть такой человек. Я завтра напишу записку.
       – Вы напишите ее сейчас.
       – Сейчас?
       – Да, в моей комнате, а утром... я провожу вас в камеру.
       – Утром?.. – Женька усмехнулась. – Вы же говорил, что ничего не потребуете взамен.
       – Речь теперь идет не о вязанке дров, сударыня, – чуть хриплым от волнения голосом произнес Дервиль. – Вы согласны?
       – Я думала о вас лучше, сударь.
       – Я сам думал о себе лучше, но я всего лишь комендант тюрьмы и мужчина, а не герой рыцарского романа. Простите, сударыня. Если вы не согласны, то просто забудем об этом разговоре. Я никому не скажу, о чем вы просили.
       –... Мне надо подумать.
       Дервиль кивнул, и девушка отошла в сторону, чтобы спокойно решить, что было для нее важнее – сохранить чистоту фехтовального колета или ту реальную плоть, которую он собой прикрывал. Одно ей стало в себе ясно – она больше не жалела Дервиля, и думала о нем только рассудком, будто решала какую-то отстраненную математическую задачу. Ей важно было освободиться от капкана, в который ее загнали, и это яростное желание напрочь вымарывало из алгоритма продуманных действий лишние эмоции, сантименты и чувства. Осознание всей тяжести своего положения помогло принять решение.
       – Я согласна, сударь, – вернувшись к коменданту, холодно сказала фехтовальщица. – Идемте к вам. Я напишу записку, но останусь до утра только тогда, когда придет положительный ответ.
       Дервиль склонил голову и почтительно поцеловал ее прохладную руку.
       – Вы так юны, но так ... великолепны, сударыня, – прошептал он.
       Комендант провел девушку в свою комнату. Похожая на оазис свободной жизни в сумраке неволи, она выглядела по-домашнему, но Женька не обманывалась, чувствуя за шпалерами холодные непробиваемые стены. Комендант практически жил здесь, покидая Бастилию только два-три раза в неделю, поэтому в комнате находилась и кровать. Женька покосилась на ее тяжелый полог, потом села за стол и написала записку. Она писала де Ларме.
       – Ответ господин де Ларме должен написать сразу, – сказала она коменданту.
– И пусть припишет имя того, за счет кого он получил офицерскую должность.
       – Зачем?
       – А вдруг вы сами напишите мне ответ, сударь? Имя, о котором я говорю, знает только он и я.
       – Вы предусмотрительны не по годам, сударыня.
       Дервиль обещал выполнить все, как ему было сказано, спрятал записку под стельку сапога, а потом проводил девушку в камеру.
       В эту ночь фехтовальщице снился ее безумный побег, опасное скольжение по веревке вдоль тюремной стены и внезапное падение в грязную воду старого рва... Проснувшись, она продолжала продумывать детали, и безумная затея казалась ей вполне осуществимой. Одно не устраивало в ней фехтовальщицу – близость с Дервилем. От этой мысли ее даже стало подташнивать, и она еле доужинала, хотя отсутствием аппетита не страдала.
       Дервиль пришел около полуночи, но повел ее не на стену, а к себе. В комнате был накрыт стол, и горели свечи. Девушка остановилась и посмотрела на коменданта.
       – Де Ларме согласен?
       Комендант подал ответную записку. Там было только два слова «Воскресенье. Вандом».
       – Господин де Ларме обещал достать веревку. Я пронесу ее, – сказал Дервиль. – Потом дам вам знать время побега и проведу на место. Здесь есть одно окно пониже. Господин де Ларме будет ждать вас внизу с сухой одеждой и лошадьми.
       – А вы?
       – Я выйду обыкновенно, через главные ворота. Там будет экипаж. Я сказал жене, что против меня плетется опасная интрига, и нам нужно будет уехать. Она плачет, но собирает вещи.
       Дервиль взял из рук девушки записку и сжег ее на огоньке свечи. Когда пепел черным снегом упал на холодный пол, фехтовальщица посмотрела на коменданта.
       – Теперь мы будем ужинать? – спросила она, не зная, что еще спросить, чтобы оттянуть момент исполнения данного обещания.
       – Да.
       – А потом?
       – Потом?.. Вы разве получили не тот ответ от господина де Ларме, сударыня?
       – Да... только давайте сначала сходим на стену… Мне душно... и тошнит, сударь.
       Дервиль не стал возражать, и они поднялись на стену. Женька больше ничего не говорила, понимая, что не стоит прикрывать разговором то, что прикрыть было невозможно. Комендант тоже помалкивал, будто боялся испортить что-то, и только по истечении получаса спросил:
       – Вам лучше, сударыня?
       – Да.
       – Тогда идемте. Ужин стынет.
       – Идемте.
       Женька повернулась, но вдруг со стороны лестницы показался свет факелов, раздались уверенные шаги и знакомый лающий голос:
       – Стоять, господин Дервиль! Всем стоять! Охрана, за мной!
       – Де Брук?! – воскликнул комендант. – Что вы здесь делаете?
       Де Брук быстро приблизился и посмотрел на него с ледяной улыбкой.
       – Я получил сведения, что маркиза де Шале, которая находится сейчас с вами, сударь, намерена совершить побег! – сказал офицер.
       – Побег? Какой побег?.. Что вы такое несете, де Брук?!
       – Что же она тогда здесь делает? Почему арестованная девушка находится вне стен своей камеры?
       – Девушке стало плохо... Ей нужно было выйти на воздух!
       – Ночью? Без разрешения следствия? Без королевских распоряжений? Вам не кажется, господин Дервиль, что вы стали слишком грубо пренебрегать обязанностями коменданта такого значения тюрьмы, как Бастилия?
       – Как вы смеете, Огюст?
       – Это вы как смеете, сударь! Ваши попустительства маркизе де Шале запротоколированы и положены на стол королевского секретаря. Учтите, что у меня есть свидетели! Вы выводите преступницу из камеры без охраны, позволяете ей встречаться с арестованным Альбером де Зенкуром и теперь пытаетесь помочь бежать!
       – Я? Бежать? Как?
       – С помощью веревки! Что лежит вон там, в углу возле бойницы?
       – Какой веревки? В каком углу?
       – Жанкер, принесите!
       Солдат сходил к бойнице и принес свернутую жгутом корабельную веревку. Женька начала понемногу соображать, что происходит. Лицо коменданта из багрового стало серым.
       – Этой веревки не хватит, чтобы спуститься вниз! – сказал он.
       – Конечно, не хватит! Значит, другая ее часть, вероятно, находится в вашей комнате, сударь!
       – Это наглая ложь! Вы ответите за это, де Брук!
       – Это вы теперь ответите за все, господин Дервиль!
       – Вы не смеете входить в мою комнату!
       – Смею! Вы нарушили закон, пособничали побегу заключенной, и теперь до назначения нового коменданта право распоряжаться переходит ко мне, как к старшему офицеру этой славной тюрьмы!
       Де Брук велел охране связать Дервилю и фехтовальщице руки, после чего повел их в комнату, где на столе остывал романтический ужин. Глядя на сияющее близким триумфом деревянное лицо де Брука, Женька уже не удивилась второму мотку веревки, которую Жанкер вытащил из-под кровати.
       – Что теперь скажете, сударь? – ткнул веревку в помертвевшее лицо своего начальника офицер.
       – Я скажу, что вы подлец, Огюст!
       – Я не подлец, а молодец, господин Дервиль! Ваше время кончилось! Здесь не будет больше всякой слюнявой благостности! Никаких вторых одеял убийцам и кружек вина смертникам! Правила отныне будут жестоки и незыблемы! Я восстановлю престиж этой первой в стране тюрьмы как должно! Слово «побег» в ней больше звучать не будет!
       – Вы еще не стали здесь хозяином, Огюст, – напомнил Дервиль.
       – Теперь стану! Время мечтательных дураков позади! Вы позволили себе привилегию быть великодушным, и вы наказаны, Дервиль!
       – Да, я наказан, но не за это, – склонил голову комендант и посмотрел на фехтовальщицу. – Простите, сударыня.


Ясное дело


       Женька поняла, что хотел сказать Дервиль и за что просил прощения. Дело было не в сорвавшемся побеге – он считал, что наказан за измену первоначальной высоте своих чувств, которой сумел достичь, но на которой не удержался. Это его короткое, но искреннее покаяние вернуло к жизни того Дервиля, которого раньше так боялась привести  к петле фехтовальщица. Всю ночь, несмотря на то, что ей снова развязали руки, она мучилась от тревоги и боли за судьбу своего немолодого поклонника. За Люиса, которого он мог назвать в порыве отчаяния, девушка не тревожилась, уверенная, что умный провансалец сам побеспокоится о себе, коль скоро узнает об известиях из Бастилии.
       Днем фехтовальщицу почти не трогали, но теперь вместо де Брука ее трапезу контролировал офицер по имени де Шарон. О Дервиле ей ничего не сообщали. Не появлялся и Катрен. Хотя его приходы совсем не радовали Женьку, она заволновалась, – его отсутствие показалось ей плохим знаком. Только на следующий день де Брук, наконец, появился. Он приказал солдатам связать фехтовальщице руки и повел ее вниз.
       – Куда? – спросила она.
       – В допросную Дворца Правосудия.
       – Зачем?
       – Я не уполномочен вам отвечать, сударыня.
       – Что с Дервилем?
       Де Брук усмехнулся, но и тут не ответил. Девушку посадили в полицейский экипаж, и под усиленной охраной повезли во Дворец Правосудия. Кроме охраны всю дорогу девушку сопровождал шум городских улиц. Шум этот был так близок, что вызывал иллюзорное ощущение свободы.
       Во Дворце Правосудия фехтовальщицу провели  вниз, в одну из комнат с маленькими окошками под низким потолком. Дневного света не хватало, поэтому в комнате горели свечи.
       За столом, обложенным бумагами, сидели два человека в судейских мантиях, справа за отдельным столом находился секретарь, но не эти люди, в первую очередь, привлекли внимание девушки, – на скамье у стены лежал, укрытый куском грубой холстины, Дервиль. Он был в разорванной рубахе и едва повернул голову, когда Женька вошла. Рука его безжизненно свесилась к полу, а в мутном взгляде скопилась мучительная боль.
       – Сударь! – не удержалась от восклицания девушка.
       – Молчать! – приказал де Брук и потянул ее к столу.
       На фехтовальщицу в упор посмотрел старик в круглых очках на выцветших глазах.
       – Ваше имя, сударыня? – спросил он.
       – Жанна де Бежар, маркиза де Шале, сударь.
       – Вам следует обращаться ко мне «ваша честь».
       – Да, ваша честь.
       – Мы будем задавать вопросы, сударыня, а вы должны отвечать на них. Вы поняли?
       – Да, ваша честь.
       – Говорите коротко, ясно и по существу, чтобы не вынуждать суд к более суровому допросу.
       – Вопросы будут по делу господина Дервиля, ваша честь?
       – Сейчас вы сказали лишнее, сударыня. Вы не должны впредь сами задавать вопросы суду.
       – А почему этот суд не идет открыто, ваша честь?
       Судья посмотрел на девушку поверх очков, выдерживая значительную паузу, но ответил:
       – Мы уже опросили по делу о попытке побега самого господина Дервиля и свидетелей, которых предоставил нам господин де Брук. Дело представляется нам совершенно ясным и вопросы, предназначенные для вас, задаются только для протокола.
       – Как ясным? Разве оно ясное?
       – Сударыня!
       – Да, хорошо, спрашивайте.
       – Первое – вы собирались совершить побег из Бастилии в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое ноября тысяча шестьсот двадцать четвертого года?
       – Нет, ваша честь.
       – Нет?.. Тогда спрошу иначе. Вы собирались совершить побег из заключения?
       – Нет, ваша честь.
       – Хорошо. Запишите это, секретарь. Другой вопрос. Что вы делали на стене Бастилии ночью пятнадцатого ноября тысяча шестьсот двадцать четвертого года, сударыня?
       – Я... мне стало плохо, и господин Дервиль вывел меня на воздух.
       – Это неслыханное нарушение тюремного содержания, сударыня. Вы знали об этом?
       – Да, ваша честь.
       – Это правда, что вы пользовались особым влиянием на господина Дервиля, сударыня? Мы знаем от свидетелей, что он во многом потакал вам.
       – Да, он сочувствовал мне.
       – Он желал вас?
       – Это не относится к делу, ваша честь.
       – Очень даже относится, сударыня. Именно влюбленность господина Дервиля заставила его пренебречь своим долгом, семьей и жизнью. Он собирался помочь вам бежать, и сам хотел уехать вместе с вами.
       – Это вам тоже сообщили свидетели?
       – Это сообщил нам сам господин Дервиль.
       – Что?..
       Женька обернулась на скамью, где продолжал лежать безмолвный комендант, и скользнула взглядом по бурым пятнам на тряпке, прикрывающей его ноги. Она вспомнила Грегуара Форгерона с его новой моделью «испанского сапога» и сжала губы.
       – Господин Дервиль, – продолжил судья, – нашел разумным облегчить свою душу признанием и сообщил суду, что собирался помочь вам бежать. Он сказал, что принес для этого веревку, по которой вы должны были спуститься вниз.
       – Веревку принес господин де Брук! – воскликнула фехтовальщица.
       – Вы хотите сказать, что господин де Брук тоже причастен к попытке вашего побега?
       – Еще как причастен! Он нарочно подбросил веревку, чтобы убрать господина Дервиля и занять его место!
       – У вас есть свидетели этому?
       – Нет, но это и так понятно!
       – А нам понятно, что это господин Дервиль своими действиями подвел вас к мысли о побеге, и не сегодня, так завтра это бы случилось. Ведь так, сударыня?
       Судья смотрел на девушку сквозь толстые стекла своих очков как сквозь лупу, и она не сдержалась:
       – Да! Да! Да! Я хотела бежать, и буду хотеть этого! Что в этом странного?
       – Ничего. Это довольно часто приходит в голову узникам, поэтому вы здесь и поэтому отвечаете на мои вопросы, сударыня.
       – И что вы теперь со мной сделаете?
       – Теперь вы вернетесь в Бастилию. Процесс по вашему делу начнется в понедельник. Он будет открытым, как вы и хотели.
       – А господин Дервиль?
       – Приговор по делу господина Дервиля будет вынесен сегодня. Уведите маркизу де Шале, господин де Брук. У меня нет больше вопросов к ней.
       – Но у меня есть вопросы, ваша честь! – не успокаивалась фехтовальщица.
       – Не заставляйте охрану прибегать к насилию, сударыня.
       – Это несправедливо! Это я, все я! Я хотела бежать! Господин Дервиль не виноват! Он хороший, добрый человек! Он не хотел! Он не виноват! Что вы делаете? Так нельзя!
       В порыве отчаяния Женька стала выкрикивать совершенно нелепые фразы. Она понимала, что они бесполезны и смешны, отчего опять срывалась и несла полную чепуху. Солдаты по знаку торжествующего де Брука схватили ее за локти и повели в экипаж. Там она успокоилась и замолчала, но лишь для того, чтобы не доставлять де Бруку, усевшемуся напротив, удовольствия наслаждаться ее истерикой.
       В Бастилии ей развязали руки, вернули в камеру и оставили одну думать над тем, что произошло. Женька прекрасно понимала, что произошло нечто непоправимое, как в тот день, когда к де Санду ввалился с окровавленным де Зенкуром бедняга д’Ангре, и что опять в этом страшном «нечто» одну из главных ролей сыграла она сама.
       Чтобы не думать об этом, фехтовальщица целый день заставляла себя двигаться от занятия к занятию, которые могла найти в камере – то она составляла из ниток дикие узоры в пяльцах, то отжималась от края кровати, то считала шаги охранников... К вечеру Женька не выдержала, упала на кровать и заплакала. В своем отчаянии девушка уже была близка даже к тому, чтобы оборвать те невидимые нити, на которых сейчас раскачивалась ее трудная фехтовальная жизнь. Она вскочила, схватила ножнички и стала думать, как быстрее и вернее вспороть кожу на запястье, но тускло блеснувший в свете луны металл напомнил ей о другом лезвии. «Нет, это поражение!.. Позорное поражение! – остановилась фехтовальщица. – Это не моя смерть... Погодите, профессор, мы еще поборемся!»
       Женька потрогала концы ножниц, которые не догадался забрать у нее при обыске де Брук, и прикинула на глаз их длину. «Вряд ли они достанут до сердца, а вот горло... – прищурилась, будто прицелилась, она. – Не профессионально, господин де Брук… не профессионально...»  Девушка удовлетворенно улыбнулась  и спрятала это маленькое оружие за корсаж. После этого она успокоилась, завернулась в одеяло и попыталась уснуть. День выдался мучительный, и ей это удалось.


http://www.proza.ru/2011/04/01/840