Фотограф

На мгновенье мне стало страшно. Он вертел фотоаппарат, как оружие. Блики объектива то и дело били по глазам. Его пальцы скользили по старому корпусу, подкручивая затворы, выдержку, глаза целились в видоискатель...
Я похолодел.
"А если нажмёт спуск?" – пришла в голову странная мысль.
Убрал. Недовольно покачал головой, что-то ещё настроил. Прищурился. Взгляд скользнул по мне. Цепкий, как когти орла. Я словно почувствовал его след на себе. Словно из разрубленной кожи выступили алые капли. Провёл по лбу. Нет – пот. Было жарко.
Минуты ожидания затягивались. Я не рассчитывал здесь быть так долго. Я знал, что это опасно... Вернее не знал – просто чувствовал, даже не понимая почему.
А он не спешил. Что-то магическое было в этой процедуре настройки. Словно пальцы трогали не детали корпуса, а аккуратно перебирали меня самого.
Он читал… он чувствовал мои страхи! Тянул их на поверхность, проклеивая клочки скотчем – липким и противным на запах. Собирал мою картину.
Так он знакомился. Будто колдовал, вырывая частицы. Казалось, смотрел на фотоаппарат, но взгляды то и дело пронзали меня.
Ещё пол часа назад я хотел быть похожим на него. Сейчас не знал. Сколько жизней он запечатлел? Тысячу? Две? Десять тысяч? А сколько из них закончилось счастливо?
Ни одной. Счастливые жизни его не интересовали. Только горячие точки, только криминал, теракты и крупные аварии. Там где каждый снимок – цифровой рисунок безумного художника, рисующего правду. Ты смотришь в них и чувствуешь боль, безысходность, трагедию.
Какой температуры должна быть кровь и где нужно потерять своё сердце, чтобы сфотографировать убитого мальчика? Снимать его глаза, смотрящие в никуда, снимать лицо, показывая на общем плане, что он лежит среди десятка убитых взрослых в военной форме. А после...
После получить премию за лучший снимок о войне. И улыбнуться – так холодно улыбнуться, что люди почувствуют оцепенение. Морозное оцепенение, в котором он единственный будет двигаться с этой улыбкой и увлечённо расскажет, каким образом ему пришла в голову идея выбрать именно этот ракурс, показать именно эту композицию, да ещё и прислать её на конкурс...
Он замер, немигающе глядя на меня. Он понял, что теперь я перебираю его. Без техники. Сам.
Сухая, старческая кожа, суровый вид и вечный цинизм в каждой фразе, в каждой вспышке давно любимой фотокамеры.
– Ну вот, ты и готов, – сказал он.
Меня охватило странное предчувствие. Вспомнилось поверье дикарей, что фотоаппаратами белые люди воруют душу.
Объектив резко дёрнулся, целясь в меня. Произошла вспышка. Ярко–белая до рези в глубине глаз. Я несколько секунд ничего не видел, чувствуя, как падаю. Как частицы меня летят сквозь чувствительную матрицу, оседая в кадре, как я затвердеваю, превращаясь в красивое ничто. Композиционый элемент номер 22 в рамочке с ироничной подписью "молодняк на приёме у главного".
Вспышка прошла. Я увидел себя, сидящим по другую сторону стола. Молодой фотограф ждал, пока я вручу ему камеру, и тревожно смотрел на мои, уже давно не молодые руки.
Да, я вспомнил ту давнюю фотографию со мной. Её в рамке отправили прибить на стенку, среди многих других таких же. Чтобы взгляды коллег, которые получились менее удачно, летели в меня и секли. И я сёк в ответ, обрастая цинизмом. Стираясь о чужие судьбы, пытаясь наполнить ими свою жизнь и понимая, что на самом деле наполняю лишь жалкие клочки бумаги. Той самой, на которой запечатлён. Я там жив. В том кабинете, где аккуратные пальцы ещё перебирают настройки фотоаппарата. Где я растерянный жду съёмки, и в моей душе ещё живёт надежда.
Надежда не быть таким, как Он.
Мне стало неуютно от моих наград, висящих за спиной. Цена каждой – жизни. Много жизней, которые закончились бессмысленно и лишь для того, чтобы я сделал снимок. Для собственного тщеславия, для жажды острых впечатлений тех, кто завтра откроет газеты и скажет: "Какой кошмар", – продолжая рассматривать страницы.
Молодняк ждал изучая меня. Я взглянул на него и нажал спуск.
Вспышка!
– Что с тобой? – спросил будущий шеф.
Я вновь стоял в кабинете и мне вновь было двадцать с небольшим.
– Я не хочу быть похожим на вас! – вырвалось само собой.
Он безэмоционально улыбнулся и протянул мне камеру:
– Ты художник. Тебя никто не заставляет снимать трупы. Сними полевые цветы на фоне бегущих в бой солдат. А редактор сам внизу допишет: "Через секунду их всех срежет пулемётная очередь."