Фехтовальщица 13ч. Мыльная улица

Начало: http://www.proza.ru/2011/03/29/726

Светлые намерения


      Женька направилась к рынку, где можно было узнать о работе. Там она остановилась у перовой же жаровни и купила на последние деньги толстый блин из тех, что выпекал хозяин этой уличной печки. На девушку с любопытством взглянула закутанная в большой платок немолодая женщина с чертами, вышедшей на покой, ведьмы. Она грела у жаровни руки и с прищуром посматривала кругом.
      – Здравствуй, цветочек, – улыбнулась женщина. – Откуда будешь?
      – Из деревни.
      – Э-э, врешь, милая. Взгляд твой не селянки будет, и подбородок держишь неумеренно. Верно из разоренных? С юга?
      – С юга.
      – Сирота?
      – Сирота.
      – Сгинешь ты здесь.
      – Посмотрим еще.
      – Пошли ко мне, в дело возьму.
      – В какое?
      – Известно, в какое. Мне ладные девушки нужны. Мамаша Кошон я из «Красного чулка». Может, слыхала?
      – Слыхала.
      Женька захохотала, отчего мамаша Кошон, точно слепая сова, захлопала круглыми глазами,
      – Чего скалишься? Аль минуешь, думаешь? – скривив губы в усмешке, спросила она. – Ты гордыню-то свою благородную спрячь подале! Ныне в продажу все идет, только не это!
      – Я с тобой не пойду.
      – Дурочка! Ты посмотри на себе! Да мы с тобой всех столичных кавалеров разорим! Деревенские девки дешево идут! Навару с них никакого. Богатые гости скучают и что поинтересней спрашивают. Ты не думай, что обману, я тетка добрая. Покрутишься годик-два, прибыль сделаешь, так я тебя еще и замуж пристрою. Торопись, пока все при тебе! Скажи, Юбер? – обратилась к хозяину жаровни Кошон.
      – Да, эта дорого будет стоить! – окинув девушку оценивающим взглядом, кивнул Юбер. – Только одежку надо сменить.
      – Да идите вы! – воскликнула фехтовальщица и отошла.
      – Ладно-ладно, я-то не гордая, я обожду! – крикнула ей вслед Кошон и вместе с хозяином жаровни засмеялась.
      Женька направилась дальше. Она спрашивала о работе у торговок, пока ей не указали на кабачок «Дикая пчелка», где по слухам, требовалась разносчица. Она зашла туда, но  разносчицу  там уже взяли.
      – Может быть, где-то еще требуется работница? – спросила фехтовальщица у хозяина.
      Тот пожал плечами и подозвал жену, которая в это время как раз наставляла новенькую.
      – Мой брат Арман Мишо прачечную держит на Мыльной улице, - ответила хозяйка. –  К нему пойдешь? – У него недавно одна из прачек померла.
      – Да, пойду.
      – Только одежа у тебя дурная. Что за юбка на тебе?
      – Это из накидки. Старая испортилась, а другой у меня нет, сударыня.
      – Что ж, идем, я из своего тебе что-нибудь дам, а то Мишо из-за такой одежи отказ сделает.
      – Спасибо, сударыня.
      – Ничего, неделю сработаешь, отдашь. Я много не спрошу.
      Женька переоделась, и хозяйка сама отвела ее в прачечную. По дороге они познакомились. Женщину звали Берарда, и пока она вела девушку до прачечной, рассказывала, как себя вести, чтобы понравиться и не потерять место, которое, по ее словам, было очень выгодным.
      – Глазками зря не стреляй, за все благодари и много не разговаривай.
      – А если мне понадобится сказать что-нибудь дельное?
      – Дельное? Тебе? Что дельного может сказать прачка? Знай, грязь с господского белья отстирывай! Арман на знатные дома стирает. Соображаешь? Белье шелковое, в кружевах! Тут глаз да глаз нужен. Попортишь чего, Клеман стукнуть может.
      – Это охранник?
      – Сын Мишо, старший. Арман болеет давно, и Клеман ему помогает дело вести. Слушайся его, как самого хозяина.
      Прачечная Мишо находилась на Мыльной улице, где подрядились стирать белье еще несколько таких же заведений.
      – По улице не один Мишо стирает, – говорила об этом по дороге Берарда, – но подоходней его только Буше будут. Они больше знатных семей обстирывают. Эй, осторожней! Не поскользнись! Здесь всегда сыро. Видишь желоб? Сейчас грязную воду начнут сливать.
      Грязную воду сливали прямо на улицу, вдоль которой к  реке тянулся длинный и глубокий сток. Когда Берарда и фехтовальщица поднимались к воротам, как раз открыли заслонку в стене, и мутный поток шумно заклубился прямо у их ног. Они перешли через него по деревянным мосткам и очутились во дворе.
      Прачечная представляла собой трехэтажное здание, каких было много в Париже, но вид его очень портили корявые пристройки, прилепившиеся ко второму этажу. Они ломали естественные пропорции здания и придавали ему сходство с черепом тяжело рожденного ребенка.
      На небольшом крытом дворе находились: сарай, колодец и жаровня для приготовления скорой пищи. На скамейке под окном сидела глазастая и чисто одетая девушка в накрахмаленном чепчике. Она бойко переговаривалась с другой девушкой, скуластой и смуглой, по пояс высунувшейся из окна. Обе, заметив вошедшую пару, с любопытством взглянули на фехтовальщицу. Оглянулись на нее два крепких парня, носившие воду из колодца, и старик, разворачивающий тележку с осликом, да и сам ослик повернул голову в ее сторону.
       Берарда провела Женьку в дом и поднялась с ней на второй этаж.
       Хозяин прачечной Арман Мишо, полный мужчина преклонных лет, в самом деле, выглядел неважно. Он полулежал в смягченном подушками кресле и пил что-то из чашки, которую подала ему сонного вида девушка. Другая девушка, постарше, но с таким же унылым выражением лица поправляла ему одеяло, в которое были закутаны его ноги. Руководил их действиями молодой человек, одетый в тесный суконный камзол с белым накрахмаленным воротником.
      Берарда представила брату новую работницу, ободряюще похлопала ее по плечу и ушла.
      – Как, говоришь, зовут? – спросил фехтовальщицу хозяин прачечной.
      – Жанна.
      – И все?
      – Жанна Пчелка, – на ходу придумала девушка, вспомнив название кабачка Берарды и свою, родственную ему, фамилию.
      – Пчелка? – приподнял брови Мишо и посмотрел на Клемана. – Странная фамилия? Что скажешь, Клеман?
      Клеман подошел и потрогал девушке предплечья, спину и посмотрел кисти рук.
      – Девка сильная, – сказал он.
      – Хм, Пчелка... Что ж, работай, Пчелка. Посмотрим, сколь меда нам принесешь, – кивнул Мишо и отпил из чашки. – Работать будешь честно, получишь деньги и харчи, станешь лениться – выгоним, а стянешь чего – в Шатле определим. Поняла?
      – Поняла.
      Несмотря на странный осмотр на профпригодность, который устроил ей Клеман, Женька была настроена серьезно и хотела верить, что на этот раз сумеет обойтись без клинка в своей запутанной истории и сделает ее финал мирным.
      Мишо рассказал, сколько она будет получать и где жить, работая прачкой. Долгий рабочий день и жалкая зарплата, если и не воодушевили, но и не напугали фехтовальщицу, – сначала они показались ей просто детской игрой по сравнению с преодолением красных разметок ее прежнего пути.
      – Мне можно работать уже сегодня? – спросила девушка.
      – Сейчас, если хочешь поесть вечером. Клеман, отведи ее к прачкам.
      Но Клеман сначала отвел Женьку в ее жилище, то есть, в ту самую пристройку, которую она наблюдала со двора. Пристройка напоминала ласточкино гнездо, и подниматься в нее надо было по лестнице, прикрепленной к стене дома. Сначала это показалось даже романтичным, но за скрипучей низенькой дверкой вся романтика кончилась. Из мебели в пристройке находился только старый ларь, который одновременно служил постелью и гардеробом, да помятый горшок в углу.
       «Вот это конура... Пожалуй, камера в Бастилии была получше», – подумала Женька, но пока ничего не сказала.
       После показа жилья Клеман повел фехтовальщицу в прачечную. Прачки в это время мыли четыре большие лохани. Одна из девушек кашляла, а другая была на последних месяцах беременности, однако  обе они работали, как и другие.
       – Беранжера, – кликнул Клеман ту, что выглядела постарше, передал ей новенькую и ушел.
       Беранжера велела Женьке скинуть лишнюю одежду, чулки, башмаки и лезть в лохань. Женька растерялась, но не от того, что надо было раздеться почти до сорочки, – она вспомнила о кинжале, прикрученном поверх мужских штанов и о самих штанах, наличие которых у женщин здесь считалось едва ли не кощунственным.
       – Ну, чего жмешься? – усмехнулась Беранжера. – Ноги кривые, али что? Так тут все свои! Всяких видали!
       Женька поняла, что ничего скрыть не удастся, подняла подол, вынула из-за подвязки кинжал и положила его на скамью.
      – Ты гляди-ка! – слегка изменилась в лице Беранжера.
      Прачки вытянули шеи, и работа в прачечной приостановилась.
      – Откуда это у тебя? – спросила женщина.
      – Нашла.
      – А зачем носишь?
      – Чтобы скоты разные не приставали.
      – Нож здесь держать не разрешат.
      – Это мое имущество.
      – Не твое, раз нашла. Такие ножи только благородные господа носят да разбойники, а ты простолюдинка, девка к тому ж! Ну-ка, дай сюда!
      Беранжера забрала кинжал и отдала его одному из водоносов.
      – Отнеси его Мишо, Клод, – велела она, а потом повернулась к фехтовальщице.
– А ты не пыхай глазами, что кошка! Помалкивай да работай, знай!
      Внутри Женьки что-то неприятно закипело, но она сдержалась и стала стягивать чулки.
       – А штаны почто надела? – не отставала Беранжера.
       – Мне холодно.
       – Вот позорище-то!
       – Их никто не видит под юбкой.
       – Мишо узнает – выкатишься отсюда!
       – Ну, так не думай, что плакать буду.
       – Вот привел Господь работницу! Всю работу остановила! – усмехнулась женщина. – Давай подтыкай юбку да в лохань лезь!
       Лохань мыли перед каждой новой партией белья. Горячую воду заливали из котлов, что грелись на большой плите. Воду из колодца во дворе носили водоносы  Клод и Жиль. Стиркой вместе с Женькой занимались еще пять работниц. Беранжеру фехтовальщица уже знала. Другую, симпатичную и веселую, звали Бригитта. Она приходилась Беранжере младшей сестрой. Та, что кашляла, была Люс, беременная – Амели. С пятой – Тибо, обращались по-особому, как с сильным, но с туповатым животным. Она росла в Приюте Подкидышей и была от рождения дурочкой. Еще две работницы – смуглая Марсена и бойкая Пакетта, которых первых увидела во дворе Женька, стиркой не занимались, –  первая утюжила белье, а вторая принимала его и развозила по заказчикам.
       После того как лохань была помыта, в нее снова залили воду, развели мыло и завалили новую партию простыней и сорочек. Оставив их замачиваться, прачки оделись, сложили корзины с постиранным бельем в большую тележку и повезли полоскать его на реку. После духоты прачечной распаренных женщин встретил холодный осенний ветер, однако никто из них не ныл. Командовала движением Беранжера.
      – Заворачивайте на мостки! Бригитта, в желоб не завались! Тибо, шибче толкай, безголовая! Люс, подвинься, пусть там Жанна возьмется! Амели, а ты смотри, чтобы белье из корзины не соскользнуло!
      – Эй, хромайте быстрей с дороги, сударь! – крикнула какому-то прохожему Бригитта. – Тибо, поднажмем!
      – Тише, тише! – просила беременная Амели. – Сбавьте ход, а то я прям на дороге рожу!
      – Да здравствует наш добрый хозяин господин Мишо! – кричали прачки. – Чтоб он побыстрее преставился! Разойдись! Разойдись! Чего таращишься, толстопузый?
      До реки было недалеко, поэтому дорога не показалась Женьке трудной. Ей тоже было весело толкать вместе со всеми грубую тележку. Общее веселье портил только надсадный кашель худой Люс, которая не столько катила эту тележку, сколько держалась за нее.
      Беранжере, как сразу догадалась фехтовальщица, принадлежало право старшей. Она следила, чтобы работа не стояла и направляла ее по своему разумению. При полоскании, как и в прачечной, женщина держала Женьку поближе к себе, но не из доброхотства, а скорее по необходимости. Новенькая могла испортить что-нибудь по неопытности или по причине дурного характера, который вполне мог обнаружиться у девушки, носящей под юбкой кинжал и мужские штаны.
       – Первое, белье не упусти, – наставляла старшая прачка, – а то вовек не рассчитаешься, второе – не свались. Никто за тобой в реку не кинется. Третье – полощи лучше. Клеман нащупает, что скользит, всю партию переполоскать заставит.
       Во время работы прачки говорили мало, иногда поругивались или шутили, чтобы хоть чем-то скрасить свой тяжелый труд. Громче всех разговаривала и смеялась Бригитта, ни во что, не ставя тех, на кого гнула свою гибкую спину.
       – О, у господина де Марс новые подштанники! Хо-хо! Да они в два раза шире старых! Таким пузом он скоро задавит свою милую женушку!.. Ой, Беранжера, а пятна на сорочках госпожи де Лавуа так и не отстирались!
       – Простирнем еще раз.
       – Скорей бы она замуж вышла, что ли!
       – На что замуж? – сказала Амели. – Вон у дочки господина де Шале, я слыхала, уже месяц сорочки чистенькие, а она ведь не замужем, поди!
       – У какой дочки? – бросила полоскать простыню фехтовальщица.
       – У младшей. Их дом у Буше стирает.
       Чистое белье по тому времени было одним из самых верных тестов на беременность, и прачки первыми узнавали, где ожидается прибавление в семействе. Таким образом, фехтовальщица поняла, что Катрин тоже ждет ребенка. «Это... это же ребенок Андре!.. Неужели они тоже вздумают отдать его  в Приют Подкидышей?.. Или отошлют на Луару?.. А я?.. Что теперь будет с моим ребенком?» Женька невольно прикоснулась к своему животу и посмотрела на Амели.
       – Ты что? Заболела? – поймала взглядом ее жест Беранжера. – Или, может, беременна?
       – Нет, ничего... Это я так… Рука замерзла.
       – Рука?.. – Беранжера усмехнулась – А то смотри, не сподобься. Здесь не любят, когда детей рожают.
       – А как же Амели?
       – Амели дура. Она сначала на развозе работала, а как живот на нос полез, так Мишо на ее место Пакетту поставил.
       – А ребенок чей?
       – Бес его знает! Может, на развозе подцепила, может в «Дикой пчелке». У Амели этих кавалеров, что вшей у Тибо.
       – А если кто замужем?
       – А тут и нет никого замужем.
       Это было правдой. Если кому-нибудь из прачек удавалось выйти замуж, они бросали прачечную. Возможностей для этого больше всего было на развозе, поэтому все, кто открыто, кто скрыто завидовали Пакетте.
Прополоскав всю партию, белье снова привезли во двор и стали развешивать во дворе под навесом.
       После работы в прачечной появился Клеман. Он молча обошел помещение, посмотрел простыни, замоченное в лохани, потом велел фехтовальщице подняться в комнату наверху.
       – Что ему надо? – насторожилась Женька.
       – Не боись, приставать не будет, – засмеялась Бригитта. – Я как-то сама хотела с ним закрутить, а он сказал, что блюдет законы Божьи и не спит со скотиной. Видала «герцога», а? Его батюшка не так привередлив был.
       Бригитта не соврала. Клеман никаких попыток соблазнения своей работницы не предпринимал, а просто отчитал новую прачку за кинжал и мужские штаны под юбкой.
       – Нож у меня забрали, – ответила фехтовальщица, – а штаны я не сниму. На улице декабрь, и я не хочу начать кашлять, как ваша Люс. Или вам нужна еще одна больная прачка, сударь?
       – Как ты разговариваешь, работница? – нахмурился Клеман.
       – А вы как? Я ваша работница, но не ваша собственность.
       – Ты – женщина, и не можешь носить мужские штаны! Это нарушение законов, установленных Богом.
       – Так вы тоже нарушаете их, сударь.
       – Что ты такое говоришь?
       – Мне сказали, что здесь не позволяют рожать детей, а ведь по вашим божьим законам это главное дело для женщины.
       – Ты!.. Мы тебя выгоним!
       – За что? Я плохо работала?
       – Много разговариваешь!
       – Вы сами позвали меня для разговора.
       Клеман несколько смешался, потом посуровел, но, видимо, не решаясь предпринимать что-либо без разрешения отца, сказал:
       – Ладно, иди. Завтра узнаешь, будешь ли ты работать здесь дальше.


Мудреная


       Неизвестно было, что сказал сыну Мишо, но Женька осталась работать дальше и уже со второго дня почувствовала всю тяжесть стирки грязного белья сполна. Механизм прачечной с самого рассвета работал как заведенный – замачивание, стирка, слив воды, мытье лохани, замачивание следующей партии, полоскание, развешивание, стирка, слив воды, мытье лохани –  и так до темноты. Пакетта просматривала высушенное белье, отдавала его на утюжку Марсене, потом раскладывала в корзины и развозила заказчикам. Она вставала позже всех и в ожидании новой ходки болтала с водоносами, чинила одежду и крахмалила свои чепчики. У Марсены тоже иногда было свободное время, когда она успевала посидеть во дворе и покурить трубку.
       В середине дня был получасовый перерыв на отдых и еду. Кормила прачек Амлотта – кухарка Мише, кормила скудно и однообразно, как тягловую скотину.
Первые два дня Женька во время дневного перерыва отлеживалась на дворовой скамье как в школе де Санда. Она даже успевала заснуть на ней, пока ее снова не призывал к работе гортанный крик Беранжеры:
       – Жанна Пчелка, работать!
       Фехтовальщица стерла себе руки, и Бригитта посоветовала перевязать их тряпками, чтобы дать коже время защититься мозолями. Прачки, в отличие от фехтовальщицы, давно свыклись с тяжелой ношей, и их жизненных сил еще хватало, чтобы посмеяться байкам возчика Тавье, который правил тележкой Пакетты и побалагурить вечером с водоносами.
       Клод и Жиль были сыновьями Амлотты, не имели за душой ничего, кроме матери-кухарки и скудного жалованья, поэтому серьезного интереса для девушек не представляли. Иногда кто-нибудь из прачек уединялся с одним или с другим в сарайчике для дров, но далее этого уединения дело не заходило. Водоносы пытались завлечь в сарайчик и фехтовальщицу, но она сразу дала понять, что сарайчик ее не интересует, чем вызвала даже некоторое недовольство Амлотты, которой стало обидно за своих сыновей. Парни были далеко не уродливы и девушки их любили.
       – А ты может, больна? – с подозрением посмотрела кухарка на новую прачку.
       – Почему больна? – не поняла фехтовальщица.
       – Так только больная от таких красавцев откажется! Ты глянь, какие руки! А плечи! А мужская сила!
       – Ну, и помогли бы нам тележку от реки толкать, раз такие сильные.
       – Ишь, умная! Тележку сами толкайте! Водоносы они, а не возчики, и Арман не приказывал.
       Амлотта еще больше обиделась за сыновей, однако парни, которым она пожаловалась на девушку, только посмеялись и с этого дня стали помогать прачкам толкать тележку на реку и обратно. Попутно они пытались всякий раз игриво щипнуть фехтовальщицу за ягодицу или прижать ее к бортику, заворачивая на поворотах. Она кое-как отбивалась, вызывая тем всеобщий смех и новую волну грубоватых ухаживаний, и уже сама была не рада тому, что побудила этих бычков к помощи.
       Изматывающим был и быт, в котором все, как в самой работе, понуждало к жизни животного, чего еще никак не могла позволить себе фехтовальщица. Едва Женька представляла, что от нее будет вонять, как от Тибо, она решительно рвала на салфетки свою нижнюю юбку и добывала ковш воды, чтобы хоть немного обмыться. Прачки, постоянно имевшие дело с водой, не опасались ее как остальные горожане, и обычно обмывались в самой прачечной после окончания дня или в субботу. Свои сорочки они простирывали здесь же. Наиболее дерзкие, как Бригитта, втихаря замачивали их с господским бельем. Клеман, если ловил на этом, тут же награждал провинившихся крепким ударом своего хозяйского кулака.
       В пятницу Женька решила помыть голову.  Волосы ее, не отросшие еще до приличной длины, были одной из главных примет беглой маркизы, поэтому прачкам она объяснила это тем, что бедствовала и продала косы цирюльнику. Ей посочувствовали и ничего не заподозрили. О маркизе де Шале прачки знали, как и большинство простого народа, по тем слухам, которые бродили на рынках и в кабачках, однако никто из них даже в горячечном бреду не мог бы предположить, что знатная, да еще беглая дворянка может работать с ними в прачечной.
       В субботу ближе к вечеру Клеман выдавал жалованье. Выдача происходило в комнате Мишо, который по-прежнему полулежа жил в своем кресле. Получив деньги, работницы кланялись и целовали хозяину руку. Это оказалось для фехтовальщицы самым тяжелым из всего того, что она уже хлебнула в прачечной, поэтому поклонилась она вяло, а к руке прикоснулась формально, не сделав ни одного движения губами. Мишо, как будто ничего не заметив, сказал:
       – Завтра все идут к воскресной мессе, Жанна Пчелка. Ты знаешь это?
       – Да.
       В воскресенье, которое было не рабочим, набожный хозяин водил своих домашних и работников к обедне. Посещение церкви в этот день являлось для всех обязательным.
       – Тогда будь готова и сними мужские штаны, – предупредил Мишо. – Мы идем в храм.
       – Мне снять штаны при входе в церковь?
Бригитта и Пакетта, зажав рты руками, сдавленно захихикали, а Мишо продолжил:
       – В понедельник ты можешь не получить обеда, Жанна.
       – Голодные лошади работают хуже, сударь.
       Мишо нахмурился, но ничего не сказал. Шутки на эту тему продолжались по пути в «Дикую пчелку», куда прачки зазвали и Женьку. Смех с одной стороны сближал, а с другой сквозил холодком некоторой напряженности, – в ответах фехтовальщицы слышалось что-то неуместное в жизни этих простых женщин, что-то чуждое и опасное как тот кинжал, который они увидели у нее в первый день. От души смеялась только Тибо, которая ничего не понимала и гоготала всегда, когда видела кругом веселье.
       Посетителей в «Дикой пчелке» обслуживал сын Берарды Леон. Он был холост и вызывал понятный интерес у всех девушек Мыльной улицы.
       – Берарда меня хотела сосватать, но я отказалась, – гордо шепнула фехтовальщице Пакетта, когда все устроились за столом.
       – Почему?
       – Меня, может быть, скоро горничной в знатный дом возьмут. Я  управляющему приглянулась. Берарда теперь нашу красотку Бригитту привечает, да зря.
       – Почему зря?
       – Бригитта порченная. Обе они порченные, что Бригитта, что Беранжера.
       – Что значит «порченные»? Больные, что ли?
       – Бесплодные. Только тише об этом говори. Они от плода избавлялись, а это верно, что детей больше не будет. Так что теперь тебе случай выпал, не проморгай.
       – Какой случай?
       – Женой Леона стать.
       – Я не хочу быть женой Леона.
       – А что хочешь? Сгинуть в этой прачечной? Здесь никто до старости не доживает.
       Шел рождественский пост, и пища в кабачке в эти дни была не лучше, чем у Мишо. поэтому в «Дикой пчелке» прачки посидели недолго, набрали постных лепешек в ближайшей булочной и пошли домой. По пути Беранжера  прихватила дешевого вина, и девушки устроили веселье во дворе. Тавье играл на дудочке, а Бригитту кружил вокруг колодца в незамысловатом танце  Жиль. Клод ушел в сарайчик с Марсеной. 
Женька села на скамью рядом с Беранжерой и спросила:
       – Это правда, что Бригитта была беременна?
       – Кто сказал? Марсена? – неприязненно покосилась на девушку Беранжера.
       –  Пакетта. Прости, я думала, это все знают.
       – Ну, так помалкивай,  Пчелка, а сунешься дальше  – крылышки потеряешь.
       – Зачем так было делать?
       – Клеман заставил. Я же говорила, что здесь никакие дети не надобны.
       – Все равно! Какое он имел право? Это же был не его ребенок?
       – Не его, так  папаши.
       – Что?
       – Такое дело, девка. Забудь. Давно это было и тебя не касаемо. Знай, веселись, чего над душой повисла? Иди вон с Жилем попляши.
       – Не хочу.
       – А чего хочешь?
       – Чего?.. – все смотрела Женька на танцующую вокруг колодца пару. – Я хочу... послушай, а ведь колодец недалеко от стены прачечной, верно?
       – Ну.
       – А если сделать желоб от него и провести в окно...
       – Вот мудреная! Зачем?
       – Чтобы воду не носить, а подавать сразу от колодца в котлы. Пожалуй, хорошо бы еще и насос сделать.
       – Ты чего? – посмотрела на фехтовальщицу, как на чужую, Беранжера. – Ты это шутишь, али как?
       – Почему шучу? Надо будет поговорить об этом с Мишо.
       – Ага, поговори, – засмеялась прачка.
       На следующий день Мишо собрал всех перед выходом в город во дворе и обратился к фехтовальщице с вопросом:
       – Ты сняла свои безбожные штаны, Жанна Пчелка?
       – Хотите проверить, сударь? – усмехнулась девушка, и прачки опять  захихикали.
       – Беранжера, – после некоторой паузы произнес Мишо, – посмотри.
       Беранжера подошла к фехтовальщице, присела и полезла рукой под ее юбки. Все молча смотрели на обоих и с напряжением ждали слов старшей прачки. Женька сносила эту унизительную процедуру внешне спокойно, хотя в черных зрачках ее мерцали  острые, как ледяная крошка, искорки. Поводив рукой по ноге девушки,
Беранжера встала и сказала:
       – Штанов нет, сударь.
       Все с явным облегчением выдохнули, а Женька улыбнулась – Беранжера сказала неправду – штаны были на ней, как всегда. «Боится, что я расскажу о Бригитте Берарде», – поняла фехтовальщица, но все равно была благодарна прачке хоть и за такую поддержку.
       До церкви вся процессия шла долго. Мишо передвигался слабо, и его едва не несли на руках его слуга и дочери.
       На мессе уставшая за последние дни Женька чуть не заснула, но ее разбудила надсадным кашлем Люс. Вместе с Беранжерой она вывела больную девушку наружу.
       – Ей нужен лекарь, – сказала фехтовальщица.
       – На лекаря у нас нет денег, – покачала головой Беранжера, – а Мишо не даст. Помрет Люс, так он другую дуру наймет. Ему приданное дочерям готовить надо. Он ради прибыли кого угодно в гроб вгонит! Что ему какие-то прачки?
       – Я знаю одного хорошего лекаря, но... но ты должна вызвать его вместо меня.
       – Почему?
       – Он служит у де Санда. Я когда-то работала в его доме. Де Санд  приставал ко мне, поэтому будет лучше, если он обо мне ничего не узнает.
       – И как это сделать?
       –  Пойди сейчас к нему и тайно вызови лекаря в «Дикую пчелку». Скажи лекарю, что от Жанны, он поймет. И пусть тоже помалкивает. Я буду ждать вас там.
       – Мудрено что-то, ну да спробуем.
       Женька рассказала Беранжере, где находится школа фехтования, а сама направилась в «Дикую пчелку» ждать, когда прачка приведет Лабрю. Она сидела там около часа. Вокруг нее стал ходить кругами Леон, но она не обращала на его примитивные любезности никакого внимания, а Берарде сказала, что заскочила погреться. Скоро в окошке мелькнул знакомый силуэт. Врач и Беранжера зашли в кабачок, и прачка подвела его к Женьке.
       – Вот, это она посоветовала вас, сударь.
       – А-а, я так и думал... Здравствуй, милашка, – улыбнулся своей понимающей улыбкой лекарь.
       – Здравствуйте, сударь. У нас больна подруга, – сказала, оставаясь в роли прачки, Женька, понимая, что они не могут открыто говорить при Беранжере. – Она работает с нами в прачечной.
       – С вами? Так ты тоже работаешь там, Жанна?
       – Да.
       – Хм, случай несомненно тяжелый. Что ж, идемте в вашу прачечную.
       Но едва вся тройка вышла из кабачка, как навстречу из переулка неожиданно выехал на своем вороном жеребце де Санд.
       – Я так и знал, что кто-то снова переманивает моих людей! – воскликнул он, соскочил с коня и подошел к фехтовальщице. – Какого черта, красотка, ты не могла обратиться прямо ко мне и вынуждаешь следить за собственным лекарем?
       – Там девушка умирает, сударь, – сказала Женька.
       – Хорошо, пусть Лабрю идет с твоей подругой, а мы останемся и поговорим.
       Беранжера повела врача к Люс, а де Санд и фехтовальщица вернулись в «Дикую пчелку». Кликнув хозяина, Даниэль велел позаботиться о своей лошади и заказал обед. Его не смутил рождественский пост, и он приказал подать самое жирное мясо.
       – Ты, наверняка, голодна, если прячешься в этой прачечной, – сказал Даниэль, когда они сели за один из столиков в самом дальнем углу.
       – Я не прячусь, я там работаю.
       – Маркиза в прачках? Это забавно. Рассказывай, что случилось в «Божьей птичке».
       Женька рассказала о стычке с Марени и  жизни в доме лодочника. В свою очередь,  от де Санда она узнала, что сыскник выжил, кабачок конфискован в пользу казны и выставлен на торги.
       – Его хочет купить де Бонк, – сказал де Санд.
       – А Шарлотта?
       – Шарлотта чуть не получила двадцать плетей на Гревской площади. Бушьер выручил, откупился.
       – А Матье, Ксавье?
       – Про Матье не знаю, а мальчишку видел, продает памфлеты на улицах. Кстати, о литературе. Ты знаешь, что после выхода одной твоей статейки беднягу Файдо отправили на галеры.
       – Значит, я не ошиблась? Это он подстроил убийство Перрана?
       –  Поговаривают, сознался, но кто не сознается, побывав в руках королевских палачей? Всем известно, что королю сейчас очень нужны деньги для войны с протестантами, а ты предоставила ему отличный повод поживиться. Файдо – на галеры,  имущество – в казну.
       – Поживился сначала сам Файдо, когда прибрал к рукам чужое дело. А что по «Привалу странников»? Есть что-нибудь о Гонзалес?
       – Да, Гонзалес... Ее тело действительно нашли в конюшне. Вскопали там, где ты написала. Хозяйку взяли в оборот, и она рассказала, как ее сынок прикончил эту испанку. То ли она нагрубила ему, то ли отказала... Они и вещички ее прикарманили. Сынок давно в бегах за убийство какого-то постояльца, а мамашу отправили в Шатле, и думаю, что безвозвратно.
       – Аманду немного жаль, хотя она та еще тетка. А что с Фише?
       – Ты о бакалейщике?
       – Да.
       – А это вообще комедия! Он умер!
       – Умер?
       – Да, когда у него нашли одежду той сожженной  «ведьмы»  и книгу с рецептами ее снадобий. Говорят, бедолага схватился за то место, где должно быть сердце, и отдал концы.
       – Что ж... так и надо.
       – Есть еще одна новость, которая наверняка тебя порадует.
       – Какая?
       – Твой наглый побег привел короля в бешенство, и он отправил беднягу де Брука простым охранником в Шатле.
       Женька чуть не бросилась танцевать на столе, но в последний момент одумалась и вместо этого в  порыве бурной радости повисла у де Санда на шее. Он засмеялся и, воспользовавшись моментом, крепко обнял ее в ответ. Леон подал жареное мясо, и фехтовальщица принялась за еду с жадностью каннибала, добравшегося, наконец, до поверженного тела своего врага.
       – А кто теперь комендант Бастилии? – спросила девушка.
       – Домбре, бывший комендант Шатле.
       Новости ошеломили фехтовальщицу, и она почувствовала себя серфингистом, случайно поймавшим хорошую волну.
       – Я хочу написать и о прачечной, – сказала она, полагая, что сумеет удержаться на этой волне и дальше.
       – О прачечной? Зачем?
       – А пусть Мишо тоже почешется!
       – Прачечная – не баронесса Гонзалес, это никому не нужно.
       – Тогда я напишу о графе д’Ольсино! Или нет, я все напишу и назову это «Записки фехтовальщицы»! Как ты думаешь?
       – Поехали лучше в Италию, – напомнил о своем предложении де Санд.
       – Да, но после, когда я напишу «Записки». Ты ведь купишь мне бумагу?
       – А ты, когда закончишь свою рукопись, поедешь со мной в Италию?
       – Поеду.
       – Тогда куплю.
       Де Санд купил фехтовальщице все, что она попросила, и подвез ее до прачечной на своей лошади. Женька сидела сзади. Одной рукой она обхватила его крепкое тело, а другой держала корзину с сушеными яблоками, под которыми лежали бумага, перья и бутылочка с чернилами.
       Даниэль всерьез согласился подождать, пока фехтовальщица напишет «Записки», а Женька почти поверила, что уедет  с ним в Италию. Занятая своими проблемами, фехтовальщица редко думала о Генрихе, отчего ей казалось, что она разлюбила его. Де Санд, с которым ее связывала фехтовальная жизнь, был ей не менее близок, поэтому она решила, что сможет быть с ним так же счастлива. Кроме того, Женька хорошо понимала, что после выхода  «Записок» ей все равно придется уехать.
       Видеться с Даниэлем было опасно, – Марени в любое время мог установить слежку за домом фехтовальщика и обнаружить его связь с девушкой в юбке и чепце простолюдинки. Ведь сыскник уже знал, что Жанна де Бежар могла скрываться под такой одеждой.
       – Будем связываться через Лабрю, – предложил де Санд.
       – А если король все-таки придаст обратную силу эдикта о наказании секундантов?
       – Вряд ли он посмеет сделать это сейчас, – самоуверенно заявил Даниэль. – Весной,  начнется новый поход на протестантов. Зачем королю лишние пятна на своей мантии?
       Де Санд остановил Ягуара у открытых ворот прачечной и попрощался с девушкой прямо на глазах у прачек. Раз уж о его «домогательствах» знала Беранжера, то скрываться перед ее товарками было бы смешно. Играть роль влюбленного фехтовальщику было легко, поскольку он уже давно являлся таковым и на самом деле.
       – Поцелуй меня, – перед тем, как уехать попросил он девушку.
       – Ты что?
       – Это нужно, на нас смотрят.
       Женька поняла, что де Санд немного хитрит, но поцеловала его. Он все-таки поддерживал ее, его руки были теплые и крепкие, а глаза сверкали опьяняющей зеленью абсента... От этого последнего поцелуй получился терпким и отнюдь не только благодарным, как хотела думать о нем фехтовальщица. Она смутилась, презирая самое себя за такое попустительство, и побежала за ворота.
       – Возвращаю вам вашу подружку, милашки! – крикнул прачкам довольный Даниэль. – И скажите хозяину, чтобы берег мне эту девчонку, а то я устрою ему тут развеселую жизнь!
       Прачки зашумели. Завистливо посмотрела на фехтовальщицу даже Пакетта.
       – Каковского господина подцепила наша Пчелка! – воскликнула Бригитта.
       – Как бы она не подцепила чего другое с этим господином, – скептически заметила Марсена.
       – Что с Люс? – спросила Женька. – Лекарь был у нее?
       – Люс спит, а лекарь ждет тебя в твоей комнате, – сказала Беранжера.
       Женька поднялась к себе, поставила корзинку на пол и пожала врачу руки.
       – Спасибо, Лабрю, спасибо!
       – Пока еще не за что. Я скажу вам, как приготовить целебное питье, но не буду убеждать вас, что девушка выживет. Ей не следует работать в сырости  и тем более, зимой.
       – Я поговорю с хозяином, чтобы он дал ей отдых. Говорите, что нужно делать, я запишу.
       – Вы, верно, здесь мерзнете, сударыня? – спросил, оглядев убогое жилище, Лабрю.
       – Нет, ничего. Здесь бывает тепло от стены прачечной.
       Женька достала перо, чернила и бумагу, потом устроилась на полу, используя в качестве стола крышку ларя. Лабрю продиктовал ей все, что требовалось.
       – Здесь еще не знают, что вы владеете пером? – спросил он.
       – Нет.
       – А шпагой?
       – Вы смеетесь, Лабрю?
       – Немного. Вы... вы хорошо себя чувствуете?
       – Да, – постаралась спокойно выдержать взгляд умных глаз девушка.
       – Зачем вы себя так мучаете?
       – Здесь не тяжелее, чем на фехтовальной площадке.
       – Причем здесь площадка?
       Врач вдруг притянул девушку к себе, приобнял и осторожно коснулся губами ее виска. Она не сопротивлялась. По телу пробежала легкая, непредусмотренная ни в каких дружеских отношениях, дрожь… Лабрю всегда был симпатичен фехтовальщице – ей был приятен его внимательный и понимающий взгляд, сочувствие и беспокойство за нее, его не яркое, но располагающее к себе лицо и руки с чуткими пальцами, прикосновения которых всегда спасали от боли. «От боли, – подумала девушка, – он нужен мне только от боли».
       – Пойдемте... проводите меня до аптеки, – слегка надломленным голосом сказала Женька, – а то я заблужусь в этих диких переулках.
       – А разве этого еще не произошло?
       – Лабрю, вы... Де Санд убьет вас, если узнает, что...
       – Пусть убьет.
       – Вы снова смеетесь?
       – Конечно.
       Лабрю проводил девушку до аптеки. Она же, немного одуревшая от запаха трав и обескураженная странными ощущениями, которые остались после его визита, вернулась в прачечную и прошла на кухню. Там она попросила у Амлотты кружку теплой воды и стала смешивать купленные порошки в пропорциях, которые записала со слов Лабрю.
       – Ты что, читать, что ли учена? – спросила, удивленно наблюдая ее действия, кухарка.
       – Учена.
       – Во! Люс хочешь поднять?
       – Хочу.
       – Напрасная забота, Люс грудью слаба, помрет не сегодня, так завтра, а ты только жалованье на снадобья изведешь. Тебе бы самой вещички прикупить потеплей. На Рождество, чую, еще сильней похолодает, глядишь, и снег пойдет.
       – Люс нужно в дом перевести. Тут теплее, и отдых ей нужен.
       – Эк, удумала! Кто ж ее переведет? Мишо не пойдет на это.
       – Я с ним поговорю.
       – Поговори, раз ум потеряла.
       Мишо, когда Женька пришла к нему, парил ноги в медном тазу. Услышав ее просьбу, он сначала наотрез отказался делать что-либо для больной прачки, тогда фехтовальщица решила зайти с другой стороны и сыграть на его набожности, – она напомнила, что он все-таки хозяин и должен беречь, вверенных ему Богом, работников.
       – А иначе, зачем ходить каждое воскресенье в церковь, сударь? Что вы скажете Создателю в тот день, когда вам придется встретиться с ним наедине?
Мишо хмуро посопел мясистым носом, однако все-таки смягчился и позвал Клемана. Тот с неохотой, но подчинился. Он был явно недоволен тем, что его принудили проявить заботу о тех, о ком проявлять заботу здесь не приходило в голову. Еще больше раздражало будущего наследника то, что в дела прачечной вмешивается какая-то работница.
       – Вы поступаете опрометчиво, отец, – из полуприкрытой двери услышала фехтовальщица.
       – Помолчи, ты поймешь меня тогда, когда сам станешь больным и старым.
Люс получила неделю отдыха, более сытное питание и место в утюжильной, где жила Марсена. Амлотте было велено давать ей целебное питье в течение дня. Кухарка поворчала, но помочь не отказывалась, зато, переселяясь на место Люс, последними словами бранилась Марсена.
       – Это ж надо, а! И на ярмарке такую  комедь не увидишь!
       Наблюдая эти неожиданные перемены, Тибо и Пакетта от души хохотали. События, развернувшиеся вокруг Люс, у обеих ничего не затрагивали: у одной – ума, у другой – сердца.
       Беранжера вместе с Бригиттой помогли больной подруге устроиться в утюжильной, а потом собрались вместе со всеми внизу погреться у жаровни. Марсена продолжала ругаться, а Бригитта смеялась.
       – Вот-вот, попробуй наши квартиры, чернявая! Зад-то поморозишь теперь!
       – Ничего, ее скоренько наш Жиль в сарайчике обогреет! – сказала Амели.
       – Заткнитесь, дуры! – рявкала Марсена и зло дымила трубкой. – Я вон лучше штаны вздену, как эта ваша Жанна Пчела, чтоб ей пропасть!
       Теперь смеялись все. Фехтовальщице тоже стало весело. Усталость, накопленная за несколько дней стирки, ушла в хлопоты уходящего дня, и девушке стало казаться, что теперь она вполне может повернуть свой сюжет в мирную сторону. Ход ее корабля начал выравниваться, штурвал слушался рулевого, и у нее появилось законное чувство власти над океаном, однако она еще не понимала, что это была власть только над кораблем.
       К вечеру прачки ушли в «Дикую пчелку», а Женька, сославшись на желание поспать, поднялась к себе.
       – Вот-вот, поспи. Завтра за себя и за Люс работать будешь, – усмехнулась Марсена
       Фехтовальщица убрала с ларя тюфяк, разложила на нем бумагу, приготовила перо и начала писать: «Я с детства любила свободу, шпагу и справедливость. Мой отец научил меня поединку, а мать добру. Однажды  я покинула дом и отправилась искать всему этому применение». Девушка старалась писать аккуратно, чтобы не запачкать пальцев. Чернила плохо отмывались, и это невозможно было скрыть в прачечной. Аккуратной ей нужно было быть и в содержании. О себе она не беспокоилась, но хорошо понимала, что некоторые имена и события в этом повествовании упоминаться пока не должны.


Муки творчества


       Следующая неделя началась, как обычно, с гортанного крика Беранжеры, поднимающей прачек к работе и продолжился той же чередой тяжелых отупляющих будней. Трудно было не только писать что-то, но даже думать, однако фехтовальщица не сдавалась и настойчиво двигала свой литературный замысел вперед, как ту тележку с бельем, которую толкала вместе с прачками не один раз на дню. Она даже стала просыпаться раньше, чтобы успеть написать еще одну главу при дневном свете. Вскоре ее настойчивость была вознаграждена, – фехтовальщице, сам того не ведая, помог Мишо. В  пятницу он позвал ее к себе и спросил:
       – Амлотта сказала, что ты грамоте разумеешь. Это так?
       – Так.
       – Я поговорил с Клеманом. Он тебя на развоз поставит.
       – А... Пакетта?
       – Пакетта на стирку вернется. Иди к Анне. Она тебе одежу почище даст и другие башмаки. Завтра и поедешь. Клеман расскажет, что делать. За работу будешь в два раза больше получать и еще даровые. Ну что смотришь? Не рада, что ли?
       – Я рада, но...
       – Не согласна, что ль?
       – Нет, я согласна.
       Женька сама не знала, радоваться или нет, поднимаясь наверх по ступенькам чье-то сломанной судьбы, но неожиданное решение Мишо было на руку, так как возможностей работы над рукописью становилось больше. «В конце концов, я ведь здесь не навсегда, и Пакетта еще успеет вернуться на свое место».
       – Теперь благодари и иди, работай, – сказал Мишо и протянул руку для поцелуя, но Женька только поклонилась. – Что, не хочешь?
       – Можете меня уволить, сударь.
       – Ну, это я всегда успею.
       Перевод Женьки на развоз вызвал вторую гремящую волну известного шума в прачечной. Пакетта теперь не смеялась, а ревела, Бригитта хохотала, а Марсена опять, словно разбуженный вулкан, угрожающе пыхала трубкой.
       – Ну, шельма! Ну, шельма!
       В воскресенье Женьку посетил Лабрю. С ним был слуга, который тащил новый тюфяк, одеяло и теплый плащ.
       – Это от господина де Санда, – пояснил он.
Мишо, узнав о благодеяниях, которыми балует его работницу какой-то парижский дворянин, недовольно подвигал бровями и предупредил:
       – Смотри, не оступись, грамотная, а то, не ровен час, сама себя переумничаешь. На таких, как ты дворяне не женятся, а с пузом оставить могут. Погоди спешить, может, по себе еще жениха найдешь.
       Женька тоже призадумалась, но о другом, –  не совершает ли она ошибку, решив уехать с де Сандом? На пике этого сомнения девушка не выдержала и обратилась за советом к Лабрю.
       – Вы решили правильно, вам опасно находиться в Париже, – поддержал ее  врач.
       – Но... я ведь еще замужем, сударь. Уехать с другим мужчиной это... это будет как-то не по-божески, что ли.
       – Как будто все остальное, что вы делаете, по-божески, – мягко усмехнулся Лабрю. – Или... или вы просто все еще любите Генриха де Шале?
       Женька хотела ответить, но почему-то не смогла. В носу неприятно защипало, а глаза повлажнели.
       – Ну-ну, – привлек к себе девушку умный лекарь. – Я понял, понял, – сказал он, как кошку, поглаживая ее по согнувшейся спине.
       – И... и у меня будет ребенок, Лабрю.
       – Да-да, я уже догадался.
       – Скажите об этом Даниэлю, пусть больше не приезжает.
       – Сомневаюсь, что это его остановит.
       Женька отстранилась от врача. Влага с ее глаз испарилась.
       – Так или иначе, но я не могу уехать, пока не закончу «Записки» и... и еще я хочу заняться этой прачечной, – решительно сказала она.
       – Хм, хорошо, только не передавайте ваше одеяло Люс и кому-либо еще из ваших прачек. Господин де Санд сказал, что позже всем пошлет по одеялу и тюфяку, – улыбнулся Лабрю, поцеловал девушке стертые на стирке руки и ушел.
       Работа на развозе, за исключением того, что надо было толкать тележку, когда она застревала в грязи, была, конечно, легче, чем в прачечной, но только физически. Развозчица отвечала перед кастеляншами заказчиков за все огрехи, которые могли остаться при стирке; – оставшуюся грязь, повреждения и ошибки при раскладывании по корзинам. В ее положении фехтовальщице не нужны были скандалы, поэтому ей приходилось быть предельно дипломатичной в богатых особняках и строгой в прачечной. Из-за этого у нее сразу случилось пара конфликтов с Бригиттой, которой пришлось вернуть зашивать порванное кружево на сорочке, и с Пакеттой, которая потеряла навык стирки, долго будучи на развозе.
       – Выслуживается, – слышала Женька за спиной ее ядовитый шепоток.
       – Гляди, она еще за Клемана замуж прыгнет, – посмеивалась Марсена. – Ишь, раскомандовалась!
       Женька не отвечала и продолжала стоять на своем. Беранжера смотрела на происходящее, как на данность и покрикивала на прачек на пару с фехтовальщицей. Она тоже не имела права допустить плохой работы.
       Однажды из самых лучших побуждений фехтовальщица вступилась за Бригитту, которую ударил Клеман, когда обнаружил в лохани с господским бельем ее сорочку,  и вместо побоев предложила наказывать за нарушения более цивилизованно, то есть, вычетом из жалованья. Мишо тотчас одобрил эту идею, а прачки возмутились и стали смотреть на девушку как на врага, пробравшегося в их стан. Они были согласны на любые  побои, но только не на потерю тех грошей, которые здесь зарабатывали, однако их просьбы оставить все по-старому ни к чему не привели, Мишо уже понял выгоду, похвалил фехтовальщицу и утвердил новую систему наказания.
       – Я же хотела сделать вам лучше! – пыталась оправдаться перед возмущенными женщинами Женька.
       – Да будь ты проклята со своим «лучше»! – разбушевалась Марсена.
       Казалось, она готова была пристукнуть внезапно народившуюся реформаторшу своим утюгом, и прачек смягчило только то, что им подвезли обещанные де Сандом одеяла.
       Деньги за постиранное белье собирал Клеман, выезжая по адресам под охраной Клода и Жиля, поэтому кассу развозчица с собой не возила. Даровые, которые Женька получала в богатых особняках, она делила пополам с возчиком. Пакетта подобного не делала, поэтому Тавье новую развозчицу полюбил и оберегал ее интересы, как свои. Это пригодилось ей, когда она покупала себе свечи и свое огниво, чтобы не просить его у Беранжеры и работать над рукописью по ночам. Тавье она сказала, что шьет себе одежду.
       – Смотри, только дом не спали, – предупредил возчик, но никому, конечно, об этом не сказал.
       Существовал в ее новой работе и еще один подводный камушек. Из тех домов, которые обслуживала прачечная Мишо, был особняк де Лавуа, где Женька могла нечаянно встретиться, как с Валери, так и с Клементиной. На ее счастье, она общалась только с кастеляншей или с управляющим, заходила с задней двери и перед этим низко опускала чепец. Один раз она чуть не столкнулась там с двоюродным братом Клементины  и другом де Вернана Полем де Лавуа, но вовремя наклонила голову, когда выезжала со двора на своей тележке. Опасно было и на улице, где фехтовальщицу могли узнать, как друзья, так и враги, но девушка от своей новой должности не отказывалась, – она давала ей больше свободы, а что касалось опасности, то ходить по краю ей всегда нравилось.
       Не склонная бросать слова на ветер, фехтовальщица всерьез решила взяться за прачечную и рассказала Мишо об идее желоба, который хорошо было бы протянуть от колодца к котлам и про насос, чтобы качать воду прямо из-под земли.
Мишо сначала продолжительно молчал и переглядывался с Клеманом, а потом спросил:
       – Сама, что ль удумала?
       – Сама.
       – Клеман, а?
       – Тут какой-то подвох, отец.
       – Да какой подвох? Давайте, я сама съезжу к Форгерону! – предложила девушка.
       – К какому Форгерону?
       – Это кузнец, штуковины разные изобретает. Я думаю, он сможет соорудить  такой насос.
       Мишо еще немного подумал, потом кивнул и разрешил поехать к Форгерону. Женька, уже неплохо узнав город, нашла кузнеца все в том же дворе, где стояла его, значительно облегченная по сравнению с первоначальной моделью, летательная конструкция. Теперь конструкция имела вид того самого треугольника, который когда-то нарисовала на земле фехтовальщица,  а сам конструктор в позе роденовского мыслителя сидел перед ней на чурбаке. Рядом лежал его пес Брут.
Увидев девушку, Брут завилял хвостом, а задумчивый Грегуар даже не шевельнулся.
       Женька выпрыгнула из тележки, велела Тавье подождать и, пройдя за ворота, подошла к аппарату. Потрогав конструкцию руками, она сказала:
       – Полотно провисает... Это плохо.
       – Ткань дурная, я каждый день подтягиваю, – ответил изобретатель девушке так, будто они каждый день беседуют об этом.
       – Может быть, проклеить чем-нибудь?
       – Может быть.
       – И кресло надо убрать.
       – А где сидеть?
       – Не надо сидеть, нужно лететь. Вот отсюда должен идти поддерживающий шнур. Его нужно закрепить на поясе... А здесь, впереди сделайте легкий поручень... Как это объяснить?..
       Форгерон молча подал девушке веточку дерева, которую теребил в руках. Она улыбнулась и, как в прошлый раз, стала чертить ею по земле. Поверхность была мокрой, и чертеж получился довольно четким.
       – Вот так, – сказала она. – И еще нужно равновесие. У тебя, по-моему, передняя часть тяжеловата, а это верное пике.
       – Что?
       – Врежешься носом в землю, говорю. Что ты так смотришь?
       – Вы кто, сударыня?
       – Я развозчица из прачечной Мишо.
       – Тогда такие мысли не должны быть в вашей голове.
       – А это и не мои мысли, – не стала присваивать себе идею будущего дельтапланеризма Женька. – Я только предаю их тебе.
       – Зачем?
       – Вижу, что ты для этого подходишь.
       – А та, другая? Которая советовала мне изменить форму?
       – Та другая – это другая. Помалкивай об этом, а то у тебя ничего не получится. Теперь о том, зачем я приехала.
       Девушка рассказала о своих замыслах. Выслушав ее, Грегуар согласился, что идея вполне осуществима, и они поехали к Мишо. Там прямо перед носом хозяина и его недоверчивого сына он нарисовал чертеж. Вместе с ним лихо водила пером по бумаге и фехтовальщица, что повергло хозяина в новое безмолвное изумление. Кузнец предложил еще сделать новые котлы с трубами, ведущими прямо в лохани, чтобы не переливать ее ведрами. Мишо озадаченно посмотрел на рисунок, потом на сына и спросил:
       – Что теперь скажешь, Клеман?
       – Нужно будет останавливать прачечную.
       – На неделю, не больше, – пообещал Грегуар. – Котлы можно сделать отдельно.
       – Это неглупо, но что это даст?
       – Работа ускорится, сударь, – сказал фехтовальщица. – Вы сможете взять на себя еще несколько домов.
       Мишо поворочался в кресле, поскреб затылок и снова посмотрел на сына.
       – Посчитай все это, Клеман, – велел он. – Через три дня я должен видеть эти расчеты, а ты, прыткая, ступай, теперь мы без тебя разберемся.
       Новость о возможных переменах прачки приняли настороженно.
       – Зачем это все надо? И так было сподручно.
       – А теперь будет легче и быстрее! Воду из колодца можно накачать, а не носить, а подогретую сразу из котлов в лохань пустить! Я попрошу, и Грегуар еще какую-нибудь вертушку придумает, чтобы руками не стирать!
       – Как «руками не стирать»? – поразилась даже Беранжера. – А куда ж все тогда? На улицу?
       – Не... не знаю, – неуверенно сказала отчаянная реформаторша, забывшая в угаре своей деятельности об этой обратной стороне прогресса. – Можно рабочий день сократить и субботу для отдыха освободить.
       – Так тебе это и позволят!
       Но Женька не теряла надежды, хотя воевала на заведомо невыгодных позициях. Она понимала, что вступила в поединок не столько с Мишо, сколько с самим ходом мировой истории, но ее это не смущало, – она существовала в реалиях особенного сюжета и, кроме того, сражаться с превосходящими силами противника было в традициях всех романтиков.


Превосходящие силы


       Де Санда, как и предсказывал Лабрю, конечно, не остановила беременность фехтовальщицы. Невзирая на то, что это был ребенок его главного соперника, он продолжал планировать отъезд в Италию. Женька пыталась говорить о затеянных преобразованиях в прачечной и даже летательном аппарате Форгерона, но Даниэль раздражался еще больше.
       – Прачки когда-нибудь тебя побьют, а этот сумасшедший кузнец разобьется! – кричал он, не обращая внимания на публику окраинного кабачка, куда привез девушку для встречи. – Нарисовала там что-то невнятное на мокром песке!.. Тебе мало шпаги? Ты уже хочешь убивать росчерком пера, как того бакалейщика?
       – Бакалейщик сам виноват!
       – А что тебе сделал этот бедолага-кузнец?
       – Я просто хочу ему помочь!
       – Свернуть шею?
       – Пусть уж лучше он погибнет, испытывая летательный механизм, чем в доживет до старости, продавая «сапоги» для пыточной!
       Вскоре у Амели начались роды. Она мучилась всю ночь, а к рассвету родила девочку. Ей помогла повитуха, которую привез Тавье. Скандал, который за этим последовал, был ожидаем и никого не удивил. Амели еще лежала на полу в прачечной измученная и голая, а Мишо уже распоряжался, чтобы ребенка отвезли в Приют.
Женька тут же забыла про все проекты, которые должны были принести выгоду этому предприятию и, ворвавшись к хозяину, крикнула прямо с порога:
       – Что вы делаете, сударь?!
       – Во-первых, не смей на меня кричать, девушка, а во-вторых, мне нужны работницы, а не крольчихи!
       – Послушайте вы, почтенный хозяин, если вы сделаете это, я всем расскажу о том, как ваш деловитый сынок заставил Бригитту убить ребенка!
       – Что?.. Ты что? Кого убить? Ты что говоришь, окаянная?
       – Клеман заставил ее избавиться от ребенка, вы же знаете! Это ведь был ваш ребенок, сударь!
       Мишо посмотрел на девушку сумрачно, пробурчал какое-то невнятное ругательство, но сдался и оставил ребенка Амели. Кроме этого Женька вытребовала ей три дня отдыха без потери жалования и помощь Амлотты. Люс к этому времени окрепла и снова стала работать на стирке. Однако прачки отнеслись к новому решению хозяина опять не так, как предполагала фехтовальщица.
       – Помрет дитё, – скептически пожала плечами Беранжера. – Пусть бы в Приют отдали. Какая здесь жизнь? Ни поесть, ни одеть не во что.
       – И орать теперь будет, – добавила Пакетта, зло зыркнув на фехтовальщицу.
       – Я съезжу к старьевщику, – сказала Женька. – У меня есть немного денег.
       Беранжера вздохнула и предложила прачкам сброситься, кто сколько сможет. Взнос сделали все, даже Пакетта, но и после этого зло смотреть на фехтовальщицу она не перестала.
       Однако того, что было куплено у старьевщика, все равно оказалось недостаточно, и Женька решила поспрашивать тряпье в домах, которые обслуживала прачечная. Первым таким домом, на который пал ее утренний развоз, оказался особняк де Лавуа. Девушка переговорила с кастеляншей, та кивнула и вышла во внутренние помещения, обещав поискать что-нибудь, но вернулась не только со старыми простынями, но и со своей молодой хозяйкой.
       Клементина, как истинная аристократка хорошо умела владеть собой, и на лице ее, когда она увидела маркизу де Шале, не отразилось ни малейшего волнения. Она спокойно разрешила отдать фехтовальщице необходимые тряпки, а потом обратилась к кастелянше.
       – Я хочу переговорить с этой девушкой наедине, Бланш.
       Бланш поклонилась и ушла.
       – Невероятно... – тихо Клементина. – Это вы, Жанна?
       – Да.
       – Я уже не раз видела вас из окна, но думала, что мне показалось. Неужели вы, в самом деле, работаете в прачечной?
       – Да, и даже стирала ваши простыни, Клементина. Сейчас я на развозе.
       – Невероятно... Вас ведь разыскивают.
       – Вряд ли кто-то догадается искать меня в прачечной, если только вы...
       – Что вы, Жанна... Мне это совсем не нужно.
       – Но я же преступница, убила графа д’Ольсино. 
       –  Наверное, вы сделали это не просто так?
       – Да, не просто так.
       – Что же он совершил?
       – Он насмерть замучил двух детей в своей башне.
       – Это правда?
       – Да, и они не первые его жертвы. Я собираюсь писать об этом.
       – Тогда... тогда это сама рука Господа направляла вас,
       – И вас не пугает, что я владею шпагой и ношу мужскую одежду?
       – Вероятно, это тоже какой-то божеский умысел. Господь вложил вам в руки оружие, чтобы ограждать нас от таких, как д’Ольсино. Присядьте. Вы, верно, устали.
       Женька не знала, что думать. Слова Клементины были похожи как на правду, так и на хитрость, с помощью которой молодая баронесса могла заманить ее в ловушку, поэтому садиться фехтовальщица не торопилась и вообще собиралась уйти.
       – Мне нужно ехать, сударыня. У Амели грудной ребенок. Ему надо привезти эти старые простыни, чтобы нарезать из них пеленок.
       – Да, пеленок... А вы знаете, что ваш муж в городе?
       – Что?.. – почувствовала, как с гортани испарилась вся влага, фехтовальщица.
       – Он приехал вчера и уже был у короля.
       Женька села на ларь.
       – И что... король? – спросила она.
       Клементина расположилась рядом и продолжила:
       – Король принял его. Все прошло спокойно.
       – Спокойно? Ну... и что?
       – Вы не хотите встретиться с Генрихом, Жанна?
       – Мы не можем быть вместе.
       – Вы разлюбили его?
       – У меня сложное положение, вы же знаете.
       – Вам нужно обсудить его вдвоем.
       – Я не знаю, каким он вернулся.
       – Так узнайте.
       –...Хорошо, – сдалась больше своим чувствам, чем Клементине, фехтовальщица.
       – Приезжайте через день. Я все узнаю и поговорю с ним о встрече.
       Это тоже могло быть ловушкой, но подумав, Женька поняла, что Клементине, давно влюбленной в короля, связь его фаворита с фехтовальщицей была на руку. «Она не сдаст меня, ей нужно, чтобы я была на свободе». Девушка успокоилась и продолжила работать над преобразованиями в прачечной.
       Отдав привезенные тряпки Амели, Женька поднялась к Мишо и попросила, чтобы он прибавил прачкам жалование, но ее ждал категорический отказ не только в этом. Клеман сделал расчеты, касающиеся реконструкции, и его отец нашел, что проект будет стоить слишком дорого.
       – Сейчас я этим заниматься не буду, – сказал он. – Мне нужно справить достойное приданное дочерям, а там поглядим.
       – Но, сударь...
       – А если будешь опять  угрожать, я сдам тебя полиции!
       – Я не собиралась угрожать, я хочу сделать вашу прачечную лучше!
       – Врешь! Ты печешься не обо мне, а о прачках, а это не твоя забота!
       – Моя, раз я здесь работаю!
       – Иди прочь, Жанна Пчелка!
       – А если я сама найду деньги для работ?
       – Ну, коли найдешь, так я, может быть, и соглашусь.
       – А еще я хочу, чтобы вы приказали утеплить нам жилье и...
       – Что?.. Иди прочь, – слабо махнул рукой Мишо и тяжело перевернулся на другой бок.
       Болезнь прогрессировала, и он уже не мог вставать с постели.
       Через день девушка снова встретилась с Клементиной. Та сказала, что Генрих готов с ней увидеться, и пообещала сообщить о времени и месте встречи позже. Женька кивнула, но разговор на этом не закончила, она рассказала Клементине о прачечной и попросила финансовой помощи.
       – Невероятно... – опять поразилась та, выслушав идеи по реконструкции. – Это вы все сами придумали?
       – С кузнецом Форгероном.
       – Хорошо. На Рождество я устраиваю благотворительный бал, часть денег от сбора отложу и для вашей прачечной. Я должна буду передать деньги хозяину?
       – Да, но лучше в моем присутствии.
       – А вы?.. Может быть, вам тоже нужны деньги?
       – Не нужно, я сама, я не нищенка.
       – Тогда возьмите хотя бы несколько экю для ваших прачек. Я дам распоряжение собрать по домам старые вещи и велю подвезти их в прачечную.
       Женька взяла деньги, поблагодарила и уехала.


«Дикая пчелка»


       К  концу четвертой недели фехтовальщица собрала готовые главы своих «Записок», сложила их в корзину, для маскировки бросив сверху большой пучок соломы, и сопроводив «посылку» короткой запиской, отвезла все Монро. В типографии она передала корзину одному из слуг. Ждать решения издателя она, конечно, не осталась, чтобы не подвергать его соблазну пустить в ход не только скандальную рукопись, но и будущее ее автора.
       Суббота была днем сочельника. В преддверии праздника по улицам ходили ряженые и разносчики толстых горячих блинов. Бригитта принесла морковный пирог от Берарды и объявила, что после Рождества будет назначена ее помолвка с Леоном. Вечером Мишо велел добавить работникам сало в похлебку и послал со своего стола четыре жареные утки.
       Рождественский ужин происходил в утюжильной, где было теплее. Прачки веселились, а Женька думала о предстоящей встрече и Генрихом. Она понимала, что ее жизнь опять может круто измениться. «А, может быть, это тот самый мирный финал? Генрих увезет меня куда-нибудь, я рожу ребенка и… – на этом «и» девушка спотыкалась. – Чтобы получить миллион евро мне надо будет бросить мужа и ребенка, – приходила она к неминуемому выводу и останавливалась пред ним, как перед глухой стеной. – Что-то не похоже на счастье... А если не бросить, если вместе покинуть не Париж, а… сюжет? Интересно, это возможно?»
       После ужина Женька поднялась к себе и обнаружила на ларе записку. Дрожащими руками она зажгла свечу, полагая, что это опять какой-то сюрприз от Монрея. «Может быть, рождественская открытка?» – усмехнулась фехтовальщица и не ошиблась. Это был сюрприз, но не рождественский. «Покинуть сюжет вы можете только одна. Монрей», – прочитала девушка.
       – Чертов сочинитель!
       Фехтовальщица порвала записку, задула свечу и легла спать. Ночью ей продолжали мешать спать мучительные мысли, связанные с  неопределенным будущим и плач девочки Амели, который еще больше напоминал о ее собственном сложном положении.
       Утром работников и домочадцев вместо больного Мишо в церковь вел его сын Клеман. Одетый в новый костюм, он шел, высоко подняв голову, словно римский триумфатор. Прачки за его спиной подхихикивали, а Бригитта даже передразнивала его высокомерную походку.
       После мессы Женька вместе со всеми пошла погулять на площадь, где представляли рождественскую мистерию уличные актеры, играли музыканты и горели жаровни. Было холодно, но весело. С прачками, оставив ребенка Амлотте, увязалась и Амели.
       – Плохая будет мать, – проворчала Беранжера. – Бросит дитё! Зря ты хлопотала, Жанна.
       Женька хмуро смотрела перед собой и с ужасом думала о том, что когда-нибудь эти слова могут сказать и о ней самой.
       Замерзнув, прачки завернули в «Дикую пчелку», где к тому времени уже скопилось много желающих скинуть путы рождественского поста и пуститься во все тяжкие. Как только девушки уселись за стол, к ним тотчас потянулись подвыпившие ремесленники и солдаты. Лезли и к фехтовальщице. Особо навязчивых она отталкивала и отсылала  к Амели или Марсене. 
       Заиграла музыка, начались танцы. Женьке стало скучновато, и она уже решила уйти, но в кабачок вдруг уверенной хозяйской поступью вошел Робен Красавчик – тот самый парень, который прикончил Чуму, и с которым она танцевала в «Тихой заводи». С ним были два спутника: один – высокий и поджарый, с неспешными движениями и тяжелым взглядом, а другой –  маленький, сухонький и юркий как запечный таракан.
       Хозяин тотчас освободил для вошедших стол, а Берарда подала вино и закуску.
       – Это Робен, – сказала Бригитта, и глаза ее заблестели. – Я с ним по прошлому разу плясала. Ох, если б не Леон...
       – Охолонись, дура! – цыкнула на сестру Беранжера. – Слыхала я от Берарды, что с такими лучше не связываться, и к тому ж этот самый Робен, ровно на спелую ягоду, на Пчелку нашу пялится.
       – Я тоже с ним танцевала, – усмехнулась Женька.
       – Где?
       – В «Тихой заводи».
       Робен, видимо с ходу почуяв воровским чутьем то, что плохо лежит,  действительно в упор смотрел на фехтовальщицу. Она не испугалась, что он ее узнает, так как в «Тихой заводи» была в мантилье, но сразу поняла, что с этой минуты гулянка в «Дикой пчелке» перестанет быть скучной.
       – Уходить надо, – сказала Беранжера, однако было уже поздно.
       Робен подошел и присел рядом с Женькой.
       – Привет, крошка! Веселишься?
       – Веселюсь
       – А чего лицо кислое, точно у вдовы? Или ты впрямь без хозяина?
       – Я сама себе хозяйка.
       – Это ты врешь! Хозяйкой ты у очага только можешь быть, а очаг этот всегда другому принадлежит. Пошли, попляшем!
       – Пошли.
       Женька согласилась легко, и Робен закружил ее в веселом крестьянском танце.
       – Ты белошвейка или прачка? – спросил он.
       – Прачка.
       – Не хочешь со мной пойти?
       – Куда?
       – Куда поведу. Что тебе в прачечной? А со мной всегда сыта будешь, я подарю тебе хорошее платье. Как тебя зовут?
       – Жанна.
       – Пошли к нам за стол, Жанна! Я тебя с Художником познакомлю. Знатный мастер! Я у него учился. Если меня когда-нибудь повесят, с ним можешь остаться. Он верный, не бросит. Хочешь посмотреть его искусство?
       Женька села за стол Робена. Художник, тот самый высокий мужчина с медлительными жестами, в это время от души поедал тушку жареного гуся. Он хмуро посмотрел на девушку, а потом на приятеля.
       – Опять дуришь, Робен? Надоели мне твои девки!
       – Ставлю пистоль, что ты не попадешь вон в ту намалеванную пчелицу на косяке! – продолжал подначивать Робен.
       – Отойди, дурило, не то я не в пчелицу, а в тебя счас метну!
       – Давай, Проспер! Ослабел, что ль?
       – Копень, оттащи его!
       Мужичок, похожий на таракана, пытался столкнуть Робена со скамьи, но, отброшенный его сильной рукой, под смех окружающих слетел с нее сам.
       – Ты просто пьян, Проспер! – воскликнул Робен.
       – Я пьян?
       Проспер сверкнул глазом, не вставая, выхватил из-за пояса нож и метнул в косяк. Пчелица была поражена в пузатое брюшко. Кто-то из публики восхищенно присвистнул, а Робен отдал приятелю пистоль.
       – Видала, прачка? – похвастался вместо приятеля тот.
       – Да, здорово, – кивнула Женька, измеряя глазом расстояние до косяка. – А можно я тоже метну?
       – Ты?..
       – Я.
       Робен расхохотался и велел Копню принести просперовский нож. Копень сбегал за ножом, протянул его Робену, а тот в свою очередь передал нож фехтовальщице.
       – Ну, держи, крошка! – улыбнулся Красавчик. – Мы хоть посмеемся, а Проспер?
       – Дурак, совсем дурак, – покосился Проспер. – Кто бабе в руки нож дает, и не затем, чтобы капусту порубить?
       Фехтовальщица встала и метнула нож, как учил ее Гиборто. Кувыркаясь, он пролетел положенное расстояние и воткнулся в крашеное дерево косяка. Нарисованная пчела была поражена в голову. Кабак зашумел, но вместе с восхищением в нем послышался звук какого-то скрытого напряжения. Робен присвистнул, а Копень пригнулся, будто девушка метала нож в него.
       – Дьявол, палка вам в задницу! – ругнулся Художник. – Когда мне дадут пожрать без помех?! Красавчик, паршивец, ты всегда все испортишь! А ты... – глянул на Женьку Проспер. – Ну-ка, сядь со мной, Дикая Пчелка.
       Женька села.
       – Ты кто? – спросил он.
       – Прачка, – ответила девушка, наблюдая пугливую суету за столом своих подруг.
       – А кто научил так с «перышком» управляться?
       – Конюх один.
       – Гиборто Широкий, что ль?
       – Да, его звали Гиборто.
       – Где ты с ним свиделась?
       – На Марне. В охотничьем домике.
       – Ишь ты, куда дернул! Робен, нужно проведать его, напомнить про должок.
       – Зря скатаетесь, – усмехнулась Женька. – Его нет сейчас на Марне.
       – Хм, не врешь?
       – Проверьте.
       – Ладно, Гиборто – дело понятное, а тебе-то зачем это сдалось?
       – Так, делать нечего было.
       – Пошли с нами! – предложил Робен. – А то подохнешь в своей прачечной, как загнанная лошадь!
       – А с вами разве не подохну?
       – Подохнешь, если дура будешь, зато поживешь как! Скажи, Проспер!
       – Не подымай пылюку! Надо сначала Герцогу сказаться!
       – Жанна! – окликнула фехтовальщицу Беранжера. – Мы уходим. Ты с нами?
       – Да, – встала со скамьи девушка.
       – Куда? – ухватил ее за руку Робен.
       – Оставь девку, – велел Проспер. – У нас еще дело сегодня.
       – Нравится она мне!
       – Найдем, если надо будет.
       По пути в прачечную прачки тоже спросили Женьку об умении метать нож, но ее рассказ о конюхе Гиборто восприняли скептически.
       – Дивлюсь я, какие это конюхи, – сказала Беранжера, поддерживая под руку пьяненькую Бригитту. – Не один ли таковский на днях в петле болтался на Гревской площади?
       Марсена, по обычаю, ругалась и проклинала приход фехтовальщицы в их прачечную:
       – Вот прислали-то на нашу голову! Шла бы назад в свою бесовскую обитель! Еще прирежет у нас кого-нибудь, как та маркиза шальная!
       Амели и Люс шептались между собой, а Пакетта тихо, словно мышка, семенила рядом.


Стакан горячего чая


       В понедельник на одном из развозов Женьке показалось, что она видела Лизи и Северина. Они шли от рынка и тащили корзины с тушками ощипанных гусей. Встретившись глазами с фехтовальщицей, Лизи на секунду застыла, переглянулась с братом, а потом оба затерялись в толпе. Все произошло очень быстро, словно мелькнуло какое-то видение, а когда  фехтовальщице принесли записку от Клементины, она совершенно забыла об этой короткой встрече. «Деньги будут через несколько дней. Лицо, о котором вам известно, посетит вас сегодня в семь вечера» – прочитала Женька. Записку принес нарядный паж, и на девушку снова таращили глаза ее товарки.
       – Это по поводу денег для устройства насоса, – объяснила она. – Я говорила с одной знатной дамой.
       Записка была тут же порвана и брошена в жаровню. Прачки недоверчиво переглянулись, а когда вечером к воротам прачечной подкатил роскошный экипаж, из окна дома выглянул даже Клеман.
       Фехтовальщица встала со скамьи и под молчаливыми взглядами окружающих проследовала к карете. Экипаж не был знаком девушке, и она немного замялась у его дверки.
       – Ты Жанна? – спросил кучер.
       –  Да, но...
       – Садись быстрей! Не велено медлить.
       – В карету садиться? – разволновалась вдруг Женька.
       – Ну, не шею же мне!
       С запяток спрыгнул лакей и открыл перед фехтовальщицей дверку. Из салона протянулась рука в замшевой перчатке, а в глаза бросились серебряные пряжки сапог, в которых Генрих обычно выезжал на прогулки.
       – Быстрей! – сказал фаворит короля.
       Девушка взялась за его руку и запрыгнула в салон. Лакей закрыл дверку, и карета двинулась дальше.
       – Мы куда? – спросила первое, за что смогла ухватиться в потоке охвативших ее чувств, фехтовальщица.
       – В один тихий домик, – ответил, будто они расстались только вчера, Генрих.
       Женька села напротив, а не рядом. Она чувствовала себя так, будто еле удерживала в руках стакан с горячим чаем, поэтому сторонилась любого соприкосновения со всем, что могло его опрокинуть и причинить ей боль.
       – Как король? – спросила девушка, пытаясь говорить ровно.
       – Король?.. Король сочиняет новый балет.
       – Тогда передай ему, что я согласна на развод. Пусть он только оставит меня в покое.
       – Ты думаешь, что я тебя бросил?
       – Ты уехал.
       – Да, но только после того, как король обещал мне, что тебя освободят от допросов с пристрастием. Он разве не сдержал свое обещание?
       – Не знаю, я бежала из Бастилии до начала процесса.
       – Ты не веришь мне?
       Женька вздохнула, но ничего не ответила.
       – Ты... больше не любишь меня, Жанна?
       – ... Люблю, но...
       – Молчи и не надо никаких «но»!
       Генрих сел рядом, взял фехтовальщицу за руку и поцеловал в истертую  ладонь. «Стакан с горячим чаем» тотчас упал и ошпарил ее с ног до головы.
       – Почему ты не приехал ко мне сразу? – спросила фехтовальщица, обняв его за наклоненную голову.
       – Король не отпускал меня. Он тоже скучал, как и ты. Потом были приемы, сочельник, Рождество... Я не мог выйти, за мной, кажется, доглядывают, поэтому Клементина предложила взять свой экипаж. Сейчас все думают, что я у нее.
       – Что же будет дальше? Ведь нам не дадут быть вместе.
       – Сначала я найду какое-нибудь укромное местечко, чтобы ты могла там спрятаться и вытащу тебя из этой мерзкой прачечной.
       – Я не могу сейчас уйти.
       – Почему?
       – У меня там дело, я его веду.
       – Какое опять дело? – занервничал фаворит короля. – Тебе было мало «Божьей птички»?
       – Это необходимо, я должна его закончить.
       – Тебя ищут, а ты ведешь какое-то дело! Твоим делом должен быть я! Не для того я вернулся, чтоб ты думала о какой-то прачечной!
       – Тогда ты зря вернулся, у нас ничего не получится, – отсела в сторону фехтовальщица.
       – Хорошо, не торопись, давай сначала поужинаем. Этот свинья Мишо, наверняка, плохо кормит своих прачек.
       – А где мы будем ужинать?
       – В павильоне де Жанси. Мне достали ключ. Прости, но пока я не смог подобрать другого места.
       Однако Женька отнеслась к выбору места для встречи гораздо спокойней, чем к желанию мужа оторвать ее от начатого дела. Место было безопасным, а призрака графа д’Ольсино она не боялась.
       В доме был накрыт стол и горел огонь в камине. Подъехавшую пару встретил слуга из дома Клементины по имени Гаспар. Женька не стеснялась того, что голодна, и ела с аппетитом, а де Шале рассказывал, как проводил время в Монпелье и Монтобане.
       – Скучно, – признался он. – Все пьянки, игра, случайные драчки... И дожди, дожди... Я спасался только тем, что перелистывал альбомы Ласаре... Не смейся. Ласаре – талантливый художник, а ты... ты бессовестная.
       Генрих вдруг замолчал и какое-то время молча смотрел, как фехтовальщица пьет фруктовый напиток вместо вина, а потом спросил:
       – Ты... ничего не хочешь мне сказать?
       – О чем?.. – слегка дрогнула и отвела взгляд в сторону девушка.
       – О том, что беременна…  Этот ребенок не мой?
       –  Что значит, не твой? – больше возмутилась предположению мужа, чем удивилась его  осведомленности Женька.
       – Ты оставалась одна. Неужели ты не виделась за это время с де Сандом?
       – Виделась. Он даже хочет увезти меня в Италию.
       – И что ты? Согласилась?
       – Да. У меня не было другого выхода.
       – Не было выхода? В Италию?!
       Де Шале вдруг вскочил и набросился на фехтовальщицу, как Ренуар, когда пришел изнасиловать ее по приказу де Брука.
       – Мне больно, Генрих, – сжатая в тисках грубых объятий пробормотала Женька.
       – Мне тоже!
       – Пусти, ты убьешь ребенка! Это наш ребенок! Меня начало тошнить еще в Бастилии! Я уже на втором месяце!
       Генрих пришел в себя, ослабил хватку, и, мягко проведя по ее лицу рукой, поцеловал в висок.
       – Прости, но ты сама понимаешь.
       Женька простила, и они снова вернулись к мирному разговору.
       – Откуда ты знаешь о ребенке? – спросила фехтовальщица.
       – От Ришара Серсо, адвоката. Я нашел его, чтобы поговорить о твоем деле.
       – Зачем? Меня еще не поймали.
       – Можно настоять, чтобы процесс был заочным.
       – И что он сказал? Он может нам помочь?
       – Сказал, что мог бы добиться высылки, но теперь мешает какое-то твое участие в заговоре де Монжа. Марени, которого ты чуть не прикончила, доложил об этом королю.
       – Я не участвовала в заговоре, все вышло случайно. Я просто помогла одному человеку уничтожить письма брата. Они хранились у де Лиль. Меня поймал Марени.
Тот человек, которому я помогла, отбил меня у полиции, потом спрятал на Марне у де Грана. Де Гран – его знакомый, а не мой.
       – Так поэтому де Гран в бегах?
       – Да.
       – А тот человек? Он твой любовник?
       – Не говори ерунды, Генрих! Ты сам знаешь, что до тебя у меня никого не было.
       – Да, прости. Тогда какого черта ты ему помогала? Он твой родственник?
       – Можно сказать и так.
       – Да, Ришар был прав, дело гнилое, – покачал головой де Шале. – Я еще раз переговорю с ним, и если окончательно выясниться, что шансов нет, мы уедем.
       – На Луару?
       – Лучше заграницу. Я сказал батюшке о твоей беременности. Он готов поддержать нас.
       После ужина супруги поднялись в спальню, где Гаспар уже прогрел им постель. Женька разделась первая и нырнула под тяжелое одеяло.
       – А почему ты не хотела говорить о ребенке? – спросил Генрих, которому слуга помогал снять одежду.
       – Боялась, что ты не отпустишь меня в прачечную.
       – Не отпущу.
       Около полуночи, устав от вяжущего морока любви, молодые супруги все-таки договорились, что фехтовальщица вернется к Мишо, уладит дела по вложению денег, а потом переедет на квартиру или в домик, который Генрих подыщет в предместье. Он, в свою очередь, еще раз переговорит с адвокатом, и если шансы выкрутиться будут ничтожны, они уедут из Франции.


Мутные воды


        В прачечную Женька вернулась, когда тележка с бельем была почти готова.
        – Гляньте, пришла! – усмехнулась Марсена, которая ставила в нее последнюю корзину.
        – Ну что там с денежками? – спросила, вышедшая из прачечной Бригитта.
        – Деньги будут через несколько дней.
        – От этого что ли у тебя глаза, точно факела, горят?
        – От этого.
        – Жаль только, Мишо не успел порадоваться, – скривила губы то ли в радости, то ли в досаде Марсена.
        – Почему?
        – Да помер он.
        – Как... помер?
        – Ага, ночью сегодня.
        Это было правдой, но фехтовальщица не могла определить своих чувств на этот счет. Она понимала только то, что дело теперь придется иметь с Клеманом, который был несговорчив и прижимист гораздо больше, чем его отец. Даже сейчас, когда у смертного одра отца рыдали его дочери, он вышел, чтобы отчитать девушку за самовольное отсутствие и пригрозил, что в другой раз немедленно выгонит ее на улицу.
        Во второй половине дня работы были все-таки приостановлены, – их заменили отпевание в церкви и похороны. На поминальном обеде кроме других родственников присутствовали Берарда с мужем и Леон. В этом не было ничего необычного, но неприятный эпизод, случившийся на следующий день, вынудил фехтовальщицу играть почти в открытую. Как только она вернулась с одного из развозов, к ней подскочила разгневанная Беранжера и стала стягивать с тележки. Глаза ее сверкали, а крупный кулак грозно маячил прямо у Женькиного носа.
       – Это ты, тварь продажная, Берарде про Бригитту сказала?
       – Что сказала?
       – Сама знаешь, что!
       На шум выскочили прачки. Бригитта плакала.
       – Брось ее, Беранжера, а то Клеман тебя в тюрьму упечет, – попросила она.
       – Сначала я придушу эту Жанну Пчелку! А то приперлась тут на нашу голову!
       Женька оттолкнула Беранжеру и, тоже разозлившись, крикнула:
       – Да что здесь случилось, черт вас возьми?!
       – Берарда в помолвке отказала, – пояснила Марсена. – Говорит, не нужен, мол «порченый товар». Мы думаем, что это ты сказала.
       – Я?.. Зачем мне это надо?
       – Как зачем? А Леон?
       – Какой, к черту, Леон? Я замужем за другим.
       – Как... замужем? – растерялась Беранжера. – Врешь, верно?
       – Не вру! У меня и ребенок будет, – добавила фехтовальщица. – Ты не там ищешь, Беранжера.
       Бригитта перестала плакать, прачки переглянулись, а Пакетта пугливо засеменила к дверям прачечной.
       – Ребенок?.. Вона что... То-то, я смотрю, ты будто по утрам зеленая... – пробормотала  Беранжера. – А где же тогда муж твой?
       – Он скоро заберет меня отсюда.
       – Во дела!.. – повернулась в сторону таких же ошарашенных прачек женщина.
– Видали?.. Всех нас тут облапошила эта мудреная... Кто ж тогда Берарде поведался?.. А где Пакетта?
       В дверях прачечной мелькнула юбка бывшей разносчицы.
       – А ну стой, свиристелка глупая! – побежала за Пакеттой Беранжера.
       Скандал разгорелся с новой силой. Беранжера выволокла Пакетту на двор и стала бить ее закаленным на стирке кулаком. Их разняли Клод и Жуль, а Клеман, который вышел на крики, пригрозил Беранжере полицией.
       Когда скандал утих, и работы продолжились, Женька решила возобновить дело по реконструкции и в один из промежутков между развозами прошла в комнату Клемана.
       – Что тебе нужно? – спросил он. – Я тебя не вызывал.
       – Вы, то есть, ваш отец обещал, что будет улучшать прачечную, если я найду деньги, – сказала фехтовальщица.
       – Да, он так говорил, и что же? Ты нашла деньги?
       – Госпожа де Лавуа даст их на днях.
       – Кому даст?
       – Вам, чтобы сделать насос, новые котлы, желоб и утеплить жилье прачкам.
       – Отец не обещал, что будет делать что-то с жильем.
       – Так пообещайте вы.
       – С какой же это стати?
       – Так вы хозяин или кто? Вы не хотите, чтоб ваши люди жили лучше?
       – Тогда они будут болеть и умирать.
       – Эка невидаль! Найму новых.
       Женька старалась говорить спокойно, но чувствовала, что, если дальше разговор пойдет в том же духе, она не выдержит.
       – Ваш отец отказался вложить деньги в хорошее дело, сударь. Это было на той неделе, а на этой он умер. Вам не кажется это странным?
       Клеман чуть дрогнул выбритой щекой, но не сдался.
       – Вы тоже не кричите на меня, господин Клеман Мишо, иначе не получите денег!
       – Что с того? Ты меня не напугаешь! Это тебе нужны перемены в моей прачечной, а не мне!
       – Тогда вы просто глупы, сударь!
       – Что? Глуп?.. Это ты глупа, прачка, что осмеливаешься говорить мне такое! Завтра вернешься на стирку, а на развоз снова встанет Пакетта. Вон отсюда! Я не хочу видеть твоих наглых глаз! Мой отец дал тебе слишком много воли за твое разумение, но ты забыла, что ты всего лишь моя работница, тебя наняли! Вон!
       Женька больше ничего не сказала и ушла. После развоза она немного успокоилась, но думать о том, как заставить Клемана сделать то, что ею задумано, не перестала. Во время перерыва фехтовальщица рассказала прачкам о его решении, и они снова не на шутку расшумелись, разбудив при этом ребенка Амели.
       – Докомандовалась, Пчелка? – усмехнулась Марсена.
       – Во, паук! Почище папочки будет! – возмутилась Бригитта.
       – Дела-а... – покачала головой Беранжера. – Ну, если муж твой тебя заберет, так наплюй!
       – А ты чего ревешь, дура? – повернулась к Пакетте Марсена. – Радуйся! Снова даровые будешь от Тавье прятать.
       – Да куда ж я завтра с такой рожей? – размазывала слезы по побитому лицу Пакетта.
       Прачки захохотали.
       – Ладно, пошли. Пора воду сливать, – сказала Беранжера. – Тибо, иди первую лохань готовь.
       Тибо бодро заковыляла в прачечную, а Пакетта, зло сверкнув глазами, воскликнула:
       – Сами дуры! – и резко выкинула руку в сторону ворот. – Вон солдаты идут! Не за тобой ли, Беранжера?
       Веселье мгновенно стихло, и все повернули головы. В ворота действительно под предводительством офицера заходили трое солдат. Сторож пропустил их вперед.
       – Да это просто стражники, – сказала Люс. – Они, бывает, попить заходят, когда жарко.
       – А ноне разве жарко? – совершенно резонно усомнилась Марсена.
       Жарко в собравшейся компании было только фехтовальщице. Солдатами командовал Марени. Впереди него бежала Лизи и теперь совершенно сознательно указывала на фехтовальщицу рукой.
       – Я же говорила, что мне не привиделось, господин! Я же говорила! – восклицала она.
       – Отойдите от маркизы де Шале, прачки! – приказал сыскник.
       – Что?.. Какая маркиза? Где? – посмотрела кругом Беранжера.
       – Фандор, Горже, Бернар, окружайте ее!
       Женька оттолкнула с дороги Марсену и заскочила в прачечную. Отверстие в стене было открыто, и Тибо как раз сливала воду из первой лохани. Недолго думая, фехтовальщица прыгнула в мутный поток и заскользила по желобу в открытое отверстие стока. Тибо восторженно загоготала. Женьку немедленно выбросило наружу и понесло к реке. Она попыталась встать на ноги, но поскользнулась и снова забарахталась в грязной воде. У мостков кто-то поймал ее за руку и вытянул наверх.
       – Дикая Пчелка? – блеснул изумленным глазом Робен. – Какого дьявола ты тут плаваешь? Уж не жарко давно! Проспер, глянь, что творится!
       – Пусти! Там Марени! – дернулась фехтовальщица.
       – Марени? Где? – слетала с лица Робена веселая улыбка.
       – Там, в прачечной!
       – Тогда гоним! – сказал Проспер и повлек девушку за собой.
       Все трое бежали быстро. Фехтовальщица не отставала, но мокрые длинные юбки липли к ногам и мешали движению. Она остановилась, попросила у Робена нож, разрезала их прямо на глазах у случайных прохожих и, оставшись в штанах, которые продолжала носить под подолом, побежала дальше. Проспер на ходу накинул ей на плечи свой плащ, Робен укрыл ее голову своей шляпой – прачка Жанна Пчелка исчезла.
       – Куда мы? – спросила фехтовальщица, начиная дрожать в мокрой одежде.
       – В «Красный чулок» к мамаше Кошон, – сказал Проспер.
       – Зачем?
       – Переоденешься, а то замерзнешь.
       – Я там не останусь.
       – А что ж, с нами что ль, пойдешь?
       – Уж лучше с вами.
       Проспер усмехнулся, но ничего не сказал.

http://www.proza.ru/2011/04/01/872